Глава 19

Огненный ветер

Кестрель пела вместе с тысячами Певцов, слетевшихся со всего света. Позади вставало солнце, отбрасывая резкий зимний свет на опустевшую землю. От Певцов тянулись длинные и тонкие тени. Бушующий в небе огонь не был им страшен. Огонь ревел, как зверь в клетке, от злобы и страха при виде того, кто сильнее. От удивительной силы племени Певцов звенела каждая жилка Кестрель. Девушка знала, что ее пение вливается в общий хор, и пела с радостью, посылая свою жизнь в мощный вихрь перемен.

Ветер задул в спину, и Кестрель задрожала от волнения. Воздушные струи приподняли ее и снова опустили. Кестрель видела, что по всей равнине Певцы качаются на ветру, как лодки в волнующемся море. Скоро все поднимутся в воздух – скоро, но не сейчас.

Раздался гром и грохот. Земля вспучилась, и Певцы стаей взмыли вверх. Раздался низкий стон и треск: прямо у них на глазах твердь начала расходиться. Песня зазвучала еще громче, перекрывая шум рвущейся земли. В переплетении звуков Кестрель услышала новую ноту: тонкую, далекую и печальную. Кестрель повернулась к горам и увидела, как из леса выходит одинокая фигура. Хотя та была еще далеко, Кесс почему-то не сомневалась, что знает ее. Фигура медленно подходила. Оказалось, что это дряхлая старуха с выцветшими глазами. Казалось, землетрясение погубит ее, но старая женщина шла вперед, не обращая внимания на большие и малые трещины, на обжигающий пар, с шипением вырывавшийся из них. Ее тусклые глаза смотрели прямо перед собой.

Морах вернулась в мир.

«Она же бессильна, – подумала Кестрель. – Зачем убивать несчастное существо?» И все же именно поэтому Певцы собрались. Великая мощь Певцов должна охватить Морах и уничтожить, и тогда же они все уйдут из жизни.

Найди пламя! – в сознании девушки прозвучал тихий голос Попрыгунчика.

Кестрель обернулась: вот он, далеко, хотя ум его близко. Кестрель поняла, что нужно делать. Это было просто, особенно если посмотреть на Певцов вокруг. Те начали светиться, как когда-то светился на барже Попрыгунчик.

Как смерть, но не смерть.

Нужны не вопросы, не ответы, а только песня.

Кестрель с радостью запела новую песню и почувствовала, что ее окутывает прохладное пламя. Пламя не жгло, а успокаивало; тело стало легче, чувства – острее. Кестрель снова показалось, что все это уже было когда-то, давным-давно.

Старуха подходила все ближе. Вдруг очертания ее фигуры стали какими-то размытыми. Потом от первой фигуры отошла вторая, и каждая разделилась еще на две. Друг от друга отслаивались все новые Морах – не только старухи, но и молодые женщины, мужчины, дети – и покрывали дымящуюся, израненную землю. Легион Морах был ее истинной сущностью: Морах не множилась, а возвращалась к своей истинной сути, к сотням, к тысячам себя.

Пламя вокруг Кестрель загудело. Сквозь светящийся воздух она видела легион Морах и ужасалась: войско толчками увеличивалось в два раза, в четыре… Казалось, сейчас они заполонят всю землю от края до края. Они? Как теперь называть врага, которого Кестрель собралась уничтожить? Не чудовища, не демоны – люди.

Ветер задул в спину с новой силой, и тысячи тысяч Певцов, парящих в воздухе над побережьем, засияли, как солнечные блики на морских волнах. Кестрель понимала, что пламя песни сжигает ее жизнь, но искренне радовалась этому. Скоро ее огонь сольется с огнем соседей, и они станут огромным языком пламени.

Раздался крик боли, потом еще и еще один. Из трещин в земле поднялись жужжащие тучи крошечных насекомых. Раздались первые крики боли от укусов. Вскоре мухи страсти проникли внутрь каждого, и легион Морах взвыл от ярости и муки. Кестрель слышала в этих воплях гнев и страх, зависть и издевку, ненависть к счастью и стремление к боли. Видя искаженные хохотом и рыданием лица, она думала: «Это я. Это мы. Это человечество». Мир страданий должен погибнуть, чтобы вернулось время доброты.

Тучи мух страсти роились над землей. Долетая до Певцов, они сгорали в стене пламени, вспыхивая яркими огоньками. Мух было так много, что их смерть походила на звездопад.

Легион Морах двинулся вперед, завывая и плача. Певцы запели новую песню, и пламя, обнимавшее каждого, разгорелось еще ярче. Кестрель знала, что теперь пламя сильнее ее, и чем огонь становится сильнее, тем скорее она растает. Ветер задул в спину с новой силой, приподнимая Певцов, как паруса, и Кестрель вместе с ними. Огни Певцов соприкасались, сливались друг с другом, трепетали на ветру…

Уже скоро.

Ты слышишь, Бо? Уже скоро!

Бомен ждал у обрыва, держа на руках тело матери, легкое, как спящий ребенок. Он тоже ощущал, как дует ветер, и знал, что делать. Отец и Пинто стояли рядом, позади – остальные мантхи, коровы, лошади и кот. Все смотрели на Бомена, который вернулся к ним, наделенный новой, непонятной силой.

Бомену послышался в ветре голос Кестрель, хотя слов было не различить.

– Уже скоро, – сказал он. – Доверьтесь ветру.

Ветер понес вперед тысячи тысяч Певцов – сперва медленно, как тень от проходящего облака. Кестрель летела с ними, с песнью огня, чувствуя, как ветер раздувает пламя, и раскрываясь ему навстречу. Она радостно отдала огню тело, душу, сердце и стала легкой и свободной. Понимая, что конец близок, Кестрель выкрикнула в песне:

Я люблю тебя, Бо! Я люблю вас всех! Любимые мои!

Ветер понес Певцов с головокружительной быстротой. Теперь песнь, пылающую над землей, было не загасить. Чем сильнее дул ветер, тем ярче она горела. Ревущий огненный вихрь загнал легион Морах в разверзшуюся почву. Ослепительное пламя Певцов слилось с ветром в гигантский поток, высасывая воздух из мира.

Последним чувством Кестрель стали раскаленная добела песня и жидкий свет, в который она уходила навсегда. Пламя обняло ее, и Кестрель растворилась в блаженстве, в тысяче языков пламени, сливающихся в стремительном вихре…

Мощный порыв ветра донесся до мантхов. Бомен сошел с обрыва с телом Аиры на руках, и ветер подхватил его. Пинто без колебаний последовала за ним. Она ступила в ничто, в тысячефутовую бездну, и не упала. Сирей не сводила глаз с Бомена и, полностью доверяя ему, тоже сделала шаг вперед. Как листья в осенний день, они, медленно кружась, спускались вниз.

Увидев, что это не опасно, за ними поспешили другие. Некоторые кричали от страха или восхищения, но не остался ни один. Пока Креот недоумевал, как убедить коров совершить такой странный поступок, те, к его изумлению, отправились вниз по собственной воле. Мампо полетел в пропасть смело, раскинув руки. Мелец Топлиш взял дочек за руки, и они прыгнули вместе, крепко зажмурившись. Рада Вармиш издала пронзительный визг, но не двинулась с места. Учителю Дубмену Пиллишу ничего не оставалось, как стянуть ее с обрыва за руку. После прыжка все стало гораздо проще. Мантхи обнаружили, что плывут вниз медленно и даже могут разговаривать.

– Борода моего предка! – воскликнул Креот. – Вот бы раньше так!

А тем временем ревущий огненный ветер поглотил ползающий по земле легион Морах. В дымящихся трещинах, в пещерах, в лесах, в горах ее полчища превращались в пепел и исчезали. Страдальцы даже не успевали вскрикнуть от новой боли, как сильнейший жар приносил им забвение. Огненный вихрь несся дальше, выжигая страх и ненависть и оставляя за собой прохладную тишину.

Бомен опустился у подножия огромного утеса, заботливо держа мертвую мать. Здесь воздух был спокоен, землю покрывал тонкий слой снега. Неподалеку к морю текла широкая река. Небо на востоке сияло чистотой.

Вслед за Боменом по одному приземлились его родные и близкие, целые и невредимые, хотя и онемевшие от изумления. Кот Дымок ухитрился сесть прямо юноше на плечи – на всякий случай, чтобы о нем не забыли.

Мантхи отряхнулись, словно ото сна, и окинули взглядом землю, куда попали таким странным путем. Невысокие лесистые холмы спускались к широкой прибрежной равнине. Две реки лениво петляли по заливным лугам, еще покрытым снегом. За ними в лучах зимнего солнца серебрился спокойный океан. Никем не занятая, незнакомая земля. И все-таки каждому пришла одна и та же мысль: я тут уже был, я знаю это место.

Анно Хаз подошел к Бомену и протянул руки, чтобы забрать у него тело жены.

– Теперь моя очередь, – сказал он. – Мы дома.

Эпилог

Обручение

Пинто злилась. Ведь давно договорились: ровно через семь дней после ее пятнадцатилетия. Значит, сегодня. Где они спрашивается? Пинто в который раз выбежала на длинную, покрытую галькой косу и встала на самый край. На востоке уже сияло летнее солнце. Море было спокойным, дул легкий ветерок. Почему нет корабля?

Ланки разыскала девушку и горестно всплеснула полными руками.

– Скуч сжег лепешки! Что теперь будет?

– Какая разница! – ответила Пинто. Подумаешь, лепешки!

– Бедняга страшно расстроился. Говорит, ты просила именно медовые лепешки. Он не виноват, просто заснул. А теперь плачет.

– Скажи ему, что мне все равно, – раздраженно отозвалась Пинто. Ее вывели из себя не сгоревшие лепешки, а расстройство Скуча. Теперь придется его утешать, а дел и так невпроворот! И Бомена все нет.

– Корабль не пришел? – спросила Ланки. Терпение Пинто иссякло.

– Не знаю, Ланки! А ты разве видишь корабль?

– Нет, – растерялась Ланки.

Пинто бросила Ланки на косе – пусть сама смотрит, если такая умная! – и быстро пошла по тропинке за деревенской площадью. Хоть бы никого не встретить! В голове роились сердитые мысли. Надо было Бомену с Сирей уехать в такую даль! В Обагэнг – язык сломаешь, пока выговоришь. Править кучей глупых людишек, которые только и знают, что создают неприятности. Все говорят, что из Бомена вышел прекрасный правитель, – а он этого хотел? Или Сирей, если уж на то пошло? Они согласились только потому, что их весь Гэнг упрашивал. А Бомен уши развесил. Вот и живут в этом дурацком дворце за сотни миль отсюда! И опоздают на обручение!

Сердито бормоча себе под нос, Пинто чуть не врезалась в Дубмена Пиллиша, который проводил урок на открытом воздухе. Дети разучивали песню.

– Куда вы девались, цыплятки, цыплятки? – пел учитель. – Ах! Ах! И ах!

Каждый «ах» означал, что из-за Пиллиша должен выскочить еще один пропавший цыпленок. Пик Клин и Алмаза Топлиш выпрыгнули, а пятилетний Гарман Амос не понял, чего от него хотят.

– Гарман! Ты – третий «ах»!

– Понго! – дерзко крикнул мальчик из-за спины учителя.

– Гарман! Вот идет Пинто, мы готовим песню к ее обручению, а ты говоришь такие глупости!

– Понго, понго, понго! – упрямо повторил Гарман. – Дурацкие цыплята!

– Можешь не петь, если не хочешь, – вмешалась Пинто. – И вообще, мой брат еще не приехал. Наверно, придется все отложить, а то ничего хорошего не выйдет.

– Ох, надеюсь, что нет! Мы так старались!.. Пиа! Лея! Дергать других за волосы нехорошо.

– А мы друг дружке разрешили, – обиженно отозвалась маленькая Пиа.

– Все равно нехорошо!

Пинто старательно обогнула пекарню Скуча, игнорируя соблазнительные запахи из распахнутой двери. Краем глаза она увидела, что посреди площади на деревянной платформе опять собирают поющую башню. Конечно, не настоящую – их уже сотни лет никто не строил. Таннер Амос и Мико Мимилит решили смастерить подобие чудесного механизма. Трудились они уже несколько месяцев, но к обручению Плавы Топлиш и Шпека Така не успели и поэтому изо всех сил старались закончить для Пинто и Мампо. Впрочем, даже издалека было понятно, что башня по-прежнему не поет. Строители работали как одержимые, натыкаясь друг на друга на тесной платформе. Ветряные черпаки уже поставили, через трубы проходил воздух, однако пением этот вой назвать было нельзя.

Ну и что? Все ведь не так, как должно быть. Пинто пошла дальше, по кукурузному полю, где початки вымахали почти с нее ростом, мимо рощицы, высаженной Креотом восемь лет назад, – тоненькие серебристые березки двадцать футов вышиной, мимо Креотова коровника, над дверью которого висели кривые рога Херувимчика. Пинто собралась было пройти мимо, не останавливаясь, как вдруг в стогу раздался пронзительный плач. Оказалось, в сене потерялся маленький Мило, сын Красы Мимилит. Мило умел очень быстро ползать, чем и пользовался при малейшем удобном случае. В результате малыш постоянно исчезал и его приходилось спасать. Пинто вытащила Мило из стога и погрозила пальцем:

– Ах ты, маленький противный крысенок!

Мило хихикнул. Как видно, против такого прозвища он ничуть не возражал. Пинто посадила мальчика на землю, повернула лицом к площади, шлепнула, и тот пополз вперед, отставив попку и переваливаясь, как неуклюжий щенок.

Креот сбивал масло во дворе.

– Значит, еще не приехали?

– Нет. Пока нет.

Креот безостановочно крутил веселкой. Масло летом своенравное. Не уследишь – и в награду за все старания получишь комки жира в сыворотке.

– Нет бы жена посбивала! Где уж там! – пожаловался он.

– Для этого дела нужна сила, – ответила Пинто.

– Желание тут нужно, вот что! Из постели вылезти!

После встречи с малышом и Креотом на душе у Пинто немного полегчало. Хорошо, что у них свои заботы и ее обручение ни при чем.

– Пойду поговорю с мамой, – сказала она.

– Сходи. От меня привет передавай.

Пинто спустилась к реке. Мантхи обложили камнями небольшой лужок и соорудили кладбище. В углу была могила Редока Зема, умершего три года назад. Вокруг стояли деревянные столбы с именами тех, кто умер в пути или еще раньше. Вармиши поставили памятник Гарману, хотя Пеплар Вармиш говорила, что лучшая память об отце – ее сыночек, названный Гарманом в честь деда. Таннер Амос, муж Пеплар, поставил памятник своей первой жене, Пие Грис. Был там и столб Руфи Блеша, вкопанный Боменом еще до отъезда, и столб Мэсло Инча, Главного экзаменатора Араманта и отца Мампо. Трава на кладбище буйно разрослась, вся желтая от лютиков. Пинто кое-как пробралась на середину луга, где четырьмя круглыми камнями была помечена могила матери. Здесь Аиру Хаз закопали, как только спустились с гор, а потом уж мантхи принесли гладкие камни с морского берега. Теперь камни замшели и могила заросла клевером, маргаритками и одуванчиками. Анно Хаз их не выпалывал, говоря, что Аира была такой же своенравной, как полевой цветок.

Пинто присела на давно облюбованный камень в юго-западном углу и обвела взглядом луг, реку и море.

– Мам, почему я такая злая? – вслух спросила она. – Хотя папа говорит, ты тоже всегда злилась и кричала. А я тебя помню тихой.

Пинто дала мыслям успокоиться. Для этого она сюда и пришла. В разговоре с давно ушедшей матерью все обиды и волнения оказывались совсем мелкими и несерьезными: ведь на свете есть вещи куда более важные.

– Я так его люблю! – сказала Пинто. – Ведь только это имеет значение, правда? Лепешки сгорели. Поющую башню не достроили. Детям не нравится их песня. Бомен не приехал. И все-таки мы сегодня обручаемся. Разве это не самое главное?

Легкий ветерок шевельнул траву, покрыл реку рябью, и вся земля словно прошептала в ответ:

Это самое главное.

Пинто задумалась о том, что ей пятнадцать. Точнее, пятнадцать лет и семь дней. Мать тоже обручилась через неделю после своего пятнадцатилетия.

– Тебе было не по себе? Ты думала, что еще маленькая? Я – нет. Мне кажется, я уже давно взрослая.

Потом Пинто подумала о детях. Раньше дети ее мало интересовали, а сейчас все изменилось. Ей казалось, что дети – это чудо. Подумать только – ребенок вырастет внутри ее из ничего, как продолжение тела! У Пинто даже мурашки по спине побежали.

– По-моему, ребенок – это как ты сама, только другое тело, – рассуждала Пинто. – Другая ты, которую можно любить и обнимать.

Мампо хотел назвать первенца Мампо. Пинто думала, что это не очень-то удобно, но, конечно, согласилась. Если будет девочка, она собиралась дать ей имя Аиры. Только Бомен, как назло, уже опередил ее и назвал Айрой своего третьего. К тому же мальчика – совсем путаница получается! А теперь братец еще и опаздывает на обручение…

Послышались шаги. По лугу шел Мампо. Пока Пинто смотрела, как он подходит, вся ее злость испарилась. Он такой высокий и сильный, и лицо такое хорошее и доброе! Он, наверное, никогда не думал и не поступал плохо. Душа у Мампо была простая, чистая и прозрачная, как горное озеро.

– Я так и знал, что ты тут! – сказал он.

Пинто поднялась с камня и поцеловала жениха.

– Смотри, какое нам светит солнце! – улыбнулась она.

– Еще бы! А почему ты злишься?

– Кто сказал, что я злюсь?

– Ты сюда приходишь, только когда злишься. Твоя мать, небось, от тебя устала.

«Только Мампо могло такое прийти в голову», – подумала Пинто с улыбкой и повернулась к могиле.

– Ты устала от меня, мам?.. Вот видишь? Не устала.

Пинто взяла Мампо за руку, и они пошли в деревню.

– Бомен опаздывает.

– Приедет.

– Скуч сжег лепешки.

– Он уже срезал все, что обгорело. Теперь есть можно.

– Поющую башню не достроили.

– Достроят.

– Тебя послушать, так ничего плохого и быть не может!

– Конечно, – ответил Мампо. – Ведь сегодня наш день. Что бы ни случилось – все к лучшему.

Выходя с кладбища, Пинто обернулась и крикнула матери:

– Тебе привет от Креота!

Корабль бросил якорь далеко от берега. Маленькая бухта у косы годилась для рыбацких яликов и торговых барж, но не для гэнгской трехмачтовой шхуны с настоящим килем. Мантхи высыпали из деревни и столпились на косе, махая руками матросам, убиравшим паруса. Пинто стояла с отцом и Мампо и не знала, радоваться приезду Бомена или злиться, что брат чуть не опоздал. Спустили шлюпку, на палубе появился сам Бомен, за ним – Сирей. Оба замахали мантхам в ответ – две крошечные фигурки в окружении слуг и матросов. Алмаза Топлиш разочарованно протянула:

– Одеты как все… Какие же они император и императрица?

– Правители – обычные люди, – заметил Креот.

– А маленького видите? – спросила Пиа Амос.

– Смотрите! Синий человек!

– Вижу Сири! Вот она!

– Где маленький?!

– Какая красотка! – воскликнул Мелец Топлиш с Мило на руках. Он говорил про шхуну.

В шлюпку, качающуюся на волнах, спустился матрос и подал руку Бомену. Бомен протянул руки за свертком и прижал его к себе. Ланки рассмотрела розовое личико и взвизгнула от восторга:

– Маленький! Деточка моей деточки!

Вслед за Боменом в шлюпку сели старшие дети: четырехлетняя Фэлкон, которая демонстративно отказалась от помощи, и Йодилла Сирхарани, или просто Сири. Сири было уже шесть с половиной. За детьми последовали Сирей, синекожий и еще один крошечный человечек с корзинкой.

– Где-то я его видела… – задумалась Ланки.

Лодка пересекла залив и причалила. Пинто, позабыв все обиды, кинулась к Бомену и крепко его обняла. Ланки подбежала к Сирей и от избытка чувств расплакалась.

– Моя дорогая… – всхлипывала она. – Моя деточка…

Сирей превратилась в стройную и элегантную молодую женщину. Обняв Ланки, она повернулась к друзьям, которых не видела два года. Огромные янтарные глаза нашли Анно Хаза. Сирей поклонилась Анно, тот поклонился в ответ. Маленькая Пиа Амос подошла к ней и потянула за платье.

– У тебя смешное лицо!

– Да, – улыбнулась Сирей. – А ты дочка Пеплар?

– Конечно!

Сирей огляделась: где младшенькая? Оказалось, Фэл стесняется и прячет лицо в складках материнского платья.

– Фэл, это Пиа.

Фэлкон не показалась.

– Дайте посмотреть на деточку моей деточки, – попросила Ланки.

Бомен протянул ей сверток.

– Если заплачет, не волнуйся, – предупредил он. – Он просто голодный.

Ланки взяла младенца на руки. Остальные дети столпились вокруг, кроме Сири и Фэлкон.

– Подумаешь, грудничок! – пожала плечами Сири.

Анно вышел вперед и заключил Бомена в объятия.

– Рад видеть тебя, Бо! Сынок…

– Папа… Хорошо выглядишь!

– У меня вообще все хорошо. – Анно наклонился к Фэлкон, своей любимице. – Доброе утро, Фэл! Как плавание?

– Слишком длинное! – ответила девочка.

Анно обнял Сирей.

– Сирей… Мы по тебе скучали! Надеюсь, родители здоровы?

– Стареют, – сказала Сирей. – Мама, как всегда, обо всем беспокоится, а папа бездельничает.

– Он очень счастлив, – улыбнулся Бомен. – Просто ест и спит. Он всегда об этом мечтал!

Пока гости и встречающие не спеша возвращались в деревню, Бомен поздоровался со старыми друзьями. А перед школой Скуч с Креотом накрыли столы. Таннер Амос все еще стоял на платформе и лихорадочно что-то скручивал.

– Поющая башня! – воскликнул Бомен. – Работает?

– Пока нет, – отозвался Таннер, спрыгнул и пожал ему руку. – И вообще, она не настоящая, а копия.

– Как хорошо дома!

– А я думал, твой дом – роскошный дворец с прислугой и золотыми блюдами…

– Нет, – тихо произнес Бомен. – Мой дом навсегда останется здесь.

Ланки уже сообразила, что синий человек – это Озох, а маленький – Лазарим. Они когда-то встречались при императорском дворе. Озох, как оказалось, бросил предсказывать будущее и занялся виноделием. С корабля как раз спустили бочку его лучшего вина вместе с товарами для лавки Бранко Така.

Говоря о своем вине, Озох не скромничал.

– Обязательно попробуйте, мадам! Многие говорят, что от бокала моего золотого яну при жизни попадаешь в рай.

– Я скажу моему Скучу, он обрадуется.

Лазарим, бывший учитель танцев, стал наставником императорских детей. Ведь как бы мантхам ни было трудно поверить, Бомен и Сирей правили великой империей Гэнг. Империя простиралась от моря до моря, и в нее входили разрушенный Арамант, бывший Доминат, горы, леса и даже земля мантхов. В Обагэнге, столице империи, Бомена называли Боменой Гэнга, Властелином Миллиона Душ.

– Моей души ты не властелин, – всякий раз говорил Ролло Клин. – Так что можешь вычеркнуть одну из своего миллиона!

Сирей, или Сирхарди, Мать Народов, в кругу подруг – Пеплар и Красы, Виды и Сарель – смеялась над своими титулами.

– Все это глупости! Только, как говорит Бомен, кому-то все равно приходится править. Вот нам и пришлось. – Сирей понизила голос. – Бо просто прелесть! Как будто родился императором! Такой серьезный и мудрый, вы бы его не узнали. И все-таки больше всего ему нравится здесь.

Лазарим молча сидел на корточках и не сводил внимательных глаз с императорских детей. Фэлкон подошла к корзинке, которую бывший учитель танцев поставил на землю, и сунула руку внутрь.

– Мы уже приплыли, Дымок, – сказала она, гладя серого кота, свернувшегося внутри. – Ты совсем как я! Тоже не любишь плавать.

Дымок посмотрел на девочку затуманенным взглядом. Старого кота уже мало что раздражало. «Впрочем, она права, – подумал кот. – Жизнь и без того утомительное занятие, а плавание все только усугубляет».

Мило Топлиш вырвался из рук отца и быстро-быстро пополз к пекарне. Краса Мимилит кинулась за ним и принесла показать Сирей.

– Это мой младшенький. Еще не ходит, а все сбежать норовит!

– Привет, малыш! – улыбнулась Сирей. – Говорят, твоя сводная сестричка Плава обручена. Как время летит…

Мампо улучил момент, чтобы перекинуться словом с Боменом.

– Что ж, вот мы с Пинто и дождались…

– Я очень рад за вас обоих.

– Думаешь, Кесс бы одобрила?

– Уверен.

– Ты надолго к нам?

– На месяц. Больше никак. Дела ждут. Вы ведь приедете к нам в Обагэнг?

– Конечно.

Мужчины смотрели на веселых мантхов, которые толклись вокруг накрытых столов.

– Повезло нам, что мы живем в такое время! – сказал Бомен.

– Знаю, – ответил Мампо.

Бочку Озоха открыли, всем раздали бокалы. Сири и Фэлкон освоились и уже бегали вокруг поющей башни наперегонки с Гарманом Амосом, Алмазой Топлиш и близнецами Клин. Понаблюдав, как играет Фэлкон, учитель Пиллиш обратился к Сирей:

– Девочка – точная копия вас, госпожа.

– Если не считать шрамов, – сказала Сирей.

Она почувствовала, что Бомен на нее смотрит, и улыбнулась ему. Сирей часто ловила на себе взгляд мужа, полный тихой любви и благодарности. Большего ей и не нужно было.

Ланки отдала Сирей сына. Тот молчал, с любопытством глядя на новые лица. Мать положила мальчика в корзину к Дымку.

– А, ты опять… – пробормотал кот.

Маленький Аира протянул ручонку и ткнул Дымка в бок. Хотя лаской это было назвать нельзя, кот не возражал. Аира еще не умел говорить, но Дымок сильно подозревал, что младенец его понимает. Поэтому старый кот относился к Аире как к своему котенку, давал ему советы и рассказывал разные истории.

– В молодости я летал, – сказал Дымок. – Был летучим котом. Когда подрастешь, научу, если доживу. Тебе понравится. Хотя со временем все чувства теряют остроту…

Ребенок гукнул и снова ткнул кота пальцем.

– В этом главный недостаток жизни, – вздохнул Дымок. – Рано или поздно ко всему теряешь интерес.

Наконец из школы вышла сияющая Пинто в белом платье. Все замолчали, а потом захлопали. Пинто зарумянилась. Мико Мимилит, портной, стоял позади и смотрел на свое творение критическим и в то же время довольным взглядом. К глазам Сирей подступили слезы: Пинто так походила на старшую сестру! И платье белое, как для свадьбы в Доминате. В нем Кестрель танцевала тантараццу… Конечно, у Пинто были другие черты лица, и все же порывистые движения и ясные глаза очень напоминали Кестрель.

Вдруг раздумья Сирей прервал плач сына.

– Что ты наделал, Дымок?

– Я? Ничего. Когда я вообще что-то делал?

Сирей достала ребенка из корзины и поднесла к груди. Младенец с чмоканьем принялся сосать молоко, и мать немного успокоилась. Старшая дочка, Сири, подошла и в который раз дотронулась до ее лица.

– Жалко, у меня нет шрамов! Хорошо тебе… Ты не такая, как все.

– Ты тоже, доченька.

– Нет. У меня только одежка другая.

Сирей вздохнула и крепче прижала к груди малыша. Так легко дать ему то, что он хочет! Чем старше дети, тем сложнее им помочь…

До церемонии оставалось немного времени. Бомен успел со всеми поздороваться, оставил дочек под присмотром Лазарима и молча отошел. Он отправился туда же, где утром была Пинто, – на кладбище. Его не догоняли: все знали, что он хочет побыть один.

Спускаясь по тропе, Бомен любовался полями и реками, вспоминал знакомые места и радовался возвращению. «Настало время жить в мире, – сказал он себе, – и время забывать. Только забывать нужно не все и не навсегда».

У могилы матери Бомен сел на камень, как Пинто, и обратился к матери:

– Мама, ты знала, как мы будем счастливы? Ты поэтому смогла нас оставить?

Из деревни донесся странный звук. Бомен обернулся, заслонив глаза рукой от солнца. Таннер Амос все-таки добился своего! Поющая башня ловила ветер и издавала смешной звук, похожий на стон. Мантхи покатывались от хохота. Бомен улыбнулся: он вспомнил о старой Поющей башне Араманта, серебряном голосе и Кестрель.

Как давно это было… Ты знала, что все так получится?

Конечно, – отозвалась Кестрель. – Иначе зачем было все это затевать?

Врешь, – сказал Бомен. – Ты и не догадывалась!

Как только Бомен вернулся, дети с учителем Пиллишем спели свою песенку. Все смеялись и хлопали каждому «цыпленку». А потом Анно Хаз взял Пинто за руку и подвел ее к Мампо. Пинто и Мамно встали в солнечном свете у поющей башни, взялись за руки и, глядя друг другу в глаза, произнесли клятву.

– Сегодня начинается наш путь…

Дети затихли, чувствуя серьезность момента.

– Где будешь ты, там буду и я. Где останешься ты, там останусь и я.

Мампо смотрел в блестящие черные глаза Пинто и удивлялся, что кто-то так сильно его полюбил – самого плохого ученика в классе, дурачка, изгоя.