Немудреным фотомонтажом покойнику просто заменили голову, и ничем не заслуживший такого обращения Твардовский превратился в Сталина. Но за сам фотомонтаж алабамская "Нива", чья главная вина состояла в глупости, ответственности не несет. Подделка впервые появилась пятью годами ранее на обложке американского журнала "National Review"28. Редколлегия "Нивы" просто воспроизвела фотографию без каких-либо ссылок на предшественника, по всей видимости, не ведая того, что эта довольно безвкусная картинка была предназначена не для того, чтобы ввести кого-то в заблуждение, а просто для того, чтобы как-то украсить опубликованные в журнале "National Review"главы из романа Солженицына "В круге первом", посвященные Сталину. Там же была помещена и вполне благожелательная заметка об авторе.
      За бестактной публикацией "Нивы" стояло выношенное убеждение в том, что Солженицын долгое время служил пешкой в руках советского правительства и был направлен на Запад своими хитроумными хозяевами для того, чтобы возглавить Третью волну эмиграции с целью разрушить несколько выживших островков подлинной России: "Запад - сионист-ский, марксистский, фрейдистский, распутный, безбожный, аморальный и глубоко враждебный ко всему русскому - признал и принял Солженицына как родного"29.
      Это еще сдержанный комментарий в сравнении с тем, что писал Георгий Климов, русский эмигрант Второй волны, проживающий в Америке и пользующийся в России (в прессе и в Интернете) бульшим доверием, чем заслуживает. В тот год, когда Солженицын был изгнан из Советского Союза, Климов выпустил книгу "Дело No 69. О психвойне, дурдомах, Третьей евмиграции и нечистых силах. Публицистика и сатанистика" (Нью-Йорк: Славия, 1974). Климов описывает Солженицына евреем-полукровкой, сыном самоубийцы, страдающим комплексом жертвы. Под маской русского православного христианина он "декларирует тотальное расчленение матушки-России и, как антихрист, каркает о гибели матушки-России, повторяя мечты всех врагов России". Миссия Солженицына возглавить диссидентство и Третью волну эмиграции, которые, по мнению Георгия Климова, состоят в основном из ненормальных евреев интеллектуального или творческого склада, которым присущи сильные наклонности к самоуничтожению и из которых составляется сатанинская кабала, замешенная на мужеложстве. Советское правительство и КГБ, предстающие как образцы проницательности в сравнении со своими ограниченными и неспособными противниками на Западе, мудро устраняют эту нагноившуюся угрозу, вырвав ее из своих рядов и передав ее своим наивным врагам. Теперь, когда легионы брызжущих слюной диссидентов стекаются с Востока, чтобы помножить ряды местных дегенератов в Америке, когда, как мы знаем, цивилизация пустилась в припадочную пляску смерти,- только теперь мы разглядели в "русском пророке" ухмыляющуюся маску Антихриста, упадочничества, сумасшествия и смерти.
      4
      В жутковатой среде, где обитают детища Климова и редакторов "Нивы", излишними кажутся любые художественные вымыслы. Однако третий "Солженицын-роман", написанный Робертом Эспри, "Операция "Пророк"" (Нью-Йорк, 1977), также по-своему стремится определить, каков он "реальный" Солженицын. Суперобложка романа столь же рекламно красноречива, как и обложка романа Солсбери "Врата ада". Зрительный образ, открывающий "Врата ада", представляет собой панораму зимнего пейзажа с луковками куполов на заднем плане и страстным офицером, обнимающим даму, на переднем фоне. На обложке романа Эспри фрагмент фигуры человека в костюме со шкиперской бородкой выплывает из серого фона и накладывается на более размытую ту же фигуру, за которой на запертой тюремной двери едва проступают американский флаг и советские символы - серп и молот.
      Эта обложка представляет нам спецагента ЦРУ по кличке Эхо и его босса Акселя: "Роль [спецагента] - выяснить, действительно ли только что прибывший советский беженец Николай Кубячев является Нобелевским лауреатом или он агент-провокатор? Как будто бы все сведения, касающиеся русского писателя, верны, но Аксель что-то заподозрил. Страстные речи Кубячева выдают в нем пророка, но смысл этих речей призывает к войне. Военные бюджеты на Западе резко растут. Политика разрядки проваливается. Вновь возникает угроза ядерного противостояния. Действительно ли это Николай Кубячев? А если нет, то кто это? На кого он работает? Чего он хочет?"
      Действие романа "Операция "Пророк"" разворачивается в современной Америке и Европе, но биография и сама ситуация, в которой оказался Кубячев, несомненно, заимствованы из жизни Солженицына. Это не вызывает сомнений, хотя и не воспроизводит реальные факты буквально. Приведу всего лишь один пример. Генрих Бёлль, встретивший Солженицына во Франкфурте, в романе гротескно превращен в Ханса Ланд-кнехта, добродушного алкоголика, одетого в кожаные штаны, у которого, кажется, за каждым деревом припрятана бутылка. Однако Кубячев создавался автором не как комиче-ский персонаж. В его речах на Западе звучат экстремизм и демагогия, которых не наблюдалось в его бытность в СССР. Раздувая настроения "холодной войны", он играет на руку набирающему силу правому движению, возглавляемому миллионером и промышленником, бывшим генералом СС фон Клаусеном. Победа неонацистов в Германии неотвратимо надвигается, и это, возможно, еще не самое плохое.
      Подобный сценарий отражал недоумение, пережитое многими западными либералами, когда Солженицын, которого они отстаивали до его изгнания, оказался совсем не социалистом с человеческим лицом образца Пражской весны. Конечно же, произведения, которые могли бы разубедить его западных поклонников в этом, были известны гораздо в меньшей степени, чем общие очертания его героической фигуры как диссидента. Так, хотя "Бодался теленок с дубом" и увидел свет на Западе в 1975 году, но английский перевод появился пятью годами позже. Поэтому западная аудитория оказалась не готовой к встрече с Солженицыным, который в середине 70-х выступал перед Конфедерацией американских профсоюзов (AFL/CIO) и другими организациями с неустанными предупреждениями о беззакониях коммунизма и слабости Запада. Нежелание поверить в то, что они неправильно поняли его, вылилось в шутки относительно того, что СССР оставил у себя настоящего Солженицына и прислал на Запад подделку30, что совпадало с самыми дикими фантазиями эмигрантов о подлой миссии Солженицына.
      Эспри облек в литературную форму разочарование либералов на более чем 160 страницах, наполненных чушью "под Джеймса Бонда" и комизмом, на создание которого автор не рассчитывал. Прежде всего мы знакомимся с Эхо, цэрэушным суперагентом. Он призван разгадать загадку. Эхо лежит голышом в спальном мешке на берегу озера Аляска со смуглой красоткой Таней. Даже в Лангли он расслабляется, лежа также голышом и покуривая марихуану. В одежде он разительно отличается от своих одетых в консервативные костюмы коллег: "Его светлые волосы не были аккуратно и тем более коротко пострижены, а ниспадали ему на плечи роскошной гривой, которую он время от времени скреплял индийской лентой с жемчужиной. На нем были большие розовато-лиловые темные очки, рубаха в красную полоску, синие джинсы клеш, остроносые ботинки, как те, что носят на Диком Западе, и хлопчатобумажный пиджак в полоску. И совершенно неуместно смотрелся аккуратно завязанный синий шелковый галстук с изображением открытых книг, выдававший в нем выпускника Оксфордского университета".
      Это, однако, не мешает агенту Эхо вести ученые разговоры с коллегами по ЦРУ о частотности оканья в Казани и вскоре напасть на след. Читатель наблюдает за его хаотичными передвижениями по Европе, по ходу дела он спасается от взрывов, выпутывается из ситуаций с трупами и отделывается от навязчивого внимания немки-садистки из "Люфтганзы", а вскоре обнаруживает, что на телеэкранах в свободных странах появляется вовсе не настоящий Кубячев. При помощи группы недовольных из КГБ, которые симпатизируют фон Клаусену, самолет из Москвы совершает незапланированную остановку в Берлине, где происходит похищение известного писателя, и вместо него путешествие во Франкфурт продолжает его хорошо подготовленный двойник. Настоящий же Кубячев томится в частном санатории под пристальной охраной приспешников фон Клаусена.
      Но Эхо не промах. Он проникает в санаторий и вовремя спасает Кубячева. В тот момент, когда рьяный фашист лже-Кубячев готовится выступить на огромном митинге, с которого должно начаться неонацистское восстание, на сцену выходит мягкий, либеральный и демократичный добрый старый Кубячев. Взяв в свои руки микрофон, он уверяет собравшихся: "Этот предатель <...> представил меня вам всеведущим мессией, явившимся с извлеченным из ножен мечом, которым он будет вечно поражать то, что считает всемирным злом. Это не я, и роль это не моя... Я не верю, что военная сила - это достойный ответ на наши политические проблемы". И он обещает вскоре представить свое истинное мнение о мире и взаимопонимании между народами, что вовсе не будет на руку воинствующим ястребам на Востоке и Западе. В это время Эхо (наверное, в сопровождении знойной Тани) направляется на полностью заслуженный им отдых на частном острове возле Таити, где, как он говорит своему боссу: "Можно гулять по пляжу и дышать свежим воздухом, сняв с себя всю одежду".
      К концу 70-х, в особенности после своей Гарвардской речи, Солженицын испытал разочарование в общественной реакции на его публичные выступления и устал от того, что представлялось ему карикатурой и передергиванием его взглядов. Он отошел от общественной жизни и продолжал в вермонтском уединении работать над огромным историческим эпосом о России, который для большинства читателей на Западе представлял мало интереса и не мог быть прочитан российским читателем, которому он предназначался. Имя Солженицына по-прежнему вызывало резонанс на Западе, но на его прежнюю репутацию наложился еще целый ряд клише: угрюмый Иеремия, теократический Аятолла, мистический националист, неблагодарный человек, критикующий западную прессу, защищавшую его, и демократические институты, которые предоставили ему политическое убежище.
      Единственный западный роман периода начала 80-х, который мне удалось найти, где фигурирует обобщенный образ Солженицына, написан Доналдом Джеймсом - "Падение Российской империи"31. Созданный задолго до распада СССР, роман представляет собственную версию этих событий. Застой экономики играет свою роль, при этом первый президент-женщина, прагматичная реформаторша, противостоит руководителю КГБ (по имени Куба!), который по ходу развития романа становится по манерам и даже внешне похожим на Сталина. Однако тлеющие угли междоусобной борьбы все же раздуваются разошедшимися националистами. Подъем одной из самых неприятных разновидностей российского национализма, движения родинистов, провоцирует бунт многих народов СССР: "Они верили в Россию. Не в Советский Союз и не в империю, доставшуюся нам от царей, а в российских крестьян и способность страдать бесконечно <...> Они никогда не носили джинсов или маек. Увидеть их можно было только в валенках и штанах из грубой мешковины, в просторных подпоясанных рубахах-размахайках. Мальчики и девочки <...> я думаю, что мне даже не надо говорить вам о том, что родинисты все до одного были яростными антисемитами"... Вскоре они решат, что снова настало время "защищать душу России (по старой русской традиции) при помощи бомбы".
      В единстве с этим аскетическим, ненавидящим иностранцев движением существует писатель, бывший заключенный Валентин Кулецын. Он написал гениальное сенсационное произведение "Хранить вечно", которое хотя и не может быть опубликовано, но тем не менее поднято на щит грубоватым алкоголиком от сохи и нынешним редактором всероссийского журнала Игорем Буканским. Работы Кулецына становятся прославленными произведениями за рубежом, что спасает его от официальных репрессий, и т. д.
      Здесь отношения Солженицына с Твардовским выведены довольно поверхностно. Кулецын появляется часто, но его появления незначительны и представлены крайне нелицеприятно. Он угрюм, навязчив и переполнен ощущением собственной важности. Когда Буканский, уже не изображая Твардовского, по ходу романа должен выполнить героическую функцию и победить зловещего Кубу, Кулецын отказывается выступить в защиту своего благодетеля, не желая запятнать своих высоких идеалов и простой крестьянской жизни в селе Барское вмешательством в политику, которую он презирает. В конечном итоге Буканский в отчаянной попытке спасти жизнь своей любовницы и маленького ребенка, тайно пересылает последнюю просьбу к Кулецыну из тюремной психушки, где его держат. "Ответа из Барского он так и не дождал
      ся" - сообщается читателю. Чтобы не предавать друзей и любимых, Буканский кончает жизнь самоубийством, выбросившись из окна.
      В "Падении Российской империи" воспроизведен портрет, основанный на ряде клише, появившихся в момент разочарованной реакции на Солженицына, с тем чтобы создать характер значительного, но тем не менее второстепенного героя. Образ националиста-отшельника, черствого и политически опасного, конечно же, существовал в те годы в ряде оценок Солженицына, и данный пример, несомненно, отражает спад интереса и уважения к Солженицыну в некоторых кругах на Западе. Однако воображению романистов и комментаторов в 70-е и 80-е годы больше импонировали другие, более устойчивые мифы. Метафорической мишенью стал дом семьи Солженицыных на окраине городка Кавендиш в штате Вермонт. Попытки Солженицына броситься в политику критиковались, однако отчужденность от жизни в эмиграции и упорное отстаивание своего статуса как временного изгнанника только углубили обиду. Его уединенное существование, в котором писателя поддерживали жители Кавендиша, отказывавшиеся указывать путь к его дому, быстро покорило воображение журналистов, и родился миф о "Крепости Кавендиш".
      "Высокий забор вокруг дома Александра Солженицына начинается над Хай Винди Роуд <...> Через каждые несколько ярдов развешены таблички "Частная собственность, не нарушать границы владений". У ворот можно увидеть бдительный глазок камеры <...> Самый известный изгнанник из советской России приобрел этот участок размером в 50 акров в 1976 и построил на нем настоящее укрепление".
      "Укрепление". Хотя Солженицын и извинялся за неудобство, которое причинил местным любителям покататься на снегоходах возведенной вокруг его участка оградой, он вовсе не страдал от того, что журналистов и непрошеных посетителей, возможно, отпугнут разговоры об укрепленной крепости-твердыне. На самом же деле там был вполне обычный забор из сетки и заурядный монитор на воротах - совсем не легендарная техника. Но легенды знают лучше.
      Кто-то поторопился окрестить это временное пристанище "портативным ГУЛАГом"32. Для Соловьева и Клепиковой забор воплощал парадоксальное и искалеченное мышление опасного неосталиниста: это-де тоска по тюрьме отпущенного на волю человека, который тем не менее хочет вернуться обратно в тюрьму... Неудивительно, дескать, что Солженицын, который провел долгие годы в сталинских тюрьмах,
      окружил свой дом в Вермонте глухим забором и даже установил мониторы у ворот - как на сторожевой вышке.
      Лев Наврозов добавил обвинение в расточительности и в чем-то еще похуже: "Он потратил много денег на то, чтобы по собственной воле построить концентрационный лагерь на одну семью, чтобы защититься от своих врагов (евреев?)"33.
      Да и на свои ли собственные средства купил Солженицын этот дом-крепость? Николая Яковлева из СССР не так просто провести: "ЦРУ располагает куда большими материальными возможностями, посему "пророк" живет получше, но в глухой изоляции <...> над устройством этой "тюрьмы" немало потрудились профессиональные ведомства"34.
      Дом Солженицына пробуждал даже античные и мифологические ассоциации. В 1977 году Элизабет Хардвик поведала миру свое видение встречи в Кавендише: "Роковой писатель <...> идет как всадник Армагеддона по дороге, подсвеченный в моем воображении апокалипсическим пламенем и сопровождаемый зловещими псами"35.
      Быть может, те же самые псы, исчадия ада, сторожили и сопровождали Солженицына на пути в Россию в 1994 году, чтоб встать на страже у врат его новой "крепости" в Троице-Лыкове, потому как Энн Мак Элвой свидетельствует: "Недавно один из бывших партийных функционеров рассказал мне, что зубы у собак Солженицына остры как сабли и спасти любого проходящего мимо них коммуниста от участи быть разодранным в клочья может только окрик на церковно-славянском языке"36.
      Рядом с небольшим однокомнатным домиком (стоящим на том же участке), где настоящий Солженицын любил работать, есть маленький пруд с торчащим из воды большим камнем. В телевизионном документальном фильме компании Би-би-си "Возвращение домой" (режиссер А. Барон, ВВС TV, 1995) Степан Солженицын вспоминал о том, как отец рассказывал ему и братьям, тогда еще совсем маленьким, что этот камень на самом деле заколдованный конь, который проснется, когда Россия наконец станет свободной, и унесет их на крыльях, как Пегас, домой, в Россию. Этот символ надежды, которым Солженицын жил более двадцати лет ссылки, имеет и менее добродушный аналог - образ "Солженицына на белом коне". Ассоциации с Георгием Победоносцем, восседающим на коне и побеждающим дракона, или с Ильей Муромцем ("Стар был на коне наусед седой./Под старым был конь наубел белой") в данном случае уступают место иронии. Если для кого-то Сол-женицын воплощал нелюдимую нравственность и догматизм в "мифотворческой модели мудрого старца за забором"37, то Клепикова и Соловьев в 1980 году зашли так далеко, что попытались подать Солженицына представителем тайной Российской националистической партии, пользующимся поддержкой на самом высшем уровне. Таким образом, возвращение видится им политическим крестовым походом: "Славой Солженицына оказывается освящена одна из наихудших идей, существующих в российском сознании. Один из его московских почитателей, не диссидент, общественный деятель, сказал нам весной 1977 года: "Попомните слова мои, Солженицын еще вернется в Россию как победитель на белом коне...""38
      5
      Именно на этом фоне в 1987 году появился роман Владимира Войновича "Москва 2042"39, который в России знаменит намного больше всех упомянутых ранее романных текстов, ни один из которых, насколько мне известно, не был переведен на русский язык. В романе Войновича мы сталкиваемся с самым развернутым сатирическим портретом Солженицына, который на сегодняшний день имеется в литературе40: "На аллее, идущей от дальних построек, появился чудный всадник в белых одеждах и на белом коне <...> Белая накидка, белый камзол, белые штаны, белые сапоги, белая борода, а на боку длинный меч в белых ножнах".
      Сим Симыч Карнавалов - превозносящий самого себя русский графоман и агрессивный националист, живущий в роскоши в ссылке в Канаде, где он прячется от мира и работает над "глыбами" огромного опуса. Параллельно он становится идолом растущей подпольной монархистской партии в Советском Союзе и ежедневно в полдень отрывается от своих важных занятий для того, чтобы прорепетировать тот момент, когда, взгромоздившись на своего коня Глагола, он пересечет границу СССР, откушает хлеб-соль, искоренит "сатанических заглотчиков и плюралистов" и займет свое почетное место царя и спасителя России.
      Войнович считает грубым упрощением ставить знак равенства между Сим Симычем Карнаваловым и Солженицыным, однако его герой в не меньшей мере "Солженицын", чем Соколовы, Ветровы, Кубячевы и Кулецыны. И в самом деле, если за карикатурным портретом, созданным Войновичем, не узнавать факты биографии Солженицына, то абсурдистский юмор утратит едва ли не всю свою соль. Так, вне этой реальной аналогии прибытие Карнавалова на Запад превратится просто в фарс: ни одна из стран не желает его принять, и поэтому ему дают парашют и сбрасывают с самолета над Голландией, голландцы же безуспешно пытаются вытолкнуть его через границу в Бельгию. Сатирическая сила этого эпизода предполагает в читателе способность припомнить те сложности, которыми впоследствии изобиловала эмигрантская жизнь Солженицына с его насильственной депортацией в аэропорт Франкфурта. То же можно сказать и о приходе Симыча к власти в России, когда он проходит криогенную заморозку, обманув таким образом смерть, отменяет преподавание точных наук, заменив их теологией, и вводит обязательное изучение словаря Даля, а также собственных трудов.
      Войнович, конечно же, прав: это не Солженицын, - но сатирическое впечатление во многом зависит, как и во всех иных случаях, от сложной игры (искажение - узнавание), а введение в сюжет многих подробностей, имеющих прямое отношение к Солженицыну, только подтверждает сознательность замысла.
      Карикатура на Солженицына, в особенности в первых главах романа, безжалостна и изобретательна, что абсолютно закономерно в рамках этого жанра. Комическая сила этой карикатуры спасает роман, антиутопический сюжет и повествовательная перспектива которого в ином случае были бы намного менее запоминающимися. На страницах, посвященных Сим Симычу, возникает эффект, на который всегда и рассчитывает сатирик, не очень заботясь о справедливости и взвешенности собственного высказывания. От автора сатириче-ской фантасмагории трудно ожидать, поскольку это противоречит закону жанра, подробных объяснений относительно того, есть ли привычка Симыча, пришедшего к власти, распинать коммунистов всего лишь шутка, не имеющая в виду никакой конкретной личности, или проекция реальных взглядов реального человека.
      Однако литературные произведения появляются и живут в рамках определенного контекста. К началу 80-х предположения о том, что Солженицын ведет переговоры с представителями правительства и КГБ в отношении собственного возвращения и места в каком-то зловещем националистиче
      ском движении, высказывались вполне серьезно (точно так же впоследствии эмигранты отводили Солженицыну ведущую роль в движении общества "Память"). Одновременно с этим, после относительно умеренного тона, принятого даже в полемических работах о Солженицыне на протяжении 70-х годов, стали появляться неуважительные или попросту оскорбительные высказывания (некоторые из них упоминались выше). В 1981 году свет увидело 1000-страничное издание Флегона с безвкусными картинками, изобилующими всевозможными скабрезностями, непристойными монтажами и попросту личными оскорблениями41. Сравнительно безобидной на этом фоне выглядит опубликованная Багричем Бахчаняном разношерстная коллекция фотографий, в которой, как утверждалось, были приведены снимки, изображающие якобы "Сто однофамильцев Солженицына"42. В 1986 году, к моменту выхода роман Войновича, появилось в неформальном парижском "информационно-просветительском листочке "Вечерний звон"" еще одно сатирическое и довольно грубое описание встречи честного повествователя с напыщенным Солженицыным в имении последнего (очерк Эдуарда Лимонова "Кавендиш, штат Вермонт").
      Ничего общего между Флегоном и Войновичем, разумеется, нет и быть не может. Однако эти примеры приведены для того, чтобы показать, что его роман "Москва 2042" появился вовсе не на однообразном фоне хвалебных песнопений Сол-женицыну как неприступному классику. И столь же закономерно, что кое-кому тогда, особенно в России, сочувственно относившемуся как к Солженицыну, так и к Войновичу, роман последнего должен был показаться ошибкой, поскольку он облекает в сатирическую форму издевки над жизненными свершениями другого писателя. Сам Войнович опубликовал личную переписку такого содержания и там же, в рамках публикации, отстоял свою позицию.
      * * *
      Беллетристические конструкции, обзор которых я представил на этих страницах, не поддаются какой-либо однозначности вывода. Мифы продолжают цвести и размножаться, пусть косвенно, представляя собой дань значению и жизненности Солженицына (дань, от взимания которой сам Солженицын, вероятно, предпочел бы уклониться), продолжающего по сию пору провоцировать полемику и возбуждать желание увидеть его в "истинном" свете.
      Однако, как я попытался показать, мифотворчество, окружающее Солженицына, не может быть сведено к какому-то одному источнику - ни к одержимости и слепоте его поклонников, ни к грязным проискам левых идеологов, ни к массовой загипнотизированности западных либералов, ни к патологической ненависти недоброжелателей-плюралистов. Мифами неизбежно обрастают люди, чья известность или дурная слава вторгается в рассуждения правительств, будь то на Западе или на Востоке, кочует с континента на континент и набирает силу по воле меняющихся обстоятельств на протяжении десятилетий. Не только брежневское Политбюро столкнулось с делом Солженицына и проявило свою полную несостоятельность. На Западе правительства Вилли Брандта и Олафа Пальме пошатнулись, когда их действия в отношении Солженицына разошлись с общественным мнением. Сменяющие друг друга президенты США недоумевали, как же относиться к Солженицыну.
      В тот самый момент, когда я заканчивал статью, АПН передало сообщение. Якобы незадолго до штурма захваченного террористами Театрального центра на Дубровке в Москве в октябре 2002 года "президент России Владимир Путин пал духом и даже решил посоветоваться с 85-летним лауреатом Нобелевской премии по литературе Александром Солженицыным. Президент неожиданно высказал предположение, что, возможно, писателю <...> удастся найти магический рецепт разрешения кризиса. Но помощники все же отговорили Путина от подобного варианта". В заключение сообщения Солженицын выглядит имеющим власть над президентом, подобной той, что некогда обладал Распутин: "Пока неясно, впрочем, не вернется ли Путин к идее интеграции во власть старика Солженицына, который на протяжении последних 40 лет производит мистическое впечатление на многие неокрепшие души. - АПН следит за развитием событий"43.
      Очередной миф? Но даже и за пределами этого экстравагантного сценария всегда казалось, что собственное мнение о Солженицыне было у всех - от Папы Римского до террористов, от бывшего гитлеровского архитектора до наследника британского трона. Премии и почетные награды сопровождали перипетии этой необыкновенной истории на каждом шагу, равно как насмешки и оскорбления. И разумеется, настоящий обзор в свою очередь не может претендовать на олимпийскую объективность и отрешенность от описываемых процессов и эксцессов. Далеко не все тексты, мифологизирующие личность Солженицына, бессмысленны и, напротив, не все мифы одинаково хороши, но даже такие эфемерные и вторичные порождения, как Андрей Соколов или Николай Кубячев, могут пролить частицу света на то, каким в общественном мнении представал этот волнующий воображение образ.
      г. Оксфорд
      Перевод с английского М. Щеголевой.
      1 Nicholson M. Solzhenitsyn: Effigies and Oddities. Solzhenitsyn in Exile: Critical Essays and Documentary Materials/Ed. J. B. Dunlop et al. Stanford, Cal: Hoover Institution, 1985. P. 132.
      2 Bieneck H. Solschenizyn und andere. Essays. Mьnchen: Carl Hanser Verlag, 1972. S. 9.
      3 Ruiz E. A. Solzhenitsyn "Un Bravo". Madrid: Playor, 1975. P. 7.
      4 Lйvy B.-H. La barbarie а visage humaine. Paris, 1977. Цит. поизданию: New York: Harper Colophon Books, 1980. С. 153.
      5 К этому времени появилась отдельной книгой библиография произведений Солженицына и литературы о нем, содержащая более двух с половиной тысяч источников на сорока языках. Fiene D. M. Ed. Alexander Solzhenitsyn. An International Bibliography of Writings by and Him. Ann Arbor: Ardis, 1973.
      6 См. отчет: Шиллера Н. Один день из их жизни//Русская мысль. 1974. 5 сентября. С. 9.
      7 Swanwick K., Lee P. A Day in a Life: A Choral Work (Unison Voices and Piano, with Optional Instruments) for Stage or Concert Presentation. Oxford University Press, 1977. Четверть века спустя, в октябре 1999-го, в Лионе была поставлена опера по роману "В круге первом". См. интервьюсГилбертомЭйми: "Le Premier cercle": un opйra politique, pas historique//Le Figaro. 1999. 11 Оctobre. P. 25, - и полное либретто, опубликованное в издании Оpйra National de Lyon в 1999 году.
      8 James C. The Case of Torynitzkyn//The Observer. 1978. 6 May.
      P. 35. Этот пример взят из нескончаемой путаницы, звуковой игры и народной этимологии, поводом для вдохновения которой десятилетиями служила фамилия Солженицына.
      9 Amerikaner bewundern Solschenizyn//Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1976. 4 May.
      10 Renaissance Live at Carnegie Hall//Sire Records. Таместьитакаястрофа: "Mother's son, freedom's overdue. Lonely man, he thinks of you. He isn't done, only lives for you. Mother Russia, can't you hear him too?" ("Cын своей матери, свободы заждались. Одинокий, он о тебе думает. Мать Россия, разве ты его не слышишь...")
      11 Bjцrkegren H. Alexander Solsjenitsyn (Stockholm: Wahlstrцm & Widstrand, 1971); Grazzini Giovanni. Solzenicyn (Milan: Longanesi, 1971); Burg David and Feifer George. Solzhenitsyn: A Biography (London: Hodder & Stoughton/New York: Stein & Day, 1972).
      12 Кремлевский самосуд: секретные документы Политбюро
      13 Среди других романов Тюрка можно найти такие, как "Лагуна. Триллер из мира международных торговцев оружием", "Тайфун. Заметки сотрудника секретной службы", а также романы со столь вызывающими и слегка мрачными названиями, как "Мертвецы из Гонконга весьма мертвы", "Час мертвых глаз", "Лето умерших надежд" и "Смерть пришла из Шанхая".
      14 Иванченко И. Г. Идеологическая диверсия империализма: система, содержание, направленность. Киев: Наукова думка, 1979. С. 156.
      15 Беляев А. Технология лжи//Правда о правах человека. Деятели советской культуры о правах человека./Сост. Борис Иванов. М.: Политиздат, 1977. С. 95.
      16-17 Яковлев Н. Н. ЦРУ против СССР. М., 1980. С. 196.
      18 Там же. С. 188, сноска. Ср.: Beam J. Multiple Exposure. N. Y., 1978. P. 232-233.
      19 Cм. моюстатью "Soviet Antidotes to Solzhenitsyn's Avgust Chetrynadtsatogo" всб.: Aspects of Modern Russian and Czech Literature: Selеcted Papers of the Third World Congress for Soviet and East European Studies/Ed. A McMillin. Columbus, Ohio: Slavica. 1989. P. 159-178.
      20 Ржезач Т. Спираль измены Солженицына. М., 1978. Данное издание ("Прогресс") не поступало в продажу, однако в Италии продавалось более раннее издание: Rezac T. La spirale delle contraddizioni di Aleksandr Solgenitzyn. Milan, 1977. Эта работа была заказана КГБ с разрешения Политбюро, что подтверждено в кн. "Кремлевский самосуд...". С. 556-561.
      21 An den sowjetischen Sicherheitsdienst. Ein Bericht des Spitzels Wetrow alias Alexander Solschenizyn. Aus den nachgelassenen Papieren von Frank Arnau//Neue Politik (Hamburg). 1978. No 2. S. 48-53.