В СБОРНОЙ У ЯКУШИНА

В книге про Стрельцова поговорим прежде всего про атаку. В нападении сборной Морозова лучшим стал динамовец Игорь Численко.

Малофеев и Банишевский пристойно выступили только в игре с корейцами. В других матчах прямолинейность этих форвардов ожидаемого эффекта не дала. У Банишевского были свои достоинства, но на чемпионате мира он предстал «всадником без головы». Венгры в защите предлагали искусственные положения вне игры. И Банишевский — с его-то стартовой скоростью — пятнадцать раз оказывался в офсайде. Везучим вблизи ворот проявил себя дебютант из Киева Поркуян, забивший два мяча чилийцам и один венграм. Но Численко забил голы повесомее: первый венграм и единственный итальянцам.

Казалось, что нападающих, способных к тонкому розыгрышу, тренер сборной не видел в упор. Зачем же тогда возил он в Лондон Маркарова, если не дал ему сыграть с другим бакинцем — Банишевским? При подыгрыше Маркарова и у Банишевского могло что-нибудь получиться. Не удали судьи в полуфинале Численко, вряд ли бы Морозов выпустил второй раз Славу Метревели, который в Тбилиси играл с Баркая сдвоенного центра.

Все равно же Петрович играл с четырьмя нападающими… Так неужели не имело смысла попробовать впереди одновременно Метревели, Иванова и Стрельцова? А слева бы сыграл Хусаинов — он тяготел уже к полузащите, вот бы и сыграл левого полузащитника сегодняшнего толка…

И, главное, мир опять не увидел Стрельцова. Мог увидеть: Эдик был на свободе, играл в футбол на должном уровне, снова был признан лучшим в своем амплуа, то есть достоин сборной, — но страна по-прежнему недостойно вела себя по отношению к нему. Теперь уже Пеле, варварски травмированный мозамбикским негром из португальской команды, давал Эдуарду Стрельцову фору. Но тому не судьба была показать себя миру — точнее, Эдику и в последнем шансе международного признания советской властью было отказано.

Мне говорили, что Морозов был бы не против включения в сборную Эдика. Но нет никаких следов тренерских ходатайств за Стрельцова. Я понимаю, что ответственно тащить в сборную невыездного футболиста, а потом с ним проиграть — не оберешься упреков. Но когда проиграли в Лондоне без Стрельцова, совершенно спокойно заговорили о том, что пора бы и сделать его выездным. «Торпедо» — впервые в истории отечественного футбола — предстояло играть на Кубок чемпионов (предшественник нынешней Лиги чемпионов). Как раз после той игры против московского «Динамо», когда Валентин Иванов оказался в запасе, за кулисами стадиона появился господин с несколько смещенным по-боксерски носом — Эленио Эррера, творец системы эшелонированной обороны «каттеначчио», тренер «Интера», приехавший взглянуть на будущего противника. Эррера, если помните, тренировал команду Испании, когда испанцы отказались в шестидесятом году играть со сборной СССР.

Стрельцов говорил, что в зрелые годы стал больше радоваться, если при их победе с крупным счетом отличался каждый из форвардов, — тогда Эдик точно знал, что какую-то хорошую мысль в атаке он сумел им предложить и развить, подведя партнеров к исполнению желаний. Правда, он признавался, что с возрастом перестал любить победы с крупным счетом — неловко чувствовал себя перед соперниками. Перестал любить голы, забитые «со звоном», слишком уж эффектно, но без затей. Ему больше нравилось, когда мяч еле-еле переползает линию ворот, но голкипер все равно ничего с ним не может сделать — не угадал, куда клонит форвард. Он потому и выделял игру с чемпионами-киевлянами в Москве, когда уложил Банникова в один угол, а мяч легонечко кинул в другой…

Он не переживал, что забивать стал пореже, чем в молодости, когда форвард играл практически один в один с защитником и ему никакого труда не составляло оказаться свободным от самой плотной персональной опеки, когда стоппер оставался в зоне и никуда за ним не шел. Он знал, что сила его теперь в другом, и этой силой своего игрового интеллекта Стрельцов связывал между собой партнеров, закладывал всю программу атаки.

Забивал пореже, но свои двенадцать мячей опять забил. И впервые сделал хет-трик в чемпионате страны, а то получалось, что по три гола за матч он больше всех забил в сборной, а у себя в клубе ни разу. Он огорчался теперь не столько личным промахам, когда непосредственно атаковал ворота, а тем обрывам нитей комбинаций, которые иногда происходили из-за повышенного внимания к нему защитников. Он ночь не спал после проигранного финала Кубка под гуляевскую «Черемшину» и вино, переживая не проигрыш вообще, а конкретную ситуацию. Киевляне объективно были сильнее. Но Стрельцов терзался, вспоминая момент, как вышли они вдвоем с Щербаковым на центрального защитника Соснихина: «Я показал Соснихину, что отдам Щербакову, а Соснихин угадал, что я мяч не отдам. И выбил у меня из-под ноги мяч на угловой. А отдай я действительно Щербаку — Володька бы вышел один на один».

Из московских команд удачнее всех выступил «Спартак», ставший четвертым. В пятерку лучших вошли и армейцы. Но на своем шестом месте «Торпедо» все же обгоняло динамовцев. Провалился, судя по занятому месту, «Локомотив».

Не тренер тому виною, а нетерпение железнодорожного начальства. Константин Бесков, принявший команду от своего учителя в футболе Бориса Андреевича Аркадьева, начинал как когда-то в «Торпедо». Призвал талантливых молодых — и намеревался сделать из них команду за два-три сезона, быстрее не обещал. Команда проигрывала игру за игрой, но публике, обычно равнодушной к железнодорожному клубу, команда все больше нравилась. Двое самых талантливых новобранцев — Владимир Козлов и Михаил Гершкович — обещали в центре атаки очень скоро стать в ряд лучших форвардов страны.

Как и тогда в «Торпедо», старики-посредственности подняли бунт — и уже в июле добились смещения тренера. Старшим тренером «Локомотива» стал Валентин Бубукин — и с ним команда закончила турнир на семнадцатом месте.

Почему задерживаюсь я на грустной истории с «Локомотивом»? Ну а как было мимо нее пройти, когда к «Торпедо» Стрельцова с Ивановым случившееся с Бесковым имело самое непосредственное отношение?

Молодые форварды не захотели оставаться в клубе, отказавшемся от Бескова. Им чинили всяческие препятствия, пугали дисквалификацией, но они не остались в «Локомотиве». Козлов стал игроком «Динамо», когда тренером туда позвали Константина Ивановича. А Гершкович ждал перехода только в «Торпедо» — его мечтой с детства было играть с Эдуардом Анатольевичем.

…Если перевести смысл сезона шестьдесят шестого года для Эдика на театральный язык, то можно посчитать этот сезон вторым спектаклем. Артисты подтвердят, что второй спектакль всегда похуже премьерного, сыгранного целиком на нервном подъеме. Второй спектакль дается труднее — наката еще нет, а того мобилизующего страха провала, как перед премьерой, и не должно быть. Должно быть совсем другое, всей предварительной работой вроде бы набранное, но из-за неизученных особенностей организма пока не проявленное. Однако, говоря уже спортивным языком, результат в тебе сидит…

Стрельцов из вынужденного небытия шагнул на большое поле — нырнул на глубины необходимой ему среды обитания. Но теперь предстояло обвыкнуть в разительно изменившемся быту — в быту действующей знаменитости. Освоиться в этом внешне праздничном существовании, избежав кессонной болезни, было так же трудно, как в том таежном мире, куда он был сброшен некогда со столичного поднебесья. Естественному, как мы успели здесь заметить, человеку — Эдику Стрельцову — оставаться естественным везде оказывалось много труднее, чем тем, кто может приспосабливаться, мимикрировать — а таких, как нам ни грустно, большинство: иначе же не спастись, не выжить.

Эдуард из-за футбола — точнее, из-за своего природного дара к игре — оказался во взрослой компании почти с подростковых лет. С детским — опять же естественным — самолюбием он не мог показать старшим всей своей ранимости. Слава Богу, что вид здорового малого позволял ему казаться толстокожим. И повадки флегматика с толстой кожей, счастливо обретенные им в юности среди грубых футболистов, остались у него навсегда, не избавив, впрочем, до конца дней от ранимости, очень мало кем замеченной.

Судя по рассказу Аллы о встрече с Эдиком по дороге в детский магазин, он не менял былых привычек, не стал ни осторожнее, ни хоть чуть-чуть осмотрительнее. Волна нового внимания подняла Стрельцова над толпой. Повсеместная узнаваемость в изменившемся облике его смущала — он стеснялся того, что полысел.

Солидности в нем не прибавилось — и те, кто играл с ним теперь в «Торпедо», быстро привыкли к нему, забывая иногда в общежитии, кто перед ними, а ему так было даже проще. Молитвенное отношение, немедленно возникавшее, когда с обитателями Мячкова выходил он на игру или на тренировку, он воспринимал как должное в экстремальной ситуации, но потребности в круглосуточном пиетете Стрельцов никогда не чувствовал. Его ощущение собственной значимости было слишком сокровенным, суверенным, я бы сказал. Оно, вероятно, не только утверждало Эдика в нашем мире, но и мучило — в том его потаенном, заповеднострельцовском. Он, наверное, знал, что дар его футбольный обречен не вместиться в то время, что отведено ему быть действующим футболистом. И наступит день, когда он, наоборот, не будет знать, что со своим даром делать. И спрятаться от таких мыслей только и можно было в сиюминутность острейшего ощущения всей прочей, во плоти и мирских соблазнах, а не только необратимо состязательной футбольной жизни — в сиюминутность, пусть и сокращающую продолжительность пребывания в игре у всех на виду. И в состоянии ли был он — особенно после всего им перенесенного — ограничивать себя, подчинять режиму, жертвовать радостями той жизни, которая неизменно противоречила главному его желанию быть только таким, какой он есть, не меняясь ни в ту, ни в другую сторону. Он уже заглянул в пропасть. Но жил так, как будто о существовании пропасти и не подозревает.

…В шестьдесят шестом году в списке «33-х лучших» его номинировали как правого центрального нападающего — и поставили вторым, вслед за сенсацией сезона, двадцатилетним киевлянином Анатолием Бышовцем.

Не выглядело ли такое решение намеком? В прошлом сезоне при всеобщем волнении — заиграет или не заиграет возвращенный Стрельцов? — ему отдали предпочтение на месте левого центрфорварда перед девятнадцатилетним Анатолием Банишевским, игроком сборной, включение в которую Эдуарда представлялось невозможным… А теперь, выходит, посчитали, что молодой фаворит лучшей команды страны перспективнее, чем Стрельцов в застойном «Торпедо».

И все же противопоставление кого-либо — даже восхитившего всех в шестьдесят шестом году Бышовца — действующему Эдуарду Стрельцову кажется мне не только сегодня, но и тогда казалось (тогда даже острее, поскольку касалось текущего футбольного Дня) весьма настораживающим.

Мне кажется, что спор — даже не между Стрельцовым и Бышовцем (Стрельцов ни с кем не спорил), а между знатоками и почитателями того и другого — затянулся не только на сезоны шестьдесят шестого — семидесятого, но тянется и по сей день. Аналога Стрельцову, правда, нет. И даже Бышовец представляется чем-то малодостижимым. Но потому, наверное, и нет, что тогда не смогли (или, как всегда у нас бывает, не захотели) разобраться: кто из них архаист, а кто новатор…

Поздней осенью того — продлившегося для сборной до глубокой осени — сезона к услугам и Бышовца, и Стрельцова (что и не вполне стало сенсацией, настолько логичным выглядело) прибегнул тренер сборной Николай Морозов.

Ехать «Торпедо» в Милан играть с «Интером» без Стрельцова представлялось абсурдным даже тем, кто не слишком понимал в футболе.

Тем не менее смешно было бы вообразить, что те, кто решал: лететь ему в Италию или оставаться дома, не встали бы для порядка на дыбы. Аркадий Вольский рассказывает, что на закрытом заседании горкома партии второй секретарь МК Раиса Дементьева кричала: «Разве может уголовник ехать за границу?!» Кто-то из партийных болельщиков с ироническим складом ума даже спросил ее: «А что ты так кричишь? Тебя он, что ли, насиловал?» Посмеялись. Но бюро не шутить собиралось — и резюмировали просто: возглавляет торпедовскую делегацию Вольский Аркадий Иванович. Стрельцов поступает под его личную ответственность. Значит, если Стрельцов сбежит, Вольский положит на этот стол свой партбилет. Вольский вспоминает: «Естественно, я отказался». Но поговорив с директором завода Бородиным, очень к тому времени увлекшимся футболом, подумал: а что же тут естественного, если я, человек, имеющий репутацию решительного, вдруг сдрейфил (директор ЗИЛа так ему и сказал: «ты сдрейфил»)? И задетый за живое директорскими словами Вольский рискнул партийным билетом — и всей, «естественно», дальнейшей своей карьерой.

Через два дня торпедовцы улетели. В самолете комментатор Николай Озеров, взглянув в иллюминатор, сказал: «Все, Эдик, теперь ты — выездной». Границу перелетели.

…Вместо Валентина Иванова в Риме на поле вышел Валентин Денисов. В середине сезона он вернулся в «Торпедо» — и в первом же матче забил гол. Денисов не был вполне хорош физически, играл с заметным даже с трибун лишним весом, но его умение комбинировать, оказавшееся ненужным в ЦСКА, здесь проявилось, как будто «Денис» никуда и не уходил из «Торпедо».

Засчитай рефери Ченчер из ФРГ гол Бреднева — а мы по телевизору ясно видели, что мяч от перекладины опустился за линией ворот, — автозаводская команда прошла бы в следующий тур Кубка чемпионов: «Интер» славился не атакой, а защитой.

Подводя итоги матча с «Торпедо», тренер «Интера» осторожно заметил, что Эдуарда Стрельцова не вполне понимают партнеры по атаке, не приученные к столь интеллектуальному футболу, который предлагает им торпедовский лидер… Но и от комплимента не удержался: «Само присутствие Стрельцова на поле и стиль игры обеспечивают команде численное превосходство на любом участке…»

Эдик в своих мемуарах эмоционально задержался на этом матче:

«Мы вышли играть с „Интером“, договорившись между собой, что будем биться до конца. И бились. К несчастью, удачи нам в Милане не хватило.

Один итальянский журналист написал, что «такого международного опыта, каким обладают игроки „Интера“, нет ни у одного другого клуба в мире».

Конечно, когда в составе у противника такие именитые игроки, как Факетти, Бургнич, Жаир, Суарес, Корсо, всегда немного не по себе — и тем особенно, кто в такого уровня соревнованиях еще не играл. Тут уж чистая психология. И вопрос: как это напряжение снять? Я знал по своему опыту, что уж паниковать точно не стоит. И не надо слушать тех, кто все эти громкие имена на разные лады произносит… Перед игрой с ФРГ в пятьдесят пятом году нам тоже твердили: Фриц Вальтер, Фриц Вальтер. Он тогда и действительно красавцем был. И сыграл лучше еще, чем ожидали, — мяч у него не могли отобрать, приставленный к нему полузащитник только бегал за ним по пятам. Но в итоге-то не проиграли, победили, переломили в середине ход игры — и никакой Фриц Вальтер немцев не спас. Так что какой же резон самих себя пугать чужой славой?