- Эй, засранцы! Вы че там делаете?
      Случившееся с ним потом Семен Кругликов не осознал ни в тот момент, когда кинулся хватать за интимное место художника Стенькина и тащить его в подъезд, ни тогда, когда, запыхавшись, рыдал у дуба без галифе, подрыгивая тощим задом.
      - Позор! Какой позор! - сдавленно простонал Семен Кругликов, сидя на ящике из-под бутылок.
      Но, как это ни странно, ему показалось, что никто из гогочущих мужиков у винной палатки, никто из прохожих на улице не видели его постыдных гонок за художником Стенькиным.
      - Не сошел ли я с ума? - задал себе вопрос Кругликов и еще раз обозрел местность вокруг. Напротив него метрах в тридцати громыхал трамвай, толпились на остановке по-весеннему одетые люди и улыбались; некоторые женщины стояли, держа в руках голубенькие букетики цветов. На противоположной стороне улицы в цветной очереди за продуктами у магазина приятно выделялась культурная женщина Анфиса Стригалова, которая отныне будет ложиться с ним в большую постель каждую ночь. Заметив, что на нее смотрит Кругликов, он помахала ему рукой, высоко задрав ее, так что показалось темное пятно под мышкой.
      - Да нет, не сошел. Все в порядке, - ободрил себя Кругликов и помахал в ответ Анфисе большой суковатой палкой. Но в этот момент, пока он своей дорогой женщине посылал привет, рядом с ней объявился Стенькин, с взлохмаченной головой и в разорванной рубашке. Художник настойчиво вытягивал Анфису из очереди, что-то убежденно говорил ей и, указывая на Семена Кругликова, выразительно крутил пальцем у своего виска. Семен хотел было встать и направиться к Стенькину, чтобы попытаться объяснить ему, что в случившемся с ним он сам ничего толком не может понять, но оторваться от ящика не достало сил. Бутылка портвейна оказала свое действие на ноги инвалида.
      Анфиса, поначалу недоверчиво слушая Стенькина, потом, изредка взгядывая на безуспешно пытающегося встать с ящика Семена Кругликова, на его странную улыбку на осоловевшем лице, вдруг резко подхватила Стенькина под локоть и пошла с ним к ближайшей подворотне. Кругликов увидел в последний раз культурную спину своей Анфисы, которую ловко облапил Стенькин, в раскорячку скачущий рядом с ней, поскольку между ног его болталась заляпанная краской ссохшаяся кисть.
      12
      - Что ты со мной сделал, засранец?
      - Это он к тебе обращается, Скалигер, - сказала мне Фора.
      Мог ли я предполагать, что только-только научившись говорить, уже смогу давать своим словам столь действенное наполнение повелевающим движением и энергией. Я не готов был еще нести подобную тяжесть и, видя переживания инвалида Семена Кругликова, страдал.
      - Что с тобой, Скалигер? - любопытствовала Фора. - Ты его жалеешь?
      - Не его я жалею, а себя. Мне будет трудно и одиноко жить. Меня никто не сможет понять, никто не сможет любить.
      - Не бойся. Я останусь с тобой навсегда, до самого конца твоего пути. Не бойся, - успокаивала меня Фора.
      - Но ты же не из нашего мира. Ведь ты не человек?
      - Ты тоже.
      - Ты обманываешь меня, Фора. Я не верю тебе.
      - Может быть. Ты пока - человек, но уже теряешь свою человеческую сущность. Твоя ладонь уже превращается в пламя.
      Я взглянул на левую ладонь и увидел, как она светится изнутри алым газообразным маревом.
      - У тебя рука гения. Все будут послушны твоему слову.
      - Ты заставила меня говорить, ты заставляешь меня сочинять. Но я хочу простой жизни. Я хочу жить и умереть, как все.
      - Скалигер! У тебя нет другого выхода. Ты уже своим словом
      уничтожил ум и душу этого бедняги.
      Я посмотрел на Семена Кругликова. Слюни, обильные и тягучие, текли по его небритому подбородку. Он сидел на ящике и указывал суковатой палкой, плача и улыбаясь одновременно, на то место, где только его мутному взору представлялась сотрясающая его сознание картина: на низкой скамеечке лежала его культурная женщина Анфиса в обнаженном виде, взяв себя левой рукой за правую грудь и резко оттянув ее за крупный красный сосок, как будто предлагала ее кому-то, широко улыбаясь, а рядом стоял в раскорячку художник Стенькин, который кистью, торчащей меж его сухопарых ног, мазал тело Анфисы лиловой краской.
      - О-о ! - взревел Семен Кругликов и пополз на четвереньках через трамвайную линию, туда, где возлежала его дорогая Анфиса.
      - А-а, инвалидишка. На чужое позарился. На любовь друга, - вспрыгнул на его тощую спину невесть откуда взявшийся Аким Пиродов.
      Пиродов был в сером габардиновом костюме, в белой рубашке и лаковых ботинках, то есть во всей своей парадной одежде, которую, не пожалев, отнесла в морг Анфиса.
      - Аким! Смотри, что он с нашей Анфисой вытворяет! - орал Семен Кругликов, не обращая внимания на толчки и удары Акима Пиродова.
      - И до него доберемся! Разговорчики!
      Мертвец и инвалид упорно стремились к Анфисе Стригаловой. Ум умершего и душа помешанного образовали некое единство, которое не принадлежало ни к посюстороннему, ни к потустороннему мирам. Оказавшись в объятиях мистики и реальности, они все же еще находились во власти своего чувства к Анфисе, которая и была для них третьей реальностью, от потери которой сходят с ума или умирают.
      - Фора, что я могу сделать для них?
      - Для Пиродова ничего не надо делать - это фантом. А для инвалида спасение в смерти.
      - Тогда пусть он умрет, - сказал я.
      В тот же миг прогремевший трамвай разрезал тело Семена Кругликова на две части, каждая из которых все же судорожно еще несколько мгновений продвигалась вперед к Анфисе. Взлетевший вверх Аким Пиродов вытащил из кармана пиджака лайковую перчатку и бросил ее мне.
      - Теперь ты погиб безвозвратно, Скалигер, - сказала мне Фора, когда я натянул брошенную мне перчатку на левую пламенеющую ладонь.
      13
      - Бедная одинокая женщина, - сказал я Форе и сильно прижал ее к себе.
      - Ну дай поспать еще, Скалигер, - лениво протянула Фора, - ты меня просто замучил.
      - Я видел странный сон: будто ты маленькая, и я тоже, и мы вместе с тобой лежим не в постели, как сейчас, а на крыше сарая.
      - И ты меня трахаешь, - буркнула Фора.
      - Грубая ты женщина, С тобой толком поговорить нельзя.
      - А ты не говори, ты люби меня, Скалигерчик, - Фора повернулась ко мне лицом. Ее полные чувственные губы, тяжелый прохладный живот действовали на меня неотразимо.
      Я познакомился с ней еще до смерти отца, случайно заглянув в галантерейный магазин в поисках лезвий. Она сразу бросилась мне в глаза своей влекущей пышностью и цветущим здоровьем, и странным для страстного тела и томного лица бесцветным взглядом, наполненных как бы дистиллированной водой, глазниц. Она как будто бы ждала меня и на мое неуклюжее приветствие ответила быстро и согласно. Вечером того же дня мы уже встретились в моей комнате, где, ни слова не говоря, быстро разделись и отдались друг другу.
      - Где ты блуждал, Скалигер? - спрашивала Фора, прижимаясь.
      - Ты хочешь спросить, - где я был, когда тебя не было?
      - Вот именно.
      - Я рождался и умирал. Рождался и умирал. И так каждый день.
      - Ну а сейчас ты родился или умер?
      - Я постарел.
      Фора не поняла меня. Она долго рассказывала о себе, а я запомнил только одно: она говорит не то, что думает. Мне было все равно. Мне хотелось одного: спокойного отношения к себе. И Фора мне именно это и дала. Она почти каждый вечер после работы приходила ко мне в комнату, готовила ужин, потом раздевалась и ложилась в постель. Мы почти ни о чем не говорили, и я блаженствовал.
      - Я думал, что такие любовницы, как ты, перевелись.
      - Что ж тебя удивляет во мне? - спрашивала Фора.
      - Твоя неприхотливость и внешнее равнодушие.
      - Я этого добиваюсь с трудом. Ты мне стал очень дорогим. Я не хочу, чтобы ты бросил меня.
      Я и не думал ее бросать. Мне было с ней хорошо. За день до смерти отца Фора сказала мне:
      - Твой отец скоро должен умереть.
      - Скоро? Когда?
      - Завтра в шесть утра. Ты не должен идти к нему.
      - Почему?
      - Я не знаю. Я чувствую, что не должен.
      Я Форе не поверил. Но все же пришел к отцу в восемь. На мой звонок в дверь никто не открыл. Чувствуя что-то неладное, я пошел к соседям по лестничной площадке, перелез через их балкон на балкон отца, открыл фрамугу и увидел его лежащим на боку с приоткрытым ртом, посиневшими губами. Тело его было похоже на тело маленького старого мальчика. Слезы подкатили к моим глазам. Я сел рядом с ним на постель и зажал лицо руками.
      - Отец! Дорогой мой отец!
      Никто не ответил мне на мой сдавленный крик.
      14
      - Такой красивый! Прямо краше, чем живой был, - ласково приговаривала пожилая крутобедрая соседка по лестничной площадке Ангелина Ротова, со слезами на глазах прощаясь с моим отцом.
      - Милый, такой милый! - повторила она, приглаживая пухлой ладонью упруго-проволочную прядь его враз обесцветившихся волос.
      Когда отца стали накрывать крышкой гроба, я заметил как он неожиданно и быстро ухмыльнулся и хотел было что-то сказать, но наглухо надвинутая крышка и стуки молотка, вбивающего в нее гвозди, лишили его последнего слова. Я не находил себе места в опустевшей двухкомнатной квартире родителей. Перебирал фотографии, разные записи, пожелтевшие рецепты и со всей очевидностью понял, что я стал сиротой на земле. И осознание этого чувства даже придало мне какую-то неизъяснимую легкость и неведомое до сей поры мужество перед жизнью.
      Мои родители ушли навсегда из этого мира и я не смогу им уже причинить никакого вреда ни своими неудачами, ни болезнью, ни смертью.
      Человек боится смерти не потому, что его уже не будет в земном мире, а потому, что, когда его не будет, будут еще жить без него близкие его и тосковать по нему. Когда круг близких людей оставляет мир, и нет более никого, кому бы ты смог поведать свои боли и радости, твое существование на земле становится для тебя утомительным и недорогим.
      Комок плоти твоего рода переходит в иной мир и ты не можешь его уравновешивать в мире земном, тем более, когда остаешься почти одинок. Ты должен последовать за целой большей его частью, которая втягивает тебя в воронку небытия. Какие сны в том смертном сне приснятся? Чему ухмыльнулся умерший отец? Сомнительному комплименту Ангелины Ротовой, или, может быть, тому, что увидел внезапно перед собой, когда гробовая крышка оборвала нить света, которая все еще связывала нас живых и его, - мертвого? Эйфория обрушившегося сиротства вскружила мне голову: я плакал и смеялся, я кричал и пел один, в пустой двухкомнатной квартире родителей, покинувших меня навсегда за одиннадцать месяцев.
      Я вышел на балкон. Дул порывистый октябрьский ветер. Вдалеке подковой горела реклама и бенгальскими огнями искрилась бетонная громада района-новостройки. С седьмого этажа я видел, как внизу колебались от резких низовых струй воздуха красно-желтые кустарники, отражаясь мальчишечьими кострами в фиолетовых зеркалах луж. Плотный красочный мир выталкивал меня из себя. Я перелез через ограду балкона и прыгнул вниз.
      - Тебя там не ждут, - сказала мне Фора.
      - Где там? - спросил я.
      - Там, куда ты хотел попасть, не дождавшись своего срока.
      - А где же я сейчас?
      - На крыше сарая.
      15
      Я осмотрелся: передо мной стояла Фора в оранжевом спортивном костюмчике, а я, в самом деле, лежал на толевой крыше сарая. Шаболовка гремела трамваями, майский свежий воздух был наполнен запахом расцветающей сирени и пением и щебетом птиц. Фора подала мне руку: "Подымайся". Я протянул ей свою кисть в лайковой черной перчатке и, как только она взялась за нее, меня тут же пронзила нестерпимая боль.
      - Мамочка! - заорал я.
      - Юлий, я здесь. А ну слезайте с крыши. Идите есть.
      Внизу во дворе стояла мама в голубой футболке и белой юбочке, загорелая и красивая. Она протянула ко мне руки и я, чуть спустившись с крыши по шаткой лестнице, прыгнул в ее объятия. Фора последовала за мной.
      - Где тебя носит, Юлий?
      - Мама, мы с Форой ловили жучков и бабочек.
      - Какие вы еще глупые!
      - Мы не глупые, мы - маленькие, - возразила Фора и принялась с аппетитом есть фасолевый суп.
      - Да-да, конечно, - поспешно согласилась моя мама и вышла на кухню.
      - Почему ты возражаешь моей маме? Она же не знает, кто ты в самом деле.
      - Прости, Скалигер. Я тоже должна сейчас уйти.
      - А как же я?
      - Ах ты мой хорошенький, - дверь в комнату приоткрылась и в нее проскользнула и села рядом со мной на скрипнувший стул дочь Анфисы Стригаловой - тощая чернявая девица Капитолина.
      - А где же Фора ? - воскликнул я.
      - Ты чего, белены объелся? Здесь никого не было.
      Я прикусил язык. Капитолина доела мой фасолевый суп и посадила к себе на коленки. Они были у нее острыми, как колышки.
      - Мне неудобно. Мне больно, - хныкал я, ерзая в ее руках.
      - Ах, бедненький. Ах, попочка толстенькая бо-бо. А ну-ка, давай я подую на бо-бо.
      Она стянула с меня штанишки и стала горячо дуть. А потом принялась целовать, цепкими ладошками стискивая ягодицы.
      - А теперь мне. А теперь меня, - шепотом пробормотала она и всунула мне в руку большой желтый дверной ключ. - Мне вот здесь бо-бо, - сказала она быстро, указывая пальчиком на ярко-сопливое черненькое местечко между смуглых ног, сняв сначала серые несвежие трусики.
      - Сними варежку, дурак! - закричала Капитолина, когда я сунул ключ в пылающее жаром отверстие.
      - Не могу.
      - О! Сильнее, сильнее! - стонала Капитолина, вся извиваясь своим полувзрослым телом.
      Из отверстия текла пахучая липкая жидкость, и я все быстрей вращал свой золотой ключик, открывая неведомые мне доселе дверцы девичьей страсти. Приглядевшись, я увидел, как под сводами багрово-алой пещеры сидят молодые и старые мужчины, переговариваются между собой и с удивлением смотрят на витиеватую бородку вращающегося ключа.
      - Выходите! Вы свободны!
      - Как тебя зовут, наш освободитель?
      - Юлий Скалигер.
      - Приветствуем тебя! - хором произнесли они и потянулись к выходу из пещеры. Прыгая из нее, в полете они принимали нормальные размеры и быстро покидали комнату, где мы с Капитолиной, в конце концов, остались опять одни.
      - Что ты сделал? - рыдала Капитолина. - Ты оставил меня без мужчин, без ласки, без любви.
      Он лежала передо мной и из отверстия веяло мертвым холодом. Я снял с левой руки лайковую перчатку и сунул в него багровую ладонь.
      - Я люблю тебя, жизнь, - прохрипела Капитолина и испустила дыхание.
      - Скалигер, ты плохо кончишь, - сказала мне невесть откуда появившаяся Фора. - Сначала Семен Кругликов, теперь Капитолина. Кто следующий?
      Я ничего не ответил и закрыл глаза.
      16
      В чем мое счастье? Почему я вечно недоволен собой и жизнью? Почему только в жизни других мне заметны радости и наслаждения? Тщетно я ищу ответа на эти вопросы. Да и нужны ли мне они? Жизнь каждого существа, как нить в огромном спутанном клубке человеческих существований, которую нельзя ни вытянуть, ни потянуть с тем, чтобы не нарушить покой и свободу тебе подобных. Проползаешь ты среди бездн трагедий, расщелин драм, комедиантствуя и приспосабливаясь, прежде всего не к себе, а к другим, чтобы они случайно, в гневе ли, в нетерпении ли, не оборвали
      нить твоей жизни... Ты должен любить себе подобных, ублажать их и предвосхищать все их желания и мысли, чтобы, не дай бог, они в отрешенности своей не прекратили своего бытия. Кто знает: где кончается и где начинается твоя или чужая жизнь и судьба. Уничтожая себя, ты, возможно, уничтожаешь радующегося солнцу аборигена далекой Австралии, а он, погибая в пасти крокодила, одновременно рвет твою нить жизни. Все и всюду уравновешивается: смерть рождением, рождение смертью.
      17
      " Юлий, что с тобой? Почему ты здесь?
      Я открыл глаза и обнаружил себя лежащим на балконе. На меня внимательно и строго смотрел брат.
      " Я себя плохо почувствовал. Вышел проветрится. Да, видно, сознание потерял.
      " Мужайся, брат.
      " Ты моложе, а меня поддерживаешь.
      " Я просто тебя люблю.
      " Не надо, не надо меня любить. Как мне надоела ваша любовь!
      " Ладно, ладно. А помнишь белую розу? Ты мне ею сопли вытирал.
      " Я все помню, но я бы хотел все забыть.
      Мы сидели с братом за столом в пустой родительской квартире. Я чувствовал себя опустошенным. Четырехлетний мальчик, обретший слово, лазающий по крышам и наслаждающийся майским солнцем и ласковой любовью матери, молодой и красивой, остался вне меня. Он не вернулся со мной в эту реальность, в гнетущий сырой день, где присутствует только жизнь, тоскливая, мелкая, вызывающая отвращение, как склизкий дождевой червь, раздавленный неосторожно чьей-то ногой на асфальте. Я будто разрешился от бремени светлого фантастического счастья детства, которое постоянно присутствовало во мне, томило и вызывало в мозгу ноющую ностальгическую боль по картинам минувшего, но не канувшего в нечто, бытия.
      " Брат мой!
      " Что? Что, Юлий?
      " Я хотел покончить с собой, но мне не позволила Фора.
      " Фора? Каким образом? Я только от нее, она у тебя дома. Почему ты не возвращаешься к себе?
      " Я не о той Форе.
      Брат не слышал меня и не понимал. Он смотрел на меня глазами
      матери, которая умерла в серафических слоях околоземного пространства. Она смотрела из глазниц брата на меня с жалостью и мертвой любовью.
      " Мама! " воскликнул я и протянул к ней руки.
      " Юлий, ты еще не в себе. Отдохни и возвращайся домой, " сказал мне несколько оторопевший брат, " тебя Фора ждет.
      " Та Фора, о которой ты говоришь, предрекла смерть отцу.
      " Скалигер, этого не может быть. Ты сходишь с ума.
      Что я? Где я? Лес деревьев, лес людей, лес слов, среди которых я блуждаю почти год и не нахожу выхода к себе, существуя одновременно в прошлом и настоящем, и в то же самое время где-то сбоку пространства и времени, в какой-то щели, где плодятся и развиваются эмбрионы моих чувствований и ощущений, а потом эти гиперборейские монстры выходят через меня моими слезами и криками, поцелуями и горячечной страстью, шершавой шелушащейся кожей и слюдой ломающихся ногтей. И я не могу воспрепятствовать их неумолимому натиску, избавиться от всесокрушающего утробного рыка тяжелой плоти, вызревшей из абстрактной сущности и втиснувшейся в меня с тем, чтобы никогда я не смог оказаться рядом со своими родителями.
      " Белеет парус одинокий в тумане моря голубом! " Юлий, не напрягайся. Расслабься.
      Пальцы моей левой руки скрючились. Боль была невыносимой. Я снял перчатку. Вся кисть была покрыта мокнущими синюшными язвами экземы. Брат посмотрел на руку, и глаза его наполнились слезами.
      " Как ты болен, Юлий!
      " Ты не смеешь так говорить. Ты, который не отдал последний долг отцу.
      Я быстро схватил со стола кухонный нож и вонзил его брату в горло. Я оттащил его в маленькую комнату и положил на тахту, не вытаскивая ножа.
      18
      В квартиру позвонили и я, открыв дверь, увидел перед собой всю в черном крутобедрую соседку Ангелину Ротову.
      " У вас шум был, Юльчик?
      Она прошла в комнату и по-хозяйски расположилась за столом. Налила фужер вина, посмотрела его на свет, словно проверяла " есть ли водяные знаки или нет, " и выпила единым махом.
      " Горе, Юльчик. Большое горе, " сокрушаясь, заговорила она. " Жалко. Такой человек хороший и ласковый. Вы, наверно, очень страдаете, Юльчик?
      Она посмотрела на меня, и я увидел ее толстые мокрые губы, широко расставленные карие глаза и живое алчное лицо сорокалетней женщины.
      " Да, я очень страдаю. Но не один только я.
      " Да-да, конечно, и брат ваш тоже страдает.
      " Он лежит в маленькой комнате и не может прийти в себя от горя. Ему так горько, что он не успел к похоронам.
      " Он спит?
      " Нет.
      " Если бы я была на вашем месте, я бы не очень на него обиделась
      " Да, я знаю, что вы хотели быть вначале на месте моей матери.
      " Это сплетни, Юльчик!
      " Не лгите Ангелина. Я вас понимаю: сначала пристраиваете тело, а потом душу? Не так ли?
      " Я не могу с вами больше говорить, Юльчик. Я ухожу.
      Ротова привстала со стула и привычным движением огладила свои великолепные бедра руками.
      Я бросился на нее с жаром онанирующего юнца, лихорадочно задирая вверх ее шелковую черную юбку. Ослепительной вспышкой сверкнула полоска белоснежной кожи, перехваченная черным кольцом чулка и цветной резинкой.
      " Вы зверь, Юльчик, " томно простонала Ротова и увлекла меня на пол.
      Мне никто теперь не скажет: "Скалигер, ты стал дряблым мерзким старикашкой", " думал я, насилуя соседку.
      Убийство брата дало мне новые силы, вернуло былую мощь, которую я потерял, как только оказался рядом с умершим отцом. Должно быть развившийся сперматозоид отца, обретший облик моего брата, вошел в меня так же, как нож в горло убитого, и сделал меня вновь молодым и полным сил.
      " Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?
      Я услышал под собой тяжкие хрипы. Конвульсивный оргазм для Ангелины закончился смертью.
      " мечтала всегда так умереть, " сказала мне Ротова, когда встала с пола и направилась в комнату, где лежал мертвый брат.
      На мертвом теле брата сидел брат, целый и невредимый, и с улыбкой смотрел на меня.
      " Кто бы мог подумать, Юлий, что ты так безнравственен.
      " Учи теперь других. Вот Ангелину хотя бы.
      " А меня учить нечему, " вмешалась Ангелина. " Я ученая. Мужчин надо уважать и ублажать, а особенно таких, как Юльчик. " Она послала мне воздушный поцелуй. " А ты бы помалкивал, " обратилась она к брату. " Мне отсюда все видно теперь. Ишь, как ты с Форой обошелся.
      " Что? " закричал я. " Что ты видишь, Ангелина?
      " Вижу, как он ее на постель сначала завалил, а потом тоже изнасиловал.
      " И ты, брат?
      " Да, так вышло. Случайно. Я приехал к тебе, а она сказала, что ты из квартиры родителей не выходишь. Потом выпить принесла. Давай, говорит, помянем папашу. Все вышло случайно.
      " Ты подлец! " закричал я призраку.
      " Это он подлец, " и призрак указал прозрачным пальцем на брата, лежащего под одеялом с ножом в горле. " Что ты так волнуешься? Ты же отомстил. Хотя, если из-за каждой проститутки убивать братьев, то их скоро не будет в природе.
      " Я любил ее, как сорок тысяч братьев!
      " Никуда не денется твоя Офелия, тьфу, Фора.
      " А она уже идет, " прибавила Ангелина и неожиданно перелетела к призраку на колени.
      " Глупая ты все же женщина, Ангелина! " воскликнул призрак брата, когда умершая Ротова попыталась теперь обнять его. " Призраки не могут любить друг друга.
      " Юльчик, помоги нам.
      " Что я еще должен сделать?
      " Затащи мое тело на тело брата, " сказала Ангелина. " Мы будем мертвые любить друг друга.
      " Ты надеешься через смерть войти в жизнь?
      " Какие глупости ты говоришь, Юльчик, " рассмеялась призрачная Ротова. " Я надеюсь в этом состоянии испытать страсть.
      Я сделал все так, как хотела призрачная Ангелина. Ее мертвое тело я затащил на тело брата. Два безжизненных тела, как две куклы, лежали друг на дружке, а рядом два призрака весело кружились, взявшись за руки. Аппетитные ляжки в черных чулках и тугой обширный зад мертвой Ангелины вызвал во мне сильнейшую похоть и я, вспрыгнув на нее, овладел Ротовой. Призраки расхохотались.
      Я видел перед собой только темный круглый затылок Ангелины и синюшное лицо брата, из шеи которого все еще текла кровь. Я почувствовал, что всего лишь десять минут назад, насилуя живую Ангелину, я был значительно сильнее и энергичней, что в тело мое, после ее смерти подо мной, перелилась утомленная жизненная субстанция сорокалетней женщины.
      " О, гадина, прохрипел я и, выхватив нож из горла брата, вонзил его в жирный загривок мертвой Ротовой.
      " Безумец, безумец! " истошно завопил женский голос.
      Соскочив с Ангелины, я увидел в проеме двери Фору в распахнутом мокром плаще, с диким страхом смотрящую на меня.
      " Не пугайся, Фора. Это просто мертвые куклы. А сами они веселятся и водят хоровод. Посмотри, " я протянул руку по направлению к призракам, которые уже не кружились, а наблюдали за нами.
      " Я не вижу ничего. Ты бредишь. Ты сошел с ума.
      " Не говори так, или я тебя убью.
      " Ты садист и сумасшедший, Скалигер!
      " Что ты слушаешь эту подстилку, " сказал мне призрак брата. " Она недостойна быть твоей любовницей, тем более любимой. Уничтожь ее!
      " Да, она любит не тебя, Юльчик, а весь ваш род, " съязвила призрачная Ангелина.
      19
      Фора смотрела на мое бледное лицо и ничего не понимала: на нем резко и быстро сменялись выражения любви и ненависти, лучезарного счастья и черной меланхолии. Она не слышала голоса призраков и пошла ко мне навстречу. Я протянул к ней свою левую, покрытую язвами кисть. Она заплакала и прижала ее к своим губам.
      " Уйдем от них, " сказала мне маленькая четырехлетняя Фора в оранжевом спортивном костюмчике.
      " Ты стала прежней?
      " Да. Ты тоже будешь прежним.
      " Нет. Мой мальчик покинул меня.
      " Ты ошибаешься. Я здесь.
      Я пригляделся и увидел в темноте большой комнаты себя, сидящего за столом рядом с мамой и отцом. Я бросился к родителям.
      " Не трожь их. Это даже не призраки, а тени призраков. Сами они за серафическими слоями околоземного пространства. Туда редко кто попадает, сказал мне четырехлетний Юлий. " Посиди с нами.
      " Фора и Юлий, - обратился я к малышам. " Я запутался в жизни. Я запутался в смерти. Я не понимаю, кто жив, а кто мертв. Что со мной происходит? Я убил брата, но он оказался братом не здесь, а там. Я изнасиловал Ангелину, а ее призрак насилует мертвое тело брата. Я вижу свое детство, которого у меня никогда не было. Я вижу вас, но это я сам и девочка, невесть откуда взявшаяся.
      Фора приложила свой пальчик к пунцовым маленьким губкам.
      " Мы ничем не можем помочь тебе. После ухода своих родителей ты оказался между жизнью и смертью. А это пространство нам не подвластно.
      20
      Смертная скука всю жизнь провести в Ажене и, ничего не добившись ни от бога, ни от людей, встретить здесь свой смертный час. Я, рожденный в солнечной Италии в семье скромного горожанина Бордони, пылким воображением и представить не мог, что умру на французской земле дряхлым лекарем, чуть ли не до последнего дня своей безрадостной жизни ставя грелки и клизмы благочестивым согражданам.
      "Боже! " обращался я к ночным небесам, " за какие прегрешения ты ниспослал на меня невзрачные наряды жизни и заставил усердствовать на столь не лестном для души моей поприще, угнетающем ее и безденежьем, и людским зловонием. Для того ли ты вдунул бессмертную душу в смертное тело мое, чтобы оно бродило по пыльным улочкам городка, прихрамывая и позвякивая серебряными денье, которые набросали любезные сограждане в карманы камзола, и, зарабатывая лишь на хлеб насущный, забывая порой следовать тому, что было определено его облику, служить слову''.
      " Не печалься, Бордони! " утешал меня священник, бедный мессир Жан Мелен. " У тебя еще все впереди.
      Как мне было не поверить служителю Бога, который, покряхтывая, между тем освобождал от сутаны свой желеобразный розовый зад, для того, чтобы я в его геморроидальный анус вставил гуттаперчевый клюв клизмы, смазанный подсолнечным маслом.
      " Ты, Бордони, " превосходный лекарь. И даст Бог все образуется в твоей душе и найдет она свое пристанище. А пока ищи пристанище телу своему. Ищи половину свою в мире божьем, " так наставлял меня бедный мессир Жан Мелен, не платя ни лиарда за мои труды. - Тебе двадцать пять лет. Пора пустить семя и укорениться в этой жизни. Ступай с Богом!
      Куда идти? Известно, что от тоски да от скуки одна дорога " в кабак. Подсядешь на скамью к молотильщику зерна Жакино и сапожнику Пьеру, закажешь себе за десять су кружку пенящегося кларета и витаешь в мечтах о славе, о любимой.
      " Боже, как хорошо!
      " Ты что вздыхаешь, Бордони? " спросит сапожник Пьер и ласково ударит в плечо кулачищем, который размером своим ничуть не уступает кружке.
      " Да, ты сегодня, Бордони, не в порядке. Хворь в тебе сидит, " подхватывает молотильщик зерна Жакино и бьет меня в другое плечо.
      " Да вы что? " слабо сопротивляюсь я, а самому приятно, что эти грубые парни интересуются моим настроением. " Мессир Жан Мелен советует мне жениться.
      " Священник глупость не присоветует, " оживленно откликается Пьер. " Только ты ведь еще молод. Куда же спешить?
      " Ему надо спешить, " высказывается Жакино. " У него характер нежный. Есть у меня на примете одна товарка, Николь. В самый раз тебе, Бордони, " вдовушка, молодая и кое-что из имущества имеется: дом, хозяйство, лавка. Согласен жениться?
      Пенящийся кларет забрался уже в мой мозг и игриво щекочет извилины голубиными перышками. Я счастливо улыбнулся и согласно кивнул головой. Пьер и Жакино дружно обняли меня и до позднего вечера пили кларет за мою будущую семейную жизнь, и выпили его целых три пинты.
      21
      Утром мы проснулись в стоге сена на окраине города. Ласково светило летнее солнце, в голубом небе чирикали серенькие пичужки, свежестью пахла сочная зеленая трава. Рядом с нами бродили, бодро кудахтая и стуча клювами в траву, две ядреные курочки. Давно следящий за ними Пьер изловчился, накрыл их плащом и быстро свернул им головы. Через некоторое время я, Жакино и Пьер сидели у потухающего костра и ели жирную зажаренную курятину, запивая холодной ключевой водой из бутыли.
      Славно подкрепившись, мы пустились в неближний путь в городок Монтобран, куда сердце мое стремилось, подобно птице, возвращающейся из теплых краев к родимым пределам. Душа моя ликовала, и я с братской любовью смотрел на высокого и стройного Жакино и коренастого Пьера, которые подарили мне свою дружбу и участие, решив позаботится о моей судьбе. Похохатывая, перекидываясь солеными словечками между собой, они весело похлопывали меня по плечам, расписывая прелести семейного существования. Я слушал их внимательно и не обижался, когда они подтрунивали надо мной. Ближе к вечеру, когда распухшим кровавым помидором закатное солнце маячило над зыбкой линией померкшего горизонта, мы вошли в Монтобран.