И может быть, лучше для всех нас, да и для него самого, что прожил он в иное для футбольной России время?

…В третий раз за последние два года противниками — теперь уже в официальном матче — нашей сборной стали немцы.

В Мельбурне Германия была представлена Объединенной командой, но в футбольную сборную вошли любители из ФРГ. И нервничать бы им перед встречей с командой, дважды побеждавшей лучших немецких футболистов. Но получилось так, что, разглядев в соперниках игроков, умеющих хорошо защищаться, команду с организованной обороной, слегка замандражировали наши звезды.

Немцы отдали им инициативу, только контратаковали.

В олимпийском турнире, где каждая случайность может оказаться роковой, такая тактика для команды, исповедующей атаку, обещает нервотрепку. Особенно, когда игра у нападающих не пошла.

Анатолий Исаев забил гол на двадцать шестой минуте. Но увеличить счет никак не удавалось, страх попасться на контратакующий выпад сковывал опытных игроков — игра все же была первой на турнире.

Но ведя необычайно жесткую оборону, молодые немцы прежде всего вымотались физически сами. И Стрельцов первый обратил на это внимание — увидел вдруг, что опекавший его защитник, что называется, «наглотался», вот-вот выключится из игры, выпустит русского форварда из внимания. Эдик крикнул Сальникову: «Сережа!» Тот, как всегда, все видел — и сразу же ему пас. Гол Стрельцов забил за четыре минуты до завершения матча. У всех от души отлегло — а на предпоследней минуте немцы «размочили» Яшина.

Качеством своей игры все наши были, конечно, недовольны. Без обид выслушали замечания Качалина. Но на легкую, как ожидалось, игру со слабенькой командой Индонезии вышли уже чересчур серьезно, по обыкновению, отмобилизованные.

И опять тяжело пошло дело у знаменитой атаки.

Индонезийцы не мудрствовали — всей командой оставались в обороне: в штрафной площадке столпились все одиннадцать их игроков. Такая манера игры наших форвардов-классиков и во внутреннем календаре всегда сердила. Самолюбивое раздражение мешало сыграть остроумно и тонко против бездарностей-оборонцев. Момент следовал за моментом, между тем время шло, а счет открыть не удавалось — и форварды начинали сердиться друг на друга за прямолинейность. А уверенность в себе форвардов впрямую зависит от забитого гола. И когда мяч, как заколдованный, не мог никак проникнуть в индонезийские ворота, лихорадить стало и самых опытных и хладнокровных. Спешка сменялась апатией. Хуже не придумаешь. Двадцать семь угловых ударов подали игроки советской сборной — и никакого эффекта. Ничего не удалось сделать и в дополнительное время.

Потом убеждали себя, что помешало желание победить малой кровью. А не излишняя ли закрепощенность?

Но обсуждение случившегося — под руководством не только футбольных командиров, но и руководителей в больших чинах всей советской делегации в Мельбурне, проводимое в стилистике и лексике партсобраний, — могло бы привести к еще большему закрепощению.

Выручило привыкание к обязательным накачкам. И футболисты инстинктивно не поддались размагничиванию ответственностью.

И на повторную игру вышли лишь чуть-чуть подразозленные пережитым разочарованием — и состав несколько скорректировали: Масленкина поставили вместо Парамонова, а на левый край Ильина вместо динамовца Владимира Рыжкина — и действовали посвободнее. И голы забили те, кому и полагалось их забивать: два Сальников и один Иванов, а четвертый Игорь Нетто: он не так часто забивал, но один из четырех своих голов за сборную забил как раз заупрямившимся индонезийцам. Причем три мяча забили в первом же тайме — чего было мучиться накануне?

И обидно еще, что зря растратили энергию перед полуфиналом с болгарами — труднейшим для нашей команды противником.

Полуфинал с болгарами вспоминали потом, может быть, чуть реже, чем матч в Москве против ФРГ.

Болгарам обычно удавалось навязать неприятный для сборной СССР рисунок игры. Известная общность в тактике требовала много терпения, а мотивация у сборной из маленькой Болгарии неизменно оказывалась выше, чем у наших футболистов, знавших, как тяжело играть с болгарами, но все равно считавших себя классом выше. Класс действительно был выше у ведущих наших игроков. Но до безусловной победы без ссылок на большее, чем у соперников, везение нашим футболистам постоянно чего-то недоставало. В составе у сборной Болгарии среди мастеров выделялись еще и те, кого считали «специалистами по России». Например, Колев — за ним советским защитникам никогда не удавалось до конца уследить.

Никто не сомневался, что игра предстоит нервная, но всех драматических для нашей команды поворотов не мог никто предвидеть.

На скамейке запасных ерзали бледные Симонян — он рвал в отчаянии траву, — Маслёнкин, доктор Белаковский… Белаковский заметил, как двинулся с искаженным лицом к их скамейке Николай Тищенко, поднявшийся с земли после столкновения с Яновым, — и бросился ему навстречу. Тищенко требовал, чтобы доктор «вправил» ему «выбитое» плечо. Белаковский повернул ему голову, чтобы тот не видел своими глазами травму, разрезал потемневшую от крови майку — и сам ужаснулся: ключица прорвала кожу и торчала наружу… Тищенко сердился, торопил доктора, рвался обратно в игру. Белаковский с помощью другого доктора наложил повязку — и раненая рука оказалась прижатой к телу. Полноценно играть с такой рукой невозможно. Но и замены — по установленным для Олимпиады правилам — делать тоже нельзя было. И Качалин велел Тищенко, носившему прозвище Тракторист, уйти из защиты на левый фланг нападения — и стоять там, ни во что не ввязываясь. Остались на поле даже не вдесятером, а вдевятером. У Валентина Иванова распухло больное колено — и его тренер держал на правом краю.

А Колев свой гол — на пятой минуте добавочного времени — забил. Наша сборная проигрывала 0:1. Вдевятером надо было идти вперед, а не сосредоточиваться на обороне. Но каким образом? Болгары и контратаковать умеют, и уперлись, понимая, что не будет больше никогда такого шанса, когда у противника в полуфинале Олимпиады сразу двое игроков выйдут из строя.

Вместе с тем по защитнику и возле Кузьмы, и возле Тракториста на всякий случай они оставили.

Анатолий Башашкин сильно выбил мяч от нашей штрафной площадки. Стрельцов его подхватил и во всю мощь двинулся с ним прямо к болгарским воротам. Опекавшие Иванова и Тищенко защитники — оба — бросились к нему с двух сторон. Он между ними протиснулся…

Стрельцов говорил потом, что доля секунды была выиграна из-за того, что Кузьма прочел момент — и его намек на маневр на эту вот долю секунды и задержал защитника. В незаблокированное пространство Эдик и втиснулся, убегая в одиночестве с центра поля.

Опытнейший вратарь Найденов, изучивший досконально советских форвардов, правильно занимал позицию. Но мяч — форварду-звезде должно везти и везет — после стрельцовского удара «скиксовал» и влетел в другой, чем направлял он, угол. Счет сравнялся за восемь минут до конца добавочного времени.

Но все знают, что ничейный счет всегда воодушевляет тех, кто отыгрался. Пока болгары сетовали на свою перманентную невезучесть в матчах против сборной СССР, атаки на их ворота продолжались.

На левом краю, как и в первом матче с индонезийцами, играл Рыжкин — очень скоростной крайний форвард. Он сыграл в стенку с Тищенко, чего никто из соперников не ожидал, — и помчался по своему краю. Борис Татушин, выскакивая на его продольный пас, опередил Найденова на какой-нибудь сантиметр — и на сто шестнадцатой минуте сборная СССР вышла вперед. В оставшиеся четыре минуты и стойкие болгары не смогли собраться — после матча они плакали.

Финал — как и четыре года назад с югославами — давил страшно на психику игроков и особенно тренера еще и по инерции. Не разум, а поротая задница влияла на предыгровое состояние. Опять возбуждали себя ответственностью перед страной, партией и народом.

Никак не повлияло на самочувствие и то обстоятельство, что отношения между странами перестали быть враждебными. Во времена правления Хрущева сложили даже частушку: «Дорогой товарищ Тито, ты теперь наш друг и брат, оправдал тебя Никита, ты ни в чем не виноват». Но спортсменам вообще-то необходим образ врага. И с другой стороны, неужели бы дома простили проигранную футболистами Олимпиаду — неважно: югославам или кому-либо еще?

Олимпиаду в Мельбурне считают олимпиадой Куца. Великий стайер победил на двух дистанциях. Но футболистов, победивших в один с ним год, чествовали никак не менее эмоционально и долго — следующую олимпийскую победу в футболе пришлось ждать тридцать два года и дождаться на седьмой послемельбурнской Олимпиаде.

Качалин поставил на финал в нападение целиком спартаковский состав. Иванову и нельзя было играть с таким коленом, а Стрельцову объяснили тренерское решение тем, что он много воды пьет в Австралии и вообще подустал. Для пользы дела лучше будет, если сыграет свежий Никита Павлович.

В финале победили со скрипом, при том, что выглядели да и были сильнее «югов». Но обязанность выиграть лишила футболистов изобретательности. Двигались тем не менее хорошо. Пресловутые «горящие глаза» вселяли в тренера и друг в друга уверенность. Единственный забитый гол оказался в статистическом отношении курьезным. Закрученный Исаевым мяч пересек линию ворот, однако очень грамотно завершавший атаку с фланга Анатолий Ильин для порядка забежал за мячом внутрь ворот и прикоснулся к нему лбом (как сказали бы в наши дни: «контрольный выстрел»). У Ильина, говоря по-современному, был имидж игрока, забивающего решающие мячи, — это он ведь, напомню, забил третий мяч немцам в Москве. Спартаковский край и в дальнейшем забивал важнейшие голы. И ему охотно приписали гол югославам, разрекламировав его как «золотой». Про телетрансляцию из Австралии на Советский Союз тогда и не заикались. Но существует кинохроника, где эпизод с забитым и добитым мячом зафиксирован. Информационный курьез, однако, никак не повлиял на приятельство двух великолепных футболистов. Они и на банкет в честь сорокалетия победы в Кубке Европы пришли вместе…

По правилам Олимпиад не только замены запрещались, но и медалей отчеканили ровно одиннадцать — и тот, кто в финале на поле не выходил, оставался без золотой награды. Сразу же после вручения произошла красивая сцена, многократно описанная журналистами — с добавлениями и документально (со слов присутствовавших при этой сцене — я, например, слышал о ней от Стрельцова, Симоняна и доктора Белаковского).

Симонян не тот человек, чтобы принять медаль, не заслуженную им стопроцентно. И после награждения, вернувшись в раздевалку, он сразу же протянул ее Стрельцову: «Она твоя, Эдик». Эдик, может быть, не совсем тактично, но со всей чистосердечностью, сделал протестующий жест, заметив, что Никите Павловичу — тридцать лет, а ему, Стрельцову, — девятнадцать. И он свою медаль получить еще успеет… Происшедшее настолько в характере того и другого, что мне этот эпизод после награждения и неудобно пересказывать как нечто из ряда вон выходящее. Между такими людьми, как Симонян и Стрельцов, по-иному и быть не могло.

Олимпиад в жизни Стрельцова, однако, больше не случилось. Золотую медаль — за победу во внутреннем чемпионате — он еще получит девять лет спустя. Но за успех в Мельбурне его не обнесли наградами. Он получил орден «Знак Почета» («трудовика» ему, учитывая молодость и уже замеченную легкомысленность в поведении, наверное, дать побоялись; орден Трудового Красного Знамени получил Лев Яшин, а орден Ленина — капитан команды Игорь Нетто). Ему и Кузьме присвоили звания заслуженных мастеров спорта. Кто бы из недоброжелателей, считавших присвоение преждевременным, предположил тогда, что Стрельцова этим званием придется удостаивать вторично? Через одиннадцать лет — в шестьдесят седьмом году — ему «заслуженного мастера» почему-то не восстановят, а присвоят новым указом.

Валентин Иванов вспоминает, что на одном из множества праздников, посвященных победе в Мельбурне, заметный на автозаводе человек говорил в своем тосте об их с Эдиком переходе из «Торпедо» в команду поименитее как о деле решенном…

В ЦСКА Валентина и Эдуарда поначалу попытались заполучить элементарно — «забрив» в армию. После поездки армейского клуба в ГДР с Ивановым и Стрельцовым в составе всем тренерам, генералам и маршалам окончательно стало ясно, что былая слава к ЦСКА вернется безотлагательно, если форварды-торпедовцы сменят белые футболки на красные. Но командиры и другое знали: заводское начальство их отстоит. Как говаривал Стрельцов, «армия — армией, ЦК — ЦКой». Наверху не захотят сердить рабочий класс. Тогда армия предложила им условия получше — квартиры, в частности. Им уже ключи от двухкомнатных квартир готовы были вручить. Однако в последнюю минуту что-то молодым людям в настойчивости генералитета не понравилось — и никуда они из «Торпедо» не ушли. И никогда никуда больше не намыливались. Заводской человек, скорее всего, особых перспектив в жизни своей команды не видел. Но Иванов-то со Стрельцовым в футболе разбирались — и чувствовали, какая подходящая компания вокруг них складывается. А уж условия двум великим футболистам завод как-нибудь обеспечит не хуже, чем у стоящих людей в тех клубах, куда Стрельцова с Ивановым переманивают.

Эдуард, правда, не скрывал, что приглашение в «Спартак» его увлекало. Но подсиживать Никиту Павловича? Такого бы он себе не простил…

Когда на банкете по случаю чемпионства в шестьдесят пятом году сильно побагровевший от радости и выпитого Эдик держал речь с фужером в руке, он опять вспомнил, как звали когда-то в «Спартак», но правильно он сделал, что остался в «Торпедо».

…Прошло шестнадцать лет с того банкета. Мы вместе с Эдиком пришли на панихиду во Дворец спорта ЦСКА — прощались с Валерием Харламовым. Стрельцов посмотрел на бывших футболистов и хоккеистов, надевших по такому случаю мундиры с погонами майоров и подполковников, а кто-то и полковников, и сказал вдруг: «Пошел бы тогда в ЦСКА — и не посадили бы…»

И уж точно не посадили бы, если бы пошел в «Динамо». Туда не начальники даже звали, а «Лева» — в смысле Яшин. Но Стрельцов сыграл за динамовцев на международной встрече, взял майку бело-синюю на память — и продолжил молодую жизнь в «Торпедо». А может быть, и стоило держаться Яшина?

Лев Яшин старше Эдика на восемь лет, но у всех на виду раньше Стрельцова всего на год. Он-то посидел в запасе, поиграл за дубль динамовский несколько долгих сезонов. Правда, к появлению Эдика в «Торпедо» Лев и в сборной был первым вратарем, фигурой № 1 не из-за номера на свитере.

Яшин вошел в славу и авторитет зрелым мужчиной, защищенным сложившимся характером, изжившим в жестокости обстоятельств раньше, чем вышел в люди и на люди, те черты (ведь, наверное, были же они в нем изначально), которые в Стрельцове оставались до конца жизни.

В популярности Эдик дотянулся до Льва очень скоро. Но по обязательной драматургии советской жизни им отводились противоположные амплуа.

Оба происходили из рабочей среды, однако Льву поручалась роль эдакого пролетарского голкипера, партийного, может быть, государственного вратаря, «Вратаря Республики», а Эдик давал повод видеть в себе инфан-террибля, подлежащего активному общественному воздействию: осуждению с оставляемым шансом на исправление… В Фергане — играли там кубковый матч — Стрельцов повздорил со вторым тренером «Торпедо» Владимиром Ивановичем Гороховым. Владимир Иванович — человек, конечно, заслуженный и замечательный, но второму тренеру, как бы ни был он уважаем в футболе, премьерские грубости не привыкать сносить. Однако про выходку Эдуарда доложили директору завода — и тот скомандовал, чтобы Стрельцов немедленно собрал свои вещи и отправлялся домой. Домой, разумеется, никто премьера не отправил, сам же Горохов после принесенных ему искренних извинений поспешил с предложениями, как «отмазать» Эдика. Да и директор сердился понарошку. Тем не менее… Я к тому, что воспитанием Стрельцова всю дорогу кто-нибудь занимался.

Яшин знаменовал собой поколение, умевшее осознанно отказывать себе в рискованных радостях или, по крайней мере, скрывать свою тягу к этим радостям. И маску идеологического спортсмена он согласился надеть, обрекая себя на никому не видимые муки…

Стрельцов же и внутри поколения, гораздо более откровенно, чем старшие, тяготевшего к запретным плодам, невольно выделялся той непринятой у нас свободой, о которой мы уже говорили. Кузница пролетарского воспитания не обожгла его вовремя — и он, подобно красивой бабочке, летел на огонь…

По всем признакам юноша, производящий такое легкомысленное впечатление, должен был вызывать неприятие у человека строгой судьбы Льва Яшина. Но своей беззащитностью в беспощадном мире Эдуард по-своему привлекал к себе главного вратаря. Эдику Яшин и симпатизировал, и под свое покровительство готов был взять, перейди он в «Динамо»…

И Стрельцов видел всегда в Леве не партийца с догмами, а человека пусть и с правилами (которые Эдик не считал для себя необходимыми), однако и с пониманием, с тайной печатью сочувствия к людям, осмеливавшимся жить по-другому, чем он живет.

Яшин оказался для Эдуарда и сильнейшим спортивным раздражителем.

…Я сдержанно отношусь к футбольному комментатору Владимиру Перетурину. Но все готов ему простить за вырвавшуюся у него в репортаже о юбилейном матче Пеле фразу: «Пеле отдал мяч пяткой по-стрельцовски…»

Пяткой великолепно пользуются многие известные футболисты, но стрельцовское исполнение превратилось в хрестоматийное.

Стрельцов говорил, что излюбленные приемы он «брал из игры», а не специально разучивал или копировал чьи-то, увиденные, скажем, в детстве у кого-нибудь из знаменитостей. И пас пяткой он не практиковал до игры с московским «Динамо» в пятьдесят четвертом году.

«Торпедо» в те сезоны очень трудно давались игры против «Динамо». Стрельцову с Ивановым стало казаться, что забить Яшину невозможно. Не знали — как? Доходили до ворот — и начинали мудрить. Не могли принять окончательного решения, когда бить…

«И вот, — рассказывал Эдик, а я записал (и литзаписчик, помогавший делать книгу Яшину, процитировал потом, надеюсь, с яшинского ведома, этот рассказ в мемуарах вратарских), — иду я с мячом вдоль линии штрафной. Лева, как всегда, стал смещаться. А вся защита двинулась за мной. Кузьма остался сзади, за нами не двинулся (с таким партнером всегда знаешь, что он в той или иной ситуации сделает, абсолютно ему доверяешь и смело идешь от обстановки к решению — и сейчас я и не смотрю, но точно знаю, что Кузьма остался…) Я довел защитников до дальней штанги. И мягко так откинул пяткой — мыском же здесь не сыграешь, правда? — мяч Кузьме…

Он прямо и влепил в «девятку» динамовских ворот.

Я к нему бросился, говорю: «Вот так только можно Леве забивать». Во втором тайме Яшин расстроился и уже сам ошибся.

С тех пор я и почувствовал, что пяткой дела делать можно, но с умом, конечно…»

А я лично полюбил Яшина за ответ в интервью, которое взяли у него для десятого номера еженедельника «Футбол».

Еженедельник стал выходить с мая шестидесятого года. Возглавил его Мартын Мержанов, журналист, прошедший университеты партийной печати непосредственно в газете «Правда». И действительная страсть к футболу, может быть, главная в жизни страсть этого человека, не излечила Мартына Ивановича от сужающей кругозор ортодоксальности и во времена совсем умеренного людоедства. Редактор еженедельника «Футбол» — один из совсем немногих в стране людей, которые изначально относились к Эдуарду Стрельцову неприязненно и подозрительно (знаю еще коллегу Белаковского — тоже видного спортивного врача, но с динамовским уклоном, Зельдовича: он считал Эдика «гнилым парнем»). А уж после суда над Стрельцовым Мержанов, по советскому обыкновению, слепо поверил в его виновность и форменным образом возненавидел. И потом всегда противопоставлял ему своего любимца Валерия Воронина как образец.

Но к Яшину редактор относился со всем почтением — и вот номер нового еженедельника открывался интервью с вратарем сборной. И среди стандартных вопросов закрался вопрос по западному типу — о любимом блюде. Яшин ответил: «Омар под майонезом», добавив, что лучше всего готовят его во Франции. И не объяснишь сейчас, в чем уж такая революционность ответа… Но Хрущев, например, неизменно отвечал иностранным журналистам, что любит борщ — и правда любил. И Яшину по заданному для пролетарского голкипера стереотипу лучше было назвать, допустим, картофель или что-нибудь такое же простое и кондовое. Но Лев в зарубежных поездках полюбил омара под майонезом — и не захотел это скрывать…

В «Футболе» за тот же шестидесятый год после выигрыша сборной Кубка Европы опубликовали комплиментарную статью Бориса Аркадьева о Валентине Иванове — мне в ней запомнились слова, что наш правый инсайд владеет всеми видами удара..

Стрельцов, опять же едва ли не единственный из футболистов, никогда не жаловался и не обижался на своих тренеров. Обиделся слегка, может быть, только на самого последнего в своей футбольной карьере… Но об этом речь впереди. А так он даже Михаилу Иосифовичу Якушину, не прислушавшемуся к его намекам и отчислившего его из сборной с необязательным ударом по самолюбию великого игрока, никаких «предъяв» спустя годы не делал.

Не новость, что тренеры всего чаше конфликтуют со звездами. Но Стрельцов с тренерами никогда не конфликтовал — и, однако, умудрялся находиться от них в минимальной зависимости. Получал от них не то чтобы карт-бланш, но задание, не заставлявшее его изменять своим привычкам.

Перед сезоном пятьдесят шестого года — сколько, однако, памятных событий на этот год приходится — тренером московского «Торпедо» был назначен Константин Иванович Бесков. Морозовым за выступления команды в пятьдесят пятом остались недовольны. Когда теперь мы знаем, кто такой Бесков, кому-нибудь покажется, что торпедовцев все поздравляли с этим назначением. Но в пятьдесят шестом у Константина Ивановича не было никакого тренерского имени. А репутация выдающегося футболиста для «Торпедо» была несколько подпорчена тем, что играл он за «Динамо». Лестно, конечно, но все равно — не свой, а вместо своего. Тем более что вроде бы наступал черед Маслова — «Деда» всегда прежде возвращали после неудач сменщика. Но Маслова оставили старшим тренером в ФШМ — и довольно скоро все убедятся, что работа Виктора Александровича в футбольной школе сослужит «Торпедо» лучшую из возможных служб. Пока же автозаводскому клубу приходилось примириться с начинающим тренером Бесковым из «Динамо».

День рождения Константина Ивановича приходится на позднюю осень, и в «Торпедо» он пришел, когда ему и тридцати пяти не сравнялось.

По завершении карьеры игрока устроен Бесков был, в общем-то, совсем неплохо. При сложившихся у них взаимоотношениях с Якушиным «Михей» не захотел брать «Костю» себе в помощники. Но Качалин позвал его вторым тренером в сборную. Что бы для начала могло быть лучше? Но самолюбие Бескова в роли второго страдало. Кстати, пятьдесят пятый год для сборной знаменателен победой над немцами — чемпионами мира, а слышал кто-нибудь, чтобы этот успех связывали с участием в тренерском штабе вчерашнего динамовского лидера? Вторые тренеры не выигрывают матчей. Правда, когда за поражение увольняют старшего тренера, совсем необязательно немедленно лишают работы его помощника. Однако, как правило, во втором тренере старший тренер хочет видеть преданного себе с потрохами работника. Качалин — опытный человек и тоже родом из «Динамо» — вряд ли ждал от Бескова особой преданности. Возможно, Гавриил Дмитриевич и видел в нем полезного советчика — в сборной все же черновой работы поменьше, чем в клубе. Второй тренер может позволить себе роскошь порассуждать вслух, не превращаясь в оппонента старшего. Но и при очень сильном воображении не представишь тридцатичетырехлетнего Константина Ивановича у кого-то на подхвате — даже если разрешают ему иметь собственное мнение. Бесков понимал, что у Качалина опыта побольше, чем у него. Только принимал ли он всерьез опыт работы с «Локомотивом»? В «Локомотиве», между прочим, доигрывал старый приятель Бескова по динамовской команде сороковых годов, защитник Александр Петров — это с ним Костя шел по улице Горького, когда познакомился с Лерой (Валерией Николаевной). И все же, как истинный динамовец, тем более динамовец — премьер и корифей, он презирал «Локомотив» и не думал тогда, что и железнодорожный клуб ему придется тренировать. В тренерской работе Константина Ивановича заведомым препятствием становилось то обстоятельство, что он с неуклонной динамовской репутацией приходил варягом в большинство из доверяемых ему клубов. Но не априорная ли отчужденность сделала его самым профессиональным из отечественных тренеров?

Руководимое Константином Бесковым «Торпедо» отлично начало сезон пятьдесят шестого — я всегда помню, что матч, в котором Стрельцов вернул мне ощущение праздника 2 мая, проходил при его тренерстве победившей «Спартак» стороны.

Спустя годы я с большой — до бестактности — настойчивостью расспрашивал и Бескова, и Валю с Эдиком о сезоне, когда их таланты объединились (точнее, могли бы объединиться) под торпедовским флагом. И слышал весьма уклончивые ответы — чувствовалось, что ни тренеру, ни игрокам особого удовольствия воспоминание о попытках давнишнего сотрудничества не доставляет. За прошедшие годы они пришли к однозначно высочайшей оценке друг друга, что Бескова с Ивановым все равно не вполне примирило (они ведь еще и возглавляли конкурирующие в более поздние времена команды), а Стрельцову тема не представлялась такой уж интересной, и потом он в гораздо большей степени, чем Константин Иванович и Кузьма, умел сознавать себя виноватым, но, как и они, предпочитал вслух ни о чем подобном не говорить.

Да Бесков и не виноват ни в чем перед торпедовскими фаворитами…

Ходил по Москве слух, что Константин Иванович предложил заводскому начальству отчислить Иванова со Стрельцовым — и тогда он обязуется сделать классную команду. А заводское начальство предпочло, мол, отказаться от услуг оригинала-тренера.

Само собой, ничего подобного Бесков никому не говорил. Но остряки правильно угадали направление его рабочей мысли. Бескову всегда хотелось сделать команду своими руками от начала до конца — и более всего любил он игроков, мастерство которых возрастало от предложенных им на тренировках упражнений — и, действительно, разве же не обязаны ему всем или многим Гаврилов, Черенков, Мостовой, Шалимов, Хидиятуллин, Родионов, Дасаев… Перечисляю, заметьте, лишь самые громкие имена.

Для «Торпедо» Константин Иванович отыскал в Горьком Славу Метревели. Метревели — выдающийся игрок двух замечательных клубов и сборной СССР. Чемпионом страны он становился и в торпедовском составе, и через четыре года в тбилисском «Динамо». Бесков взял в штат Николая Маношина. С отцом Валерия Воронина Бесков вместе служил в армии — и когда тот привел к нему на просмотр шестнадцатилетнего сына, сразу же привлек его в дубль «Торпедо».

В своей тогдашней эйфории Иванов со Стрельцовым не видели для себя необходимости в тренере с волевой концепцией игры. Дарованная им Морозовым свобода действий казалась привлекательнее. На установках у Константина Ивановича они скучали, а Стрельцов однажды попросил тренера быть в разъяснениях плана на предстоящую игру немножечко покороче… Стрельцов воспринимал Бескова на тренировочных занятиях как великого футболиста недавнего прошлого — и радовался просто по-детски, когда в двусторонних играх делал ловкую передачу Кузьме прямо из-под носа у пытавшегося отобрать у него мяч тренера.

Но никаких конфликтов между ними не наблюдалось.

В рассказах Бескова о работе в «Торпедо» я никогда не слышал имен ни Стрельцова, ни Иванова — он очень хорошо говорил о них вообще, но вне контекста работы с ними в «Торпедо»: Иванов поиграл у Константина Ивановича еще и в сборной шестьдесят третьего — шестьдесят четвертого. Охотнее тренер вспоминал, как поставил в центре нападения Ивана Моргунова, когда защитники приготовились противостоять Эдику, а тот их накручивал с места инсайда. Или о том, как в отсутствие фаворитов Юрий Золотов сделал «хет-трик» в международном матче.

Конфликт у Бескова, стоивший ему должности, возник с торпедовскими середняками. Тридцатилетние и старше середняки быстро почувствовали опасность со стороны лелеемой тренером в ближайшем, да и дальнем резерве молодежи — и вовремя приняли меры: настроили против Бескова заводскую администрацию. Уверяли начальство, что динамовец посягает на их торпедовские традиции. Не будем судить интриганов и жалобщиков слишком уж строго — им, людям не шибко грамотным, не имевшим никаких тылов, казалось страшным преждевременное расставание с командой мастеров.

А вот Иванову и Стрельцову, чьим позициям в команде ничего не грозило, наверное, следовало бы поддержать такого перспективного для «Торпедо» тренера. Но эгоизм молодости и занятость в сборной отвлекали лидеров от проблем законфликтовавшего с ветеранами Константина Ивановича.

От перемены Бескова на Маслова Иванов со Стрельцовым ничего не прогадали — и, скорее всего, ласковое слово обожавшего обоих форвардов «Деда» важнее для таких игроков, чем самые прогрессивные тренерские идеи. Валентин Козьмич, множество лет проработавший тренером, рассердился на меня, когда я сказал про одного нелюбимого им торпедовского тренера, что у того нет идей. «Какие идеи? Подбирается хороший состав, хорошая компания…»

Маслов принял команду у Бескова. И когда в наступившем сезоне «Торпедо» поднялось как никогда прежде высоко, никто о Бескове не сожалел и не вспоминал уже.

Ну это ладно — удивительно, что никто не вспомнил про Константина Ивановича и позднее, после шестидесятого года. При том, что даже в богатой свершениями биографии тренера Бескова интеллектуальная инвестиция его в «Торпедо» дорогого стоит.

Бесков пришел работать в ФШМ, откуда отозвали назад в «Торпедо» Маслова.

Академик-физиолог Иван Павлов высказался в том смысле, что они с Зигмундом Фрейдом рыли свои тоннели в поисках, по сути, одного и того же, чем, вероятно, смутил и озадачил во всем несогласных между собой последователей противоположных школ.

От тренеров не дождешься великодушия, подобного павловскому, — в их работе, неотъемлемой от конкретной соревновательности, признание хоть каких-нибудь достоинств за соперником скорее мешает.