Глава 7

Последний костер

Мампо не сел в повозку, а как ни в чем не бывало пошел впереди, рядом с Боменом. Шагал он по-прежнему широко, да и раны заживали, но Бомен знал, что другу очень больно.

– Может, все-таки поедешь с Ролло?

– Ролло хромает. Я – нет.

– Мампо, я чувствую, тебе больно. Боль крадет силы.

– Пока могу, буду идти.

От повозки донесся чей-то крик:

– Бомен! Зовите Бомена!

Юноша бросился назад. Когда он пробегал мимо Креота, одна из коров испугалась и чуть его не затоптала.

– Эй, Смуглянка! – крикнул Креот. – Что с тобой, девочка?

Отец Бомена крепко держал Пинто. Девочка вопила и вырывалась. Лицо ее кровоточило.

– Уйдите! Не трогайте меня! Я вас всех ненавижу! Я тебя убью, я отрежу тебе голову, я люблю тебя, не смотри на меня, я выцарапаю тебе глаза, подойди ближе, обними меня, обидь меня, обижу тебя, люблю тебя, а-а-а! А-а-а-а! Убей меня! Убийца! Чудовище! А-а-а! А-а-а-а-а!

– Она расцарапала себе лицо, – сказала Кестрель со слезами на глазах. – Очень сильно.

– Убирайся! – завизжала Пинто, пытаясь высвободить руки. – Я ненавижу тебя! Я убью тебя!

Взглянув на кровавые царапины, Бомен все понял.

– Это муха, – сказал он. – Муха страсти.

Тут подбежал Мампо. Увидев его, Пинто закричала еще громче.

– Хочу Мампо! Заставьте его любить меня! Он не должен любить Кестрель! Не смотрите на меня, я убью вас, я убью Кестрель, отрежу ей голову, вырву глаза! Мампо… А-а-а! А-а-а-а-а!

– Кестрель, не слушай! Мампо, отойди! Это не Пинто! Кестрель и Мампо отошли подальше, так, чтобы Пинто их не видела.

Они старались не смотреть друг на друга. Бомен, не обращая внимания на крики девочки, обдумывал, что делать.

– Креот! – крикнул он наконец. – Свяжи одну корову! Помогите ему, кто-нибудь! И держите скотину крепко!

Отцу, который еле удерживал Пинто, Бомен сказал:

– Если муха одна, думаю, я смогу прогнать ее навсегда.

Креот понял, чего хочет Бомен, хоть и не знал зачем. Вместе с Беком Клином он накинул веревку на рог корове и туго натянул, чтобы она не убежала.

– Тихо, Звездочка, моя Звездочка, моя красавица, – попытался Креот успокоить напуганное животное. Корова нервничала все сильнее и рвалась прочь.

– Держите ее! – крикнул Бомен.

Сирей, которая тоже стояла рядом, догадалась, что нужно сделать. Она подбежала к стопке одеял, вытащила одно и набросила бедному животному на голову. Корова тут же затихла и растерянно закрутила головой.

Бомен и Анно поднесли Пинто к корове. Девочка извивалась и кричала:

– Прочь! Убейте меня! Спасите меня! А-а-а-а-а! Пусть мне будет больно!

Бомен обнял сестру и, пока Анно держал ее за ноги, подтащил еще ближе. Все это выглядело бы смешно, если бы не было так жаль одурманенной Пинто и беспомощной коровы.

– Все назад! – приказал Бомен.

– Убийца! Чудовище! Пусти! А-а-а-а!

Креот и Бек Клин натянули веревку еще крепче. Бомен почти прислонил сопротивляющуюся сестру к голове коровы. Потом прижался щекой к окровавленной щеке Пинто и проник в ее мозг. На этот раз он нашел паразита сразу – огромного, разжиревшего. Бомен крепко схватил его, сдавил и потянул наружу. Постепенно личинка сдалась: она была толще, чем раньше, но слабее. Не успев ее вынуть, Бомен почувствовал, как личинка превращается в крошечную муху. Последний рывок – и раздалось тоненькое и слабое жужжание. Голова коровы вздрогнула под одеялом. Пинто замерла.

– Все нормально, папа. Отпускай.

Анно поставил Пинто на землю. Бомен, все еще обнимая сестру, поцеловал ее в щеку и ощутил привкус пота и запекшейся крови. Потом успокоил родителей:

– С ней будет все в порядке.

Подошла Кестрель и погладила Пинто по голове. Измученная девочка заснула. Бомен почувствовал, что Кесс расстроена.

Это говорила не она. Разве?

Кестрель так грустно посмотрела на брата, что он и не знал, что сказать.

Корова с веревкой на рогах тихо замычала.

– Отпустите ее, – сказал Бомен. – И отойдите подальше.

Креот стащил одеяло, и корова закатила глаза.

– Ну-ну, Звездочка. Уже все.

Корова снова замычала, на этот раз громко и очень печально.

– Ну же, Звездочка! Успокойся!

Креот принялся оглаживать шею и бока животного большими ласковыми руками. Корова переминалась с ноги на ногу и дрожала крупной дрожью.

– Что такое, Звездочка? Бомен, что ты натворил?

– Мне очень жаль, – ответил Бомен. – Но выхода не было. Не стой так близко. Муха теперь в ней.

– Бедная моя девочка! Бедная! – Креот не двинулся с места.

Пинто открыла глаза и тяжело задышала, будто ее кто-то душил.

– Все хорошо! Мухи нет.

– Ох, Бо! Ужас! Я хотела… хотела… хотела содрать с себя лицо! Она была там, прямо за лицом! Я хотела содрать… сорвать…

– Все прошло, успокойся. Ее нет.

Пинто громко заплакала от облегчения. Бомен передал ее матери.

Креот потянул юношу за рукав.

– Достань муху из моей бедной Звездочки, Бомен. Ты должен спасти ее.

– Нет, Креот. Пока муха в Звездочке, она нас не тронет.

– Так корова-то не понимает! Видишь – глаза закатывает! Она знает, что-то неладно, но не знает что. – Корова замычала снова, еще жалобнее. – Вынь муху и загони в меня.

– Нет, – отрезал Бомен. – Так лучше.

– Ну почему должна страдать Звездочка? Она никого в жизни не обидела. А я столько лет лентяйничал! Лучше сойду с ума я, а не она.

– Нет, – повторил Бомен.

– Ты мучаешь невинное животное!

– Да, Креот. Я, не ты. И мне придется с этим жить. А ты можешь любить ее и горевать, – грустно сказал Бомен.

Креот не ожидал таких мудрых слов.

– Борода предков! – воскликнул он. – Ты быстро взрослеешь!

Корова замотала головой, потом яростно взревела и попыталась боднуть Креота. Тот едва успел отскочить.

– Звездочка! Это же я!

– Это уже не Звездочка, – ответил Бомен. – Пускай.

Корова развернулась и с фырканьем и ревом ускакала. Шагах в ста от людей животное остановилось.

– Нельзя ее так оставлять, – сказал Креот.

– Да, – ответил Бомен, – нельзя.

– Что мне сделать?

– Ты сам знаешь.

Бывший император, а теперь пастух, повернул бородатое лицо к Бомену и встретил его твердый взгляд.

– Только не это! Прошу тебя…

– Тогда я.

– Бомен, Бомен! Ты очень изменился!

– Я видел, что муха сделала с моей сестрой, с отцом, с Сирей. Я больше не дам ей нас преследовать.

Креот посмотрел на несчастную корову, а потом снова на Бомена.

– Как?

Бомен коснулся своего короткого меча.

– А что будет потом?

– Муха не сможет выйти. Мы закопаем корову и будем надеяться, что паразит останется там навсегда.

У коровы подкосились передние ноги. Она повалилась на землю, дрожа, и закатила глаза.

– Это когда-нибудь кончится?

– Нет, – ответил Бомен. – Личинка будет расти. Корова сойдет с ума. И захочет избавиться от нее любой ценой. Видел человека, которого мы похоронили на обочине?

– Да.

Креот повесил голову и замолчал. Когда он снова поднял глаза, Бомен увидел, что бывший император явно постарел.

– Она ко мне привыкла, – произнес Креот. – Я ее не брошу. – Он протянул руку за мечом.

– Ты сможешь?

– Если она позволит.

Бомен отдал ему меч. Креот подошел к корове и присел рядом. Корова застонала. Креот положил ей руку на шею.

– Двери темницы лет твоих наконец распахнулись, – тихо начал он. – Иди на волю, в прекрасную землю.

Голос Креота немного успокоил корову, и она посмотрела на него печальными глазами.

– Прости нас, страдающих в этом сумрачном мире.

Он поднял меч, нацелившись корове в затылок, между головой и шеей.

– Направь нас и жди нас, как мы ждем тебя. Словно в ответ, корова тихо замычала.

– Мы встретимся снова. Мы встретимся, моя Звездочка. Мы встретимся снова.

Креот вонзил меч быстро, со всей силы. Он знал: чем сильнее ударит, тем легче будет смерть. Рука ему не изменила: голова коровы тут же упала на твердую землю. И прежде чем хлынула кровь, Креот погладил мертвую морду. Потом встал, вернулся к Бомену и отдал меч.

Бомен сказал:

– Ты все сделал правильно.

– Замолчи! – Голос Креота прозвучал как удар кнута. – Ни слова!

Пастух ушел к своим коровам – их теперь осталось три… При виде медлительных животных бывшему императору немного полегчало.

Дни становились все холоднее и короче. По утрам в льдисто-ясном небе поднималось ослепительно яркое солнце. Колеса повозки примерзали к осям, и приходилось отбивать лед молотками. Мясо и кислую смолу делили на маленькие порции, чтобы еды хватило надолго. Хуже всего обстояло дело с дровами. Скромного костерка по вечерам было уже мало. Большой огонь разводили дважды в день, чтобы согреться, вскипятить воду, размять затвердевшую на морозе кожаную упряжь. В куче поленьев, сложенных в повозке, проглядывало дно, а без огня, мантхи знали, в такую суровую зиму до гор не добраться.

Путники шли вперед до самой темноты, и все это время на севере сгущались тучи. Ночью, пока люди спали, выпал снег. Наутро путешественники проснулись в мире белого цвета. Снег набился в нос, глаза и уши, застыл ледяной коркой на волосах и одежде. Дрова промерзли, и заиндевевшие поленья пришлось долго колотить одно о другое. Пока костер не разгорелся, мантхи прыгали и хлопали себя по бокам, разгоняя застоявшуюся кровь.

Вода в бочонках заледенела. Лед разбили, и теперь жидкость постоянно помешивали, чтобы снова не схватилась. Коровы от холода и голода перестали давать молоко – все их силы уходили на то, чтобы выжить.

Бек Клин подошел к Анно Хазу и спросил, сколько дров положить в костер. Ответить было непросто.

– Как можно меньше. – С другой стороны, маленький костер не согреет, и дрова пропадут зря. – Нет, как вчера.

Бек покачал головой.

– Тогда останется всего на день.

– Знаю, – вздохнул Анно. – Будем надеяться, что погода исправится.

Солнце целый день пряталось за тучами, но снег уже перестал. Мантхи брели по нескончаемой равнине. Впереди до самого горизонта простирались поля нетронутого снега. Позади оставались утоптанная тропа и две глубокие колеи. Продвигались путники все медленнее: в таком снегу лошади еле волокли повозку, а люди увязали по щиколотки и быстро уставали.

Под вечер мантхи совсем выдохлись. Повозку остановили и привязали к ней лошадей и коров. Парусину, укрывавшую повозку, растянули вокруг, как шатер, спрятав от непогоды и животных, и тщательно зашили все щели. Там они и собрались: мужчины, женщины, дети – чтобы согреться.

Креот улегся спать рядом с коровами. Те будто понимали, что так нужно, – или слишком ослабели, чтобы противиться. Как бы то ни было, животные безропотно устроились на ночлег среди людей.

– Крепче прижмитесь друг к другу, – сказал Анно. – Так мы сохраним тепло.

Кое-где в шатер просачивался бледно-серебристый свет. Пинто, которая еще не совсем оправилась, нашла мать. Кестрель легла рядом и осторожно положила руку на плечи сестре. Та не возмутилась, и Кесс придвинулась ближе. Бомен обнял отца, к ним сзади прижались Мампо и госпожа Холиш. Пятеро Мимилитов позвали к себе Скуча. Поперек Скуча устроились Таннер и Сарель Амосы. Сарель крепко обнимала Пеплар: после бандитского плена девушки очень сдружились. Старшие Клины спали с Мелецом Топлишем и его дочками. Так все мантхи сбились в большую кучу. А снаружи погас день и пала холодная зимняя ночь.

Последним к спящим присоединился кот Дымок. Когда он пролез под повозку, в небе уже светила луна. Кот осторожно пробрался к Бомену и нашел уютное местечко у него под коленями. Дымок поскреб когтями штаны друга, устраиваясь поудобнее, и заснул.

Ночью снова повалил снег – еще гуще, чем днем. Продрогшие мантхи проснулись рано и увидели, что шатер провис под его тяжестью. Мо Мимилит первым выбрался наружу и протоптал в сугробе тропку. Широкая равнина пропала из виду за белой завесой.

За Мо вылез Ролло Клин, припадая на раненую ногу. Потом решили оправиться Бомен и Мампо. Не ступили они и трех шагов, как повозка с шатром, людьми и животными просто исчезла, растворилась в вихре снежинок. Даже застенчивость не заставила парней отойти подальше.

Снега намело по колено, а кое-где и больше.

– Повозка не проедет, – сказал Ролло Клин. Бомен кивнул, стряхнув белые крупинки с волос.

– Что ж, обождем.

Мантхи сложили перед шатром костер из последних дров и с трудом развели огонь. Все подавленно молчали: вот так переделка! Идти дальше пока нечего и думать. Нужно, чтобы небо расчистилось и снег подмерз. Только на снежном насте повозка удержится. Сколько придется ждать и что будет, когда кончатся дрова, никто не спрашивал. Однако в сторону Анно и Аиры Хазов был брошен не один взгляд, говоривший: «Вы нас сюда привели – так выводите!»

Когда костер разгорелся, на нем вскипятили воду и развели остатки кислой смолы. Сладко-терпкий напиток согрел нутро, и мантхи воспряли духом.

– Скажи-ка, Анно, – начал Мико Мимилит, – плохи наши дела?

– Сам видишь, – ответил Анно.

– Что ж… Я вижу, что сидеть тут нельзя, а то мы замерзнем и умрем с голоду. А идти тоже нельзя, а то увязнем. Скверно получается.

– Вот именно что скверно.

Огонь приходилось поддерживать, чтобы снегопад его не загасил. Каждый раз, когда Бек Клин вытаскивал из повозки полено, кто-нибудь спрашивал:

– Сколько еще, Бек?

– Мало, – отвечал тот.

Снег падал и падал… Пожалуй, больше всего мантхов удручало, что они сидят на месте – да еще кругом сплошная снежная муть. С каждым часом решимость путников слабела, а страх и отчаяние росли. По углам палатки слышался недовольный ропот. Некоторые уже во всем винили Хазов.

Наконец Бек Клин принес последнее полено, положил его в костер и негромко сказал:

– Все.

Люди зашептались:

– Дров больше нет! Дрова кончились!

Словно зачарованные, смотрели мантхи на яркие языки пламени, и от испуга им казалось, что костер уже гаснет.

– Анно Хаз, – раздался дребезжащий старческий голос, – что с нами будет?

Это сказал Редок Зем, человек, который гордился своим трезвым взглядом на жизнь. Редок не обвинял Анно – да и что толку?

– Не знаю, – честно ответил Анно.

– Я не жалуюсь, – продолжал старик. – И все же, если мы умрем, я хочу знать об этом заранее. Чтобы подготовиться.

– Может, и умрем, – сказал Анно. – Надеюсь, что нет.

– Надеешься?! – горько воскликнула Рада Вармиш. – Я тоже надеялась, что мой муж не умрет, но его убили. Какой мне прок от твоей надежды? Хватит фантазий. Мы все понимаем – пришел конец. Так зачем притворяться?

Анно обвел глазами побледневшие лица спутников.

– Если я не оправдал ваших надежд, – тихо начал он, – простите меня. Я всегда верил, что когда-нибудь мы, горстка мантхов, вернемся на родину и заживем там счастливо. Я всегда верил, что мы дождемся этого дня, если не будем падать духом, что бы ни случилось. Я верю в это и теперь, когда догорает наш последний костер. Я буду верить тогда, когда пепел накроет снегом. Я буду верить, пока не умру. А после меня будут верить мои дети.

Анно замолчал, остальные – тоже. Аира только сжала руку мужа. Бомена захлестнула яростная, жгучая гордость за отца, к глазам подступили слезы – но он сдержался, как и Кестрель. Бомен мысленно коснулся сестры:

Он сильнее нас всех.

Я так его люблю, – отозвалась Кесс – Так люблю…

Тут встал Скуч. Он почему-то решил, что встать непременно нужно: иначе, мол, кто обратит внимание? Коротышка никогда еще не говорил со всеми сразу и поэтому очень стеснялся и от волнения глотал слова. Впрочем, понять его было можно.

– Я просто… – начал Скуч. – Я просто хочу сказать господину Хазу: не прощать вас надо, а благодарить. То есть я так думаю. Я не забыл, что в Араманте мел полы на кирпичном заводе. Всю жизнь я думал, что больше ни на что не гожусь. А господин Хаз помог мне поверить в себя. Я начал готовить печенье, а потом пироги – и меня зауважали. Все благодаря господину Хазу. Я горжусь, что иду с ним на родину. А если нам на роду написано замерзнуть тут до смерти – ну и ладно! Я горжусь, что умру вместе с ним.

Скуч поклонился Анно Хазу и поспешил сесть. Слова Скуча и Анно, как ни странно, подбодрили остальных. Наконец про смерть заговорили открыто, и стало не так страшно. Чем сидеть и дрожать каждый о своем, уж лучше бояться вместе.

Пеплар Вармиш прошептала матери:

– Если мы умрем, то встретимся с папой, правда? Значит, смерть – это не так уж и плохо.

Гагата Топлиш – самая маленькая – не очень-то поняла, о чем говорят взрослые, и спросила отца:

– А когда человек умирает, он что делает?

– Он как будто засыпает, – объяснил Мелец Топлиш.

И только Пинто додумалась задать вопрос матери – пророчице Аире Хаз.

– Мам, мы все умрем?

– Вероятно, – спокойно ответила Аира. – И все-таки даже среди метели я чувствую тепло родины. Наверное, что-то случится.

Пророчеством ее слова назвать было нельзя, но какую-то надежду в мантхов они вселили. Старый Редок Зем вытащил клок сена из последней охапки и отнес лошадям. Креот напоил коров.

Дымок, который был не в восторге от снега, залез в повозку. Когда костер совсем перестал греть, люди тоже решили укрыться. Они заползли в шатер и прижались друг к другу, как ночью. В сером полумраке холод обнял их, унося тепло из пальцев. Только теперь мантхи по-настоящему поняли, что смерть близка, что им осталось несколько часов. Холод – коварный убийца и подкрадывается незаметно. Мантхи знали: поддайся сейчас сну – и уже не проснешься.

Сквозь сумерки пробились слова, которых раньше не говорили, которые тяжким грузом лежали на душе. Люди будто подошли к широкой реке, зная, что надо плыть, и понемногу расставались со всеми пожитками, снимали одежду, чтобы войти в воду налегке.

Таннер Амос встал на колени перед Анно с Айрой и поцеловал им руки.

– Простите, что так обошелся с вами, когда погибла моя Пиа. Я был не прав. Просто мне было очень больно.

Сирей обратилась к Ланки:

– Ланки, я ни разу не сказала тебе спасибо за все те годы, что ты обо мне заботилась. Я ни за что с тобой не расстанусь.

– Ах, ласточка моя! Будто я уйду! Заботиться о тебе для меня как дышать. Куда же я денусь?

Пинто подползла к Кестрель и прошептала:

– Извини, что наговорила столько гадостей. И я совсем не хочу тебя убивать. Мампо прав, я просто мерзкий крысенок.

– Нет, не прав, – ответила Кесс и поцеловала Пинто. – Ты моя сестренка. Убивай меня, сколько душе угодно, я все равно тебя люблю.

– Можешь выполнить одну просьбу? Ради меня.

– Проси чего хочешь.

– Будь к Мампо подобрее.

Кестрель закусила губу, чтобы не расплакаться.

– Хорошо. Буду такой доброй, какой только смогу.

Бомен смотрел на Сирей. Та уже сидела одна – прямо, глядя куда-то вдаль. Бомен хотел поговорить с ней, но не знал о чем. Сирей почувствовала его взгляд, обернулась и наклонила голову, как принцесса: «Можешь подойти». Бомен повиновался.

– Ну, Бомен, – начала девушка, – где же тот, кто должен был прийти за тобой?

– Не знаю. Наверное, я ошибся.

– Как ты можешь ошибаться? Разве ты не избранный?

– Смеешься надо мной, Сирей?

– Немножечко. Ты против?

– Нет, не против.

– Ты тоже можешь надо мной посмеяться. Знаешь, чего бы я сейчас хотела?

– Чего же, Сирей?

– Чтобы муха прилетела еще раз.

Бомен не засмеялся, а взял ее тонкую руку в свою и нежно поцеловал. Кожа под губами была холодной.

Кестрель нашла Мампо, как обещала. Они сели в дальнем углу, обнявшись: время шло, и становилось все холоднее.

– Болят раны, Мампо?

– Не раны, – ответил он. – Душа болит. От меня нет толку.

– Неправда!

– Раньше я знал: пусть я медлительный и глупый, зато умею хорошо драться. Значит, хоть так всегда помогу Кестрель. Буду за нее драться. И докажу этим свою любовь. А теперь не могу.

Мампо говорил просто, без жалости к себе – словно это и так всем было известно. Кестрель знала: раз она его уважает, нужно отвечать так же.

– Я знаю, что ты любишь меня, – сказала она, – и горжусь этим. Я хотела бы ответить тебе тем же. Но не могу.

– Это не важно, – крепче обнял ее Мампо.

– И не потому, что ты какой-то не такой. Это я не такая. Я не способна любить так, как ты любишь меня. Иначе бы я тебя любила. Ты хороший, сильный, мне никто другой был бы не нужен. И все же я не так устроена, Мампо. Пожалуйста, прости меня.

– Нечего прощать, – ответил Мампо. Он впервые за много-много дней почувствовал себя счастливым. – Ты мой друг, Кестрель. Ты изменила мою жизнь. В тот день, когда мы подружились, в ней появился смысл. А друзья любят друг друга, верно? Так что я даже не против умереть здесь. Потому что знаю: мы немножко друг друга любим.

– Не немножко. Я люблю тебя так сильно, как только могу.

– Ну… Значит, я не одинок, да? Вместе и умирать легче.

– Мампо, миленький, дорогой мой!

Кестрель покрыла лицо Мампо поцелуями. Потом выскользнула из его рук и, отвернув край шатра, выбралась наружу.

Кесс ослабела от холода и тем не менее почти бежала по глубокому снегу. Она хотела отойти подальше, чтобы побыть одной. Когда за метелью не стало видно шатра, девушка остановилась и, больше не в силах сдерживаться, громко всхлипнула. Теплые слезы покатились по замерзшим щекам и подбородку. Кестрель обхватила себя руками и вся съежилась от боли и тоски.

Все началось с Мампо. Кестрель словно в первый раз его увидела: он такой простой и добрый, так сильно ее любит, так хочет быть нужным… Девушка устыдилась самой себя.

«Я не простая и не добрая. И люблю только Бомена – и то только потому, что он часть меня. Я никудышный человек. Беру, но не даю. Позволяю себя любить, а сама не люблю. И я не хочу умирать, не хочу!»

Широкая душа Мампо принимала смерть с радостью, как жизнь. Кестрель была другой. Чувствуя, как медленно застывает кровь, она дрожала от ярости.

«Я не умру! Ни за что не умру!»

Кестрель ненавидела себя за эту ярость, понимая, что ее волнует только собственная жизнь.

«Почему я никого не люблю? Я что, дикий зверь? Почему я не способна любить?»

Всхлипывая и дрожа, она ходила по кругу, словно в невидимой клетке. А снег все падал…

Кестрель кинулась вперед, сама не зная куда, только бы убежать от своей тоски. Где-то у шатра кричали ее имя, но Кесс не слышала. Она брела по глубокому снегу и не видела дороги из-за слез.

В конце концов силы девушки иссякли. Измученная и несчастная, Кестрель остановилась. Потом обняла себя и подогнула ноги. Онемевшие колени наткнулись на твердую землю. Так она и стояла, погрузившись в сугроб до пояса, и жгучий холод пробирал ее до костей.

– Кестрель! Кестрель! Где ты?

Теперь Кестрель слышала, но сил ответить уже не было, словно жизнь вытекла из нее вместе со слезами.

– Кестрель! Кестрель!

Она решила отойти подальше и вслепую, спотыкаясь, побрела прочь. Вдруг идти по глубокому снегу стало легче, а холод отступил. Кестрель как будто окутало облако.

«Я умерла? Сюда попадают после смерти?»

Совсем растерявшись, она зашла в облако поглубже. Потом снова опустилась на колени и обнаружила, что на земле нет снега.

У Кестрель закружилась голова, и она еле успела выставить руки, чтобы не упасть вниз лицом. Ладони уперлись во что-то твердое. Пальцы начало покалывать. Кестрель помотала головой: что это? Ощупала каменистую землю руками: что я чувствую? Как будто даже чувства застыли. Кестрель заставила себя встряхнуться: что я чувствую?

Жестко. Гладко.

Тепло.

Кестрель! Кестрель, отзовись!

Бомен шел к ней сквозь облако. Кестрель переполнила огромная радость. Тело стало оживать. Земля теплая!

– Сюда! – закричала она. – Сюда! Все-таки мы не умрем!

Глава 8

Толстый – значит счастливый

Люди и животные выбрались из снега и вошли в таинственное облако, не разбирая дороги. Главное – спастись от холода. Земля шла под уклон и становилась все теплее. От нее шел пар, который в холодном воздухе превращался в туман. Кто знает, какие невидимые опасности их поджидают? Но путники об этом не думали. Побывав на краю гибели, они знали: чтобы выжить, стоит идти на любой риск.

К радости изголодавшихся коров, начали попадаться пятачки жесткой травы. Людям, правда, такая еда не годилась. И тут они увидели колючие кусты – ежевика! Те, кто шел впереди, встали как вкопанные, не веря своим глазам. Тяжелые ягоды, влажно поблескивая, свисали с веток, как драгоценные серьги из рубиновых бусин. Бек Клин осторожно протянул руку. Ягода почти с облегчением упала со стебелька. Бек засмотрелся: такая блестящая, сочная… И мигом проглотил.

– Сладкая! – объявил он с виноватым видом. – Вкуснющая!

Мантхи кинулись к кустам. Ближние ягоды сорвали быстро, и всем, кто подоспел позже, пришлось продираться через колючки. Те, кто повыше, угощали изнывавших от нетерпения детей. Вскоре чуть ли не все губы и языки стали фиолетовыми. Исцарапанные мантхи не успокоились, пока не обобрали ежевичник.

– Куда это мы попали? – удивлялся Анно.

Пологий спуск привел путешественников в долину. Туман вроде бы поредел, но над головой собрался в плотное одеяло. На каменистых склонах, поросших ежевикой и жесткой травой, появились ярко-зеленые аир и манник. Коровы и лошади то и дело останавливались, чтобы сорвать сочный стебелек, и шли дальше только потому, что впереди видели новую зелень, еще соблазнительнее.

Вот и ручей. Он начинался с источника, бившего прямо у тропы. Мантхи попробовали воду: тоже теплая! Что может быть лучше тепла? От холода клонит в сон и в печаль – а от тепла радостно.

– Хочу, чтобы мне никогда не было холодно! – громко сказала Кестрель. Грусть как рукой сняло, ноги почти пускались в пляс.

Растительность становилась все пышнее. Вместо колючек повсюду красовались густые кудрявые папоротники и деревья с блестящими заостренными листьями, с кончиков которых капала влага. На земле лежали огромные фиолетовые цветы, и вода скапливалась в них, как в чашах. Над водой сновали алые и синие стрекозы.

Мантхи шли по широкой, усыпанной листьями тропе вдоль ручья. Если задрать голову, в тумане можно было разглядеть кроны огромных деревьев, похожие на зонтики.

Вскоре путники набрели на банановую рощу. Между зелеными гроздьями нашлось много спелых плодов, так что на всех хватило. Во время этой краткой остановки Пинто решила разведать окрестности и тут же обнаружила колонну муравьев – огромных, почти полдюйма длиной. Они маршировали рядами по десять, и каждый нес на спине кусочек листа. «Интересно, куда они идут?» – подумала Пинто. Вдруг рядом с колонной насекомых плюхнулась маленькая лягушка с малиновой кожей. Лягушка долго смотрела на муравьев, не шевелясь, а потом высунула язык и одного поймала. Пинто очень удивилась и побежала за братом.

– Бо! Смотри, что я нашла!

Пинто привела Бомена за рукав к марширующим муравьям. Брат и сестра присели на корточки и стали молча смотреть, как лягушка глотает жертву за жертвой. Колонна не замедляла ход: муравьи будто и не понимали, что их товарищей съели.

– Почему им все равно? – спросила Пинто.

– Может, и не все равно, только мы этого не видим.

– А может, они идут на родину? – Она хитро глянула на брата.

– Определенно, – ответил Бомен.

Оба рассмеялись. Для муравьишек лягушка как гора – слишком большая, чтобы о ней задумываться. И смешно, и страшно: уж очень муравьи похожи на мантхов-странников.

Путники двинулись дальше. Уклон спал, облако тумана поднялось выше. Вокруг разноцветными зигзагами прочерчивали воздух крошечные птички. Влажный воздух дрожал от жужжания пчел и гудения комаров. Путешественники начали потеть и сняли зимнюю одежду. Туман задерживал солнечные лучи, но почему-то в долине было жарко.