Пролог

Скользя, точно тень, бесшумно и уверенно, молодой человек спустился по ступенькам, ведущим с эспланады на пляж. Город спал, и ни единый луч света не прорезал непроглядный мрак. Даже луна в эту ночь скрылась за тучами, лишая возможности хорошенько рассмотреть бледное решительное лицо незнакомца.

Оказавшись за каменным барьером эспланады, молодой человек не спеша разделся. Ласковый, прохладный ветерок, дувший с Атлантического океана, ерошил темные короткие волосы. Мужчина вздрогнул, но тут же расправил могучие плечи, глядя на спокойное море, посеребренное фосфоресцирующим сиянием. Еще мгновение – и вода холодным бальзамом омоет горящую кожу.

Незнакомец вызывающе вскинул голову. Впереди лишь темнота, забытье, забвение. Нежное, почти материнское укачивание волн, соленые объятия, абсолютная тишина, равнодушное бесстрастное безмолвие. Он направился к воде легкой упругой походкой, оставляя на мокром песке неглубокие смазанные следы. Даже матадор убивает из жалости измученного быка. Вот и он хочет, чтобы все поскорее кончилось. Его участь предопределена. Последние минуты жизни истекали.

– Да вы, я вижу, романтик! – воскликнула она полушутливо, полусочувственно, забавляясь страстью, которую сумела пробудить в этом неуклюжем невежественном мальчишке, настоящем дикаре, наивном и простодушном.

– Уже нет, – бросил он машинально. Слишком поздно понял он, что это правда. Все потеряно. И больше не для чего жить. Исхода нет.

Кроме одного.

На сердце почему-то стало легко, хотя от ледяного холода перехватило дыхание. Он улыбнулся. Значит, предстоит битва? Что ж, прекрасно! И пусть он расстается с жизнью, будущим, самой душой, тело все еще принадлежит ему!

Он зашел глубже. Крохотные водовороты, бурля, тянули его ко дну, но молодой человек вынуждал себя плыть вперед. Возврата нет. Никто и ничто теперь не заденет его. Не оскорбит. Не ранит. Что-то скользнуло по руке, и он съежился. Бр-р! На волнах качалось нечто блестящее; тусклый свет дробился в бесчисленных гранях. Прозрачная раковина? Морское сокровище? Молодой человек попытался поймать странный предмет, но он не давался в руки, всплывал и проваливался под воду, точно живое существо. Наконец ему удалось схватить это. Незнакомец презрительно поморщился. Никаких тайн, никаких драгоценностей. Просто бутылка, пустая бутылка из-под абсента, чем-то похожая на красивую женщину: изящная оригинальная форма, скрывающая ядовитое содержимое.

Он уже хотел швырнуть бутылку на острые камни, но в этот миг внутри что-то перекатилось, мягко, почти беззвучно, словно бабочка, устав сидеть на одном цветке, перелетела на другой.

В нем шевельнулось любопытство, подобное боли, возвращающей к жизни онемевшую конечность. А вместе с этим – и другие ощущения. Ветер, обжигающий голые плечи. Неприятно холодная вода…

Он поколебался. Конечно, все это – исключительно его фантазии. В бутылке ничего нет, кроме, возможно, водорослей, песка, камешка…

Стеклянный сосуд был плотно закупорен.

Сгорая от нетерпения, он вытащил пробку, к которой была ниткой примотана свернутая трубочкой бумажка, не успевшая промокнуть. На ней что-то написано, но в темноте не различишь ни единого слова. Незнакомец неожиданно понял, что у него дрожат руки. Он замерз, ужасно замерз. И хотя заранее готовился к любой воображаемой боли, это противное раздражающее сознание собственного бессилия оказалось слишком банальным. Ничтожным. Унижающим. Невыносимым! И что всего хуже, придется прочитать записку. Вдруг кто-то нуждается в помощи?

Только этого не хватало. Зачем ему лишние хлопоты? Он лучше других знал, что чудес не бывает. Мир полон врагов, Он глянул вниз. Устремил глаза к небу.

– Merde![1]

Ругательство было коротким, но от этого не менее выразительным. Так-то оно так, но он не мог оставить записку непрочитанной.

Молодой человек расхохотался, искренне, до слез, задыхаясь от боли в груди. Интересно! Значит, судьба напоследок вздумала поиздеваться над ним?

Но на сей раз ничего не выйдет! Он вернется на берег, прочтет все, что нацарапано на проклятом клочке бумаги, и отправится в последний путь. Никакие слова не смогут его разубедить.

Незнакомец решительно повернул назад, не обращая внимания на ласковые призывы подводного течения. Наконец он ступил на берег. И почти сразу же рухнул на песок – почему-то подкосились ноги. Тщательно выведенные строчки были едва видны в свете фонаря на эспланаде.

Он долго вчитывался в них. Потом посмотрел на море. Отыскал глазами чуть заметную линию горизонта. И, оцепенев от холода, с трудом нагнулся и принялся медленно одеваться.

Глава 1

Мистер Уитейкер взглянул на часы и нахмурился. Правда, до назначенного времени еще довольно долго, но за все сорок лет, проведенных в фирме «Харби, Джарндайс и Харби», он ни разу не видел, чтобы женщина явилась раньше. Почему же именно сегодня он так необъяснимо нервничает и никак не может приступить к обычным повседневным делам? И взгляд против воли постоянно устремлен на длинную плоскую картонку с пожелтевшей этикеткой на крышке.

Увы, мистер Уитейкер пал жертвой любопытства – порока, отнюдь не присущего людям его профессии. К. тому же более странного завещательного распоряжения ему не приходилось выполнять. Кто эта таинственная наследница? И какова собой? Если все утверждения правдивы, она получит невероятное состояние…

Но подобные размышления просто не пристали человеку его положения!

Злясь на себя, мистер Уитейкер отодвинул книгу, в которой искал нужную справку, и подошел к окну. Безлюдный двор, через который прошло так много лорд-канцлеров и премьер-министров, совсем не изменился со времен первых английских королей. Элегантные домики в георгианском стиле, окружавшие сад, где росли древние каштаны, остались совсем такими же, как в те годы, когда юный Чарлз Диккенс служил клерком в адвокатской конторе. За церковью, где кода-то проповедовал Джон Донн[2], возвышались Парадный зал и библиотека в викторианском стиле, а еще дальше виднелись высокие бастионы из кирпича и камня, отделявшие Инн от Холберна и Чансери-лейн. Все тихо, спокойно, мирно, упорядочение от аккуратного газона до черно-золотого циферблата башенных часов. Молодой рассыльный бесшумно катил тележку, нагруженную документами и папками, перевязанными красной тесьмой. Ветер развевал концы ленточек.

Мистер Уитейкер, не находя себе места, отвернулся и начал вышагивать по комнате. Лето еще далеко, но солнечные зайчики играли на темных панелях стен, пробуждая не слишком приятные воспоминания. Неужели он, старый семейный поверенный, виноват в том, что все пошло наперекосяк и непоправимо испорчено? Конечно, не в его власти было все изменить, но, возможно, он мог как-то помочь, сделать что-то. Мог и был обязан…

Переговорное устройство на столе внезапно ожило.

– Мистер Уитейкер? – громко окликнул чей-то голос.

Поверенный подскочил от неожиданности.

– Да?

– К вам мисс Траверн, сэр.

Старик машинально взглянул на часы. До встречи оставалось еще пятнадцать минут. Целых пятнадцать минут.

Окончательно выведенный из равновесия, поверенный поколебался:

– Попросите ее подождать… Нет, пошлите мисс Траверн наверх.

Почему так сильно забилось сердце? Что ему за дело… но, должно быть, разговор пройдет вовсе не столь гладко, как он думал? Очень уж уверенно она пользуется фамилией Траверн… дурной знак.

Возможно, и тут его промах. Но тогда, восемь лет назад, казалось вполне естественным узнать точные обстоятельства рождения девочки и быть в курсе всех важных событий ее жизни. Именно благодаря фамилии Траверн она была сразу и без лишних формальностей принята в закрытую привилегированную школу. За последующие годы она, вероятно, привыкла считать эту фамилию своей. Надо любой ценой убедить ее в обратном.

Вряд ли стоило надеяться также, что девочка унаследовала благородство и прекрасные манеры отца, если он в самом деле был ее отцом. Отчеты из «Мэйфилдз», той самой частной школы, к счастью, находившейся довольно далеко от столицы, на севере Англии, были весьма обескураживающими. Девочка вела себя в полном соответствии со своим сомнительным происхождением и весьма эксцентричным именем. Недаром в ее жилах текла дурная кровь. Педагоги жаловались, что она плохо влияет на остальных учениц и вечно мутит воду. Видимо, раннее детство, проведенное в портовых городах Средиземного моря, давало о себе знать. Она бегло говорила на трех языках и не умела писать ни на одном. Количество ошибок в английских диктантах было ужасающим. По сравнению с одноклассницами девочка выглядела настоящей дикаркой.

Первое время положение казалось безнадежным. Никто, и менее всех мистер Уитейкер, не знал, что делать с девчонкой. Целый год она упорно сбегала из школы и как-то даже успела добраться до Ливерпуля, где и попыталась прошмыгнуть «зайцем» на торговое судно. Девчонку схватили в последнюю минуту и с того дня неусыпно следили за ней, а директриса, несмотря на связи и богатство Травернов, грозилась исключить бунтарку из школы. Но вдруг все переменилось. Девочка так и осталась белой вороной, попросту замкнувшись в собственном, никому не доступном мирке. Окружающие облегченно вздохнули, не вдаваясь в причины столь странной метаморфозы. Никаких тревожных отчетов о беспорядках в классной комнате или драках с ученицами больше не поступало. Правописание стало немного лучше, хотя девочка по-прежнему отказывалась заниматься другими предметами. Но к этому времени все уже махнули на нее рукой. Победа оказалась весьма сомнительной, но мистер Уитейкер тихо радовался удаче.

Сегодня девушке исполнялось восемнадцать. Остается последний семестр в школе, и она свободна. Теперь на плечи поверенного легла еще одна забота: помочь ей войти в жизнь. К счастью, условия завещания ее матери дали ему идеальный предлог вызвать девушку в Лондон. Он искренне надеялся, что сумеет оградить невинную юную душу от сетей зла и порока. И к тому же у него в запасе еще несколько минут, чтобы собраться с мыслями. Уверить себя, что хотя в его плане есть и несколько щекотливых моментов, однако с точки зрения закона все выглядит абсолютно достойно и правильно.

Он резко отодвинул сверток. Неплохо, если естественное любопытство девушки относительно содержимого картонки отвлечет ее от истинного смысла его речей.

Стучат. Должно быть, девчонка взбежала по ступенькам вместо того, чтобы подняться на лифте.

– Войдите.

Дверь распахнулась, и мистер Уитейкер вежливо поднялся. Но слова приветствия замерли на губах. Да уж, зеленой девчонкой это создание не назовешь. Надутый долговязый подросток на старой фотографии превратился в молодую женщину, прекрасно владеющую собой. Темные глаза под мохнатыми ресницами испытующе… можно сказать, оценивающе глядели на поверенного. Ее волосы тоже были черными – гладкая блестящая грива, связанная лентой на затылке. Эта простая прическа делала девушку необычайно элегантной, подчеркивая не совсем правильные, но оригинальные черты и алебастровую полупрозрачную кожу, что, по мнению поверенного, было неестественным при таких волосах цвета вороненой стали! Невероятный, потрясающий контраст. А лицо… лицо, пожалуй, было слишком взрослым для столь молодой девушки. Гордость, фамильная гордость Травернов отчетливо проглядывала в абрисе подбородка и скульптурно вылепленных скулах. Красивый нос можно было бы назвать орлиным, не будь он столь изящным. Черные брови, напоминающие два птичьих крыла, придавали ей вид серьезный и сосредоточенный. Она казалась выше из-за безупречной осанки, прямых плеч и длинной стройной шеи. Простая серая с белым школьная форма смотрелась на ней модным туалетом, поскольку девушка успела снять серое шерстяное пальто и накинуть полыхавшую багрянцем шаль.

Была ли она хорошенькой? Нет, очень непривычно выделялись смоляные волосы на белоснежной коже. Но было в ней нечто… живое, трепетное, то, что затмевало любую признанную красавицу. По какой-то причине, возможно, из-за алой шали, мистер Уитейкер мгновенно вспомнил тот день, когда впервые увидел картину Пикассо. То же ощущение потрясенного узнавания. Цвета казались неестественно яркими, искрящимися светом юга, линии – чересчур простыми, и все же прекрасный образ стоял перед глазами много месяцев, а каждый живописный шедевр выглядел по сравнению с этой работой глупым и вычурным.

Да, вот оно! Несмотря на строгое выражение лица и дурно скроенную одежду, она напоминала экзотический цветок со своими тяжелыми, нависшими над глазами веками, широким, поразительно полным ртом и забавной глубокой впадинкой на нижней губе. Складывалось впечатление, что это создание способно на глубокие чувства. Безумную страсть и заразительный смех. Радость и сострадание. Муки и счастье.

– Мисс… э-э-э… Корри! Как я рад наконец познакомиться с вами.

Мистер Уитейкер предпочел обратиться к девушке по имени, но та не позаботилась ответить. Постояв на пороге и хорошенько осмотрев комнату, она вошла и даже не закрыла за собой дверь. Что-то в ее движениях и походке, какая-то смесь настороженности и готовой вырваться на волю энергии, невольно приковывало к себе взгляд. Казалось, перед поверенным возник прекрасно отлаженный механизм, который в любую минуту может прийти в действие и остановить его будет нелегко.

Девушка решительно протянула ему руку. Европейский обычай! Англичане к такому не привыкли.

Адвокат неловко взял маленькую ладошку. Почему она до сих пор не сказала ни слова?

– Как поживаете, мистер Уитейкер?

Голос оказался поразительно низким, с грудными нотками, и, несмотря на мягкость, в нем звучала тщательно сдерживаемая сила. Голос таинственной дриады. Неожиданно мистер Уитейкер зябко повел плечами. Рука была прохладной, пожатие – уверенным. И тут до адвоката дошло. Она относится к нему с таким же подозрением, как и он – к ней. Впрочем, у нее есть на это причины. В отличие от него.

– Спасибо за подарок ко дню рождения.

Поверенный снова удивился и под прямым проницательным взглядом ощутил, как кровь приливает к щекам. Было в этом взгляде что-то смутно знакомое… только вот что именно?

– Это ведь вы прислали, не родственники, верно?

Она, должно быть, заметила его удивление.

– Ну, я…

Лучше не отвечать на вопрос, иначе он окончательно запутается. Кроме того, это и вправду его идея. Мистер Уитейкер считал вполне допустимым присылать немного денег на день рождения и Рождество. Ничего особенного, чисто символическая сумма. Но как она догадалась?

Поверенный откашлялся, готовый все отрицать, но Корри уже потеряла интерес к теме и, вместо того чтобы устроиться на стуле, небрежно бросила пальто на спинку и подошла к окну. Уитейкера на миг охватила совершенно неуместная паника. Почему она не садится? Почему бродит по его любимому святилищу, словно тигр по клетке? На какое-то безумное мгновение поверенному даже показалось, что она вот-вот выбросится из окна, предоставив ему давать объяснения полиции. Глядя на профиль девушки, Уитейкер заметил, что глаза у нее раскосые, как у дикой кошки или греческой статуи. Да уж, ее не назовешь милой, примерной англичаночкой!

– Поздравляю и желаю счастья.

Надо же хоть что-то сказать! Она повернулась к нему: лицо по-прежнему непроницаемое, взгляд сосредоточенный.

– Теперь вы совершеннолетняя.

– Да.

В падавшем из окна свете стало ясно, что глаза у нее не карие, как сначала подумал Уитейкер, а глубокого сине-фиолетового оттенка, цвета вечернего неба. Таких он в жизни еще не видел. Или все-таки видел?

– У вас отцовские глаза, – выпалил он, не раздумывая, и девушка внезапно преобразилась. Глаза зажглись; губы растянулись в ослепительной, поистине пиратской улыбке. В этот момент она выглядела ничуть не старше своих лет.

– Антонио? Вы хорошо его знали? Мама так много о нем рассказывала! Всегда твердила: «Антонио и камни петь заставит».

Мистер Уитейкер впервые расслышал, что девушка говорит с легким итальянским акцентом, бессознательно воспроизводя интонацию и тембр той, другой женщины.

– Тогда я ее не понимала – была слишком маленькой. Но вы его знакомый? Каким он был?

Поверенный замялся. «Антонио», скажите на милость! Но сумел ли он проникнуть в характер и помыслы Энтони Траверна? Возможно, этот внешне невозмутимый молчаливый человек был истинным рыцарем, неотразимым и блестящим, способным на трагическую страсть.

– Э-э-э… совершенно необычным человеком. И я не уверен, что так уж хорошо его знал. Наверное, вообще никто не мог этим похвастаться.

Мистер Уитейкер невольно вернулся воспоминаниями на двадцать лет назад, к тому золотому майскому дню, когда он в последний раз видел Энтони Траверна. Конечно, тогда это ему и в голову не пришло. Как же он не заподозрил, чем все это кончится? Ведь поверенный знал Энтони еще ребенком. И всегда почему-то выделял его из остальных детей. Должно быть, потому, что Энтони явно не соответствовал тому высокому положению, для которого был рожден. Тихий, незаметный мальчик превратился в сдержанного молодого человека, типичного англичанина, ничем не выдающегося, если не считать увлечения тем, что он с обычным пренебрежением называл «старыми камнями и костями». Родственники старательно скрывали разочарование, хотя для окружающих было очевидным, что младший брат Фредерик, блестящий юноша, которому удавалось все, за что он ни брался, стал бы куда лучшим наследником графского титула и поместья.

Но настал миг, когда Энтони Траверну сказочно, невиданно повезло. Однажды он поступил как подобает настоящему мужчине и увел из-под носа многочисленных поклонников королеву сезона, завидную партию, красавицу из хорошей семьи и к тому же богатую. Юная пара прекрасно смотрелась – он, с безупречными манерами и рассеянным, почти отсутствующим видом, придававшим нечто оригинальное его довольно заурядной внешности, и она, прелестная голубоглазая блондинка. Все находили этот союз идеальным.

Признаться, даже сам мистер Уитейкер позавидовал Энтони в тот день. Жених с невестой отправлялись в Оксфорд, где колледж Энтони устраивал ежегодный майский бал. Через неделю в соборе Святого Павла было назначено венчание. Откуда всем было знать, что свадьба года превратится в скандал десятилетия, последствия которого Травернам придется расхлебывать по сей день?!

В ту ночь, в разгаре бала, Энтони Траверн исчез. Только через десять дней семья обнаружила, что он бежал вместе с некоей Марией Модена, певичкой из итальянского ночного клуба, нанятой, чтобы развлекать гостей. Энтони не задумываясь оставил потрясенных родственников, дела и, как считал мистер Уитейкер, множество неразрешенных вопросов.

Два года спустя, в одно унылое ноябрьское воскресенье, водитель такси, которому оставалось полчаса до конца смены, попытался обогнать тяжело груженный грузовик, на шоссе, ведущем из аэропорта Хитроу, и, не справившись с управлением, врезался в ограждение. Водитель и пассажир погибли на месте. Энтони Траверн пробыл на родине меньше часа.

Конечно, это было величайшей трагедией для семьи, но и, надо признаться, немалым облегчением. Скандал наконец замяли, младший брат унаследовал титул и состояние, и дело посчитали закрытым.

Пролетело десять лет. И снова взрыв, извержение вулкана, ужасная катастрофа, на сей раз в виде телеграммы, адресованной лично мистеру Уитейкеру из марсельской больницы, с уведомлением о смерти Марии Модена. Но это еще не все! Певичка оставила ребенка, десятилетнюю девочку. Корри.

Угасшие было страсти мгновенно закипели с новой силой. Была ли девочка дочерью Энтони Траверна? Мать в своем завещании решительно это утверждала. Однако не потребовалось много времени, чтобы установить – брак не был оформлен официально. Кажется, Энтони Траверн до последней минуты оставался таким же растяпой. Тем не менее девочка вполне могла оказаться претенденткой на часть наследства.

Сама Корри, разумеется, оказалась в затруднительном положении. Вещи Марии пришлось продать, чтобы оплатить больничные счета. Все, кроме одного пакета, отправленного в адвокатскую контору как раз перед смертью. Того пакета, который сейчас лежал на письменном столе.

«Корри к ее восемнадцатилетию».

Красиво выведенные буквы чуть потускнели с годами, но память о великолепной женщине была так же свежа.

– Я похожа на него… хоть немного?

Голос Корри вернул мистера Уитейкера к действительности. Он поднял голову и снова наткнулся на прямой, откровенный взгляд.

– Да. У вас его глаза… почти такое же выражение лица.

Он вовсе не собирался вести разговоры на подобную тему. Но неожиданно понял, что именно показалось ему знакомым. Такой же рассеянно-отсутствующий вид, будто она, как и Энтони, прислушивается к отдаленной тихой музыке, которую никому не дано услышать, кроме нее.

Поверенный сделал над собой усилие, чтобы не потерять нить беседы.

– Теперь, когда вам исполнилось восемнадцать, пора подумать о будущем. Он многозначительно помолчал. – Что вы станете делать, когда окончите школу?

Девушка неохотно села и настороженно уставилась на поверенного:

– Что вы имеете в виду?

– Ну…

Наконец-то он почувствовал себя в родной стихии. Сложив ладони домиком, старик откинулся в кресле.

– Предлагаю обсудить кое-какие возможности.

– Судя по всему, они гораздо более осуществимы, чем все остальные.

Кажется, он расслышал иронические нотки в голосе?

– Разумеется, есть что-то наиболее приемлемое для девушки в вашем… э… необычном положении. Но выбор, разумеется, за вами.

Пожалуй, пришло время выложить козырную карту.

– Семейство Травернов крайне великодушно предложило выплачивать некоторую сумму до того дня, когда вам исполнится двадцать один год, и, конечно, заплатить за обучение какой-нибудь подходящей профессии.

Девушка все еще глядела на него так пронизывающе, что поверенный поежился и поспешил закончить:

– Как я упоминал, вы можете выбирать. Например, курсы секретарей. На такую должность всегда большой спрос.

– Ясно.

Она снова поставила его в тупик.

– Весьма благородно с их стороны.

Опять эта непонятная ирония.

– А каковы условия?

Мистер Уитейкер изумленно мигнул. Не может же она подозревать… нет, это просто немыслимо.

– Ну…

Он открыл ящик стола, вынул листок бумаги с уже напечатанным текстом.

– Всего одна вещь. Чистая формальность.

Он протянул листок, не спуская с девушки глаз. Та взяла документ, наспех пробежала.

– Хотите, чтобы я подписала это?

Поверенный кивнул.

– Будьте любезны, – намеренно небрежно бросил он. – Все по закону.

Последовала длинная пауза. Уитейкер притворился, что занят другими бумагами.

– Пожалуйста, ручку.

– Конечно!

Он снял колпачок с собственной авторучки и протянул ее девушке. Та без малейших колебаний нацарапала подпись. Старик с облегчением вздохнул.

– Благодарю вас.

Он потянул к себе документ, не находя места от угрызений совести. Черт возьми, все оказалось даже слишком легко. Она совсем не похожа на девушку, только что отказавшуюся от всех притязаний на одно из самых богатых поместий Англии.

Поверенный осторожно скосил глаза на подпись. Корри Модена. Превосходно.

Но тут он заметил, как девушка чуть насмешливо разглядывает его.

– Я подписалась фамилией матери, – вкрадчиво пояснила она, хотя в глазах плясали дьявольские искорки. – Учитывая данные обстоятельства, мне показалось, что вы предпочтете именно это.

– Понимаю.

Уитейкер в полном расстройстве уставился на молодую женщину. Та встретила его взгляд со спокойным самообладанием, какое он редко видел у самых прожженных и битых жизнью портовых бичей. Откуда такая уверенность? Он был готов пожалеть ее, круглую сироту, жертву чужих ошибок. Но она, очевидно, не нуждалась в жалости и откровенно насмехалась над ним.

Уитейкер намеренно затянул молчание, чем нисколько не смутил девушку. Наконец любопытство взяло верх.

– Если вы с самого начала знали, чего я добиваюсь, почему подписали бумагу?

Девушка пожала плечами:

– Потому что это не важно. Не имеет значения.

Поверенный скрыл улыбку. Она, должно быть, куда наивнее, чем кажется. Но вдруг его осенило:

– Вы с кем-то советовались по этому поводу?

– О да, – ослепительно улыбнулась девушка. – С весьма сведущим человеком.

Беспокойство старика усилилось. Советчик… откуда у нее взялись время и деньги, чтобы найти адвоката? Какая неприятность!

Мистер Уитейкер быстро перебрал возможные выходы из тупика. Нет, кажется, все в порядке. Формулировки документа довольно стандартные, вряд ли можно отыскать какую-то зацепку. Безопасность гарантирована.

Девушка неожиданно вскочила и принялась натягивать пальто.

– Подождите! – взмолился поверенный, с трудом поднимаясь на ноги. Он окончательно растерялся и не удивился бы, вытащи она из кармана пистолет.

– Мы не обсудили условия… ваше будущее… надо прийти к какому-то решению…

Девушка покачала головой.

– Я не вернусь в школу, – скупо улыбнулась она. – Не имеет смысла. Вы знаете это не хуже меня.

– Но, Корри…

К своему величайшему раздражению, поверенный услышал собственный запинающийся голос:

– Вам следует… вы должны…

Надо же выполнять условия контракта!

Черт, он едва не объявил это вслух. Достаточно простая сделка – финансовая поддержка в обмен на примерное поведение.

– Мне восемнадцать. И отныне я вовсе не обязана делать то, чего не хочу.

При виде упрямо вскинутого подбородка Уитейкера охватило дурное предчувствие.

– Корри, дорогая, вы, кажется, не совсем поняли. Пусть вы и взрослая, семья вряд ли одобрит ваше решение бросить школу. Говоря откровенно, у вас нет иного выбора.

– Меня никто не посмеет заставить, – безапелляционно заявила девушка. Поверенный только вздохнул. Ну что за наивность!

– Боюсь, вы недооцениваете Травернов. И должны усвоить, что зависите от них материально и будете зависеть еще некоторое время. Если откажетесь вернуться в школу, они просто прекратят выплачивать вам деньги. Что будете делать тогда?

Девушка упрямо поджала губы. Поверенный почувствовал нечто вроде жалости. Совсем ребенок, ничего не понимающий в жизни. Такие, как Траверны, всегда добиваются своего!

– Дорогая, вы вели слишком уединенную жизнь. Я знаю, это может показаться жестоким, но вы нуждаетесь в Травернах и их деньгах. Одна, без поддержки и помощи, вы просто не выживете.

– Мистер Уитейкер, на свете нет ничего невозможного.

Поверенный уставился на Корри. Фиолетово-синие глаза в обрамлении черных ресниц смотрели прямо и неумолимо.

– И я не одинока.

Адвокат молча наблюдал, как она сует руку в карман пальто.

– Видите ли, у меня было время все обдумать. Она вытащила что-то, чего он не сумел рассмотреть.

– Я знаю, что Траверны не станут выплачивать мне содержание. Я на их месте, возможно, сделала бы то же самое. Они вовсе не обязаны давать мне деньги, особенно еще и потому, что я не собираюсь подчиняться их требованиям.

– Корри, Корри, вы сами не знаете, что говорите. Нельзя же уйти так безоглядно и при этом ожидать, что о вас позаботятся.

– Мистер Уитейкер, я сама могу о себе позаботиться.

Перед его изумленным взглядом появилась довольно солидная пачка пятифунтовых банкнотов. Тщательно пересчитав деньги, она положила их на стол.

– Что это?

– Аванс, – деловито пояснила девушка. – Я не знаю других адвокатов, но вы кажетесь мне достаточно опытным. Я хочу, чтобы вы стали моим поверенным.

Мистер Уитейкер, онемев, уставился на деньги. Прошло немало времени, прежде чем он вновь обрел дар речи.

– Корри, я не могу работать на вас. Вы, кажется, забыли, что я семейный адвокат Травернов. Столкновение интересов…

– Не волнуйтесь, – утешила девушка, – это не имеет ничего общего с Травернами. Для них я вообще больше не существую, верно?

Она права. Подпись на документе не стереть. Старик покачал головой:

– Но зачем вам нужен адвокат?

Впервые с той минуты, как девушка вошла в кабинет, она явно растерялась. На щеках появился легкий румянец.

– Мне нужен… человек, которому я могла бы доверять, – нерешительно пробормотала она. – Видите ли, я буду получать письма, очень важные письма. И хочу, чтобы вы хранили их, а позже переслали по тому адресу, который я укажу. Не исключено, что я буду много путешествовать.

– Это все? – улыбнулся мистер Уитейкер. – Но если вы всего-навсего отводите мне роль почтальона, платить за это совершенно необязательно. С удовольствием сделаю небольшое одолжение семейству Травернов.

– Пожалуйста, не надо меня опекать! И никаких одолжений, мистер Уитейкер, я ими сыта по горло! С этого дня я никому и ничем не буду обязана. Особенно Травернам. Надеюсь, вы поняли? Отныне я Корри Модена. Ни я, ни Траверны никогда друг о друге не слышали.

– Но…

– Предложенная мной сумма недостаточна?

Девушка снова сунула руку в карман.

– Нет-нет, – в притворном отчаянии замахал руками поверенный и поспешно собрал банкноты. Пришлось признать поражение и сделать хорошую мину при плохой игре. – Гораздо больше, чем нужно!

– А по-моему, недостаточно. Но со временем я все возмещу. И когда стану знаменитой, мне потребуется хороший адвокат, – с такой юношеской убежденностью заявила Корри, что поверенный снова улыбнулся.

– Знаменитой? И каким же образом вы надеетесь стать знаменитой?

– Пока не могу сказать. Это секрет.

– Такой же, как письма?

– Совершенно верно, – кивнула Корри, нахмурившись. – Мистер Уитейкер, вы, кажется, не принимаете меня всерьез?

Старик поспешно сжал губы, чтобы не рассмеяться.

– Что вы, Корри! Конечно, принимаю.

– Прекрасно.

Она спокойно взяла пальто и протянула на прощание руку. Странно, почему ему так не хочется ее отпускать? Правда, вот уже много лет он не проводил время в таком интересном обществе.

– До свидания. Желаю… нет, погодите!

Уитейкер едва не забыл главного. Ради чего, собственно, и вызвал Корри из школы.

– У меня для вас небольшой сюрприз.

Он подвинул к девушке длинный легкий сверток. При виде знакомого почерка девушка чуть улыбнулась, но не взяла подарок. Поверенный изумленно вытаращил глаза. Да что это за создание такое? Можно подумать, из камня высечена!

Ее спокойствие лишь подогревало его любопытство.

– Вы не желаете развернуть? – пробормотал Уитейкер, протягивая ей ножницы.

– Нет, – хладнокровно ответила девушка.

– Но почему? – раздраженно воскликнул адвокат, о чем немедленно пожалел. В конце концов это его не касается. Да и девушка укоризненно качнула головой:

– Просто я знаю, что внутри.

Она осторожно взяла сверток и сунула под мышку.

– Семейные драгоценности!

И в этот момент Уитейкер окончательно убедился – она действительно дочь Энтони Траверна. Врата памяти неожиданно открылись, и его вновь захлестнул поток вопросов, которые он так жаждал задать Энтони и не успел. Почему тот внезапно исчез много лет назад? И почему не женился на Марии? А теперь его дочь, вместо того чтобы удовлетворить любознательность старика, терзает все новыми тайнами. Чьим советам она следует? И что это за непонятные письма, столь важные для нее, если для передачи требуются услуги адвоката? Куда она идет, что собирается делать и каковы ее планы на будущее?

– Прощайте, мистер Уитейкер.

Она покидает его, быть может, навеки, и он никогда больше ее не увидит. Но уж одно-то он непременно узнает.

Поверенный собрал деньги и помахал ими вслед удаляющейся фигурке.

– Деньги… Скажите, откуда вы их взяли?

Корри, уже успевшая переступить порог, обернулась. Губы тронула легкая улыбка:

– Вам следовало бы догадаться, мистер Уитейкер. Рождество и дни рождения, помните?

Адвокат, онемев от потрясения, молча провожал глазами девушку. Наконец он неверными шагами подошел к окну. Через несколько минут Корри сбежала по лестнице, оставляя в морозном воздухе крошечные облачка пара, вырывавшиеся изо рта.

Вот и все. Она бесповоротно ушла из его жизни.

Корри громко рассмеялась, не обращая внимания на испуганные взгляды проходивших мимо барристеров[3], солидных людей в строгих темно-серых костюмах, со сложенными зонтиками в руках. Пробежав через древнюю елизаветинскую арку, она оказалась на Чансери-лейн. Узкая средневековая улочка была запружена людьми, спешившими по своим делам. Сейчас, в час пик, движение было весьма оживленным. Корри глянула на часы. Поздно. Позднее, чем ей казалось.

Девушка смело ступила на мостовую и властным жестом остановила такси. Черное авто, словно дрессированный морской лев, послушно остановилось у обочины.

– Куда, мисс?

– Отель «Савой».

Корри осталась крайне довольна тем, что голос звучал спокойно и отчетливо. Как только такси поплыло по Чансери-лейн и влилось в поток автомобилей там, где Флит-стрит соединяется со Страндом, Корри поняла, что правильно поступила, взяв машину. Самое главное – не испортить начала.

Девушка глубоко вздохнула, пытаясь успокоить бешено колотившееся сердце, погляделась в зеркальце водителя, пригладила волосы и поправила воротничок. Ну что, наконец все в порядке? И она выглядит как полагается по роли? Кажется, не совсем.

Корри с сожалением сняла алую шаль и, свернув, запрятала под сверток. Серая юбка в складку, пуловер того же цвета и простая белая блузка… наверное, сойдет. Недаром она постаралась сбросить унизительно-жалкое школьное пальтишко.

Такси, сделав крутой поворот, с шиком подкатило к отелю и остановилось с громким визгом тормозов. Девушка не торопилась выходить. Теперь она совсем другой человек, сдержанный, хладнокровный, прекрасно знакомый с правилами этикета и условностями. Водитель повернулся и открыл дверцу.

– Благодарю.

Корри мужественно распрощалась с последним фунтовым банкнотом.

– Сдачу оставьте себе.

Широкий жест. Но сегодня явно день широких жестов. Девушка улыбнулась. Она сильно рисковала, предлагая мистеру Уитейкеру большую сумму… но это прекрасно сработало, а остальное не важно. Как сказал Арлекин, пустые карманы – лучший источник вдохновения.

Швейцар в темно-зеленой ливрее с золотыми пуговицами, белых перчатках и форменной фуражке стоял в тени входной аркады. Хотя еще не стемнело, у дверей горели большие фонари, над которыми переливались серебром стальные буквы «Савой», такие же элегантно-простые, как решетка радиатора «роллс-ройса».

Однако под аркадой, несмотря на освещение, царил полумрак. Повсюду мрамор, темно-зеленый, желтоватый и угольно-черный.

Высоко подняв голову, но прикрыв глаза, Корри проплыла мимо швейцара и прошла в высокие вертящиеся двери красного дерева. И мгновенно оказалась в другом мире. Необычном. Таком непохожем на все, что она до сих пор видела. Первое, что заметила девушка, – тишина и спокойствие, присущие только очень дорогим отелям. Ей казалось, будто она вторглась в чьи-то владения или перенеслась назад на два столетия, в эпоху, когда еще не изобрели паровые двигатели и электричество. Приглушенный свет, лампы, льющие озерца желтоватого сияния, хрустальные люстры, лепной потолок… В воздухе разлито ненавязчивое благоухание золотисто-белых нарциссов, стоявших в вазах на низких столиках. Повсюду полированный мрамор, блеск позолоченных инкрустаций, благородное красное дерево. Слева расставлены удобные мягкие кресла, обитые черной кожей и готовые принять в свои объятия усталых постояльцев, за высоким арочным проемом слышались тихий перестук столовых приборов и негромкие голоса обедающих.

Корри глубоко вздохнула. Странно. Она, незваная, непрошеная гостья, чувствует себя так, будто наконец обрела дом.

В этот момент ее внимание привлек легкий шорох, и девушка, повернув голову, увидела до сих пор незамеченную длинную стойку из красного дерева. Теперь, внимательно приглядевшись, она поняла, что в холле полно рассыльных, скользивших бесшумно, как привидения.

– Чем могу помочь, мисс? – учтиво осведомился молодой человек в темном костюме за стойкой. Он ничуть не удивился отсутствию багажа у Корри и вел себя так, как если бы перед ним предстала по меньшей мере принцесса крови. Девушка мгновенно прониклась к нему симпатией. Во всяком случае, свою роль он играл безупречно.

– Я Корри Модена.

Ее новое имя прекрасно звучит.

– Миссис Эндрюс назначила мне встречу.

– Разумеется.

Почтительный тон молодого человека ничуть не изменился, и восхищение Корри возросло. Портье почти незаметным жестом подозвал возникшего невесть откуда слугу во фраке.

– Пожалуйста, проводите мисс Модена в кабинет госпожи управительницы.

Корри, с сожалением оглядываясь, последовала за мужчиной через путаницу длинных, устланных коврами коридоров, мимо бесконечных дверей орехового дерева, забранных в стальные рамы. Госпожа управительница казалась поистине величественной в строгой черной униформе с белоснежными воротником и манжетами. С пояса свисала связка ключей на медной цепочке.

– Доброе утро, мэм.

Женщина окинула ее изучающим взглядом, очевидно, заметив безупречную аккуратность прически и скромный костюм. Корри сложила руки перед собой. Лицо пожилой женщины слегка смягчилось – вероятно, это вполне могло сойти за одобрение. Дама взяла с письменного стола два листочка бумаги. Корри краем глаза увидела фирменные бланки двух респектабельных французских отелей, которые Арлекин послал ей в свое время, и затаила дыхание.

– Превосходно. По-моему, все в порядке.

Корри не поднимала глаз.

– Вижу, вы в основном работали за границей?

– Да, мэм. Я говорю по-французски, по-итальянски и немного по-гречески.

Дама согласно кивнула. Корри почувствовала невероятное облегчение. Получилось! Кажется, получилось! Теперь она на верном пути!

– Прекрасно.

Управительница поднялась и протянула руку:

– В таком случае, мисс Модена, добро пожаловать в наш тесный круг. – И, немного помедлив, добавила: – Надеюсь, вы понимаете, что в нашем отеле весьма строгие правила. Мы гордимся высокой репутацией «Савоя» и по мере сил и способностей стараемся ее поддерживать. Полагаю, и вы не ударите в грязь лицом. Наш девиз – «Неустанно стремиться к совершенству», и именно этого ожидают от нас гости отеля. У нас привилегированная и крайне требовательная клиентура, которая выбирает «Савой», желая получить комфорт и уединение. Главное – сдержанность, благоразумие и осторожность. Этим принципам вы должны неуклонно следовать. Думаю, вам понятно?

– Да, мэм.

– Хорошо. Ну а теперь старшая по этажу выдаст вам униформу и покажет вашу комнату. Завтра одна из горничных объяснит ваши обязанности. Вы можете немедленно приступить к работе?

– Да, мэм. Я взяла на себя смелость заранее отправить сюда багаж.

– Вот и чудесно. Надеюсь, вам понравится у нас, мисс Модена.

Уже через пять минут девушка оказалась в крохотной клетушке, в той части отеля, где располагались помещения для обслуживающего персонала. Правда, здесь царил абсолютный порядок, более того, как объяснила старшая по этажу, согласно традициям отеля, комнату будут ежедневно прибирать. У стены стояла кровать, пол был застелен узким ковриком, на окнах висели занавески в цветочек. В углу притулился умывальник. У кровати уже разместился чемодан.

Девушка повесила обе униформы на спинку стула и принялась внимательно их рассматривать. Днем придется носить ситцевую блузку с короткими рукавами и круглым воротничком в тонкую фиолетово-белую полоску и большой белый полотняный передник, закрывающий простую юбку. Вечерние блузка и юбка были светло-серыми, а передник – поменьше. Цвета обеих униформ явно гармонируют с пастельными тонами обоев и штор. Кроме того, теперь ей полагалась собственная медная цепочка-пояс, на которой будут висеть ключи от номеров. Корри села, неожиданно ощутив ужасную усталость. Она выдержала строгий экзамен и получила костюмы, но сумеет ли сыграть роль? Еще со времен собственного детства она приблизительно знала, как должна выглядеть и вести себя горничная, но что, если на деле все будет совсем не так легко, как кажется? Однако еще есть время изучить свои обязанности. Если справляются остальные, то и ей это по плечу. И к тому же неплохая практика.

Сейчас Корри была полна решимости удержаться здесь как можно дольше. Это ее золотой ключик, первая ступенька к блестящему будущему.

И доказательство – этот чемодан.

Корри взялась за ручку и задумалась. Одна из немногих оставшихся вещей, принадлежавших отцу. Слишком громоздкий и неуклюжий, зато в углу сохранились позолоченные, хотя и давно выцветшие инициалы. Постоянный спутник в путешествиях Корри и матери по гостиницам и пансионам Французской Ривьеры. Они начали с четырехзвездочных отелей в Ницце и Каннах в те дни, когда Мария еще имела бешеный успех в шикарных клубах и казино средиземноморского побережья. Но шли годы, денег становилось меньше, и приходилось довольствоваться дешевыми пансионами и убогими квартирками, все дальше от моря, в продуваемых всеми ветрами маленьких курортных городишках, где обычно отдыхали люди небогатые и прижимистые.

Но это и тогда не имело никакого значения для Корри. Все гостиничные номера казались одинаковыми, поскольку мать каким-то магическим образом умела превращать нищету в роскошь, горе в радость и слезы в смех. Они были неразлучны. Настоящие друзья и союзники, заговорщики с собственным никому не понятным языком, состоявшим из немыслимой смеси греческих слов, провансальского диалекта и неаполитанского жаргона. И когда Мария выступала, Корри, оставшись одна, долгими летними вечерами приводила в порядок ее костюмы, ноты и составляла предполагаемые маршруты дальнейших странствий.

– Мой маленький импресарио, – с гордостью именовала ее мать. – Волшебная палочка! Что бы я без тебя делала?

И как бы поздно ни было, они выскальзывали на улицу и сидели в напоенной ароматами полутьме под огромной луной, распевая дуэты из «Паяцев» и лакомясь горьким шоколадом и монтелимарской нугой, добавляя к пиршеству ломти хлеба, припрятанные днем Корри, которая без зазрения совести таскала их с кухни отеля.

Корри улыбнулась. Оглядываясь назад, она была готова признать, что вела довольно странное существование. Ее воспитывали на сказках, любовных песнях и полуночных пикниках под кипарисами, так как же она могла удовлетвориться меньшим? И ни минуты об этом не жалела. То были чудесные дни, наполненные южным солнцем и пением матери. С тех пор солнечное сияние было для Корри неотделимо от человеческого голоса.

Правда, иногда мать начинала волноваться из-за того, что Корри совсем невежественна.

– Что я сделала с тобой, дорогая, – плакала она, с полупритворным отчаянием обнимая дочь. – Не научила тебя ничему, что должна знать женщина. Да ты даже готовить не умеешь!

– Зато умею многое другое.

Девочка нисколько не лукавила. Она могла ругаться на трех языках, как просоленный морской волк, сбивать цену не хуже марсельской рыбной торговки, петь на пустой желудок и находить друзей даже в пустыне.

– Нет-нет, все это не считается, – качала головой мать. Ее большой подвижный рот кривился в трагической маске или клоунской усмешке, и тогда Корри выкладывала козырную карту:

– У меня абсолютный слух.

Услышав эту фразу, мать обычно задумывалась, и в глазах под тяжелыми веками, такими же, как у Корри, загорался лукавый огонек. Она принималась смеяться и весело ерошила волосы дочери.

– В таком случае, дорогая, ты не пропадешь.

Обе были непоколебимо убеждены, что музыка важнее всего на свете. Или почти всего.

В последние месяцы жизни Мария отчаянно жаждала света и тепла. Корри каждый раз умудрялась снять комнату с балконом, выходившим на запад, чтобы мать, бледная и исхудавшая, могла посидеть на солнышке перед вечерним представлением. Она мечтала о таком месте, где никогда не заходит солнце и не бывает ночи. И Корри, если это было бы в ее силах, украла бы с неба светило и повесила под потолком. Но она была всего-навсего маленькой девочкой и не умела творить чудеса. Самое большее, что она могла сделать для матери, – принести стакан абсента, свернуться у ее ног и попросить рассказать об Антонио.

При упоминании его имени впалые щеки матери заливала краска, а глаза начинали сверкать.

– О, что это был за человек! Он знал все! Настоящий кудесник! А какие истории умел рассказывать!

И она принималась описывать жизнь Персея, убившего горгону Медузу со змеями вместо волос и освободившего деву от чудовища, Ясона, который отправился на край света в поисках Золотого Руна, и Орфея, певца, чья жена раньше времени сошла в подземный мир.

Потом мать вспоминала знакомство с Антонио, и то, как они полюбили друг друга с первого взгляда.

В полночь того же дня они сбежали: она – от унылого существования под серым небом, он – от давно тяготивших его обязательств, – чтобы осуществить свои мечты. Их ждало счастье. Счастье в маленьком белом домике на холме одного из греческих островов. Следующей весной, когда холмы покрылись голубыми облаками цветущих гиацинтов, родилась Корри. Антонио держал дочь на руках, неумело, но гордо.

– Знаешь, дорогая, он задирал нос, как настоящий генерал, – повторяла мать. Именно отец назвал ее Корой, римским вариантом имени Персефона. Так звали дочь богини земли, похищенную владыкой подземного царства. Он сделал ее своей женой и вынудил проводить каждые полгода в своем холодном темном дворце лишь потому, что она съела шесть зерен его граната.

– Я не стала бы ничего есть из его рук, – твердила Корри, – даже если бы умирала с голоду!

– Неужели, дорогая, – улыбалась Мария. – Откуда тебе знать?

Взор ее вновь затуманивался.

– Видишь ли, голод бывает разным. И не всегда возможно устоять.

Корри знала, что она имеет в виду годы, прожитые без Антонио.

– Почему он уехал, мама?

Именно этого она никак не понимала. Как решился Антонио покинуть мать, такую прекрасную, с золотисто-медовой кожей и черными, как ночь, волосами.

– Ты забываешь, дорогая, – вздыхала Мария, сжимая руку дочери. – Он был англичанин. Высокородный джентльмен. Хотел, чтобы мы поженились, но я отказалась. Его семья никогда бы меня не приняла. Но мне было все равно. Большего счастья, чем за эти два года, я не изведала. Мы жили бедно, но любили друг друга, и этого было достаточно. Однако когда родилась ты… он так много хотел для тебя! Все время волновался о будущем. Денег осталось совсем мало, я болела… он пытался раздобыть средства. Поэтому и вернулся, чтобы помириться с отцом, прийти к согласию. Я уговаривала его остаться. Глупая! Он англичанин, а для англичан чувство долга превыше всего. Я могла существовать на жалкие гроши, потому что любила.

И в этот момент Корри приняла одно из важнейших решений. Она ни за что не влюбится в богатого мужчину. Это слишком опасно. Лучше уж вообще обходиться без любви или встречаться с ровней.

– Я тревожусь за тебя, дорогая. Ты такая серьезная, такая спокойная… совсем как отец.

Вопрос витал в воздухе, оставаясь невысказанным: «Что станется с тобой, когда меня не будет…» В те ужасные дни, последовавшие за смертью матери, Корри начала понимать, что подразумевала Мария, утверждая, что голод бывает разным. В душе девочки поселилась мучительная ноющая пустота, которую ничем нельзя было заполнить. Даже имя, которым она гордилась, отняли. Одноклассницы посчитали его слишком странным, непонятным и труднопроизносимым и стали звать иностранку Корри. Девочке пришлось смириться. Когда-нибудь весь мир узнает, как ее зовут! Настанет день – и она снова убежит туда, где солнце яркое, а небо густо-синее.

Она ничего не рассказывала другим девочкам о родителях, инстинктивно понимая, что те вряд ли одобрят отношения между матерью и Антонио. Но зато поклялась следовать заветам мамы. Для олимпийских богов и богинь брак и любовь всегда были разными вещами. Мать наказывала ей жить так, точно смерти вообще нет. Жить, будто каждый день – весенний! О, это было почти невозможно. Корри хотелось умереть. Ей не с кем было поговорить. Никто не знал ее языка. И здесь не звучала музыка. Напевать или насвистывать строго воспрещалось. Все окутывали тишина и серый туман. Сухие английские голоса, безразличные английские лица, промозглая английская погода и строгие английские обычаи. Корри едва выжила. Но у нее нашлось достаточно сил. Она попросту удалилась в свой закрытый мирок, на созданную ею гору Олимп, обрела выносливость, научилась ни с кем не делиться секретами, но ненавидела каждую минуту, проведенную в школе. Девочке все время казалось, что ее похоронили заживо. Настоящее подземное царство.

Она не знала, что бы произошло, если бы все осталось по-прежнему. Возможно, так и не спустилась бы с воображаемой горы и осталась бы в безопасной крепости своих воспоминаний. Но случилось чудо. Крошечный лучик света проник во мрак тюрьмы, и Корри начала рваться к этому свету, расширяя маленькое отверстие, пока оттуда не хлынул поток золотистого сияния.

Корри медленно, благоговейно вынула из чемодана маленький, обернутый тканью сверток, извлекла небольшой кассетный магнитофон и осторожно поставила на комод. Рядом выстроилась драгоценная коллекция кассет. Кассеты по-французски – «коробки». И в самом деле коробки, где заключен чистый солнечный свет. В иной роскоши Корри не нуждалась.

Потому с непонятной ей самой робостью девушка взяла в руки наследство матери, осторожно, словно неразорвавшийся снаряд. Наконец она приняла решение. Время не пришло. Она не готова. Ее еще держит в оковах подземное царство.

С облегчением и некоторым разочарованием девушка отложила сверток. Она будет беречь его, как материнские туалеты, расшитые бисером и блестками. Как часто она укладывала их в дорогу, пересыпая лавандой, чтобы сохранить до того времени, когда снова начнутся приключения.

Захватив перо и бумагу, Корри подтащила стул к окну. На улице уже темнело. Капли дождя забрызгали стекло. Крыши влажно блестели. Одинокий воробушек прыгал по тротуару. Даже луна не освещала холодное черное небо.

Но Корри было все равно. Теперь ей нет дела до зимы. Скоро она окажется на воле, и тогда… все повторится сначала. Ее мечта о Ривьере исполнится.

Девушка подалась вперед, подышала на стекло, превратив капли в сияющие жемчужины.

Дорогой Арлекин!

У меня изменился адрес. Пиши на имя мистера Уитейкера, в адвокатскую контору «Харби, Джарндайс и Харби», Нью-сквер, Линколнз-Инн, Лондон. Удивлен? И это еще не все: у меня есть работа, отель и собственный адвокат!

Да, знаю, следовало бы подождать, но я просто не могла вынести мысли еще об одном зря потраченном лете. Я была готова на любое преступление, только чтобы вырваться из этого места. И я не преувеличиваю. Даже ты не в силах представить, что это означает – гулять по улицам, идти, куда захочется, делать все, что взбредет в голову. А Лондон… мне до сих пор еще не верится! Из окна, если встать на носочки, видно здание оперы. Все эти годы я не смела надеяться, что когда-нибудь здесь окажусь! Моя кровь кипит, подобно лучшему шампанскому! Кстати, я твердо решила, как только стану знаменитой, не буду пить ничего, кроме шампанского, и на ночь буду оставлять включенные люстры в каждой комнате! Никакой тьмы, никогда больше…

Что же до моей работы… вряд ли ты одобришь. Конечно, я мечу высоко, как ты и велел, но все же пришлось солгать. Ничего не собираюсь рассказывать, пока не удостоверюсь, что все обошлось. Но не волнуйся, это прекрасная практика для ролей субреток и оставляет много свободного времени (одну неделю утренняя смена, другую – вечерняя), а это самое главное.

Видел бы ты лицо мистера Уитейкера, когда я подписала бумаги и тем самым навсегда лишила себя блестящего будущего. Он явно посчитал, что я спятила! Бросаюсь очертя голову в новую жизнь, без денег, дома и семьи… Но мы-то знаем, что делаем, верно? Бедность бывает разная, а худшего места, чем моя школа, не придумаешь. Теперь же, глядя из окна, я чувствую себя такой близкой всем этим людям, отдыхающим в своих уютных жилищах за спущенными шторами. Может, они тоже мечтают о дальних странах, другой жизни… Но у меня иные грезы. И я обязательно постараюсь их осуществить.

Сумею ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за это? Не будь тебя, я давным-давно сдалась бы. И осталась в паутине тьмы навсегда… беспомощно билась бы крылышками о стекло.

Но сейчас… никаких денег, никаких правил! Никаких попыток написать тебе письмо под одеялом при свете фонарика, пока никто не видит! Я свободна, как птица, и, кажется, способна взмахнуть крыльями и полететь.

Твоя Коломбина.

Глава 2

– Тебе письмо, Корри.

Шеван, одна из множества горничных-ирландок, которых предпочитали нанимать в отеле, живущая рядом с Корри, протянула конверт, с любопытством поглядывая на тщательно выведенные буквы.

– Хорошие новости? – не выдержав, осведомилась она, но Корри только улыбнулась, сунула письмо в бездонный карман накрахмаленного фартука и спокойно продолжала завтракать. Намазав тост маслом, она положила сверху слой джема, стараясь действовать не спеша, чтобы никто не заметил ее волнения. Если кто-нибудь что-то заподозрит, ей конец! Горничные были готовы сутки напролет обсуждать свои и чужие романы: возможно, на них действовали роскошь и элегантность отеля, его долгая и блестящая история, а также имена прославленных постояльцев. Дягилев, Пикассо, Марлен Дитрих, Мэрилин Монро… все подпадали под старомодное очарование «Савоя». Магараджи и министры, принцы и короли ходили по этим коридорам, но сама Корри была слишком занята, чтобы обращать внимание на подобные глупости. Приходилось работать, работать с утра до вечера, так что на развлечения не оставалось времени.

– Я сегодня иду за покупками на Оксфорд-стрит, – сообщила Шеван. – Никто не хочет составить мне компанию? Как насчет тебя, Корри?

– Мне еще не платили жалованья.

– Можешь просто приглядеть что-нибудь. В крайнем случае я одолжу, – настаивала Шеван, простодушно глядя на нее круглыми голубыми глазами.

– Как-нибудь в другой раз, – улыбнулась Корри.

Шеван подтолкнула соседку, и девушки обменялись многозначительными взглядами. Немудрено – Корри знала, что остальные горничные убеждены, будто у нее есть любовник. В каком-то смысле они правы: у нее действительно требовательный, неумолимый, беспощадный любовник, которому она посвятила жизнь. Корри встречалась с ним каждый день в детской комнате, когда помещение пустовало. Деревянные панели прекрасно поглощали звук, как бы громко и выразительно ни пела Корри. Единственным свидетелем ее упражнений был Каспар, огромный черный кот, ее молчаливый слушатель. Своим недобрительным критическим взглядом он был способен подвигнуть ее на штурм новых высот, и за это Корри очень его ценила.

При первой удобной возможности она встала из-за стола. Пора приступать к работе. Только после репетиции она позволит себе роскошь прочитать письмо. Полная предвкушения чуда, Корри принялась убирать номера. Теперь, после второй недели пребывания в отеле, каждая комната была ей знакома, словно стала близким другом. Обстановка и мебель были везде разными, общей оставалась особая, присущая исключительно «Савою» атмосфера. Все здесь было лучшим, от антикварных гравюр на стенах до старомодно просторных апартаментов с огромными гардеробами, в которые могли легко поместиться неподъемные сундуки прошлого века. Стиль «Савоя» можно было определить одним словом – простота. Простота и скромность, присущие лишь очень дорогим вещам, от белоснежного кастильского мыла в ванных до пушистых махровых халатов с крошечными черными буковками, составлявшими название отеля.

Всего за две недели Корри научилась мгновенно исчезать при виде постояльца, начищать до блеска позолоченные дверные ручки, узнала, в чем разница между метрдотелем и его помощником, между официантом ресторана и официантом из обслуживания номеров, о давней вражде между «Гриль-рум» и «Речным рестораном» (служащие последнего хвастались лучшим видом из окон, штат гриль-бара утверждал, что только у них перебывало так много знаменитостей). Девушка увидела просторные кухни, где французские, австрийские и итальянские повара обменивались замечаниями на немыслимой смеси языков и где когда-то знаменитый шеф-повар Эскофье изобрел персиковый десерт «Мельба», названный так в честь Нелли Мельба, известной оперной певицы. Корри узнала, что у каждого предмета мебели, каждого ковра имеется дубликат на складе, чтобы при необходимости все можно было тотчас же заменить. И что бармен в «Американском баре» помнит наизусть рецепте! ста тринадцати различных коктейлей. И что рестораны отеля могут выполнить любой заказ гостя, даже если это рыба, которая водится исключительно в озере Виктория. В «Савое» имелись собственная водокачка и прачечная, здесь делали колбасы и мороженое, выпекали хлеб, мололи кофе, а что говорить о винных погребах, располагавшихся в подземельях бывшего Савойского дворца, под самой Темзой! Но пожалуй, удивительнее всего было то, что в век, когда ручной труд так дорог, на каждого постояльца приходилось трое человек обслуги.

Отель казался Корри огромным лайнером, плывущим вне времени и пространства. Гости приезжали и уезжали, но Савой оставался таким же, готовым принять своих прославленных посетителей.

Наконец все было сделано. Корри поставила последний поднос с остатками завтрака, уставленный костяным уорчестерским фарфором, расписанным тонкими золотыми линиями и гондольерами в алом с золотом костюмах, перед дверью номера, где его заберет официант, и вернулась с тележкой в служебное помещение, снабженное всеми орудиями труда гостиничной прислуги, от подъемника с горячими и холодными полочками до машинки для колки льда, которым обкладывают устриц. Там уже стояла Шеван со стопкой чистых полотенец.

– Да ты просто молния! Еще только полдень!

– Мне повезло. Все номера были пусты.

Гости часто оставались в номерах почти весь день, а это означало, что горничные не имеют права нарушать их покой. Утверждали даже, что горничная как-то преспокойно застлала постель, не обращая внимания на спящего постояльца, который позабыл вывесить табличку «Не беспокоить» и не опустил шторы.

– Выпьешь чашечку чая? Или у тебя нет времени? В комнате хранились запасы минеральной воды, чая, кофе, печенья, фруктов и хлеба.

– Нет, надо бежать, – торопливо отговорилась Корри.

Шеван проводила ее завистливым взглядом. Корри бесшумно метнулась по коридору. Письмо, первое с того дня, как она появилась в «Савое», казалось, вот-вот прожжет дыру в переднике.

Добежав до лестницы, ведущей в помещения для обслуги, девушка нерешительно остановилась. Почему-то ей не хотелось возвращаться в убогую каморку. Вряд ли горничная уже успела там убрать… и в любом случае письмо Арлекина заслуживало лучшей обстановки. Где можно прочесть его, не спеша и наслаждаясь каждой строчкой? В столовой полно народа, а постояльцы не должны видеть ее стоящей без дела в коридоре.

После долгих раздумий девушка наконец отважилась. Стараясь не попасться на глаза старшей по этажу, она села в лифт и поднялась на четвертый этаж, где располагались суперлюксы с видом на Темзу.

Корри, с заколотившимся сердцем, открыла дверь апартаментов Марии Каллас, скользнула внутрь и, повернув ключ в замке, прислонилась к стене, тяжело дыша. Люкс был отделан в неярких зеленых тонах; панели декорированы зеркалами в изящных рамках. Тишину нарушали только смех и музыка, доносившиеся с прогулочных катеров. Комната так и сияла – сквозь французские шторы лился солнечный свет, отражаясь от атласа и красного дерева, высвечивая барельеф на камине серого мрамора. Корри, немного успокоившись, решительно подавила желание сбросить туфли и утонуть в гигантском кресле, словно манившем присесть. Белые нарциссы, красовавшиеся в вазе на низком столике, казалось, были высечены из мрамора и никогда не завянут.

Девушка робко присела за письменный стол с обтянутой кожей столешницей и сунула руку в карман. В конверте, пересланном адвокатом, лежал другой, из дорогой французской бумаги, чуть потрескивающий под рукой. Корри благоговейно дотронулась до него, наслаждаясь характерной текстурой, вспоминая все предыдущие письма, хрупкий бумажный мостик, ариаднину нить, медленно, но неуклонно показывающую дорогу назад, в реальный мир. И тут нетерпение охватило ее с новой силой. Она просто не может больше ждать!

Корри взяла нож из слоновой кости для разрезания бумаг и вскрыла конверт.

Моя дорогая маленькая Коломбина!

Работа, отель, адвокат… что дальше?! Ты поистине неисчерпаемый источник сюрпризов! И говоря по правде, как я могу не одобрить все это?! Единственное, чего я опасаюсь, – уж не связана ли твоя работа с пением? Помни, это самый опасный момент в твоей карьере. Ты еще очень молода, а голос можно поставить или навек потерять меньше чем за год. Пожалуйста, если можно, дождись мистера Бейера.

Что же касается остального, я рад, что ты без сожаления избавилась от мифического наследства.

Ожидание парализует мозг и волю, а тебе необходимо быть свободной, обрести голос, испытать свои возможности в полную силу. Но бедный мистер Уитейкер… как мне его жаль! Надеюсь, ты не напугала его до смерти, поскольку вполне на это способна. Слишком хорошо я знаю свою Коломбину. Терпение не относится к сильным сторонам твоего характера. Но поверь, я не променял бы тебя на все сокровища мира.

Да, должен признать, что преклоняюсь перед тобой. Удивлен, потрясен, но мне немного грустно – очень тяжело находиться в неведении о том, что с тобой и чем ты занимаешься. Мы долго-долго были почти родственниками. А теперь моя Коломбина стала взрослой женщиной, у нее своя жизнь, и я чувствую себя так, будто ты покинула отчий дом. Смогу ли я быстро отыскать тебя, если заболеешь, попадешь в беду и будешь нуждаться в помощи? Конечно, это нелепо, но видишь ли, ты слишком много значишь для меня, моя Коломбина.

И не стоит меня благодарить. Я бы хотел сделать для тебя много больше, но понимаю и уважаю твое желание стать независимой. Мы похожи и в этом… как во всем остальном. Поверь, за эти годы ты дала мне столько же, сколько я тебе, если не больше. И ты ничем мне не обязана. Мы равны. Моя жизнь была бы скучна и уныла без тебя, маленькая нетерпеливая подружка.

Прошлой ночью было полнолуние. Я думал о тебе, сидя у окна.

Арлекин.

P.S. Не забудь: «Милая и сладостная» Скарлатти и «Мои прекрасные лилии» Кассини. Четкие гласные и тосканский акцент. Я настаиваю.

Корри улыбнулась и, скомкав письмо, без малейших колебаний положила его в пепельницу и подожгла. Спираль лохматого дыма, оранжевая вспышка – и кучка пепла. Все. Именно он просил ее делать это. С самого начала.

Мои письма – только для тебя. Думай о них, как о голосе друга, доносящемся сквозь пространство. Только так и не иначе.

Корри поняла. Их отношения спрятаны в тайниках души, там, куда никто не сможет добраться. Будто песня, пропетая вполголоса и лишь однажды. Все равно она помнит каждое слово, как свое собственное.

Девушка широко распахнула окно. Раскинувшиеся за темным силуэтом Иглы Клеопатры, которую стерегли близнецы сфинксы, Эмбанкмент-Гарденз с эстрадой для оркестра и величественной статуей в парике казались окутанными туманом. Небо было свинцово-серого цвета.

Корри высыпала пепел себе на ладонь и высунула руку из окна. Невесомые лепестки поплыли по ветру. О Арлекин, тебе ничто не грозит. Мой брат, мой друг, моя тайна…

Девушка с улыбкой уселась за стол и, повинуясь внезапному порыву, подвинула к себе перо и бумагу. Она удивит его бланком «Савоя» и здесь, в тишине и покое, сможет написать ответ.

Дорогой Арлекин…

Корри нахмурилась. В ручке не осталось чернил! Она открыла ящик стола, где обычно хранилось все необходимое, и, к собственному ужасу, услышала за дверью шаги и невнятные голоса. Девушка замерла, моля Бога о том, чтобы неизвестные прошли мимо. Но чуда не случилось. Кто-то пытается открыть дверь!

Душа Корри ушла в пятки. Девушка огляделась в поисках убежища. Она была готова поклясться, что номер никто не занимал… Конечно, следовало бы проверить, но она очень торопилась вскрыть письмо. Слишком поздно Корри увидела книгу, лежавшую на одном из столиков у большого кресла. И нарциссы.

Белоснежные, а не золотисто-белые, как в других букетах. Можно было бы догадаться.

Надо немедленно спрятаться. Вероятно, постояльцы захотели принять душ перед обедом… Но Корри прекрасно понимала – те, кому по карману подобные люксы, вполне могут позволить себе роскошь заказать обед в номер.

Времени не осталось. Дверь распахнулась, и девушка едва успела смять листок с именем Арлекина, сунуть его в карман и вскочить.

– Хотелось бы знать, что вы здесь делаете?

Она в жизни не слышала такого ледяного голоса с легким, трудноопределимым акцентом. На пороге, словно окаменев, застыл высокий темноволосый мужчина, со странными светло-серыми, почти прозрачными глазами. Очевидно, он уже хотел было предложить руку спутнице, но в этот момент заметил непрошеную гостью.

– Я… я только что закончила убирать номер, сэр, – промямлила девушка, зная, насколько неубедительны ее объяснения. Если бы она говорила правду, дверь была бы приоткрыта, а на ручке висел бы специальный зеленый обруч.

– Понятно.

Постоялец бесстрастно обвел взглядом комнату и чуть прищурился при виде полуоткрытого ящика. Тишина становилась поистине зловещей.

Корри торопливо задвинула ящик, чувствуя, как щеки предательски заливает краска. Очевидно, незнакомец предположил, что она шарила в его вещах или, того хуже, пробралась в номер, чтобы поживиться чем-нибудь ценным.

– Я…

– Довольно, – оборвал ее мужчина и с каменным лицом шагнул вперед.

Корри испуганно отступила, против воли замечая изумительный покрой светло-серого костюма, в тон этим соколиным глазам с темным кольцом, окружавшим радужку, хищную грацию его движений. Она также обнаружила, что он смотрит как бы сквозь нее.

Мужчина, будто отбросив ее пренебрежительным жестом, пригласил в комнату свою спутницу, миловидную блондинку с ласковыми голубыми глазами, одетую в дорогое кашемировое платье медово-золотистого цвета, идеально гармонирующее с ее волосами. Корри подумалось, что женщина выглядит бесцветной и неинтересной, хотя сама чувствовала себя жалкой оборванкой, маленьким ничтожеством, пусть и знала при этом, что не сделала ничего дурного.

– Вы…

Корри подпрыгнула. Опять этот кинжально-резкий голос! Мужчина показал на дверь:

– Вон.

Однако уязвленная Корри не пошевелилась:

– Вы не дали мне возможности объясниться…

Постоялец поднял темную бровь:

– Не сомневаюсь, у вас, конечно, приготовлена достаточно правдоподобная версия, – с холодной учтивостью заметил он. – Но, к сожалению, я не расположен выслушивать какие бы то ни было объяснения, поскольку прекрасно знаю все, что вы можете сказать.

– Дорогой, – умоляюще попросила женщина, и, увидев ее лицо, Корри испытала настоящее потрясение. В этих чистых васильковых глазах светилось неприкрытое, почти рабское обожание. Мгновенная жалость стиснула сердце девушки. Как могут женщины быть настолько глупы? Полюбить такого мужчину – бездушного, бессердечного, надменного… Да он просто айсберг. И по его небрежной вежливости было ясно, что ее любовь остается безответной. Бедняжка, он никогда не даст ей счастья. Их роман скоро закончится, и, вполне возможно, это к лучшему для незнакомки.

Мужчина, как и ожидала Корри, не обратил никакого внимания на вмешательство спутницы.

– Я сочту своим долгом сообщить обо всем вашему начальству.

Корри вздрогнула.

– Но это несправедливо. Я ничего не сделала, – рассердилась она. Теперь не до реверансов – приходилось защищаться.

– Неужели? – насмешливо бросил он, и Корри сжалась как от оскорбления. Она для него, кажется, вообще не существует!

Взбешенная, Корри громко выпалила:

– Я не воровка!

– Предлагаю немедленно отправиться к управительнице, и пусть она решает, кто вы на самом деле, – пожал плечами мужчина, не глядя на нее.

– Но я потеряю работу!

– Вам следовало бы подумать об этом раньше.

Глаза Корри обожгли слезы ярости, но девушка постаралась не выказать страха. Мужчина потянулся к кнопке:

– Хотите, чтоб я вызвал ваше начальство?

– Нет. Я ухожу, – обронила Корри, пытаясь говорить спокойно. – Но напоследок постараюсь объяснить кое-что.

Постоялец хладнокровно нажал кнопку. Но Корри этим не запугаешь! Если ей и предстоит потерять работу, то по крайней мере она не сдастся без боя! Хотя бы однажды в жизни она забудет о сдержанности и выскажет все, что думает об этом человеке.

– Даже будь я воровкой, – презрительно фыркнула Корри, направляясь к двери, – вам нечего беспокоиться. – Она набрала в грудь побольше воздуха; голос дрожал от неприкрытого волнения: – Вряд ли у вас найдется что-то стоящее!

Девушка громко хлопнула дверью, успев в последний раз увидеть лицо незнакомца. В его до сих пор непроницаемых, мертвенно-холодных глазах вспыхнули странные искорки то ли негодования, то ли любопытства… скорее всего неприязни.

Подгоняемая праведным гневом, Корри переступила порог своей комнатушки и, только оставшись одна, с ужасом осознала, что произошло. Мало того, что она ворвалась в чужой номер, нарушив главную заповедь отеля, но к тому же еще и нагрубила постояльцу, пусть и вполне заслуженно. Как только главный управляющий узнает об этом, ее немедленно рассчитают.

Сердце Корри оборвалось, и она ощутила, как много значит для нее это место, столь идеально отвечающее ее требованиям. Она так любила неброскую элегантность отеля. Как трудно будет привыкнуть к обычной жизни! Конечно, чудовище, поселившееся в апартаментах Каллас, не узнает, насколько тяжело скажется на ней потеря работы, но ведь ему абсолютно это безразлично. Она хорошо изучила подобных типов. Если бы она умоляла и рыдала, он, вероятно, снизошел бы до того, чтобы даровать ей прощение, но никакие силы на земле не вынудят Корри доставить ему такое удовольствие.

Девушка машинально опустилась на кровать. Мысли лихорадочно метались. Что ни говори, а она сама во всем виновата. Пренебрегла своим непреложным правилом: молчание, скрытность, изворотливость. Если хочешь оставаться свободной в собственном понимании этого слова, необходимо быть осторожной и осмотрительной, как партизан на вражеской территории. Теперь же ее хитроумный план с треском провалился.

Но Корри так легко не сломить. К тому же у нее есть одно преимущество. Сегодня суббота, и у старшей выходной. Этого тот дьявол просто не мог знать, так что Корри выиграла несколько часов. За это время надо успеть как можно больше. Арлекин всегда говорил: хочешь ретироваться – сделай два шага вперед. Логически рассуждая, настал самый подходящий момент для величайшей аферы в ее жизни.

И Корри, не дав себе времени передумать, взяла с комода длинную плоскую картонку. Крышка легко поднялась, и в комнате повеяло любимыми духами матери. «Бег времени». Почти неуловимый сладостно-горький изысканный аромат средиземноморских ночей. Она вспомнила, как совсем девчонкой любила наблюдать за матерью, когда та одевалась к вечеру. Мария обычно слегка притрагивалась пробочкой к запястьям и груди и лишь потом очень аккуратно румянила себе щеки.

Девушка осторожно сняла несколько слоев серой папиросной бумаги, будто перелистывая страницы старого дневника. Из-под них показалась играющая всеми цветами радуги ткань. Корри совсем забыла, как она отражает свет, подобно черной жемчужине.

Девушка, едва дыша, извлекла роскошное платье, окутавшее ее руки сверкающим водопадом, и бережно уложила на постель. Вот оно, во всей своей великолепной, роковой славе. Талисман. Фамильная драгоценность. Баленсьяга[4]. Наряд, сияющий оттенками полуночного неба или рыбы в глубоком темном море. В складках прошитого черными нитями шелка сверкали зеленые, серебряные и фиолетовые всполохи, как молнии среди грозовых туч.

Корри благоговейно подняла платье за плечики и приложила к себе. Цвета ежеминутно менялись, словно живые. Баленсьяга. Платье всегда распаковывали и укладывали в первую очередь. Даже если мать и дочь бежали из отеля под покровом ночи, оставляя почти все вещи в счет непомерно возросшего долга, это платье всегда было с ними. Их общий секрет, тайный порок, символ блестящего прошлого, надежд на будущее. И вот теперь оно в ее руках, бессильно повисшее, невинное с виду, будто чаша с отравленным вином.

– Это, – говаривала мать, дотрагиваясь до жесткого шелка с чем-то вроде гордости, но так осторожно, как если бы оно могло внезапно ее укусить, – это надо надевать лишь в самом крайнем случае.

Она надолго замолкала, любуясь смелым покроем, вспоминая о целом состоянии, уплаченном за платье, но более всего горюя об Антонио, настоявшем, чтобы она купила безумно дорогой наряд в тот единственный проведенный в Париже день. И все лишь потому, что он так шел к ее золотистой коже…

Корри, охваченная внезапным сомнением, снова разложила платье на кровати. Осмелится ли она его надеть? Оно скорее пристало взрослой женщине, уверенной в себе и своих силах. Даже мать взирала на него с почтительным восторгом. И надевала всего однажды, хотя сказала потом что оно из тех туалетов, о которых можно только мечтать.

Что же, существует единственный способ выяснить, так ли это.

Корри быстро сняла униформу горничной. Прохладная ткань скользнула по плечам, и девушка почему-то ощутила, что пересекла некий рубеж и отныне жизнь уже никогда не будет прежней. Почти не помня себя, она извернулась, чтобы застегнуть ряд крючков на спине. Кроме платья, в картонке оказалась еще пара вечерних босоножек из кожи ящерицы, с высокими, чересчур высокими для нее каблуками.

– Ни одна женщина не может считать себя таковой, – наставляла мать, – если не пройдется на шпильках по Елисейским полям в час пик.

Так вот каково это – быть женщиной! Да она едва держится на ногах!

Корри сосредоточилась, стараясь привыкнуть к новому положению, чувствуя, как тягучее напряжение растекается от щиколоток по спине. Сделав первый робкий шажок, она повернулась к зеркалу.

Глаза девушки широко распахнулись. Застыв на месте, она зачарованно всмотрелась в свое отражение. Перед ней стояла высокая элегантная незнакомка. Корри казалась старше, стройнее и неизмеримо более умудренной жизнью. Хрупкие плечи открыты, талия такая тонкая, что того гляди переломится. Она никогда раньше не замечала, какая у нее белая кожа, резко оттеняющая непроглядный мрак волос.

Корри подошла ближе. Она словно очутилась в центре радужной бури. Платье с каждым движением меняло цвета, подчеркивая густую синеву ее глаз блестящими волнами, то зелеными, то фиолетовыми. Корри выглядела чужеземной принцессой, манящей, опасной, уязвимой и в то же время уверенной в себе, будто змея в своей сверкающей чешуе.

Корри нерешительно отступила, заметив, как поднимается и опускается лиф платья, готовый, кажется, в любое мгновение явить взору таящиеся в нем сокровища. Она едва могла дышать, но понимала, что ради этого платья можно стерпеть и не такие неудобства. Шуршание шелка звучало в ушах десятками тоненьких голосов. Она прошлась, чуть покачивая бедрами, так легко, точно шагала по воздуху. Потом оглянулась, пораженная прекрасными очертаниями длинной стройной шеи, огромным треугольным вырезом до самой талии. Спина будто говорила: «Я твоя», а перед добавлял: «Если поймаешь». Предательское, обманчивое платье, которое соберет и удержит в себе весь свет, наполнивший комнату. В нем она казалась себе матадором, вампиром, темным ангелом, демоном зла.

По обнаженной спине прошел холодок предчувствия. Сомнения одолели девушку с новой силой. Вот оно, воплощенное искушение… призванное привлекать взоры, разбивать сердца, похищать души. Но к чему это приведет?

Крайний случай. Так велела мать.

Корри заставила себя оторваться от зеркала. Впереди столько дел, нельзя терять времени! Сейчас на ней всего-навсего другая униформа, средство получить то, чего она хочет, ключ к заветной двери.

Корри, нахмурившись, свернула волосы в узел и надежно сколола шпильками.

На улице уже стемнело. Девушка глянула на часы, поспешно расстегнула ремешок и оставила их на комоде. Пора идти.

Медленно ступая на непривычных каблуках, она спустилась по лестнице в огромный холл. При ее появлении воцарилась мертвая тишина. Корри глядела прямо перед собой, хотя сердце выбивало тревожный ритм. Она не боялась, что кто-то из обслуги увидит ее, – все равно ей нечего терять. Когда она проходила мимо стойки портье, раздался всеобщий полустон, полувздох, завистливый и оценивающий одновременно. По коже поползли мурашки. Тяжелый узел волос оттягивал голову, но Корри лишь грациозно вздернула подбородок. От нее словно исходило некое внутреннее сияние, и швейцар, завидев девушку, поспешил почтительно придержать двери. Корри улыбнулась. Если бы он только знал…

– Гай!

Гай де Шардонне устало поднял голову. Они заказали ужин: копченую лососину, дыню, седло барашка, спаржу, свежий хлеб, лучший в Лондоне, и вкусное несоленое деревенское масло. Но стоило Гаю услышать этот страдальческий голос, как у него мгновенно пропал аппетит. Как знакомо и давно надоело!

– Все кончено, не так ли?

Он долго бесстрастно разглядывал ее. Красивая, очаровательная, холеная женщина, прекрасно одетая, идеальная спутница…

Гай вздохнул:

– Как скажешь, cherie[5].

Его прищуренные глаза ничего при этом не выражали.

– Ты невозможен, – чуть хрипловато пожаловалась она и отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Не понимаю. Чем я тебе не угодила?

Гай сжал ее пальцы:

– Ты само совершенство.

– Ты не любишь меня, – простонала она, выдергивая руку.

– О Виктория…

Женщина прикусила губку:

– Знаю, Мучаюсь, как влюбленная школьница, но ничего не могу поделать. Это все ты, ты виноват! Ненавижу себя, но от этого не легче! Я влюблена в тебя. И стараюсь покорить. Чтобы ты был только моим.

Гай уставился на длинный ряд столиков, накрытых безупречно чистыми розовыми скатертями, сверкающих серебром и хрусталем, но тут же перевел тоскливый взгляд на реку. В темной воде играли причудливые отблески света. Если бы только он мог исчезнуть, затеряться в этих волнах, позволить неспешному течению нести его к морю…

– Гай, пожалуйста…

– Ты ведь знаешь, каков я, – спокойно, невыразительно пробормотал он. – Я с самого начала предупреждал, что влюбляться в меня опасно. И совершенно не желал этого.

– Слова…

Виктория беспомощно отмахнулась и, не докончив фразу, принялась нервно вертеть в пальцах серебряную солонку. Глаза подозрительно поблескивали.

– Если потребуешь, я оставлю Ричарда. Только скажи…

– Нет, – торопливо и резко перебил Гай. – Сколько раз повторять? О женитьбе не может быть и речи.

Женщина съежилась. По щекам медленно поползли слезы. Гай молча наблюдал за ней.

– Как ты жесток!

Гай пожал плечами:

– Во всяком случае, не намеренно. Я всего лишь сказал правду.

Он вдруг почувствовал, что смертельно устал и так измучен, что почти не в силах говорить. Все повторяется снова и снова. Доколе ему придется переживать эти мгновения, неизбежный третий акт плохой мелодрамы?

Гул голосов постепенно стихал, в зале будто потемнело.

– Тебе никто не нужен.

– Совершенно верно.

Он быстро встал, жестом велел официанту принести пальто Виктории и учтиво накинул ей на плечи легкую ткань из шерсти ламы. Виктория машинально поднялась. Гай взял ее под локоть, и она едва не отшатнулась от его прикосновения, безразличного, как удар мимоходом.

– Ты наблюдательна, Виктория. Мне действительно никто не нужен. Даже я сам.

Пустота в прозрачно-серых глазах казалась поистине леденящей. В ушах Виктории неожиданно зазвучал его голос, произносящий нежные слова в минуты страсти. Ласки этих длинных сильных пальцев, запах его кожи…

– Я обидела тебя, – прошептала она. Гай, все такой же неизменно вежливый, повел ее к выходу.

– Нет, – с легким сожалением ответил он. – И не думай об этом, Виктория.

Ей почему-то стало легче, словно стальная змея, обвившая сердце, чуть разжала кольца. Он по-своему добр к ней. И она вовсе не теряет его. Потому что Гай никогда ей не принадлежал.

– Я буду скучать по тебе, Гай.

Он поднес к губам ее ладонь:

– И я тоже.

Провожая Викторию к выходу, Гай против всякой очевидности надеялся, что это окажется правдой. Он помог ей сесть в такси, ожидая, пока пройдет оцепенение, сковавшее душу. Как бы он хотел вновь почувствовать… но что? Боль, грусть, одиночество… все, что отпущено ему судьбой.

Такси исчезло в темноте. Виктория не оглянулась. Не махнула на прощание рукой. Гай попытался запечатлеть в памяти ее лицо, сохранить что-то теплое, человечное, отличавшее их отношения. Голубые глаза, очень красивые…

Он стоял, глядя в пустоту, не замечая главного швейцара, маячившего поблизости. Кажется, пошел снег.

«И никто, никто не может ранить меня», – с безнадежностью подумал Гай. Там, где он, всегда царит зима.

Гай немного поколебался, решая, не вернуться ли ему в номер. Нет. Сегодня он хочет презреть ее муки и собственное безразличие ко всему на свете. Хочет тепла, света и веселого общества. Иначе он, пожалуй, вообще забудет о том, что еще жив.

Глава 3

Громадная хрустальная люстра медленно потухла. Все разговоры мгновенно стихли, и воцарилась выжидательная тишина. Тьма опустилась на огромный алый с золотом зрительный зал. Лишь иногда кое-где сверкали бриллианты да слышался нервный кашель. Театр от партера до галерки был забит публикой.

Корри, сидевшая высоко, в одной из самых престижных, обитых красным плюшем лож, тихо удовлетворенно вздохнула, успев мимолетно пожалеть настоящего хозяина ложи, не позаботившегося явиться на премьеру. Билеты шли за двойную цену и были распроданы задолго до сегодняшней ночи. Но Корри сумела ловко воспользоваться его промахом. Конечно, билета у нее не было, но девушка с надменно-скучающим видом замешалась в толпу зрителей, возвращавшихся из театрального буфета, и быстро убедила капельдинера, что лучше будет пропустить эту высокомерную молодую леди в ложу, которая, если верить, была снята на ее имя, чем оскорбить юную аристократку неуместным подозрением.

И вот оркестр заиграл первые такты увертюры, бархатный занавес с бело-золотой королевской монограммой бесшумно раздвинулся. Корри мгновенно забыла о бесконечных минутах, проведенных в укромных уголках и дамской раздевалке, пока из зрительного зала доносились звуки волшебной музыки. Ничего, зато теперь она здесь! Когда публика расселась по местам, девушка в два счета нашла незанятую ложу, а остальное было легче легкого.

Огни рампы сверкали ярче драгоценностей, и если в душе еще оставались сомнения, сейчас они исчезли. Это ее мир. То место, где всегда, даже зимней ночью, сияет солнце.

Сцена представлялась ей долгожданным оазисом. Все цвета становились ярче под лучами прожекторов. Как она хотела быть в этот момент рядом с паяцем в шутовском костюме, чувствовать тепло ослепительных лучей на обнаженных руках, ощущать волнение и трепет публики. Недаром мать называла зрителей стоглавым чудовищем, голодным и неутомимым, которого нужно кормить и ласкать, пока оно не станет мурлыкать и тереться о твою ногу.

Корри сбросила туфли и в восторге пошевелила пальцами. За всю свою жизнь она еще не была так счастлива. Это ее дом. Родной дом. Вот чего она всегда хотела! Золотая фантазия, пир воображения и романтики.

Она так увлеклась, что не услышала негромкого стука открывшейся двери. Но холодный ветерок, обжегший кожу, заставил ее раздраженно обернуться. В ложе появился мужчина и неподвижно застыл в темноте.

– Ш-ш-ш, – повелительно шикнула Корри, поднося палец к губам. Наверняка капельдинер, который ищет, где бы присесть и спокойно покурить. Ничего у него не выйдет! И почему он не закрыл дверь?

– Можете остаться, только, ради Бога, закройте дверь!

Незнакомец молча подчинился и устроился в глубине ложи. Удовлетворенная, Корри повернулась к нему спиной и погрузилась в волны музыки. Певец исполнял пролог с такой потрясающей силой, что Корри поежилась от озноба. Конечно, теперь она знала, что «Паяцы» вовсе не великая опера и даже не очень хорошая. Нелепый сюжет, не слишком мелодичная музыка… но обладающая тем не менее непонятной магией. Опера для людей из плоти и крови, прямых, честных, истинных неаполитанцев, не привыкших скрывать свои чувства. Такую музыку невозможно ни презирать, ни отвергать. Что бы там ни твердили критики, но Леонкавалло будет жить в веках, хотя бы как автор этой единственной оперы. Трудно устоять перед немыслимой смесью страсти, пафоса и трагических эмоций.

Музыка утверждала, что любовь реальна, как и слезы, и сегодня ночью зрители и актеры станут смеяться и рыдать вместе, точно братья. Все мы обычные люди и дышим одним воздухом…

Пролог закончился. Паяцы, беспечные, как дети, с хохотом, веселыми криками и свистом высыпали на сцену. Корри подалась вперед, упиваясь звуками фанфар и грохотом старого барабана. Сейчас ее наполняло дикое, безудержное возбуждение. Казалось, еще минута, и она спрыгнет на сцену, чтобы веселиться вместе с паяцами. Там уже кружились хорошенькая Недда, которой предстоит исполнить роль Коломбины в спектакле на деревенской площади, ее грубиян муж Канио в белом костюме Пьеро и любовник Сильвио в плаще и маске Арлекина.

Корри снова вздрогнула. Что бы ни говорил Арлекин, она понимала: если бы не он, ее здесь не было бы. Она бесповоротно упустила бы свой шанс. Гигантская волна благодарности и тепла накрыла ее. Два незнакомца, Арлекин и давно скончавшийся Леонкавалло, спасли ей жизнь.

Ибо есть разница между жизнью и существованием. Существование – именно то, что ожидало Корри после смерти матери. В голове билась лишь одна мысль – сбежать. У нее не было планов. Просто в одно серое зимнее утро она перешагнула порог, добралась до ближайшего морского порта и села на торговое судно, отправлявшееся на юг. Но ее обнаружили. Корри с мучительной ясностью вспомнила ту минуту, когда переминалась с ноги на ногу в крошечной захламленной каюте казначея, униженно, словно заключенный – наказания, дожидаясь, пока тот передаст радиограмму властям порта. На письменном столе стояла высокая граненая бутылка, в которой еще оставалось на два пальца зеленого абсента, совсем не по-английски яркого, как трава по другую сторону забора.

И тут ее осенило. Безжалостно выплеснув содержимое бутылки в иллюминатор, девочка схватила со стола ручку с бумагой. Ее последний шанс. Она понимала это неким инстинктом, рожденным отчаянием и горестным одиночеством. Должен же найтись хоть кто-то в целом мире, до кого дойдет ее призыв о помощи!

Но что написать? Ни на одном знакомом языке невозможно, немыслимо передать, что она чувствовала в ту минуту.

Наконец Корри решилась. Быстро, царапая пером бумагу, она набросала несколько тактов из оперы «Паяцы». Ария Коломбины. Ее любимая. Там, где поется о птицах, улетающих в неведомые дали в поисках земли, до которой им не суждено добраться.

Под нотными знаками Корри аккуратным почерком вывела свое имя и адрес. За переборкой послышались шаги казначея, и девочка, наспех закупорив бутылку, швырнула ее в море.

Всю дорогу назад, в заточение, она думала о бутылке, подскакивающей на ленивых волнах Гольфстрима, медленно уносимой течением на юг. Возможно, и ей, как тем птицам из арии, никогда не увидеть желанного берега. Но Корри по крайней мере попыталась чего-то добиться. Ее вера в чудеса вновь возродилась.

Зима сменилась весной, поздней и холодной, предвестницей дождливого пасмурного лета. Но Корри каждый вечер на сон грядущий вспоминала о бутылке, сверкавшей, будто драгоценность, в темных волнах.

Как-то осенним промозглым вечером Корри позвали в кабинет директрисы. На столе лежала доставленная на ее имя посылка без обратного адреса – объемистый тяжелый сверток, обклеенный французскими марками. Директриса с видом человека, готового к самому худшему, следила, как Корри разрезает шпагат и разворачивает бумагу. Потрясенная девочка увидела… бутылку из-под абсента. Неодобрение в глазах директрисы сменилось неподдельным ужасом. Правда, бутылка на первый взгляд была пуста, но все же…

– Что за глупые шутки! – бросила она, брезгливо взяв бутылку за горлышко двумя пальцами и явно собираясь швырнуть ее в корзину.

– Нет!

Корри, удивляясь собственной смелости, спокойно взяла бутылку у директрисы. К пробке все еще липли песчинки. В самой бутылке что-то было… Светло-синяя бумажка, свернутая трубочкой, – два билета на вечернее представление оперы «Паяцы» в «Ковент-Гарден». На обратной стороне одного билета было размашисто написано:

«От Арлекина».

Конечно, ей не позволили ехать. Директриса, не знавшая о ее ночных пикниках под сенью кипарисов, объявила, что спектакль кончается слишком поздно и в любом случае девушке не подобает принимать подарки от незнакомых людей. Корри не протестовала. Не было смысла объяснять, что на зов Коломбины откликнулись с таким чутким пониманием, что все остальное просто не имеет значения. Совершенно ни к чему знать имя Арлекина – главное, что она встретила родную душу.

Билеты были возвращены в кассу театра. Но на эти деньги Корри назло всем купила кассету с записью оперы. Вечером, когда девочка слушала музыку, на нее снизошло озарение. Неизвестный благодетель показал ей, как вырваться из тюрьмы. Больше она никогда не останется в одиночестве.

Хорошенько все обдумав и стараясь не вызывать подозрений и ненужных расспросов, Корри принялась разыскивать Арлекина. Оставшимися от продажи билетов деньгами она расплатилась за два объявления во французских газетах «Франс суар» и «Франс диманш».

«Дорогой Арлекин! Ваша английская Коломбина от всего сердца благодарна вам».

Два месяца спустя на ее имя пришло письмо с французским штемпелем. Никто не обратил на это внимания: какую опасность представляет простое письмо?

Послание оказалось коротким и крайне сдержанным. Вместо обратного адреса указывался номер абонентного ящика. Корри, сообразив что отправитель имеет право остерегаться, немедленно ответила, наслаждаясь возможностью писать на языке своего детства человеку, который поймет все, что она хотела сказать. Ведь это Арлекин.

Шли годы, и постепенно номер абонентного ящика запечатлелся в памяти так же хорошо, как собственное имя. Корри совершенно запамятовала, что было время, когда она не знала Арлекина. Их отношения сложились идеально. Между ними не существовало ни преград, ни условностей, поскольку оба никогда друг друга не встречали. Он так и не увидел неуклюжую десятилетнюю девочку, затерянную в чуждом для нее мире. Одноклассницы считали ее нелюдимой дикаркой, чужачкой… но только не Арлекин. С ним она могла быть оживленной, прекрасной, сотканной из музыки и смеха, той, перед чарами которой никто не устоит. Он понимал ее желание быть независимой, разделял тайные, непреодолимые стремления, потому что сам испытывал те же чувства. Каждое слово, каждая фраза его писем дышали сопереживанием. Ничего более весомого, чем письма, не могло миновать зорких глаз опекунов, и поэтому девочка делилась с Арлекином своими мыслями, страхами, стихами, а он посылал ей паяцев, искусно вырезанных из бумаги.

И это еще не все. Он создал буквально из воздуха идеальный мир, в котором она могла жить, как в сказочном замке, волшебный рай, названный Аскади. В Аскади были свой язык, свои законы и обычаи. Его жители никогда не разговаривали, если могли петь, никогда не ездили на машинах и лошадях, если могли ходить пешком. Любимым цветом был красный, любимым блюдом – шоколад. Они всегда строили дома на вершинах холмов, а над дверями вырезали русалок, сердца и цветы. Обитатели этого прекрасного края были самыми старыми и мудрыми людьми на земле, открыли Америку еще до Колумба, дружили с эскимосами, обедали за столами, выточенными из китовых позвонков. Рай, вечный рай, холмы, поросшие золотистым утесником, дубами и каштанами, невысокие горы, ручьи, где водится форель, кукурузные поля, виноградники, яблоневые сады, и всегда светит солнце. Затерянный мир. Аркадия, Эльдорадо, единственное место, где стоило жить.

А этот спектакль, первый, на котором ей удалось побывать, был одной из провинций Аскади. Она знала музыку и сюжет наизусть едва ли не с тех пор, как научилась ходить, бесчисленное количество раз слушала оперу в записи, но ничто не могло сравниться с «живым» представлением. Музыка трогала ее сердце, дотягивалась через века, через столетия и, подобно тому давнему посланию в бутылке, говорила всем, кто был способен понять: «Я здесь, я тоже жива, ты не одинок».

На миг девушка стала сестрой по духу всем этим людям, замершим в темноте, объединенным одним и тем же теплым течением, уносящим их вдаль, на волнах прекрасных арий. Именно музыка подсказывала Корри, что в глубине любой души таится скрытое сокровище. Каждое незнакомое лицо – новый шанс встретить дружбу и понимание. Какие-то вещи предназначены только для писем, какие-то – для песен, а есть и такие, что дано постичь лишь чужому человеку.

– La commedia е finita![6]

Недда лежала бездыханная в объятиях убитого любовника. Над ними стоял Канио с искаженным лицом, сжимая в руке окровавленный клинок. На какое-то долгое душераздирающее мгновение люди на сцене и в зрительном зале замерли, будто пронзенные циничным взглядом калеки шута.

«Чего вы ожидали, – говорил этот молчаливый, насмешливо-горький взгляд, – счастливого конца? Тогда вы еще большие глупцы, чем я сам. Для Арлекина и Коломбины нет счастья на этом свете…»

Музыка внезапно смолкла, занавес опустился. Корри прислонилась лбом к обтянутому плюшем барьеру и заплакала.

Лишь когда стихли овации и зажегся свет, она вспомнила о непрошеном госте и обернулась, в уверенности, что тот уже ушел по своим делам. Но, к своему удивлению, обнаружила, что мужчина по-прежнему на месте и с веселым снисхождением наблюдает за ней.

Девушка гордо выпрямилась, хотя щеки все еще были влажны от слез, и принялась шарить в сумочке. Ну конечно, платка и в помине нет. Как всегда.

– Возьмите.

Незнакомец шагнул к ней, и Корри едва не закричала, узнав постояльца из апартаментов Марии Кал-лас. Она невольно съежилась от ужаса и отвращения.

– Не волнуйтесь, он абсолютно чист.

Только сейчас Корри сообразила, что мужчина протягивает ей белоснежный платок. В глазах чудовища все еще мелькали смешливые искорки.

Радуясь возможности взять себя в руки, она приняла платок и вытерла лицо. От тонкого полотна исходил слабый запах хвои и дорогого одеколона. Подняв глаза, Корри заметила, что выражение его лица не изменилось. Он явно не узнал в ней горничную, которую лишь сегодня утром обвинил в воровстве.

Она сама не поняла, что на нее нашло в этот момент. Чистейшее озорство… нет, пожалуй, коварство и желание отомстить. Итак, он даже не запомнил ее. Не задумываясь сломал ей судьбу и при всем этом не обратил внимания на ту, кого так безжалостно уничтожил! Неужели она для него значит не больше какой-то букашки? Простая девчонка, ничтожество, призрак.

Девушка расправила плечи и послала в его сторону кокетливый взгляд из-под ресниц. Высокомерный, спесивый, бесчувственный… Что ж, она постарается, чтобы на сей раз он хорошенько ее запомнил!

– Благодарю вас, – грудным, почти бархатным голосом пропела девушка, возвращая ему платок.

Незнакомец сунул его в карман и вышел на свет. Корри впервые разглядела его как следует и нашла, что мужчина необычайно красив. Строгий вечерний костюм шел ему, подчеркивая легкий загар, темные волосы и странно прозрачные глаза. Но все это лишь усилило неприязнь Корри. Таким мужчинам нельзя доверять. Все красавцы обычно тщеславны, легкомысленны и изменчивы.

Он смерил ее таким же оценивающим взглядом. Корри заметила, что он успел увидеть все совершенство ее наряда, и чуть презрительно поджала губы. Как просто сбить его с толку. Вечернее платье, роскошное окружение, и он попался. Словно красивая упаковка важнее содержания! Арлекин никогда не оказался бы настолько слеп!

– Что же, могу сказать, что никогда не получал сюрприза приятнее.

Да, теперь этот голос никак нельзя назвать холодным. Низкий, глубокий, с необычайно четким произношением, присущим исключительно иностранцам.

«Такого сюрприза ты себе не представлял», – лукаво подумала девушка, царственно склонив головку. Он поклонился:

– Гай де Шардонне, к вашим услугам.

Она предпочла игнорировать нотки сарказма. Ничего страшного. Он и не ведает, что она уже получила перед ним преимущество. Ненависть к нему была так велика, что рождала в ней ощущение собственного могущества и неуязвимости.

– Корри Модена.

Гай едва заметно кивнул.

– Я так рад, что вы решили воспользоваться моей ложей, мисс Модена, – вкрадчиво произнес он.

Корри лишь пренебрежительно скривила губы. Всякий человек, равнодушный к музыке настолько, что способен приехать в оперу к концу первого акта, недостоин ее внимания.

– У меня своя ложа, – без зазрения совести солгала девушка, входя в роль знатной дамы. В конце концов, она ничем не хуже его и имеет такое же право находиться здесь. – Просто из вашей лучше видна сцена.

– Понимаю.

Он явно не поверил ей, и почему-то это раздражало больше, чем если бы она сказала правду. На лице Гая вновь появилась уже знакомая издевательская улыбочка, и Корри принялась убеждать его:

– Это правда, иначе почему бы я вошла сюда?

Черная бровь вопросительно поднялась.

– Чтобы познакомиться со мной, конечно.

Корри задохнулась от неожиданности. Подумать только! Ох, уж эти мужчины и их непомерное тщеславие!

– Вероятно, с вами постоянно происходит что-то подобное. Все женщины просто бросаются к вашим ногам, – едко заметила девушка, что, впрочем, не произвело на Гая ни малейшего впечатления.

– Не все время, – пояснил он хладнокровно, – но достаточно часто. – И, повернувшись, вежливо распахнул двери. – Итак, мисс Модена, нам пора?

Девушка, поколебавшись, величественно выплыла из ложи. Он буквально сверлил глазами спину Корри, пока та медленно шагала по коридору, боясь, что подвернет ногу и упадет. Но она ему покажет!

Корри вызывающе вскинула голову, полная решимости не дать ему запугать себя и радуясь, что Гай не видит ее багровых от смущения щек.

В фойе не осталось никого, кроме капельдинеров. При виде ее спутника один из них быстро выступил вперед, очевидно, наметанным взглядом лакея распознав в самой Корри личность, не стоящую внимания.

– Месье де Шардонне! Позвольте…

Он поспешил открыть дверь, по-прежнему старательно избегая встречаться глазами с Корри. Шардонне коротко кивнул. Кровь вскипела в жилах девушки. Почему перед ним все пресмыкаются? И вообще кто он такой? Что знает об опере? Даже сегодняшний изумительный спектакль не вызвал ни искорки эмоций в этих холодных светлых глазах. Да жив ли этот человек? Или у него вместо сердца камень?

Холодный ветер ударил в лицо, едва они очутились на тротуаре. Корри почему-то стало не по себе. Там, в выдуманном театральном мире, все представлялось совершенно иным, и она наслаждалась маскарадом, но тут, в янтарном свете уличных фонарей, высокий мужчина рядом с ней казался слишком реальным и опасным. Что-то мокрое коснулось ее обнаженной руки, и девушка удивленно подняла глаза. Снег… в апреле? Не может быть! Но она забыла о капризах английской весны. Редкие снежинки медленно плыли в ночном воздухе, осыпая ее кожу призрачными поцелуями. Девушка вздрогнула.

– Я провожу вас до машины, – вежливо предложил Гай.

– Это совершенно необязательно, – свысока бросила она. – К тому же у меня нет машины.

Гай открыто улыбнулся, впервые за все время их знакомства. Он дотронулся до ее локтя легким, но властным жестом. Корри снова вздрогнула, уверяя себя, что во всем виноваты снежинки, таявшие на плечах.

– В таком случае я подвезу вас. Где вы остановились?

Корри замялась, но дьяволенок, сидевший внутри, и раздражающе насмешливый блеск его глаз, заставили решиться.

– В «Савое», конечно.

Она мгновенно пожалела о своем признании, хотя была сполна вознаграждена его неприкрытым удивлением.

– Разумеется. Пойдемте, я отвезу вас.

– Нет, нет… – Девушка поспешно отдернула руку. – Благодарю вас, все это ни к чему.

Лучше бы она назвала любой другой отель – «Ритц», «Клариджез», все, что угодно, кроме «Савоя»! Одно дело – произнести эффектную фразу и совсем, другое – расхлебывать ее последствия. Не хватало еще приехать в отель в обществе Гая де Шардонне, рискуя, что ее немедленно разоблачат. Такого унижения ей не пережить!

– Я… мне надо кое-кого дождаться, – выпалила Корри первое, что пришло в голову. – Меня встретят.

– Ясно.

Краска снова бросилась в лицо Корри. Ее объяснения звучат на редкость двусмысленно. Уже полночь, а в такое время порядочные молодые девушки не бродят одни по улицам. Но что ей за дело до мнения людей, подобных Гаю де Шардонне? Пусть думает что хочет!

– Ну, если вы настаиваете…

– Настаиваю, – твердо ответила Корри, набравшись храбрости.

Гай, нахмурившись, повернулся и отошел. Девушка облегченно вздохнула, подождала, пока он завернет за угол, и бросилась в переулок. Ей совсем не улыбалось быть арестованной за ночные прогулки перед оперным театром! Если повезет, она поймает такси и доберется до «Савоя» раньше, чем месье де Шардонне!

Но такси нигде не было, а снег валил все гуще. Пройдя несколько кварталов на немыслимо высоких каблуках, девушка огляделась и поспешно сняла туфли. Потом отстегнула шелковые чулки, осторожно свернула и сунула в сумочку. Босиком идти куда легче!

Уже через минуту она забыла о неприятной встрече. Улица казалась театральной декорацией, снег мягко золотился в свете фонарей. Девушка, размахивая босоножками, вскрикнула от восторга. Когда в душе звучит музыка, холод не страшен.

Она вышла на Странд. При виде этой странной картины случайный прохожий вытаращил глаза от изумления.

– Да вы насмерть простудитесь! – завопил он.

– Сомневаюсь, – пропела в ответ Корри. Она была наполнена солнечным светом и твердо знала, что никогда не умрет.

Девушка находилась всего в нескольких сотнях ярдов от бокового входа, ведущего в помещения для прислуги, когда сзади прошуршали колеса машины. Корри стиснула зубы и пошла дальше. Осталось совсем немного, но невинное удовольствие от неожиданного приключения было испорчено. Машина настойчиво ехала следом – раздражающее неотвязное привидение.

– Проезжайте же!

Ничто не помогало. Нет, это просто немыслимо! Корри вольна гулять где и когда хочет, но лишь потому что она женщина, к ней можно приставать с гнусными намерениями!

Снежинки забивали глаза и нос, но Корри упрямо шла вперед. Если этот назойливый тип не перестанет преследовать ее, его ждет величайший сюрприз в жизни.

– Подождите!

Ну конечно, мужской голос! Сейчас Корри ему покажет! Еще имеет наглость окликать ее, вместо того чтобы убраться восвояси, как она велела!

Корри повернулась и подошла к обочине. Машина остановилась. Мотор почти бесшумно урчал. Корри увидела серебристо-серый «мерседес» последней модели, что немного ее умиротворило. По крайней мере платье от Баленсьяги привлекает состоятельных клиентов!

– Послушайте, – громко и отчетливо объявила она, – немедленно оставьте меня в покое, иначе я позову полисмена.

И, не дожидаясь ответа, отошла, успев мельком заметить, что машина снова тронулась и не прибавляет скорости. Душа Корри ушла в пятки. Боже, появиться в «Савое» с таким эскортом! У нее и без того хватает неприятностей!

Девушка вздохнула. Пожалуй, не стоило снимать туфли, это создает у мужчин неверное впечатление о ней.

Корри снова остановилась, глубоко вздохнула и, мило улыбнувшись, разразилась цветистой бранью, сделавшей бы честь любому портовому бичу. Корри выпалила картечью гортанные греческие слова, добавила итальянские проклятия и закончила весьма подробным описанием внешности и манер незнакомца по-французски, а также, не стесняясь, высказала свое мнение о нем на английском. Наконец она замолчала, довольная собой. В машине царило ошеломленное молчание. Потом задняя дверца отворилась, что весьма удивило Корри, поскольку та обращала свой монолог к водителю. Пассажир вышел. Им оказался Гай де Шардонне. К величайшей досаде Корри, его ничуть не тронули ее тирады. Наоборот, он сделал вид, что аплодирует! Нет, это кого хочешь выведет из себя! Неожиданно Корри почувствовала себя шестилетней малышкой, бредущей по пляжу с туфельками в руках. Что он подумает о ней, гуляющей по снегу босой и без пальто? И что сделалось с ее обликом умудренной жизнью утонченной женщины?

– Насколько я понимаю, вы… э-э-э… отменили ваше свидание?

Девушка подняла голову. Итак, он намерен продолжать игру. Что же, она готова.

– Это не ваше дело!

– Вы правы, – подтвердил Гай так невозмутимо, будто всю жизнь беседовал по ночам с босоногими девушками в вечерних платьях. – Я просто подумал, что теперь могу вас подвезти.

Корри на миг потеряла дар речи. Какой вопиющий контраст между его неизменной учтивостью и ее выступлением всего несколько минут назад! У девушки даже уши загорелись. Что же делать? В довершение ко всему на тротуаре уже лежало белое покрывало, и ноги совсем застыли. Представить страшно, какой у нее вид! Да к тому же волосы промокли и липнут ко лбу и щекам!

– Нет, спасибо, – отказалась она, полуприкрыв от снега глаза. – Предпочитаю пройтись.

Как видно, у нее нет выбора. К чести Гая, он не попытался разубедить ее.

– В таком случае я провожу вас.

И прежде чем она успела запротестовать, он сделал знак водителю. «Мерседес» мгновенно скользнул в темноту. Девушка в отчаянии смотрела вслед машине, повернувшей к автостоянке отеля. Гай, казалось, почувствовав настроение Корри, с любопытством взглянул на нее:

– С вашего разрешения, конечно.

– Я не могу вам запретить. Улица принадлежит всем.

Ну и пусть она покажется ему грубиянкой, все равно уже ничего не исправить.

Они молча отправились в путь. Корри мелко семенила, в напрасной надежде выиграть время и все обдумать. За несколько шагов до двери она остановилась.

– Прошу прощения.

Девушка прислонилась к стене и сунула ноги в босоножки. Ступни совсем онемели, так что теперь каждый шаг не будет отдаваться болью.

– Не откажитесь объяснить… поверьте, мной движет праздное любопытство… почему вы ходите по улицам босая?

– Потому что туфли жмут!

Кажется, ее и без того вот-вот разоблачат, так что еще одно признание ничему не повредит. К удивлению Корри, собеседник весело хмыкнул.

– Над чем это вы смеетесь? – с подозрением осведомилась она.

– Не знаю, – изумленно протянул он. – Наверное, над тем, что ни одной из моих знакомых женщин не придет в голову снять на улице тесные туфли.

– Значит, все ваши знакомые ужасно глупы, – ехидно заметила девушка. Но Гай как ни в чем не бывало лишь улыбнулся, лениво разглядывая ее грязные посиневшие ноги.

– Глупость – не такой уж непростительный недостаток в женщине.

Корри от возмущения прикусила язык, но, прежде чем сумела подыскать достойный ответ, он неожиданно спросил:

– Вы голодны?

Такой простой вопрос… Вряд ли Гаю придет в голову, каковы могут быть последствия.

– Приглашаете меня пойти куда-нибудь поужинать?

– Не совсем. Все приличные рестораны уже закрылись. Нет, я надеялся, что мы поужинаем у меня в номере.

– В вашем номере?

Губы Корри тронула улыбка. Гай де Шар донне всмотрелся в лицо девушки. Что-то здесь неладно. Какой-то нюанс все время от него ускользает. Он был заинтригован и считал себя обязанным поднять брошенную перчатку. Гай мнил себя знатоком женщин, но Корри поражала его странным сочетанием зрелости и невинности, чисто кошачьей грации, хитрости и детского озорства. Она менялась постоянно, поминутно, быстрая, неуловимая, как ртуть. Неужели все это притворство? Трудно сказать. Увидев ее в опере, такую изящную, в дорогом платье, несомненно созданном гением Баленсьяги, очарованный прирожденной элегантностью, с которой она носила его, Гай был уверен, что столкнулся с одной из представительниц древнейшей профессии. Но теперь, когда она стояла перед ним босая, с покрытыми снегом волосами, он усомнился в собственных суждениях. Какая странная комбинация практичности и самозабвенной бесшабашности! Он почти надеялся, что она примет его предложение. Девчонка совсем не в его вкусе, слишком неопытна и дика, но что-то подогревало его интерес и стремление побольше о ней узнать… Этот немодный узел волос на затылке, капризно изогнутые губы, раскосые глаза с тяжелыми веками.

– Пытаетесь закадрить меня? – задорно бросила девушка.

Гай нахмурился. Возможно, он все-таки поторопился, пригласив ее. Такое вульгарное остроумие, такое детское тщеславие! Взрослые мужчины не «кадрят» молоденьких девушек!

– Ошибаетесь. На рассвете я вылетаю в Париж. И, признаться, предпочитаю блондинок.

Она невозмутимо пожала плечами:

– Прекрасно. А я – джентльменов.

– Неужели?

Глаза Гая раскрылись чуть шире и мгновенно сощурились. Да, в такой откровенности, безусловно, есть своя привлекательность. Так или иначе, ему предстоит убить несколько часов перед полетом. Она вполне может его развлечь.

– Прошу.

Он предложил ей руку. Корри на секунду заколебалась. Идея поужинать в номере, из которого ее с позором выкинули этим утром, была очень заманчива. И надо признать, она действительно голодна, поскольку пропустила обед и ужин, а музыка всегда вызывала у нее зверский аппетит. Но даже голод отступил перед ослепительной, самим небом посланной возможностью, которая ей представилась. Корри моментально все рассчитала. У него не было времени пожаловаться старшей перед поездкой в оперу, поскольку та никогда не возвращалась раньше восьми вечера. Значит, придется пустить в ход все уловки и хитрости, из кожи вон лезть, чтобы он не вспомнил об утреннем происшествии.

Корри смерила взглядом спутника. Мужчины, подобные Гаю де Шардонне, привыкли получать все что захотят. Он избалован, высокомерен, чванлив и слишком уверен в собственной неотразимости. Но она с ним справится. Вооруженная неприязнью, предупрежденная сегодняшней сценой… чего ей бояться?

Она взяла его под руку. Вместе они прошли в широко распахнутые двери красного дерева, над которыми отливало зеленью название отеля. Корри старалась не обращать внимания на бешеный стук сердца, надеясь, что горящие щеки немного остынут. В любой момент кто-то из слуг мог ее узнать, но придется рискнуть.

Холл выглядел иначе, чем днем, – тихий, тускло освещенный, точно сказочная пещера. Корри приняла вид скучающего безразличия и старалась ни с кем не встречаться глазами. Прошла целая вечность, прежде чем Гай забрал ключ у портье, и тут девушка внезапно осознала, что по какому-то странному стечению обстоятельств его присутствие делало ее невидимой. Совсем как в оперном театре. Возможно, потому, что она была его спутницей… его принадлежностью. Людей так ослепляли деньги, что они не обращали внимания ни на что другое.

Гай вернулся и повел ее к лифту. Корри задыхалась от непонятного волнения, будто он уносил ее в иной мир.

Через несколько минут они остановились у двери его номера. Шторы были спущены, в камине серого мрамора горел огонь. Корри инстинктивно подвинулась поближе к теплу. Она хотела почувствовать, что жива, что не превратилась в призрак. Отблески пламени скользили по ее плечам и рукам, влажным от снега.

– Вы никогда не носите пальто? – поинтересовался Гай.

– У меня его нет. Ненавижу пальто.

Под его насмешливым взглядом девушка равнодушно пожала плечами. Как он поклоняется условностям. Можно подумать, это единственный способ существования! Но она и Арлекин совсем другие! Если наберешься мужества никогда не носить пальто, весь мир открыт для тебя. Каждый знает, что незваные гости на вечеринке веселятся куда больше, чем приглашенные.

– Что вы за странная девушка.

Наконец-то выражение его глаз изменилось. Сейчас он казался охотником, хладнокровно прикидывающим, как лучше подобраться к добыче. Но девушка отказывалась поддаваться панике. Она подошла к окну, чувствуя, как липнет к ногам влажная ткань, как скользят ступни в открытых туфлях.

– О чем вы думаете? – прозвучал за спиной его голос.

Он совсем рядом! Когда успел подойти? Она не слышала шагов! Корри невольно тревожила его близость. Рост, широкие плечи, едва уловимое тепло, исходившее от него. И еще кое-что искушало и манило ее: его явная отстраненность, безразличие, железное, почти несокрушимое самообладание. Именно поэтому ей все время хотелось удивить Гая, сделать все, чтобы сократить расстояние между ними. К счастью, она хорошо усвоила уроки матери. Корри знала, что мужчина, обладающий этой фатальной отчужденностью, опаснее всего для женщин лишь потому, что какая-то глубинная, недоступная часть его души просто не принимает их. Но она не подпадет под его чары. Ни за что. Она видела настоящего Гая де Шардонне глазами простой служанки.

– Мне кажется, здесь холоднее, чем на улице, – вздрогнув, призналась девушка. – Я рада, что не живу наверху.

– Почему? – удивился Гай.

– Тут слишком красиво, слишком спокойно. Слишком далеко от остальных людей.

Казалось, они находились в миллиардах световых лет от обычного мира, словно закрытые в космическом корабле. Времени не существовало. Если они захотят, могут жить здесь десятилетиями и не видеть ни единой живой души.

– Мне не особенно хочется бывать в обществе других людей.

Еще бы! Его никто не интересует, кроме собственной персоны. И к тому же посторонние могут обнаружить его тайну и узнать, что он высечен из камня!

– В таком случае почему вы пригласили меня? – резко спросила девушка, поворачиваясь. Их взгляды встретились. В ледяных серых глазах промелькнула искорка то ли удивления, то ли гнева. Он шагнул к ней.

«Я смогу с ним справиться», – упрямо твердила себе Корри. Но по какой-то причине ноги не желали повиноваться, хотя она приказала им отойти. Корри точно приросла к месту, завороженно глядя на Гая. Позади, в темном прямоугольнике окна, падали белые звезды.

«Я справлюсь с ним, – снова подумала она, с трудом заставляя себя не потерять нить мыслей. – Но сумею ли совладать с собой?»

Глава 4

– Не люблю есть в одиночестве.

Звуки его бесстрастного равнодушного голоса вернули ее к реальности. Комната снова ожила: огонь уютно потрескивал в камине, блики играли на панелях стен. Девушка облегченно вздохнула. Что это было? Она, кажется, едва не потеряла сознание! Должно быть, от голода.

– Что у нас на ужин?

– Все что хотите.

Он снова спрятался в свою раковину, став прежним – вежливым, отчужденным, слегка скучающим. Корри знала, что Гай не хвастает. Предметом гордости отеля было самое разнообразное меню – икра на завтрак, омары на полдник, шампанское вместо чая – любые деликатесы мира. Вот и счастливый шанс вознаградить себя за унылые школьные обеды и заказать что-нибудь необычное, экзотическое вроде тех блюд, которые подавались в номера. Какие ароматы, какая сервировка!

Но как ни удивительно, сейчас она не могла ничего выбрать.

– А что будете есть вы?

Глупая женская уловка, жалкая отговорка! Ей стыдно за себя!

– То же, что и вы, – ответил Гай, лукаво блеснув глазами. Он играет с ней, испытывает, ждет, что она проявит слабость, выкажет собственное невежество. Но Корри всегда была готова принять вызов.

– Я не стану пытаться произвести на вас впечатление и закажу то, что люблю.

– Что же именно?

Корри закрыла глаза, вспоминая душистые лунные ночи детства. Да, вот он, волшебный пир на все случаи жизни!

Уверенно, спокойно, как рачительная хозяйка, пришедшая в магазин за продуктами с подробным списком, Корри начала перечислять:

– Два французских батона. Две плитки горького шоколада. Швейцарского, того, в котором минимум пятьдесят процентов какао. Фунт абрикосов. Блюдо оливок.

Последовало короткое молчание. Корри открыла глаза. Гай безуспешно пытался оставаться серьезным.

– Черных? – намеренно небрежно осведомился он.

– Что?

– Я об оливках.

– Нет, зеленых, – дерзко улыбнулась Корри.

– А что будем пить?

– Ну…

Они с матерью пили минеральную воду, притворяясь, что это шампанское. Наконец-то она попробует этот сказочный напиток!

– Двухквартовая бутылка «Боллинже» урожая семьдесят пятого года. Пожалуй, сойдет.

Не прошло и пяти минут, как официант привез ее заказ на серебряной тележке. Два батона с хрустящей корочкой, обернутых салфетками, две плитки шоколада, маленькие золотистые абрикосы в серебряной чаше, блюдо оливок и шампанское в ведерке со льдом.

Гай оглядел все это великолепие. На его лице то и дело отражались противоречивые эмоции.

– Надеюсь, вы любите шоколад.

– Понятия не имею. Давно не пробовал.

Корри с жалостью покачала головой. Бедняга! Пропащая душа, уж это точно. Однако она намерена забыть обо всем и наслаждаться едой. Он должен ее вознаградить за все унижения хотя бы этим!

Взяв салфетку, девушка расстелила ее на ковре.

– Месье де Шардонне! – Корри торжественно показала на салфетку. – Позвольте поучить вас, как следует есть хлеб с шоколадом. Отламываете сначала кусочек от батона, потом квадратик от плитки, кладете второе на первое и откусываете. Она принялась энергично жевать.

– М-м-м! На свете нет ничего лучше!

Волшебный, почти греховный райский вкус. И эти чувственные легкие прикосновения бархатистого пушка абрикосов. Если закрыть глаза, она, наверное, услышит звон козьих бубенчиков на душистом холме, ощутит благоухание тимьяна, майорана и дикой мяты. Корри, с вызовом поглядывая на Гая, протянула ему импровизированный бутерброд. Гай преспокойно откусил кусочек. Корри ощутила нечто вроде восхищения. Он ел с аппетитом, как настоящий француз. Возможно, она все же ошиблась и не так уж он безнадежен.

Подняв глаза, девушка увидела, что Гай бесстрастно наблюдает за ней.

– Вы необычное создание, мисс Модена.

– Вы так считаете? Кажется, вам повезло, что я не блондинка, иначе, боюсь, вы до конца жизни так и не оправились бы от сердечной раны.

Корри с мрачным удовлетворением заметила искорки удивления в этом невозмутимом взгляде. Похоже, ей наконец удалось привлечь его внимание.

Скрыв торжествующую улыбку, она спокойно продолжала поедать абрикосы, прервав свое приятное занятие лишь затем, чтобы сообщить о шоколадном пятне, расплывшемся на его рубашке. Не зная, чем себя занять, Гай принялся открывать шампанское. Корри двумя глотками осушила бокал.

– Как хорошо!

– Надеюсь, – кивнул Гай, но тут же поперхнулся при виде того, как Корри залпом опорожнила другой бокал. На языке взрывались и лопались крошечные пузырьки. Сочетание горечи шоколада, терпкой кислинки абрикосов и пикантного вкуса оливок было непередаваемо восхитительным. А еще и шампанское…

– Скажите, – не удержался очевидно заинтригованный Гай, – откуда вы взяли это меню?

– Очень просто, – пояснила Корри, широко взмахнув бокалом, – это совсем как опера. Отбрасываете унылые пассажи, берете остальное и смешиваете. Самый безошибочный способ.

– Настоящая философская теория, – сухо заметил Гай. – Неужели у вас никогда не бывает несварения желудка?

– Я просто не верю в подобные вещи, – объявила Корри, по-прежнему безмятежно поглощая ужин, запихивая в рот оливки попеременно с абрикосами и запивая все шампанским в огромных дозах. Кажется, она неплохо проводит время!

– А что заказали бы вы?

– Не знаю. Что-нибудь легкое. Омлет. Суп. Водку.

– Я так и думала, – скорбно кивнула Корри. – Ясно, что вы не любите оперу.

Гай изумленно поднял брови, не зная, воспринимать это как шутку или оскорбление. Но Корри были совершенно безразличны его чувства. Главное, ей удалось задеть собеседника за живое!

– Вы опоздали, – укоризненно покачала она головой.

– Верно. – Гай пожал плечами; взгляд снова стал непроницаемым. – Я слишком занятой человек.

– Настолько, что не остается времени жить? – мило осведомилась Корри, но укол достиг цели. Гай вскинул голову; глаза чуть презрительно сощурились.

– Я этого не говорил, – с холодным раздражением бросил он.

– Съешьте еще оливку.

Как и надеялась Корри, подобное предложение привело его в замешательство.

– Что? Нет, благодарю!

– Что и требовалось доказать! – победно улыбнулась Корри. – Не нужно быть ясновидящей, чтобы догадаться: вы не живете, а существуете. – Она с сожалением оглядела его: – Нельзя ограничиться одной оливкой и считать при этом, что живешь по-настоящему.

– Неужели? – язвительно протянул Гай, но Корри предпочла не обращать внимания на сарказм.

– Это еще не все! У меня есть и другие доказательства!

– Какие же именно? – вкрадчиво осведомился Гай, но Корри поняла, что попала не в бровь, а в глаз.

– Вы не умеете плакать.

– Какая нелепость, – коротко рассмеялся Гай. – Мужчины не плачут.

– А должны бы, – безапелляционно заявила Корри. – Во всяком случае, настоящие мужчины. Как Уолтер Рэли[7].

Тут Корри впервые ощутила, что голова кружится, а перед глазами все плывет. Шампанское. Наверное, она слишком много выпила. Недаром Арлекин называет ее своей «маленькой нетерпеливой подружкой». Почему-то Корри казалось, что он вряд ли одобрил бы ее поведение, какие бы оправдания она ни привела в свою защиту. Девушке стало грустно. Глубокая печаль, не имеющая никакого отношения к опьянению, объяла ее душу.

– Раньше люди делали много такого, от чего теперь отвыкли, – тихо пробормотала она себе под нос, почти забыв о сидевшем напротив человеке. – Громко пели. Плясали на улицах. Заговаривали с незнакомцами. Именно поэтому все должны любить оперу. Там поют, танцуют и заговаривают с незнакомыми людьми.

– Насколько я понял, это речи знатока? – процедил Гай.

Нет, все бесполезно, она не в силах расшевелить его.

– Моя дорогая юная леди, ваша теория прекрасна, но есть ОПЕРА и опера. И знай вы что-нибудь об этом жанре, легко поняли бы, что сегодняшнее представление не стоит столь страстных тирад.

– О чем вы?!

Гай насмешливо прищурился:

– Да просто постановка весьма посредственная, чтобы из-за нее ломать копья. Если бы вы видели столько интерпретаций «Паяцев», сколько я…

– Возможно, именно поэтому вы и успели пресытиться! – взорвалась девушка. Пренебрежительная реплика вывела ее из полузабытья, прояснила мысли так же эффективно, как ледяной душ. Корри позволила себе расслабиться, посчитать его таким же человеческим существом, как она сама, заблудившимся во мраке ночи. Но теперь все стало на свои места!

Гай вежливо склонил голову.

– Вероятно, вы переели оливок!

Корри на мгновение потеряла дар речи и опустила глаза, чтобы избежать этого неумолимо-издевательского взгляда. Как ловко он отплатил ей той же монетой! Но Корри еще не сдалась!

Губы девушки скривились в обманчиво невинной улыбке.

– Однако я получила огромное удовольствие и оттого, и от другого… от «Паяцев» и оливок. Неужели вам не хотелось бы того же?

– Оставляю это преимущество вам, – отрезал Гай. – Преимущество, я сказал бы, исключительно юных и неопытных.

– Понятно. – Девушка вопросительно уставилась на собеседника. – Хотите сказать, месье де Шардонне, что если я очень постараюсь, то добьюсь того же, что и вы? То есть стану равнодушной ко всему на свете?

На щеках Гая заходили желваки. Ага, значит, ей удалось его уязвить?

– По крайней мере вам надо научиться различать посредственность и истинное совершенство, – пояснил Гай, явно теряя терпение.

– Вы очень взыскательны, месье де Шардонне.

– Взыскательность – не порок, мисс Модена.

– Нет? В таком случае не откажитесь поделиться со мной своим опытом, – наивно хлопая глазами, попросила девушка. – Что именно вас больше всего привлекает в опере?

Гай с подозрением взглянул на Корри.

– Прежде всего определенное равновесие между сюжетом и исполнением. Некое внутреннее соответствие исполнителей и строгая оценка зрителями музыки и пения. Не люблю крайностей. Хочется увидеть то, что находится за гранью обычной жизни. Озарено вечностью. Относится к непреходящим ценностям.

– Так я и знала! – обрадовалась Корри, мгновенно увидев возможность сразиться с врагом его же оружием. – Музыка не звучит постоянно. Этого от нее никто не ожидает. Только что вы ее слышали, а через мгновение она стихла, и началась новая мелодия. И опера не имеет ничего общего с равновесием, соответствием и оценкой. Опера – это жизнь и смерть, верность и измена, любовь и ненависть, дети и смех. – Вскочив с пола, девушка внезапно схватила со стола вазу с нарциссами. – Взгляните на цветы. Видите? Надеюсь, вы считаете их прекрасными? Так вот, ошибаетесь. Они ничто. Муляж. И только выглядят как живые. О, конечно, они простоят гораздо дольше, чем если бы их оставили расти. Здесь нарциссы сохраняются при комнатной температуре, воду меняют два раза в день и тем продлевают их цветение. Но это всего лишь декорация, обман. Цветы такими не бывают. Они, возможно, никогда не дышали настоящим воздухом! Смотрите, они все одинакового оттенка и размера. Их даже не замечают. Очередное украшение номера, не больше!

Она с такой силой поставила вазу на стол, что выплеснулась вода.

– Эти нарциссы так чертовски совершенны, что кажутся искусственными.

Корри выхватила цветок, безжалостно смяла и бросила на пол.

– Готова побиться об заклад, именно такой вы хотите видеть оперу! Настолько идеальной, чтобы она вообще не напоминала реальную жизнь.

Она злобно пнула носком туфли ни в чем не повинный цветок.

– Ну а мне это не нравится. Хочу чувствовать, испытывать боль или радость, все равно, лишь бы не превратиться в ледяную статую.

Ответом послужило молчание. Корри, опомнившись, поняла, что тяжело дышит, а лицо раскраснелось. Но на Гая ее пламенные речи не произвели ни малейшего впечатления. Только глаза, чересчур пристально устремленные на ее губы, блестели, заставляя Корри ежиться под этим тревожащим взглядом.

– Вы идеалистка, мисс Модена. Видимо, издержки воспитания.

– А вы… вы ни во что не верите, – презрительно обронила она, пытаясь смирить стук сердца. Гай чуть заметно усмехнулся:

– Хотел бы я знать, как «Ковент-Гарден» и другие оперные залы выжили бы на одной вере? Вы утверждаете, что я не люблю оперу. Но дело обстоит так, что без значительной финансовой поддержки с моей стороны, не говоря уже о вкладах других богатых спонсоров, опера вообще прекратила бы свое существование, и что тогда делали бы такие доверчивые романтики, как вы?

– Деньги! – злобно прошипела Корри.

Наконец-то они добрались до единственной вещи, которая затрагивала его сердце, единственного предмета, без которого он не мог жить. О, как она ненавидела деньги и их черную силу! Именно деньги разлучили мать и Антонио, деньги заточили Корри в холодном чужом мире на все те годы, когда она предпочла бы бегать босая по песку. Деньги, деньги, деньги… Деньги – орудие подземного царства, раскинувшее свои щупальца повсюду, убивавшее все, к чему прикасалось.

– Деньги, – повторила Корри, вложив в это слово все отвращение, на которое была способна. – Вечная история. Люди вроде вас считают, что золото – это главное на свете, а все остальное не стоит внимания. Но это не так, музыка не продается и не покупается. И даже вам ею не завладеть.

– Ошибаетесь! Музыка доступна всем, даже вам… если, конечно, в следующий раз снизойдете до того, чтобы купить билет.

Ехидный намек попал в цель. Девушка едва заметно покраснела.

– Вероятно, вы того же мнения и о людях? – брезгливо осведомилась Корри.

– Совершенно верно. Люди сами охотно идут на любую сделку.

Кажется, ей удалось вывести его из себя. Горечь, глубоко спрятанная в душе, вырвалась наружу.

– Вам, как никому, следовало бы это знать.

– Что вы имеете в виду?

Гай пренебрежительно скривился:

– Я устал от бесконечных загадок. Вы были довольно откровенны и не стеснялись в выражениях. Теперь моя очередь. Весьма сомневаюсь, мисс Модена, что вы так независимы, как кажетесь. Подозреваю, что за это платье и номер в «Савое» платит кто-то другой.

– Ч-что? – ошеломленно прошептала Корри, залившись багровым румянцем. Но Гай не дал ей договорить:

– Не протестуйте. Я достаточно умудрен опытом и многое изведал. И ничуть не осуждаю женщину вашего положения. Во Франции подобная карьера считается вполне респектабельной. Стать содержанкой богатого человека удается далеко не каждой. И при этом вполне допускается стремление дамы добиться лучшей участи.

Корри не находила слов. Гай улыбнулся, явно наслаждаясь ее смущением.

– Я не глупец, мисс Модена. И с самого начала прекрасно понял, что вы ищете нового покровителя. Иначе почему ни с того ни с сего очутились в моей ложе и так настойчиво отказывались от моего предложения проводить вас домой?

Корри потребовалось немало усилий, чтобы не дать волю бешенству.

– А вам не приходило в голову, месье де Шардонне, что я просто-напросто хотела послушать музыку?

Гай вздохнул, медленно оглядел девушку с головы до ног.

– Нет, дорогая моя, – снисходительно хмыкнул он. – Но вы тут ни при чем. Старались, как могли. Просто неудачный выбор. Напали на добычу, которая с первого взгляда способна распознать женщин вашего типа. Ну а теперь боюсь, что должен положить конец нашему… обсуждению оперы. Уже поздно, а у меня перед отлетом немало дел.

Повисла долгая пауза. Гай не сводил взгляда с лица девушки. Очевидно, она лихорадочно соображала, как быть.

Наконец Корри подняла глаза.

– Должна ли я понять ваш ответ как отказ стать моим покровителем?

– Хотя трудно отказать даме, ничего не поделаешь, – кивнул Гай.

Сначала она заинтересовала его своим неподдельным пылом, бунтарскими речами и необычным платьем, но сейчас Гай тихо радовался, что девушка оказалась такой воинственной. Было бы жестокой ошибкой связываться со столь вздорной особой. Правда, она сумела пробудить в нем, казалось, давно угасшие эмоции, но Гай скоро ее забудет.

– И я ничем не смогу поколебать ваше решение? – продолжала Корри, разглядывая его прищуренными глазами.

– К сожалению.

– Ясно.

Корри медленно расправила юбку. Белоснежная кожа девушки жемчужно переливалась в золотистом свете. Гай ощутил что-то вроде сожаления, но тут же овладел собой, встал и вежливо предложил Корри руку. Она осторожно переступила через остатки ужина и, слегка склонив голову набок, уставилась на Гая глазами, в которых он не сумел ничего прочитать. Гай ощутил восхитительный запах шоколада, исходивший от спутницы.

– Мисс Модена, – пробормотал он, подавляя нелепый порыв притянуть ее к себе. – Вам пора. И к тому же вы, по-моему, слишком много выпили.

– Вовсе нет. Ничего на свете не бывает слишком много.

Она приподнялась на носочки и нежно притронулась губами к его губам.

– Итак, месье де Шардонне, сколько может стоить это?

Впервые за все время он посмотрел на нее как на равную.

– Мисс Модена, признайтесь честно, что вы хотите?

Корри широко улыбнулась хищной улыбкой тигрицы.

– Очень просто, месье де Шардонне. Все. Весь мир. Рай. И даже более того.

– Рай стоит немало.

– Конечно. И я обязательно разбогатею.

– Неужели, мисс Модена?

Воцарилось долгое молчание. Гай не сводил с нее глаз. Наконец-то она показала свое истинное лицо. Ее горячие декларации о ненависти к деньгам всего-навсего уловки профессионалки, которые можно тут же отбросить, если не подействуют. Правда… правда, все в жизни бывает. Тепло ее губ возбудило Гая куда больше, чем он был готов признать.

– Скажите, месье де Шардонне… – мило начала девушка. Вкрадчивый, бархатный тембр. Мягкие певучие нотки, которых он раньше не замечал. Казалось, она владеет голосом, как музыкальным инструментом, и способна изменять его с легкостью прославленного виртуоза. Какое удовольствие слышать его каждый день, с утра до вечера… и с вечера до утра! – Скажите, месье де Шардонне, вы очень богаты?

– Достаточно богат.

Ну вот, теперь все стало на свои места. Старая как мир игра мужчин и женщин, такая же беспощадная и зачастую фатальная, как поединок на шпагах.

– Очень богаты? – настаивала она. Чарующий голос куда-то звал, обещал, намекал… манил.

– Да.

– Очень-очень богаты?

Сладостный, нежнейший голос, гладкий, как атлас, ласковый, как лучший бархат.

–Да.

– И когда-нибудь станете еще богаче?

– Безусловно. Вы ведете допрос по всем правилам, мисс Модена.

– Надо же думать о будущем, месье де Шардонне.

– Ну да, будущее. Разумеется.

Он привлек ее к себе, сам не понимая, что движет им. То ли почувствовал в девушке родственную душу, то ли не смог устоять перед этим неотразимым голосом… а скорее всего просто безумный порыв.

– Скажите, мисс Модена, как бы вам понравилось такое: дом в Париже, собственная машина и все прочее. Плюс щедрое содержание.

– И на какой срок? – пропела девушка, хотя взгляд оставался настороженным.

– Пока не надоедим друг другу. Уверен, что об остальном сумеем договориться.

– Пожалуй, вы правы. Все будет хорошо, пока я не заговорю о свадьбе. Но можете не беспокоиться. У меня и без того дел хватает.

Да она все понимает с полуслова! К тому же еще и умна!

– Значит, по рукам?

– Только один вопрос. Почему вы внезапно передумали? Почему хотите, чтобы я стала вашей любовницей? Вы едва меня знаете.

– Узнай я вас получше, вряд ли заинтересовался бы. Мне и так все о вас известно. Вы избалованы, эгоистичны и сентиментальны.

– Иными словами, идеальная содержанка.

– Совершенно верно.

– Хотя и не блондинка? – вызывающе улыбнулась девушка.

Гай усмехнулся в ответ. Кажется, его каприз может оказаться не таким уж глупым.

– Кому нужно совершенство?

Гай наклонил голову, неумолимо привлекая ее к своей груди.

Корри чуть отстранилась и взглянула в светлые ледяные глаза, такие близкие и бесконечно далекие.

– И ваше сердце не разобьется, если я вас оставлю?

– Разумеется, нет. Мы оба люди взрослые.

Гай снова притянул ее к себе, но девушка ловко увернулась.

– Говорите за себя.

Схватив сумочку, Корри метнулась к двери, но у порога обернулась.

– Месье де Шардонне, – начала она, отчетливо выговаривая каждое слово, упиваясь собственной местью, а также гневом и изумлением Гая. – При всем вашем богатстве я вам не по карману.

И, гордо повернувшись, выплыла из комнаты в облаке черного шелка, с силой хлопнув дверью.

– Ну вот, – сказала себе Корри, с наслаждением растянувшись на узкой кровати в крошечной комнатке. Судя по физиономии Гая де Шардонне, вряд ли он вспомнит о дерзкой горничной, посмевшей пробраться к нему в номер! Ее миссия выполнена, честь отомщена. И не стоит тратить время, думая о поверженном враге. Их отделяло всего несколько этажей, но на самом деле они далеки, как небо и земля, вселенные, галактики… Когда она проснется, его уже не будет. Улетит, унося неприятные воспоминания, которые, конечно, вскоре выбросит из головы.

Корри, счастливо вздохнув, закрыла глаза и заснула сном праведника.

Разбудил ее солнечный свет, пробивавшийся сквозь тонкие занавески. Очевидно, было уже довольно поздно. Корри хотела было встать, но тут же рассудила, что неплохо отдохнуть подольше, тем более что сегодня ее выходной. Девушка поглубже забралась под одеяло. Мечты по-прежнему с ней. Она плывет по медово-янтарному морю и почти ощущает сладкий аромат.

Корри глубоко вдохнула, ожидая, что запах исчезнет. Ничего подобного. Благоухание наполняло комнату, тяжелое, таинственное, словно в тропическом лесу, и… и странно знакомое.

Корри медленно открыла глаза и изумленно увидела, что крошечная каморка была забита, заполнена, заставлена белыми гиацинтами в горшочках. Девушка села, откинула простыню и протерла глаза. Нет, она не спит. Здесь их, должно быть, несколько сотен. Кремовых, чуть розоватых, с едва заметной голубизной и белоснежных. Она лежала в цветочной клумбе, как Джульетта в гробу. Девушка протянула руку. Цветы настоящие!

Это уж слишком! Только в «Савое» могут выполнить столь экстравагантную прихоть клиента!

Корри неожиданно почувствовала, что задыхается. Она подбежала к окну и распахнула створки, жадно вдыхая промозглый лондонский воздух. И только сейчас заметила белую карточку, прислоненную к одному из горшочков. Черные чернила. Всего лишь одно слово:

«Корри».

И на обороте размашистым разборчивым почерком:

«Это еще не ответ. Просто отсрочка».

Девушка закипела от ярости. Что на него нашло? Послать ей ворох цветов?! Он не имел права! Неужели она недостаточно ясно выразилась? Или он издевается над ней… испытывает… а может, настолько бесчувствен, так беспросветно тщеславен, что подумал, будто ее отказ всего-навсего очередная уловка? Но как бы там ни было, ей совершенно все равно. Корри не нуждается ни в нем, ни в его цветах.

Корри провела остаток дня, разнося гиацинты по комнатам горничных. К вечеру осталось всего несколько горшочков. По возвращении она нашла на столе записку с требованием немедленно явиться в кабинет госпожи управительницы. Та с сожалением, но твердо уведомила девушку, что предупреждает ее об увольнении за месяц.

Это оказалось тяжелым ударом. Каким-то образом, несмотря на все ее усилия, Гай де Шардонне нашел время пожаловаться на ее поведение. Но шанс еще есть – она попробует убедить управительницу в своей невиновности.

– Я ничего не брала, мэм. Ответ управительницы развеял в прах все ее надежды:

– Никто не обвиняет вас в воровстве, мисс Модена. Ваш проступок куда серьезнее. – В этот момент лицо женщины было поистине воплощенным неодобрением и разочарованием. – Вы нарушили неписаный закон «Савоя». Позволили себе… общаться с постояльцем.

Корри ошеломленно раскрыла рот. Как они узнали о ее ночных приключениях?

Госпожа управительница, почти не разжимая губ, пояснила:

– Цветочный магазин, мисс Модена. Не имеет смысла отрицать. Заказ записан черным по белому.

Чертовы гиацинты!

Злая на себя и Гая де Шардонне, Корри вернулась в свою комнату. В ней пахло, как в цветочной лавке. Запах пропитал все: одежду, волосы, даже мысли в голове. А она еще была так довольна собой!

Девушка безжалостно сорвала оставшиеся цветы и выбросила в мусорную корзинку, со стыдом припоминая вчерашние напыщенные обличения. Очевидно, Гай вспомнил, что она наговорила о срезанных цветах. И посчитал, что сделал весьма остроумный ход. Нелегко достать столько цветущих гиацинтов за такой короткий срок! Но это лишь доказывает, какая пропасть между ними. Оранжерейные цветы так же не похожи на настоящие, как туманный сырой Лондон – на рай.

Девушка сложила пустые горшочки в нижний ящик комода. К концу этого ужасного дня навязчивый аромат, слава Богу, выветрился, и теперь можно навсегда забыть о Гае де Шардонне.

По крайней мере она так считала. Но на следующее утро, в атмосфере всеобщей ледяной неприязни, в ее комнату был доставлен сверток в подарочной обертке. На этот раз записки не было. Развернув серебряную бумагу, Корри обнаружила огромный хрустальный флакон «Бега времени», любимых духов матери. Девушка поднесла флакон к носу, возмущенная и тем не менее счастливая. Как он догадался? И какие еще тайные желания успел предугадать? Но что всего удивительнее, он, вероятно, просто заказал изготовить эти духи специально для нее, поскольку девушка знала, что их давно уже не выпускают.

Корри вынула стеклянную пробку в форме летящей птицы и, критически нахмурившись, принюхалась. Да, это «Бег времени».

Девушка поставила пузырек на комод так осторожно, будто внутри была азотная кислота.

Еще через два дня, когда она немного пришла в себя, рассыльный вручил ей длинную плоскую коробку, обтянутую черным атласом. Внутри оказалась россыпь фигурных горьких шоколадок с различной начинкой, при одном взгляде на которые у Корри потекли слюнки: трюфели, миндальная крошка, вишни в коньяке, нуга, персиковый ликер… И опять ни записки, ни обратного адреса.

Корри, стиснув зубы, раздарила конфеты горничным, несмотря на то что почти все они, предпочитая приторный молочный шоколад, оставляли лакомство недоеденным. Но сама девушка не могла заставить себя попробовать неожиданный дар – иначе это будет означать, что она у него в долгу.

Подарки продолжали прибывать с завидной регулярностью. Она потеряла им счет. Крохотное изумительное деревце «бонсай», белый сладко пахнущий цветущий миндаль, другие цветы, неизменно белые. Шоколад, черный и горький. Корзина оранжерейных персиков под серебряной сеточкой. Изящный стеклянный распылитель для ее духов, тоже в форме летящей птицы. Засахаренные фиалки на ложе из белого бархата. Сотовый мед в деревянной рамке, прямо из улья. Грозди муската, словно припудренные пылью, в чаше вместе с крошечными серебряными ножницами. Снова шоколад…

Девушка в отчаянии обратилась к Арлекину:

Я считала, что все удалось на славу… но сейчас понимаю, как ошибалась. Я потеряла работу… даю слово, не по своей вине, по крайней мере не совсем. А теперь меня преследует человек, которого я не выношу. Однако я не в силах избавиться от него. Не знаю… мир оказался гораздо сложнее, чем я воображала. Я всего-навсего хочу, чтобы меня оставили в покое. Я велела ему убраться, но он не послушался. Что мне делать?

Ответ пришел почти сразу же. Письмо с пометкой «срочное», доставленное курьером из конторы мистера Уитейкера.

Ты прекрасно знаешь, к чему стремишься, дорогая Коломбина. Не позволяй никому, особенно безымянному поклоннику, отнимать у тебя время.

Твой любящий Арлекин.

С плеч Корри будто гора свалилась. Он не задает вопросов, не осуждает. Не критикует. Он на ее стороне.

Корри поменялась сменами так, чтобы работать утром и днем, и каждый вечер коротала в опере. Помня обстоятельства своего первого визита, она одевалась просто, ни с кем не заговаривала, сидела на галерке и смотрела лишь на сцену. Словом, вела замкнутую жизнь, проводя долгие часы попеременно то в «Савое», то в «Ковент-Гардене». Она почти не видела дневного неба, не замечала солнца, но была по-своему счастлива. Что же до Гая де Шардонне… Стоило поговорить с официантом из обслуживания номеров, как поток нежеланных подарков был направлен в другое русло, туда, где их принимали с куда большей благодарностью.

Но через две недели одной-единственной телеграмме удалось прорвать тщательно возведенную оборону. Девушка распечатала ее, посчитав, что Арлекин хочет что-то сообщить. Депеша оказалась короткой и весьма исчерпывающей:

«Пятнадцатое мая. Семь вечера. „Бельведер“. Баленсьяга. Гай».

Корри разорвала телеграмму на крошечные клочки; затем снова сложила, чувствуя себя польщенной и в то же время оскорбленной и встревоженной. Да, должно быть, она действительно произвела на него незабываемое впечатление! По какой-то иронии судьбы, на пятнадцатое мая приходился последний день ее работы. После этого жизнь покатится под откос. Возможно, другого шанса как следует поужинать ей еще долго не представится!

Досадуя на себя, девушка поборола искушение и выбросила обрывки.

На следующий день прибыла еще одна телеграмма без подписи:

«Павлины, устрицы, рай».

В эту ночь ей снились павлины и устрицы. Корри проснулась с тяжелой головой и весь день двигалась как в тумане. Даже вечером в опере она не сумела сосредоточиться. И все-таки написала Арлекину и стала с тревогой ждать ответа.

Дорогая Коломбина, я долго думал над твоей проблемой, но должен сознаться, что не в силах ничего посоветовать. Из твоего письма я понял, что ты презираешь себя за желание вновь увидеть этого человека, хотя бы и с целью доказать, что он тебе безразличен. Если это так, никакие мои слова и предостережения тебя не остановят. Полагаю, ты просто взрослеешь, моя Коломбина, а этот процесс необратим. Я разочаровал тебя?

Она немедленно уселась за письмо.

Нет, конечно нет. Ни в коем случае. Спасибо за поддержку.

Наконец утром пятнадцатого она решилась. Арлекин прав. Ей необходимо доказать, что даже в худшие времена, без работы, почти без денег, никакая роскошь, включая павлинов и устриц, ее не соблазнит. Она не сойдет с намеченного пути, но только трус избегает встречи лицом к лицу с противником. Она не станет уклоняться от поединка!

А поединок неминуем. Корри дождалась, пока старшая по этажу отлучится, и, проскользнув в ее кабинет, порылась в каталоге, содержащем сведения о постоянных гостях. Из белой карточки, где перечислялось, какие блюда, напитки, цветы и обстановку предпочитает месье де Шардонне, было яснее ясного, что этот человек действительно очень богат. Предприятия и деловые интересы по всей Европе – недвижимость, земля, легкая промышленность, химические заводы и даже банк де Шардонне с главной конторой в Женеве. У Корри закружилась голова при мысли о деньгах и власти, сосредоточенных в руках одного человека. Но как он распоряжается всем этим? Просто тратит на женщин, дорогие отели, оперные спектакли, к которым равнодушен…

Однако сегодня схватка будет вестись на ее условиях. Корри тщательно подготовилась – купила туфли на каблуках пониже, уговорила одну из горничных погладить платье. Не мешает почистить доспехи…

Вечером, одеваясь, она почувствовала перемену в себе. На этот раз платье обтягивало ее, как вторая кожа. Теперь она воспринимала красоту и изящество наряда почти как должное.

Пока такси уносило ее от «Савоя», Корри выглянула в окошко и потрясение осознала, что на деревьях давно распустились листья. Она была так занята собственными переживаниями, что пропустила приход весны. И вот настал май, и она наслаждается волшебным вечером, теплым, полным несбыточных обещаний и тревожных предчувствий.

Такси свернуло на широкую подъездную дорожку и остановилось. Девушка вышла и удивленно огляделась. Высокие деревья окружали ее, листья чуть слышно шелестели на легком ветерке. Сквозь огромные полукруглые окна струился свет.

– «Бельведер», мэм, – почтительно сообщил таксист.

Корри оказалась перед зданием, похожим на загородное поместье деревенского сквайра восемнадцатого века. За потемневшими от времени кирпичными арками виднелся типично английский сад с аккуратно подстриженными кустами и деревьями; между клумбами проложены мощеные тропинки, обсаженные живой изгородью и куртинками лаванды. Арки увиты глицинией; тяжелые грозди сирени наполняли воздух благоуханием. У подножия крытой черепицей башни с часовым циферблатом, на верхушке которой вертелся изящный кованый флюгер, раскинулся розарий.

Корри вошла и мгновенно почувствовала себя как дома. Это была сцена, декорация, давно созданная ее воображением. Громадные зеркала сверкали, отражая изящные бамбуковые кресла, терракотовые изразцы, мраморные жардиньерки, заставленные крошечными лавровыми деревцами, золотисто-желтые скатерти на восьмиугольных столиках, небольшие медные лампы, висевшие на стенах, двери из освинцованного стекла, отделявшие зал от галереи. Рядом тотчас возник официант в черном фраке:

– Мисс Модена? Месье де Шардонне просил передать вам свои глубочайшие извинения вместе с этим.

Это оказалось экзотичной орхидеей, кремовой, испещренной бледными розовато-лиловыми крапинками.

– Он не приехал? – вырвалось у Корри. Кажется, она разочарована? Почему? Неужели лгала себе самой? Или все просто потому, что ее решимость и грандиозные планы остались втуне?!

– Ему пришлось задержаться, – вежливо улыбнулся официант. – Пожалуйста, сюда.

Корри последовала за ним по лестнице с белыми перилами на галерею второго этажа, где у окна был накрыт столик на двоих. Девушка приколола орхидею к платью и мельком увидела в зеркале, как изумительно подходит цветок к ее наряду. Но как бы там ни было, месье де Шардонне поистине невыносим. Только не забыть сказать ему это при встрече.

Официант принес блюдо сырых овощей, нарезанных тонкими фигурными ломтиками. Корри рассеянно откусила кусочек, не сводя глаз с часов на башне. Как он смеет опаздывать! В этот слишком ранний для светского общества час в ресторане не было посетителей, отчего Корри еще больше смущалась. Немного успокоившись, она, однако, решила отплатить Гаю тем же: завернула в салфетку несколько кусков хлеба, спустилась вниз и безмятежно улыбнулась подобострастному официанту.

– Если приедет месье де Шардонне, – попросила она, сделав едва заметное ударение на слове «если», – будьте добры уведомить его, что я в саду.

Чуть подальше голубел круглый бассейн с традиционным мраморным фонтаном в центре. Вода бесшумно струилась по замшелым камням, золотые рыбки лениво шевелили плавниками. Бассейн был обсажен ирисами всех оттенков, от голубого и сиреневого до бархатисто-черного. Корри бродила среди цветов, с удовольствием представляя себе впечатление, которое производит на окружающих, – тоненькая, изящная, в узких туфлях с бантами и мерцающем всеми цветами радуги платье. Оставалось надеяться, что месье де Шар донне переживет несколько неприятных минут при виде пустого столика. Он их заслуживает!

Она раскрошила хлеб и принялась кормить рыбок. Те жадно хватали еду. Вскоре, однако, Корри надоело это занятие, и она снова обошла бассейн, скользя между клумбами, точно тень. Юбка чуть шуршала, как луговая трава под косой. Ветерок ласкал обнаженную шею и плечи. Наконец девушка немного успокоилась. Она так давно не была на свежем воздухе, что совсем забыла о лете, даже таком жалком его подобии, как в этой стране. Тем не менее в атмосфере ощущалось некое волшебство, словно природа радовалась наступившему теплу.

По спине пробежал озноб. Девушка инстинктивно оглянулась на выходящее в сад окно. Багровые лучи закатного солнца освещали мужскую фигуру в белом. Корри оцепенела. Сколько времени он стоит здесь, наблюдая за ней?

Их взгляды скрестились. Гай тоже не шевелился. Все было так, будто невидимые секунданты призвали к бою. Поединок характеров начался. Но девушка не отступала и не собиралась покидать поле битвы. Кажется, прошла вечность, прежде чем Гай отвернулся. Корри с забившимся сердцем последовала его примеру, вовремя подавив злорадную улыбку. Похоже, первый, пусть и самый легкий раунд она выиграла, но пока рано торжествовать.

Корри, вынуждая себя оставаться спокойной, вытряхнула в воду последние крошки, аккуратно сложила салфетку, сунула в сумочку и с видимым безразличием стала ждать. За спиной раздались шаги.

– Корри!

Ах, этот голос, незабываемый, надменно-повелительный голос, четко выговаривающий каждую букву!

– Добро пожаловать в рай!

Глава 5

Девушка медленно повернулась. Он выглядел гораздо моложе и беспечнее, чем она помнила. Белизна костюма оттеняла легкий загар. Волосы, выгоревшие на солнце, чуть посветлели. Только бесстрастные серые глаза все те же.

Корри неожиданно смутилась. Возможно, за эти несколько коротких недель она постарела, а к нему вернулась юность? Или они взрослеют одновременно? Но стоит ли думать об этом? Какая разница?

– Вы нисколько не удивлены? – резко спросила она, чтобы скрыть, как сконфужена.

– Чему тут удивляться? – осведомился он, растянув губы в ленивой, самоуверенной, почти издевательской улыбке.

– Я могла и не прийти.

Улыбка стала еще шире, и глаза весело блеснули.

– О нет, ни в коем случае! Кто мог бы устоять перед устрицами и павлинами?! А вы к тому же любопытны, как истинная женщина. Все они любят одно и то же.

– Неужели? – вскинулась Корри. Она никогда не уподобится обыкновенным женщинам! – И что же мне нравится?

– Наряды. Драгоценности. Комплименты, сюрпризы. – Он предложил ей руку. – Признаться, я всегда добиваюсь, чего захочу.

– Всегда? – растерянно спросила Корри, остро ощущая тепло его руки.

– Почти всегда.

Он учтиво проводил ее к столику. Корри двигалась как во сне. Да и происходит ли все это на самом деле? Или она лишь грезила и сейчас откроет глаза в маленькой комнатке «Савоя»?

В ресторане по-прежнему никого не было, и в галерее сидели только они. Это еще больше подчеркивало нереальность окружающей обстановки, будто они существуют вне времени – актеры, играющие для невидимой публики.

Откуда-то сбоку появился официант и вопросительно взглянул на Гая. Тот молча кивнул. Корри впервые заметила, что на столиках нет меню. Официант исчез так же бесшумно, как возник.

– Надеюсь, вы голодны, – произнес Гай.

– Как обычно.

– Знаю, – усмехнулся он, и девушка невольно покраснела, но тут же взяла себя в руки. Прошлое есть прошлое, и главное – быть выше неприятных воспоминаний.

– А у вас, – запальчиво бросила она, – кажется, вошло в привычку опаздывать?

– Вы правы. Один – один, – развел руками Гай, не пускаясь, однако, в объяснения и не думая извиняться. Корри почувствовала нечто вроде восхищения. Да, он и впрямь достойный противник, хотя, надо признать, в чем-то гораздо тоньше и оригинальнее ее самой.

Снова вошел официант с огромным подносом, который осторожно поставил на стол. К удивлению Корри, поднос был заполнен крохотными круглыми чашами, объемом не более столовой ложки каждая. Зато какое разнообразие блюд! Гай отпустил официанта, а Корри зачарованно уставилась на стол. Ни дюйма свободного места!

– Что это? – выдохнула она, поежившись под ироническим взглядом Гая.

– Вы сказали, что хотите все. Я исполнил ваше желание. Заказал полное меню «Бельведера». Здесь еще не все, остальное просто не поместилось. Ешьте, пока не остыло. – Он вручил ей маленькое серебряное блюдо. – Предлагаю начать с копченых устриц.

Она увидела легкий вызов в глазах Гая и не устояла. Ничего, еще посмотрим, чья возьмет!

Корри немедленно решила воздать должное пиршеству, даже если придется умереть от заворота кишок. Она покажет ему, что это такое – быть по-настоящему голодной!

Девушка придвинула к себе блюдо и принялась есть. Гай с растущим изумлением наблюдал, как она опустошает чашечку за чашечкой. Корри подбирала все до последней капли с поистине кошачьим изяществом: раковый суп и консоме «Мадрильен», сыр «Шатобриан», филе камбалы, артишоки и спаржу, сазанью икру, бараньи котлеты, телячьи эскалопы с яблоками и сливками, облитые горящим кальвадосом, крабы в фисташковом масле.

Официант приносил все новые блюда – крошечные весенние овощи, утку в соусе из болгарского перца и бренди, землянику, персики в вине, курицу, фаршированную корнями укропа, креветочное суфле…

Корри бесстрашно мешала одно с другим, десерт и супы, рыбу и дичь, грибы и фрукты. Настоящий рог изобилия, римская оргия, пища богов. Белое вино сменялось красным, и наконец на столе появилось радужное чудо – все мыслимые сорта мороженого.

– Вы не хотите еще? – вежливо осведомился Гай, когда девушка доела мороженое и приложила к губам салфетку. Корри только кивнула. Она так наелась, что не могла говорить.

– Кажется, я сыта.

Но в этот миг она заметила последнее случайно уцелевшее пирожное с кремом и, проглотив его, удовлетворенно промолвила:

– По крайней мере пока.

Гай с шутливым ужасом покачал головой:

– Вам станет плохо!

– Никогда в жизни. У меня желудок, как у верблюда!

– По-видимому. Как вам это удается?

– Очень просто. Надо соответствующим образом себя настроить. И конечно, кое-что еще.

– Что именно?

Он взирал на нее точно с таким вежливым интересом, как на настоящего верблюда в зоопарке.

– Должна быть достаточно веская причина. Назовите ее, если хотите, побудительным импульсом.

– Импульсом? – недоуменно нахмурился Гай.

– Возможно, вы никогда о нем не слышали, – с легким сарказмом пояснила девушка. – Обычно он именуется по-другому. Голодом.

– Понимаю.

Гай, казалось, ничуть не был тронут.

– Вы необычный человек, мисс Модена. С чего бы девушке в вашем положении знать о подобных ужасах? Неужели ваш покровитель и впрямь такое чудовище? Или… – Он помедлил, прежде чем ехидно добавить: – Или просто предпочитает стройных женщин.

Корри гордо выпрямилась, героическими усилиями сдерживая гнев.

– Месье де Шардонне, – объявила она с достоинством, подобающим более скорбящей вдове, – у меня больше нет покровителя.

– Вот как? – сочувственно вздохнул Гай.

Корри стиснула зубы и опустила ресницы, скрывая яростный блеск глаз. Он, конечно, не в силах представить, что молодая женщина способна выжить без мужской поддержки и защиты.

– Вы больше не живете в «Савое»?

– С завтрашнего дня нет.

Она подумала, не стоит ли выдавить слезу, но решила не переигрывать. Надо выглядеть несчастной, но мужественной.

– Из-за меня?

Господи, какое самомнение! Он нисколько не расстроен, наоборот, кажется довольным, почти радостным. Вообразил, должно быть, что «покровитель» бросил ее после вечера, проведенного в обществе другого мужчины. Ну и спесь!

– Можно сказать так, – вздохнула Корри. В конце концов это правда.

– Мои глубочайшие соболезнования.

Он понимающе улыбнулся, словно решив, что она наконец оказалась в его власти.

– Благодарю, но я не нуждаюсь в ваших соболезнованиях! – колко ответила Корри. Гай продолжал улыбаться.

– Позвольте предложить еще пирожное?

– Ни в коем случае.

Девушка чинно сложила руки на коленях. Гай, все еще не спуская с нее будоражащего, странно оценивающего взгляда, сделал знак официанту убрать со стола.

– По крайней мере обед вам понравился, – иронически заметил он.

Корри покраснела. Такой неуемный аппетит вряд ли подобает безутешной вдове… Но что сделано, то сделано.

– Спасибо, все было великолепно, – поблагодарила Корри, запоздало вспомнив о правилах хорошего тона, и тут же нахмурилась. Только сейчас ее осенило: – Но почему здесь совсем нет посетителей? Или никто не знает об этом местечке?

– Потому что, – терпеливо объяснил Гай, – я снял весь ресторан на этот вечер.

– Что?!

Теперь ему действительно удалось удивить ее.

– Только для нас двоих?

Какая безумная расточительность!

Корри стало нехорошо.

– Разумеется.

– Хотите сказать… что они приготовили все эти блюда… исключительно для меня?!

– Естественно.

– И на кухне осталось целое седло барашка, а я съела всего лишь кусочек?

– Понятия не имею. Наверное, так. Мне в голову не приходило справляться, – снисходительно произнес Гай. – Я мог бы попросить завернуть вам остатки с собой, если хотите, конечно.

Корри откинулась на спинку стула, не зная, негодовать или просто посмеяться. Между ними все та же непреодолимая пропасть. Ей трудно представить роскошь, которой он окружен, непонятно, как можно бросать деньги на ветер для собственного развлечения. И к тому же Гай почти ничего не ел.

– Вы даже не попробовали все эти деликатесы!

– Как вы сказали, – пожал он плечами, – необходима веская побудительная причина. Я предпочитал наблюдать за вами.

Корри снова вспыхнула. Такого поворота событий она не ожидала. Девушка воззрилась на своего спутника. Сумеречный свет струился в окна, смягчая резкие краски, ложась голубоватыми озерцами на скатерти и салфетки.

– Итак, мадемуазель Корри, вы воздали должное устрицам. Настала очередь павлинов.

Корри машинально приняла протянутую руку. Как относиться к этому человеку? Девушка была слишком сыта, чтобы мыслить связно. Выйдя на воздух, она увидела, что и тут никого нет. Неожиданно она догадалась:

– Надеюсь, вы не сняли заодно и весь сад?

– Нет, – засмеялся Гай именно тем неподдельно искренним смехом, который так хотела услышать Корри.

Они медленно зашагали к саду. Волосы развевал теплый летний ветерок, приносивший с собой сладкий запах скошенной травы и лениво вертевший флюгер. Старые розовые кирпичи аркады, ведущей в сад, тускло отсвечивали в полумраке. Под деревьями протянулись длинные фиолетовые тени. Гай оказался прав. Это место как нельзя лучше отвечало представлениям простых смертных о царствии небесном.

В траве шныряли неугомонные кролики. На высоких древних стенах важно расхаживали павлины, приветствуя наступающий вечер резкими, пронзительными криками.

Девушка внезапно оказалась в волшебной сказке. Она не могла оторваться от созерцания павлинов. Голоса птиц звучали жалобно-тоскливо, как будто звали кого-то и не могли дозваться. Какие удивительные звуки могут рождаться в столь хрупких горлышках!

Позируя перед зрителями, павлины неспешно выступали, уверенные в своей неотразимости. Последние лучи солнца играли на их переливчатых плюмажах. Как бы хотела Корри стать павлином!

Гай и Корри остановились. Павлин внимательно рассматривал их малахитово-зелеными глазами. Синие перья на шейке чуть встопорщились. Птица испустила громкий душераздирающий вопль и медленно, будто старая аристократка, распустила веер хвоста, разрисованный фантастическим узором. Павлин стоял так довольно долго, окончательно ошеломив зрителей, а потом величественно сложил хвост и удалился.

Это было настоящим откровением. Они потрясенно переглянулись. Им несказанно повезло. Точно особа королевской крови удостоила их своей милостью. Они пережили то, что бывает раз в жизни. Нечто необыкновенное. Неповторимое.

– Что это было? – едва слышно прошептала Корри, наконец осмелившись нарушить молчание. Ей почему-то захотелось распустить свои собственные перья перед Гаем, рассказать ему о мечтах и планах, открыть душу.

– Чудо.

Гай повернулся к Корри. Трепещущая листва отбрасывала на белый костюм кружевные тени.

– Я никогда не подозревал, – тихо выговорил он, точно очнувшись от глубокого сна, – что у вас сине-фиолетовые глаза. Совсем как павлиньи перья.

Они снова уставились друг на друга. Перед глазами Корри все еще плыли сине-зелено-золотистые полосы. Какое невообразимое смешение цветов! Она еще не пришла в себя и ни о чем не могла думать.

– Поедем со мной, – негромко попросил он. – В Париж. Сейчас, сегодня.

Париж… Париж… Парадиз[8]… Как легко все отбросить, обо всем забыть! Она может исчезнуть, навсегда уехать из этого неприветливого города, уплыть на волнах соблазна. Его деньги не дадут ей утонуть. Но этого недостаточно, по крайней мере для нее.

Девушка покачала головой. Яркие краски померкли, забытье рассеялось. Немыслимо ехать в Париж с человеком, только сейчас заметившим цвет твоих глаз.

– Простите, не могу.

– Понятно.

Он резко отвернулся. Они молча направились в сад. Цветы по-прежнему благоухали, но очарование поблекло. Девушка боялась встретиться взглядом с Гаем, хотя нервы были напряжены до предела. Он, должно быть, сердит. И имеет на это полное право.

Однако Гай снова заговорил, спокойно, холодно, почти рассеянно:

– Что вы имеете против Парижа?

– Ничего.

Если бы он только знал… Все, к чему она стремится, находится в этом чудесном городе. Арлекин, мистер Бейер, осуществление надежд и грез.

– Признаться, больше всего на свете мне бы хотелось оказаться там.

– Но не со мной?

Корри покачала головой. Гай сухо усмехнулся:

– Вы всегда так возмутительно откровенны?

– Зачем тратить время на вежливые банальности?

– Хм-м-м. Почему вы с таким упорством отказываетесь от помощи?

– Ас чего вы вдруг решили мне помогать? – с подозрением поинтересовалась Корри. Если он надеется надавить на нее, пусть сначала хорошенько подумает.

– Потому что чувствую себя виноватым в ваших несчастьях.

Девушка поколебалась. В голосе Гая звучала неподдельная искренность. Но тем не менее вряд ли стоит ему доверять.

– Собственно говоря, о чем вы толкуете?

– Я хотел бы сделать вам предложение.

– Но я уже объяснила, что не желаю быть вашей любовницей, – негодующе прошипела Корри.

– Ах, это, – отмахнулся Гай. – Я уже забыл. Так, мимолетный каприз. Просто был заинтригован вашей очевидной неприязнью, надо сказать, крайне необычной в женщине… вашего сорта. И пытался понять, не притворяетесь ли вы.

Корри не находила слов. Все эти подарки, настойчивое преследование… Подумать только, она приняла их за чистую монету!

– Вы, кажется, удивлены?

– Именно. – Она слегка улыбнулась собственной наивности. – А я-то вообразила, что вы безумно в меня влюбились!

– Вы льстите себе, мисс Модена! Одним из краеугольных камней наших… если так можно выразиться, отношений до сих пор оставалась взаимная нелюбовь, которая и заставила меня упомянуть о предложении.

Девушка хищно прищурилась. Теперь она знает, как с ним говорить! Наконец-то все стало ясно!

– Женитьба, месье де Шардонне? Как старомодно!

Глаза Гая оценивающе блеснули.

– Ошибаетесь, мисс Модена, хотя мне импонирует ваше убеждение в том, что именно взаимное отвращение может стать прекрасной основой для семейной жизни. Нет, мое предложение носит скорее деловой характер. Надеюсь, – саркастически добавил он, – вы деловой человек?

Корри почувствовала, что снова покраснела. Он, несомненно, намекает на ее непристойное поведение у него в номере. Но прежде чем девушка сумела придумать ответную колкость, Гай резко сменил тему:

– Зачем вам Париж?

– По-моему, вас это совершенно не касается.

– Прекрасно. Да, все складывается как нельзя лучше.

– Что именно? – невольно заинтересовалась Корри.

– Сейчас узнаете, – решительно начал Гай. – У меня в Париже дом, где я редко бываю, но хотел бы, чтобы кто-то там жил. Вы стремитесь уехать в Париж по причинам, которые, к счастью, не желаете объяснить.

– Весьма важным причинам!

– Естественно.

Едва заметные иронические нотки в голосе Гая окончательно взбесили Корри.

– Предлагаете мне остановиться у вас в доме? Вряд ли такое возможно.

– Почему нет? Разве это так уж отличается от вашего… прежнего положения? Конечно, я очень уважаю ваше пристрастие к условностям, но вы уверены, будто вам есть что терять, в смысле репутации, разумеется? Или тревожитесь за мою? Если это так, поверьте, я искренне тронут.

Девушка едва успела прикусить язычок, чтобы не сорваться. Впрочем, уместно ли протестовать? Ведь она немало потрудилась, чтобы предстать в его глазах роковой женщиной. И в одном он прав – ей действительно безразлично мнение окружающих, у нее на уме вещи поважнее.

Кроме того, перед ней открываются такие возможности! Ради этого одного стоит рискнуть! Могут пройти годы, прежде чем она накопит денег на поездку в Париж!

Девушка лихорадочно соображала, как поступить. Что бы посоветовал Арлекин? На память пришло его последнее письмо.

«Ты прекрасно знаешь, чего добиваешься».

Да, именно так, но пока она в относительной безопасности. Значит, придется для начала поставить точки над i.

– Даете слово, что это не уловка с целью сделать меня вашей любовницей?

Гай страдальчески вздохнул:

– Клянусь. У нас чисто деловые отношения, основанные на определенных условиях. Если, конечно, вы не собираетесь пустить в ход свое неотразимое обаяние.

Корри решила игнорировать все насмешки.

– Этот дом…

Чистейшее сумасшествие, но зато ее проблемы решены одним махом.

– Там есть сад?

– Вы слишком дотошны, мисс Модена, но сад там действительно есть. Маленький и достаточно уединенный.

– А работа… вы должны подыскать мне занятие. Я не собираюсь жить подачками.

– Если настаиваете, – пожал плечами Гай. – У вас вполне литературная речь и приличные манеры. Не сомневаюсь, что вашим способностям найдется достойное применение.

Но все же девушка колебалась. Может ли она довериться ему? Если бы только получить какие-то гарантии.

И тут ее осенило.

– Я желаю заключить контракт.

– Контракт? – с удивлением переспросил Гай.

– Да, – твердо объявила Корри. – В письменном виде. Со всеми исключениями, условиями и оговорками.

Мистер Уитейкер гордился бы ею.

– Прекрасно.

Казалось, Гай искренне забавляется. Не важно. Пусть смеется, пока не посинеет, лишь бы подписал! Документ есть документ.

Она сели на кедровую скамью, на которой какой-то влюбленный вырезал: «Это вечное лето никогда не померкнет».

Корри понравилось нехитрое изречение, так подходившее к ее настроению. Если бы можно было узаконить вечное лето!

Бумаги у них не оказалось, но девушка вовремя вспомнила о спрятанной в сумочку желтой ресторанной салфетке, и Гай вынул ручку с золотым пером. Корри, с трудом выводя буквы на накрахмаленном полотне, записала четыре условия:

1. Никаких приставаний.

2. Никаких расспросов относительно того, как я провожу свободное время.

3. Собственная комната.

4. 250 граммов шоколада высшего качества ежедневно.

И задумалась, все еще одолеваемая сомнениями. Ей хотелось договориться обо всем, включая возможность своего внезапного исчезновения. Какой пункт обычно добавляют страховые компании? Универсальный выход из любого положения? Что-то насчет воли Господней…

5. Контракт считается расторгнутым при возникновении форс-мажорных обстоятельств.

Корри полюбовалась на дело рук своих и вручила салфетку Гаю. Тот мельком проглядел написанное, чем крайне обидел девушку.

– Что же, вполне справедливо.

Он, конечно, просто ублажает ее, это понятно. Но ничего не поделаешь, придется терпеть.

– Теперь ваша очередь.

– Извольте.

Через несколько минут он отдал салфетку обратно. За это время Гай успел добавить еще четыре пункта.

6. Никаких «покровителей».

7. Возможность наслаждаться вашим обществом на презентациях, приемах, вернисажах и прочих официальных мероприятиях. Со своей стороны обязуюсь предупреждать о предстоящем событии за двадцать четыре часа.

8. Униформа за мой счет.

9. Осторожность, благоразумие и скрытность.

Девушка тщательно изучила текст. Первое совсем просто, второе вполне допустимо, если не считать небольшой детали. Корри вставила перед словом «предупреждать» еще одно – «письменно». Она хорошо усвоила уроки Арлекина! Но третий и четвертый пункты смутили ее.

– Что значит «униформа»?

– Не волнуйтесь, вам придется носить ее исключительно в тех случаях, когда станете выезжать куда-нибудь со мной.

– А «осторожность и скрытность»?

– Просто я счел нужным выделить это отдельным условием, учитывая вашу э-э-э… откровенность. Если примете мое предложение, слишком много людей заинтересуются истинной природой наших отношений. Человек моего круга всегда вызывает любопытство посторонних. Пресса, слуги, знакомые задают чересчур много вопросов. Прошу вас держать язык за зубами. Вы знаете французский?

– Ну…

Девушка интуитивно сообразила, что при маниакальной нелюбви Гая к вмешательству в его дела лучше держать знание языка в тайне.

– Заучила кучу ругательств.

Небольшая ложь не повредит.

– Я так и думал, – вкрадчиво заметил Гай. – Вполне годятся как средство устрашения. Но хорошо, что вы не знаете французского, – меньше будете болтать. Насколько я понял, в Париже у вас нет знакомых?

– Я никогда там не была.

Снова ложь, на сей раз не столь невинная. Верно, она не бывала в Париже, но там живет самый главный в ее жизни человек. Однако упоминать об Арлекине совершенно ни к чему. Мистер Уитейкер будет пересылать его письма, и никто ничего не узнает.

Гай с серьезным видом протянул руку:

– Что же, мисс Модена, договорились? Через сорок минут мой самолет.

– Идет.

Они обменялись торжественным рукопожатием и подписали контракт. Он отдал салфетку ей. Девушка тщательно сложила ее и сунула в сумку.

– Я покажу это своему адвокату, – сообщила она, наслаждаясь его удивлением. – Но может быть, вы сначала захотите снять копию?

– Нет, я вам верю.

Снова этот издевательский взгляд.

– Когда вам удобно приступить?

– Завтра, – лукаво усмехнулась Корри, глядя в его широко распахнутые глаза. – Или вы не успеете заказать билет за такой короткий срок? А я думала, Гай де Шардонне всесилен!

Гай внимательно оглядел девушку.

– Я почему-то искренне рад, что вы не стали моей любовницей.

Он с заученной вежливостью поднес к губам руку Корри и холодно улыбнулся, заметив ее смущение:

– Не волнуйтесь, мисс Модена, со мной вам ничто не грозит. Помните, мы терпеть не можем друг друга. А теперь я вынужден попрощаться. Мой водитель отвезет вас домой. Завтра утром вам в отель доставят билет.

Глава 6

Гай де Шардонне сдержал слово. Наутро Корри принесли билет первого класса на самолет до Парижа вместе с изящной картонкой, в которой лежали платье из кремового шелка потрясающе простого покроя, кремовый полотняный жакет и босоножки в тон. К лацкану жакета была прикреплена короткая записка:

«Униформа. Прошу надеть. Гай».

Горничные были потрясены и умирали от любопытства, но Корри снова обуревали сомнения. До сих пор она не сознавала, как будет скучать по новым подругам. А кремовый шелк… По округлившимся глазам Шеван было ясно, о чем та подумала. Платье для содержанки…

Но Корри подписала контракт. И, надевая костюм, заметила, что цвет идеально соответствует оттенку ее кожи, а фасон удивительно ей идет. В этом наряде она выглядела юной и трепетной. Глаза стали еще темнее, губы краснее.

– Не знаю, Корри, – пробормотала Шеван со слезами на глазах. – Ты кажешься совсем чужой.

– Не расстраивайся. Обещаю, что когда-нибудь вернусь.

Корри почувствовала, что сейчас тоже расплачется. Шеван грустно покачала головой:

– Париж… это так далеко.

И Корри поняла, что девушка имеет в виду не только расстояние.

После ухода Шеван ей стало совсем одиноко. Она вытерла слезы, щедро надушилась «Бегом времени» и наконец, словно бросая вызов невидимому противнику, пришпилила букетик маргариток к лацкану жакета. Пусть она подписала контракт с Гаем де Шардонне, но собственностью его не стала.

Два часа спустя, оказавшись среди неземного великолепия аэропорта Орли, Корри тотчас забыла о своих сомнениях. Как здесь чудесно: роскошная отделка, стекло и хром, и машины, которые при малейшем движении немедленно приходят в действие… Хорошо бы подольше побыть здесь и все как следует рассмотреть, но время не ждет. Париж зовет!

Девушка с сожалением направилась к выходу. Ее, конечно, встречают – Гай, несомненно, обо всем позаботился. Корри с видом знатной дамы оглядывала проходивших мимо людей, жалея лишь о том, что ободранный чемодан плохо соответствует образу богатой и независимой путешественницы. Хотя, возможно, ее просто посчитают эксцентричной англичанкой, из тех, которым прощаются любые выходки.

– Доброе утро.

Корри с удивлением обернулась. Сам Гай не погнушался приехать за ней!

Он внимательно осмотрел девушку с чисто французской основательностью.

– Ну как, сойдет?

При виде маргариток в петличке жакета Гай только вздохнул:

– Что за страсть к полевым цветам! Примите добрый совет.

Он ловко отстегнул бутоньерку и церемонно передал водителю в униформе, почтительно стоявшему сзади.

– Днем вы должны носить исключительно фиалки. Вечером – орхидеи.

– А что плохого в маргаритках?

Она не собирается стоять на задних лапках перед всякими чванливыми типами!

– А контракт? Помните? – мягко, но неумолимо возразил Гай. – Когда выходите на улицу без меня, можете нацепить что угодно. Хоть кочан капусты.

Корри с трудом спрятала улыбку. Конечно, он сноб, но совершенно прав. Сделка есть сделка.

Она безуспешно старалась сохранить остатки апломба, пока серый лимузин уносил их из аэропорта по направлению к столице.

– Но почему фиалки? Это так старомодно!

Очнувшийся от раздумий Гай изумленно уставился на нее:

– Неужели непонятно?

Корри недоумевающе взглянула на него.

– Ох уж эти англичанки…

Он небрежно приподнял ее подбородок и показал на узкое зеркальце над сиденьем:

– Под цвет ваших глаз, разумеется.

Корри не нашлась что ответить и вжалась в сиденье, чувствуя себя маленькой дурочкой. Нет, пожалуй, следует держать ухо востро, иначе враг легко одержит верх. Однако ей польстило, что он заметил и запомнил цвет ее глаз. Конечно, она потешила свое тщеславие, ибо это замечание не должно иметь никакого значения, но тем не менее украдкой посмотрелась в зеркальце, пытаясь представить, как будет выглядеть фиолетовая бутоньерка на кремовом фоне.

Но тут машина свернула с безликой автострады на улицы французской столицы, и девушка мгновенно забыла обо всем на свете, чувствуя невероятную легкость. Стоит, кажется, взмахнуть руками, и она взлетит. Здесь все было знакомым, точно она всю жизнь прожила в этом городе. Как долго Корри ждала своего часа! Она поспешно опустила окно и глубоко вдохнула непередаваемую смесь запахов нагретого солнцем гудрона, бензиновых выхлопов, только что смолотого кофе и свежеиспеченного хлеба… Она почему-то, была уверена, что здесь даже пыль другая. Повсюду уличные кафе, белые столы и стулья под полосатыми зонтиками, официанты, снующие меж ними с проворством муравьев. Ей казалось, что в окно доносится картавая скороговорка, такая же пьянящая, как глоток морского воздуха. И женщины, гуляющие по тротуарам, изящные, уверенные в собственной неотразимости, поистине созданные для любви парижанки. Далеко, в конце бульвара, обсаженного безжалостно подстриженными деревьями, блеснула лента реки. Рыболовы терпеливо восседали в тени массивных куполов собора Парижской богоматери. Корри узнала позолоченный шпиль Сен-Шапель, крытые черепицей башенки Консьержери. Серебристые ивовые листочки купались в воде, оборванные клошары[9] улыбались, радуясь майскому солнцу. Они проехали мимо Тюильри с его неповторимыми фонтанами, украшенными скульптурами богов, нимф, сильфид, сатиров и лошадей, и очутились на залитой солнечным сиянием площади Согласия. Водитель выключил зажигание. Гай повернулся к девушке, забавляясь ее волнением.

– Чем бы вы хотели сегодня заняться?

Корри замялась, сбитая с толку внезапным изменением планов.

– Мне казалось, что надо немедленно приниматься за работу!

Гай невозмутимо пожал плечами:

– Я решил воспользоваться правом хозяина и дать вам выходной. Очередной каприз. Не откажите мне в удовольствии. Мужчинам надо потакать!

Но Корри все еще не сдавалась, зная, что ей будет куда спокойнее, если у них сложатся чисто официальные отношения.

– Однако если вас утомило путешествие… – сочувственно начал Гай.

Утомило? Какая чушь! На улице тепло, на небе ни облачка, а чуть подальше возвышается Эйфелева башня во всей своей красе!

– Нет, просто…

– А, все ясно, – понимающе кивнул Гай. – Вы пресытились путешествиями по всему свету и так много повидали, что еще один музей или памятник уже не может вас заинтересовать.

Корри стиснула зубы. Разыгрывать умудренную жизнью женщину, оказывается, довольно нелегко, особенно если это означает отказ от всего того, чем она так восхищается. Девушка с трудом удержалась, чтобы не бросить тоскливый взгляд на башню.

– Думаю, есть вещи, которые просто необходимо увидеть каждому.

Возможно, он поймет ее намек.

– Разумеется. Ну что же, откуда начнем? Зная ваши аппетиты, не сомневаюсь, что вы предпочли бы все и сразу. Так… Эйфелева башня, конечно, собор Парижской богоматери, Пантеон, Монмартр, могила Наполеона…

Скучающий голос вернул Корри к реальности. Девушка мысленно и с сожалением попрощалась до завтра с парижскими достопримечательностями. Это может и подождать. Она обойдет город позже, сама, свободная от гнетущего присутствия и оскорбительных замечаний спутника. Рассмотрит каждую горгулью, опустит пальцы в воду Сены, посидит за столиками монмартрского кафе, где бывали Тулуз-Лотрек и Модильяни, Бодлер и Рембо…

Но и сейчас она не позволит Гаю испортить ее первое впечатление от Парижа. Никто не встанет между городом, о котором столько рассказывала мать и писал Арлекин, городом-легендой, городом света и теней. Городом, созданным для любовников, где они могут мечтать и притворяться невидимыми или гордо выставлять напоказ свои чувства на оживленных бульварах и улицах. Городом неповторимых, прославленных на весь мир женщин, посвятивших себя модам, остроумию и любви, где каждая девушка, красивая или дурнушка, выглядит так, как будто ее только что целовали.

Из писем Арлекина она знала, где отыскать настоящий Париж, столь непохожий на тот, в котором жил Гай де Шардонне. Арлекин знал все укромные местечки, где можно без помех дать простор воображению и представить, как здесь было в древние времена. Именно туда Корри хотела попасть сегодня. Вероятно, ей даже удастся показать заносчивому месье де Шардонне то, что ему никогда не приходилось и не придется увидеть.

– Можно? – ослепительно улыбнулась она, указывая на стеклянную перегородку, отделявшую водителя от пассажиров.

– Ради Бога, – лениво ответил Гай. – Андре в вашем распоряжении.

Девушка едва сдерживала бурлившее в ней возбуждение. В эту минуту весь Париж принадлежит ей!

Она подалась вперед и постучала в перегородку.

– Улица Фобур Сен-Оноре, пожалуйста.

На бульваре, где теснились безумно дорогие магазинчики, она надолго застыла у витрины, не в силах отвести глаз сначала от сиреневых замшевых перчаток, не имевших очевидного практического применения, зато стоивших огромных денег, а потом от крошечной табакерки с эмалью, которая могла бы принадлежать Марии Антуанетте, доживи та до ста пятидесяти лет.

Гай, снисходительно улыбаясь, наблюдал за припавшей к стеклу девушкой.

– Войдем?

– Конечно, нет.

Он удивленно поднял брови:

– Но так обычно и поступают, если что-то понравилось.

– Вы придаете слишком большое значение условностям, – фыркнула Корри. – И чересчур предсказуемы.

Наслаждаясь его изумлением – Гай, безусловно, уже готовился купить ей какую-нибудь драгоценную безделушку, – Корри повела своего нанимателя обратно к машине. Она велела водителю ехать в Маре, древний квартал, где за средневековыми фасадами, позеленевшими от времени, ютилось множество крохотных мастерских, поистине аладдинова пещера, в которой можно было найти ленты, искусственные цветы и жемчуг, изящные поделки и тесьму. Она долго обходила лавчонки одну за другой, восхищаясь и ахая, но опять ничего не купила.

Наконец они оказались на Монмартре, не в тех местах, где любили бывать прославленные художники и поэты, и не в «Мулен Руж», а на улице ле Сале, где с незапамятных времен росли виноградные лозы, уродливо скрученные, серые, но по-прежнему плодоносившие. Из этого винограда даже изготовляли особый сорт вина. Девушка зачарованно уставилась на покрытый лишайниками ствол.

– Интересно, какое оно на вкус?

– Несомненно, восхитительное, – иронически улыбнулся Гай. – Если вам нравится запах выхлопных газов и привкус голубиного помета…

– Кстати, – заметила Корри, не обращая внимания на колкость, – я как раз сообразила, что ужасно голодна.

– Странно, как это вы только сейчас об этом вспомнили? Я ожидал чего-то подобного с самого вашего приезда.

Он терпеливо дождался, пока она выпьет лимонный сок и доест соленые фисташки в кафе у фонтана Невинных, и даже согласился отведать пирога с клубникой и шпинатом в маленьком захудалом ресторанчике. Сидя у окна, они наблюдали за китайскими поварами в ресторане напротив, с самоубийственной быстротой резавшими манго на неправдоподобно тонкие ломтики острыми как бритва ножами.

– Интересно… – задумчиво начала Корри, не отрывая глаз от завораживающего зрелища.

– Не продолжайте, – поспешно перебил он. – И разумеется, всякое бывает.

– В тесто, как по-вашему? Или кисло-сладкий соус?

Гай поспешно отодвинул недоеденный пирог.

Корри, спрятав улыбку, повезла его к старейшему в Париже дереву, сучковатой акации, посаженной в тысяча шестьсот первом году на площади Вивиани и до сих пор цветущей каждую весну. Последние грозди цветов еще не опали.

– Подумать только, четыреста раз наступало лето… – задумчиво протянула Корри, грезя о южном солнце.

– И четыреста раз зима, – язвительно отозвался Гай, очевидно, еще не простивший ей испорченный обед.

Но ностальгия по детству вскоре растаяла, стоило Корри обнаружить в очередном переулке темный маленький бар, где она уничтожила несколько сандвичей с ростбифом, запивая их горячим черным кофе с сахаром-рафинадом. Гай терпеливо сопровождал ее повсюду, хотя отказался зайти в «Монопри», самый дешевый и популярный универмаг в городе. Корри, облегченно вздохнув, проехалась на эскалаторе и даже купила блестящий, немыслимо яркий пластиковый пояс с огромной чудовищной пряжкой. Гай поджидал ее у входа с блинчиками из гречишной муки, начиненными бананами, пропитанными вином.

– Боюсь, как бы вы не умерли с голоду, – торжественно объявил он, стараясь не улыбаться.

И тут Корри осенило. Надо во что бы то ни стало посетить рынок на улице Муффар, колоритный, как картины Брака, где царит невообразимое буйство красок: зеленые, красные и желтые перцы, дыни, манго, папайя, лесная земляника, свежий миндаль в мягкой скорлупе, испанские корольки и овернские колбаски. И сыры – от крошечных до огромных, величиной с колесо телеги.

Корри с жадностью воззрилась на живописную картину. Гай взглянул на нее и в притворном отчаянии воздел руки:

– Ни за что. Все это просто не войдет в машину.

– А если свернуть? – робко предложила Корри.

Гай решительно покачал головой, едва удерживаясь от смеха. Однако, поговорив о чем-то с лоточником, вручил ей маленький пакетик из серой бумаги. Внутри оказался ломтик шаума – самого мягкого, самого вкусного, самого сливочного в мире сыра.

– Утешительный приз.

Бросив последний отчаянный взгляд на венские хлебцы, аппетитные булочки и пирожные, розовевшие свежим кремом, Корри позволила увлечь себя в ближайшее кафе, где и осушила чашку горячего шоколада, запив ее ледяным перье.

Оставалось только одно. Они вернулись на Елисейские поля, обсаженные цветущими каштанами, остановившись по дороге лишь затем, чтобы послушать цыгана-аккордеониста. У самой площади Звезды девушка неожиданно выскочила из машины, слегка покачиваясь на непривычно высоких каблуках, и, глядя прямо перед собой, стремглав перебежала улицу, сопровождаемая какофонией гудков, скрежетом тормозов, яростными воплями, быстро сменившимися одобрительным свистом. Достигнув противоположной стороны, она так же быстро вернулась.

– Какого черта вам взбрело в голову? – взорвался Гай.

Девушка лукаво улыбнулась. Откуда ему знать, что говорила дочери Мария! Она сдала экзамен, стала настоящей женщиной!

– Просто клятва, которую я себе дала давным-давно.

Гай с любопытством посмотрел на нее, но, ничего не сказав, взял под руку и проводил в аптеку на Елисейских полях, место, где причудливо сочетались Франция и Америка. Там он купил ей молочный коктейль с настоящими персиками и пластырь, чтобы заклеить волдырь на пятке. В Люксембургском саду он усадил ее на железную скамью, и они долго наблюдали за детьми, игравшими в песке, и стариками, гревшимися на солнце.

– Вы устали.

– Вовсе нет.

Однако Корри, пусть и нехотя, призналась себе, что переполнена впечатлениями. Но ему об этом говорить не собирается.

– Только ноги меня не держат.

Ее спутник покровительственно улыбнулся:

– Женщине не пристало говорить подобные вещи.

– Почему? Что тут такого? Это чистая правда.

– Страсть к правде и полевым цветам… Большинство цивилизованных людей предпочитают садовые. Сейчас попытаюсь объяснить. Вместо того чтобы утверждать, будто ноги вас не держат, следует говорить «ноги болят». Это более изящно. Так и представляешь маленькую ножку, словно созданную для поцелуев.

– А по-моему, все это чистый вздор. Ноги есть ноги, – упрямо возразила Корри, хотя почувствовала, что краснеет. Поглядев на свои голые пальцы, она сбросила красивые, но ужасно неудобные туфли, но тут же поспешно их надела.

– Простите, что допустил вольность, – с прежней иронией учтиво заметил Гай, – но позволю себе остаться при своем мнении. Однако, принимая во внимание поздний час и… э-э-э… состояние ваших ног, думаю, нам лучше вернуться в дом.

Корри потрясение уставилась на него. Он не сказал «домой» или «ко мне», просто упомянул о некоем жилище, с таким же безразличием, как о гостиничном номере.

Остаток пути оба молчали. Гай рассеянно смотрел в окно, Корри украдкой массировала ноги, гадая, что это за дом такой! Возможно, современная, высотная башня со скоростными лифтами, с крыши которой виден весь Париж.

Как выяснилось, она ошиблась и страшно удивилась, когда машина остановилась перед двухэтажным зданием в классическом стиле на улице Петра Сербского. Прекрасный лепной фасад, гигантские окна, свидетельствующие о высоте потолков. Простая постройка восемнадцатого века, но все в ней говорило о больших деньгах, не нажитых нечестным путем, не украденных у доверчивых простаков, а о солидном, скопленном на протяжении веков состоянии и людях, не поддающихся сиюминутным прихотям и новомодным веяниям. Итальянская кровь Корри мгновенно взыграла. Она хотела бы внести в спокойные пастельные тона сумятицу живых красок, увить стены диким виноградом и глицинией, но все-таки не осталась равнодушной к его элегантности, скромному очарованию, изящным очертаниям рам и дверей, безупречности пропорций.

Гай повел ее по ступенькам крыльца к двери, где уже поджидала горничная в униформе.

– Пойдемте, мадемуазель, я покажу вашу комнату, – предложил он.

Горничная взяла у водителя чемодан и последовала за ними. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж. Окна выходили на затененный прохладный дворик. Солнце едва проглядывало сквозь густую крону растущего в самой середине дерева.

Комната Корри была обставлена с обманчивым аскетизмом, говорившим об огромных расходах. Как и весь дом, она была выдержана в нейтральных тонах – бежевом, сером и кремовом. Строгий сдержанный стиль. Стены, обтянутые серым шелком, поблескивали, как жемчужины под слоем воды. Шелковые шторы с выработкой более темного оттенка висели на окнах. Ничто, ни единый предмет не противоречил общей атмосфере классической простоты. Здесь царили тишина, полумрак и спокойствие. Действительно чем-то смахивало на гостиничный номер. К комнате примыкали выложенная серым мрамором ванная и гардеробная, где могла бы разместиться семья из четырех человек. Горничная поставила чемодан у кровати, сделала реверанс и исчезла.

После ее ухода стало так тихо, что молчание казалось оглушительным. Сюда не доносился даже шум уличного движения, хотя они находились в центре города. Гай шагнул к девушке. Та отступила, едва не споткнувшись о чемодан.

– Контракт!

– Я просто собирался взять у вас пакеты, – улыбнулся Гай, забирая аляповато раскрашенный пластиковый мешочек с эмблемой «Монопри» и подставку под пивную кружку, которую Корри захватила на память из бара.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул он, положив все это рядом с чемоданом. – Туанетт разберет ваши вещи. Пора переодеваться к ужину. У вас десять минут.

– Что? – сокрушенно охнула девушка. Оказывается, она устала куда сильнее, чем думала! – По-моему, вы собирались дать мне выходной.

– Да. Днем. А сейчас вечер.

Он направился к двери, но у порога обернулся:

– Десять минут. Гостиная.

Десять минут! Да она пошевелиться не в состоянии! Какая несправедливость! Но стоит ли ожидать справедливости или сочувствия от таких, как Гай де Шардонне! И кто она такая! Ничтожество, обыкновенная девочка на побегушках! Лучше с самого начала приучиться автоматически выполнять все его распоряжения, превратиться в такую же машину, как он сам. Кстати, на внешности его совершенно не отразились сегодняшние приключения. Значит, он предъявил ей ультиматум?! Хорошо же! Недаром она гордилась своей выносливостью и теперь не собирается сдаваться.

Девушка посмотрела на часы. Целая минута прошла в бесплодных размышлениях! Надо действовать быстро.

Она позвонила и попросила принести побольше льда. К тому времени как появилась Туанетт, Корри уже выскочила из ванной, где пустила горячую воду, чтобы платье успело отвисеться и разгладиться. Наполнив биде холодной водой, она добавила льда и, съежившись, сунула туда ноги, где и держала целую минуту. Так, кажется, теперь она способна передвигаться. Корри расчесала волосы, уложила их узлом, надушилась «Бегом времени». Она не позволит себе опоздать, даже если умрет от перенапряжения!

Девушка натянула платье. Наверное, оно тоже радуется, что вернулось на родину после стольких путешествий и долгого заточения. Корри чуть пригладила брови и веки пальцем, смоченным маслом какао, наслаждаясь сладким запахом, и коснулась губ помадой. Бледная кожа матово светилась на фоне темного, переливающегося всеми цветами радуги шелка. Сегодня она не матадор, не наемный убийца, не взломщик. Она нечто большее, неизмеримо большее. Настоящая парижанка.

Взглянув в зеркало, Корри сняла часы и стерла почти всю помаду. Осталось три минуты. Она подержала у висков кусочки льда, глубоко вздохнула, схватила туфли и сбежала с лестницы босиком. У дверей гостиной она помедлила, чтобы прийти в себя, и надела туфли.

– Я готова.

И была вознаграждена удивлением, промелькнувшим во взгляде Гая. Он уже переоделся в светлосерый смокинг. Гостиная была отделана в таких же приглушенных серых и кремовых тонах, как ее комната, но мебели здесь оказалось гораздо больше – антикварный секретер, роскошные глубокие диваны и кресла, обитые кремовой замшей. Единственное яркое пятно оживляло общее однообразие – большая картина маслом, несомненно, принадлежащая кисти Шагала: мальчик в клоунской маске пляшет под яркой улыбающейся луной. Это было так же удивительно, как встретить икону в протестантской церкви, и так же прекрасно, как оркестровое вступление к унылой деревенской песне. Интересно, как она сюда попала.

– Подойдите.

Голос ее работодателя вывел Корри из транса. Одного взгляда на его бесстрастное лицо оказалось достаточно, чтобы получить ответ на невысказанный вопрос. Он вообще вряд ли замечал дремотную красоту картины, для него это не более чем выгодное вложение денег, дань моде.

Гай подошел к камину и взял черный бархатный футляр. Корри неохотно повиновалась его нетерпеливому жесту.

– Повернитесь.

Она молча подчинилась, услышала щелканье замочка, почувствовала, как что-то холодное и гладкое скользнуло по шее. От прикосновения его неожиданно горячих пальцев по спине девушки прошел озноб.

– Да. Думаю, это как раз то, что надо.

Корри повернулась и посмотрелась в зеркало над каминной полкой. На груди красовалось целое состояние – тщательно подобранное ожерелье из черных жемчужин, отливающих, однако, зеленью, розовым и темным ультрамарином, как пленка нефти на воде. Жемчуга сверкали таинственно и немного зловеще на белоснежной коже.

– Но почему… почему вы мне их дарите?

– Дорогая мисс Модена, боюсь, вы слишком нетерпеливы и поэтому часто забегаете вперед, – мягко объяснил Гай, хотя издевательский тон окончательно смутил девушку. – Я не дарю вам ожерелье, просто даю взаймы. Оно принадлежало моей бабушке. Она, правда, считала, что жемчуга годятся исключительно для торжественных случаев, но выхода нет. Сегодня вы должны выглядеть как никогда ослепительно, и эта нить по крайней мере отвлечет внимание от вашего платья.

– А что плохого в моем платье? – устало спросила Корри, неожиданно охваченная тоской и безнадежностью.

– Ничего. Просто вы надеваете его вот уже третий раз подряд, – резко бросил он. – Выезжая со мной, вам придется постоянно менять наряды. Это неписаный закон. Одно и то же платье можно надеть самое большее трижды – на вечеринку или дневной прием, на июльскую прогулку в Булонский лес и в казино… но уже в августе.

И при виде ее ошеломленного лица пожал плечами:

– Ничего, научитесь. Ну а пока я позабочусь, чтобы вас снабдили достаточным количеством… униформ, на все случаи жизни. Когда-нибудь вы, конечно, сможете носить все что хотите, по своему выбору.

Корри сжала кулаки. Неизвестно, что хуже – его нотации или оскорбления. В бытность ее горничной с ней обращались куда лучше.

– За работу!

Он уже стоял у двери.

– Подождите, – окликнула Корри, тщетно пытаясь прийти в себя. – Вы еще не сказали, в чем будет заключаться моя работа.

– Ах, это…

Он поколебался, как-то странно глядя на нее.

– Вы, по всей видимости, просто не можете жить без чего-то вроде ярлыка… или клейма.

– Совершенно верно.

Почему в его обществе она вечно чувствует себя глупой провинциалкой?! Ну и пусть. Корри была исполнена решимости получить какой-то официальный статус.

– Кто я – экономка, секретарь или платная компаньонка?

Гай долго молчал, прежде чем ответить:

– Все вместе и ни то ни другое. Дайте подумать. Да, кажется, я нашел. Пожалуйста, считайте себя компаньонкой.

Компаньонкой? О чем это он?!

Но времени на расспросы не осталось, Гай уж тащил Корри к машине. Может, у него есть молодая родственница, которой нужна компаньонка? Вряд ли. В доме нет никаких следов женского пребывания, и в любом случае Гай ясно дал понять, что редко здесь бывает.

Она была так поглощена своими мыслями, что не заметила, как машина остановилась. Только сейчас Корри догадалась поинтересоваться, куда они приехали. Гай лишь поднял брови:

– К «Максиму», куда же еще? Слава Богу, сегодня здесь нет приема и не нужны приглашения, иначе вас не пропустили бы даже со мной.

Душа Корри ушла в пятки. «Максим»… Гречишные блинчики неожиданно заворочались в желудке свинцовым комом. Хорошо еще, что в «Савое» она получила некоторое представление об этикете, и сейчас высоко подняла голову и расправила плечи, не выказывая, как сильно нервничает.

Пока худшие ее подозрения оправдывались. Недаром Арлекин утверждал, что здесь не веселятся, а выставляют себя напоказ. Все эти красивые, пресыщенные люди привыкли к роскоши и огромным деньгам. Именно то место, где человек должен не моргнув глазом оплатить любой счет, чтобы не потерять лица.

Войдя в зал под руку с Гаем, девушка мгновенно почувствовала на себе вопросительные взгляды. По залу пронесся шепоток. Но с ее спутником произошла молниеносная метаморфоза. Он тут же превратился в образчик заботливости и учтивости и усадил ее на стул так осторожно, как если бы она была сделана из бесценного лиможского фарфора. Корри решительно подавила искушение изо всех сил наступить ему на ногу. Заинтересованное жужжание постепенно стихало, однако сидевшие за соседними столиками не сводили с нее глаз. Корри упорно уставилась в скатерть. Да, работа оказалась куда труднее, чем она ожидала!

– Прекрасно, – одобрил Гай. – Не улыбайтесь, это придает вам более уверенный вид.

– Можно я сниму туфли? – умоляюще прошептала девушка.

– Ни в коем случае.

Гай поздоровался со знакомым, лицо на миг превратилось в приветливую маску.

– И ради Бога, ешьте поменьше!

Все хуже и хуже. Время тянется бесконечно! Чем бы заняться? Есть запрещено, а пристальные взгляды вот-вот просверлят дыры в спине!

Корри бесстрастно уставилась в пространство, не обращая внимания на метрдотеля, который почтительно-равнодушно приветствовал Гая. К счастью, после дневных излишеств Корри была не голодна и поэтому только попробовала отбивные из ягнятины с горошком и спаржей, хотя едва удержалась от искушения расправиться с блинчиками «жуайез Софи». Кроме того, девушка с угрюмостью истинной англичанки мрачно взирала на всех, кто попадался на глаза. Гай тоже ел мало и пристально оглядывал посетителей. Корри никак не могла понять, чего он ищет и с какой целью привез ее сюда, но когда наконец подали кофе, она немного успокоилась. Ну и странный же человек этот месье де Шардонне! То сплошное обаяние, то сама холодная отчужденность.

– Кажется, момент вполне подходящий, – сообщил Гай, наполнив ее бокал.

Девушка с надеждой выжидала. Возможно, сейчас он познакомит Корри с ее подопечной или по крайней мере подробно объяснит, в чем состоят ее обязанности.

– Мне многое надо сказать вам, и вы должны хорошенько запомнить мои слова, поскольку дважды повторять я не стану, – начал он тихо, не допускающим возражений тоном. Пожалуй, он не шутит. Корри сосредоточилась.

– Вам почти все простят в обществе, как невоспитанной, невежественной англичанке, но есть вещи, которые даже вы обязаны знать, если не хотите быть парией и изгоем.

Корри кивнула.

– Это нетрудно, – продолжал Гай. – Совсем простой трюк, обман, иллюзия. Ни один человек не должен знать, кто вы, но все должны быть уверены, что знают. Понятно?

Корри снова кивнула.

– Прекрасно, – одобрительно заметил Гай. – У вас уже есть некоторая практика, так что роль вам удастся. Большинство людей легко вас примут, хотя бы потому, что вы со мной, и посчитают вас либо богатой наследницей, либо моей содержанкой.

– Или тем и другим. Гай наклонил голову:

– Спасибо за комплимент. К счастью, ни от наследницы, ни от любовницы не требуется вести умную беседу. Однако на какие-то вопросы вам придется отвечать, особенно если встретите слишком любопытную особу, неплохо знающую английский, чтобы их задать. Например, что, если вас спросят о планах на лето?

– Отвечу, что проведу его в Париже, – нахмурилась девушка.

– Нет, нет. Не пойдет. Ни один человек, хоть что-то собой представляющий, не остается в Париже на июль и август. Сезон заканчивается в июне, и не дай Бог вас кто-то увидит позже тридцатого! Это чистое самоубийство!

– Но вы же знаете, я хочу остаться в Париже! Это часть нашего соглашения!

Гай терпеливо вздохнул.

– Вы, кажется, не поняли. Мне совершенно все равно, где вы проведете лето, но надо говорить, что уезжаете, ясно?

Корри приуныла. Он обращается с ней, как с младенцем, но она еще покажет ему, что ничуть не менее умудрена опытом!

– Итак, где решили отдыхать?

Девушка задумалась.

– Деньги не имеют значения? Я могу отправляться куда хочу?

– Разумеется. Помните, вы либо наследница или моя любовница.

– В таком случае я знаю, где хотела бы оказаться, – торжествующе объявила Корри. – На Ривьере!

– Я так и думал, – неодобрительно покачал головой Гай. – Какое счастье, что у меня есть время вас подготовить! Позвольте объяснить…

– Не надо, я знаю, что вы скажете. Ни один человек, что-то собой представляющий, не ездит на Ривьеру, – передразнила Корри.

Губы Гая дрогнули, но лицо оставалось серьезным.

– Совершенно верно. Если хотите, можете поехать туда на Рождество или Марди-Гра[10]. Конечно, не Сен-Тропез, а Кап д'Антиб, а в мае, возможно, Канны. Хотя я предпочел бы Нормандию и яблони в цвету. Но Ривьера в июле и августе?! Никогда! Это только для всякого сброда!

Судя по голосу Гая, «всякий сброд» веселился от души и развлекался на всю катушку. Но вряд ли стоит говорить об этом, тем более что Корри была окончательно сбита с толку и ужасно зла.

– А куда мне будет позволено удалиться в июле и августе?

– На один из курортов атлантического побережья, естественно, – охотно пояснил Гай. – Но средиземноморские пляжи буквально забиты людьми. Довиль или Ле Баль, а в сентябре – Биарриц. Это куда приличнее!

– Насколько я понимаю, вы никогда не были на Ривьере? – так же вкрадчиво осведомилась девушка, подавляя инстинктивное желание броситься на защиту детских воспоминаний. Она не имеет права разоблачить себя и дать понять, что хорошо знает те места.

– Раз или два зимой еще в детстве. Но сейчас все там стало таким убогим, дешевым и безвкусным. Дурной тон. Лучше всего проводить зиму на Корсике, – небрежно бросил Гай.

Корри кипела от гнева, но стойко молчала.

– Вероятно, вы никогда не отдыхали на побережье Атлантики, – предположил он.

– Нет, и не желаю. Судя по тому, что вы рассказали, вряд ли оно мне понравится.

Гай улыбнулся оскорбительной, покровительственной улыбкой:

– Ваши суждения слишком поспешны. Когда-нибудь вы будете удивлены, обнаружив, сколько очарования в этих маленьких городках! С возрастом и опытом вкус становится более изощренным.

Он не обратил внимания на ее разъяренный взгляд.

– Лазурный берег, Золотой берег… золото и бирюза, это так вульгарно! Лучше уж Серебряный берег.

– А мне нравятся золото и бирюза!

– Возможно, – безапелляционно заявил Гай, – но в моем присутствии вы будете носить исключительно серебро.

И снова Корри пришлось замолчать. Гай продолжал как ни в чем не бывало:

– О чем это мы? Ах да, ноябрь. Отныне вы станете заниматься горными лыжами в Альпах или на Корсике, но летом этого делать не стоит, даже в таких высокогорных местечках, как Валь д'Изер или Шамони, потому что никто не принимает всерьез подобные увлечения в такое время года. Весной вы просто обязаны вернуться в Париж, посетить вернисажи и скачки в Лоншаме или Шантийи. Можете мельком упомянуть о призе Дианы. Кажется, все? Нет, совсем забыл. Учтите, попав на Елисейские поля, вы должны ходить только по той стороне, где номера домов – четные. Неплохо также кататься верхом в Булонском лесу, но не по воскресеньям – слишком много народа.

– А чем же мне заняться в воскресенье? – мило осведомилась она.

– Можно побывать на дневном аукционе в Отей де Рамо в Версале.

У Корри закружилась голова от обилия сведений. Она устало обмякла на стуле, но Гай невозмутимо улыбнулся:

– Есть вопросы?

– Один. Как все это запомнить?

– Ничего не поделаешь, придется, – неумолимо объявил Гай. – Это крайне важно. Иначе какой от вас толк? – И немного выждав, осведомился: – Ну, что скажете?

– Знаете, что я думаю? – грустно усмехнулась Корри. – Надо было сразу согласиться стать вашей любовницей. По-моему, это куда легче.

Гай нахмурился. Ледяные глаза на мгновение впились в нее так пристально, что девушке стало не по себе. Но он тут же отвел взгляд и чуть презрительно улыбнулся.

– В любое время, дорогая Корри, – лениво протянул он. – Только прикажите.

Он, конечно, вовсе не имел в виду ничего такого, да и Корри просто пошутила, но, очевидно, дала ему очередной повод для насмешек.

– Вы намеренно все усложняете, пытаясь поставить меня в затруднительное положение!

– Возможно, – пожал плечами Гай. – Надо же мне воспользоваться хозяйскими правами!

– В таком случае, – отрезала Корри, – давно пора бы определить мой круг занятий.

В эту минуту выражение лица Гая было почти сочувственным. Он уже хотел что-то ответить, но краем глаза уловил какое-то движение в глубине зала. Бесстрастная маска мгновенно вернулась на место. Корри проследила, куда он смотрит. Между столиками, расставленными среди колонн, пробиралась высокая рыжеволосая дама. Ее спутник почтительно шел сзади.

– Добрый вечер, Гай, как поживаешь?

Женщина не сводила с Корри испуганно-любопытного взгляда. Однако Гай, казалось, ничуть не встревожился.

– Позволь представить тебе мисс Корри Модена, моего английского друга.

К очевидному расстройству дамы, Гай говорил по-английски.

– Мисс Модена, это Агнес, одна из моих старейших и… э… ближайших приятельниц.

Корри пожала руку рыжей, ловко уклонилась от поцелуя в обе щеки. Агнес уже раскрыла было рот, но Гай поспешно вмешался:

– К сожалению, Корри ни слова не знает по-французски.

На сей раз он перешел на родной язык.

– Хотя я уверен, что ты была бы рада учинить ей допрос.

– Что это ты затеял, Гай? – Агнес, судя по всему, была приятно поражена, предвкушая очередной светский скандал. – Подумай хорошенько, что ты делаешь. И что скажет наша крошка Бланш?

Гай растянул губы в зловещей ухмылке:

– Мы с Бланш прекрасно понимаем друг друга, дорогая. И в любом случае вряд ли это тебя касается.

– Но кто она? Где ты ее нашел? И у кого она живет?

К этому времени Корри уже начала чувствовать себя призовой кобылкой на конском аукционе. Она прилагала все усилия, чтобы не показать, что понимает каждое слово.

– Как я уже сообщил, ее зовут Корри. Она англичанка и гостит в моем доме. Это все, что тебе надо знать.

Глаза Агнес широко распахнулись. Теперь она глядела на Корри с чем-то вроде завистливого уважения, разбавленного, однако, малой толикой неодобрения.

– Она, кажется, довольно оригинальна, но слишком молода, – прошипела Агнес.

Корри едва сдерживала ярость. Поняв, что атмосфера определенно накалилась, Гай учтиво заметил:

– Дорогая Агнес, если не возражаешь, нам хотелось бы побыть вдвоем. Надеюсь, ты не обидишься.

– Ну разумеется.

Рыжеволосая дама величественно отплыла. Кавалер послушно тащился следом, словно прогулочная шхуна за военным кораблем. Едва она подошла к своему столику, как головы соседей немедленно повернулись в ее сторону – очевидно, всем не терпелось услышать последнюю сплетню.

– Кто эта женщина? – спросила Корри с плохо скрытым раздражением.

Но Гай, будто ничего не замечая, хладнокровно пояснил:

– Так… никто. Нечто вроде центра управления полетами. Новость, рассказанная Агнес, распространяется по Парижу со скоростью света.

– Не понимаю, – процедила Корри, теряя терпение, и лишь усилием воли заставила себя вернуться к самой неотложной проблеме: – Кстати, вы все еще не объяснили, в чем будут заключаться мои обязанности.

Опять эта презрительная улыбочка!

– Дорогая Корри, в этот самый момент вы уже к ним приступили. Большего от вас пока не требуется. И должен заметить, вы прекрасно справляетесь.

– О чем вы? – рассерженно выпалила Корри. – Сами сказали, что я должна стать компаньонкой. Как я могу быть компаньонкой, если даже не знаю, кто мой подопечный?

Глаза Гая сверкнули поистине дьявольским блеском:

– Как, разве не видите?

Он торжественно коснулся края ее бокала своим.

– Кто же это?

Гай осушил бокал и осторожно поставил на стол.

– Я.

Корри ошарашенно уставилась на него. Опять он издевается!

Но лицо Гая было серьезным.

– Вы?

– Почему нет?

Одна бровь иронически поднялась.

– Неужели это настолько странно?

– Конечно! Просто смехотворно! Зачем, спрашивается, вам понадобилась компаньонка? Или вы не способны защитить себя от посягательств назойливых дам? – саркастически осведомилась девушка.

– К сожалению, я не настолько стар, чтобы уберечься от соблазна, – вздохнул Гай, лениво поигрывая бокалом. – А женщины – народ настойчивый, как это вы уже успели продемонстрировать.

В бархатном голосе неожиданно прозвучали стальные нотки, но тут же исчезли.

– Неудивительно, что женщины мной интересуются, – откровенно заявил он. – Я достаточно привлекателен и имею доступ в мир, о котором мечтают многие, а кроме того – прекрасный любовник. И, что самое главное, как вы уже неоднократно подчеркивали, я очень богат. Женщины наделены практическим умом, особенно француженки.

Гай говорил так размеренно, почти отрешенно, что Корри задохнулась. Он считает любовь чем-то вроде биржевой сделки! Какой негодяй!

Девушка с трудом подавила гнев.

– В таком случае, – так же деловито предложила она, – почему бы не плыть по воле волн и не наслаждаться вниманием прекрасного пола?

– По одной весьма веской причине. – Гай, слегка нахмурившись, помолчал. – Я помолвлен и скоро женюсь.

Глава 7

– Что?!

Она едва не поперхнулась вином и неверной рукой поскорее отставила бокал. Казалось, сама земля разверзлась у нее под ногами.

– Да вы чем-то шокированы? – осведомился Гай, испытующе глядя на нее, но Корри не могла найти ответа. Какое ей в конце концов дело до его личной жизни? И все же откуда взялось это странное ощущение пустоты, точно ее ограбили или подло обманули, заставив поверить, будто ей принадлежит нечто бесконечно ценное, а потом безжалостно отобрали да еще и посмеялись. Как могла она столь жестоко ошибиться в Гае де Шардонне? Он казался таким равнодушным, холодным, истинным ценителем женщин, опытным охотником, от которого не ускользнет добыча, включая ее самое.

Негодование и гнев переполняли Корри. Похоже, ее соблазнили принять участие в конкурсе, где победитель давно уже определен? Это несправедливо. У любой игры есть правила.

– Шокирована? Можно сказать и так. Насколько я понимаю, вы уже были обручены, когда предлагали мне идти к вам на содержание?

– Естественно. – Он вежливо склонил голову. – Но если позволите напомнить, предложение исходило от вас.

– Возможно, – запальчиво бросила девушка, краснея, – но я что-то не заметила особенных колебаний с вашей стороны!

– Но отвергнуть столь очаровательное предложение было бы непростительной грубостью!

Он слегка коснулся ее руки донышком ледяного запотевшего бокала; прозрачная капля скатилась на тыльную сторону ладони, и девушка вздрогнула.

– Вы… как там по-английски… поразили меня в самое сердце. Однако так или иначе, я твердо намереваюсь разорвать перед свадьбой наши… отношения.

– Как предусмотрительно с вашей стороны, – прошипела Корри. – Как… галантно.

– Надеюсь. А ваша роль будет заключаться вот в чем: я из почтения к невесте, уважая ее нежные чувства, нанимаю компаньонку, чтобы она удерживала меня от всяких неосторожных поступков и рискованных похождений. И мой план прекрасно удался. При виде вас все эти женщины – а в мире нет созданий прекраснее, изящнее, очаровательнее парижанок – дважды подумают, прежде чем попытаются совратить меня с пути добродетели. К завтрашнему утру весь Париж заговорит о вас.

– А ваша невеста? Как насчет нее? Что она подумает, узнав обо мне?

– Ничего, – равнодушно заметил Гай. – Мы друзья. Помолвлены чуть ли не с детства. Возможно, эта новость… позабавит ее.

– Насколько я поняла, она – ваша родственница.

– Да, кузина, – с некоторым удивлением отозвался Гай. – Откуда вы знаете?

– Догадалась.

Ей было известно о французских браках куда больше, чем подозревал Гай, особенно если речь шла о высших кругах. Бедная его невеста – обрученная с колыбели, вынужденная подчиняться условностям и обычаям, а заодно и необходимости сохранить нетронутым семейное состояние. Брак по расчету – как это печально! Да еще с чванливым, бесчувственным бабником, не пропускающим ни одной юбки!

– И вы, конечно, будете верны жене?

Ни в голосе, ни на лице не отразилось ни малейшего презрения, которое она испытывала к этому человеку.

– Естественно. Пока это будет необходимо.

– Ну разумеется, сын и наследник, продолжатель рода.

Чисто французская расчетливость! Но где же страсть, желание, романтика, все, ради чего стоит жить?

– А ваша невеста… те же правила распространяются и на нее?

– Нет, – оскорбленно процедил Гай. – Незамужней женщине позволяется многое, даже измена, но после свадьбы?! Никогда!

– Понятно.

Ее симпатии к несчастной невесте утроились.

– То, что дозволено вам, немыслимо для вашей жены.

– Таковы неписаные законы света, – пожал плечами Гай.

«Слава Богу, ко мне это не относится», – едва не выпалила Корри, но он опередил ее:

– Боюсь, спор не имеет смысла. Не все так помешаны на независимости, как вы, не говоря уже о том, что далеко не каждая женщина добивается ее столь эксцентричными методами. Но в любом случае брак – не та тема, которую надо обсуждать. Так вы принимаете предложенный пост или нет?

Корри уставилась на белоснежную скатерть. Какой-то бесенок подталкивал ее ответить на светившийся в глазах Гая вызов. Он воображает, что может играть с ней, использовать в своих нечестивых замыслах. Но как бы месье не пришлось сто раз пожалеть о той минуте, когда ему взбрела в голову мысль нанять компаньонку! Как только Корри давали поручение – убирать ли гостиничные номера, запомнить арию или надзирать за прожженным донжуаном, – она старалась изо всех сил.

– Принимаю. Заманчивое предложение. Учитывая нашу взаимную неприязнь, это один из немногих случаев, когда мы могли бы быть друг другу полезны.

– Прекрасно.

Он и виду не подал, что укол достиг цели. Они встали, и Гай с неизменной учтивостью проводил ее к машине, но сам не сел.

– Куда вы собрались? – пробормотала она, мгновенно охваченная паникой.

– По делам. – Опять эта загадочная улыбка! – Сегодня вечером вы мне не понадобитесь. Андре отвезет вас домой. Предлагаю лечь спать пораньше. Завтра будьте готовы к десяти утра.

И прежде чем Корри успела расспросить его подробнее, Гай сделал знак водителю, и машина рванулась вперед. Корри зябко поежилась. При всех своих недостатках Гай де Шардонне был единственным ее знакомым в Париже.

На столе в холле она нашла маленький сверток, адресованный ей. На приложенной карточке было напечатано:

«Пункт четвертый».

Внутри оказалась эмалевая табакерка, которая могла бы принадлежать Марии Антуанетте, наполненная до краев голландским драже в шоколаде.

Но Корри так устала, что ей было не до шоколада. Гай Шардонне – такой непонятный человек. Странный. Даже его щедрость казалась бездушной и холодной.

Девушка вздохнула. Почему мысль о скорой женитьбе Гая так неприятно гложет ее? Корри следовало бы радоваться, поскольку в этом случае она в полной безопасности. Зачем же мучиться? Ведь она вовсе не хотела бы заполучить Гая! Нет, это всего лишь уязвленное тщеславие.

Корри долго не спалось. Наконец ей все-таки удалось забыться, и во сне она увидела себя закованной в зеркальную броню.

Ровно в десять утра она спустилась вниз, и Андре отвез ее в дом моделей Диора. Приглушенное освещение, тишина, запах ландыша. Ассистентка в черном шелковом платье проводила ее в салон, где уже поджидал Гай де Шардонне. При виде ее простого желтого ситцевого платья он грустно покачал головой.

– Все та же любовь к полевым цветам? – тихо поинтересовался он, усаживая девушку в чрезвычайно неудобное белое кресло.

– Радуйтесь, что я не накинула алую шаль, – парировала Корри.

– Поверьте, я от души вам благодарен!

Девушка заметила, что, несмотря на вчерашний утомительный день, он совсем не выглядит усталым, хотя сама она едва держалась на ногах. Гай заказал кофе, и они так и просидели с чашками в руках во время демонстрации моделей. Манекенщицы гордо выступали, кружились и приседали, напоминая ярко раскрашенных марионеток, и Корри совсем забыла о гудящих ногах и ломоте в пояснице. Больше всего ей понравились платье для коктейлей из перемежающихся косых полос нефритово-зеленого бархата и атласа и вечерний туалет из черного тюля, расшитого золотыми розами. Просто невозможно устоять против такой красоты! А дневное платье из алого фуляра с двусторонним жакетом, а блузка из лазурного шелка с жабо, а халат-кимоно всех цветов радуги и летнее платье с юбкой «солнце» абрикосового цвета с широким полосатым кушаком…

На середине показа она обнаружила, что глаза всех девушек устремлены на Гая, словно ее присутствие было сплошным недоразумением. Одна манекенщица хлопала ресницами и вовсю вертела бедрами, открыто предлагая себя. К радости Корри, Гай совершенно ее не поощрял и с каждой новой моделью хмурился все больше. В конце концов он подозвал ассистентку:

– Все это никуда не годится.

– Что вы, месье, такие прекрасные наряды!

Ассистентка, очевидно, разрывалась между боязнью упустить выгодного клиента и преданностью своему хозяину.

– Согласен, но не для мадемуазель.

Корри уткнулась носом в чашку, изо всех сил пытаясь не показать, что она понимает, о чем идет речь.

– Позвольте объяснить, – продолжал Гай. – Мадемуазель, как видите, сильно отличается от тех девушек, которых я приводил до сих пор.

– Неужели?

Ассистентка, видимо, сгорала от любопытства, хотя по-прежнему держалась настороженно. Волна благодарности поднялась в душе Корри. Он прав, она не похожа на других. Наконец-то до Гая дошло: она – единственная, неповторимая, особенная. Она – Корри.

Но следующая фраза Гая совершенно ее обескуражила, неумолимо вернув на землю с тех высот, в которые она вознеслась.

– Жаль, конечно, она не красавица в классическом понимании этого слова. Недостаточно высока и стройна. Довольно полная. Однако я целиком вам доверяю. И надеюсь, что с вашей помощью мы сумеем если не исправить, то хотя бы скрыть недостатки. Думаю, вы поняли?

– О да, месье.

Ассистентка оглядела Корри с видом рачительной хозяйки, проверяющей на зрелость томаты. Корри поспешно проглотила кофейную гущу и едва не поперхнулась.

– Ну, что вы скажете? Можно сделать что-нибудь? По крайней мере волосы и кожа довольно неплохи, не так ли?

– Да, весьма интересная задача. – Глаза ассистентки вдохновенно сверкнули. – Подумаем, что можно предпринять.

Снова появились манекенщицы, но на сей раз, к их очевидной досаде, демонстрировали наряды, весьма далекие от того потрясающе эффектного стиля, который так нравился Корри. Теперь они были похожи на скромных, скучных воробушков – в одежде всех оттенков кремового, серого и бежевого. Корри с ужасом смотрела на них. Каждая клеточка тела томилась по ярким цветам и блеску. Никаких оборок, кружавчиков или люрекса. Даже «горошка»!

– Вот это гораздо лучше, – одобрил Гай. – Наш девиз – простота и скромность. Превосходно!

Корри стояла, изнемогая от бешенства, пока портнихи суетились вокруг с сантиметром. Душа скучала по вызывающе-алому, солнечно-желтому, сумеречно-синему, а что она получила? Действительно униформа, скорее подходящая гувернантке, чем светской женщине. Какое имеет значение, что джерси и твид – самых дорогих сортов, а каждый шов сделан вручную? Тоска, тоска, зеленая тоска! И слова Гая все еще острыми шипами впивались в сердце. Так, значит, она не классическая красавица… Ну что ж, кому сейчас нужна классическая красота?! Такой тип женщин давно ушел в небытие вместе с корсетами и шнуровкой. Она, Корри, – идеал будущего!

К полному расстройству Корри, оказалось, что посещение Диора – лишь первое в ряду целой серии столь же унизительных визитов. В домах Балмейна, Живанши и мадам Гре повторилась та же история. Гай позволял манекенщицам показывать самые последние, самые восхитительные модели, затем произносил все ту же маленькую речь и заказывал одежду, по мнению Корри, более подходившую для ее бабушки.

В довершение всего, глядя в окно машины, она видела на тротуарах девушек в точно таких же платьях, которые выбрала бы сама, – молодежных, ярких, изумительных цветов и фасонов. Она показала на них Гаю.

– Совершенно не подходит, – сухо ответил тот. – Вы компаньонка, а не цыганка.

– Но они такие хорошенькие, – запротестовала Корри.

– Возможно, – буркнул Гай, – но также вызывающе аляповатые, дешевые и кричащие.

Корри оставалось лишь молча переживать. К сожалению, на ум не приходило достойного ответа.

– Понимаете, – заметил Гай, немного смягчившись, – главное – усвоить, что вам идет. Создать собственный стиль. Не надо ничего чрезмерного. Конечно, будь вы красавицей в классическом смысле слова…

– И что тогда? – вызывающе осведомилась Корри.

Но Гай, как ни в чем не бывало, продолжал:

– Будь вы классической красавицей, могли бы носить все что угодно. Но поскольку о вас этого не скажешь, приходится быть крайне осторожной в выборе.

– Хотите сказать, что без посторонней помощи я не смогу выглядеть как подобает?

– Что-то вроде этого, – дружелюбно улыбнулся Гай.

Но Корри не сдавалась:

– Наверное, есть и другие модельеры, достаточно уважаемые, но при этом… немного более изобретательные?

– Кого вы имеете в виду? Корри порылась в памяти:

– Ив Сен-Лоран?

– Ни в коем случае, – отмахнулся Гай. – Это дурной тон.

– Корреж?

– Уличная мода.

– Ланвин?

– Довольно сносен, но лишь для очень молодых девушек.

– Скиапарелли?

– По-моему, вы немного отстали от жизни, – рассмеялся Гай. – Ее дом давно закрыт, и в любом случае она вовсе не считалась серьезным дизайнером. Слишком вызывающие модели. Перчатки с искусственными ногтями на пальцах. Блузки с петушиными перьями и золочеными эполетами! Это не мода, а театральные костюмы! Опять ваше пристрастие к средиземноморскому побережью!

Это задело девушку. Она вспомнила открытое розовое платье матери – причудливое сочетание яркой сеточки, блесток и стекляруса. В детстве она мечтала о таком же, считая его верхом изящества и изысканности. Неужели она ошибалась?

Корри поспешно отогнала непрошеные сомнения. Просто Гай слишком уверен в себе и не терпит возражений. Но сейчас ее очередь нанести удар:

– А как насчет Баленсьяги? – Она немного помолчала, чтобы насладиться произведенным эффектом. – Величайший модельер мира! Он был испанцем! Боюсь, ваша нелюбовь к Средиземному морю в этом случае несколько неуместна.

– Верно. Баленсьяга был гением. Настоящим мастером, – согласно кивнул Гай. – Будь его дом открыт, мы отправились бы только туда и никуда больше. Его стиль вам идет. Как и всем женщинам. Он мог превратить мексиканскую певичку из кордебалета в герцогиню.

Корри проглотила оскорбление. Ничто не затмит ее триумфа! Наконец ей удалось взять верх! Один – ноль в пользу Средиземного моря!

Но Гай, словно не замечая ее торжествующей физиономии, с абсолютно непроницаемым видом произнес:

– Однако меня удивляет, что вы считаете, будто его талант вдохновлялся видами средиземноморского побережья. Его стиль, несомненно, ничуть не напоминает разгул испорченного воображения, присущий Скиапарелли. Девиз Баленсьяги – простота, строгость, сдержанность. Но подозреваю, вы в вашем достойном всяческих похвал стремлении доказать мою неправоту совершенно забыли, что берега Испании омывает также Атлантический океан. Именно в тех местах родился и вырос Баленсьяга. Кроме того, вряд ли ему понравилось бы, назови вы его испанцем. Он баск, а это нечто совершенно иное.

Корри пришлось стерпеть и это. Черт возьми, откуда такие знания! Но больше всего ее бесил этот насмешливо-соболезнующий взгляд.

– Баленсьяга против Скиапарелли, Атлантика против Средиземноморья… довольно странное соперничество, не находите? – беспечно бросил он, но тут же вновь стал серьезным. – Правда, я не сомневаюсь, что в конце концов Атлантика выйдет победительницей. Что ни говори, но как может обыкновенное озеро равняться с огромным океаном?

Корри презрительно проигнорировала вопрос, прекрасно понимая, на что он намекает. Она всего-навсего жалкая, ничтожная, заурядная простолюдинка а он богатый аристократ, то, что называется «сливки общества». Но кто знает, может, и она сумеет чем-то удивить его? Что, если и у нее в запасе несколько сюрпризов?! Он накупил ей кучу унылых противных дорогих тряпок, но она станет носить их гордо, как самые модные туалеты, с шиком настоящей светской дамы! Она ему покажет!

Корри без возражений наблюдала, как Гай покупает ей строгие, изысканно-простые серебряные ожерелья и серьги, туфли ручной работы в «Селин», перчатки и шарфы в «Эрме», принимая его неуемную щедрость с ледяной вежливостью и не забывая холодно благодарить за каждую покупку. Кроме того, Корри внимательно прислушивалась к его советам и даже вытащила блокнот и карандаш, чтобы делать записи.

– Прекрасная мысль, – одобрительно кивнул Гай. Корри покорно опустила ресницы, чтобы скрыть кипевшее в ней бешенство.

– Только серебряные украшения, – диктовал он. – Золото для нуворишей и содержанок. Кстати, слово «нувориш» пишется через «о».

Корри немедленно исправила ошибку, нажав грифелем на бумагу с такой силой, что она порвалась.

– Не носить оттенков ярче сиреневого, – продолжал Гай.

– А как насчет белого? Надеюсь, это достаточно бесцветно, на ваш вкус?

Гай покачал головой:

– Это общее заблуждение. Белый – самый изменчивый цвет, его надо уметь носить. Он подходит лишь для невест или…

– Не говорите, – перебила Корри. – Я и без того знаю. Классических красавиц.

– Совершенно верно. Поэтому вам никогда не следует надевать белое.

– Даже в день свадьбы?

– Насколько я припоминаю ваши планы на будущее, к тому времени, когда настанет день свадьбы, вы будете слишком стары, чтобы нарядиться в белое.

Грифель сломался, а вместе с ним лопнуло и терпение Корри.

– В таком случае я выйду замуж в алом, как цыганки!

И, решительно опустив окно, выбросила блокнот в канаву.

Дома, на авеню Петра Сербского, Гай уведомил Корри, что, пока заказанные «униформы» не прибыли, она свободна и вольна заниматься своими делами.

– Вашей репутации будет нанесен огромный урон, если я покажусь с вами в обыкновенных платьях? – язвительно осведомилась она.

– Я этого не сказал, – мягко поправил Гай. – Как бы мне ни хотелось проводить каждую минуту в вашем прелестном обществе, к сожалению… у меня много других дел, требующих моего отъезда из Парижа.

– Я могла бы поехать с вами. В конце концов должен же вас кто-то оберегать, – выпалила девушка: ей отчего-то крайне не понравилась интонация, с которой он произнес слово «дела».

– Ваша исполнительность и преданность долгу достойны всяческих похвал. – Губы Гая раздвинулись в улыбке. – Но ваша власть надо мной не распространяется дальше Парижа.

Ну до чего же хитрый дьявол! Он даже не собирается придерживаться соглашения, инициатором которого был сам! Но ничего! В его отсутствие она разработает тщательный план кампании и, как только он вернется, начнет поединок с новыми силами.

– Когда вас ждать?

– Я сообщу за двадцать четыре часа.

– В письменном виде?

– Разумеется.

Наклонившись, Гай легко поцеловал Корри в обе щеки.

– Ну а до того времени слугам приказано обращаться с вами, как с… хозяйкой дома. Пожалуйста, не стесняйтесь отдавать любые приказы и требовать всего, что ни пожелаете. До свидания, мисс Модена.

Корри дождалась, пока машина исчезнет из вида, и тут же, не теряя ни минуты, помчалась наверх, сполоснула лицо холодной водой и распустила волосы. Потом накинула алую шаль, схватила сумочку и отправилась на метро на площадь Оперы.

– Месье Бейер!

Карл Бейер раздраженно поднял голову. Он настоятельно просил не беспокоить его в ближайший час. Оркестранты разошлись на обеденный перерыв, а те, что остались, не смели и близко подойти, прекрасно зная характер маэстро.

– Месье Бейер!

Карл нахмурился и отложил испещренную пометками партитуру. Ему так нужно побыть одному, сосредоточиться и хорошенько подумать! Только от него зависел успех постановки. Певцы, Богом данному таланту которых он ничуть не завидовал, были беспомощны, как дети, особенно новое сопрано из Южной Америки. Но зато у него за плечами возраст и опыт. Они сделали его безжалостным и беспощадным, и в этом крылась сила Карла Бейера.

В оркестровой яме, как всегда, было светло, поэтому, Карл, обернувшись, долго вглядывался в серый полумрак. Нет ничего печальнее и тоскливее, чем пустой оперный зал солнечным полднем. Но кто-то, подобно тонкому лучику, все же пробрался сквозь тьму. Перед дирижером возникла фигурка девушки в желтом платье с алой шалью, накинутой на плечи.

– Месье Бейер? – повторила она, подходя ближе.

Он надменно воззрился на нее, отмечая раскрасневшиеся щеки и растрепанные волосы. Странно… он будто где-то видел ее. В ней есть нечто знакомое, хотя он был уверен, что никогда не встречал ее раньше. Незнакомка рассматривала его с не меньшим интересом. Дирижер нахмурился:

– Да?

Резкий австрийский акцент, от которого он никогда не пытался избавиться, очень помогал ему на протяжении всей долгой карьеры. Каждая из его весьма многообразных интонаций ценилась на вес золота. Сарказм, приказ, вежливость, неохотное одобрение… все это Бейер мог передать одним лишь словом или наклоном головы.

– Что вам угодно?

– Я хочу петь.

И тут Бейер заметил эти глаза глубокого аметистового цвета.

– Для вас.

Сердце старика упало. Он едва не позвал на помощь швейцара, чтобы тот избавил его от непрошеной гостьи, но любопытство и легкая досада, оставшаяся после утренней неудачной репетиции, заставили его передумать. Она была такой юной, полной жизненных сил, со своими непокорными волосами и пронизывающим взглядом. Теперь он понял, почему она с самого начала показалась ему знакомой. Он уже видел такие глаза у статуи греческого возничего, уголки век которого тоже были слегка оттянуты вверх.

– А почему вы решили, что я захочу слушать вас? – со зловещим спокойствием осведомился дирижер.

– Потому что в противном случае вы станете жалеть до конца жизни.

Бейер спрятал улыбку. Ее по крайней мере скучной не назовешь, эту неоперившуюся валькирию. Возможно, у нее голос, как у вороны, зато она – существо необыкновенное, это сразу видно.

Бейер кивком указал на сцену:

– У вас пять минут.

Незнакомка, не колеблясь ни секунды, быстрым гибким движением вспрыгнула на сцену. Стальной предохранительный занавес был опущен; ее лицо ярко выделялось на темно-сером фоне. Для столь молодой девушки она прекрасно держится. С неким гордым достоинством!

Карл задумчиво сощурил глаза. Такое качество можно определить двумя словами – эффект присутствия. Да, этим она щедро наделена. И станет выделяться в любой толпе.

Сердце старика забилось чуть быстрее. В ней есть что-то бередящее душу, нестандартное, необычное. Она из тех, кто готов нарушить все правила, чтобы избрать собственный путь. Многообещающее свойство!

Но конечно, ни о каком голосе не может быть и речи. Бейеру несказанно повезет, если у нее окажется слух. Она, наверное, даже умеет петь, но голосом это не назовешь. Чтобы заполнить звуком оперный зал, перекрыть игру оркестра, требуется намного больше, чем просто честолюбие: луженая глотка, легкие кита и лошадиное здоровье.

Дирижер тихо вздохнул. Девушки все одинаковы – мечтательницы, романтики. И все воображают, будто опера – волшебный мир грез. Но это далеко не так. Опера – это реки пота, ноющие мышцы, многочасовые репетиции и труд, труд, труд…

– Что вы хотите спеть? – вежливо спросил Бейер, не скрывая нетерпения.

– Арию Коломбины из первого акта «Паяцев». Начиная со слов: «Как блещет солнце в небе полуденном…», – уверенно ответила девушка.

Дирижер снова вздохнул. В довершение ко всему она собирается петь на итальянском, самом музыкальном из всех языков, беспощадно обнажающем все недостатки голоса и произношения! Бейер молча склонил голову, надеясь, что страдания не будут слишком долгими. При первой возможности он прервет ее.

Девушка чуть расставила ноги, словно черпая силу из земли. Нет ни малейших сомнений, она прекрасно смотрится. Но все это второстепенно и совершенно не важно. Тигр в клетке тоже прекрасно смотрится, но это еще не значит, что он может петь.

Незнакомка глубоко вздохнула и начала петь. Карл сел прямее, услышав первые речитативные фразы. Она удивила его. Какой грудной низкий голос с такими мрачными интонациями, что мурашки бегут по коже. И при всем этом каждое слово выпевается отчетливо, до последней буковки.

Речитатив перешел в арию, и Карл изумленно замигал. Такого широкого диапазона он давно не встречал. Дирижер встал и пошел вглубь зала, но воздух вокруг был напоен прекрасными бархатистыми нотами, отдававшимися в самых дальних уголках. Но, несмотря на силу и мощность тембра, интонации казались вкрадчивыми, проникавшими в самую душу. Откуда она взялась?! Высокие ноты были тоже чисты, без вибрации и того металлического отзвука, который так портит голоса драматических сопрано, а нижние… Да у нее настоящее контральто, такое редкостное, что у Бейера сжалось сердце от восторга и непонятного ужаса.

И она чувствует себя свободно и легко, как птица в небе! Ей нравится все, что она делает, она наслаждается собственным пением!

– Спасибо, довольно.

Девушка немедленно смолкла. Но голос продолжал звучать в мозгу Бейера, тревожащий, почти неземной.

«Сумеречный, – подумал он. – Напоминающий то странное синеватое свечение, когда солнце закатилось, а ночь еще не наступила. Переливающийся всеми красками, вечно изменчивый, ускользающий…»

– Кто ваш преподаватель?

Последовала длинная пауза. Незнакомка подошла к краю сцены.

– У меня нет преподавателя, – спокойно объявила она.

Бейер вспыхнул от внезапного гнева. Это многое объясняет! Она еще смеет так рисковать! Такой богатый голос! Поистине преступление растрачивать его попусту. И все же, как бы она ни издевалась над собой, не сумела испортить его!

– Я надеялась, что вы согласитесь учить меня.

– Вот как! – раздраженно буркнул старик, не смея признаться себе, что в глубине души трясется от ужаса. Он уже давно не молод, занят с утра до вечера, в зените карьеры, к чему ему подобные хлопоты?!

Он проклял минуту, когда девушка появилась в театре.

– Подойдите сюда, пожалуйста.

Незнакомка послушно спустилась со сцены. Теперь Бейер смотрел на нее другими глазами. Только сейчас он заметил разворот ее плеч, стройную шею и широкий рот, из которого вырывались изумительные по красоте звуки.

– Сколько вам лет?

Девушка нахмурилась:

– Какое это имеет значение?

Дирижер пронзил ее негодующим взглядом:

– Я не привык задавать праздные вопросы.

Она ничуть не испугалась, очевидно, посчитав его ответ совершенно разумным и логичным.

– Мне восемнадцать.

Бейер глубоко вздохнул, довольный и в то же время почти испуганный. Такой голос в восемнадцать?! Что же будет в двадцать? Двадцать пять? Этот голос способен разбивать сердца и вершить судьбы.

– Средний регистр не слишком хорош. Он не собирается расшаркиваться перед ней – не то настроение.

Лицо девушки омрачилось.

– Знаю. Чувствую. Я сама не всегда им довольна. Но обещаю, что сделаю все возможное!

Она, казалось, просияла внутренним светом.

– Надеюсь.

Откровенно говоря, это пустяки, а может быть, и преимущество. Сумеречный голос – такое невозможно забыть. Переливающееся синее марево, дрожащая дымка, граница между тьмой нижнего регистра и ослепительным сверканием верхнего.

– Вы согласитесь давать мне уроки?

Бейер испуганно встрепенулся. Он даже не запомнил ее лица. Какая она – красавица, хорошенькая, дурнушка? Он понятия не имел. В его возрасте любая девушка привлекательна. Да и разве это важно? Голос, голос, вот что главное!

– Нет.

Девушка вскинула подбородок, по-видимому, пытаясь найти способ заставить его согласиться. Она так просто не сдастся. Это тоже неплохо. Путь наверх невыносимо труден.

– Я не учитель. Учить можно медицине, механике, математике. Я артист. И в любом случае вы еще не готовы…

– Что вы хотите этим сказать? Средний регистр?

– Нет-нет, – нетерпеливо отмахнулся старик. – Это не имеет значения. Все установится само собой по мере того, как окрепнет голос. Дело в вас самой.

– Не понимаю, – вызывающе выпалила девушка. – Могу я петь или нет?

– Можете, конечно, можете. Но опера – это не только пение. Это еще и чувство. Вы пели арию, как богиня, бессмертное существо, оказавшееся случайно на земле. Но Коломбина еще и Недда – сицилийская крестьянка. Она замужем за одним мужчиной, любит другого и чересчур слаба, чтобы сделать выбор. Эта слабость и стоила ей жизни. Вы же слишком чисты, слишком невинны. Слишком молоды.

Она попыталась что-то сказать, но Бейер повелительно поднял руку:

– И не убеждайте меня. Я знаю, что это такое – быть молодым. Вы так тонко чувствуете, уверены, что этого достаточно. Заблуждение – вы просто обязаны уметь передать эти чувства другим, а для этого необходимы строгая дисциплина, работа и опыт. А самое главное – мужество. И хотя в этот момент вы считаете себя храброй, на самом деле испуганы и так ужасно боитесь провалиться, что преувеличиваете трагедийность роли и тем самым уничтожаете очарование Недды. Вы должны петь ее легко и трогательно. Представьте себе взмывшего высоко в небо жаворонка. Вот чего надо добиться – естественности, простоты и нежности. И если вам удастся это, то споете партию Недды в девяносто пять куда лучше, чем в двадцать. Потому что к тому времени ваше сердце будет разбито бесчисленное множество раз.

Он не сводил глаз с ее выразительного мятежного лица.

– Знаете, есть удивительное выражение, которое всегда восхищало меня своей лаконичностью: «Помни о смерти». Каково его значение? Что все бренно, поскольку смерть неминуема, или, наоборот, веселитесь сейчас, пока жизнь прекрасна? Кто знает? Но это вы должны иметь в виду, когда поете Недду. Ведь в конце она умирает, как и ее любовь.

– Но мне не нравится конец! – воскликнула девушка.

– Разумеется. Вы молоды и хотите, чтобы Недда с любовником сбежали и жили долго и счастливо. Это естественно. Но будь это так, кто пришел бы слушать «Паяцев»? Это была бы уже не трагедия, а фарс, очаровательная легкая комедийка. Водевиль.

– Почему она не оставила все и не ушла к любовнику? Ей ничто не мешало.

– Ничто… кроме привычки, страха и слабости. Все те вещи, которым не подвержены юные.

– Чего она боялась? Сильвио любил ее.

Бейер пожал плечами:

– Счастья. Будущего. Гибели любви.

– Однако она все равно погибла.

– Да, ради любви. В попытке спасти жизнь возлюбленного.

– Но это не помогло, ведь и его убивают!

– Конечно. Любовь либо умирает сама, либо уничтожает. Вы или отдаете какую-то часть души любимому, или теряете его и любовь.

Корри в глубокой задумчивости долго молчала и наконец резко бросила:

– На ее месте я убежала бы. Вместе с Сильвио.

– Знаю, – улыбнулся Бейер. – Поэтому вы недостаточно взрослая, чтобы петь Недду. Коломбину – возможно, но только не Недду.

Снова молчание.

– В таком случае что мне петь?

Она к тому же еще и практична. Он говорил с ней куда откровеннее, чем с любой прославленной звездой, однако не сумел запугать.

– Ничего. Вы вообще не будете петь.

Бейер с неожиданной энергией вскочил на сцену и подошел к фортепиано.

– Вот что вам надо делать.

Он сыграл несколько нот в среднем регистре, повторяя каждую с нарастающей громкостью.

– Ежедневно упражняйтесь, контролируя дыхание. И когда вы станете делать это в совершенстве… могут уйти годы, а могут всего лишь месяцы, – снова придете ко мне.

Девушка сосредоточенно хмурилась, пытаясь запомнить последовательность упражнений. И Бейер внезапно ощутил, что сильно устал. Наверное, было бы лучше, если бы она навсегда забыла о музыке.

– И никогда не пойте во весь голос. Наращивайте мощь постепенно, оттачивайте каждый самый тихий звук. Ну а потом посмотрим.

– Это все?

– Все? – улыбнулся Бейер. – Да это, вероятно, самое трудное, что вам придется совершить! Научиться этому так же нелегко, как сделать первый вдох при рождении. Возможно, вам никогда не достичь успеха. Но зато, пока практикуетесь, кто знает, вдруг вас посетит самое главное для настоящего артиста – истинная и несчастная любовь.

– Хм-м-м, – протянула Корри, лукаво сверкнув глазами. – Вряд ли вы подскажете мне, где ее обрести?

– Она придет сама, рано или поздно. Жизнь щедра на неприятные сюрпризы. А сейчас…

Бейер потрясенно сообразил, что даже не потрудился узнать ее имя.

– Боюсь, сегодня у меня уже не осталось времени на обучение.

Мысль о дневной репетиции была странно успокаивающей. Что ни говори, а ему придется работать с опытными музыкантами, пусть и не всегда совершенными. Его просто ужасали столь безграничные способности девушки.

– Подождите. – Она торопливо порылась в сумочке. – Я не упоминала об этом раньше, но у нас есть общий друг.

Она показала листок бумаги, встряхнула, и он развернулся, превратившись в цепочку танцующих клоунов.

Бейер ошеломленно уставился на нее. Кусочки головоломки неожиданно встали на место. Так вот она, протеже его старинного приятеля…

– Почему вы не сказали мне?

– Не хотела, чтобы ваше мнение оказалось предвзятым. Мне была необходима беспристрастная оценка.

– Дорогая девочка, я слишком стар, чтобы судить пристрастно.

– Но не настолько, чтобы не сделать одолжение приятелю, верно?

Она смотрела ему прямо в глаза.

– Вы отнеслись бы ко мне по-другому, не так ли?

Надо признаться, она права. Он был бы более осторожным, менее откровенным.

– Простите. Это меняет все. И поскольку вы его подопечная, я, конечно, попытаюсь помочь, чем смогу.

– То есть станете давать мне уроки?

– Разумеется.

Улыбка девушки, казалось, осветила даже самые темные уголки зрительного зала.

– Благодарю, месье Бейер, но вынуждена отказаться. Я только что узнала от человека, которого безмерно уважаю, что не готова к карьере певицы. И ни за какие блага мира не осмелилась бы ослушаться его совета.

Она протянула Бейеру руку. Пожатие оказалось на удивление крепким.

– Я вернусь.

Это прозвучало почти угрозой. Дирижер с облегчением посмотрел ей вслед. Какая выразительная спина! Он был одновременно рад и опечален, что она ушла.

Корри с сожалением покинула мир позолоченных кариатид и мраморных колонн. Это был самый большой театр в мире! Как ей хотелось видеть зал вечером, заполненный от партера до галерки публикой в нарядных костюмах, блистающей драгоценностями. Восторженно выжидающие лица в каждой ложе. В ее воображении вставали красочные картины, напряженная тишина предвкушения и она сама – крохотная фигурка на огромной сцене. Она удержит их внимание. Заворожит, привлечет, околдует. Ее голос озарит солнечным сиянием самый густой мрак. Она развеет тьму, покажет им миры, о существовании которых они не подозревали. Вот ее единственная мечта, вот в чем заключается волшебство.

И она добьется этого, непременно добьется.

Девушка вышла в пустое фойе, сказочно прекрасное, с лестницей из оникса и белого мрамора и потолком, расписанным Шагалом. Здесь в тишине и одиночестве она дала себе клятву. Когда-нибудь люди специально придут, чтобы услышать ее. Это обязательно случится, потому что она так решила.

На улице Корри выбрала на лотке спелый нектарин и впилась в него зубами так, что сладкий сок побежал по подбородку. Мистер Бейер прав насчет среднего регистра. Придется упражняться, ведь Арлекин сказал, что лучшего дирижера нет на свете. Но что касается остального… Она отказывается верить, что только влюбленная женщина может петь по-настоящему. Будь это так, ирландские горничные в «Савое» – лучшие певицы, чем она сама.

Однако странно и немного неприятно, что он так подчеркивает необходимость дисциплины и самоограничения. Слишком эти наставления напоминают тирады некоего Гая де Шардонне.

Корри, подумав, выплюнула косточку в ближайшую урну с достойной восхищения меткостью. Дисциплина… самоограничение… как ей надоели эти слова. И что они понимают? Должно быть, давно забыли, каково это – быть молодым, а скорее всего просто никогда не знали. Но ничего, она еще докажет, как они ошибаются, и когда станет знаменитой, будет одеваться как пожелает и петь как пожелает. И никто ей слова не посмеет сказать!

Глава 8

Однако почему-то после целого дня упражнений по системе месье Бейера, на первый взгляд очень простых, но доводивших до изнеможения, ее самоуверенность несколько поубавилась. Поужинав в одиночестве в просторной столовой девушка удалилась в свою комнату, где немного утешилась горстью драже, а заодно решила написать Арлекину.

Дорогой Арлекин! Мне так много надо рассказать тебе, что не знаю, с чего начать.

Корри помедлила, задумчиво прикусив кончик ручки. Может ли она открыться ему, не нарушив пункт девятый, внесенный Гаем де Шардонне? Он выполняет свою часть договора, она обязана делать то же самое. Но это нелегко. Она не привыкла вести двойную жизнь.

Я в Париже и уже успела понять, как ты был прав. Чувствую себя так, словно умерла и попала в рай. И все же, не знай я, что это твой город, о котором ты так много рассказывал в письмах, мне было бы очень одиноко. Я чувствовала бы себя здесь совсем чужой. Подумать только, что когда-то я собиралась взять Париж штурмом! Он немного пугает меня… такой красивый, шикарный… словно прекрасная, но бессердечная дама… Да и почему он должен быть добр к какой-то провинциальной девчонке?

Но мне повезло, и я не должна забывать об этом. Теперь я работаю личным секретарем у французского бизнесмена, ведаю приемом гостей, рассылаю приглашения, организую приемы. Он был так добр, что нашел для меня квартиру. Однако продолжай писать в контору мистера Уитейкера, поскольку еще неизвестно, останусь ли я в этом доме. Очень многое зависит от мистера Бейера.

Да, в первый же свободный день я поехала к нему. Мне он понравился, как ты, впрочем, и предрекал. Я так волновалась, что думала, будто не смогу петь, но в нем было нечто такое… он слушает так, будто важнее занятия нет в мире. Не знаю, что он подумал, но полностью своего мнения, видимо, не высказал. Вежливо попрощался, дал мне упражнения, велел выполнять их каждый день и не петь до того, как мы снова встретимся.

Представляешь мое состояние?! Все равно что он велел бы мне не дышать и не есть. Как мне совершенствоваться, если петь нельзя? Я просто не пойму, иду ли вперед или топчусь на месте. Это так ужасно – наконец оказаться в Париже и не петь! Я полна сомнений и тревог. Как бы я хотела, чтобы ты был здесь и я могла тебя увидеть, хотя бы однажды! Мы бы выпили с тобой кофе в маленьком баре, поговорили о музыке, о Париже и вообразили бы, что город принадлежит нам.

Я хочу видеть тебя. Пожалуйста.

Твоя бедная Коломбина.

К счастью, пока Корри ждала ответа, ей было чем заняться. Прибыл ее новый гардероб, и, к своему немалому веселью, девушка обнаружила, что Гай велел снабдить каждый наряд номером, от первого до двадцать четвертого. Как это на него похоже, он даже не доверяет ей выбрать платье самой! Ее решимость расстроить его планы и помешать замыслам окрепла. Она тщательно обдумала свою стратегию, с тем же скрупулезным вниманием к деталям, которое раньше уделяла пению. Она начнет битву сразу на нескольких фронтах. Зная, что Гай предпочитает модную бледность в женщинах, каждый раз, когда во внутренний двор проникали солнечные лучи, она сбегала вниз, чтобы немного позагорать. В садике не было ничего, кроме зелени, – кустарник и низко подстриженная живая изгородь, так что Корри купила маковое семя и посеяла его в ящиках на балконе, где всегда было светло. По вечерам она сидела в своей комнате, примеряя платье за платьем. Постепенно, неуклонно ее план обретал очертания и обрастал подробностями. Через пять дней она получила письмо от Арлекина.

Терпение, дорогая моя Коломбина. Я уже говорил, что, как только ты окажешься в Париже, все станет на свои места. Но признаться, не ожидал, что ты доберешься сюда так быстро. Может, ты колдунья? Или достала где-то волшебную палочку? Как волнующе думать, что ты в эту минуту находишься неподалеку от моего дома или на соседней улице и, если высунуться из окна, можно услышать, как ты распеваешь вокализы! Наверное, я сразу же узнал бы твой голос.

Но, дорогая Коломбина, мы не должны встречаться. Рано. Уверен, что могу помочь тебе куда больше, оставаясь за кулисами и появляясь в любую минуту, как «бог из машины»[11]. А для этого мне необходима моя маска. Без нее кем бы я был? Очередное знакомое лицо, человек толпы.

Я не хочу так рисковать. Слишком дороги для меня наши отношения. Ты – мой талисман, потаенный клад, та часть моей жизни, которую ничто не в силах омрачить. Попытайся понять. Когда-нибудь…

Что же касается пения, знаю, это трудно, но ты должна верить в свой талант, как верю я, хотя никогда не слышал, как ты поешь. Месье Бейер тоже верит в тебя, пусть он этого и не сказал прямо. Не можешь же ты ожидать оваций в тот момент, когда занавес только поднимается! И если голос у тебя действительно есть, поверь, он не исчезнет оттого, что ты не будешь ежедневно исполнять арии. Золото не ржавеет. Твой дар – то же семечко, до поры до времени дремлющее в земле. Возможно, ему необходимо пережить зиму, прежде чем взойти. Когда настанет пора, ты поймешь, что стоило ждать так долго.

И укрощенная Корри вернулась к своим экзерсисам. Каждый день она стояла в гостиной у фортепиано и тянула ноту за нотой, как показал Бейер, проводила долгие скучные часы, оживляемые лишь мыслью о сюрпризе, который она обязательно преподнесет Гаю де Шардонне.

Неделю спустя на столике в холле появилась записка с извещением, что назавтра месье де Шардонне понадобятся ее услуги. Содержание было предельно кратким:

«Половина седьмого вечера. Номер девять».

Номер девять оказался скромной длинной блузой из сиреневого джерси с пояском и высоким воротом, без всякой отделки, и такой же удручающе скучной, как рыбное филе. К ней прилагалась прямая юбка того же цвета. Корри, улыбаясь, выбросила записку в мусорную корзинку. Она знала правила, но правила обычно создаются для безвольных, покорных дурочек. Она ничем не смягчит суровость покроя, но… кое-что предпримет.

На следующий вечер, ровно в половине шестого, Туанетт принесла ей бутоньерку из фиалок, до этой минуты лежавшую в холодильнике. Капельки ледяной воды все еще сверкали на фиолетовых лепестках.

– Какая забота! – прошипела Корри, от всей души желая, чтобы Гай де Шардонне хотя бы однажды не был так утомительно предсказуем.

В десять минут седьмого Андре усадил ее в машину и доставил на Фобур-Сен-Оноре, в один из величественных особняков, возвышавшихся по сторонам улицы. И там, в вестибюле, под изумленным взглядом консьержа, она и добавила последние штрихи к своему костюму. Корри мило улыбнулась ошеломленному мужчине, вплывая в лифт, и без труда нашла нужную дверь. Изнутри доносился негромкий гул голосов. Девушка приосанилась, одернула блузу и торжественно вошла.

До самого смертного часа она будет помнить выражение лица Гая де Шардонне, когда тот узрел, что она сделала с номером девять. Куда девались скромность и строгость?! Она надела блузу задом наперед, расстегнув йри этом крохотные жемчужные пуговки до последних пределов приличия. Жесткий пояс ей не понадобился, потому что шелковое джерси облегало все изгибы тела. Серебряное колье красовалось не на шее, а на предплечье, в виде азиатского браслета. И еще крохотная деталь. Корри не надела юбку, выставив напоказ невероятно длинные золотисто-загорелые ноги.

Эффект оказался потрясающим. Глаза каждого мужчины в комнате были устремлены на нее, но девушка с деланным безразличием старалась игнорировать их. Да и действительно, что тут такого? Она достаточно долго простояла перед зеркалом, чтобы знать, как выглядит – то ли обожженной солнцем восточной рабыней, то ли утонченной светской шикарной девицей, в модном платье с тяжелым узлом волос на затылке. Она выкрасила ногти на ногах в алый цвет и подчеркнула тушью чуть приподнятые к вискам уголки глаз. Дождавшись, пока атмосфера в комнате окончательно наэлектризуется, она громко, так, чтобы все слышали, окликнула по-английски:

– Гай! Я здесь, дорогой!

Головы всех присутствующих повернулись к Гаю. Тот, потемнев лицом от ярости, медленно пробрался между приглашенными.

– Это что такое? – свирепо прошипел он.

– Номер девять, – пропела девушка, невинно хлопая глазками. – Разве не узнаешь?

– Но где твои чулки, пояс, юбка, наконец?!

– Но, месье де Шардонне, – пролепетала Корри, наслаждаясь спектаклем, который сама же устроила, – разве не вы утверждали, что излишества вредят общему стилю? И взгляните… – Она подняла ножку в изящной замшевой открытой туфельке. – Я не забыла фиалки.

Бутоньерка была аккуратно привязана к стройной щиколотке.

Кажется, сейчас грянет буря!

– Не сердитесь, – торжествующе улыбнулась Корри. – Вы же сами требовали от меня привлекать внимание окружающих! Я всего лишь выполняю свою работу. Оглянитесь. – Она гордо показала на зачарованных зрителей. – Видите, все как вы хотели.

Гай усилием воли сдержался и, поцеловав Корри в щеку, увлек к гостям. Только она расслышала, как он прошептал ей на ухо:

– Значит, война?

Девушка почтительно приветствовала престарелую чету, очевидно, хозяев дома, но даже не потрудилась понизить голос:

– До победного конца.

Гай так мрачно нахмурился, что даже Корри его пожалела:

– Не волнуйтесь. По крайней мере… – она залихватски подмигнула шокированной блондинке в серых шелках с жемчугами, – …вам не будет скучно. Обещаю.

– Ваша забота трогает меня до глубины души, – процедил Гай сквозь зубы, но, по-видимому, понял, что немного смешон в роли разъяренного ментора. По лицу расплылась невольная улыбка. Пожав плечами с типично галльским фатализмом, он вздохнул: – Какая теперь разница. Я уже опозорен навеки. Делайте что хотите.

И тут Корри развернулась во всей красе. На следующий день, на обеде в «Ритце», который давала известная всему Парижу светская львица, после того как было подано первое блюдо, девушка сбросила платье. Под ним оказалось второе. Грубовато, но, вне всякого сомнения, эффектно.

В конце концов воображение Корри по-настоящему разыгралось. Предела ее изобретательности просто не было. По мере того как продолжался парижский сезон, бесконечная карусель вечеринок, приемов, скачек, обедов и ужинов, она оттачивала и совершенствовала свои приемы. Гай попытался было вразумить ее, но вскоре понял, что дело безнадежно. Не мог же он сорвать с Корри одежду при всех. Несколько раз ему удалось перехватить ее перед выездом и запретить появляться на людях в столь экстравагантном виде, но по прибытии на место она попросту удалялась в дамскую комнату и там творила свое черное дело. В знаменитом ресторане «Прюнье», который славился изумительными улитками, Гай долго подозрительно всматривался в Корри, прежде чем обнаружил, что она надела непарные туфли. В «Тур д'Арже», окна которого выходили на собор Парижской богоматери, Гай несколько минут не мог понять, что вызывает неподдельный интерес обедающих, пока Корри не повернулась. Оказалось, что она прикрепила к спине огромную бумажную Тройку.

– Чтобы не забыть, какое платье надеть сегодня, – пояснила она.

На обед в честь подсвеченных разноцветными огнями фонтанов на площади Согласия, который давался в ресторане Эйфелевой башни, она явилась, выкрасив ногти фосфоресцирующей краской, и теперь благосклонно принимала комплименты Гая по поводу скромной пелерины из серого бархата. Только гораздо позже, между балтийской сельдью и ромовым мороженым с изюмом, она призналась:

– Удивительно, что вы ее не узнали. Это юбка, которую я носила вчера.

Прошло целых три недели, прежде чем девушка поняла, что успех сражения еще не означает окончательной победы. Главной цели она не достигла. Вместо шумного скандала на ее эскапады взирали с улыбкой. Корри принимали повсюду, а ее эксцентричность снисходительно прощалась. От нее даже ожидали подобных выходок. La folk anglaise, сумасбродная англичанка, что с них возьмешь! И когда она появлялась в комнате, никто уже больше не поднимал брови. Теперь наконец до Корри дошло, почему Гай не так уж и старался укротить ее, – слишком хорошо он знал общество, в котором вращался, понимал, что нужно относиться к нему с пресыщенным равнодушием, как к породистому коту, пока тот не вскарабкается к тебе на колени и не начнет ласкаться.

Однако были и удачные моменты. Как-то на балу хозяйка дома совершенно растерялась, увидев, что платье Корри состоит исключительно из нескольких цветных шарфов, скрепленных между собой серебряными сережками, а на приеме в честь лауреата Гонкуровской премии, известного французского писателя, герой дня не отходил от англичанки, так что его пришлось отрывать едва ли не силой.

Зато она честно выполняла свои обязанности и неусыпно охраняла подопечного от посягательств противоположного пола. Корри прекрасно видела, какое внимание привлекает Гай, замечала кокетливые взгляды молодых женщин и понимающие – дам постарше.

По-видимому, знакомство последних с месье де Шардонне не ограничивалось только дружбой.

Кроме того, наиболее назойливых претенденток на чувства Гая она отпугивала какой-нибудь ехидной фразой, предназначенной исключительно для его ушей. Один вид девушки, приближающейся к «сопернице» с воинственным блеском в глазах, действовал на несчастных лучше любых угроз.

Особенно ее забавляли попытки докопаться до сути их отношений. Корри с огромным удовольствием разыгрывала роль падшей женщины, и как-то после очередного приема, попрощавшись с хозяином, испанским скульптором, Гай шепнул ей:

– Давайте дадим им пищу для сплетен!

С этими словами он картинно сжал ее в объятиях. Девушка инстинктивно замахнулась, чтобы дать ему пощечину, но вовремя заметила лукавые искорки в глазах Гая.

– Не забывайте, друг с другом мы в совершенной безопасности.

Это было чистой правдой. Взаимная неприязнь защищала ее так же надежно, как Гая – его пристрастие к блондинкам.

Но даже заклятые враги могут уважать друг друга. В Лувре Гай с вежливым интересом слушал, как Корри объясняла, что Венера Милосская и Джоконда – произведения итальянского, а не французского искусства. Вечером в «Комеди франсез», куда их пригласил в свою ложу министр культуры, Гай ничуть не удивился, когда после первого акта водевиля Мариво «Игра любви и случая» она во всеуслышание объявила, что сюжет – сплошная бессмыслица, а персонажи – настоящие идиоты, если позволили обмануть себя простым переодеванием. Гай развел руками:

– Мы все глупеем от любви, не так ли?

– Только не я, – ехидно заметила Корри. – Я точно знаю, что мне надо.

Все с тем же выражением веселого любопытства Гай осведомился, какими качествами, по ее мнению, должен обладать идеальный любовник. Девушка без колебаний ответила, думая об Арлекине:

– Он будет любить меня такой, какая я есть на самом деле, а не за воображаемые добродетели.

– Вот как…

Лицо Гая на мгновение омрачилось.

– И кто же это восьмое чудо света? – с некоторой горечью спросил он. Корри промолчала.

Единственной запретной темой оставалась его невеста. Симпатии Корри к несчастной девушке лишь возросли, когда она узнала, что та живет в деревне. Как сможет неопытная сельская девчонка ужиться со светским утонченным человеком вроде Гая де Шардонне? Оказалось, что у невесты в довершение ко всему еще и слабое здоровье, поскольку она не выносила парижской жары даже в июне и проводила два месяца в фамильном замке, а в августе уезжала на побережье Бретани.

Постепенно их жизнь вошла в привычную колею. По утрам Корри неизменно проверяла, как растут маки. Цветы уже начинали распускаться, заливая балкон алыми сполохами. Днем, когда слуги были заняты, она повторяла упражнения, а ночью ложилась в постель с шоколадкой, которая всегда ждала ее на столике в холле. В промежутках Корри писала письма и изучала партитуры. Бывало, что Гай ночевал в доме, но Корри никогда не видела его после того, как они желали друг другу доброй ночи. Иногда, правда, крайне редко, они ужинали вместе, а потом в дружеском молчании сидели с книгами в гостиной.

– С вами я чувствую себя так, словно один в комнате, и это прекрасно, – сказал он ей как-то.

– Спасибо.

Весьма сомнительный комплимент, но девушка понимала, что имеет в виду Гай. Она сама втайне наслаждалась таким существованием.

Неожиданно все изменилось. Как-то они вернулись домой поздно с приема в Елисейском дворце. В холле витал странный тяжелый запах. Лицо Гая мгновенно стало озабоченным. И несмотря на то что была глубокая ночь, он вызвал Туанетт:

– Когда?

– Сегодня вечером, месье.

Оглядевшись, Корри обнаружила источник запаха. Лилии. Повсюду десятки белых лилий. Огромные корзины на каждом столе. Белые полупрозрачные лепестки источали сладкий аромат. Девушка встревоженно взглянула на Гая. Таким она его еще не видела. Перед ней стоял незнакомый человек. Корри терялась в догадках. Почему вид этих невинных цветов так необычно подействовал на него? Пустой взгляд Гая был устремлен куда-то мимо нее. Оба молчали. Из приоткрытой двери потянуло сквозняком, и девушка вздрогнула.

– Вы замерзли, Корри. – Какой ровный, бесчувственный механический голос! – Идите спать. Уже поздно.

Девушка побоялась возражать и, не успев опомниться, поняла, что взбирается по лестнице. Перед глазами стоял Гай, одинокий и неподвижный в окружении лилий. Ветерок чуть ерошил его волосы.

Корри немедленно легла в постель, но даже после того, как укрылась одеялом, не смогла согреться. Жаль, что она забыла шоколад на столике!

Девушке не спалось, но по какой-то причине она боялась шевельнуться. Прошло, кажется, несколько часов, прежде чем она услышала, как дверь комнаты Гая захлопнулась. Но он не потушил свет. Наконец с мыслью об Арлекине, единственной надежной опоре в непонятном блистающем мире Гая де Шардонне, Корри уснула.

Она не знала, сколько проспала, но когда открыла глаза, было по-прежнему темно. Бледный лунный свет струился сквозь открытое окно. Девушка плотнее укуталась в одеяло. Должно быть, перед рассветом подул свежий ветер. Она как бы плыла в невесомости, окутанная тьмой.

В холле что-то упало, стукнула дверца машины, раздались громкие голоса. Что случилось?

Неожиданно Корри охватила паника. Даже сейчас, в полусне, она ощущала некую напряженность, разлитую в воздухе, напоминавшую о том, что она предпочитала забыть: ночь смерти матери, приглушенная суета в коридорах отеля, включенный свет, тяжелые шаги за дверью…

Но теперь она взрослая и может сама о себе позаботиться. И не будет прятаться, подобно маленькому беспомощному зверьку, покорно ожидающему решения своей судьбы. Надо встретиться один на один со своими страхами и победить их.

Сонно потирая глаза, Корри выбралась из постели. Пол ужасно холодный, а от лунного света кружится голова. Она выглянула в коридор. Холл ярко освещен. В двери вырисовывается силуэт женщины в белом.

Корри ошеломленно моргнула, не в силах понять, стара незнакомка или молода. Высокая, стройная блондинка, почти неестественно светлая, той ослепительной белизной, которой невозможно добиться искусственными средствами и которая отчего-то кажется ненастоящей. Корона точно покрытых снегом волос обрамляла лицо с идеально классическими чертами, аристократически прямым носом и светло-серыми, сверкающими, как бриллианты, глазами. И кожа, такая бледная, что Корри почти видела ту голубую кровь, что течет под ней. Если, правда, в жилах этой женщины действительно текла кровь, а не ледяная вода. Она чем-то напоминала огромную куклу.

Но это не сон. Она слышала голоса внизу. И несмотря на то что Корри еще не очнулась, все-таки ощутила, что собирается гроза. И неожиданно почувствовала себя ребенком, без спросу вторгшимся в мир взрослых.

– Ну, где она? – прозвенел женский голос. Каждое слово падало в тишине хрустальной капелью. – Просто не могу дождаться, пока увижу ее, твое новое открытие.

– Придется потерпеть, дорогая Бланш. Сейчас немного поздновато… для визитов, – ответил Гай незнакомым, чуть хрипловатым голосом.

– А мне все равно. Я желаю видеть ее сейчас, сию же минуту. Я настаиваю. Это мое право.

Гай устало вздохнул, словно ему все бесконечно надоело.

– Мы с ней не любовники, Бланш.

Женщина с любопытством уставилась на него прищуренными глазами:

– Неужели? Стареешь, мой маленький Гай? Силы уже не те? В таком случае почему ты поселил ее здесь?

– А почему нет? В Париже у нее нет ни друзей, ни родственников. Мне стало ее жаль.

– Какое благородство, – саркастически заметила Бланш. – Я этому поверю, лишь когда увижу ее.

И тут Корри потрясение сообразила, о ком идет речь. Сна не осталось ни в одном глазу! Ярость полыхала в ней, не находя выхода. Да как они смеют! В ушах звенел небрежный, полупрезрительный голос Гая:

– Мне стало ее жаль…

– Гай! – с деланным спокойствием окликнула она, стараясь не выдать владевшего ею бешенства. Разговор велся по-французски. Они не должны догадаться, что Корри подслушивала и все поняла.

– Корри?

Гай выступил из-под лестницы и поднял голову. Корри с удивлением заметила, что он переоделся в элегантный белоснежный костюм, который надевал на обед в «Бельведере». Но это единственное, что было ей знакомым. Перед ней стоял чужак с бесстрастной маской вместо лица и потухшими глазами.

Гай повернулся к Бланш.

– Позволь мне представить Корри, – вежливо, но несколько предостерегающе начал он. – Мою приятельницу из Англии, которая остановилась в моем доме. Она не говорит по-французски.

И снова этот глухой, бесстрастный, как у робота, голос.

В напряженной тишине Бланш окинула Корри пренебрежительным взглядом, будто некое странное насекомое.

– Корри, – перешел на английский Гай, – познакомьтесь с моей невестой, Мари-Бланш де Шардонне.

Корри от удивления лишилась дара речи. Неужели это та самая сельская кузина? Однако, вглядевшись пристальнее, она заметила несомненное фамильное сходство: такие же прозрачные, почти бесцветные, как подтаявший снег, глаза, тот же наклон головы, овал лица.

Воцарившееся молчание вдруг расколол резкий женский смех.

– Что это тебе взбрело в голову, ангел мой? – осведомилась Бланш у Гая, не обращая ни малейшего внимания на Корри. – Да мне просто стыдно за тебя. Куда девались твой безупречный вкус, твоя разборчивость наконец? Посмотри только на нее…

Корри, наткнувшись на острый, как кинжал, взгляд, неожиданно осознала, что ее волосы растрепаны, а глаза совсем сонные. Она потуже стянула пояском поношенный халатик, словно боясь, что Бланш видит ее насквозь.

– Бедняжка! – покачала головой Бланш, подойдя поближе к Гаю. – Ты скучал без меня?

– Возможно, – резко ответил тот. – А может быть, и нуждался в… менее требовательном обществе.

Глаза Бланш неестественно ярко блеснули.

– Оставь эти игры, дорогой. Я слишком хорошо их знаю. К чему притворяться?

– Только не это, – невесело усмехнулся Гай. Бланш пожала плечами:

– Что ж, развлекайся, дорогой. – В ответной улыбке сквозили вызов и угроза. – Но советую не забывать: кто платит, тот и заказывает музыку.

Неспешно подняв руку, она коснулась его губ длинным белым пальцем. Корри, застывшая на ступеньках, едва не сгорела от стыда при виде такого интимного, и все же странно театрального жеста, точно Бланш играла на публику. А публикой в этот миг была она, Корри. Гай с силой сжал запястье женщины.

– Assez[12], – грубо буркнул он. – Мы не одни.

Уши Корри загорелись. Бланш снова улыбнулась, на этот раз торжествующе, и отвернулась, шелестя белым шелком. Корри на миг позавидовала неосознанной грации ее движений. Бланш казалась недосягаемой, заключенной в непробиваемую броню света, излучающей победное сияние женщиной, всегда получавшей все, чего хотела.

– Tu viens?[13]

Бланш с непередаваемо утонченным пренебрежением, поистине царственным безразличием повернулась спиной к Корри и нагловато-собственническим жестом взяла Гая под руку.

На какое-то мгновение, пока оба стояли на пороге, Корри почудилось, что их силуэты слились. Оба были почти одного роста, в белом, глаза совершенно одинаковые, но сходство на этом не кончалось. Было нечто еще, что связывало их, какая-то невидимая цепь, непонятное притяжение. Они могли и не касаться друг друга, но вечно будут кружить по соседним орбитам, как Земля и Луна.

Взгляды Корри и Гая на миг встретились, но дверь тут же захлопнулась. Послышались рев мотора, скрип гравия под колесами, и все стихло.

Корри трясло, но не от холода. Гай сказал как-то, что предпочитает блондинок. Однако забыл упомянуть, что Бланш де Шардонне – королева всех блондинок, истинный шедевр. Оригинал, созданный рукою мастера. Все остальные могли считаться лишь жалкими копиями.

Но он не объяснил ей кое-что еще, вероятно, намеренно, а такое простить нельзя. Жестокое и подлое предательство. Иначе это назвать невозможно. Как, должно быть, смеялись за ее спиной друзья Гая, когда он выставлял ее напоказ, словно циркового клоуна на потеху публике! Они-то знали Бланш и прекрасно понимали, что фонарь волен попытаться затмить луну, но вряд ли ему это удастся. Ведь Бланш – именно та деревенская девчонка, которую Корри так снисходительно жалела, – оказалась самой красивой женщиной из тех, что Корри приходилось встречать.

К утру ярость немного стихла, сменившись холодной спокойной решимостью. Гай предал ее, использовал как пешку в какой-то нечистой игре, но это ему с рук не сойдет. Будет и на ее улице праздник. Она обязательно отомстит. В свое время.

Как и ожидала Корри, она не видела Гая весь день. Вечером она даже не взяла со столика шоколад, боясь, что он застрянет у нее в горле. Гай, очевидно, собиравшийся на встречу с Бланш, едва успел поймать Корри на лестнице.

– Что случилось? Вы на диете?

– Конечно, нет.

В этот момент она ненавидела его, как никогда, безумной, бессмысленной ненавистью.

– Просто я решила отказаться от шоколада, – с достоинством пояснила девушка.

– Почему?

– Сама не знаю, – скучающе бросила Корри. – Детская привычка. Вряд ли я вообще его любила. Пора начинать есть поменьше сладкого.

– Как пожелаете. До свидания.

Кажется, он сгорал от нетерпения поскорее убраться. В четыре утра она спустилась вниз и забрала шоколадку. В комнате Гая темно, дверь распахнута, очевидно, он не ночевал дома. Девушка поднялась к себе «и съела под одеялом всю плитку, искренне жалея, что судьба столкнула ее с Гаем де Шар донне.

Спала она плохо и наутро, поглядевшись в зеркало, ужаснулась. И вообще что это за внешность. Брови слишком черные. Не высветлить ли ей волосы?

Она нарисовала помадой на губах кокетливый бантик, поморщилась и все немедленно стерла. Выглядит в лучшем случае как актриса, а в худшем – как уличная женщина. Почему? Может, дело в фигуре? Полные груди, чересчур сильная шея? И вся Корри какая-то грубоватая, приземистая, чувственно-земная – ни дать ни взять крестьянка! А ей так хотелось быть похожей на сказочную принцессу!

Неудивительно, что Бланш посчитала Корри полнейшим ничтожеством и не удостоила ее своим августейшим вниманием.

Девушка вдруг почувствовала себя толстой, неуклюжей и безнадежной простушкой. Настоящая красота – это бледность, аристократический профиль, платиновые волосы…

И всего этого не найдешь в гардеробе, не купишь в магазине.

Корри провела пальцем по рядам платьев, выбрала серебристо-серый костюм, но тут же передумала. В нем она выглядит на сорок лет.

В конце концов она остановилась на сиреневой блузе, надела шелковые чулки и наложила чуть-чуть румян на щеки.

Как Корри и ожидала, Гай уже сидел за столом. Она не слышала, когда он вернулся прошлой ночью. Гай выглядел омерзительно жизнерадостным и свежим.

– У вас усталый вид. Плохо спали? – участливо спросил он.

Девушка немедленно пожалела, что выбрала именно эту блузку, – сиреневый цвет подчеркивал темные круги под глазами. Кроме того, она чувствовала себя смертельно оскорбленной. И его фальшивое сочувствие ей ни к чему!

Корри молча уселась и раздраженно уставилась на горячие круассаны, которые прежде уничтожала с таким энтузиазмом.

– Мне только кофе, Туанетт. Черный, пожалуйста.

Она поднесла к губам чашку, искоса наблюдая, как Гай сортирует утреннюю почту. Девушка невольно залюбовалась быстрыми проворными движениями его рук, раскладывавших корреспонденцию на несколько стопок – приглашения, деловые бумаги, срочные письма и те, на которые надлежало отвечать секретарю. Корри, стараясь скрыть нетерпение, выжидала, когда Гай объявит, каков их сегодняшний маршрут. Она с трудом сдерживалась, чтобы не заглянуть ему через плечо.

Слева накопилась солидная пачка гравированных карточек с золотым обрезом. Корри смотрела на них с неожиданной жадностью собственницы. Все эти приглашения предназначены ей! Но, возможно, теперь, когда Бланш в Париже, она займет место Корри? Почему-то эта мысль расстроила девушку.

Гора приглашений росла, но Гай отмалчивался. Внимание Корри привлекла одна, особенно нарядная открытка.

– Можно взглянуть? – с любопытством попросила она. Гай поколебался, чем лишь добавил масла в огонь. Корри с удивившей даже себя легкостью солгала: – Очень интересный герб. Я такого никогда не видела.

Гай чуть поморщился, но все же протянул ей карточку, оказавшуюся приглашением в Шато де Корбевий, на большой бал, под девизом «Белая ночь». Ответы предлагалось присылать Бланш де Шардонне.

Наверху изящным, чуть наклонным почерком было выведено еще одно слово. Cheri. Дорогой.

Корри, словно обжегшись, уронила карточку.

– Если я правильно поняла, на этот вечер вам мои услуги не потребуются?

– Вряд ли вам понравится, – небрежно отмахнулся Гай, – Ежегодный бал, семейная традиция. Ужасно скучно.

Корри опустила ресницы, пытаясь скрыть яростный блеск глаз. Он лжет! Без всякого зазрения совести пытается сбить ее с толку! Всего лишь на прошлой неделе ей случайно попался на глаза старый выпуск «Пари-матч» с описанием «Белой ночи». Тогда Корри почти не обратила внимания на репортаж, но, насколько могла припомнить, бал считался блестящим триумфальным завершением сезона, главным событием года, попасть на который мечтал каждый парижанин. По неписаному правилу все мужчины должны были быть в черном, а дамы – в белом. Для женщин этот бал был своего рода испытанием, вызовом, возможностью утвердить свое господство над мужчиной и положение в обществе. Все известные модельеры обычно включали в свои коллекции белые платья специально для этого случая. На балу создавались или уничтожались репутации, закреплялись или навеки разрывались дружеские отношения, имели огромный успех или терпели поражение знаменитости. Словом, элегантная, бескровная битва, сражение не на жизнь, а на смерть. Недаром туда съезжались все, кто имел в глазах света какой-то вес.

Только ее, Корри, там не будет. Внезапно девушку озарило. Так вот причина, по которой он запретил ей носить белое! Все эти разговоры о классической красоте – не что иное, как пустая болтовня, – в конце концов сколько женщин могут претендовать на звание настоящих красавиц?! Ларчик открывался куда проще, чем она думала. Корри придется сидеть дома, пока Гай и Бланш будут принимать гостей и играть главные роли в этом блестящем спектакле. Корри проделала всю неблагодарную работу – часами выстаивала на коктейлях, утомительных приемах и бесконечных вечеринках лишь для того, чтобы вымостить путь к триумфу Бланш. Она, Корри, показала себя надежной, исполнительной, веселой, и даже остроумной спутницей – идеальная жена, только без привилегий и прав законной супруги. А теперь Бланш достанутся лавры победительницы.

Зависть, ревность и слепая ярость отозвались болью в сердце. Но тут на помощь пришел ехидный трезвый голосок, неожиданно зазвучавший в мозгу. Она ведет себя как настоящая содержанка! Но ведь по условиям контракта Корри всего-навсего платная компаньонка! Какое ей дело до жизни Гая?

Девушка постаралась взять себя в руки и даже изобразить на лице нечто вроде улыбки.

– Вы хотите поехать?

Он пристально наблюдал за ней! Мысли Корри лихорадочно заметались, но она ничем не выказала, как огорчена и расстроена.

– Белое мне не идет. По крайней мере это мнение истинного знатока. Спорить бесполезно.

Корри снова растянула губы в усмешке, отложила салфетку и встала из-за стола, чувствуя себя так, будто ее переехал грузовик. Она едва могла двигаться. Медленно поднявшись к себе, девушка переоделась в бежевый жаккардовый костюм и направилась в гостиную. Сердце бешено колотилось. Корри попеременно бросало то в жар, то в холод.

– Я ухожу.

Гай стоял у окна, читая письмо. Он даже не поднял головы, лишь кивнул, точно Корри вообще не существовало. Девушка каким-то шестым чувством поняла, что это – любовное послание. Ничто иное не могло настолько увлечь его.

«Взгляни на меня! – хотелось ей крикнуть. – Скажи хотя бы глазами, считаешь ты меня хорошенькой или нет? Идут ли мне платье и прическа?»

Но Гаю явно было не до этого. Корри громко хлопнула дверью. Впервые за много лет она до такой степени не владела собой, что находилась на грани истерики.

Все утро Корри провела в бутиках и магазинчиках на левом берегу Сены, подолгу разглядывая витрины, но так ничего и не купила. Усталая и злая, она вернулась домой. На столике в холле Корри ждала записка. Гай уведомлял ее, что оставшиеся до бала три дня он проведет в поместье, помогая Бланш со всеми приготовлениями, и потому ее услуги не потребуются.

Три дня. Самые долгие в жизни Корри. Она слонялась по дому, не в состоянии ни читать, ни петь, ни чем-либо заниматься. Начала было письмо Арлекину, но тут же бросила, не найдя нужных слов. Превратилась в тень, призрак. Не понимала, что с ней творится. Не находила себе места.

Еще хуже были ночи. Она мечтала о том, чтобы забыться хотя бы ненадолго, а вместо этого бесконечно грезила, строила планы мести. Черно-белой мести.

Корри так и не поняла, когда эта невероятная мысль впервые пришла ей в голову. Все началось с фантазии, безумного полуночного сценария, который она сочиняла, надеясь скоротать время до рассвета. Но идея обрастала подробностями. Последняя соломинка. Сожженные мосты. Корри пыталась противиться, твердила себе, что Арлекин ни за что не одобрил бы. Поздно. Семя укоренилось и проросло.

Утром в день бала она уже знала, как поступит. Главное – решиться, а остальное проще простого. Корри спокойно, не торопясь, ощущая только слабый душевный трепет, напоминавший о чудовищном деянии, которое она готовилась совершить, приступила к задуманному. Для начала она отнесла черный костюм от Диора в магазин одежды на одной из крохотных улочек и, получив за него ровно полцены, отправилась в оперную костюмерную. Девушка прекрасно знала, чего хочет, и была готова заплатить любую цену. К счастью, ей удалось украдкой пронести громоздкие пакеты наверх. Подождав, пока солнце уйдет из внутреннего дворика, она срезала букет маков. Они сияли в ее руке, как огромные бирманские рубины.

Корри отменила ужин и отпустила слуг. Наконец, оставшись одна в доме, она развернула новое приобретение. Ее собственное, пусть и на один вечер, но ее!

Девушка не осмеливалась хорошенько разглядеть то, что выбрала из бесчисленных запасов костюмерной. Может, она зашла слишком далеко? По крайней мере так казалось в спартанской обстановке комнаты. Но отступать поздно. В таких случаях нельзя останавливаться ни перед чем! Он назвал ее вкус утрированным, обвинил в пристрастии к аляповатым, кричащим вещам. Пусть так! Ничего, Корри ему покажет! Она прикалывала к костюму маргаритки, ходила по снегу босой, но все это лишь цветочки! Ягодки впереди! Уж сегодня она не останется незамеченной!

Девушка натянула невероятно тяжелое платье, отважно сражаясь с застежками и крючками. Потом распустила волосы, перевила их маками, надела расшитые бисером туфли. В ушах оглушительно стучала кровь, но Корри, посмотревшись в зеркало, удовлетворенно кивнула. Да, это то, что надо. Сегодня она не беспечная фривольная парижанка. Сегодня она итальянка, опасная, одержимая ненавистью пантера.

Корри накинула на плечи черный плащ и надвинула капюшон. Она готова. Осталось последнее.

Девушка бесшумно сбежала по лестнице, пробралась в гостиную, нашла приглашение, оставленное Гаем на каминной полке, и бестрепетной рукой добавила букву «е» к слову «cheri», тем самым изменив «дорогой» на «дорогая». Тщательно промокнув чернила, она спрятала карточку в карман плаща.

В дверь позвонили. Приехало заказанное такси. Пора.

Глава 9

Разноцветные искры взметнулись в небо. Гости любовались фейерверком с каменной террасы. Внизу, между высокими кипарисами, журчали фонтаны, отражавшие прихотливую игру света. Многие из приглашенных гуляли в знаменитом саду Шато де Корбевий. Фонарики, спрятанные в темных кронах деревьев, выхватывали из мрака крошечные звездочки жасмина, прозрачные колокольчики вьюнка, свисавшие с каменных урн. В самом центре посреди куртинки розмарина росла древняя магнолия, по сторонам которой стояли сфинксы работы Фальконе.

На террасе горели высокие белые свечи с запахом лилий. Тут же слуги расставили столы с холодными закусками, но почти никто не дотрагивался до еды. Событие было слишком важным, слишком значительным. И присутствующих терзал совсем не физический голод, а неудовлетворенное тщеславие. Все шло как обычно – ледяное шампанское, тихие осторожные голоса…

Фейерверк погас, и небо вновь затянуло покрывалом черного бархата. Луна медленно плыла над кипарисами. Дамы и господа неторопливо возвращались в зал восемнадцатого века с мраморными колоннами, где оркестр играл торжественный гавот. Гай де Шардонне на минуту позволил себе расслабиться и отыскал глазами Мари-Бланш, дефилирующую среди приглашенных. На балу она затмевала всех. Никто не понимал так сложнейшего языка и почти неуловимых нюансов белого цвета, как она. Сегодня, в день их официальной помолвки, она позволила себе лишнего, воспользовавшись правами не только хозяйки, но и будущей жены. Снежно-белый атласный наряд, верх элегантности и простоты, был отделан серебряными полосами, отражавшими лунный свет: ловкий, хотя и довольно дешевый, но весьма эффектный прием. Желтые бриллианты в платиновой оправе сверкали у нее в ушах и на шее, но на пальцах не было ни единого перстня. Очевидно, Бланш ожидала торжественного окончания вечера и того момента, когда Гай наденет ей обручальное кольцо.

– Прекрасная Бланш, – восхищенно прошептал кто-то сзади.

Гай утвердительно кивнул. Здесь, в своей естественной среде, Бланш была неотразима. Ни одна женщина не могла соперничать с этой совершенной, идеальной красотой. Глядя на нее, Гай неизменно вспоминал тот, первый раз. Он был неуклюжим зеленым шестнадцатилетним подростком, она – на год моложе, но даже в юности ее красота была зрелой, полностью оформившейся.

И тогда Бланш казалась недостижимой, недоступной, недосягаемой и принимала как должное, как принадлежащее ей по праву рождения все, чего он был лишен, – любовь, поклонение, власть…

Даже сейчас, спустя много лет, оставив того неотесанного мальчишку в далеком прошлом, Гай иногда мечтал, что коснется Бланш и она растает в его объятиях.

В бальном зале раздавались звуки медленного вальса. Бланш извинилась перед собеседником и направилась к Гаю. Аромат ее духов с запахом лилий, которые он сам составил для невесты, щекотал ноздри. Обняв Бланш за талию, он увлек ее в центр зала, краем уха уловив почтительный шепоток. Кожа Бланш была, как всегда, прохладной, глаза, точная копия его собственных, неотрывно смотрели на Гая. Они прекрасно понимали друг друга, были созданы друг для друга. Бланш принадлежала ему, Гаю де Шардонне, и все было, как всегда, как следует быть в том единственном мире, который они могли назвать своим.

Но неожиданно что-то расстроило плавное течение музыки. Резким диссонансом взвизгнула скрипка. Какое-то мгновенное смятение охватило оркестр, и хотя музыканты постарались собраться и продолжить, было слишком поздно. Бланш нахмурилась. В толпе гостей у входа началась не явная, но несомненная суматоха; раздались удивленные возгласы, посыпались вопросы. Атмосфера мгновенно накалилась. Оркестр заиграл громче, но гармония была уже нарушена. Бланш незаметно для остальных дернула Гая за рукав. Он повернулся. В круге света появилась незнакомая, странно трагическая фигура женщины, закутанной в черный плащ. Лицо скрывала усыпанная стразами маска. Приглашенные, точно почуяв опасность, старались поскорее отодвинуться. Несколько минут никто из присутствующих не шевелился. Оркестранты, увидев, что хозяева перестали танцевать, опустили инструменты. Все замерли, застыли, оцепенели – невольные участники драматической немой сцены. Наконец женщина медленно, будто наслаждаясь произведенным эффектом, откинула капюшон, и плащ скользнул к ее ногам. Раздался общий приглушенный полувздох-полустон. Гости снова окаменели, как пораженные громом. Впечатление было такое, словно из-за туч внезапно выглянуло солнце, словно у всех на глазах из невзрачной черной куколки вылупилась ослепительно прекрасная бабочка. Наряд незнакомки поражал воображение. Платье из золотой парчи переливалось водопадом аметистов, сапфиров, рубинов и изумрудов, украшавших подол тяжелой юбки, лиф и глубокий вырез облегающего корсажа, обнажавший загорело-золотистые плечи и шею, сиявшие поистине языческим великолепием.

В зале воцарилась мертвая тишина. Казалось, можно было услышать шум упавшей булавки, тиканье часов, стук сердца. В незваной гостье было нечто нескрываемо театральное и столь бесстыдно экзотичное, что Гай невольно поймал себя на том, что ожидает услышать стук барабанов и пение зурны. Он не удивится, если вдруг появятся танцующий медведь, крошка мавр с огромным опахалом, цыгане в ярких нарядах. Женщина была самим воплощением лета, королевой ацтеков, принцессой из дома Медичи. И платье на ней не было белым. У единственной из всех приглашенных дам.

– Каким образом она проникла сюда?

Лицо Бланш смертельно побледнело, губы плотно сжались. Гай с трудом оторвал глаза от сияющей статуэтки.

– Понятия не имею. И даже не знаю, кто она.

В темных как ночь волосах незнакомки вызывающе алели маки, перевитые золотой нитью.

– Что ей надо?

Гай впервые видел, чтобы Бланш так нервничала. Обычно она холодна как айсберг. Он поспешно шагнул вперед. Женщина наблюдала за ним. Глаза в прорезях маски казались темными и непроницаемыми. Губы изогнуты в удивительно знакомой улыбке.

Бланш сделала знак оркестру, и музыка немедленно возобновилась.

– Добрый вечер, мадам, – пробормотал Гай, не зная, с чего начать.

Она держалась так спокойно, так уверенно, будто весь замок принадлежал ей. И неожиданно засмеялась. Низкие бархатистые звуки, никогда не слышанные раньше, но такие знакомые. Она сделала пируэт, и сноп цветных огней ударил Гаю в глаза.

– Корри, – охнул он, вне себя от гнева и в то же время чувствуя непонятное облегчение. Надо взять себя в руки. Никто не должен видеть, как он взволнован. – Какого дьявола вы тут делаете?

Девушка широко улыбнулась:

– Собираюсь испортить вам вечеринку, разумеется.

Как всегда, откровенна до неприличия.

– Но вы по крайней мере могли надеть белое платье!

– Я в белом.

У нее еще хватает наглости выглядеть оскорбленной!

– Если не считать драгоценностей.

Корри широким жестом обвела золотистое платье.

– Разве вы никогда не слышали о белом золоте?

– А это? – Он показал на маки.

– О, совсем забыла.

Она подняла гладкую загорелую руку, вынула из волос цветок, подалась вперед и сунула тонкий стебель в петлицу его смокинга.

– Это для вас. Я ведь ваша «алая женщина»[14], не так ли?

– Но вы ведь не моя любовница! – прошипел Гай, с раздражением сознавая, что весь зал бурлит от любопытства и обменивается не слишком лестными предположениями.

– Только потому, что возможности не представилось.

Гай уставился на Корри, пытаясь прочесть ее мысли.

– Немедленно снимите эту дурацкую маску!

– Нет, – покачала головой Корри, отступая. – Сначала снимите свою.

Гай вымученно улыбнулся, пытаясь поймать девушку за руку:

– О чем вы? На мне нет никакой маски.

– Неужели? Вы уверены?

Она ловко схватила бокал шампанского с подноса у пробегавшего мимо официанта. Глаза блеснули, как два черных алмаза. Гай увидел, что Бланш подает ему отчаянные знаки, и постарался как можно незаметнее оттеснить Корри в тень колонны. Но даже в полутьме ее драгоценности переливались и сверкали. Гай не мог отвести взгляда от ее обнаженной шеи, точеных плеч, глубокого декольте, приоткрывавшего груди.

– Это настоящие драгоценности? – не удержался он. Как будто это имеет какое-то значение! Но потрясение было слишком велико, и Гай сам не понимал, что говорит.

– А если да, вы любили бы меня? – издевательски бросила девушка.

Ярость лесным пожаром охватила Гая.

– Что вы знаете о любви? – Он так сильно стиснул ее запястье, что на золотистой коже остались белые отпечатки пальцев. – Не забывайте, мне хорошо известно ваше прошлое!

– Возможно, я куда меньше вас знаю о любви… – Она многозначительно помолчала, придерживая рукой маску. – …Зато готова поучиться. Как насчет вас?

И пугающе, быстрым движением скинула маску. Гай онемел. Оркестр начал новую пьесу, «Приглашение к танцу» Глюка, но он, не слушая музыку, разглядывал лицо девушки, точно видел его впервые. Почему он никогда не замечал раньше? Она прекрасна. Кожа цвета спелой пшеницы в обрамлении отливающих синевой черных волос, огромные фиолетовые глаза под тяжелыми веками, рот с чуть раздвоенной нижней губой, словно созданный для смеха и песен. Она сияла, будто только что отчеканенная монета, такая же совершенная и чудесная, как яркий летний день. И напоминала о вещах, которые Гай считал давно забытыми, навек ушедшими детскими радостями: запахе свежескошенного сена, вкусе талой воды, яблоке, сорванном с дерева… Кто она, ведьма, богиня плодородия, куртизанка?

Нет, эти эмоции совершенно неуместны, и ему, как никому из присутствующих, следует об этом знать!

– Потанцуйте со мной!

Она воспользовалась его молчанием и подступила ближе, протягивая руки. Он поспешно отстранился.

– Ни в коем случае! Ни со мной, ни с кем-то другим.

– Почему нет? – улыбнулась Корри. – Ревнуете?

И прежде чем Гай успел остановить девушку, она ускользнула, ловко и бесшумно, подобно ужу в траве, и оказалась в толпе танцующих. Мгновение спустя Корри уже кружилась в объятиях какого-то гостя: голова самозабвенно откинута назад, глаза полуприкрыты.

– Корри! – разъяренно вскрикнул Гай, едва сдержав неукротимое бешенство.

– Попробуйте поймать меня! – смеясь, откликнулась она.

Он беспомощно смотрел на нее. Музыканты играли быструю польку, и любая попытка остановить Корри вызовет скандал. Ее перехватил другой партнер, третий, кажется, недостатка в поклонниках она не испытывала. Гай накалялся все сильнее.

Еще несколько тактов – и она оказалась совсем близко.

– Потанцуйте со мной!

Музыка заглушала ее голос, но смысл слов был обескураживающе ясен.

– Нет.

Корри пожала плечами и тотчас же очутилась в самой середине зала, уносимая волнами мелодии, как пробочный поплавок – водой. Пришлось ждать, пока она пройдет еще круг.

– Я испортила вам вечер, надеюсь? – крикнула она, проплывая мимо.

– Да.

– Прекрасно.

Партнер непонимающе поднял брови, хотя по его лицу было ясно, что он безнадежно очарован. Гай мрачно стоял на месте, прикидывая, когда она снова окажется поблизости.

– Вы никогда не простите меня, верно?

– Никогда.

– Я рада.

Корри снова отдалась танцу, понимая, однако, что почти не обращает внимания на мужчину, с которым танцует. Перед глазами стоял Гай. Для него она устроила сегодняшнее представление. Она все время косилась в ту сторону, где он стоял, стараясь не упускать из виду потемневшее от гнева неулыбающееся лицо. Наконец-то Корри заставила его заметить ее! Но одному Богу известно, что произойдет, когда танец кончится. Она оседлала тигра, и теперь вряд ли удастся так грациозно соскочить с него: последствия непредсказуемы. Но ей все равно. Голова шла кругом от подмывающе задорного ритма и выпитого шампанского, но сердце было наполнено злорадным торжеством. Да, месть слаще любого шоколада…

Она переходила от одного партнера к другому, все острее сознавая присутствие Гая, ощущая на себе его взгляд. Лицо казалось вежливой маской, но глаза обжигали раскаленным железом. Он не замечал ни гостей, ни невесты. Только ее, Корри. Хотя бы раз в жизни она целиком завладела его вниманием!

Музыка неожиданно стихла. Корри покачнулась и едва не упала. Партнер умолял ее об очередном танце, но она не слушала его. Перед ней возник Гай и, полуобняв за талию, прошипел:

– Довольно. Вы добились всего, чего хотели. Теперь пора уходить.

– Но я не желаю.

– Неужели? – язвительно осведомился он.

– Нет. Хочу танцевать еще. С вами.

– Ладно же!

Он нагнулся и без видимого усилия подхватил Корри на руки.

– Если не собираетесь уйти по собственной воле, придется вас унести.

Девушка была так поражена, что сначала даже не шевельнулась, но тут же принялась брыкаться и вырываться.

– Немедленно поставьте меня на пол!

– Дорогая Корри, я с самой первой встречи пытаюсь поставить вас если не на пол, то хотя бы на место, но, к сожалению, безуспешно.

Корри начала бить в его грудь кулачками. Бесполезно. Он сжимал ее железной хваткой. В толпе раздались смешки, иронические выкрики. Сообразив, в какое унизительное положение он ее поставил, Корри перестала вырываться. Гай с подозрением уставился на нее.

– Не волнуйтесь, я уйду, – объявила она, гордо вскинув голову. – Так или иначе, самое интересное уже кончилось.

Гай бесцеремонно оттолкнул ее.

– И что же такого интересного произошло, о великая пророчица?

Она с восторгом отметила, с каким трудом он сохраняет обычный вежливо-иронический тон, и, безмятежно улыбнувшись, пояснила:

– Как что? Мое появление, конечно.

На щеках Гая заходили желваки.

– Стойте здесь.

Он подошел к Бланш и что-то сказал. Корри заметила, как женщина поджала губы. Бланш подняла голову и наградила ее таким взглядом, что, имей он материальную силу, Корри упала бы замертво. Но пока девушка от души наслаждалась замешательством невесты Гая. Да и что она может сделать? Бланш несвободна, скована обычаями, условностями, этикетом, собственным тщеславием… И пусть она пренебрежительно повернулась спиной к Корри, будто той не существует на свете, каждому ясно, кто победитель!

Безумное возбуждение выбивало дикарски радостный ритм в ушах, несло ее все выше и выше к вершинам триумфа. Она взяла верх над этими жалкими снобами!

Гай молча проводил ее к белому кабриолету «корниш», припаркованному на усыпанной гравием подъездной аллее. Он щелкнул пальцами, и у машины тотчас же возник слуга с ключами. Мотор взревел, и автомобиль рванулся вперед. Оба молчали, уносимые в темноту. Фары отбрасывали на дорогу узкие желтые лучи. Свет фонарей играл в поддельных драгоценностях, превращая изумруды и рубины в золотистые топазы. Корри закрыла глаза, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. Ничто не могло придать ей больше сил и энергии, чем сознание того, что наконец-то она насолила Гаю и его надменной кукле – невесте!

Алые маки по одному вылетали из волос и ложились на дорогу. К утру лишь увядшие лепестки, рассеянные по шоссе, будут напоминать о ночном приключении. Если только… На какой-то безумный миг Корри была готова отдать все: мечты, устремления, саму душу, чтобы ехать с ним на край света и дальше.

Но этому не суждено было случиться. Как ни странно, его желание поскорее избавиться от нее привело к катастрофе. На окраине Парижа тяжелая машина потеряла управление. Раздался пронзительный скрежет тормозов; перед глазами все завертелось. «Корниш» бросало из стороны в сторону. Корри лишь успела заметить, как Гай пытается выровнять машину, как сражается с рулем. И тут кошмар внезапно кончился. Машина замерла у самого ограждения, едва не уткнувшись в столбик: крышка капота полуоторвана и болтается под каким-то странным углом.

Вслед за ударом настала поистине оглушительная тишина. Корри медленно приходила в себя. Дождавшись, пока стук в висках утихнет, она осторожно выпрямилась. Рука Гая легла на ее обнаженное плечо:

– С вами все в порядке?

Не знай она этого человека так хорошо, наверняка могла бы посчитать, что в его взгляде светится сочувствие.

– Что случилось?

Мышцы ее лица и шеи сковало напряжение, губы едва двигались, голос почти не повиновался.

– Кирпич на дороге, – уже спокойнее объяснил Гай и, подавшись вперед, раздражающе неторопливо выключил зажигание. – Я ничего не мог поделать.

Потрясение было так велико, что Корри подскочила как ужаленная:

– Вы непозволительно быстро ехали!

– Как обычно, – пожал плечами Гай. – Радуйтесь, что все обошлось.

Дверцу с его стороны прижало ограждением. Гай преспокойно открыл противоположную дверцу и, перешагнув через Корри, оказался на шоссе. Девушка была вне себя от ярости. Наглец, грубиян, невежа, эгоист проклятый! Даже не извинился! Подумать только, она мечтала ехать с ним на край света! Должно быть, спятила!

Гай приподнял крышку капота, заглянул внутрь и, не сказав ни слова, опять открыл дверцу.

– Выходите.

– Выходить? – непонимающе переспросила девушка. – А машина?

Гай выразительно махнул рукой:

– Капут.

Корри неловко выбралась наружу, чуть покачиваясь под действием шампанского, шока и нашитых на платье стразов. К сожалению, Гай оказался прав. Капот был смят, как листок бумаги, одно колесо слетело. Весьма впечатляющее зрелище. Им в самом деле повезло!

– И что мы будем делать?

– Ничего страшного. Сейчас позвоню Андре и попрошу приехать за нами.

– Прекрасная идея.

В таком случае почему у нее упало сердце?

– Есть только одно маленькое затруднение.

– Какое именно?

– Я дала ему выходной.

Гай молча уставился на нее.

– Достойная восхищения предусмотрительность! – наконец вымолвил он. – Что бы я без вас делал?

Девушка невольно съежилась от страха, но тут же предложила:

– Мы могли бы взять такси.

– Прекрасная идея, – откликнулся он, – если не считать маленького затруднения.

– Какого именно?

– Таксисты имеют обыкновение требовать плату за проезд.

– И что же?

Она никак не могла понять, к чему он клонит, но заподозрила, что дело нечисто.

– У вас есть деньги?

– У меня?

Она показала на свой роскошный наряд:

– Думаете, здесь есть место для кошелька?

Ее крохотная сумочка осталась в кармане сброшенного плаща, но сейчас уже поздно об этом жалеть.

– Как я и думал, – злорадно проскрипел Гай.

– Хотите сказать, что у вас нет наличных? Ужасное сомнение закралось в душу. Что, если…

– Будь у меня деньги, мы не вели бы эту беседу, – саркастически заметил Гай.

– Ч-что? – пролепетала растерянно девушка. – Совсем ничего… ни единого франка?

Гай качнул головой:

– Когда я уезжал, должен сознаться, был немного озабочен и совершенно забыл о бумажнике.

Он оглядел Корри с мрачным удовлетворением, будто винил в случившемся именно ее.

– Ну, мисс Модена, как нам, по-вашему, быть?

Корри задумалась.

– А может, таксист согласится нас отвезти, если узнает, кто вы?

– Без всякого удостоверения личности? – холодно усмехнулся Гай. – Вряд ли. А вы не захватили паспорт?

Корри окинула Гая уничтожающим взглядом, но вынуждена была признать его правоту.

– Есть идея получше? – поинтересовался Гай, небрежно прислонившись к искореженной машине.

– Есть два выхода – либо остаться здесь до утра…

– Нет, благодарю покорно!

– …либо один из нас пойдет за помощью.

Оглядев полутемные пустынные улицы, Корри глубоко вздохнула и решилась:

– Пожалуй, придется это сделать мне.

– Нет. Как, по-вашему, далеко вы уйдете в таком виде, без документов? – Он показал на ее спутанные волосы и вырез едва ли не до середины груди. – Да вас арестует первый же полицейский. Лучше оставайтесь на месте и ждите меня.

– Нет!

Ей почему-то стало страшно, будто в каждом ближайшем переулке подстерегала опасность. Где-то с грохотом свалилась на землю крышка от мусорного бака. Девушка подскочила:

– Я ни за что не останусь одна!

Гай насмешливо посмотрел на Корри, явно наслаждаясь ее минутной слабостью.

– Куда подевалась та хваленая независимость, которой вы всегда гордились? Надеюсь, вы не боитесь?

– Ничуть, – с достоинством изрекла девушка. – Просто неизвестно, когда вы… может пойти дождь, или… или…

– Значит, остается одно.

– Что именно?

– Идти пешком.

И Гай, повернувшись, зашагал вперед. Корри едва успела догнать его на углу. Они пробиралась сквозь безликие унылые улочки полчаса, час, полтора… Гай молчал, а Корри все силы тратила на то, чтобы не отстать. Он не делал скидок ни на высоту ее каблуков, ни на то обстоятельство, что парчовые туфельки вряд ли подходят для прогулок по асфальту. И даже не подумал остановиться, когда Корри нагнулась и сняла их, оставшись босой. Девушка наскоро связала ремешки и повесила туфли на руку. Когда она поравнялась с Гаем, тот с некоторым удивлением взглянул на нее, будто лишь сейчас заметив, что он не один. При виде ее голых ног он слегка улыбнулся:

– Кажется, вы просто обречены ходить босиком в моем обществе.

– Хорошо еще, что снег не идет.

Но ничего не могло быть холоднее, чем атмосфера между ними. Такая прекрасная летняя ночь, теплая, душистая, и небо усыпано звездами, а Корри молода и переполнена непонятными ей самой чувствами. Но Гай… ведь он не стар, хотя, судя по манерам и тому «вниманию», которое уделяет ей, скорее похож на почтенного немолодого мужчину, отца семейства. Так больше не может продолжаться, она этого не вынесет… однако до дома еще очень далеко!

– Она девственница?

– Что?!

Он споткнулся и едва не упал.

– Бланш. Она невинна?

– Господи, Корри, что за вопрос?

Девушка улыбнулась. По крайней мере ей удалось вывести его из равновесия, отвлечь от невеселых мыслей.

– Так как же?

– Ради всего святого, Корри, что вы хотите услышать? И зачем вам это знать?

– Пыталась придумать вескую причину, по которой вам приспичило жениться на ней. Конечно, для девственницы она немного старовата, но…

– Довольно! – неожиданно повысил голос Гай, испугав Корри, но крохотная искорка злорадного торжества разгорелась в ее сердце. Она искоса глянула на него. Гай укоризненно вздохнул. Корри немного выждала, и ее терпение было вознаграждено. Гай резко повернулся к ней: – Это так удивительно?

– Что именно? – осведомилась Корри, не отрывая глаз от бесконечной серой ленты тротуара. Гай нетерпеливо отмахнулся:

– Что я хочу жениться на Бланш. Кроме вас, никто не находит в этом ничего странного.

– А по-моему, жениться – все равно что совершить самоубийство. Нельзя угадать, что случится потом, но обычно радужных перспектив ждать не приходится.

Гай сокрушенно покачал головой:

– Так молода и так… цинична. Неужели вы никогда не любили?

– Но любовь не имеет ничего общего с женитьбой, – возразила девушка, – и уж вам следовало бы это знать.

Гай безмолвно уставился на нее.

– Не хотите же сказать, что влюблены в Бланш? – продолжала Корри, в восторге от собственной логики. – Если же любите ее, ни в коем случае не женитесь. Это все испортит.

– Как мило с вашей стороны тревожиться о моем счастье! – язвительно заметил Гай и, нахмурившись, добавил: – Ас чего вы взяли, будто я не люблю Бланш?

– Просто не верю, что вы вообще можете кого-то полюбить, слишком уж избалованы, эгоистичны и высокомерны. В точности как я. Поэтому мне и хотелось узнать, сохранила ли Бланш невинность. Вы женитесь на ней не из-за денег, у вас своих полно.

– Господи, почему я все это слушаю?! – взмолился Гай.

– Потому что в глубине души признаете мою правоту, – нарочито безмятежно сказала Корри. Гай глубоко вздохнул, явно пытаясь сдержаться. Корри притворилась, что ничего не заметила.

– На все ваши расспросы можно ответить одним словом, – наконец выговорил он с многострадальным видом. – Не знаю, способны ли вы понять, но Бланш – настоящая леди. А если вы леди, то тема так называемой девственности тут совершенно неуместна.

– Но как становятся леди? – осведомилась Корри с искренним интересом истинного исследователя.

– Леди рождаются, а не становятся. Это вопрос некоей неподдельной утонченности, тактичности и сдержанности. И независимо от тягот жизни леди всегда остается таковой. Настоящие леди встречаются так же редко, как алмазы в сто карат. Конечно, есть и такие женщины, как вы.

– Что?! – возмутилась девушка, которой к тому же страшно не понравилась его улыбка.

– Не обижайтесь, я имею в виду не ваше печальное прошлое. Мы просто обсуждаем разные типы» женщин. Вы с Бланш абсолютные антиподы. Некоторые женщины теряют невинность, как только начинают говорить, и вы одна из них. Мужчины чувствуют это мгновенно.

– Неужели? – разъяренно прошипела девушка. – Значит, Бланш – Снежная королева, а я грязная посудомойка?

– Я не то хотел сказать. Почему вы всегда переходите на личности? Просто вы слишком порывисты, хотите попробовать все и сразу, побыстрее закончить партию. Глядя на Бланш, мужчина думает об одном, глядя на вас – абсолютно о другом.

Девушка немного успокоилась, но любопытство все же взяло верх.

– И что же они думают? Обо мне, разумеется.

– А мне казалось, мы говорим о Бланш, – бросил он, искоса поглядывая на нее.

– Ну хорошо, в таком случае что же вы думаете при виде Бланш?

– Наверное, о будущем. Бланш – та женщина, на которую я могу положиться. Она никогда не скажет лишнего, не опустится до выяснения отношений, с ней можно показаться в обществе. Возьмите хотя бы сегодняшний вечер. Как поступили бы вы, если другая женщина ворвалась бы на вечеринку без приглашения и начала заигрывать с вашим женихом?

– Выцарапала бы ей глаза, – не задумываясь, ответила Корри.

– Именно. Бланш же вела себя идеально. И еще в одном я уверен – она никогда не нарушает данного слова.

Корри угрюмо отшвырнула ногой камешек, больно ушибла палец и поморщилась:

– А я, по-вашему, нарушу?

– Мне так кажется. Если вам, конечно, это взбредет в голову.

Девушка невольно улыбнулась:

– Вы правы. Если не можешь передумать в любой момент, зачем тогда жить?

– Кроме того, я точно знаю, что Бланш будет так же прекрасна в восемьдесят, как сегодня.

– Какая тоска!

Эти бесконечные восхваления начинали действовать Корри на нервы. Вероятно, не стоило вообще затевать этот разговор!

– А я? Что приходит в голову мужчине при виде меня?

Гай немного помолчал, изучая лицо девушки.

– Могу сказать лишь за себя. По-моему, у вас глаза странной формы, губы слишком красные, волосы – чересчур темные. И вы ужасно меня раздражаете, потому что я никогда не знаю, что выкинете в следующий раз.

– Вот как?

Корри даже немного растерялась. Это оскорбление или комплимент?

– А какой я буду в восемьдесят лет?

– Кто знает? Зависит от жизни, которую станете вести. Если и дальше будете так много есть, превратитесь в старуху с пятью подбородками и грудью до колен.

– Ублюдок!

Корри размахнулась, но Гай успел перехватить ее руку.

– Не тратьте зря энергию. До дома еще далеко.

Корри скрипнула зубами. Она ужасно устала, но скорее умрет, чем признается в этом Гаю де Шар-донне. Они стоят друг друга, он и его драгоценная Бланш!

Ярость подстегивала ее, несла вперед. Уже через час они оказались на Монмартре. Узкие, извилистые, вымощенные булыжником улицы вели к прелестному снежно-белому куполу церкви Сакре-Кер. На востоке разгорался слабый свет, но здесь, в самом центре Парижа, несмотря на поздний час, по-прежнему бурлила жизнь. У церкви было полно народа: туристы, влюбленные, бездомные или просто те, кому в эту ночь было не до сна.

Корри немедленно забыла о стертых ногах и попранном самолюбии и, как птичка, взлетела по ступенькам церкви. Перед ней расстилалась голубоватая сверкающая панорама Парижа. Легкий ветерок приносил запах цветов. Гай догнал ее на самом верху, где ступени переходили в широкую каменную площадку. Голова Корри кружилась. Как он прекрасен, как совершенен, этот город ее Арлекина! И сейчас она была даже рада, что стоит здесь не одна. Грех не разделить с кем-то это чудесное мгновение.

– Посмотрите, – шепнула девушка, боясь нарушить волшебную предрассветную тишину.

Гай устремил взгляд на спящий в нежных объятиях Сены город.

– Я уже бывал здесь.

Корри закрыла глаза. Какая бесчувственность! Но она не позволит Гаю испортить эти минуты счастья, попытается передать ему свои ощущения.

– Но не в такой час. Вы просто не могли этого видеть.

Синева бледнела, точно бесчисленные прозрачные занавеси поднимались над бескрайней притихшей сценой. Пролог окончен, первый акт еще не начался. Декорации менялись на глазах. Свет манил, звал за собой, обещая путешествие в прекрасный мир на минуту, на час, на день, пока в памяти сохраняются эти чудные видения. Запомнить спираль жемчужного дыма, поднимающегося над темными крышами, полет одинокой птицы, крылья которой трепещут подобно игле компаса, указывая путь в неведомое. Запомнить все это. Потому что мгновение пролетит безвозвратно и навсегда.

Девушка повернулась к Гаю, переполненная готовыми вырваться на волю впечатлениями. Как все странно… после блеска и роскоши бала очутиться здесь, на сумеречных улицах, на грани света и тьмы среди сине-сиреневых теней, под хрупким сводом неба. Все так просто, так обыденно и чудесно, как улыбка незнакомца в хмурое утро… Мир полон сокровищ, и сумеет ли она когда-нибудь отыскать их?

Если бы можно было, Корри запела бы, приветствуя наступающий день. Чувства, копившиеся в ней, требовали выхода. Празднества души. Оставалось лишь одно. И пусть рядом не он, не Арлекин, а время самое неподходящее, ничего не поделаешь.

Корри протянула Гаю руки:

– Потанцуйте со мной. Пожалуйста.

Кто-то внизу забренчал на гитаре. Печальная, незатейливая, но по-своему прекрасная мелодия. «Ничто не вечно, – говорила она, – ничто не совершенно. Ловите прекрасные моменты, ибо жизнь коротка».

– Всего один танец. Все равно никто не увидит и не узнает. Не бойтесь.

Она почти не узнавала его в полумраке. Гай стоял неподвижно, окаменевшая статуя с пустыми глазами. Корри ждала, словно застыв между прошлым и будущим, мраком и сиянием. Гай по-прежнему не шевелился. Корри опустила ресницы и чуть подалась вперед. И в следующую секунду очутилась в его объятиях.

Медленно, нерешительно, связанные лишь тонкой нитью музыки, они принялись кружиться на древних камнях.

Ее макушка как раз доставала до его подбородка; руки Гая неожиданно оказались теплыми и почему-то едва заметно дрожали. Однако он сжимал ее хоть и не сильно, но уверенно, так, что Корри казалась себе легчайшей пушинкой. Она слушала шуршание золотистой парчи, ощущала каждое движение Гая, будто бы их тела вели безмолвный диалог. Происходило что-то, над чем Корри не имела никакой власти. Они танцевали над пропастью с завязанными глазами…

Корри внезапно очнулась. Да кто же он, этот человек, который так нежно и бережно держит ее? Знает ли она его? И пыталась ли вообще узнать? Поздно. Она не видит его лица… то ли он слишком близко, то ли далеко. Дыхание Гая чуть шевелило ее волосы, а спину до самых кончиков пальцев ног будто пронзила молния. Она лишилась сил. Совершенно беспомощна, а веки опускаются сами собой, точно Корри опоили сонным зельем. Краем глаза она отметила, что остальные тоже встают со ступенек и присоединяются к танцующим. Юноша и девушка в джинсах, тихо смеясь, покачивались в такт музыке, престарелая пара улыбалась и перешептывалась. Вот он, этот миг откровения! У каждого Арлекина своя Коломбина…

Тьма постепенно рассеивалась, и девушка ощущала, что ее прежняя сущность как бы тоже вытекает, капля за каплей, а душа переполняется… но чем?

Она подняла глаза. Лицо Гая по-прежнему было в тени, но исходившее от него тепло согревало сердце Корри. Он нагнул голову и слегка коснулся губами ее щеки. В мгновенно сузившемся до крохотного пятачка мире остались лишь это прикосновение и звук чуть хрипловатого дыхания. Сердце Корри стучало так сильно, что сотрясалось тело. Она потеряла способность думать и дышать, ослепла, оглохла и онемела. Едва удерживалась на краю обрыва, страстно желая взмахнуть руками и полететь, но смертельно боясь удариться о землю. Утратила волю и мужество. Куда подевались решимость и сила духа? Все растаяло и расплавилось от одного почти дружеского поцелуя. Она гибнет. Умирает. Рассыпается на мельчайшие осколки.

Гай нашел ее губы своими. Сердце Корри снова рванулось куда-то и перестало биться. Она падала бесконечно долго, проваливаясь к самому центру земли. Он продолжал безжалостно сжимать ее, свою пленницу, маленькую и такую беспомощную. Корри не могла вымолвить ни слова, даже если и хотела бы. Заключенная в кокон темноты, где единственной реальностью был его поцелуй. Кровь бешеными толчками пульсировала в ушах. Мрак совершенно поглотил ее.

Корри не знала, сколько прошло времени, прежде чем он чуть отстранился, лишь почувствовала, что рот распух и горит, как обожженный. Она едва стояла на ногах, безвольная, обмякшая, точно после тяжелой болезни. Не удерживай ее Гай, она рухнула бы на землю.

Девушка с огромным усилием подняла голову и встретилась с ним взглядом. Его зрачки были до того расширены, что глаза казались черными. Корри не могла отвернуться, не имела сил отойти, покорная неодолимому притяжению, опаленная исходившим от него жаром. И лишь вглядывалась в Гая так пристально, как никогда раньше. Линия темных бровей, абрис подбородка, густые, жесткие, чуть вьющиеся на висках волосы… Ей хотелось дотронуться до него, вобрать в себя каждую косточку, каждый нерв. Почему она до этой минуты не замечала совершенства этих черт, не ощущала запаха кожи – сложного аромата сосны, снега, миндаля. Она могла бы целыми днями просто разглядывать его, следя за каждым поворотом головы, блеском изумительно красивых глаз, движениями губ. Даже сейчас она смотрела на них так, будто все это уже принадлежало ей.

– Ваш очередной фокус, мисс Модена? – резко, почти грубо бросил Гай. – А я всегда считал, что англичане – сторонники честной игры.

Пальцы его сомкнулись на ее плечах с такой силой, что девушка поморщилась. Он впился в нее глазами, и Корри неожиданно растерялась, как заблудившийся в лесу ребенок. Что она наделала? Пересекла невидимую границу и оказалась в стране, о существовании которой не подозревала, языка которой не понимала. Как теперь вернуться обратно домой?

Она сама не знала, как ей удалось оторваться от созерцания его лица.

– Подумаешь, поцелуй! Что за счеты между друзьями? – беспечно засмеялась она, но голос, казалось, ей не принадлежал.

– Мы не друзья, – холодно процедил Гай. Зрачки его снова сузились и стали похожи на два крошечных отверстия в пистолетных дулах. – Никогда не были и не будем друзьями.

– Неужели вы настолько терпеть меня не можете?

К собственному стыду и изумлению, девушка почувствовала, как к глазам подступают предательские слезы, и быстро заморгала, пытаясь сдержаться. Все это бред! Она просто устала и расстроена.

– А что, по-вашему, я должен к вам испытывать? – взорвался Гай. – Любить вас или ненавидеть! С самой первой встречи от вас одни неприятности! Вы постоянно стараетесь ранить и задеть меня любым способом, который вам взбредет в голову, – рассорили меня с друзьями, испортили день помолвки, а теперь, кажется, решили расстроить мою свадьбу.

За какие грехи мне такая кара? Чем я провинился перед Богом? Конечно, я старался оправдать ваши выходки юностью… несчастным прошлым… возможно, дурным воспитанием… Но на сей раз вы зашли слишком далеко. С меня довольно. И я собираюсь положить этому конец.

– Простите, больше этого не случится.

Она не могла ответить на его гневные слова с таким же пылом, потому что чувствовала себя маленькой, виноватой, глупой девочкой.

– Вашим обещаниям – грош цена, тем более что мы оба знаем – вы человек ненадежный и совершенно не заслуживаете доверия. Признаю, я поверил вам, особенно когда вы утверждали, что стремитесь в Париж по каким-то важным, веским причинам. Какой глупец! Чем вы занимались все это время? Ничем. Вы ничего не делали. Твердите, что отличаетесь от обыкновенных женщин, но это не так. Вы столь же ленивы, эгоистичны, ни на что не годитесь. И думаете лишь о себе. Вы тщеславны, мисс Модена. Заносчивое, пустоголовое ничтожество, – с невыразимым презрением объявил Гай и, помедлив, добавил: – Но я рад этому. Тем легче иметь с вами дело.

– Что вы задумали?

Девушка дрожала, то ли от холода, то ли от гнева.

– Собираюсь заставить вас раскрыть карты, мисс Модена. Припереть к стенке. Разоблачить.

Гай, не отпуская ее руки, повернулся и начал спускаться. Корри пришлось волей-неволей следовать за ним – вырваться не было никакой возможности.

– О ч-чем это в-вы?

Зубы Корри стучали, босые ноги скользили по холодным камням.

– Я уволена?

Гай громко рассмеялся. Жестко. Холодно.

– Нет, мисс Модена, не выйдет! Так просто вам не отвертеться. – Он остановился так внезапно, что она едва не налетела на него. – Неужели вы не только безмозглы, но еще и слепы?

Лицо мрачное, как штормовое море, губы сжаты… Пальцы впились в запястье Корри.

– Я хочу вас.

Девушка затрепетала, не вполне соображая, о чем он говорит.

– И не притворяйтесь удивленной. Со мной нет нужды разыгрывать невинность. Чего вы ожидали? В конце концов, я мужчина, а вы старались как могли при каждом удобном случае дразнить и провоцировать меня. – Он чуть скривил губы, словно ненавидя себя за вынужденное признание. – Радуйтесь, мисс Модена. Вы победили. Я хочу вас. Так хочу, что готов пожертвовать своим будущим ради обладания вами.

– Снова просите меня быть вашей любовницей? – вызывающе осведомилась девушка, готовая ответить отказом, но он опередил ее:

– Стоит ли? Больше никаких экивоков, любезностей, просьб и уговоров! В любом случае вы абсолютно не годитесь на столь почетную роль: полное отсутствие такта, ни малейшей выдержки, совершенная невоспитанность… Ни за что! Я просто сказал, что возьму вас, только и всего!

– Только и всего? – упавшим голосом повторила девушка, ощущая, как трясутся поджилки.

– Да, – неумолимо подтвердил Гай. – Время настало.

Он прав. Именно в ожидании этого момента Корри строила планы, хитрила, изворачивалась, и интриговала. Но где же торжество, восторг, упоение победой? Отчего душа опустошена? Отчего так грустно, точно нечто бесценное потеряно навеки?

– Подождите!

Девушка старалась перевести дыхание, но Гай безжалостно тащил ее по лестнице. Она неловко ежилась под испытующими испуганными взглядами прохожих, но его, казалось, ничто не трогало.

– Контракт… как насчет контракта? Вы согласились…

– Контракт? Я соблюдал все условия. Вы первая их нарушили. Пункт первый, помните? Никаких приставаний.

Он вел ее все дальше и дальше в лабиринт улочек. Теперь она узнавала знакомые места, но с ужасом понимала, что время идет, а в голове ни единой мысли. Волшебный полумрак, в котором все происходившее казалось сценой из спектакля, рассеялся, вытесненный дневным светом, неприятно ярким, слишком откровенно освещавшим реальный мир. Девушка лихорадочно пыталась придумать что-то. Должен же быть какой-то выход, хотя бы крошечная щелочка, сквозь которую удастся проскользнуть…

– Но вы не любите меня!

Темное лицо на миг осветила сухая усмешка, но железная хватка не ослабла.

– Не находите это выяснение отношений немного неуместным, мисс Модена? Что общего имеет с нами любовь? Как вы весьма точно изволили заметить, я не способен на столь высокие чувства.

Дверь открылась, и на пороге возникла Туанетт в белоснежном накрахмаленном переднике. Корри невольно сжалась, представив, на что сейчас похожа, – красная, запыхавшаяся, растрепанная, с грязными босыми ногами. Но Гай, не обращая внимания на горничную, поволок девушку по ступенькам. Куда девалась прежняя издевательская вежливость? Партия окончена.

– Месье Гай, – нерешительно пробормотала горничная, – звонила ваша кузина…

– Понимаю, – перебил Гай, не испытав ни малейшей неловкости и совершенно позабыв в эту секунду о Корри. – Прошу вас позвонить ей и передать, что я задержусь. – И, поглядев в глаза Корри, спокойно добавил: – Неотложные дела.

Он повел безвольную, обмякшую, как тряпичная кукла, девушку наверх. Они остановились перед ее комнатой. Он втолкнул ее внутрь и захлопнул дверь. Первые лучи солнца разлились по широкой белой постели, гладкой, как страницы еще не прочитанной книги. Гай отпустил ее, и Корри с облегчением решила, что он передумал. Но он с молниеносной быстротой повернул ключ в скважине.

– Ну, мисс Модена, – вкрадчиво начал Гай.

Корри пронизала неудержимая дрожь. Голова шла кругом. И снова это непрошеное воспоминание – тепло его губ на ее губах. Предательская слабость охватила девушку.

Его рука неспешно, по-хозяйски погладила ее щеку, зарылась в тяжелой черной копне волос. Потом он стиснул ее ладони и прижал их к своей груди. Кожа даже сквозь тонкий шелк сорочки пылала огнем, сердце бешено колотилось. Никогда еще в жизни она не совершала столь смелого, вызывающего поступка, никогда не дарила ласк интимнее!

Корри затрепетала, будто пойманная птичка. Гай тяжело дышал, она же, казалось, никак не могла перевести дыхание.

– Гай…

Корри еще надеялась убедить его, но, взглянув на мрачное лицо, поняла – это бесполезно.

– Не надо слов, – тихо сказал он. – Все решено.

Гай стиснул талию девушки, неумолимо повлек ее к кровати и, не отрывая взгляда от смятенного лица, завел руки ей за спину и рывком разорвал застежки. Платье, шурша, сползло к ее ногам.

– Да, я так и думал.

Он осторожно, одним пальцем провел по ее спине. Глаза Корри наполнились слезами. Никто и никогда не касался ее раньше, и теперь она словно избавлялась от старой кожи, чтобы предстать в новой, розовой и нежной, как у младенца.

– Ты прекрасна.

Корри молча наблюдала, как Гай сбрасывает смокинг и сорочку. В утреннем свете его грудь и плечи отливали шелком. Корри испытывала неодолимое страстное желание дотронуться до Гая, но он был так далеко, так недосягаем, будто во сне. Она закрыла глаза, почувствовав прохладу льняной простыни, и чуть слышно вздохнула. Матрац просел под тяжестью тела Гая. Он растянулся рядом; горячая сильная рука погладила ее, замерла на бедре. От него исходил сжигавший ее жар.

– Корри, – новым, незнакомым голосом прошептал он, и девушка расцвела, распустилась, как бутон, – наверное, неведомая фея взмахнула волшебной палочкой. Корри только сейчас поняла, что до этого момента не жила, а лишь существовала. Робко потянувшись к нему, она дотронулась до его плеча. Ее уносило, качало на волнах морское течение, старый добрый Гольфстрим.

Их тела соприкоснулись, и Корри задрожала. Крохотные воздушные пузырьки шампанского, именуемого радостью жизни, поднимались от кончиков пальцев на ногах до самой макушки. Бурлили и лопались. Как чудесно пахнет его кожа: свежеиспеченным хлебом, нагретым солнцем песком…

Корри тихо, гортанно замурлыкала и откуда-то издалека услышала ответный смешок Гая. Волосы на его груди щекотали нос Корри. Неужели она считала его холодным и нелюдимым? Он такой горячий и так близко, что, кажется, стал частью ее самой.

Они долго лежали, не шевелясь, пока Корри была в силах выносить нестерпимое ожидание. В эту минуту душа отделилась от тела, вырвалась на волю, поднялась высоко-высоко, захваченная водоворотом безумного наслаждения. Гай стал медленно ласкать ее, предлагая истинное пиршество чувств и эмоций, настоящий банкет из восхитительных блюд, предназначенных для подлинного гурмана. И она насыщалась, сначала с восторгом, потом с жадностью, не в силах утолить голод, которым терзалась всю жизнь. Она и не знала, что так стосковалась в одиночестве. Он лепил ее, как Пигмалион – Галатею, открывал запретные грани и стороны страсти, окутывал шелковой паутиной нежности лишь для того, чтобы снова раскрыть кокон и вести Корри дальше, в мир, о котором она даже не подозревала. И когда Гай наконец вошел в нее, Корри едва не заплакала от счастья. В эту минуту она была полна им, полна собой и не мечтала об ином счастье.

Она лежала притихшая, ничего не видя и не слыша, все еще ощущая его толчки, будто они были по-прежнему соединены.

– Гай…

– Ш-ш-ш… спи, – повелительно шепнул он.

И Корри послушно смежила веки. Разве есть что-то важнее этого, тепла, запаха и вкуса его кожи, прикосновения подбородка к ее щеке, твердой руки под ее плечом.

Проснувшись, Корри сразу же поняла, какую ужасную ошибку совершила. Она резко села, и в висках немедленно отдалась тупая боль. Как она посмела сотворить такое?!

С величайшей предосторожностью повернувшись на бок, она уставилась на спящего Гая. Сейчас он выглядел совсем мальчишкой, неуклюжим подростком. Длинные ресницы веерами лежали на загорелых щеках.

Господи, что же она наделала! Съела гранатовые зернышки владыки подземного царства! Если бы только распознать их заранее!

Гай пошевелился, вздохнул и неосознанно властным жестом выбросил вперед руку. Неужели просыпается?! Куда теперь деваться?

Корри с горящим от стыда лицом вспоминала обо всех своих хитростях и уловках. Она-то считала себя такой умной, умудренной жизненным опытом и неуязвимой. Бесстыдно флиртовала, звала, заманивала добычу и наконец добилась своего. Но при этом не сознавала, что ловушка, которую так тщательно готовила, достаточно велика для двоих. Что сама попала в ту яму, которую вырыла другому. И где-то между бальным залом и ступеньками Сакре-Кер безнадежно, безвозвратно влюбилась в Гая де Шардонне.

Корри не представляла, сколько времени просидела вот так, съежившаяся и измученная. Как посмела она забыть, что любовь – это несчастье? Ей, наполовину итальянке, знающей наизусть весь оперный репертуар, грешно не догадаться, чем все это закончится!

Но она оказалась не готова. Никто в мире не удосужился подсказать, что ее ждет. Корри подхватило ураганным ветром и понесло так внезапно, с такой силой, что сопротивляться было бесполезно. И это мучительное желание идти за ним на край света, держать за руку, жить в его снах и мечтах. Ей хотелось прижаться к нему. Хотелось сбежать. Спрятаться в его карман и просидеть там всю жизнь. Смотреть, как он бреется по утрам. Выведать о любимом все. Все на свете.

Но это невозможно, подсказывал ей какой-то животный инстинкт. Потому что сам он холоден, жесток и бесчувствен. Потому что она влюбилась в тень, в грезу, в человека, которого просто не существует. Настоящий Гай бессердечен и расчетлив. Он возьмет ее, использует и вскоре отбросит, как ненужную ветошь. И тогда наступит конец. Все ее великие замыслы и планы рухнули в одну безрассудную ночь. А тело предало ее, обмануло коварнее, чем злейший враг. Она впервые была с мужчиной, но на простынях ни капельки крови. Ни малейшей боли. Мать говорила, что такое иногда случается, когда находишь одного-единственного, предназначенного только для тебя. Все оказалось так легко, так естественно. Ему и в голову не придет, что она была девственницей. Корри растаяла от прикосновения Гая, приняла его в себя, будто делала это сотни раз. Все как он сказал – некоторые женщины теряют невинность едва ли не в тот день, когда произносят первое слово. По-видимому, она относится к таковым.

Итак, ни боли, ни крови. Ей нечего предъявить в свое оправдание после ночи безумной страсти. Только вот сердце ноет, истекая кровью, и эта рана никогда не затянется.

Но она не даст погубить себя, не позволит собственной неопытности и глупости стать причиной своей гибели. Не принесет себя в жертву этому человеку. Инстинкт самосохранения не подведет. Корри не может пожертвовать своей жизнью для недостижимой цели. Остался шанс, единственный шанс, если у нее хватит сил решиться.

Девушка медленно подошла к гардеробу и принялась бесшумно собирать вещи. Время не ждет. Придется действовать быстро, с хладнокровием хирурга, отсекающего раковую опухоль. Передернув плечами, Корри натянула желтое ситцевое платье. Как холодно… ужасно холодно… кажется, она превратилась в ледяную статую и никогда не оттает.

Корри твердила себе, что все пройдет. Но ничто не помогало, малейшее движение давалось с усилием. Голова раскалывалась, в горле пересохло. Каждым нервом, каждой частичкой тела она ощущала спящего за спиной человека. Корри поколебалась. Совершенный изгиб коричневого плеча неодолимо притягивал.

Может, стоит разбудить его, хотя бы для того, чтобы попрощаться. И тогда эта ужасная пустота исчезнет, а сердце перестанет кровоточить?

Именно в этот момент Корри отчетливо осознала, что худшее еще впереди. Почему, ну почему никто не предупредил ее, что выпустить тигра из клетки легче легкого, но загнать его обратно куда труднее. Сейчас она застыла. Окоченела. Но скоро она обретет способность чувствовать, и тогда ей несдобровать. Начнется смертельная схватка. Не с Гаем де Шардонне. Он вовсе не враг, хотя бы потому, что просто к ней равнодушен. Нет, у нее другой противник, гораздо серьезнее. Тот, от которого невозможно скрыться.

Она сама.

– Туанетт!

Горничная, испуганная непривычно резким окриком хозяина, едва не уронила лейку с водой„ из которой освежала букеты лилий в холле.

– Да, месье?

– Где мадемуазель Корри?

– Мадемуазель Корри? – робко переспросила Туанетт.

Хозяин выглядел бледным и усталым. Лицо хмурое.

– Боюсь, ее здесь нет, месье.

– То есть как это нет? Отправилась на прогулку?

Таким она хозяина еще не видела! Молча покачав головой, Туанетт вручила ему письмо:

– Ушла, месье. И оставила это для вас.

Гай испытующе вглядывался в лицо горничной.

– Когда? – коротко спросил он, уже совершенно бесстрастно.

– Не могу сказать, месье. Я не видела, как она уходила. Должно быть, очень рано. Сейчас спрошу Андре…

– Не стоит, – бросил хозяин, и Туанетт заметила, как дрожат его пальцы, вскрывающие конверт.

Внутри оказался тонкий квадратик желтого полотна, ненакрахмаленный, но тщательно сложенный. На выстиранной ткани еще остались едва заметные буквы. К салфетке был прикреплен листок бумаги. Всего три строчки:

«Контракт разорван. Пункт пятый. Форс-мажорные обстоятельства».

Гай выругался, скомкал записку и швырнул на пол. Туанетт со страхом заметила, что он вне себя от гнева.

– Это невозможно! – воскликнул он. – Совершенно немыслимо! У нее нет ни денег, ни знакомых в Париже! Куда она девалась?

Туанетт поежилась. Кажется, хозяин ужасно зол. И немудрено – Париж не место для одинокой молодой девушки! Немного поколебавшись, она все же решилась:

– Вероятно, месье, она все-таки знает кого-нибудь. По крайней мере регулярно получала письма.

– Письма? Из Англии, конечно?

– Да, месье. Но были и другие.

Туанетт умирала от страха, но назад возврата не было – пришлось продолжать:

– Я замечала адрес на конвертах, сэр, когда выбрасывала мусор из корзинки. Марки и штемпеля парижские.

Она поспешно опустила глаза, боясь, что наступившая грозовая тишина вот-вот взорвется.

– Ясно, – обронил Гай и не допускающим возражений тоном добавил: – Это все, Туанетт. Спасибо.

Шагнув в гостиную, он тихо прикрыл за собой дверь.

Глава 10

– Нет, нет, нет!

Карл Бейер в отчаянии схватился за белоснежную гриву волос и дернул с такой силой, что они встали дыбом. Подбородок сопрано задрожал. Но дирижеру было не до ее переживаний. Хористы, предчувствуя беду, встревоженно переминались с ноги на ногу.

– Мадам, – начал Карл таким безукоризненно вежливым тоном, что певица отшатнулась, как от пощечины. – Не могу ли я просить вас запомнить кое-что? Это французская опера, и вы играете французскую куртизанку, поэтому, кроме страсти, не мешало бы вложить в исполнение чуть-чуть легкости и, конечно, деликатности! Прошу вас не давать волю темпераменту!

Примадонна вспыхнула от гнева. Бейер поморщился. Он ненавидел генеральные репетиции^ Ненавидел уловки певцов, изменявших покрой костюмов без его ведома, чтобы сделать их удобнее или более выигрышными, так что театральный художник все время ныл и жаловался. Ненавидел неизбежную суматоху за кулисами, когда кринолин примадонны путался в ногах баритона. Ненавидел истерики, претензии, хаос, ошибки осветителей, бесконечные вынужденные перерывы и собственный голос, раз за разом повторявший:

– Снова! Еще раз!

И больше всего его возмущал тот факт, что оркестранты, все до единого члены профсоюза, покинут свои места через десять минут, независимо от того, как пройдет репетиция.

– С самого начала, мадам. Смотрите на Серджио так, словно он ваш возлюбленный, а не сантехник, явившийся, чтобы проверить кухонную раковину. Неужели я так много прошу?

Он тихо вздохнул. У этой бабы прекрасный голос, но и только. Зато душа не артистки, а жирной свиньи. И такая же комплекция.

– Но, маэстро…

Сопрано ухитрилась выдавить две слезинки. Бейер немного смягчился. Настала пора утешать, льстить и уговаривать»

– Послушайте, дорогая…

О, как он презирает эти церемонии!

Дирижер сошел с возвышения, поднялся на сцену, взял влажную пухлую ручку певицы и уже было приготовился к испытанию, но в этот момент заметил что-то неладное. Хористы неожиданно смолкли и замерли. Примадонна тоже смотрела куда-то вдаль, забыв о слезах. Бейер удивленно обернулся.

– Добрый вечер, месье Бейер, – прозвенел из темноты ясный глубокий голос, который он немедленно узнал.

– Вы?!

Корри шагнула к рампе и восторженно уставилась на Бейера. На ней были все то же желтое платье и завязанная узлом на груди алая шаль. Свет, струившийся снизу, освещал чуть впалые щеки, странные раскосые глаза с тяжелыми веками. Она выглядела старше, взрослее, похудевшей, но по-прежнему несгибаемой.

– Именно.

Хористы разом вздохнули, потрясенные такой дерзостью.

– Дорогая юная леди, надеюсь, вы понимаете, что у нас генеральная репетиция? – со зловещим спокойствием осведомился дирижер. Сопрано позволила себе злорадно усмехнуться при виде столь своевременно возникшего объекта гнева маэстро.

– Естественно.

Девушка не отвела глаз, в которых светились сочувствие, уважение и веселые искорки.

– Я также вижу, что она проходит не слишком ужасно. И подумала, что вы, может быть, захотите поскорее ее закончить.

Дирижер, онемев от такой наглости, воззрился на нее. Но не увидел на лице девушки ни тени раскаяния. Он узнал это выражение. Выражение человека, которому нечего терять.

Бейер резким жестом отпустил певцов. Те неспешно, бряцая бутафорскими мечами и шелестя юбками, потянулись за кулисы. Сопрано, надменно вздернув подбородок, проплыла мимо; корсет громко поскрипывал. Оркестр растворился во мраке с легким металлическим шорохом, будто тараканы, вспугнутые внезапным появлением человека.

Карл молча вернулся на свое место и, закрыв партитуру, обратился к незваной гостье. В эту минуту в нем боролись раздражение, смешанное с непонятным облегчением.

– Поскольку вы столь наблюдательны, может объясните, – вкрадчиво начал он, – почему вчера примадонна пела, как ангел, а сегодня каркает по-вороньи? Интересно, не так ли?

– Очень просто, месье Бейер. Мужчины таких вещей не замечают.

Снова этот невинный взгляд.

– У нее болят ноги. Нельзя петь в кринолине и модных туфлях.

Бейер потрясение уставился на нее. Удивительное создание! И вероятнее всего, права. Дородная примадонна невероятно гордилась своими маленькими ножнами. С нее станется надеть под кринолин туфли на шпильках!

– Вы, конечно, явились, на прослушивание?

Девушка кивнула. Карл вздохнул. Ну к чему ему лишние проблемы? Он уже почти жалел, что когда-то сам пригласил ее. Арлекин, конечно, его друг, но такой занятой человек, как Бейер, едва выкраивает время на сон и еду, тут уже не до одолжений!

– Сжальтесь… у меня был такой трудный день! Театральный художник извел меня своими требованиями, оркестранты ненавидят, а баритон заявляет, что будет петь на шведском языке.

– Мне все равно. Это ваши заботы.

Карл широко распахнул глаза. Ну и бестактность! Какая беспардонная прямота! Остается либо смириться, либо выгнать ее. Бейер решил смириться.

– Начинайте.

Она поднялась на сцену, не взлетела, как раньше, а спокойно взошла по ступенькам, двигаясь медленно, размеренно. Карл одобрительно кивнул. Возможно, первое впечатление было ошибочным, и в беспощадном свете рампы совершится чудо, и она покажется привлекательной.

Увиденное нравилось и в то же время пугало. Без освещения она казалась необыкновенной, сейчас же стала неотразимой. Лицо тоже изменилось, черты стали более определенными и выражали силу, которой не замечалось раньше. Даже стоя спокойно, она производила впечатление человека, находящегося в постоянном движении, а молчание было насыщено электричеством. Что произошло? Энергия, которая прежде так и бурлила в ней, не исчезла, но теперь она, очевидно, научилась сдерживаться и контролировать свои поступки. Девушка была похожа на парящую морскую птицу. Один взмах крыла – и она легко взлетит в недостижимые дали.

Бейер покачал головой, вынуждая себя рассуждать здраво. Она обладает редким по выразительности лицом. Даже без грима публике легко разглядеть каждый нюанс ее настроения. Еще необычнее – ее стать и фигура. Всем известно, как трудно найти певицу на роль трагической героини, женщины-легенды, богини. Дело не только во внешности, примадонна обязана обладать совершенно уникальным качеством – эффектом присутствия. И еще до того, как она откроет рот, публика должна завороженно застыть от изумления при одном ее появлении. Бейер слишком много лет отдал театру, чтобы не знать: недостаточно иметь талант, необходимо, чтобы тебя мгновенно замечали.

– Снова жалоба Недды, как я полагаю?

– Нет. Моцарт. Ария Сюзанны из «Свадьбы Фигаро». «Зови, любовь».

Бейер тоскливо поморщился. Опасный выбор. Крайне неподходящий выбор. Музыка Моцарта, обманчиво простая, может стать смертельной ловушкой для самонадеянного и неопытного певца. Здесь даже малейший промах непростителен. Пение без души – мертво, пение, в которое вложено слишком много чувства, невозможно вынести. Визе, например, утверждал, что его от этого тошнит.

Бейер приготовился к худшему. Моцарт не для молодых. Не для голоса такого диапазона. Девушка совершила ужасную, возможно, фатальную ошибку. Моцарт требует легкости, деликатности, чрезвычайной осторожности исполнения. Только лирическое сопрано, певица, искушенная в ролях субретки, может воздать ему должное.

Но стоило Корри разомкнуть губы, как Бейер забыл обо всем на свете. Она почти не пользовалась огромным богатством своего голоса, однако каждая нота выпевалась с идеальной чистотой, разносясь по пустынному залу. Нет, это не холодное, бесстрастное совершенство, Безмятежность, да, но такая хрупкая, такая успокаивающая, достигнутая с величайшим трудом, похожая на штиль после шторма. Голос не подавлял, а манил, как звуки отдаленной флейты в роще. Он не выставлял напоказ сокрытые в нем тайны, не объяснял ничего, а просто заключал в себе множество секретов, которые еще предстояло обнаружить. Тихие, точно окрашенные в золотисто-бронзовый цвет звуки лились, увлекая Бейера в страну, где никогда не бывает ночи. Голос говорил о том, как легко всегда оставаться человеком.

Карл хорошо понимал, чего стоит певице пожертвовать техникой, чтобы дать волю музыке. Но все это – и безмятежность, и ясность, и утонченность – ничто без надлежащего смирения.

Произошедшая метаморфоза поразила Бейера. Где эта девочка научилась такому самообладанию, такому полному подчинению мелодии? Что убедило ее сойти с пьедестала, стать не повелительницей, а служанкой музыки? Он и представить не мог, что подобные перемены произойдут за столь короткое время. Но возможно, просто забыл об энтузиазме и переменчивости юных. Ее голос говорил ему, как он постарел. Совершенно естественный, сильный, этот голос был выше всякой критики, заставлял забыть обо всех других исполнителях, которых Бейер когда-либо слышал. Казалось, устами девушки говорит само будущее. Как Карл жалел, что девушка пела Моцарта. Теперь эта ария будет звучать в его голове много месяцев, заглушая музыку спектакля, премьера которого состоится через несколько дней.

Когда она замолчала, Карл еще долго не мог произнести ни слова. Наконец он изрек:

– Вы умны. Очень умны.

Она склонила голову:

– Спасибо, месье Бейер.

Карл окончательно растерялся, не зная, что сказать.

– А средний диапазон?

– А, это!

Он совсем забыл. Да и какое значение имеет средний диапазон! Все равно что волноваться за Паганини, на скрипке которого посреди концерта лопнула струна.

– Все еще не слишком хорош, но лучше, гораздо лучше.

Этот чуть надтреснутый на средних нотах голос лишь придавал ее пению своеобразное очарование.

– Вы не должны исполнять Моцарта лет до тридцати, – наставительно объявил он.

– Почему, месье Бейер?

– Чтобы дать мне еще пожить, – слегка улыбнулся он. – Надеюсь, к тому времени меня уже не будет на этом свете.

– Неужели так ужасно?

– Разумеется!

Он с деланным гневом покачал головой:

– Вы заставили меня пожалеть об ушедшей молодости.

Корри с задумчивым видом изучала его.

– Я буду петь Моцарта, когда захочу, месье Бейер.

Их глаза встретились. Карл распознал в ее взгляде упрямство. Но он куда упрямее.

– Да. У вас есть на это право.

Глядя в ее лицо, Карл почему-то понял, насколько это справедливо. Под глазами тени, широкий рот скорбно сжат. Каким-то образом она сумела осознать, что иногда требуется куда больше мужества казаться слабой, чем сильной.

– Где вы были, что делали? – неожиданно спросил он, свирепо нахмурив густые брови. Девушка пожала плечами:

– То, что вы мне велели, месье Бейер. Упражнялась каждый день.

«Не только это», – подумал он, глядя в эти печальные глаза. Но если у нее и был рецепт, как стать великой певицей, она явно не собиралась делиться с Карлом.

– А сейчас?

– А сейчас… – Она глубоко вздохнула и сухо усмехнулась: – Я готова учиться. Поскольку обнаружила, что нуждаюсь в музыке гораздо больше, чем она нуждается во мне. Вы будете давать мне уроки?

Карл рассеянно потер лоб. Она невозмутимо смотрела на дирижера.

– Нет, – решил он, поднимая партитуру. – Я не стану вас учить. Мы будем учиться вместе.

Это лето стало самым счастливым и самым несчастным в его жизни. Он никогда не встречал таких, как она. И несмотря на то что жара была почти невыносимой, а в августе на город обрушилась нестерпимая духота, девушка не сдавалась. Она повторяла вокализы и упражнения, заучивала их наизусть с пугающей быстротой, как будто от этого зависела вся ее жизнь. Ее работоспособность ошеломляла – Корри жила и дышала музыкой. Бейер тревожился за нее. Август перетек в сентябрь, дни стали темнее и прохладнее, и Бейер со все возрастающим беспокойством замечал, как она худеет и бледнеет.

– Вам придется купить пальто, – посоветовал он как-то, показывая на окно, забрызганное каплями дождя.

– Ни за что, пока не дадите мне роль, месье Бейер, – без улыбки сказала Корри. Она точно заключила с собой пари и выполняла все условия так же неуклонно, с той же решимостью, с которой настояла на плате за уроки. Он не осмеливался спросить, где она брала деньги. Корри была способна на все, и несгибаемая гордость защищала ее невидимым панцирем от всех посягательств на личную жизнь. Когда Бейер предложил ей бесплатные уроки, девушка пришла в ярость: – Никаких одолжений!

Глаза ее метали синий огонь, кулаки сжимались. Сообразив, что переходит некие установленные не им границы, вторгается на чужую территорию, Бейер мудро придержал язык и, решив перехитрить Корри, пустился на уловки. Каждый раз к ее приходу он стал готовить рагу с бобами, луковый суп или австрийский рулет. Сначала девушка отнеслась с подозрением к такой, как она выразилась «благотворительности». Но Бейер недаром провел жизнь среди капризных примадонн и славился умением уговорить и обойти любую мнительную диву. И теперь сумел убедить Корри, что порции слишком велики для одинокого старика и вся эта роскошь может просто-напросто испортиться.

– Кроме того, вы должны беречь голос, – небрежно, словно между делом выложил он козырную карту. – Каллас к сорока годам кончилась как певица лишь потому, что была тощая, словно жердь. Настоящая певица должна иметь силы олимпийского чемпиона.

Корри набрасывалась на еду с жадностью бездомной собачонки и съедала все до последней крошки так же энергично, как и работала. Когда она в очередной раз явилась в его уютный маленький домик на бульваре Сен-Мишель, где чудесно пахло только что вынутым из духовки струделем, старик не выдержал. К своему удивлению, он обнаружил, что полюбил Корри и тревожится за нее, как заботливый отец. Теперь он принялся осторожно расспрашивать ее. Не трудно ли ей жить в Париже одной, без помощи и поддержки?

– Справляюсь, – коротко ответила девушка, по привычке ощетинившись, но восхитительный аромат явно ослабил ее сопротивление. – В любом случае Арлекин всегда со мной.

И тут, к величайшему облегчению Карла, почти уверенного в том, что сердце этой девушки, обладавшей способностью трогать пением людские души, навек превратилось в камень, она слегка покраснела. После окончания урока, собирая ноты, Корри позволила себе единственный раз проявить слабость.

– Скажите, маэстро, – нерешительно пробормотала она, – вы давно его знаете?

– Кого, мисс Модена? – осведомился Бейер, нарезая струдель аккуратными ломтиками.

– Арлекина.

Она буквально пылала от смущения, но Бейер старательно делал вид, будто ничего не замечает.

– Ах, Арлекина! – Он бросил на нее встревоженный взгляд. – Не знаю, понравится ли ему, что я с вами откровенничаю. Если бы он захотел, сам бы все вам сказал.

– Не обязательно, – выпалила Корри. – Он мог посчитать, что меня это не интересует. Видите ли… так оно и было до…

– До чего именно?

– До сих пор, месье Бейер.

Она всегда называла его по фамилии, когда злилась, причем делала это с таким неизменно величественным достоинством, что старик чувствовал себя напроказившим мальчишкой.

– Так и быть. То немногое, что я могу открыть вам, вряд ли повредит кому-то.

Он налил себе чашку крепкого черного кофе из оловянного кофейника, вечно стоявшего на пианино.

– Впервые я встретил его давным-давно, много лет назад. Он пришел за кулисы после одного особенно отвратительного исполнения «Пуритан» и начал объяснять мне во всех подробностях, почему постановка не удалась. Я, разумеется, велел бы выбросить его за дверь, не будь полностью согласен с каждым словом.

– Каким он был тогда? – вырвалось у Корри.

– Откуда столь внезапное любопытство? Вы переписываетесь с ним не один год и знаете его почти так же хорошо, как я.

– Верно. Просто мне в голову не приходило поинтересоваться, какой он на самом деле. Я неизменно чувствовала его присутствие. Знаете, как во сне, когда все так понятно, но тут же забывается, едва проснешься. Все это время он был… – Корри чуть коснулась своей груди. – Здесь. – Она растерянно взглянула на Карла: – Это звучит глупо?

– Нет.

Старая боль на мгновение проснулась, открыв, казалось, давно зажившие раны. Когда-то, в полузабытой юности, у Карла тоже была семья.

– Да, только потеряв кого-то, вы понимаете, как много он значил для вас.

Карл сморгнул непрошеные слезы. Не стоит терзаться. Это молодое, серьезное и полное жизни создание – лучшее лекарство от всех страданий. Отныне его семья – она и все расцветающие таланты.

– Именно это я и имею в виду. – Корри перевела дыхание. – Мне страшно, страшно, никогда в жизни не было так страшно. Раньше я все воспринимала как должное. Вы понимаете, в молодости все бывает. Я считала, что все будет идти, как идет. Вечно. Но теперь боюсь потерять его.

– И думаете, что сумеете сохранить Арлекина расспросами? – улыбнулся Бейер. – Иногда лишние знания опасны. Вспомните о ящике Пандоры[15].

– Но почему? Почему он не желает встретиться со мной? Раньше это не имело значения, писем было вполне достаточно. Но теперь…

– Теперь вы неожиданно осознали, что он человек из плоти и крови, как вы сами.

– Да. Он мой друг. И я хочу видеть его.

Карл пожал плечами:

– Разве может один человек рассказать правду о другом? Я познакомился с ним, когда он был очень юн и горяч. Горд, независим, честолюбив и беден. Хотел учиться музыке, но не было средств.

– Я и не подозревала, – охнула Корри, широко раскрыв глаза. – Он был талантлив?

– О да.

– В таком случае почему…

– Не все обладают вашей решимостью и упорством в достижении цели. Я велел ему, как и вам, прийти позже и обо всем условиться со мной.

– И он пришел?

– Да. Но к тому времени обстоятельства изменились. И он был вынужден отказаться от уроков.

– Почему?! – повторила Корри, очевидно, не в силах представить достаточно вескую причину отказа от мира музыки.

– Я не имею права объяснять подробно. Вероятно, обстоятельства оказались сильнее.

– Это ужасно!

– По-своему вы правы. Но взгляните на это с иной точки зрения: не будь он вынужден пойти на компромисс, вы не стояли бы сегодня здесь.

– Знаю. Я всем ему обязана. Поэтому и хотела увидеть его… объяснить… понимаете, очень многое не выскажешь в письме. Вы не сумеете переубедить Арлекина?

– Сомневаюсь, – покачал головой Карл. – Думаю, на сей раз вам придется довольствоваться тем, что есть.

– Вы считаете меня жадиной?

– В некотором роде, – признался старик, улыбаясь, чтобы смягчить резкость слов. – Разве сами не видите? Встретившись с ним, вы утратите редкостную и драгоценную свободу общения, почти невозможную между мужчиной и женщиной. Свободу говорить обо всем, ничего не стыдясь и не опасаясь.

Воцарилось долгое молчание.

– Еще один вопрос. Последний, – выдохнула она наконец. – Вам он нравится?

Ей снова удалось удивить его. Карл ожидал, что она попытается узнать, как выглядит Арлекин или еще что-нибудь, столь же банальное.

– Не знаю.

Прошло так много времени с тех пор, когда любовь или привязанность играла в жизни Карла какую-то роль, что он вообще позабыл о подобных эмоциях.

– Арлекин… крайне сдержан, замкнут. Думаю, вы единственная, кто близок ему. И… – Он разъяренно уставился на кофейные чашки и остатки струделя. – И больше я ничего не могу сказать. Разговор окончен.

Карл побаивался, что Корри, как все женщины, не смирится с отказом и попытается уговорить его. Ничего подобного. Больше она никогда не упоминала об Арлекине.

Прошел октябрь. Желтые листья устилали тротуары, ветер с каждым днем становился холоднее. Но в доме Бейера царило вечное лето. Корри наполняла воздух золотым сиянием. Какая радость работать с той, кто переходит с французского на итальянский с легкостью взмывающей в небо ласточки, кто инстинктивно понимает, что язык – такой же тонкий и чуткий инструмент, как музыка. Но все же Бейер боялся за Корри. Ее дарование огромно, голос изумителен, а техника с каждым днем улучшается как по волшебству, но изматывающий ритм, который она себе задала, непосильный труд могли сломить ее. Хватит ли у девушки силы духа и решимости устоять?

– Вы преступно молоды, – покачал головой старик, наблюдая, как она вонзает маленькие белые зубы в сочный кусок вишневого пирога, пропитанного ликером, – Я далеко уже не та, что была, – с чуть заметной горечью улыбнулась девушка.

Не знай Карл, что у нее попросту не хватает времени для любовников, непременно заподозрил бы, что в ее жизни появился мужчина. Правда, она совершенно не обращала внимания на свою внешность. Никакой косметики, простые платья, волосы сколоты на затылке строгим узлом. Возможно, какой-то негодяй уже разбил ее сердце. Ну что же, все к лучшему. Такого голоса нет ни у кого на свете. Некоторые канарейки поют куда звонче в темноте.

Девушка деловито слизнула последние крошки с пальцев и поднялась, словно напоминая о том, что ей некогда болтать о пустяках. Карл стряхнул с себя задумчивость.

– Когда я начну петь?

– Но вы поете каждый день.

– Вы знаете, о чем я. Мне нужна роль. Настоящая роль. Когда?

– Я не Господь Бог, – язвительно заметил старик. – Как только появится вакансия, вы ее получите.

– Но я уже готова.

– Дорогая Корри, никому ничего не достается прямо с неба. Когда-нибудь… возможно.

Наступил ноябрь. Однажды темным, сырым вечером она прибежала, как всегда, без опоздания ровно к шести, но выглядела ужасно. Бледная, как смерть, руки ледяные. И неудивительно – на ней было все то же желтое ситцевое платье. Сознание того, что она упорно отказывается от помощи, наполнило старика неукротимой яростью. Он разжег огонь – центральное отопление было настоящим проклятием для певцов и инструментов – и усадил ее поближе к камину.

Но и урок не заладился. Корри выглядела чересчур рассеянной и никак не могла сосредоточиться. Карл заметил, что рука, державшая ноты, слегка дрожит. Похоже, все заботы и беды, так тщательно скрываемые, разом обрушились на девушку.

– Корри, как вы живете?

Девушка недоуменно моргнула, но почему-то не рассердилась. И неожиданно показалась Карлу растерянной, совсем юной и бесконечно уязвимой.

– Маэстро, за пределами этой комнаты я вообще не живу.

Он попытался уговорить ее съесть немного карбонада по-фламандски с зеленой фасолью, но Корри отказалась, ответив, что уже опаздывает, и, расстроенная, несчастная, убежала, позабыв драгоценную партитуру «Манон»[16]. Подобная небрежность была настолько ей не присуща, что Карл, полный дурных предчувствий, не находил себе места.

Глава 11

Корри добралась до станции метро только к восьми вечера и почти побежала по длинной, тускло освещенной платформе, стараясь побыстрее очутиться в относительно теплом поезде. Вагон был почти пуст. Весь Париж ужинал или готовился к ужину. Корри прикрыла глаза. Она немного согрелась, но все еще вздрагивала. Почему-то попеременно бросало то в жар, то в холод. Девушка постаралась сосредоточиться на сегодняшнем уроке, перебирая в мозгу чудесную мелодию, как драгоценную жемчужную нить.

«Как я живу? – насмешливо подумала она. – Разве это важно? Главное, что жива. Бутербродами, украденными мгновениями музыки, милостыней и надеждой. Но сколько еще может так продолжаться?»

Скоро, слишком скоро она добралась до станции и, плотнее закутавшись в шаль, поспешила по залитым яркими огнями улицам к незаметной зеленой двери в маленьком переулке.

– Салют, Филипп.

Бармен заведения, гордо именуемого «Гавайским баром», старательно расставлял стаканы под пологом из пластиковых лиан. Завидев девушку, он приветливо улыбнулся и подмигнул.

Корри, тяжело вздохнув, пробралась сквозь лабиринт узких коридоров к лестнице, ведущей в крохотный подвальный театрик. Ее тесная, выкрашенная белой краской гримерная, без окон и отопления, лишь с одной вентиляционной решеткой в стене, была одновременно душной и холодной. Над пятнистым зеркалом висела лампа дневного света, и Корри с ужасом увидела свое бледное осунувшееся лицо, на котором ярко выделялись зеленоватые тени под глазами. Показав язык собственному отражению, она сбросила желтое платье, потом механическим движением накинула шаль на голые плечи, уселась перед зеркалом и принялась накладывать белила на шею и лицо, с восторгом наблюдая, как знакомые черты исчезают, скрытые безликой маской. Критически осмотрев себя, Корри медленно обвела глаза толстым черным карандашом, так, что уголки их казались печально опущенными, и в довершение картины нарисовала под левым глазом огромную слезу, а брови сделала домиком.

Губы бантиком были покрыты слоем ярко-красной помады. Ну вот. Кажется, готово.

Корри откинулась на спинку кресла, любуясь делом рук своих. Она не переставала удивляться, какое неотразимое воздействие имеют на нее подобные перемены. Серые холодные улицы теперь казались далекими и почти несуществующими. Здесь и сейчас она была Коломбиной, круглолицей девушкой с вывешенного у дверей постера, героиней множества сладостно-горьких мелодрам, готовой танцевать под летними звездами…

Она встала, натянула прямое, льнущее к телу черное платье, добавила вызывающе дешевое боа из красных перьев, заплела волосы и уложила их «баранчиками» над ушами, мгновенно став похожей на куклу. Теперь она превратилась в марионетку, лунную девушку, духа ночи. Что бы подумал о ней сейчас Гай де Шардонне?

Корри постаралась отогнать назойливые мысли. Как легко забыться, став Коломбиной! Куда легче, чем по ночам в «Луизиане», маленьком отеле, на Рю де Сейн, выбранном ею по трем весьма важным причинам. Во-первых, он находился на левом берегу, куда не заглядывали люди, подобные Гаю де Шардонне, во-вторых, здесь когда-то останавливались Жан Поль Сартр и Жюльетт Греко, и, самое главное, жилье дешевле было просто невозможно отыскать.

Ровно неделя ушла на то, чтобы она окончательно поняла: Париж не место для одинокой и бедной женщины. Город света становился адом, особенно летом. Пыль, грязь и невыносимая жара. И назойливые туристы, помешанные на развлечениях, о которых знали до того лишь понаслышке. Те немногие парижане, которые еще оставались в Париже, были раздражены, обозлены и ненавидели приезжих, завидуя тем, кто сейчас наслаждался прохладой и морским воздухом, и явно желая оказаться в этот миг хоть на луне, только бы подальше от столицы.

Да, теперь этот город казался совсем неприветливым. Иным. Больше не было ни роскошных машин, ни дорогих ресторанов, ни тихого дома на улице Петра Сербского. Только поездки в переполненных вагонах метро, раскаленные тротуары, по обочинам которых росла пожухлая трава. А владельцы магазинов впадали в истерику, стоило ей дотронуться до персика. И все же она чувствовала себя немного лучше, чем если бы совсем не знала города. Как странно было проходить мимо мест, где она бывала вместе с Гаем, и знать, что они навсегда закрыты для нее.

Кроме того, Корри постоянно терзал голод. По всей видимости, единственным способом заработать деньги было принять приглашение одного из хорошо одетых мужчин, бросавших на нее многозначительные взгляды. Что еще могла она делать? Рабочих рук в Париже хватало: студенты и иностранцы не гнушались никакого труда. Как ни старалась Корри, ей не удалось устроиться даже уборщицей.

На седьмой день она отправилась в магазин и купила короткое облегающее красное платье. Потом обвела глаза тушью, выкрасила ногти в алый цвет, потратила последние пять франков на фунт вишен и добралась до Монмартра. В первом же клубе, показавшемся ей достаточно респектабельным, она заказала стакан воды, попросила позвать управляющего и осведомилась насчет работы. И получила все, кроме воды.

– Умеете танцевать? – поинтересовался управляющий, едва ли не прижимаясь к ней и откровенно заглядывая в вырез платья.

Девушка, честно глядя ему в глаза, заверила, что лучшей танцовщицы у него еще не было. Но как ни странно, в первую ночь, ожидая своей очереди под лестницей, она совсем не волновалась. Запах пыли, стук вилок, сигаретный дым, наполнявший воздух, громкий говор на смеси всех европейских языков напоминали о счастливых годах детства и матери. Что же до танцев… они скоро забудут, зачем она вышла на сцену. Конечно, управляющий может строить другие планы, но самое главное – привлечь внимание ничего не подозревающей публики.

Когда Корри появилась на сцене, в зале послышались изумленные возгласы. Только пианист, равнодушный ко всему, кроме пятидесяти франков за вечер и бесплатной выпивки, и бровью не повел. Корри улыбнулась. Она ожидала подобной реакции на свой костюм и грим. Теперь они глаз с нее не сведут.

Девушка сделала пируэт, покружилась по сцене, чем немного успокоила разъяренного управляющего, и кокетливо приподняла юбку, прекрасно понимая, как вызывающе выглядит ее клоунская маска на фоне кричащего платья. Что же до остального…

Она глубоко вздохнула, дожидаясь, пока пианист, послушный, как цирковая лошадь, сыграет вступление к простому блюзу, выбранному ею для первого номера. Девушка встала в центре сцены и низко поклонилась. Микрофона не было, но разве она когда-нибудь нуждалась в микрофоне?!

Ну что ж, прощай, мой милый,

До осени прощай.

Я уезжаю, милый,

В далекий чудный край…

Она покачала головой, картинно приложила руки к щекам, растянула губы в задорной улыбке. Голос звучал изумительно: глубокий, бархатистый, грудной, чем-то напоминавший южный закат.

Коль встречу я другого,

То не вернусь совсем…

Корри задорно подмигнула, стараясь протянуть последнюю ноту так, чтобы все уловили знойный чувственный оттенок мелодии. И по лицам обедавших поняла, что они покорены. Она знала, что петь. Американский блюз! Они проглотили его с жадностью, как мороженое в жаркий день. Кроме того, драма, заключенная в незатейливой песне, была понятна и доступна каждому. К счастью, среди посетителей оказалось несколько американцев. Они хлопали и одобрительно свистели громче всех. От лирического блюза Корри перешла к веселой песенке-скороговорке и через три минуты, торжествующая, запыхавшаяся, спустилась вниз и попала прямо в объятия управляющего.

– Так не пойдет! – взволнованно прошипел он, провожая ее в каморку, которую девушка делила с Анни, настоящей танцовщицей, истинной «красоткой кабаре». – Вы разорите меня! Во время вашего выступления никто и бутылки вина не заказал!

– Месье Грассе, – возразила Корри, дрожащей рукой вытирая румяна со скул, – не волнуйтесь. Как вы называете ту жидкость для чистки унитазов, которую подаете клиентам? Домашнее вино? Десять, в крайнем случае пятнадцать франков за бутылку? Вам нужны посетители с толстыми бумажниками, предпочтительно американцы. Я приведу их вам. Гарантирую – еще неделя, и вы начнете подавать шампанское. Сами знаете, сколько оно стоит.

Корри играла наверняка. Управляющий был алжирцем, «черноногим», одним из десятков тысяч, наводнивших Париж после объявления независимости Алжира, а следовательно, человеком практичным.

– Договорились. В вашем распоряжении неделя. Но пожалуйста, пойте что-нибудь повеселее. Публика приходит в «Золотую кошку» развлекаться, а не плакать.

Корри засмеялась. Что бы он ни говорил, а репертуар она не изменит! Хлопанье пробок от шампанского будет лучшей музыкой для управляющего. Тот оценивающе оглядел девушку и положил руку на ее обнаженное плечо:

– У вас талант, малышка. Мужчина моего положения поможет вам сделать карьеру.

Корри бесстрастно взирала на него сквозь полуопущенные ресницы, и это, как ни странно, возымело желанный эффект. Грассе пожал плечами и отнял руку.

– Благодарю, месье Грассе. Я рада, что мы друг друга поняли. – Она вежливо открыла перед ним дверь. – Неделя. Обещаю.

Ее предсказание сбылось. В публике начали появляться дамы в вечерних платьях и мужчины в смокингах. Мгновенно поняв свою выгоду, управляющий развесил перед входом в клуб огромные фотографии Корри. Когда он спросил ее сценическое имя, Корри, не колеблясь, ответила:

– Коломбина.

Это было маленькой местью, единственной попыткой восстать против той смирительной рубашки, в которую заключила ее судьба. Потому что она считала эту работу чем-то вроде тюрьмы, несмотря на то что число почитателей росло. Это они громко выкрикивали названия ее песен и шикали на каждого, кто смел опоздать к выходу Коломбины. Она знала, чего от нее хотят: ежедневного спектакля, повторения одной и той же надоевшей рутины, – и с угрюмой решимостью выполняла свои обязанности, хотя временами едва удерживалась от желания спеть что-то настоящее, что потрясло бы завсегдатаев, заставило их лить слезы, страдать, и мучиться.

Но Корри была профессионалкой и честно делала свое дело с одной-единственной целью – выжить.

И она выживала, как умела, хотя это оказалось нелегко. Слишком наивна она была, слишком многому приходилось учиться на ходу. Как одним только ядовитым взглядом и ехидным словцом избавляться от слишком неприличного внимания мужчин, от прикосновений назойливых рук. Как проходить мимо кондитерских с опущенными глазами, сжимая в руке кошелек. Как растягивать булочку на два дня и все же появляться на сцене, хотя голова кружилась от голода и сигаретного дыма. Как не замечать грязных полов и облупившихся стен и притворяться, что находишься совсем в другом месте, на залитом солнцем пляже, у подножия покрытого зеленью холма…

Все долгое удушливое лето она пела и сберегала каждый су. И как только накопила достаточно денег, отправилась к месье Бейеру. Зная, что он вряд ли одобрит ее занятие, Корри решила ничего не говорить. Пусть будет так. Лучше когда работы столько, что не остается времени думать.

Но по ночам, возвращаясь в маленькую комнатку на верхнем этаже отеля, она часами не могла заснуть от удушливой жары. Вставала с постели и долго глядела на темные крыши и залитые огнями улицы, вспоминая рассказы матери о Марии Каллас. Однажды в маленьком итальянском городке она пела у окна, и из темноты раздался мужской голос, подхвативший арию, самый страстный, самый чудесный голос из всех, слышанных ею. Их дуэты продолжались каждую ночь, но Мария так и не узнала, кто был ее партнером. Незнакомец навсегда остался лишь голосом во мраке, донесшимся из грез.

Может, так действительно лучше? Как ни пыталась Корри, все-таки не смогла забыть Гая. Она пела, ходила говорила, будто лунатик, ожившая кукла. Ничто не казалось реальным. Иногда она задавалась вопросом, уж не сошла ли с ума. Ей постоянно слышались его шаги на лестнице, обращенные к ней вопросы, оклики и смех. Она почти не могла есть, но иногда умирала от желания снова попробовать землянику, икру и устриц. Как-то Корри даже потратилась на блинчики, наполненные кремом «Шантильи», но обнаружила, что они оставляют во рту вкус кожи и мыла для бритья.

Дорогой Арлекин! Что со мной происходит? Почему я не могу выбросить его из головы? Что в нем такого особенного? Обычный организм, состоящий из клеток и молекул, как все люди, и тем не менее мне кажется, что, если увижу его на улице, брошу все, откажусь от будущего, о котором мы мечтали, лишь бы вновь почувствовать тепло его руки. Должно быть, я совсем обезумела. Господи, только бы знать, сколько еще продлятся эти муки. Иногда мне чудится, что я вылечилась и почти не думаю о нем, но по ночам он снова оживает, и я просыпаюсь в слезах.

Дура, несчастная дура! Как меня угораздило влюбиться именно в него – самого ужасного человека на свете – холодного, безжалостного эгоиста, настоящего Плутона, властителя подземного царства! Он заботится лишь о своих владениях. И даже никогда мне не нравился, клянусь. Ты знаешь, как я недолюбливаю богатых мужчин, почему же не смогла остаться равнодушной?

Пожалуйста, скажи, что я правильно поступила.

Коломбина.

Дорогая Коломбина! Первая любовь редко бывает счастливой, но тебе от этого не легче. Вспоминаю, как давным-давно приехал в Париж наивным деревенщиной, простаком, уверенным, что мир падет к моим ногам. Я тоже влюбился, и эта любовь навсегда оставила шрамы в душе и сердце. Но ты оказалась храбрее меня и выкинула его из своей жизни. Поверь, это мужественный поступок. Нет ничего страшнее умирающей любви, которая отравляет все живое горечью и разочарованием. После этого трудно поверить кому-то и почти невозможно рискнуть вновь открыться для искреннего чувства. Когда снова полюбишь, поймешь, что я имею в виду.

Неужели я становлюсь циником? Если так, прости меня. Боюсь, я не на шутку ревную.

Твой Арлекин.

Дорогой Арлекин! Что значит «снова»? Неужели люди проходят через это испытание еще и еще раз? Как они могут? Вряд ли я бы вынесла такое. Не зря же говорится, что молния никогда не ударяет дважды в одно и то же место.

Погоди… только сейчас ужасная мысль поразила меня. Что, если ты знаешь это по собственному опыту? И даже сейчас влюблен в кого-то?

Да, так и есть. Как я слепа и бессердечна! Ною и жалуюсь на свои беды, как будто я первая, кому довелось испытать несчастную любовь! Это так многое объясняет: почему ты не хочешь нашей встречи, почему никогда не упоминаешь в письмах других женщин. Прости. Следовало бы понять раньше, просто я, как последняя эгоистка, воображала, что ты принадлежишь исключительно мне. Я никогда не думала о тебе… знаю, это звучит ужасно… как о мужчине, одном из тех опасных созданий, которые могут разрушить жизнь женщины всего лишь словом или, что еще хуже, молчанием. Ты был моим другом и, когда я нуждалась в тебе, всегда оказывался рядом. С тобой я чувствовала себя в безопасности.

А теперь… не знаю, что и сказать. Изо всех сил стараюсь вести себя, как взрослая, что, надеюсь, ты заметил, но это ужасно трудно. Почему ты не открыл мне правду? Я больше не ребенок и, конечно, все поняла бы. Кто она? Какая? Красавица? Любит ли тебя?

Стыдно сознаться, но, кажется, я уже ненавижу ее. Она свободна говорить с тобой, смеяться, видеть, когда пожелает… это несправедливо. Я первая познакомилась с тобой!

И все же, признаться, мне так мало известно о тебе, моем лунном рыцаре. Может, тебе настала пора спуститься на землю?

Твоя Коломбина.

Дорогая Коломбина! К несчастью, ты целиком права, потому что слишком хорошо меня изучила. Да, я влюблен. Почему не открылся тебе? Потому что мне стыдно. Всю жизнь я мечтал встретить настоящую любовь… Впрочем, каждый в глубине души лелеет такую надежду, хотя редко признается в этом. Много лет я искал совершенное сочетание страсти и верности, силы и красоты… Золотые слова! Если бы только на деле все было именно так! Но нет! Вместо этого я полюбил самое недостойное творение рода человеческого! Бездушная, расчетливая, бессердечная эгоистка, прекрасная, корыстная, утонченная… Казалось бы, опытный мужчина может легко перебороть глупое влечение, но она каким-то образом застала меня врасплох, играючи проникла за мои тщательно возведенные барьеры, как голубка, летящая в родное гнездо. Я так и зову ее, Коломба[17]. Игра слов, подсознательные желания… Теперь я вижу это. Она совершенно не похожа на тебя, моя Коломбина, и все же я надеялся… Под несокрушимой броней иногда угадывалось нечто вроде нежности. Я был захвачен, очарован и зашел куда дальше, чем следовало.

Она имела на меня какое-то странное воздействие. С ней я снова становился неопытным юнцом, неуклюжим, наивным, растерянным. Знаю, я наделал ошибок и, если бы не это, возможно, сумел бы добиться ее любви. Она не холодна и не равнодушна ко мне. Думаю, даже немного увлечена, но не только мной.

И еще одно. Ей нужны деньги, много денег. Я недостаточно богат для нее, она сама так сказала. Я восхищаюсь ее честностью. Если бы мне удалось дать ей все, чего она хочет, наверное, я смог бы ее удержать.

Не будь тебя, моя Коломбина, мой талисман, мой счастливый амулет, я давно бы потерял надежду на идеальную любовь. Это так болезненно, не находишь? Я и раньше влюблялся, но на сем раз, кажется, все слишком серьезно. При виде ее я теряюсь, как мальчишка. Конечно, когда-нибудь, рано или поздно, я оправлюсь от этой болезни, но, боюсь, лгал тебе, утверждая, что опыт быстрее лечит раны. Каждый раз, когда влюбляешься, все бывает как впервые. Не знаю, подарит ли тебе это откровение облегчение или отчаяние.

Итак, как видишь, мы и в этом родственные души, моя Коломбина. Двое калек, пытающихся помочь друг другу перебраться через перевал.

Твой любящий Арлекин.

Дорогой Арлекин!

Так и знала, что возненавижу ее. Она просто высокомерна и занята лишь собой, если посмела не ответить на твои чувства. И как ты мог в нее влюбиться?! Встречала я таких – сверху сплошной мед, внутри сталь. Разве в мире мало других женщин? Она не стоит, не заслуживает такого человека, как ты!

Да, понимаю, о чем ты думаешь. И я не лучше. Любовь слепа, она не выбирает. Вряд ли Плутон – подходящий обитатель для Аскади. Знаешь, «плуто» по-гречески – сокровища – драгоценные камни и металлы, скрытые под землей. К сожалению, тот клад, что хранит мой Плутон, тоже запрятан ужасно глубоко.

Но это не означает, что я готова взять назад все слова, сказанные о твоей Коломбе. Я по-прежнему ненавижу ее, но ради тебя попытаюсь найти в сердце немного милосердия. Не может же она быть законченной негодяйкой, иначе ты просто не влюбился бы в нее.

Не уверена, но, кажется, у меня немного отлегло от сердца. Приятно сознавать, что не ты одна совершаешь непоправимые глупости.

Твоя наивная Коломбина.

В последующих письмах они подробно обсуждали свои терзания и муки, точно тяжелобольные, сравнивающие симптомы, и даже изобрели нечто вроде тайного шифра. После бессонной ночи Корри могла написать Арлекину:

«Бог Плутон снова не дает мне покоя », и Арлекину не требовалось лишних объяснений, чтобы все понять, а Корри набиралась смелости и спрашивала о Коломбе, снова упорхнувшей в объятия другого, куда более богатого любовника, и Арлекин отвечал, что сегодня ему немного легче. Они иногда даже находили силы подтрунивать над собой и друг другом.

Как-то Корри вырезала из красного атласа сердечко и пришпилила его к рукаву костюма. Она влюбилась, глупо и неосторожно, и пусть весь мир узнает об этом! Отныне Корри не пряталась ни от кого. Больше она не механизм, не автомат. Корри – артистка и не собирается хоронить боль в темной холодной земле, наоборот, станет беречь и лелеять, пока она не расцветет огромной алой розой.

Девушка, полная энергии и энтузиазма, принялась строить планы. Она заключила перемирие с любовью, и, возможно, теперь удастся направить зря растрачиваемые эмоции в нужную сторону. Одарить теплом и нежностью Арлекина. Их близость будет вечной!

Она стала писать ему письмо, вкладывая в слова всю силу убеждения, пытаясь объяснить, как много значит для нее его согласие.

Понимаю, мы договорились никогда не встречаться, но одна мысль о том, что когда-нибудь, много лет спустя, в ночь моего дебюта, ты будешь в театре, наполняет меня радостью. Кроме тебя, у меня никого нет. Твой приезд придаст мне сил. Отныне будет ради чего работать. Пожалуйста. Умоляю, согласись.

Наконец он позволил себя убедить.

Хорошо, я приеду. Где бы и когда бы ни состоялся твой дебют, я приеду. Большего обещать не могу. Но я буду там.

Его согласие стало источником величайшего счастья для Корри. Единственным светлым пятном в окружающем мраке. Когда-нибудь она споет для Арлекина.

Резкий стук в дверь вернул Корри к действительности. Она вздрогнула. Придет ли этот день? Может, она напрасно надеется? Реальностью по-прежнему оставались это убогое заведение, шум, клубы дыма, нетерпеливые клиенты.

Она выскочила из комнатки, едва не столкнувшись с Жан-Луи, довольно известным фокусником, который только что закончил номер. Оба осторожно обошли друг друга – Корри старалась не спугнуть голубей, спрятанных во внутренних карманах его пиджака; Жан-Луи опасался нечаянно оторвать отделку ее платья.

– Ну, как публика?

Фокусник покачал головой и сплюнул:

– Cochons. Свиньи.

Корри сочувственно вздохнула. По мере наступления холодов туристов становилось все меньше, а местных завсегдатаев ничем не удивишь. Девушка снова вздрогнула. Да что это с ней? Обычно возбуждения перед выходом оказывалось вполне достаточно, чтобы разогреть кровь. Должно быть, виноваты сквозняки в узких коридорах. Едва она окажется на сцене, мигом станет жарко!

– Неприятности?

– Управляющему не стоит ставить столики так близко к сцене – эти сволочи кричат, что видят мои потайные карманы. Один даже пытался уличить меня в обмане.

– Издержки славы, Жан-Луи.

– Я поверю этому, когда он удвоит мне жалованье, – злобно прорычал фокусник.

Девушка осторожно выглянула из-за кулис, и сердце ушло в пятки. Жан-Луи прав – пытаясь выжать как можно большую выгоду из неожиданной популярности клуба, Грассе втиснул три столика прямо под рампу. Сейчас они были заняты разодетой шикарной компанией. Судя по количеству пробок из-под шампанского, клиенты веселились от души и открыто развлекались, прохаживаясь насчет исполнителей…

Но она справится с ними!

Корри оглядела прекрасно причесанных женщин в платьях от дорогих модельеров. Они явно наслаждались возможностью показать свои наряды и загар, наверняка полученный на зимних курортах. Корри почувствовала острую неприязнь к этим беззаботным созданиям. Каждая могла оказаться Коломбой, разбившей сердце ее Арлекина, и в любой момент здесь могла появиться Бланш де Шардонне, счастливая невеста…

Что ж, Корри им покажет! Заставит смеяться и плакать. Понять, что жизнь готовит немало сюрпризов.

Если бы только ей не было так холодно…

Вокруг огней рампы появились мутноватые голубые круги, точно лампы превратились в множество лун на морозном небе. Корри моргнула. Пианист сыграл вступление, но она медлила, не выходя на сцену, тянула паузу, чтобы сама тишина запела. Сообразительный аккомпаниатор сыграл вступление еще раз. Разговоры стихли, сменившись любопытным шепотком. Наконец девушка взлетела по ступенькам, легко, упруго, почти бесшумно. И лишь когда достигла середины сцены, повернулась лицом к публике. Шагнула вперед, взглянула налево, направо, точно давая зрителям время полюбоваться белой маской. Постояла несколько минут, ожидая, пока тепло прожекторов немного согреет ее, растопит лед.

Но все напрасно. Она оглядела небольшой зал, увидела напряженные, поднятые кверху лица. Куда-то исчезло чувство реальности, словно все происходило во сне. Неожиданно Корри показалось, что она случайно очутилась в незнакомом месте. Что она делает здесь? Зачем поет о любви в комнате, полной посторонних людей? Разве им не все равно, кто она и что чувствует? И вообще какое им до нее дело?

Она оглядела сидевших под сценой. У всех на лицах выжидательные покровительственные улыбки. Пришли послушать блюзы, песни одиночества и тоски, которые даже они не посмеют презирать.

И неожиданно девушка задохнулась, поняв, что с нее довольно. Она устала играть роль, притворяться, ублажать этих болванов, кормить лакомствами, которые будто сами собой лезут в рот. Нет, ей хотелось быть грубой, вызывающей, будоражить души так, чтобы ее запомнили навсегда. Петь только для себя. Себя одной.

– «Зимняя луна», – громко сказала Корри.

Пианист изумленно вытаращил глаза. До этого дня она никогда не объявляла номера. Это было частью представления. Он с сомнением уставился на девушку. Та, улыбаясь, кивнула. Пианист ухмыльнулся. Что ж, если ей так хочется…

Корри начала петь в полную силу впервые со дня появления на этой сцене… Жалобная, печальная, обманчиво простая мелодия наполнила воздух. Корри несло на волнах музыки. Она точно вырезала каждую ноту из драгоценного камня и бросала в публику, вкладывала все, что имела, в тоненькую нить звука. Как она мечтала исполнить что-то настоящее, перейти от мажора к минору, показать мощь своего голоса, широту диапазона, уникальность тембра. Рассыпать переливы оттенков.

Пианист вдохновенно аккомпанировал; в зале было тихо, как на кладбище. Никто не мог понять, свидетелем чего только что стал – рождения или похорон. Голос звучал то флейтой, то кларнетом.

– Зима обязательно наступает, – вещал он, – Тьма неизменно приходит. И никто от этого не защищен. Одиночество может стать уделом каждого.

Корри понимала, что всегда будет жалеть о том, что сделала. И когда наконец уложила последнюю ноту в могилу, увидела, что посетители перестали есть и пить. На лицах было одинаковое выражение – потрясения, ярости, сознания потери. Как будто все эти люди только что обнаружили, что кто-то стянул их бумажники. Управляющий вряд ли будет доволен: за все это время – ни одного заказа!

Но сейчас Корри было все равно. Наконец-то она избавилась от тоскливой рутины, сделала то, что так давно желала. И теперь ей стало тепло. Нервный жар поднимался из глубины желудка к кончикам пальцев. Крупные капли пота выступили на лбу, смыв белила. Но девушка снова шагнула вперед.

– «Я прекрасно обойдусь без тебя».

О, люди лгут друг другу ничуть не больше, чем себе!

Корри глубоко вздохнула. Все до сих пор так жестоко подавляемые чувства и эмоции бурным потоком захлестнули ее. Они не забудут то, что она собирается сказать сегодня! Не смогут.

И когда она закончила, поняла, что была права. Никто не шевельнулся, никто не захлопал. Пианист незаметно вытер лоб. И кажется, месье Грассе снова серьезно озабочен.

В этот момент в зале появился новый посетитель. Мужчина в белом осторожно пробирался между близко стоявших столов. Черты лица расплывались в чересчур ярком свете ламп. Голова Корри закружилась. Отчего она так старается рассмотреть вошедшего?

Фразы из песен отзывались эхом в голове, и на миг Корри показалось, что она еще поет. Девушка покачнулась; огни слились в огромное фосфоресцирующее сияние. Мужчина стоял у самой сцены, не двигаясь, глядя наверх. Приятели за столиками окликнули его. Он нахмурился. Слегка похож на Гая де Шардонне. Вопреки всякой логике Корри на минуту пожалела о том, что он пришел слишком поздно и так и не услышал ее пения. Потом тьма поглотила ее. Потеряв сознание, Корри рухнула на пол.

– Она больна. Потрогайте лоб, у нее жар!

– Пошлите за доктором.

– Принесите воды.

– Что с ней?

– Говорю вам, ей плохо! Зовите врача!

– Вот вода, что с ней делать?

– Дайте мне. Да где же этот чертов доктор?!

Корри лежала неподвижно, смутно, словно издалека слыша взволнованные голоса. Хоть бы они замолчали. Не нарушали ее покоя. Так хорошо, так уютно лежать, ни о чем не думая. Но кто-то дернул ее за руку.

– Бесполезно. Она в обмороке.

В лицо ударила струя холодной воды, и девушка, очнувшись, попыталась встать:

– Осторожнее с боа!

Если вода попадет на перья, все пропало.

Кто-то успокаивающе похлопал ее по плечу:

– Не волнуйтесь, врач сейчас будет.

– Нет!

Девушка начала вырываться. Медики ей не по карману – они вечно дерут целое состояние за срочные вызовы! Но перед глазами все завертелось, и Корри снова припала к таким надежным доскам сцены.

– Ради Бога, опустите занавес! – раздался панический голос управляющего.

Ну все, это конец. Ее уволили.

Корри разлепила ресницы. Интересно, ей никогда еще не приходилось разглядывать человеческие ноги под таким углом. Остается надеяться, что никто на нее не наступит.

– Прочь с дороги!

Какой повелительный голос! Это, вероятно, доктор. Корри хотела запротестовать, но не было сил открыть рот. Голова кружилась все сильнее, хотя девушка не двигалась. Щека прижалась к какой-то хорошо пахнувшей гладкой ткани. Сквозь сомкнутые веки пробивался яркий свет. Голова почему-то казалась распухшей, неимоверно огромной, но в ней не умещалось ни одной связной мысли. Однако Корри удалось рассмотреть, что ткань, к которой она так доверчиво прильнула, была белой с черными разводами от размазанного грима.

Корри с трудом подняла голову. Не хватало ей еще счета из химчистки!

– Отпустите меня. Все прошло.

– Заткнись, – мягко приказал странно знакомый голос.

Какой грубиян! Но у нее все равно нет ни сил, ни энергии поставить его на место.

Только почувствовав дуновение холодного ноябрьского ветра, Корри поняла, что находится на улице.

– Куда вы меня везете? – пробормотала она с усилием.

– А где бы ты хотела очутиться?

Все тот же тон, уверенный, почти резкий, но вселяющий непонятное спокойствие. Щелкнула дверца автомобиля, Корри оказалась на переднем сиденье, закутанная в пушистое мохеровое покрывало с яркими, сочными разводами, совсем как волшебный ковер. Наконец-то она согрелась. Сквозь затемненное стекло в крыше автомобиля виднелась россыпь звезд. И луна, бледная и недосягаемая. Зимняя луна…

– Куда-нибудь… – попросила она, плотнее закутываясь в одеяло, – куда-нибудь, где тепло.

И тут же заработал мотор. Корри, стараясь не смежить веки, рассматривала водителя. Как выглядят волшебники? Даже в темноте ей почему-то чудилось, что незнакомец немного похож на Гая. Но ведь она просто не помнит лиц других мужчин, имевших несчастье родиться не Гаем де Шардонне. С той роковой ночи она страдала чем-то вроде слепоты.

Корри блаженно откинулась на спинку. Непонятно почему, казалось вполне естественным и правильным ехать куда-то сквозь морозную ночь с человеком, слегка напоминавшим Гая де Шардонне. Она попыталась сообразить, в чем причина, но, обессилев, заснула. И проснулась только однажды, чтобы увидеть, как они мчатся с ужасной скоростью в неведомое. Сосны, прямые, устремленные в небо, черные и суровые, обрамляли дорогу. Но луна по-прежнему плыла по небесам, такая же невесомая, легкая, как сама Корри. Девушка не имела понятия, который час, кто она и где. И снова заснула, и видела во сне, что скачет на огромном вороном коне по полям нарциссов.

Глава 12

Корри проснулась в совершенно незнакомой комнате и растерянно заморгала, пытаясь припомнить, как попала сюда. Мягкий свет струился сквозь спущенные жалюзи, легкий ветерок колебал тонкие белые занавески. Впервые с той ночи, как Корри покинула дом на улице Петра Сербского, она спала спокойно и безмятежно, словно ребенок.

Но, к собственному ужасу, она и чувствовала себя слабой, как ребенок. И все, на что отважилась, – приподнять голову с мягкой подушки. В теле точно не осталось ни единой косточки. Будто какая-то туго натянутая струна внезапно лопнула.

В дверь постучали.

– Войдите.

Нестерпимо яркое сияние залило полутемную комнату, ослепив Корри, очертив силуэт мужчины в белом. Девушка мгновенно подскочила. Кровь бросилась в лицо при виде человека, показавшегося ей похожим на Гая де Шардонне. Она ошибалась. Он и был Гаем де Шардонне.

Взглянув на него, совершенно такого же, каким он запечатлелся в ее сердце, и все же в чем-то изменившегося, загорелого, энергичного, широкоплечего, такого реального, она задохнулась. Корри вновь опустилась на подушки, убежденная, что смертельно больна. Сколько раз в предвкушении этой минуты Корри репетировала, как будет держаться при случайной встрече! Конечно, Гай не должен знать, что она любит его. Но возможно, он ощутит новые трогательные стороны ее характера: нежность, мягкость, зрелость… Теперь она стала женщиной, настоящей женщиной, таинственной, манящей, даже немного трагичной.

Только она совсем не чувствовала в себе склонности к драме. Не сейчас. И сколько бы раз ни проигрывала мысленно сценарий, все равно представить не могла, как все будет на самом деле. Корри гордилась тем, что быстро взяла себя в руки после первого потрясения, едва поняла, что влюблена в него. Стараясь исцелиться, она запрятала свое чувство в тайники души, чтобы обрести силы и жить дальше. Но все тщательно возведенные стены рухнули при его появлении, как бумажные. Сердце, которое она так старалась унять, колотилось как бешеное, в ушах стоял оглушительный гул. Корри задыхалась, слабела с каждой минутой и страшно боялась. Это все равно что выйти на сцену в «Золотой кошке», только много труднее. Ей нечего предложить публике, а сердце на рукаве сейчас не из атласа, а из плоти и крови. Растерзанное, разбитое, беззащитное…

Куда же девалась наивная решимость?

Корри съежилась. Она была так уверена, что заключила перемирие с любовью, и даже хвастала этим перед Арлекином.

Но все оказалось пустыми словами. Всего лишь поворот темноволосой головы превратил ее в воск. Она попалась, как рыба на крючок, и чувствует себя марионеткой на ниточке.

– Что вы сделали со мной? – прошептала Корри и не узнала собственного голоса.

– Я?

Знакомый холодный тон отчасти вернул ей самообладание.

– При чем здесь я? Ты была больна.

Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Корри в ужасе сжалась. Ей хотелось закричать, спрятаться, исчезнуть в облачке синего дыма.

«Не подходи ближе, – молила она про себя. – Это несправедливо. Я так больна и не могу больше сопротивляться».

К счастью, Гай не смотрел на нее, и Корри успела подавить панику. Гай осторожно поставил на прикроватный столик большую белую чашку.

– Где я?

– В Шато де Баск.

– Очередной из ваших домов?

Корри так нервничала, что вложила во фразу куда больше презрения, чем намеревалась, но Гая, кажется, это нисколько не тронуло.

– Именно. Кстати, мой любимый.

Он неожиданно повернулся и успел перехватить ее взгляд. Глаза насмешливо блеснули.

– Что случилось?

Корри потупилась, смущенно сознавая, что побагровела до корней волос. Уставилась на него так, будто никогда не видела раньше.

– Просто думала, какая это роскошь – иметь любимый дом. Некоторые люди вообще не имеют жилья.

Гай нахмурился. Корри отвернулась. Молчание становилось непереносимым.

– Как вы нашли меня?

Гай поднял бровь.

– Слишком много вопросов. Откуда такая уверенность, что я искал тебя?

– Я не это хотела сказать…

Корри покраснела еще сильнее.

– Рад, что на твоих щеках прибавилось румянца. Должно быть, лучше себя чувствуешь.

Он осторожно дотронулся до лба Корри. Та отпрянула, вызывающе вскинув голову, и тут же сообразила, что косы во сне расплелись и разметались по подушке. Наверное, выглядит, как школьница.

Гай что-то промычал себе под нос, сел на край кровати и протянул ей чашку:

– Вот, выпей.

– Что это? – с подозрением осведомилась Корри.

– Ты все еще не доверяешь мне? – покачал головой Гай. – Совсем запамятовала – я твой отважный спаситель. Вряд ли стоило преодолевать столько трудностей, чтобы потом тебя отравить.

Корри совсем позабыла, как трудно, почти невозможно было им всегда понять друг друга. Она покорно взяла чашку, с раздражением отметив, что рука дрожит. Восхитительный аромат ударил в ноздри. Девушка нерешительно отхлебнула. Это оказался густой и теплый, сладкий, как сам грех, шоколад.

– Спасибо.

Она сделала несколько глотков, обнаружив, что зверски голодна.

– Поверьте, я крайне благодарна.

– Прекрасно.

Гай пристально следил за ней, пока в чашке не осталось ни капли.

– Теперь… я должен решить, что с тобой делать.

Корри улыбнулась, и в самом деле чувствуя себя лучше, то ли от шоколада, то ли оттого, что Гай сидел рядом. Возможно, ей все-таки удастся в конце концов выжить.

– Простите. Я всегда была для вас обузой.

Корри откинулась на подушку. Как хорошо быть для кого-то обузой! Она до сих пор не сознавала, как измучилась, как устала от попыток самой справляться со всеми трудностями и бедами.

Гай с непроницаемым видом наблюдал за ней.

– Тебе следовало бы выбрать меня, – невозмутимо заметил он.

– Что… что… о чем вы?

Гай, не отвечая, поднялся. Корри снова отметила неосознанную грацию его движений, столь же естественную и присущую ему, как рост и внешность.

– Я был бы не самым плохим покровителем. И куда лучше заботился бы о тебе, чем тот, к кому ты ушла. По крайней мере не голодала бы.

Корри, забыв обо всем, подскочила. Ярость слепила глаза, не давала дышать. Так вот в чем дело: он вообразил, что она ушла от него к другому!

– Почему вы решили, что я не смогу о себе позаботиться?

– До сих пор не получил никаких доказательств обратного. – Он помолчал, явно забавляясь ее гневом. – Пожалуйста, успокойся, я совершенно не хотел тебя обидеть. Просто заметил, что было бы гораздо разумнее остаться со мной. Что ни говори, а мне вполне по карману содержать Тебя в той роскоши, к которой ты привыкла.

Нет, напрасно она надеялась. Ничего не выйдет. Он все тот же Гай де Шардонне, узколобый, циничный и бездушный.

– У англичан есть пословица, по всей вероятности, вам известная, – язвительно бросила она, опускаясь на подушку с видом, подобающим неизлечимо больной. – Не хлебом единым жив человек.

– Согласен, – кивнул Гай, остановившись на пороге. – Но я кормил бы тебя шоколадом.

Он еще улыбается этой ехидной, вызывающей, саркастической улыбкой! К сожалению, Корри, не сразу нашлась с ответом.

– И не смей вставать, – скомандовал Гай, чем еще больше взбесил ее.

– Собираетесь держать меня в заточении?

– Ну к чему эти театральные эффекты? – вздохнул он. – Просто передаю слова врача.

– Но я не больна, – настаивала девушка, отказываясь признаться самой себе, как ослабела. – Я никогда не болею. Наверное, устала немного… вот и все.

– Возможно, – вежливо склонил голову Гай. – Сколько времени ты пробыла здесь?

– То есть как это сколько? – ошарашенно пролепетала Корри, застигнутая врасплох странным вопросом. – Вы сами привезли меня сюда прошлой ночью.

Улыбка Гая стала еще шире.

– Я так и думал. Должно быть, тебе интересно узнать, что это было три дня назад. Ты ни разу не очнулась.

Дверь за ним закрылась. Корри, остолбенев, уставилась на нее. Целых три дня! Она чувствовала себя ограбленной. Обманутой. Но теперь боль, раздиравшая внутренности, слабость и головокружение вполне объяснимы. Во всем виновата не столько любовь, сколько голод! Неудивительно, что она проиграла это сражение!

Что ж, больше он не перехитрит ее! Гай еще не знает, на что она способна! Девушка решительно откинула одеяло, спустила ноги на пол и, сделав первый шаг, едва не упала. Хорошо еще, что вовремя успела схватиться за спинку кровати!

Корри только сейчас заметила, что на ней белая фланелевая ночная рубашка почти до пола, с высоким воротом и длинными рукавами. Не совсем в ее вкусе, но вполне соответствует исполняемой роли.

Корри улыбнулась. Ничего, может, ей еще понравится изображать умирающую!

Однако ноги по-прежнему были ватными, и девушка, хватаясь за стулья и кресла, с трудом доплелась до туалетного столика и погляделась в зеркало. Правду говоря, она надеялась увидеть бледное, осунувшееся лицо и распухшие веки. Но при виде своего отражения не удержалась от крика. Перед ней стоял призрак с белыми щеками и запавшими глазами, окруженными черными тенями. Она совсем забыла, что так и не сняла грим. Эффект получился ошеломительный, а если к этому добавить еще и спутанные волосы, становилось ясно, что на романтическую героиню она не тянет, скорее – на тряпичную куклу.

Сгорая от стыда, Корри оттерла лицо лавандовым мылом и попыталась расчесать взлохмаченную гриву волос. Неудивительно, что он так снисходительно смотрел на нее!

Корри без всякой жалости к себе стояла под ледяным душем, пока кожа не порозовела. Потом сполоснула волосы и принялась искать одежду. В старом ореховом комоде нашлись стопка белых шерстяных одеял, подушечка и пижама в сине-белую полоску, очевидно, принадлежавшая той же незнакомке, чью рубашку она носила. Платья, в котором Корри привезли, нигде не было видно. Остались лишь черные туфли, стоявшие в гардеробе, и красное боа, одиноко свисавшее с вешалки. Вряд ли с этим можно что-то сделать.

Однако к тому времени как волосы немного высохли, Корри осенило. Она примерила пижаму. Чересчур велика, но прекрасного качества, а размер легко подогнать, закатав штанины и подвернув рукава. И все же чего-то недостает…

Корри обернула боа вокруг талии и связала элегантным узлом. Неплохо! Синий цвет как раз в тон ее глаз, а влажные волосы лежат на голове хаотическими завитками, образуя нечто вроде ореола. Она казалась себе необычной. Неотразимой. Похожей на маленького отважного пирата. Теперь можно отправляться на поиски приключений!

Узкая каменная лестница привела ее в тускло освещенный холл. Из двери справа доносились стук посуды и голоса. Переждав, пока голова перестанет кружиться, а ноги – дрожать, Корри решительно повернула ручку и шагнула через порог. Гай сидел за длинным, покрытым белой скатертью столом, читая газету. За его спиной горничная деловито убирала блюда с буфета. Интересно, когда он заметит Корри?! Но Гай, поглощенный своим занятием, не шевелился.

– Доброе утро.

Наконец он соизволил поднять голову, и девушка с удовольствием заметила его изумленный взгляд.

– Ну, что вы думаете?

Корри круто повернулась, чтобы продемонстрировать костюм во всей красе.

Последовала долгая пауза, пока он медленно осматривал ее с головы до ног.

– Знай я, что твоя бледность искусственная, вряд ли бросился бы спасать тебя. Выглядишь непростительно здоровой!

– Спасибо, – пробормотала девушка, не зная, радоваться или обижаться. Но тут неожиданное подозрение обожгло ее. Почему Гай не требует, чтобы она немедленно отправлялась в постель?

– Вы хотели, чтобы я сошла вниз, верно?

– Разумеется, – ухмыльнулся он. – Я знал, что если прикажу лежать, ты… э-э-э… тотчас же примешь вызов и явишься сюда. – Он отложил газету. – Только не думал, что так эффектно обставишь выход.

– Значит, мне все-таки удалось немного вас удивить?

– Дорогая Корри, ты постоянный источник сюрпризов. Можешь считать, что твоя честь полностью удовлетворена.

Стараясь не обращать внимания на иронический тон, Корри прислонилась к косяку, как она надеялась, с весьма убедительной небрежностью. На самом же деле она изо всех сил пыталась скрыть, как трясутся ноги.

– С тобой все в порядке? – нахмурился он, вставая.

– В полном.

Слегка задыхаясь, Корри осторожно подошла к столу и скорее плюхнулась, чем села на стул. В ушах настойчиво стучало, и Корри, несколько раз глубоко вздохнув, все-таки решилась осмотреться. Увиденное заставило ее забыть обо всем. Девушка с трудом верила глазам. С трех сторон в средневековом освинцованном стекле, врезанном в древние каменные стены, сияла, переливалась, сверкала морская гладь. Они были высоко над водой и в то же время окружены ею, как матросы на вантах парусного корабля. Слепящие солнечные лучи отражались от тяжелых грозных волн. Корри словно ступила из серой мрачной комнаты прямо в лето.

– Что вы с ним сделали?

– С платьем? Отдал Сильвии, почистить. Должно быть, она забыла повесить его обратно.

Корри нетерпеливо тряхнула головой:

– Я не об этом.

Неожиданно все остальное показалось мелочью, стало не важным.

– О чем же тогда?

Корри обвела рукой залитую солнцем морскую безбрежность.

– Зима. Где она?

– Ах, это! – Гай обезоруживающе улыбнулся и подошел к ней. – Пойдем, я покажу тебе.

Корри втайне обрадовалась, что он взял ее под руку, – сама она, вероятнее всего, никуда бы не доползла. Гай повел ее из столовой на узкую каменную террасу. Внизу синела бездонная пропасть. Волны, увенчанные белыми шапками, разбивались о камни. Сбоку виднелась каменная башня, за которой поднимались миниатюрные зубчатые стены. Волшебный дворец с остроконечной черепичной крышей, множеством башенок и небольших террас вырастал точно по воле доброй феи из высокой мрачной скалы, которая так далеко выступала в море, что казалась почти полуостровом. Ниже, в неглубоких расщелинах, как ни странно, росли деревья: крошечные пальмы, карликовые тамаринды и низкорослые эвкалипты.

Но чудеса на этом не кончались: небо над головой было нежно-голубым, а ветерок, обдувающий ее обнаженную шею, – почти весенним.

Невероятно. Невыносимо. В эту минуту Корри поверила бы всему на свете: что проспала сотню лет, что продала душу дьяволу, что все еще не проснулась и видит сны. Какое внезапное, магическое путешествие во времени, из унылых тоскливых улиц Парижа прямо в рай.

– Ну?

Корри покачала головой. Увы, словами не выразить, что она чувствует, но сказать все-таки что-то надо.

– Это… все равно что превратиться в ангела.

– Согласен, необычное чувство, – засмеялся Гай. – Но вполне естественное в подобных обстоятельствах.

Он показал на оконечность мыса, где на фоне жемчужно-серебристого тумана возвышалась закутанная в плащ фигура:

– Это Рош де ла Верж, где Пресвятая Дева охраняет жизнь моряков, стремящихся поскорее достичь безопасной гавани.

– Не понимаю.

Ей вдруг стало не по себе. То ли от высоты, то ли от слабости, но голова вновь закружилась.

– Хотите сказать, мы все еще во Франции? Но неужели это возможно? Почему в Париже ноябрь, а здесь весна?

Корри покачнулась и едва успела схватиться за Гая.

– Вы изобрели машину времени?

На какой-то долгий, отчаянный миг он молча уставился в ее глаза. Лицо Гая было так близко, что Корри, как зачарованная, не могла отвернуться.

– Разве тебе не говорили, что время – деньги, а следовательно, взаимозаменяемы? – спросил он так хрипло, что по спине Корри пробежал мороз. – Все здесь, от солнца до западного ветра, специально нанято для твоего развлечения.

Лучше бы он ударил ее ножом. Как больно… куда больнее, чем она представляла, потому что он застал ее врасплох. Она стоит перед ним беззащитная, уязвимая…

Но боль тут же сменилась гневом на себя, на свою глупость и доверчивость, на то, что от слов Гая воздух похолодел, а на небе появились тучи.

– Если так, мне все это ни к чему!

Нет, как бы Корри ни пыталась, ни за что его не поймет! И к собственному позору и унижению, девушка почувствовала, как две огромные слезы покатились о щекам, прежде чем она успела сдержаться. Руки Гая сжали ее, грубо, бесцеремонно.

– Прости, я ляпнул глупость.

– И вы меня простите, – промямлила Корри, не глядя на него. – Не знаю, что со мной стряслось. В жизни так не раскисала. – Она поспешно стряхнула соленые капли. – Боюсь, вы правы. Я еще не совсем здорова.

– Ты плачешь.

Корри, решительно тряхнув головой, выдавила жалкую улыбку:

– Я никогда не плачу.

– И никогда не болеешь?

Корри рассмеялась, боясь, что сейчас разрыдается по-настоящему.

– Ваша взяла. Ладно, я действительно больна, а это означает, что вы должны во всем мне потакать и ублажать. Иначе неизвестно сколько придется пролежать в постели.

Гай оценивающе глянул на нее:

– Перемирие?

Девушка глубоко вздохнула. Да, она устала – бороться, сражаться и защищать принципы, о которых никогда не задумывалась, пока не встретила Гая де Шардонне.

– Пожалуйста. Пока я не встану. Он улыбнулся ей той тревожащей улыбкой, обещавшей и угрожавшей одновременно.

– Ты в два счета поправишься. Биарриц излечит тебя.

– Биарриц? Вы хотите сказать…

– Совершенно верно. Атлантическое побережье. – В глазах плясало неудержимое веселье, но лицо оставалось серьезным. – Конечно, это совсем не то что Средиземное море, но и здесь есть свои преимущества, не находишь?

Девушка открыла рот, но язык отказывался повиноваться. Она снова попала в ловушку. Биарриц! Только этого не хватало! Модный курорт, куда съезжаются богатые родовитые снобы со всего света! Знай она правду, не стала бы любоваться чудесной панорамой.

Корри безразлично пожала плечами:

– Оставляю свое мнение… при себе.

– Как пожелаешь. – Опять знакомый, раздражающе веселый взгляд! – Не стану убеждать тебя. За меня это сделает Биарриц. Говорят, в здешнем воздухе разлито волшебство. Никто не знает почему, но в Биаррице все можно растянуть почти до бесконечности – болезнь, зиму, даже саму смерть. Ученые называют это микроклиматом, географическими условиями, созданными конфигурацией залива, теплом Гольфстрима и горами. Сама увидишь, как это бывает. Неделя-другая, и забудешь, что такое осень и зима.

Постепенно Корри начала понимать смысл слов Гая. Обычные правила были неприменимы к Биаррицу. Корри изо всех сил пыталась возненавидеть этот город, но не смогла. Невозможно не полюбить солнечные зайчики, пляшущие в узких улочках, волны цвета ляпис-лазури, домики, выкрашенные в золотисто-кремовые и розовые тона. Здесь всегда пахло сдобой, только что смолотым кофе и свежими газетами. И почему-то всегда казалось, что день лишь начинается, что сейчас раннее утро и пора завтракать. Время будто остановилось, и поскольку сезон давно прошел, на курорте царил покой. Город походил на светскую красавицу, вставшую с постели, еще не причесанную, без макияжа и в одном пеньюаре. И подчиняясь его воздействию, девушка тоже позволила себе расслабиться.

Кроме того, надо признать, Гай трогательно заботился о ней. Она выздоравливала куда медленнее, чем рассчитывала, и была наполнена дремотной усталостью, которой никогда раньше не испытывала, но Гай ни разу не потерял терпения. И как просила Корри, всячески угождал и потакал ей, покровительственно улыбаясь, когда она в один прекрасный день взволнованно сбежала по лестнице, потому что обнаружила в комнате муху, верное доказательство вечного лета.

Гай даже позволил увлечь себя наверх, чтобы узреть чудо собственными глазами.

Через несколько дней он разрешил ей гулять по пляжу и прежде всего повел в Порт Вье, крохотную уединенную бухточку, где каждая песчинка имела свой неповторимый оттенок. Они словно шагали по драгоценным камням. Один, чистый белый кварц, был в форме маленького сердечка. Она неожиданно для себя подняла его и протянула Гаю.

По мере того как к Корри возвращались силы, Гай показывал ей Шамбр д'Амур, залив в виде идеального полумесяца, позолоченное здание «Отей дю Пале», где императрица Евгения когда-то принимала почти всех европейских монархов. По пути к ним прибился пес, с щенячьим восторгом плескавшийся в мелкой прозрачной воде.

Гай требовал, чтобы она спала днем, и Корри каждый раз возвращалась домой, нагруженная камешками, раковинами, до мозга костей пропитанная солнцем и радостью. Энергия и воля к жизни возвращались так же неотвратимо, как морской прибой.

Корри впервые в жизни никуда не рвалась, ни к чему не стремилась. Только ела, спала и бесцельно бродила, окутанная чудесным серебристым светом. И гардероб на этот раз у нее был совсем простой – полосатые широкие юбки и свободные брюки, заправленные в сапожки из мягкой кожи. Обычные удобные костюмы, не привлекавшие ничьего внимания.

Конечно, в глубине души девушка понимала, что бесконечно так продолжаться не может. Ее истинное «я», мятущееся и честолюбивое, вскоре возьмет свое. И кроме того, весьма сомнительно, что Гай и дальше будет так же предупредителен и щедр. Слишком хорошо она его знала. Гай – один из тех холодных нетерпеливых людей, способных на проявления нежности при условии, что эта самая нежность будет изливаться на существо низшей породы. Но почему-то уверенность в этом не тревожила Корри. Пока она была склонна принимать вещи такими, какие они есть. До сих пор Корри была самонадеянна, делала скоропалительные выводы и безумно стремилась к вечному лету. Но здесь, среди бесконечной осени, постепенно и незаметно переходящей в зиму, Корри исподволь начала понимать преимущества полумер и даже определенных компромиссов. Предрассудки и предубеждения постепенно таяли, как ранний снежок, и Корри училась видеть окружающий мир в пастельных, серебристо-нежных тонах.

День ото дня их прогулки становились все более продолжительными. Гай искушал ее чудесами, таившимися прямо за углом. Они забрели в Ланде, странный суровый лес, где на холодном песке росли только высокие черные сосны и кусты терновника, простиравшиеся на сотни миль вдоль атлантического побережья. Сначала, бесшумно ступая по толстому коричневому ковру мертвых листьев, девушка напряженно вглядывалась в полумрак и вздрагивала от чего-то очень похожего на страх. Но Гай заставил ее посмотреть на лес его глазами, показывая то на розово-золотистые и лимонно-желтые бархатистые поганки, выделявшиеся яркими пятнами на фоне изумрудных и призрачно-серых лишайников, то на любопытную ворону, которая, склонив головку, поглядывала на них блестящими угольно-черными глазками. Они пообедали в маленьком приморском поселке, тихом и безлюдном, где все окна были закрыты выбеленными солнцем ставнями. Гай кормил Корри крохотными жирными устрицами, которые словно сами собой скользили в горло. На закате они вернулись в лес, чтобы посмотреть на охотников в уныло-зеленых болотных сапогах со связками уток, прикрепленных к поясам.

На следующий день Гай повез ее в Байонну, где в конце улицы Молне возвышались величественные шпили собора. Корри показалось, что каждая вторая лавчонка здесь – кондитерская: в воздухе стоял густой сладкий запах шоколада.

– Байонна – шоколадная столица мира, – сообщил Гай, оттаскивая ее от очередной витрины, заваленной трюфелями и ликерами. Его слова напомнили о чем-то, но Корри была слишком безмятежной и счастливой, слишком опьяненной солнцем и морским воздухом, чтобы думать о серьезных вещах.

Только позже, когда они пировали, объедаясь яичницей с байоннской ветчиной и перцем, местной рыбачьей ухой, колбасками с пряностями и миндальным тортом с начинкой из фундука и засахаренных фруктов, память неожиданно вернулась.

– Это, – сказал Гай, показывая на строчку в меню, – должно особенно тебе понравиться.

– Что это?

Название ничего ей не говорило.

– Национальное блюдо басков. Седло пиренейской серны в густом соусе из горького шоколада.

Девушка отодвинула тарелку с последним ломтиком торта, сразу потеряв аппетит. Чересчур невероятное совпадение! Шоколадное жаркое, совсем как в воображаемой Аскади Арлекина!

– Баски?

Сердце забилось сильно, неровно, почти болезненно. Она поняла, что стоит на пороге удивительного открытия, которое может необратимо изменить ее жизнь.

– Значит, это страна басков, – заметила она, пытаясь говорить спокойно. Если он догадается, о чем Корри думает, никогда не признается в том, что она так жаждет узнать. – Я и не подозревала. Вам следовало мне рассказать.

Гай с любопытством взглянул на нее.

– Понятия не имел, что тебя это интересует. Биарриц и Байонна по духу скорее французские города. Чтобы увидеть настоящих басков, придется проехать еще немало миль. А почему ты спрашиваешь?

Девушка, улыбнувшись, пожала плечами:

– Баленсьяга был баском. Вы сами мне сказали. Неужели этого недостаточно? Я бы хотела услышать больше об этих людях. Расскажете?

– Я сделаю лучше. Пойдем. Сейчас покажу.

Он вскочил из-за стола и протянул ей руку. Машина понеслась вперед, в глубь материка, по узким извилистым дорогам, через зеленые долины, поросшие дубами и утесником. Девушка с трудом верила глазам. Она как будто открыла книгу волшебных сказок, и картинки ожили. Столько раз холодными зимними ночами ее согревали мечты о воображаемом мире Аскади. Он всегда казался ей реальным, но девушка не подозревала, что Аскади существует на самом деле. Однако вот она, эта прекрасная страна, точь-в-точь такая, как когда-то описывал Арлекин: чисто побеленные дома под остроконечными крышами, украшенные резными цветами, птицами и русалками. Со стен свисают красные гирлянды сладкого перца и лука. Сверкающие ручьи, пестрые поля, виноградники и яблоневые сады. Каждый клочок земли по обочинам дорог был любовно засажен кукурузой, картофелем, репой, плодовыми деревьями.

По какой-то причине вид этих зеленых островков, покрытых пылью и придорожной грязью, но аккуратно обработанных, вызвал слезы на глазах девушки. В этих усилиях выжить было что-то настолько решительное, безумно оптимистичное, обреченное, совсем как ее послание в бутылке.

Корри высунулась из окна машины, разглядывая каждого попадавшегося на пути человека, убежденная, что может наконец увидеть Арлекина. Они проехали мимо мужчины, шагавшего медленно, с ленивой, небрежной грацией за маленькой тележкой, запряженной волом. Дорога стала узкой и обрывистой; мимо с ревом мчались грузовики, но мужчина не глядел по сторонам, точно для него вообще ничего не существовало. Он был вечным, они – всего лишь чужаками.

Корри захотелось окликнуть его. Глаз незнакомца не было видно под низко надвинутым беретом, но она успела рассмотреть его лицо, Теперь она всегда сумеет представить себе Арлекина. У него такая же осанка, такие же строгие черты, такие же сильные прямые плечи и вид человека, знающего, чего он хочет и зачем живет на земле. Он тоже загорелый, без пальто, в руке палка, из-за широкого кожаного пояса торчит красный платок.

Сны, кажется, сбываются. Миля за милей, деревня за деревней, каждое название написано на придорожном столбе красными буквами с типично галльской аккуратностью. Уверенность Корри росла. Аскади вовсе не придумана для утешения одинокого ребенка, это реальное место, реальный мир.

– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил Гай.

Девушка молча покачала головой, не силах объяснить, что испытывает. Это так же здорово, как встретить старого друга или развернуть рождественский подарок и обнаружить внутри то, что всегда мечтала получить.

– Это… не похоже на все, что я когда-либо видела.

– Да, баски народ необычный. Никто не знает, откуда они произошли и где их настоящая родина. Единственное, что известно наверняка, – они явились сюда первыми. В средние века охотились на китов в Бискайском заливе. И по сей день их дома, как и Шато де Баск, выстроены в виде сторожевых башен окнами на море. Отголоски славного прошлого, когда они доплывали даже до Ньюфаундленда. Некоторые утверждают, что баски открыли Америку до Колумба.

– Но всегда возвращались.

– Да, по сей день.

Его улыбка поблекла.

– Правда, сомневаюсь, что им удастся выжить и сохранить свою культуру.

Корри почему-то стало холодно. Слишком категоричен Гай. Слишком убежден в своей правоте.

– Отчего?

Гай покачал головой:

– Чересчур они горды. Замкнуты. Непримиримы. Независимы до мозга костей. Любовь к свободе у них в крови. Глупцы!

– Почему глупцы?

– В наше время такое стремление к независимости – анахронизм. Такой же редкий, как Великий Белый Кит, и так же дорого обходится. Оно уже стоило баскам множества жизней, все той же свободы и, наконец, земли.

– Не понимаю.

– Все очень просто. Современные правительства или те, кто называет себя таковыми, не любят подобные умонастроения, особенно когда речь идет о приграничных областях. И справляются с этой проблемой, разными методами. Либо, как Испания, жестоко угнетают мятежников, либо, подобно Франции, действуют более утонченными способами. Здешние районы забыты, лишены всяких экономических вложении, и жизнь медленно угасает. Только прибрежные поселки и города существуют за счет туризма. Испанские баски эмигрируют в Южную Америку, французские – в промышленные города. Им приходится жертвовать языком и культурой, но они выживают и часто добиваются немалых успехов. – Он показал на старательно возделанные клочки: – Как видишь, они люди трудолюбивые и решительные.

– Но здесь так прекрасно… как можно спокойно покидать все это?

Корри подумала об Арлекине. Судя по тому, как он описывал Аскади, должно быть, очень любил свою родину. Но и Арлекина изгнали отсюда. Огромный равнодушный город поглотил его. Можно лишь представить, как он это пережил. Наверное, чувствовал себя так, словно был изгнан из рая.

– Даже баскам надо есть, – резко бросил Гай. – В Испании немного по-другому, но, пожалуй, еще хуже. Я не поеду туда, тебе там не понравится. Промышленность процветает, но сельское хозяйство… А Бильбао! Как бельмо на глазу. Вода загрязнена, небо черное от фабричного дыма – просто невозможно дышать. Улицы патрулируются военной полицией, л баски вынуждены жить в омерзительных трущобах. Но тем не менее они не сдаются. Посреди всей этой грязи и вони перенаселенных многоквартирных домов на каждом крошечном балкончике вывешено сушиться белоснежное белье. Нет на земле народа более гордого, чем баски. – Гай с мрачным видом повернулся к Корри: – Но, думаю, они сами сознают, что конец близок. На границе повсюду можно увидеть плакаты на баскском и испанском: «Nuestra gente, nuestra ilusion. Наша нация, наша иллюзия…»

Девушка не находила слов. Это неправильно, несправедливо! Так не должно быть!

Она снова выглянула в окно, за которым расстилались клочки возделанных участков, похожие на лоскутное одеяло. Мужчина косил сено на крутом склоне, куда не добрался бы ни один трактор. В эту землю было вложено так много любви и заботы! Трудно представить, что все это впустую! Наверное, Корри наивная тупоголовая оптимистка, но все равно не поверят, что людей, способных получать урожай с этих придорожных огородиков и отстирывать белье до снежной белизны, можно победить.

– О, что, если вы не совсем точно передаете смысл? Я перевела бы немного по-другому: «Наш народ, наша мечта».

– Кто знает, вероятно, ты и права, но какая разница?

– Огромная, – убежденно объявила девушка. – Мечты могут сбываться.

Гай нерешительно улыбнулся.

– Неизменно эта трогательная вера в чудеса…

– Не в чудеса. В людей, – поправила Корри и задумчиво спросила: – А вы не могли бы сделать что-нибудь?

Гай поднял брови:

– Что именно? Одному человеку не под силу повернуть колесо истории.

– Кто знает? Во всяком случае, всегда есть время попытаться. У вас прекрасные связи в самых высоких кругах. И к вам прислушаются. Начать кампанию за возрождение басков, привлечь внимание к их проблемам, вызвать сочувствие окружающих…

– Баски нуждаются в работе, а не в сочувствии.

– Добудьте им работу. Убедите бизнесменов вкладывать деньги в эти районы, верните их к жизни.

– Это не так легко, как кажется.

Что-то в спокойном высокомерном тоне возмутило ее:

– Но вы даже не пробовали ничего сделать! Проще всего приезжать сюда и наслаждаться благами здешней природы, но как насчет того, чтобы не только брать, но отдавать? Вы богаты и можете себе позволить быть великодушным, хотя бы однажды. Энергичный заинтересованный человек на вашем месте многого добился бы.

Последовала долгая пауза. Гай поглядел в раскрасневшееся воинственное лицо девушки и кивнул:

– Да, кажется, ты действительно выздоравливаешь.

– Не уклоняйтесь от темы!

Она не позволит ему уйти от разговора!

Но Гай раздраженно покачал головой:

– Разреши дать тебе совет. Не впутывайся в это дело. Бесполезно. Лучше вообще забудь обо всем, что я тебе рассказал, и спокойно отдыхай.

– Слишком поздно! – запальчиво огрызнулась Корри, пронзив Гая осуждающим взглядом.

– Прекрасно, – процедил Гай, сжав губы, и потянулся к ключу зажигания.

– Что вы делаете?

Но Гай молча развернул машину в том направлении, откуда они приехали.

– То, о чем, я, возможно, стану жалеть всю жизнь, – неохотно пробормотал он наконец.

Больше они не разговаривали. Автомобиль летел, как птица, и Корри почудилось, что они едут целую вечность. Но наконец Гай свернул на недавно построенное шоссе, вскоре превратившееся в узкую ухабистую дорогу. Из-под колес разлетались камешки, ударявшие в ветровое стекло, стучавшие по кузову, но Гай ни на что не обращал внимания. Дорога уходила в сосновый лес, и через несколько миль они оказались на открытом участке, где царил невероятный, почти первобытный хаос. В земле зияли огромные ямы, рычавшие экскаваторы и бульдозеры быстро расширяли площадку. Шум стоял оглушительный, и в воздухе висела пыльная пелена. Корри смутно различала фигуры строителей, штабеля бетонных блоков, железные балки, брусья, бревна…

– Подожди здесь, – велел Гай ошеломленной девушке и, отойдя, вернулся с двумя ярко-желтыми шлемами.

– Надень.

Корри, едва передвигая ноги, последовала за ним в самое пекло. Он провел ее по стройке, показывая уже готовые основания для фундаментов, фырчащие машины, горы кирпича. Очевидно, во всем этом была какая-то недоступная Корри логика. Повсюду увлеченно трудились мужчины, чем-то похожие друг на друга, с такими же овальными, чуть вытянутыми суровыми лицами и гордой осанкой, как у давешнего погонщика волов, только здесь они были одеты в аккуратные темно-синие комбинезоны. Сталкиваясь с Гаем, они вежливо подносили ладони к шлемам, но ни на минуту не прерывали работы.

Корри воспользовалась наступившим затишьем, чтобы выяснить у Гая, зачем тот привез ее сюда:

– Что здесь происходит?

– Зависит от того, с какой точки зрения посмотреть, – неохотно ответил Гай. – Ты, наверное, посчитаешь это безжалостной эксплуатацией людей. Для них же и их семей это возможность не бояться за будущее.

– А для вас?

– Для меня… – едва заметно улыбнулся Гай, – скажем, так: вложение.

– И выгодное, надеюсь? – ехидно осведомилась Корри.

Но Гай предпочел игнорировать ее сарказм.

– Скорее всего. Здесь строится фабрика с самым современным оборудованием, на двести рабочих мест.

– Фабрика? – с нескрываемым ужасом переспросила девушка.

Гай угрюмо усмехнулся:

– Не совсем то чудо, которого ты ожидала, верно?

Корри со вздохом кивнула.

– Я так и думал. Но не суди чересчур поспешно. Возможно, ты изменишь мнение, узнав, что здесь будут производить.

Девушка подавила невольную дрожь.

– Бетон? Стальные болты?

– Нет. То, что ты любишь больше всего.

– Шоколад?

– Нет, хотя идея неплохая. Надо как-нибудь использовать.

– Что же тогда?

– Угадай, – поддразнил Гай. – Это такая же роскошь, как красота и свобода. То, за что люди, особенно женщины, готовы платить любую цену.

Корри задумалась:

– Это нельзя ни съесть, ни надеть?

– Нет. Подобно красоте и свободе, это нечто… неосязаемое.

– Сдаюсь. Скажите сами.

– Духи.

– Духи? – удивилась Корри. – Здесь? Парфюмерная фабрика?

– А откуда, по-твоему, берутся духи? Пчелы приносят?

– Я не думала…

Корри попыталась взглянуть на окружающее другими глазами, и неожиданно дыры, зиявшие в земле, показались не такими уж зловещими.

– Но вы уверены, что здесь подходящий климат? Возможно, средиземноморское побережье подошло бы лучше?

Она вспомнила о громадных парфюмерных центрах в Ницце и Грасе, лавандовых полях, которые видела в детстве.

Гай улыбнулся ее наивности:

– Времена меняются. Большинство эссенций – бергамот, мускус, бензоин ввозятся в страну, а остальные легко получить с помощью перегонки. Я уж не говорю о синтетических веществах. Все, что требуется, – чистая дождевая вода и рабочая сила. Как ни странно, главный ингредиент духов не масла, а амбра, непонятное воскообразное вещество, очень редкое и выделяемое умирающими китами. И поскольку когда-то здесь было множество китов, я подумал, что это самое подходящее место для фабрики.

– Вот как!

Девушка помимо воли была покорена столь обширными познаниями. Возможно, он вовсе не такой дилетант, каким она его считала!

– И вы производите собственные марки духов?

– Разумеется. Уже сейчас на другой фабрике, в Оверни, выпускаются духи, которые вот-вот поступят в продажу.

– Как они называются? Я о них слышала?

Гай поколебался. Лицо внезапно стало замкнутым.

– Скорее всего нет, – нехотя бросил он, будто не желая продолжать разговор. – Утонченный нежный запах на основе лилий с едва заметным оттенком жасмина. Вряд ли они тебе подойдут.

Однако любопытство Корри уже было возбуждено.

– Как они называются?

– Ну что же, – пожал плечами Гай, – если хочешь… «Белая ночь».

У Корри почему-то сжалось сердце. Казалось, какое ей дело до всего этого? Но никто и никогда не назовет духи в ее честь!

Оба неловко замолчали.

– Конечно, я собираюсь выпускать и другие, – вдруг оживился Гай. – Знаешь, что до сих пор никто не сумел синтезировать аромат фиалок? Но наша лаборатория разработала процесс, который может дать неплохие результаты.

– Как интересно. – Корри попыталась выказать вежливый энтузиазм, но разочарование было сильнее. Она почему-то ужасно устала, расстроилась и по-детски обиделась. – Вы будете производить их здесь?

– Да. Мне хочется получить легкое изысканное благоухание, из тех, что неотразимо действуют на мужчин. Нечто свежее, весеннее, однако трогательно-сладостное. Помнишь чудесный запах леса после дождя? Именно к этому я стремлюсь. К чему-то напоминающему о росе, сумерках и летних ночах.

Корри презрительно фыркнула. Как это похоже на него! Петь романтические дифирамбы товару, из которого он извлекает деньги!

– И как вы собираетесь назвать свой последний шедевр? «Прелые листья»?

Но Гая ничуть не задел ее вызывающий тон.

– Не уверен… Что-нибудь очаровательное, милое, чуть-чуть старомодное. Названия крайне важны. Кстати, в сельских садах повсюду растет один цветок – очень изящный, сиреневый, с кремовыми и серебристыми крапинками и длинными белыми тычинками, похожий на хрупкую балерину. Его называют коломбиной. Если к тому же сделать флакон из светло-фиолетового стекла в виде чуть склонившегося под ветерком бутона…

Корри, забыв обо всем, уставилась на него. Но выражение лица Гая было спокойно-деловитым, взгляд – непроницаемым.

– Чудесное название. Когда вы… э-э-э… вспомнили о нем? – с трудом выговорила Корри. Сейчас для нее не было ничего важнее. – До того, как приехали в «Золотую кошку», или после?

– О, давным-давно, – небрежно отмахнулся Гай. – Это одна из причин моего появления в клубе. Заинтересовался совпадением. Какая удача, не так ли?

– О да.

Но в этот момент она совершенно не чувствовала себя счастливой. Сердце, так сильно стучавшее минуту назад, сейчас казалось куском холодного свинца. Вопреки здравому смыслу она сама не создавала, как сильно надеялась, что он ее будет искать. И уж конечно, не сценическое имя Корри подтолкнуло Гая назвать духи «Коломбиной».

Девушка устало огляделась.

– Полагаю, ты достаточно увидела?

– Более чем, – выдохнула она, едва не падая под тяжким бременем отчаяния. – Теперь я понимаю, почему вы взяли на себя труд так много узнать о басках. Рабочая сила должна быть надежной.

Лицо Гая побелело.

– Хочешь сказать, будто я выжимаю из них все что можно?

Как всегда, в те минуты, когда ей удавалось разозлить его, французский акцент был чуть заметнее.

Несколько долгих минут они молча смотрели друг на друга.

– Зачем вы привезли меня сюда?

– Понятия не имею, – презрительно прошипел Гай. – Очередная глупость. Мне следовало бы оставить тебя лежать на сцене «Золотой кошки». Только там тебе и место.

При виде его разъяренного лица Корри почувствовала смутное горькое удовлетворение. До этой минуты она жила как во сне, в раю для дураков. Теперь по крайней мере ей все стало ясно.

– Завтра я возвращаюсь в Париж. Лучше убраться самой, чем дожидаться пока тебя выгонят.

– Прекрасно.

Назад они ехали молча. Гай все прибавлял скорость, и, хотя мотор работал почти бесшумно, пейзаж за окном проносился так быстро, что Корри почти ничего не успевала разглядеть.

Глава 13

К тому времени, как они добрались до Биаррица, совсем стемнело. Гай, так и не промолвив ни слова, остановил машину и учтиво проводил Корри до самых ворот Шато де Баск.

«Все кончено, – тупо повторяла она про себя, – все кончено». Она сама, своими руками уничтожила возникшее между ними хрупкое перемирие. В отличие от сторожевых башен замка их отношения были построены на песке. Всего несколько слов, отрезвляющее дыхание реальности, и карточный домик рассыпался…

Девушка не могла дождаться, когда уедет отсюда. Если эта взрывчатая смесь ревности, ненависти, ужаса и есть любовь, Корри прекрасно без нее обойдется. Она хотела снова стать собой, а не обезумевшим непредсказуемым созданием, переходившим за одно мгновение от экстаза к отчаянию, кричавшим в лицо Гая отвратительные вещи, о которых минуту назад даже не помыслила бы.

О, как она жалела, что Гаю вздумалось показать ей фабрику! Почему он всегда извращает смысл ее слов, почему не оставит Корри в покое? Еще сегодня утром она посчитала бы его человеком, готовым на все ради выгоды, но теперь, увидев, что Гай помогает народу Арлекина, не знала, что и думать. Она так и не привыкла к полутонам, и единственное, в чем была уверена, – ей легче сопротивляться жестокому злодею, чем великодушному, щедрому неисправимому романтику.

Корри вынуждала себя не смотреть на Гая. Она вырвалась на волю, ускользнула из-под его власти – больше он ее не тронет.

Глядя на серебристое сверкание уходившего за горизонт океана, девушка напоминала себе, что это всего лишь красивый пейзаж. И она будет с удовольствием вспоминать о проведенных здесь днях, но вряд ли сердце забьется чуть чаще.

На берегу, там, где блестел полумесяц залива, Корри увидела нечто столь восхитительное, что у нее перехватило дыхание. Берег был усеян множеством огней, мерцавших, переливавшихся, как дорогой муар, пылавших на фоне бархатного неба.

Корри потянула Гая за рукав:

– Что это внизу?

– Ноябрьская ярмарка, – буркнул Гай. – Совсем забыл. Она бывает каждый год.

Корри с завистью смотрела вдаль. Всего-навсего мелькающие светлячки, не обещавшие ни тепла, ни защиты от мрака. Почему они так ее притягивают?

И девушка, не оглядываясь, сбежала вниз по выщербленным ступенькам. Длинные волосы развевались, ноги скользили по мокрым камням, но ей было все равно, точно сам дьявол гнался по пятам. Она нырнула в шум и водоворот цветных огней, словно рыба в море. Музыка манила, кружила, захватывала, а впереди, как аккомпанемент большого оркестра, слышался неумолчный рокот волн. Корри закрыла глаза. Ей хотелось, пусть на мгновение, забыть обо всем, вернуть старые беззаботные деньки.

– Корри! – окликнул Гай.

Подняв веки, девушка уставилась на высокую мужскую фигуру так, как будто видела впервые в жизни. Неподалеку вертелась карусель, украшенная гирляндами лампочек. Радужные отблески мелькали на светлом костюме Гая, превращая аристократа в бродячего артиста, Арлекина…

В этот момент музыканты заиграли старую песню, такую старую, что Корри не могла вспомнить ее названия. Когда-то, много веков назад, она скинула бы туфли и принялась танцевать на песке, но теперь стала старше и мудрее, а то время ушло навсегда.

Но тут. веселившихся будто накрыла гигантская черная рука – фонари погасли, музыка стихла.

– Все кончилось.

Он стоял так близко, что стоило протянуть руку, и она до него дотронется. Во тьме и тишине его слова как нельзя лучше соответствовали ее грустному настроению.

– Знаю. Мы опоздали.

Музыканты стали собирать инструменты, люди потихоньку расходились.

Слишком поздно…

Впервые, именно сейчас, шагая по пляжу рядом с Гаем, девушка поняла, что это означает. Как ни ужасно звучит, сегодняшний вечер для них последний. Ни споров, ни поцелуев, ни сюрпризов. Пустота.

Она глубоко вдавливала ноги в мокрый песок, и следы немедленно наполнялись водой. Позади тускло мерцали огни города, впереди простиралось шепчущее что-то утешительное море. Корри ощутила, как горечь постепенно тает.

– Корри, – тихо пробормотал Гай. Говорить громче просто не было смысла – они остались одни во всем мире. – Я должен узнать кое-что, перед тем как ты уедешь.

– Спрашивай.

Гай поколебался, но голос звучал спокойно, почти деловито:

– Почему тебе так трудно связать свою судьбу с одним мужчиной?

– Я… я…

К своей немалой досаде, Корри обнаружила, что заикается, как школьница. Когда-то она сумела бы дать ему достойный отпор, но что-то – то ли нежная теплота ночи, то ли отражавшаяся в воде луна, то ли собственное непокорное сердце – делало все ее загадки, тайны и маскарады нелепыми и неуместными. В том, что он сказал, есть зерно истины. В душе она страшно боялась потерять независимость, полюбить кого-то, стать игрушкой в руках мужчины. Корри желала остаться хозяйкой своей судьбы, и, возможно, это и было худшее проявление трусости.

– Не знаю… Я хочу многого добиться и достигну вершины, только если буду одинока. Мне необходимо время, которое я потеряю, если стану частью чьей-то жизни.

– И ты готова пожертвовать всем: любовью, семейной жизнью, детьми – ради собственных амбиций? Уверена, что именно к этому стремишься?

– Знаю, это трудно, – вздохнула Корри. – Но почему я не могу получить и то и другое? Не все сразу, но хотя бы по очереди? Сначала слава, потом семья. Что тут плохого?

– Но сначала все-таки слава.

– Иначе быть не может.

Корри задумалась. Как лучше объяснить? Он, вероятно, посчитает ее глупой, тщеславной, но надо все-таки попытаться.

– Это трудно выразить словами. Знаешь… мне есть, что сказать людям. Я всегда это чувствовала. Представь, ты лежишь ночью на склоне холма и смотришь на звезды. Вокруг непроглядная темнота. А там, далеко – сплошное сияние, так, что глазам больно, если вздумаешь приблизиться. – Она перевела дыхание. – Я могу подняться очень высоко, возможно, на самый верх. И должна разделить свой дар с другими. Это… долг чести, и я обязана отдать его миру, прежде чем умру.

Ну вот, она призналась. Сказала все, что осмелилась. Больше, чем открыла кому бы то ни было, если не считать Арлекина. Пусть смеется над ней, называет ребенком, но именно таковы ее мысли и ощущения, и они естественны, как воздух, которым дышит Корри.

Но Гай не засмеялся. Наоборот, лицо его было на редкость серьезным.

– А что, если найдется мужчина, который поможет тебе? Если ты ему позволишь.

– Возможно, – согласилась Корри. – Но я не имею права на ошибку.

– Никому не хочется ошибаться, – кивнул Гай. – Но твои слова многое объясняют.

– Правда?

Ей отчего-то польстил его интерес.

– Разумеется, – наставительно заметил Гай. – Прежде всего тебе нужен покровитель. Учитывая твои весьма необычные претензии, это единственный выход. Ты не можешь позволить себе что-то более… постоянное и к тому же всегда стремишься взять верх. Как понимаешь, это идеальное решение. Ни к чему не обязывающее и вполне безопасное. С дополнительным преимуществом – договор расторгается по первому слову.

Девушку неприятно укололи холодно-презрительные нотки.

– Не более безопасное и ни к чему не обязывающее, чем ваши связи с замужними женщинами. Не воображайте, что я слепа.

– Прямо в десятку! – улыбнулся Гай ленивой знакомой улыбкой. – Но заметь, я никогда не притворялся, что влюблен.

– Опять это слово, – с деланным упреком покачала головой Корри. – Для людей, которые даже не нравятся друг другу, мы, кажется, слишком много говорим о любви.

– По-моему, я знаю причину. Эскимосы больше всего боятся снега, потому в их языке семнадцать обозначений этого понятия, и они беспрерывно толкуют о нем, подробно обсуждают каждую метель, как любовник – предмет своей страсти. Вероятно, поэтому у французов так много названий для этого чувства, оно идет вразрез со всем, что они так ценят, – с логикой, разумом, расчетом…

По телу Корри разлилось странное тепло. Она не должна признаваться, что любит его, но может по крайней мере говорить о любви.

– Как по-вашему, она существует на самом деле?

Гай отвел взгляд.

– Думаю, да. Но приходит очень редко. И никогда не знаешь, где ее найдешь. Что твоя амбра, о которой я упоминал. Нельзя отправиться на охоту за ней, надо лишь иметь терпение, и в один прекрасный день, когда ее совсем не ждешь, море может принести комок амбры к твоим ногам.

– Значит, для нас надежда еще не потеряна.

– Мне бы хотелось в это верить.

Он остановился и повернулся к ней лицом. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Все вокруг находилось в движении – волны, планеты, путешествующие по своим орбитам. Только они застыли будто в волшебном сне.

– Я спрашиваю себя, – еле слышно вымолвил наконец Гай, – что, если это все-таки возможно…

– Что именно?

Почему-то Корри стала задыхаться.

– Начать сначала. Перечитать книгу и написать собственный конец.

– Не получится, – с деланной беспечностью бросила Корри. – Мы совершенно друг другу не подходим. Я никогда не доверюсь мужчине, который не знает, что такое бедность.

– Разумеется, – с легким сожалением кивнул Гай. – А я никогда бы не смог довериться женщине, которая не имеет ни малейшего понятия о жизни в роскоши. – Он немного помедлил, пристально изучая Корри. – Впрочем, может быть, ты скрываешь, что богата?

– К сожалению, нет. Но обязательно разбогатею. Когда стану знаменитой.

– Когда-нибудь… – Опять это сожаление в голосе. – Но тогда будет слишком поздно.

Еще одна томительная пауза. Наступающее море лизало их ноги, как огромный ласковый пес.

Гай взял руку Корри, почти рассеянно поднес к губам и легонько подул на пальцы. Девушка против воли вспомнила ту ночь в доме на улице Петра Сербского и растаяла от одного его прикосновения.

– Не надо. – Ее голова кружилась, реальность ускользала с неимоверной быстротой. – Ничего не получится. Мы слишком разные.

– Но почему? – возразил Гай спокойно. Чересчур спокойно. Отчего же Корри так трясет, будто земля вот-вот разверзнется под ногами? – Это напоминает загадку, которую мне кто-то задал: «Что означает слово „вечность“?» Ответа нет, каждый должен сам создать собственное понятие о вечности и будущем. И мы могли бы попробовать. Забыть о прошлом и настоящем – просто быть самими собой. Ты и я.

– Это не так легко. – О, если бы она могла решиться! – Нет такого понятия «ты и я» и никогда не было. С тобой я совершенно теряюсь и не понимаю, что со мной творится. – Девушка путалась в словах, пытаясь выразить, что испытывает, и при этом стремилась быть абсолютно честной с ним и собой. – Забываю обо всем и постоянно принуждена играть какую-то роль, навязанную кем-то непонятным. Не в силах быть естественной.

– Только не здесь, – заметил он, так категорично и убедительно, точно открывая новый закон природы, – не в Биаррице.

– Ты прав, – нерешительно засмеялась Корри. – Но так или иначе, я не могу остаться здесь навсегда.

– Хорошо, – согласился Гай, немного подумав, – если Биарриц тебе надоест, мы можем поехать куда угодно. На следующей неделе будет «Праздник обжор» в Бургундии. Подумай только, мы вдвоем, а третий – паштет из гусиной печенки!

– Из гусиной печенки?

Неожиданный, невероятный, как зимний нарцисс, прилив радости подхватил Корри. Забыть о холодах на день, на неделю… что тут плохого?

– Это намек или предложение?

– Ни то и ни другое! – торжественно поклялся Гай, отвесив грациозный старомодный поклон. – Просто… приглашение.

Боже, что ей делать?

– А как насчет Бланш?

Лицо Гая вмиг окаменело.

– Я ничего не обещаю. Никаких планов, контрактов и объяснений. Ты и я. Только и всего.

Корри смотрела на него, сжимаясь от ужасной боли при воспоминании о любви, которую всегда воображала: смех, музыка и неизбежный хэппи-энд. И что получила взамен? Мучительную смесь сомнений, противоречий, пугающий, головокружительный полет сквозь безвоздушное пространство, бесконечное падение в никуда. И это любовь?!

– Ну? – подстегнул Гай. Хрипло. Требовательно.

Но губы Корри точно заледенели. Воздуха не хватало. Бессонными длинными ночами в «Луизиане» она мечтала об этой минуте. Ждала ее. Жаждала. И теперь, когда грезы становились явью и луна падала прямо ей в ладони, оказалось, что она, Корри, изнемогает под тяжестью непосильного груза.

– Откуда мне знать, можно ли довериться тебе, – вырвалось у девушки.

– Я уже сказал, никаких гарантий, – обронил Гай, и от его взгляда по коже Корри пошел мороз. – Но что тебе терять?

Свое сердце. Душу. Жизнь. Только и всего.

Должно быть, по глазам девушки было заметно, как хочется ей поддаться искушению, потому что Гай, не снисходя до уговоров, повернулся и пошел назад. Корри смотрела ему вслед, злясь и одновременно восхищаясь. Гаю удалось обставить ее в самый момент триумфа. Девушка, задыхаясь, метнулась за ним и едва догнала.

– Но я еще не согласилась!

– Согласишься, – улыбнулся он. – И не понимаю, почему я должен голодать в ожидании, пока ты соизволишь решиться. Можешь как следует обдумать наш разговор за ужином в «Отей дю Пале».

– Пытаешься подкупить меня?!

– Естественно, – вкрадчиво сообщил Гай. – Как тебе, должно быть, известно, я не обременен моральными принципами.

«Отей дю Пале», бесконечная ширь Атлантики… как ей устоять?

– Но нельзя же ехать в таком виде!

Гай невозмутимо оглядел ее рыбацкую фуфайку и грязные сапожки.

– Откуда такая внезапная забота об условностях? По-моему, раньше ты никогда не смущалась подобными мелочами!

– Да, – согласилась девушка, краснея, – но это было раньше.

«До того, как я влюбилась. Теперь же я хочу затмить всех женщин на свете».

– Ну что ж, – вздохнул Гай. – Переоденься, если так уж настаиваешь. У тебя десять минут. Девушка надменно выпрямилась.

–Будьте добры не забывать, месье де Шардонне, что я больше не ваша служащая.

Гай, откинув голову, весело расхохотался:

– Вижу, вы быстро усваиваете уроки, мисс Модена. В таком случае четверть часа, но ни секунды лишней. Я буду ждать здесь.

Их взгляды на мгновение встретились. Холод и палящий жар объяли Корри одновременно. Кости словно начали плавиться, таять, и она испугалась, что растечется по песку.

– Я человек нетерпеливый. Не советую задерживаться, – прибавил Гай.

Корри взлетела по ступенькам с такой легкостью, будто у нее выросли крылья, и лишь у самой двери остановилась, чтобы оглянуться на Гая. Тот стоял неподвижно. Высокий силуэт отчетливо выделялся на серебристом фоне моря. Вдруг Гай поднял голову, и сердце девушки сжалось. Какое странное, пугающее чувство! Точно они связаны невидимой, но неразрывной нитью.

Корри стиснула руки. Неужели она наконец-то исполнит этот безумный, опасный цирковой номер под названием любовь, для которого понадобятся гибкость акробатки, смелость воздушной гимнастки и хладнокровие канатоходца? Она так многого о нем не знает, столько еще не понимает!

Но разве он не может сказать то же самое о ней? Наверное, в этом все и дело? Два незнакомых человека тянутся друг к другу во мраке. И она сделает все, чтобы их руки встретились. Потому что любит Гая. В этом Корри уверена. Значит, где-то есть, обязательно существует способ добиться ответной любви. По крайней мере всегда остается надежда. А посему ей необходимо только терпение.

Корри ворвалась в холл, оглушительно хлопнув за собой дверью. Впереди ждут великолепные ужины, замечательные приключения и ночи, при мысли о которых кровь бурлит в жилах! Неужели этого недостаточно для начала?

– C'est toi, Guy?[18] – донесся до нее высокий чистый голос.

Корри потрясение застыла. Не может быть!

Но дверь в столовую была приоткрыта. Послышался быстрый стук шагов по каменному полу, и дверь распахнулась. В проеме возникла женщина. Нет, не женщина, а само совершенство. Аристократически надменное лицо, на плечи небрежно накинуто белое пальто из шерсти альпака, изумительно простого покроя, идеальная фигура. Видение из снов. Мечта. Та, которую Корри ни в коем случае не ожидала здесь увидеть. Бланш де Шардонне.

– Так, так, так… – медленно выговорила Бланш почти про себя. – Английское увлечение Гая.

Ее светлые глаза под тяжелыми веками, так мучительно напоминавшие глаза Гая, оценивающе-тщательно оглядели Корри с головы до ног, не пропустив ни единой детали. Потная, раскрасневшаяся, растрепанная, Корри невольно съежилась. Время остановилось. Из комнаты медленно вытекал воздух, вытесненный атмосферой, в которой могла свободно дышать лишь Бланш де Шардонне.

– Гая здесь нет, – тихо пискнула Корри.

– Вижу.

Бланш с легким изумлением приподняла красиво изогнутую бровь.

– Но, собственно говоря, я приехала потолковать с вами.

Корри тупо уставилась на нее, стараясь подавить приступ паники.

– Простите, я спешу, – по-детски решительно выпалила она. Бланш с любопытством осведомилась:

– Свидание? В таком случае мой водитель к вашим услугам.

– Нет, спасибо.

Корри, поняв, что робеет и смущается под этим бесцеремонным, обдающим арктическим холодом взглядом, усилием воли взяла себя в руки и с достоинством проследовала в столовую.

Остро сознавая, как бегут минуты, девушка тем не менее была вынуждена ждать, пока Бланш извлечет длинную черную турецкую сигарету из платинового портсигара и вставит ее в мундштук слоновой кости. Закурив, она глубоко затянулась, и тут же затушила сигарету. Такое проявление потворства собственным желаниям вкупе с железной самодисциплиной выглядело невероятно убедительным.

– Кажется, вас можно поздравить, – задумчиво заметила наконец Бланш, вдавливая окурок в пепельницу изящным движением пальцев с длинными, покрытыми жемчужным лаком ногтями. Корри инстинктивно обернулась в сторону окон, выходивших на берег. Сколько времени Бланш пробыла здесь? Что успела увидеть?

– О чем вы?

Бланш полупрезрительно пожала плечами:

– О вашей поразительной способности к языкам. Весьма впечатляюще для девушки, всего три месяца назад не знавшей ни одного французского слова. Должно быть, Гай – прекрасный учитель. Я обязательно выражу ему свое восхищение.

– Спасибо, – пробормотала Корри, краснея. Сама того не сознавая, она потеряла голову и выдала себя. Можно представить, как распишет Бланш свое открытие и какую выгоду извлечет из создавшегося положения.

– Знаете, я все гадала… – Бланш стряхнула с металлически поблескивавшей юбки крохотную чешуйку пепла, почему-то напомнив Корри свивавшую кольца ядовитую змею. – …Все гадала, что Гай делает здесь, в этой глуши, где даже телефона нет! На него это не похоже.

Она укоризненно покачала головой.

– Неужели вы не понимаете, сколько проблем ему создали? Мой кузен, человек занятой, и без того слишком много времени провел с вами, гораздо больше, чем в силах себе позволить. Боюсь, так больше продолжаться не может.

– Не понимаю, отчего? – вызывающе бросила Корри, стараясь не подавать виду, как сильно задел ее упрек Бланш. Признаться, она и думать забыла о деловых интересах Гая. – Главное, что Гай этого хочет!

– Какой идеализм, – с сарказмом заметила Бланш. – Насколько я понимаю, вы влюбились в него? Ну конечно, еще бы! Молодые люди так предсказуемы, настолько лишены воображения. Но на сей раз вы совершили ошибку. Гай никогда на вас не женится.

– Мне все равно. – Что-то, скорее всего непоколебимое самообладание Бланш, твердая уверенность в том, что именно она контролирует ситуацию, взбесило Корри. – Я не стремлюсь замуж!

– Неужели? – На мгновение в глазах Бланш мелькнул искренний интерес. Но она тут же равнодушно отмахнулась: – Обычная вариация давно знакомой темы. Поверьте, вы не первая, и сомневаюсь, будете ли последней. У Гая было бесчисленное количеств связей, но он всегда возвращался ко мне.

– А что, если теперь он полюбил?

Губы Бланш скривила легкая усмешка.

– Вряд ли. Не настолько он глуп.

Она спокойно провела рукой по волосам, предоставив Корри возможность полюбоваться ее точеным профилем. Девушка с завистью отметила, что каждая светлая прядь покорно улеглась на предназначенное ей место.

– А если бы и так, это ничего не изменит. Есть вещи, которые для него значат куда больше любой женщины. Например, честолюбие.

Она повернулась к Корри и почти прошипела:

– А для этого ему необходима я! Мои друзья, мои связи – все это бесценно для такого человека, как Гай. Я понимаю это и принимаю. Мы с ним во многом похожи. Я тоже люблю власть и деньги. Но вы… – она пренебрежительно хмыкнула, – вы останетесь в его жизни не более чем эпизодом. Согласитесь довольствоваться этим?

– Да, – заявила Корри с куда большей уверенностью, чем чувствовала на самом деле. Гай пробудил в ней неутолимый голод, который больше не унять жалкими крошками. Ей нужно все! – Если именно этого он желает, думаю, что смогу сделать его счастливым.

– Счастливым? – Бланш беззвучно расхохоталась, показывая длинную белую шею. – Какое тщеславие… даже я не осмелилась обещать ему ничего подобного. Интересно, чем вы будете жить. Мечтами и грезами? Гай – человек действия, а вы хотите загнать его в стоячее болото?

Корри уставилась на Бланш, охваченная внезапными сомнениями. Соперница явно чего-то недоговаривает – слишком она беззаботна, слишком уверена в праве обладания!

– Мне в голову не придет висеть камнем у него на шее. Возможно, я не всегда одобряю его поступки, но не собираюсь вмешиваться.

– Какие современные воззрения, дитя мое, – снисходительно бросила Бланш. – Хотя и далекие от реальности. Но боюсь, вам пора все-таки вернуться с небес на землю. Конечно, Гай поступил несправедливо, он должен был сказать сам. Странно, что он не сделал этого.

– Не сказал сам? Чего же именно? – с трудом выговорила Корри, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Сейчас она, казалось, Сражается с невидимым туманом, угрожающим задушить ее. Едва дымка рассеется и она увидит противника, станет легче защититься.

Бланш помедлила, явно наслаждаясь мгновением торжества. Корри подавила поднимавшееся в душе раздражение. Все это не важно, и слова Бланш ничего не изменят. Она любит Гая. Любит. И сделает для него все на свете.

Бланш откинулась на спинку кресла, устраиваясь поудобнее.

– Все очень просто. По условиям завещания моего отца Гай не наследует ничего, если…

– Если что?

– Неужели еще не сообразили? – Бланш вальяжно потянулась. – Если не женится на мне.

– Не понимаю.

– Не понимаете? – терпеливо, даже с некоторым сочувствием переспросила Бланш, будто втолковывала очевидные истины безнадежно тупому олигофрену. – Как бы вам получше объяснить?

Она медленно, грациозно поднялась, шелестя блестящим платьем, взяла маленькую статуэтку мейсенского фарфора, изображавшую пухлую розовощекую пастушку, и, лениво повертев фигурку в пальцах, расчетливо небрежным жестом швырнула в жерло камина.

– Как вы можете? – ошеломленно прошептала Корри, уставившись на цветные осколки.

– Почему нет? – улыбнулась Бланш. – Видите ли, этот дом и все, что в нем есть, принадлежит мне.

Корри окаменела. Разрозненные кусочки головоломки медленно, но верно вставали на места. Как она могла быть настолько слепой? Теперь все казалось таким простым, таким очевидным. Бланш не лгала – Гаю позволено забавляться любыми играми, пока он помнит, кто устанавливает правила. Представить невозможно, чего стоит ему жизнь на подобных условиях, в постоянном ожидании одобрения или порицания.

– Но неужели вы, зная это, все равно согласились выйти за него? – неузнаваемо хрипло спросила Корри.

– Какое это имеет значение? Самое главное – добиться, чего хочешь! Получить желаемое. Мне нужен Гай, значит, он станет моим. И в конце концов полюбит. Я… я необходима ему, чтобы выжить.

– Но это подло! Бесчестно!

Бланш негромко невесело рассмеялась:

– Ошибаетесь. Просто практично. Но прекрасно понимаю ваше горе. Стать любовницей человека без будущего вряд ли так уж романтично, не правда ли?

– Мне все равно. Я счастлива с ним – а остальное не важно. Я люблю Гая.

Губы Бланш сжались в тонкую бесцветную линию.

– Вы называете это любовью? Лишить человека всего, ради чего он работал и жил? Знай вы Гая получше, давно бы поняли, как много значит для него хотя бы этот дом. Как по-вашему, почему он не сказал вам об условиях завещания? Потому что в глубине души сознавал, что вы не займете заметного места в его жизни. Если не верите мне, спросите сами.

Корри отвела глаза. Готовые сорваться с губ возражения смыло холодной серой волной отчаяния. Бланш не лжет. Всего несколько минут назад Гай спросил с видимой беспечностью, в которой сквозила непонятная грусть, уж не скрывает ли она, что на самом деле богата… Будь ее соперница просто очередной женщиной, даже такой прелестной, как Бланш, Корри сражалась бы с ней не на жизнь, а на смерть. Но не сейчас. Она беспомощна именно потому, что любит Гая и не способна отнять у него все, что ему дорого. Он не сумеет жить без денег и власти – в них смысл его жизни. Оторвав Гая от Бланш и ее наследства, Корри попросту заточит его в тюрьму.

Такова его сделка с судьбой, контракт с обстоятельствами, подписанный так давно, что Корри бессильна что-либо изменить. Ей лучше других известно, как много значат в жизни амбиции. Корри не позволит себе уничтожить Гая и все, ради чего он так долго шел наверх… Для нее немыслимо стать свидетелем медленной неумолимой гибели любви, могильщиком на собственных похоронах.

– Нет, я вам верю.

Почему так темно и холодно в комнате?

– Надеюсь, вас не затруднит сказать, где я смогу найти кузена?

– Разумеется.

Корри медленно, едва волоча ноги, подошла к окну. Странное спокойствие, скорее похожее на оцепенение, овладело ею.

– Он там, на пляже.

Так близко и так далеко. Уже сейчас Гай казался незнакомцем. Случайным прохожим, остановившимся полюбоваться красотой моря. Нет никаких сомнений в том, что именно Бланш будет ужинать с ним в «Отей дю Пале». Гай, возможно, расстроится, но невеста скоро утешит его. Ничего страшного. Она – его будущее.

– Разве вы не собираетесь попрощаться? – с любопытством осведомилась Бланш, и Корри на миг обрадовалась, что та не видит ее лица.

– Пожалуй, не стоит.

Выглянув в окно, девушка заметила, что луна спряталась за тучу, а волны стали все выше. Погода переменилась.

Корри устало потерла глаза. Они горели, словно в них попал песок. Резкие крики чаек, стремившихся к земле, казались скорбными воплями десятков невидимых плакальщиц. Девушка с болью, которая отныне будет расти с каждым днем, осознала, как сильно станет тосковать по нему, по тем вещам, что им не суждено сделать вместе: так и не случившимся ссорам, не съеденным завтракам, не встреченным рассветам. Лунный свет и сияние дня, звездное мерцание и языки пламени… все померкло без него. Теперь ей предстоит жить во мраке.

Корри сама не поняла, как ей удалось изобразить на лице пусть и кривую, но улыбку:

– Просто скажите… скажите ему, что иногда даже в Биаррице идет снег.

Глава 14

О моя Коломбина!

Поверь, я отдал бы все сокровища мира, только чтобы этого не случилось! И сейчас ощущаю твою боль, как свою. И вне себя от ярости, но чем тебе помочь? Невозможно утешить того, кто потерял любовь. Однако все-таки попробую.

Позволь рассказать тебе что-то. Возможно, мне следовало бы сделать это давным-давно. Сначала ты была слишком юной, чтобы понять, и я боялся напугать тебя. Но теперь стала взрослой, и мне страшно потому, что после всего перенесенного тобой моя исповедь может стать причиной разрыва нашей дружбы. Но выбора нет. Я должен рискнуть. Ради тебя.

Увы, не так-то легко найти подходящие слова. Я никогда не говорил ни с кем о том, в чем собираюсь признаться тебе, и после стольких лет молчания просто не знаю, с чего начать. Жаль, что это не одна из тех историй, которые я рассказывал об Аскади, чтобы ты могла коротать долгие зимние ночи…

Как ты угадала? Иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам, моя Коломбина. Да, Аскади, или Юскади, как называют ее баски, действительно существует. Я вырос там. Мой отец, француз по национальности, в молодости ушел из дома, чтобы сражаться за республиканцев во время гражданской войны в Испании. Там он встретил баскскую девушку, женился на ней и стал участвовать в отчаянной борьбе ее народа за независимость. Его много раз сажали в тюрьму, но не судили и, к счастью, не вынесли смертного приговора Отеи, стал кем-то вроде национального героя. Его соратники считали, что он заговорен от пуль, и прозвали отца Арлекином. Но даже колдовство иногда бессильно. Отец умер в тюрьме городка. Сан-Себастьян, в нескольких милях от французской границы. Три дня спустя его жена родила мальчика.

И все же лучшее детство, чем у меня, трудно придумать. Мы были не бедны и не богаты, просто довольствовались малым, счастливые сознанием, что отец сражался и умер за свои идеалы, что он и мать любили друг друга и я могу ими гордиться.

Наш дом, который отец построил своими руками, был уединенным, жизнь – скудной событиями, однако у меня было все, что я хотел. Материнская любовь, верный товарищ – море, музыка, разлитая в воздухе, и собственный козленок! Что еще нужно мальчишке? Я часто оставался один, но никогда не был одинок.

Но настал тот страшный день, когда умерла мать. Мне было шестнадцать. Я считал себя взрослым и старался не плакать на ее похоронах. Но позже, стоя на пороге дома, который никогда не казался пустым раньше, зарыдал. И даже тогда, в худший момент своей жизни, я сознавал, что только здесь я в безопасности. Потому что это мой дом и моя родина.

Ты спросишь, почему я покинул Аскади, если был так счастлив? Поверь, я сам не могу ответить на этот вопрос. Но три недели спустя я получил письмо из Парижа, от солидной юридической фирмы, в котором меня просили связаться с братом отца.

Наверное, мне следовало просто забыть о письме. Но я был молод, уверен в себе, полон любопытства и хотел побольше узнать о семье отца, о новых родственниках. До тех пор я даже не подозревал, что они существуют. И кроме того, столица манила и звала меня, неопытного деревенского мальчишку, обещая приключения, несказанные богатства, новую, волнующую жизнь. Я был готов покорить весь мир. Молодой, честолюбивый, горячий… и кроме того, несомненно, талантливый. Я наивно считал, что, когда вернусь, рай по-прежнему будет меня ждать.

Итак, я отправился в Париж и разыскал дом дяди. Это было трудное время. Дядюшка оказался довольно осторожным и предусмотрительным человеком. После смерти деда он взял в свои руки управление семейным бизнесом и, несмотря на тяжелые обстоятельства, кризис и две мировые войны, умудрился создать процветающее предприятие с помощью приданого жены – дочери известного швейцарского банкира. Жена, полуинвалид, значительно старше мужа, почти не вставала с постели, но все же родила ему дочь. Если бы не кузина, я вернулся бы в Аскади следующим поездом. С самого начала девушка все время оказывалась рядом, искала моего общества, старалась узнать обо мне побольше и слушала с искренней симпатией. Это мне льстило, конечно, но я был счастлив еще и потому, что, несмотря на всю так называемую уверенность, терзался горем и одиночеством.

Первая любовь… Она была прекрасна, я – молод. Добавь сюда постоянную близость и парижскую атмосферу и легко догадаешься об остальном.

Мне в голову не приходило поинтересоваться, почему такая красивая девушка, которую осаждают поклонники, обратила внимание на неуклюжего деревенского простака. И хотя я плохо говорил по-французски, в голове день и ночь звучала прекрасная музыка. Кроме того, я был сыном героя. Никто и ничто не могло поколебать силу моего духа.

Как-то раз я спросил, за что она любит меня, даже не вдумываясь в смысл слов, скорее для того, чтобы услышать ее голос. Она объяснила, что я не похож на других, и взглянула при этом на меня как на некое экзотическое животное, которое ей удалось поймать, – дикое и непредсказуемое. Я как последний глупец растаял от счастья.

– Ты принадлежишь мне, – твердила она. – Я увидела тебя первой. Ты мой.

Только в двадцать один год я обнаружил, насколько разными могут быть понятия о любви у сельского юнца и у молодой парижанки. Утром дядя позвал меня в кабинет и предложил хорошую должность в семейном бизнесе. Признаться, я был удивлен. Я и так работал в фирме, чтобы платить за еду и крышу над головой, но думал лишь о том дне, когда смогу целиком отдаться музыке, и, выслушав дядю, отказался как можно тактичнее. Объяснил, что должен сохранить свободу ради любимого дела.

По какой-то причине мой ответ ему явно понравился. В этих неподвижных, как у ящерицы, глазах, мелькнула радость. Он объявил, что, поскольку я уже совершеннолетний и не желаю работать на него, он, как глава семейства, больше не считает нужным помогать мне. Я ответил, что не собираюсь существовать на его средства и намереваюсь сам всего добиться.

Я вышел, не прощаясь, немедленно отправился к кузине и, рассказав о том, что произошло, попросил ее уехать со мной. Сначала она разозлилась на меня за отказ от предложения отца. Оказывается, она уже несколько месяцев уговаривала его дать мне выгодную должность. Дядя отказывался, утверждая, что я ненадежный и легкомысленный повеса и кончу так же плохо, как его брат.

– Если я уеду с тобой, на что мы будем жить? – кричала она. – Разве у тебя есть деньги содержать жену?

О, женская практичность! Меня сковал ледяной холод. Она не знала о доме, где я родился, доме, который теперь перешел ко мне. Я мечтал о том, как мы будем жить там вместе, о белоснежных козах во дворе… видел себя за пианино, ее с ребенком на руках.

Я рассказал ей о своих планах. Никогда не забуду ее лица в этот момент. Куда девались грация и красота! Она расхохоталась мне в глаза, назвала романтическим глупцом.

– Оставить Париж, всех моих друзей, чтобы жить с тобой в Богом забытой глуши, на краю света? Да ты спятил! Иди к отцу, скажи, что передумал!

Она с таким презрением произнесла эти слова, что я потерял голову. Глумиться над моей заветной мечтой! Я схватил ее за плечи… и изо всех сил стал трясти. И в ее зачарованном взгляде, кроме страха, блеснуло явное удовлетворение. Девушка вырвалась и отскочила, торжествующе сверкнув глазами.

– В таком случае убирайся! – вызывающе улыбнулась она и издевательски бросила вслед: – Но ты еще вернешься!

Той ночью я возвратился в Аскади, чтобы вступить в права наследства. Горечь разъедала мне душу. Теперь все стало ясно. Это она заставила отца вызвать меня в Париж. Богатой избалованной девушке взбрело в голову приручить деревенского кузена, наивного мальчика, и вылепить себе удобного мужа. Все мои мечты и планы ничего для нее не значили. Я был игрушкой, вещью. Ей предназначалась роль королевы, мне – принца-консорта. И какова же награда? Стать чем-то вроде любимой собачки, которую гладят и ласкают, а иногда награждают лакомым кусочком…

Но это еще не конец рассказа. Глядя на знакомый пейзаж моего детства, я вдруг понял, что все изменилось и я смотрю на окружающее равнодушным взором чужака. Ее слова звенели в мозгу, повторяясь снова и снова, как заезженная пластинка, преследовали меня:

– Ты вернешься, вернешься, вернешься…

Утром я получил бумаги, подтверждающие права наследования, но ноги отказывались нести меня домой. Что, если этот голос вторгнется и в тихие комнаты моего единственного убежища? Я и без того уже чувствовал, как мои убеждения и принципы рушатся как карточный домик. Я сгорал со стыда и ярости и все же… все же любил ее. И это было хуже всего.

К концу дня я уже знал, что должен делать. Да, я вернусь, но на этот раз поставлю дяде свои условия.

В кармане лежали документы на право владения землей и домом – гарантия моего будущего. Вечером я отправился в казино. Выигрыш следовал за выигрышем, и уже через несколько часов я стал богачом. Не знаю, что нашло на меня тогда. Безумие, темная страсть к саморазрушению. У меня было столько денег, что за всю жизнь не потратить, и все же этого оказалось мало. Мне нужно было еще больше, чтобы стереть воспоминания о ее голосе, улыбке, забыть, чем сделала меня эта любовь. Я продолжал играть, взвинчивая ставки, точно одержимый дьяволом. И к закрытию казино потерял все и к тому же залез в огромные долги. По горькой иронии судьбы меня не выставили лишь из уважения к имени дяди.

Я пошел на берег. Помню, что разглядывал собственные следы и наблюдал, как стирает их вода. Прилив наступал, черные волны вздымались над песком. Я ощущал странную пустоту. Конец. Дальше идти некуда. Мне даже стало как-то легче. Бешенство и страсти улеглись, осталось лишь оцепенение. Я, та самая сущность, которую создал Бог, больше не существовал. С невероятной ясностью я увидел, что натворил. Проиграл наследство, за которое боролся и умер отец, навсегда потерял возможность остаться в Аскади. И не стоит винить ни судьбу, ни несчастную любовь, ни равнодушных людей. Проклятие лежит на мне!

Я вошел в воду. Любовь выгорела во мне, но что-то, какие-то крохотные искорки добра и идеализма, жалкие остатки чести еще дотлевали. Я не буду покорно молить о милосердии, но и трусом меня не назовут. Неписаный кодекс благородного человека известен каждому: не обязательно гибнуть за любовь, но должника, покончившего с собой, никто не осудит.

Именно в тот миг, Коломбина, я и нашел твое послание. Несколько нот на клочке бумаги, принесенных мне случайной волной. Но оно сказало куда больше, чем любые слова. Голос в тишине, теплая рука в темноте. Оно говорило: ты не одинок. Еще есть надежда. И выбор. Всегда найдется выход.

Вот еще что. Когда я сидел там, на пустынном берегу, с твоей запиской в руках, во мне вдруг проснулось чувство долга. Я так глубоко погрузился в свое эгоистическое отчаяние, что забыл о бедах других. Но теперь в моей ладони лежал безмолвный крик… о чем? О помощи, признании, ободрении, дружбе… знак, что кто-то где-то уже успел познать горькое одиночество. И от меня зависит, ответить ли на этот крик. Но если не я, то кто?

Остальное, как говорится, уже не важно. Я все-таки вернулся. Дядя под давлением дочери согласился заплатить мои долги в обмен на обещание быть благоразумным и во всем ему подчиняться. Я принял предложенную мне должность в компании и оставил все помыслы о карьере композитора. Ничего не поделать. Я попал в яму, которую сам же и вырыл. Но, поверь, бремя благодарности – вещь ужасная. Именно поэтому я советовал тебе никогда не становиться ничьей иждивенкой. Не позволю тебе совершать те же ошибки.

Что касается кузины, она немедленно распознала перемены, которые во мне произошли. Я уже не был тем доверчивым деревенским простаком, полным фантазий и наивных амбиций. Равновесие сил нарушилось. В ответ на ее вопросы я просто улыбался и пожимал плечами. Объясняться не было смысла. Теперь я смотрел на нее другими глазами и видел ее истинное лицо. Наверное, лучшей невесты я не заслуживал.

Поэтому я принялся доказывать себе и всему миру, что прошлое больше меня не волнует. А будущее я покорю своей воле. И мне это удалось. С тех пор я не написал ни одной строчки на нотном листе и постарался навсегда задушить музыку, звучавшую в душе, но зато обнаружил, что равнодушие имеет свои преимущества. Ты никогда ничего не потеряешь ни в жизни, ни в любви, если станешь относиться ко всему, как к картонной игре. Возле меня было много прекрасных женщин. Я был добр и нежен, но сердце оставалось ледяным.

Мне пришлось смириться с одной печальной истиной: с того дня на пляже я знал, что тьма не в окружающем мире, а во мне самом. Я научился не доверять страсти. Лишь обладание имело для меня смысл.

Только встретив свою Коломбу, я понял, что жил как автомат, деля всех женщин на два лагеря – в одном ты – мое второе «я», родная душа, и все остальные, которых нельзя подпускать слишком близко. Я не распознал сначала своих чувств, но ты помогла мне увидеть, что живет во мне. Любовь.

Понимаешь, если первая любовь причиняет боль, то последняя – адские муки. И когда настает коней, кажется, что мир рушится. Но, думаю, я всегда знал, что ей не суждено стать моей, и никогда бы не отважился сказать ей то, в чем признаюсь тебе. Что-то – кажется, детская вера в чудеса, некая природная бездумная уверенность – было навек разрушено в ту ночь в Аскади. С тех пор я не доверял никому, а менее всего – себе.

Кроме тебя, моя Коломбина. Я ни разу не нарушил данного тебе обещания и лишь тебе был верен до конца. Ты видела меня с самой лучшей стороны и была избавлена от сарказма, ненависти, неудержимой вспыльчивости и вспышек гнева. В своих письмах к тебе я пытался быть именно таким, каким ты хотела меня видеть, – веселым, любящим Арлекином, беспечным спутником, окошком в прекрасный мир. Я невероятно наслаждался, вновь создавая свой потерянный рай для тебя, единственное развлечение, которое никогда мне не надоедало. Ты была моей реальностью, незнакомкой в ночи, верным другом, звеном между мной и мальчиком, которым я был когда-то, тем, кто хотел поймать луну.

А теперь… теперь, возможно, настал конец созданному нами миру. Я так мечтал о нашей встрече, как бедный эмигрант грезит об Америке – стране чудес. Новый Свет, начало жизни… Но теперь ты знаешь, кто я – глупец, игрок, неудавшийся самоубийца… и наша дружба погибнет.

И все же… если я помог тебе, если ты почерпнула силу в моих слабостях, значит, стоило все рассказать. У тебя есть голос, и ты должна петь за все безголосые, заблудшие души одиноких странников, которые не могут высказаться сами. Там, во мраке, они ждут, пока ты их освободишь. И тебе необходимо добраться до них. Кто знает, вдруг ты спасешь еще одну жизнь, как спасла мою.

Ну а пока… прощай, моя Коломбина. Наверное, это мое последнее письмо, но знай, я всегда буду думать о тебе. Ты в моем сердце.

Арлекин.

Глава 15

– Месье Бейер!

Корри вот уже в третий раз терпеливо попыталась прервать поток возмущенных тирад на французском, итальянском, немецком и русском.

– Месье Бейер, я обязательно дала бы вам знать, если бы могла. У меня просто не было такой возможности.

Карл пронзил ее уничтожающим взглядом:

– Но вы в Париже вот уже две недели и не постеснялись в этом признаться! Две недели – и не позвонили. Почему? Болели?

Корри, поколебавшись, качнула головой:

– Я… думала. Мне было необходимо до конца все уяснить.

– И как? Уяснили?

– Кажется, да.

Лицо девушки омрачилось. Письмо от Арлекина пришло как раз в тот момент, когда Корри было ужасно плохо, но изменило ее жизнь так же медленно и верно, как Ауна, заставляющая приливные волны накатывать на морской берег. Только он знает, что пережила она за эти ужасные недели. Отныне они станут бережно хранить тайны друг друга. Корри немедленно написала ему:

Дорогой Арлекин!

Способен ли ты полюбить незнакомого человека? Того, которого никогда не встречал? Не знаю… Уверена только, что на свете существует множество разных видов любви и, похоже, наша – лучшая из всех.

Твоя Коломбина.

Месье Бейер вгляделся в свою ученицу. Нет, она никогда не поймет его тревоги за ее здоровье и будущее. Что, если маленькая дурочка потеряет голос?! И при этом совершенно безмятежна! Скорее всего Корри постоянно вызывала гнев тех, кто о ней беспокоился, а пока несчастные рвали и метали; негодница находилась в самом центре урагана, хладнокровная, бдительная, невозмутимая и сберегала свою энергию и темперамент для той минуты, когда начнется ее партия. По-своему это даже неплохо. Великолепное качество для оперного певца – спокойная готовность к началу грандиозной битвы. Это рано или поздно приведет ее к победе, если, конечно, окружающим к тому времени удастся выдержать невыносимое напряжение, в котором она их держит.

И потом она снова изменилась. Производит странное впечатление законченности, едва сдерживаемой мощи, жесткого самоконтроля, словно за это время преуспела в познании себя самой. Спустилась в глубины ада и вернулась еще более сильной, чем прежде, добралась до края света и вышла невредимой из всех испытаний, оставила на Луне дорожку из следов. Взгляд первооткрывателя. Колумба. Человека, который нашел несметные сокровища и не задумываясь от них отказался.

– Месье Бейер, – с легким упреком повторила Корри, – но теперь я здесь.

– Да, – кивнул Карл, – давно пора.

Она пришла, чтобы остаться. И окружена аурой, видимой лишь опытному глазу, той самой, что обнаруживается через много лет на ранних фотографиях знаменитостей – что-то вроде внутреннего сияния, озаряющего даже самые невыразительные черты. Теперь в Корри было нечто от иконы.

– И что вы хотите мне сказать?

Дирижер наконец решился:

– Я больше не стану вас учить.

Корри наклонила голову, ни на миг не теряя своего раздражающего самообладания.

– Как угодно, месье Бейер. – Тень былого лукавства мелькнула в легкой улыбке. – И что же прикажете делать мне?

– Что прикажу…

Он выложил перед ней толстую нотную тетрадь. Корри взяла ее в руки. Партитура «Паяцев». Под обложкой лежал отснятый на ксероксе листок. Корри попыталась читать, но перед глазами плыли и кружились названия городов: Падуя, Верона, Генуя, Турин, Флоренция, Неаполь…

– С этой постановкой театр отправляется в турне по Италии. Поезд завтра, в семь утра. Собирайте вещи.

Корри подняла на него ошеломленный взгляд:

– Я буду петь? Чью партию?

Бейер раздраженно вздохнул:

– Сколько раз повторять – жизнь не волшебная сказка, написанная специально, чтобы удовлетворять ваши капризы. Вы будете дублершей Камиллы Бергсен. Кто знает, если повезет, может, и удастся выйти на сцену.

– Но в какой партии?

О это безумное упрямство! Тупая целеустремленность! Точно зашоренная лошадь, не смотрит по сторонам! Только вперед! Карл нисколько не сомневался, что Корри не задумываясь откажется, если предложение ее не устроит. Карл помедлил, стараясь продлить ожидание.

– Недда, – буркнул он, свирепо хмуря брови.

Но Корри ничего не замечала. Она уже вся была поглощена планами, прикидывала, взвешивала, надеялась… Настоящая профессионалка! Прекрасно усвоила его уроки.

Девушка кивнула и взяла сумочку.

– Запомните, – крикнул ей вслед Карл, – в семь утра. И постарайтесь не проспать, я-то уж знаю, вас и трубы архангелов не разбудят!

– Это было раньше. Давным-давно. Теперь я другая.

Она остановилась у порога, и Бейер увидел, как в ее взгляде появился отблеск прежнего неутолимого голода.

– Я приду. Больше мне все равно некуда деваться.

– Внимание! Через пять минут начало! – объявил мальчик, приглашающий актеров на сцену.

Возбуждение подбросило Корри как на пружинах. Пора! Она ничего не могла с собой поделать. И хотя сегодня опять не выйдет на сцену, всеми фибрами души откликалась на общее напряжение, тихие голоса и шорох одежды зрителей, занимавших места, постепенно тускнеющий свет люстр, мелькание ярких костюмов за кулисами.

Она яростно прикусила губу. Камилла, должно быть, заканчивает гримироваться и расправляет локоны черного парика, который надевает поверх собственных черных волос, или пробует голос.

О, нет никаких сомнений, певица она прекрасная. И ее репутация вполне заслуженная. Но разве может она изобразить крестьянку? Нет, Камилла слишком сдержанна, слишком хладнокровна, и голос чересчур мелодичный. Корри жаждала показать, как нужно исполнять Недду. Впрочем, при таких обстоятельствах вряд ли ее умение пригодится. Она все турне проведет за сценой, пока горящее в ней пламя не угаснет само собой.

Корри поспешно вскочила. Ну и пусть она не поет сегодня, невозможно усидеть на месте.

Она в который раз оглядела знакомые декорации. Площадь сицилийской деревни сверкала золотисто-красными оттенками. Какой контраст с серым январским небом, нависшим над театром. Даже в солнечный Неаполь, на родину матери, пришла зима. Вот и сейчас шел дождь, хотя стояли не такие холода, как на прошлой неделе в Венеции, когда с каналов поднимался удушливый сырой туман и Камилла, опасаясь за голос, отказывалась выходить на улицу.

Корри вздохнула. Если бы только Камилла не была так осторожна и предусмотрительна! В конце концов она могла бы упасть в канал, простудиться… словом, дать Корри возможность выступить! Правда, шведке нравилась поездка, хотя она считала, что такая вещь, как турне, ниже ее достоинства признанной примадонны. Кроме того, Камилла утверждала, что чересчур непосредственная итальянская публика, немедленно реагирующая на каждый звук, не дает сосредоточиться, мешает петь, а пицца и мороженое просто отвратительны на вкус. К этому времени все члены труппы уже успели узнать о пристрастиях Камиллы. Но она дива, звезда оперы, хотя до сих пор выступала в основном в Северной Европе, и ее итальянский дебют проходил далеко не так гладко, как ожидалось.

Но как бы там ни было, а Камилла так и не увидела Венеции, зато Корри выпила бесчисленное количество чашек горячего густого шоколада в нетопленых кафе, мечтая о том, как шведка подхватит пневмонию, водобоязнь или сценическую лихорадку. Девушка вернулась в отель, до того снедаемая угрызениями совести, что вызвалась отнести слишком тесные туфли примадонны на растяжку, чем немного умаслила певицу.

– Занавес!

Корри тотчас забыла обо всем. Тонио, горбун уродец (красивый молодой баритон-француз, с необычайной склонностью к гротеску), вышел на сцену, чтобы исполнить пролог. Оркестр сегодня играл чуть быстрее, чем обычно, поскольку спектакль давался для неаполитанцев, чьи сердца бьются чаще, чем у обычных людей, а характеры вспыльчивы и непостоянны. Даже бури здесь бывают куда более жестокими, чем в других уголках Италии.

На сцену высыпали актеры в костюмах паяцев и крестьян. Более высокий темп неожиданно создал странно напряженную атмосферу. Корри заметила, что даже Эдмундо, итальянский певец, игравший Канио, ревнивого мужа Недды, с трудом успевал за оркестром, но он принял вызов с готовностью, тронувшей изменчивых зрителей. Он показал страдания паяца, призванного потешать публику, несмотря на кровавую рану в сердце, и удостоился овации и даже криков «браво!».

– А я утверждаю, что сцена и жизнь вещи разные… И поймай я Недду с другим, моя история имела бы иной конец. Поверьте, лучше не играть в такие игры…

Корри закрыла глаза. Она знала каждую ноту, каждое слово партии Недды наизусть. Вот сейчас польются звуки…

Но то, что произошло, оказалось сюрпризом не только для нее. Всем было известно, что Камилла считала партию Недды трудной и неблагодарной. Шведка предпочитала более драматические роли, где можно было выгодно показать весь немалый диапазон и немыслимо долго держать высокую ноту, – такие вещи всегда вызывают восторг у публики. Она была попросту не создана для характерных и бытовых ролей. Но даже учитывая все это, ошибка оказалась роковой. Первые реплики речитатива она произнесла скороговоркой, небрежно, почти в сторону. По рядам пробежал недовольный ропот. В этот момент Корри заметила, что певица, капризно морщась, украдкой поправляет парик. Девушка вспомнила, что с самого прибытия в Неаполь шведка не переставая жаловалась на игру музыкантов, холод в гримерной, сквозняки в отеле, будто задумала что-то.

Корри стиснула зубы и искренне пожелала, чтобы Камилла превзошла себя, не уронила честь труппы, долго и тяжело трудившейся ради этого дня. Ведь Неаполь – город Леонкавалло, родина композитора, и соотечественники никогда этого не забывали. «Паяцы» – их опера, и с этим нужно считаться.

Но еще есть время. Возможно, в паузе перед первой большой арией Камилла успокоится, голос выровняется, и зрители примут певицу. Это жизненно важно сейчас, поскольку в таком случае она заворожит зрительный зал, а рвущиеся из горла звуки будут напоминать плач перелетной птицы, в котором смешались отчаяние, стремление и надежда.

Прозвенели церковные колокола, и хористы удалились за кулисы. Зал затих. Камилла огляделась, подобрала юбки в довольно вялой попытке изобразить страсть и отчаяние Недды.

Сердце Корри упало – из темноты раздались шиканье и свист. Только сейчас девушка поняла, почему многие певицы, включая Камиллу, предпочитали, студийную запись выступлениям на сцене, перед требовательными ценителями.

Оркестр сыграл первые такты знаменитой арии. Корри охнула от ужаса: голос Камиллы окончательно сел. Примадонна злобно уставилась на оркестр, который на этот раз почему-то взял более медленный темп. Она пропустила высокую ноту и совершила непростительную ошибку – перевела дыхание посреди фразы. И тотчас же разразилась буря протеста, послышались возмущенные вопли и оглушительный свист».

Камилла гордо выпрямилась. Корри поняла, что дива доводит себя до истерики и что сейчас грянет гром. Светло-голубые глаза метали молнии. Музыка нерешительно смолкла. Камилла сорвала парик, швырнула на пол и разразилась длинной фразой на шведском, смысл которой был достаточно ясен всем присутствующим. Уже через несколько мгновений в оркестровой яме стали один за другим вспыхивать красные огоньки камер. Камилла, запоздало вспомнив о подобающем примадонне достоинстве, подняла руку ко лбу и изящно упала в обморок. Воцарилась насыщенная электричеством тишина. Оркестр поспешно начал играть, заглушая отчаянный шепот помощника режиссера:

– Занавес, ради Бога, занавес!

Невероятно медленно опустился занавес. Но Камилла оставалась неподвижной, хотя Корри видела, как ее рука тянется к ненавистному парику. Зал гремел яростными выкриками. Толпа, только сейчас сообразившая, что жертва умудрилась перехитрить всех и ускользнула от мести, жаждала крови. Месье Бейер с невозмутимым видом шагнул на сцену и помог Камилле подняться. Та грациозно обмякла в его руках.

– Я не могу… просто не могу продолжать, маэстро! Моя голова…

– Разумеется, дорогая.

Месье Бейер в эту минуту был самим олицетворением сочувствия. Лишь отсутствующий взор выдавал напряженную работу мысли.

– Пойдемте, я провожу вас в гримерную. Прежде всего надо снять этот противный костюм.

– Да, спасибо, маэстро, – пробормотала певица. – Такой тесный корсаж, я едва дышу!

– Корри!

Дирижер почти не повысил голоса, глаза не отрывались от лица Камиллы, но каждое слово разносилось за кулисами с изумительной четкостью:

– Пожалуйста, проводи нас и помоги мисс Бергсен переодеться.

Корри мгновенно подчинилась, с восхищением замечая его мимолетный взгляд на часы, тихие приказы помощнику режиссера, почти не прерывавшие, однако, утешительных речей расстроенной певице.

Взволнованная костюмерша уже ожидала Камиллу в комнате. Месье Бейер прошептал что-то ей на ухо, и она буквально набросилась на шведку, срывая с нее костюм: черный бархатный корсаж с тугой шнуровкой, широкую пунцовую юбку, белую кружевную блузку, черные туфли. Все это летело прямо в руки Корри. Бейер зловеще уставился на девушку:

– Это твой шанс. Ты знаешь, что делать.

Он бросил поверх одежды коробку с гримом и выпроводил Корри из комнаты. Та оказалась в коридоре. Вокруг царил хаос – хористы испуганно метались, не зная, переодеваться ли ко второй сцене. Оркестр играл какую-то пьесу, едва заглушая рев недовольных. Кто-то пытался что-то объявить со сцены.

И внезапно девушка почувствовала ледяное спокойствие. Она метнулась в тесный туалет и сорвала с себя одежду. Корсаж оказался слишком широк, но она затянула до отказа шнуровку, так, что края находили друг на друга, и завязала алую шаль узлом на груди. Тяжелая накрахмаленная юбка на пышных нижних юбках была чуть длинновата, но ничего, сойдет. Вот туфли… туфли чересчур велики. Не важно! Корри осталась босиком и принялась с лихорадочной быстротой гримировать ноги коричневой краской. Она крестьянка и, значит, всю свою жизнь проходила без обуви!

Потом девушка умело, благословляя время, проведенное в «Золотой кошке», обвела глаза черной тушью, накрасила рот яркой помадой и нанесла на лицо легкий грим цвета загара. Но волосы? Парик ужасно мал, а времени прятать их в сетку не остается!

Корри распустила густую гриву по плечам и немного взлохматила, чтобы длинные пряди выглядели спутанными.

В дверь быстро резко простучали. «Точь-в-точь как автоматная очередь», – не к месту подумала Корри. Она отодвинула защелку; кто-то схватил ее за руку и потащил по коридору. Откуда-то издалека она услышала, как Тонио снова начал пролог, пытаясь перекрыть гул и шиканье разъяренной публики.

Корри задыхалась. Сердце бешено колотилось. Ее втолкнули в толпу паяцев, переминавшихся с ноги на ногу за кулисами. Она ощутила запах грима и пота, увидела, как бледны лица под яркими красками, заметила полные страха глаза. Да, им есть чего бояться – они играют с огнем. Только она словно окаменела. И нашла в себе силы улыбнуться Канио, своему «мужу»:

– Ни пуха ни пера…

Именно это Корри всегда говорила матери перед выступлением. Глаза Канио удивленно сощурились. Пусть они враги на сцене, но тут, за кулисами, – товарищи по несчастью. Вместе выплывут или утонут.

«Итак, мы начинаем!»

Корри оказалась на сцене, и яркий, нестерпимо резкий свет ударил в лицо. Она попыталась вспомнить уроки Бейера, на которых он говорил о необходимости заполнить звуком не только сцену, но и огромный зал. Слава Богу, до первого речитатива Недды есть время освоиться. Доски оказались шершавыми и почему-то теплыми, но для Недды, побывавшей на десятках маленьких сельских площадей вроде этой, ощущение было привычным. Как она устала от постоянных попреков мужа! Как жаждет любви и счастья с милым Сильвио! Он где-то неподалеку, в темноте, последняя возможность уйти от Канио… О, если бы это сбылось!

Корри—Недда бросила испуганный взгляд на Канио, чувствуя выжидательный интерес публики. Она привлекла их внимание своими распущенными волосами, босыми ногами – весьма необычный вид для певицы! И теперь они, точно римляне в цирке, ждут ее триумфа или провала.

– Волшебство начинается, Арлекин, – прошептала она чуть слышно, позволяя себе отдаться магии, одновременно уносимая, словно волной, своим возбуждением. Это мгновение принадлежит не ей, а им, тем, что сидят в зале, жаждущим страсти, смеха и трагедий, когда голос Корри, пусть всего на два часа, станет их собственным…

«Звените, колокола…

Солнце клонится к западу.

Звените, колокола…

Мир сияет светом и любовью.

Звените, колокола».

Канио с улыбкой кивнул Корри, покидая сцену вместе с другими певцами. Она успела заметить, как он отчаянно замигал, желая ей удачи.

И она осталась одна. Оркестр сыграл вступление к арии. Девушка выжидала. Она должна начать медленно, утолить жажду прекрасной музыкой. Корри стояла неподвижно, кося глазом за кулисы.

Первые фразы речитатива:

«О, как горят его глаза! Я боюсь в них посмотреть – а вдруг он прочитает мои тайные мысли!»

Корри вздрогнула.

«Что будет, если это чудовище застанет нас вдвоем!»

В полной тишине она пыталась выразить отчаяние и ужас, донести до зрителей всю меру своего одиночества и тоски. Сейчас она была не только Неддой, но и собой, Корри Модена, которой посчастливилось попасть туда, где ей больше всего на свете хотелось быть. Она закрыла глаза и передернула плечами, охваченная невыразимым восторгом. Узкий луч подсветки озарял ее лицо. Куда-то подавались зима, горечь и разочарование, хотя бы на миг, хотя бы на час.

«Как блещет солнце в небе полуденном…»

Чудесные грезы и печаль о несбыточном звенели в этом прекрасном голосе. Она скорее почувствовала, чем услышала пронесшийся по рядам шепоток, единодушный вздох восхищения. Она сумела заворожить их, теперь главное не разорвать нить, протянувшуюся от нее к замершим в ожидании людям.

Корри повернулась так стремительно, что взметнулись юбки.

«Как кличут птицы в синей вышине!» Она простерла руку, помедлила, замерла… Взгляд устремился поверх рампы в затемненный зал. Она пела о том, чего не бывает на свете, о том, что звало, манило и пугало. Неужели где-то, в дальней дали, нет любви, нет радости, всего того, что видится людям по ночам?!

Их манит сон о крае отдаленном,

О радости в неведомой стране.

Неведомая страна. Все напрасно.

Все зря. Им никогда туда не попасть.

Голос оборвался рыданием. Из мрака к ней вернулось гулкое эхо – общий полустон. Зрители, как и она, знают, что будет впереди.

Не удержать их, вольных и певучих.

Они стремят над зеленью полей,

Сквозь жгучий зной и грозовые тучи

В полет к мечте несбыточной своей.

Зал, словно потрясенный, что еще кто-то знает их тайну, замер.

«Мы станем грезить вместе, – говорил голос. – Предадимся мечте с яростью обреченных. Потому что именно в этом заключается смысл жизни. Мечтать, страдать, умереть».

И внезапно, будто вода, прорвавшая плотину, на сцену хлынул поток восторженных воплей, бессловесный восхищенный рев, заглушивший оркестр, заглушивший все на свете, кроме тревожного биения сердца Корри. Он нарастал, как шум моря, как крик заблудившегося в чаще человека. Шторм, лавина, ураган… И все же среди всеобщего волнения Корри ясно услышала пронзительный зов трубы.

– Ессо tutto, – повторяла она снова и снова. – Все кончено. Все кончено. Все…

И девушка, глядя в безликую пустоту, поняла, что с этой минуты ее жизнь никогда больше не будет прежней. Она стала их голосом, их зеркальным отражением, принадлежала им душой и телом.

Корри протянула руки и склонила голову. Не надо слов. Ессо tutto. Ничего не осталось ни для вас, ни для меня. Оказывается, мы не чужие, между нами нет ни расстояния, ни пропасти. Смотрите: под этой кружевной блузкой бьется кровоточащее сердце.

За кулисами Корри уже ожидал месье Бейер, серьезный, сосредоточенный. Он не промолвил ни слова, да в этом и не было необходимости. Оба понимали, что сегодняшней ночью свершится чудо. Позже люди будут вспоминать об этом спектакле с восторгом и изумлением, а сама певица – с гордостью и ностальгией. Даже просто стать свидетелем такого события было огромной честью.

Только очутившись в гримерной, Корри поняла, что вся трясется. Бейер усадил ее, отослал любопытных из комнаты.

– Возьми, – велел он, протягивая ей маленький стаканчик с ледяной водой. – Выпей это, но больше ничего. А вы… – Он обернулся к костюмерше Камиллы, стоявшей с открытым ртом. – Немедленно помогите мадам одеться ко второму акту.

И перед тем как исчезнуть, сжал ладонями влажные от пота щеки Корри, громко чмокнул ее в макушку:

– Моя Коломбина!

Глава 16

– Это я, дорогая.

– Слушаю, – с едва заметным холодком отозвалась Бланш.

Гай невольно улыбнулся. Жених не должен видеться с невестой наедине накануне свадьбы. Такова традиция. Скромность и стыдливость – украшение новобрачной. Но не только они. Недаром в Шамони самолетом доставлены огромные корзины белых лилий. Для белейшего из белых бракосочетаний. Ведь что может быть белее Шамони в разгар зимнего сезона? Бланш со своей обычной деловитостью распорядилась, кажется, даже о снегопадах: по крайней мере если верить прогнозу, так оно и будет. В этом нет сомнения – Бланш, как прекрасно знал Гай, всегда добивалась своего.

Он крепче сжал телефонную трубку, снова взглянул на синий листок бумаги и наконец решился.

– Извини, – вкрадчиво начал он, стараясь ничем не выдать обуревавших его чувств. – Я не смогу сопровождать тебя сегодня вечером к Сен-Эвремонам.

– Понятно. – Льдинки зазвенели еще громче. – Но мы уже приняли приглашение. Неприлично в последнюю минуту отказываться.

– Неужели? – спокойно осведомился Гай. Снова последовала пауза.

– Воспитанные люди так себя не ведут.

Глаза Гая сузились, но голос не изменился.

– Прости, дорогая Бланш, – с иронией произнес он. – Ты лучше других знаешь, что я никогда не претендовал на это звание.

– Значит, тебя не переубедить.

– Совершенно верно.

Странно, но стоило лишь произнести эти слова, как огромная тяжесть, гнувшая его к земле все это время, свалилась с плеч.

– Но что я скажу Сен-Эвремонам?

Бланш все-таки смирилась с неизбежным – холодный прагматизм никогда ей не изменял. Теперь Гай нуждался в ее хладнокровии, уважении к его потребности в одиночестве куда больше, чем прежде: как же иначе навсегда изгнать воспоминания о серебряном свете, наполнившем воздух сиянием и теплом, которое заставляет забыть о времени, одиночестве и отчаянии.

Та, другая, исчезла. Да и существовала ли она вообще? Возможно, лишь в его воображении.

– Передай… передай, что у меня срочное дело.

Гай положил трубку, сунул синий листок в бумажник, отыскал паспорт и схватил со спинки кресла зимнее пальто. Больше ничего не надо. Это не деловая поездка. Нет нужды в багаже.

– «Порше» готов, месье.

– Спасибо.

Гай решительно шагнул к порогу, спустился по промерзшим ступенькам, не в силах думать ни о чем, кроме предстоящего путешествия. Он едва успевает. Времени в обрез.

Он взглянул на серое небо, закрытое низко нависшими серыми тучами. Скоро пойдет снег.

Ледяной ветер набросился на него, как голодный волк на жертву. Гай сел за руль и захлопнул дверцу. В окне замаячило недоуменное лицо Гастона.

– Я вам не понадоблюсь, месье?

– Только не сегодня. – Гай включил зажигание, и мотор тихо заурчал. – Дорога длинная, а я и так опаздываю.

Но он доберется до места. Шоссе, проложенные среди бескрайних белых равнин Мер де Глясе, широкие и ровные. И если горные дороги не замело, он успеет оказаться на границе до следующего снегопада. Немного опоздает, возможно, но это уже не важно. Десять долгих лет он ждал этого часа…

– Минуту, мадам… все!

Костюмерша воткнула последнюю шпильку в волосы Корри, забранные под сеточку, и, удовлетворенно вздохнув, отступила.

Корри медленно, осторожно встала с табурета и придирчиво вгляделась в свое отражение. Костюм был новый, сшитый специально к ее дебюту по настоянию Бейера. Что ни говори, но это не рядовой спектакль, а праздничное представление, вызывающее всеобщий интерес, поскольку главную партию поет новая певица, так неожиданно появившаяся на оперном небосклоне. Недаром корреспондент «Коррьере делла сера», поспешно присланный газетой в неапольский театр к последнему акту, назвал ее «тревожащей, дерзкой, необычной». И в конце репортажа бросил вызов не только любителям оперы, но и самой Корри:

– На горизонте восходит новое светило. Сегодня в неапольском «Театро Сан-Карло» я слышал песню будущего.

Корри вздрогнула. Она до сих пор не могла поверить тому, что все это произошло после нескольких коротких выступлений в Неаполе. На следующее утро она услышала, что Камилла прервала турне и отправилась в Осло, приняв новое, гораздо более выгодное предложение. Никто этому не удивился. Вся труппа безмолвно наблюдала за шумным отъездом дивы, ухитрившейся вложить в сборы тот самый трагизм, которого ей так не хватало на сцене. Но остальное – статьи в газетах, цветы от поклонников, бесчисленные предложения, звонки агентов, просьбы дать интервью – было таким неожиданным, что по-прежнему казалось сном.

Однако сегодня ее, вероятно, бесцеремонно разбудят. Потому что она выйдет на сцену «Ла Скала», самого ненавидимого, самого вожделенного, самого блестящего оперного театра. Суда в последней инстанции. Сколько репутаций навсегда погибло или было создано в этих стенах! Легенда гласила, что если певица сорвется на высокой ноте, вся галерка споет арию правильно или освищет неудачницу.

Но как они примут ее Коломбину?

Костюм Корри был обманчиво простым – бархат на шелковой основе глубокого сине-фиолетового цвета, точно в тон ее глазам, затканный тонкой серебряной нитью. Театральный художник предложил сначала золото, но девушка настояла на своем.

– Почему? – удивился тот. – Золото – это так эффектно.

– Согласна. Но серебро более… утонченно.

Это была ее тайна, дань тому, что она узнала от Гая де Шардонне о жизни, любви и потерях. Но правильный ли выбор сделала Корри?

Сейчас, глядя в зеркало, она видела хрупкий цветок, клонившийся на ветру тонкий стебелек, розовато-лиловые анемоны под серебристо-серыми оливами, лунный свет, играющий на поверхности морской воды, и поняла, что Гай был бы доволен.

– Вы прекрасны, мадам, – прошептала костюмерша, вернув Корри к действительности.

– Надеюсь.

Она нерешительно коснулась волос. Спрятанные под серебряной сеткой, они скользили, как сотни крошечных живых существ. Сама Корри едва узнала себя. Незнакомка с огромными, светящимися фиолетовыми глазами на белом лице. Руки совсем ледяные.

Только одно может ее согреть.

Девушка поспешила на сцену и припала глазом к дырочке в занавесе. Огни были притушены, но блеск бриллиантов наполнял зал фосфоресцирующим светом. Сегодня здесь были министры и иностранные дипломаты, светские люди и знаменитости, миллионеры и их усыпанные драгоценностями жены. В президентской ложе восседал сам глава государства с супругой. Но взгляд Корри был устремлен к первому ряду партера. Элегантные костюмы, выжидающие лица… Все места были заняты. Все, кроме одного.

Корри отшатнулась, как от удара. Только не это! Она была так уверена… Но до начала осталось минут десять. Времени почти нет.

Корри закрыла глаза, моля Бога, чтобы Арлекин был здесь. Чуда не случилось. Лишь какая-то дама небрежно бросила на спинку меховой палантин, блестевший от нерастаявшего снега.

Корри не знала, сколько простояла здесь, ожидая и вопреки всему – надеясь. Только первые аккорды увертюры и чья-то рука, лихорадочно дергавшая ее за рукав, отрезвили девушку.

– В чем дело? Что-то стряслось?

– Ничего.

Корри сверхъестественным усилием воли заставила себя отойти. На ногах, казалось, висли пудовые кандалы. Все вокруг внезапно стало тусклым и безжизненным. Действительно, что она тут делает? Всего несколько минут назад сегодняшний дебют казался самым важным на свете, но теперь Корри даже не могла понять, почему так считала. Какой смысл во всем этом, если единственный друг, знавший ее, как себя, не счел нужным приехать? О Арлекин…

Корри, как механическая кукла, покорно направилась к тому месту, откуда должна была выйти на сцену, и прислонилась к стене, слушая пролог Тонио с ужасающим сознанием нереальности происходящего. Все здесь так отличалось от Неаполя! Из прежнего состава остался только Эдмундо, певший партию Канио, но он сам чересчур нервничал, чтобы уделить ей внимание. Корри чувствовала бездонную пустоту внутри. Как холодно. Как ей холодно! Что, если ее молниеносный успех – всего лишь игра случая? В Неаполе другая публика – страстная, увлекающаяся, легко поддающаяся драматическим эффектам. Но сегодняшние зрители – богатые, привилегированные, взыскательные миланцы, готовые осудить певицу за малейшую ошибку, – слишком много блестящих исполнителей они слышали и остались равнодушными. Так как она, неопытный новичок, сумеет тронуть их сердца? Только безумец может надеяться на такое.

В этот миг она словно окаменела. Даже оркестр играл куда выразительнее, чем в Неаполе. Удастся ли ей перекрыть музыку? На репетициях это давалось без всякого труда, но все знают, как обманчива акустика пустого зала. И что всего хуже… она совершенно не помнила партитуру.

Но какая теперь разница? Уже через несколько часов ее успех или провал не будет иметь значения. Публика жаждет развлечься. Корри может сейчас сбежать из театра, навсегда скрыться, и никто этого не заметит.

Корри, двигаясь точно лунатик, вышла на свет огней рампы. Зрители оставались в темноте, хотя она каждым нервом чувствовала их присутствие, ощущала издевательски-равнодушную пустоту единственного незанятого места в первом ряду партера. Пустоту, словно бросавшую ей в лицо:

– Тебе нечего сказать о любви, мне и без того известно все. Любовь – просто иллюзия, игра, спектакль с ярким освещением и красивыми костюмами, но тем не менее все равно ложь, которая не длится долго. Немного веселья, танцев, и сцена погружается в темноту.

Но музыка звала ее, манила, врывалась в сознание, поднимала над терзаниями и муками. Корри немного оттаяла. Музыка всегда была верным товарищем, первой любовью. И теперь ее не покинула. Корри многим обязана давно усопшему неаполитанскому композитору за ту радость, которую он ей принес, пикники с шоколадом, материнский смех.

Девушка отчаянно ухватилась за эту мысль, как утопающий за соломинку. Черт возьми, она не сдастся! Мать всегда красила губы помадой, перед тем как выйти на улицу, на случай, если вдруг повстречает Аристотеля Онассиса. Считайте это притворством или комедиантством, она же называла это «показать себя с лучшей стороны». Несчастная любовь, нарушенные обещания – все это пустяки. Корри может петь, и этого у нее никто не отнимет.

А эти, в ложах и партере… меха, бриллианты и дорогие наряды. Пусть они не готовы ее принять… пока. Но она найдет к ним дорогу. И какой бы трудной ни была эта задача, Корри заворожит их, потрясет, заставит смеяться и плакать, изменить жизнь, спастись или погибнуть. Это ее работа, для которой она рождена.

Слушайте же!

Серый «порше» гигантской птицей несся сквозь зимнюю тьму. Гай с тревогой замечал, как быстро бежит время и как резко ухудшилась погода. Он включил радио. Обильный снег завалил горные дороги. Их успели очистить, но прогнозы были самые неутешительные.

Гай покачал головой. Плохие новости, но ему все равно. Он пробьется во что бы то ни стало. Казалось, судьба всю жизнь исподволь подводила его именно к этому моменту, жестокому конфликту с обстоятельствами. Больше никаких сделок. Ничто, даже катастрофа, не остановит его на этот раз.

Гая переполняло бешеное возбуждение, и он почти не обращал внимания на то, что с увеличением высоты видимость сильно ухудшилась. Снег бил в лобовое стекло, пока Гай медленно поднимался по бесконечному серпантину, прижимаясь к скалам, стараясь держаться подальше от зияющей пропасти, освещенной лишь редкими огоньками лыжных курортов или зимних домиков. К счастью, на дороге было очень мало машин. Огни «порше» выхватывали из темноты белый ад в крутящихся снежных вихрях. На самой вершине видимость пропала, и мир сжался до узкой линии дороги.

На итальянской границе таможенник в сером форменном пальто, согнувшись почти вдвое под напором ветра, пропустил Гая без досмотра. Переехав границу, он остановился у придорожного ресторана. Огромное, ярко освещенное здание оказалось пустым, хотя было всего лишь начало девятого. Бармен обрадовался нежданному обществу. Он стоял, защищенный своей стойкой, будто крепостной стеной, решительно отвернувшись от бушующего за окнами бурана и включив радио на полную громкость, чтобы заглушить вой ветра. Гай выпил чашку обжигающего кофе и собирался уже выйти, но тут его внимание привлек голос комментатора.

– Что это?

– Трансляция из «Ла Скала», месье, – ответил бармен с сильным итальянским акцентом. – Начнется через несколько минут. А пока они дают интервью с одной из певиц.

– С которой?

Бармен, поняв, что встретил родственную душу, еще одного поклонника оперы, совсем размяк:

– Вы любите оперу, месье? Я тоже.

И, показав на разгул стихии за окном, объяснил просто, но очень серьезно:

– Вот это напоминает о том, что все мы смертны. А в такую ночь музыка точно жаркое пламя.

– А певица? – напомнил Гай, едва скрывая нетерпение.

Бармен пожал плечами:

– Впервые слышу. Юное дарование. Все только и твердят о ней. – Он поджал губы. – Правда, это еще не значит, что она умеет петь.

– А что она говорит? – жадно спросил Гай, проклиная свое незнание итальянского.

– Да ничего нового. Дескать, всегда хотела петь. Когда-то ей помог советами и поддержкой верный друг, и когда она выходит на сцену, поет только для него.

– А сегодняшний спектакль? Нет, не говорите, я, кажется, знаю. – Гай извлек из бумажника листок. Дата, время, место. – «Паяцы».

Бармен перегнулся через стойку, сгорая от любопытства узнать, почему его единственный посетитель ухмыляется, как мальчишка.

– Ах, месье, – с легкой завистью улыбнулся он. – Вам повезло.

– Это верно, – кивнул Гай. – Очень повезло. Бармен взглянул на большие хромированные часы над стойкой.

– Но, месье, вам надо поторопиться или пропустите самое главное.

Гай поспешно затянул пояс пальто и допил горький кофе. Слаще он в жизни ничего не пробовал. И на этот раз не пропустит самое главное.

Мысль об этом согревала его в дороге. Он включил радио и настроился на Милан. Музыка наполнила салон, отгоняя тьму, заглушая рокот мотора и вой бурана. Сегодня они будут вместе. И если он опоздает, она подождет. Единственный друг. Негасимая звезда. Его Коломбина.

Спуск с горы всегда намного страшнее подъема. Именно в этот момент усталый водитель забывает об опасности и, опьянев от облегчения, мчится навстречу смерти.

У Гая не осталось ни малейшего шанса. Увидев перед собой светящиеся фары, он не колеблясь повернул руль и в наступившей тишине мгновенно почувствовал, что машина сорвалась с дороги. Водоворот тьмы засосал его, и Гай неожиданно понял, что все-таки проиграл партию.

Но прежде чем машина упала на острые скалы, Гай торжествующе улыбнулся. Он оказался прав. Стоило ждать столько лет, чтобы услышать ее. Все вокруг звенело этим тревожащим душу голосом. Коломбина начала петь, как поет мать – ребенку, любовница – возлюбленному, с нежностью и тоской, которые проникли сквозь равнодушие и горечь разочарований и коснулись его сердца.

…Они покорны ее властному призыву,

Но тщетно жаждут обрести в кругу земли

Ту синеву, разлив красот счастливых,

Которые лишь манят издали.

Перед тем как Гая окончательно поглотил мрак, у него мелькнула мысль, что он по крайней мере не зря прожил свою жизнь. «Никто не знает, – подумал он горделиво, – но она поет для меня».

– Сегодня было, как в Неаполе? – спросила Корри, падая в объятия Карла Бейера. За занавесом бушевала настоящая буря, но девушка не могла понять, ярость это или признание.

– Нет. – Лицо Карла было бледным и осунувшимся. – Хуже. Гораздо хуже. И лучше… лучше, чем ты способна себе представить. Никогда не слышал такую Недду. Ты навеки испортила партию. Больше никто не сумеет исполнить ее так, как ты.

Его слова доносились до Корри будто издалека! Неужели Карл прав? Трудно сказать. Сейчас она слишком измучена и чуть жива.

– Не верю. – Она ничего не помнила, ничего не чувствовала, измотанная до крайности. – Вы просто меня утешаете.

Дирижер покачал головой и открыл дверь ее гримерной. Костюмерша склонилась над приемником. Лицо сияло гордостью собственницы. Комментатор взахлеб рассказывал о сегодняшнем спектакле. Его едва было слышно за ревом ценителей оперы, которые отказывались покидать зал.

– Потрясающе… потрясающе… Все, что писали об исполнительнице неапольские газеты, оказалось правдой! Я бы даже сказал, что они не воздали ей должное. Не припомню, когда был так тронут, так изумлен. Мисс Модена – это истинная Недда. Со своего места в ложе я вижу, как обозреватели уже бросились передавать репортажи, чтобы успеть попасть в утренний выпуск. Понимаю их нетерпение. Нынешняя премьера – великий праздник. То, чему мы были восхищенными свидетелями, – событие, столь же редкое, сколь и прекрасное. Рождение новой сверкающей звезды…

Корри закрыла глаза. Она все еще не вышла из образа и подсознательно ожидала, когда взмах дирижерской палочки вновь оживит ее. Месье Бейер прав: в Неаполе все было иначе. На сей раз она пела потому, что заставила себя, истратив на это всю энергию до последней капли.

Но тут восторженный лепет комментатора прервал другой голос. Деловитый, резкий, чуть нетерпеливый.

– Приносим свои извинения за то, что прервали трансляцию из «Ла Скала», поскольку считаем необходимым срочно предупредить водителей, оказавшихся на шоссе между французской границей и Лугано. Там произошла серьезная автокатастрофа. Грузовик едва не столкнулся с легковой машиной. Водитель грузовика не пострадал, но второй водитель, синьор Гай де Шардонне, известный французский предприниматель, отправлен в Женевский госпиталь. Степень полученных им повреждений еще не установлена…

Корри застыла. Казалось, прошла вечность, прежде чем она осознала сказанное диктором. Возможно, она просто не расслышала имя? Нет… слишком велико совпадение. Это он.

Девушка ошеломленно уставилась на приемник. Сообщение снова сменилось передачей из театра. Комментатор почти визжал от восхищения:

– Через несколько минут занавес вновь поднимется. Чем удивит нас следующий, последний акт? Публика наэлектризована и не может дождаться окончания антракта…

Панегирик продолжался, но Корри уже ничего не слышала и, к удивлению костюмерши, порывисто вскочила:

– Послушай, Мартина. Найди мне месье Бейера. Скорее.

Женщина с ужасом уставилась на Корри:

– Но, мадам, ваш костюм… волосы… Осталось пять минут.

– Знаю. – Корри изо всех сил старалась сохранить спокойствие. – Поспеши.

Глава 17

Зал возбужденно гудел. Последние зрители поспешно рассаживались по местам. Антракт кончался. Вот-вот поднимется занавес. Лица горели, глаза блестели предвкушением чуда. Люстры медленно погасли, но оркестр молчал. Тяжелый занавес чуть раздвинулся, и на сцене появился седовласый человек в черном фраке. Посвященные узнали в нем Карла Бейера, дирижера, открывшего новый талант.

– Синьоры!

Тихий голос с легким австрийским акцентом мгновенно приковал внимание театралов. Бейер помолчал, дожидаясь, пока тишина установится до самой галерки.

– Вы слышали Недду и Коломбину. Представляю вам мадам Модена.

Общий ошеломленный вздох был ему ответом. Люди вставали с мест, вытягивали шеи, пытаясь понять, что происходит. Неужели эта необыкновенная женщина собирается нарушить вековые законы и традиции?!

Вперед выступила певица… или сама Коломбина, в театральном костюме, грациозная и неуловимая, но знакомая, как лицо на старинном портрете. Она вся сияла и переливалась, словно весенний закат, но ничто не могло затмить магнетизма этих огромных невероятно скорбных глаз. Она покачала головой, чтобы остановить лавину аплодисментов. Месье Бейер незаметно скрылся.

Зрители и певица долго смотрели друг на друга.

– Жаль, что я не вижу вас, – раздался чистый ясный голос Корри.

И будто по волшебству свет в зале зажегся. Женщина на сцене улыбнулась. Публика затаила дыхание.

– Уже лучше. – Певица трогательно-умоляюще протянула вперед руки: – Мне нужно сказать вам кое-что важное. Я сегодня не буду петь.

Наступившее ошеломленное молчание прервал рев ярости, разочарования, смущения, бешенства. Корри ждала, одинокая маленькая Коломбина в блестящем платье. Только гордо вскинутый подбородок выдавал, как она нервничает. Девушка снова подняла руку. Люди, пораженные собственным взрывом, жаждущие утешения, мгновенно смолкли.

– Теперь я объясню вам почему. – Корри вздохнула и снова улыбнулась. – Позвольте сказать, что петь гораздо легче, чем говорить. Так трудно найти нужные слова! Но ведь теперь у нас есть нечто общее, верно? Поэтому я чувствую, что вы поймете. – Она на миг остановилась и подняла лицо к прожектору. – Знаете… Io amo.

Она сказала эти два слова на красочном неаполитанском диалекте. Такое простое, откровенное признание: «Я люблю». И все же она сумела высказать неизмеримо большее.

– Я живу, дышу этой любовью. И только поэтому вы собрались здесь, и я пою для вас. Это суть самой жизни.

Люди начали перешептываться, на этот раз снисходительно и понимающе. Женщины с полными слез глазами поворачивались к своим спутникам.

«Мы тоже были молоды когда-то, – казалось, говорили они, – ты ведь не забыл, милый? Ах, какое время, какое чудесное время…»

Корри выпрямилась. Лицо стало суровым.

– Но мой любимый… – Она запнулась, но тут же взяла себя в руки. – Он попал в беду и нуждается во мне. Сейчас. И важнее этого ничего быть не может. Поэтому я должна быть рядом.

Тревога, звучавшая в ее голосе, передалась слушателям. Кажется, в зале не было ни одного человека, который не посочувствовал бы несчастной девушке.

– Я могла бы трусливо сбежать, ничего никому не сказав, но считаю, что вы должны знать все. Поймите и простите меня.

Какое-то мгновение все молчали. Потом зрители, все как один, встали с мест, оглушительно аплодируя, что-то восторженно крича. С балконов и лож на сцену посыпался дождь цветов – розы, гвоздики, орхидеи. Корри пораженно уставилась на яркий ковер, потом подняла орхидею и заткнула за корсаж.

– Не знаю, когда мы увидимся в следующий раз, друзья мои.

И хотя по щекам ползли слезы, ее улыбка была такой ослепительной, что затмила даже свет прожектора. Корри выступила вперед, широко раскинула руки, как будто желая обнять весь зал:

– Недда сегодня не умрет!

– Доктор Юбермейер! – панически взвизгнул регистратор приемного отделения.

Хирург, недовольно хмурясь, остановился. Добропорядочный законопослушный швейцарец всем своим существом яростно протестовал против столь грубого нарушения больничного распорядка.

– Что вы здесь делаете? Почему оставили свое место?

Служащий испуганно оглянулся.

– Я не виноват, герр Юбермейер… это посетительница.

– Посетительница?

Доктор с трудом скрыл удивление. Непонятно, как она оказалась здесь этой зимней полночью, когда все дороги по обеим сторонам Альп безнадежно завалены снегом, а воздушные рейсы отменены. Даже подступы к больнице, несмотря на постоянные усилия санитаров и водителей снегоуборочных машин, были занесены.

– Да, доктор. Говорит, что приехала к пациенту из пятьдесят первой.

Юбермейер помрачнел еще больше.

– К месье де Шардонне? Но, кажется, я категорически запретил доступ посторонних в эту палату. Вы что, не поняли?

– Да, доктор, я именно так и сказал, только она и слушать ничего не желает. Заявила, что, если я ее не пропущу, она поднимется сама и найдет его. Я едва убедил даму подождать в приемном отделении, пока отыщу вас.

– Прекрасно. – Юбермейер тяжело вздохнул. – Передайте, что я иду.

Молодой человек снова оглянулся и вытаращил глаза от удивления:

– Поздно, доктор. Она уже здесь. Врач перехватил его взгляд и понял причину столь откровенного ужаса. По коридору решительно шагала самая необыкновенная женщина, которую ему когда-либо приходилось видеть, с головы до ног закутанная в длинный черный плащ. Если бы не снег, сверкавший на плечах и капюшоне, ее можно было бы принять за призрак. Под плащом переливалось серебро, так неуместно ярко блестевшее в беспощадном свете больничных ламп.

– Вы и есть лечащий врач?

– Да, мадемуазель. С кем имею честь?

Он так сурово смотрел на нее, что Корри едва не спасовала. Она почти не держалась на ногах после неоконченного спектакля и долгого кошмарного путешествия из Милана к подножию Альп сквозь буран. Но сейчас не время сдаваться. Она должна видеть Гая, быть рядом с ним! Корри чувствовала его присутствие каждым нервом, каждой клеточкой тела. Но здесь, в этом мертвенно-холодном месте с голыми стенами, нескончаемой лентой серого пола, каталками на резиновых колесах и фигурами в белых халатах, никто ничего не хотел ей говорить.

– Я? – аристократически-надменно переспросила она, пытаясь говорить как можно убедительнее. Только бы не сорваться! Сейчас она играет самую трудную в своей жизни роль. – Я Бланш де Шардонне.

– Вот как? – Лицо доктора моментально просияло. – Вам следовало сразу назвать себя. В таком случае никакие меры предосторожности нельзя назвать лишними. – Он неожиданно замялся; брови снова сошлись на переносице. – Но насколько я понял из нашего разговора, аэропорты закрыты по метеоусловиям, и раньше завтрашнего дня вы не смогли бы сюда добраться!

– Я прилетела частным самолетом, – быстро нашлась Корри.

Доктор с сомнением оглядел ее наряд.

– Видите ли, когда вы звонили, я была на маскараде, и конечно, не стала тратить время на переодевание. А сейчас…

Прежде чем доктор успел запротестовать, девушка пригвоздила его к месту властным взглядом.

– Могу я видеть своего жениха?

– Разумеется.

Немного смягчившись, доктор лично провел Корри по лабиринту коридоров, освещенных зеленоватыми флуоресцентными лампами.

– Примите мои соболезнования. Я слышал, что на завтра была назначена свадьба.

Завтра? Корри обрадовалась, что лицо наполовину скрыто капюшоном. Она не знала, не представляла… и возможно, пришла слишком поздно.

Когда доктор остановился перед белой дверью с маленьким стеклянным окошечком, сердце Корри болезненно сжалось.

– Пожалуйста, скажите… – Ее горло так пересохло, что слова давались с трудом. – Как он?

– С нашего последнего разговора почти ничего не изменилось. – Он перевел дыхание, но эта крошечная пауза показалась Корри вечностью. – Как вы уже знаете, физически он не пострадал. Синяки, ушибы, ссадины – ничего серьезного. Счастье, что его нашли почти сразу. В машине было включено радио, и спасатели сумели быстро определить место падения. Еще час-другой – и он попросту замерз бы.

Корри глубоко прерывисто вздохнула:

– Значит, он поправится?

Доктор снова поколебался:

– Будем надеяться. Но, видите ли, некоторые симптомы… скажем так, довольно тревожны. Нет никаких признаков повреждения головного мозга, но когда месье де Шардонне привезли сюда, он был в состоянии сильного нервного возбуждения. Утверждал, что он вовсе не Гай де Шардонне, а когда ему предложили провести ночь в госпитале, под наблюдением врачей, очень расстроился. По какой-то причине он решительно настаивал на том, чтобы продолжать путешествие. В конце концов пришлось ввести ему транквилизатор. – Хирург развел руками и добавил: – Горы – ничего не попишешь. Когда светит солнце, люди считают, что попали в страну чудес. Но в снег и метель…

– Вы правы, доктор.

Наконец дверь открылась. Там, на постели, лежал Гай, молчаливый и неподвижный. И дышал так неглубоко, что грудь едва вздымалась. Одна рука покоилась поверх простыни.

– Мадемуазель де Шардонне, – укоризненно заметил врач. – Поймите, риск внести инфекцию… микробы…

Но, увидев разъяренное лицо Корри, отшатнулся.

– Доктор Юбермейер, – прошипела она, – убирайтесь!

Хирург моргнул и, к своему изумлению, обнаружил, что стоит в коридоре перед закрытой дверью.

Выпроводив врача, Корри метнулась к кровати и уткнулась лицом в ладонь Гая. Как она могла оставить его! Пусть он не любит ее, пусть остается равнодушен, для девушки сейчас не существовало ничего, кроме темноволосой головы на подушке, кроме тепла его тела.

Однако он даже не шевельнулся, а простыни были совсем не смяты, будто Гая положили в гроб.

– Очнись, дорогой, я здесь.

Она сжала его пальцы, но действие лекарства еще не кончилось, и Гай не открыл глаз. Что же заставило его с риском для жизни отправиться в это безумное путешествие? Она почти не знает его, а времени так мало… Ведь утром, как только начнут летать самолеты, здесь появится Бланш. Будет сидеть у его постели, ухаживать, свяжет невидимыми узами чувства вины и благодарности, и Корри снова придется уйти навсегда.

Если только не…

В голове обозначились робкие наметки плана, невероятно дерзкого, непростительно смелого, и девушка почувствовала, как ослабела при этой крамольной мысли.

Неужели она отважится? Корри еще раз посмотрела на Гая и поняла, что на этот вопрос существует только один ответ. Теперь она не станет советоваться ни с кем, кроме собственного сердца. И пусть она до этой минуты никогда ничего ни у кого не украла! Что ни говори, а когда-то надо попробовать! Иначе жизнь просто не имеет смысла.

Глава 18

Все, что ей нужно, – один день. Один взятый взаймы, украденный день.

Корри плотнее закуталась в плащ, прислушиваясь к мерному перестуку колес. Напротив нее на узкой вагонной полке мирно спал Гай. Ночник бросал на его лицо синеватые блики. Корри охватила буйная, неукротимая радость. В бескрайней снежной пустыне это единственное место, где никто их не найдет. Где они могут побыть наедине. Доктор Юбермейер напрасно пытался переубедить Корри. Как невеста Гая и к тому же кузина и, следовательно, ближайшая родственница, девушка имела на него все права. Она, даже не задумываясь, поставила под заявлением о выписке имя Бланш де Шардонне и потребовала, чтобы машина «скорой помощи» отвезла их на станцию. В кого она превратилась! Лгунья, самозванка, а теперь еще и похитительница. Но ей все равно. Она любит Гая.

Этот день принадлежит только ей, и с каждым перестуком колес прошлое отступает все дальше.

Корри сунула руку в карман плаща и извлекла оттуда тщательно надписанный конверт, стоивший ей нескольких мгновений невыразимого страха. Она была уже у двери, наблюдая, как санитары везут Гая к машине, когда за спиной раздался крик:

– Мадемуазель де Шардонне! Подождите!

Душа Корри ушла в пятки. Неужели Бланш снова позвонила? Или сейчас потребуют показать документы?

Девушке пришлось призвать на помощь все самообладание, чтобы спокойно повернуться и с высокомерным удивлением взглянуть на регистратора, который сунул ей в руку конверт:

– Здесь вещи месье де Шардонне, мадемуазель. Все, что мы нашли в его карманах.

Корри снова расписалась в какой-то бумаге дрожащей от облегчения рукой, и минуту спустя они уже были на пути в Лугано. Теперь, немного придя в себя, она осторожно высыпала содержимое конверта на ладонь, чувствуя себя кем-то вроде археолога-первооткрывателя. Какой он на самом деле, Гай де Шардонне?

Внутри почти ничего не было: часы, мирно тикавшие в ожидании пробуждения хозяина, паспорт, бумажник и ключи. Корри нежно погладила обложку паспорта. Странички были покрыты штампами виз. Европа, Ближний Восток, Южная Америка… целый мир, знакомый ему и неведомый Корри. Но ничего. Когда-нибудь они объездят весь свет. Когда-нибудь.

На фотографии Гай был строгим, неулыбчивым, как полагается на официальных снимках. Он ужасно фотогеничен!

Бумажник Корри не открыла, зато с наслаждением взвесила на руке каждый ключ. Часть его жизни, все двери, которые он открывает. Этот – от дома в Париже, этот от «порше», а этот, старомодный и истертый, – от комнаты в башне.

– Как вы смеете?!

Сильные пальцы сомкнулись на ее плече. Корри так перепугалась, что все уронила.

– Это мое. Немедленно отдайте.

Гай! Лицо искажено гневом, глаза горят яростным огнем.

Корри поспешно нашарила в полумраке вещи. Ее трясло от нервного возбуждения. Ну почему она вечно предстает перед ним в самом невыгодном свете?

Она молча протянула ему все, что удалось собрать. Очевидно, он еще не пришел в себя окончательно и поэтому узнал Корри только сейчас. Узнал и потрясенно отшатнулся:

– Ты?!

Несколько бесконечных мгновений они смотрели друг на друга. Во взгляде Гая мелькнули сомнение, гнев и, наконец, ранившее больше всего презрение.

– Ну разумеется! Как же я сразу не догадался, – пренебрежительно бросил он и быстро, но тщательно проверил, все ли на месте в бумажнике.

Сердце сжалось от боли. Уж лучше бы он ее ударил! Корри неожиданно вспомнила их первую встречу. Уже тогда Гай показался ей самым безжалостным, самым жестоким и равнодушным человеком в мире. И теперь… ясно, что ничто не изменилось. Несмотря на все, что было между ними, он по-прежнему не доверял и не доверяет ей.

Внезапно пережитое, невероятная усталость и напряжение последних дней навалились на нее. Такого приема Корри не ожидала. Все было хуже, гораздо хуже, чем она себе представляла. Как быть? Что сказать? Она рискнула всем, чтобы спасти его, но теперь поняла, что он вовсе не желал никакого спасения.

Несколько минут назад, перебирая ключи, Корри гадала, как признаться Гаю в своей любви. Теперь, с глазами полными слез, вне себя от горечи и разочарования, девушка выпалила:

– Гай де Шардонне, я тебя ненавижу!

– Это твое личное дело, – спокойно ответил он, не поднимая головы. Кажется, Корри вообще для него не существовала. Он снова перебирал содержимое бумажника, будто потерял что-то очень важное.

– Ты не это ищешь?

Корри подняла с пола клочок бумаги и, несмотря на полумрак, успела заметить несколько цифр, что-то вроде шифра: 31. 20.30.А7. Она не поняла, что это, да и не важно. Теперь ничто не имеет смысла.

Корри вежливо, как незнакомому попутчику, вручила ему записку. Их пальцы даже не соприкоснулись.

– Спасибо.

Гай взял бумажку бережно, словно это было любовное послание, а не строчка из ничего не значащих чисел, и спрятал в бумажник. Потом взглянул на часы и тихо, бешено выругался:

– Где моя одежда?

Корри молча показала на вешалку. Гай, мгновенно позабыв о ней, отвернулся и начал одеваться.

– Что ты делаешь?

Девушка с тревогой заметила, что он слегка покачнулся. Да Гай просто не понимает, где находится!

– А как по-твоему? Ухожу, конечно, – решительно бросил Гай. Он не желает и минуты находиться в ее обществе!

Сердце Корри упало. Что она натворила?

В ушах снова зазвучали слова доктора Юбермейера. Какое неотложное дело могло погнать мужчину сквозь снег и метель? Только…

– Боюсь, ты не сможешь выйти отсюда раньше, чем через пять часов.

Гай зловеще прищурился:

– Почему?

– Потому что ты в поезде. Это экспресс. Следующая остановка через пять часов.

– Что?!

Гай схватился за верхнюю полку, чтобы не упасть. Очевидно, в нем боролись гнев, смущение и неверие. Он огляделся и, кажется, впервые понял, где оказался. Почти рухнув на нижнюю полку, он сжал руками виски.

– Прости, – выдавила Корри, чувствуя себя последней идиоткой. Гай не ответил. В купе воцарилась мертвая тишина. Наконец отчаявшаяся девушка не выдержала: – Она очень красива?

Гай поднял голову. Бледное как мел лицо. В устремленных на Корри глазах какая-то странная тоска.

– Больше чем красива. Добрая, мудрая и… любящая.

«Не то, что ты». Слова прозвенели так громко, будто были произнесены вслух.

– Твой идеал женщины.

Корри замутило. Казалось, кровь по капельке вытекала из ее ставшего невесомым тела.

– Значит, ты ее нашел.

– Возможно.

Он скривил губы и отвернулся.

– Пять часов, говоришь?

– Да.

Гай ничего не ответил, просто бросился на полку лицом к стене.

Корри продолжала сидеть, тупо прислушиваясь к стуку колес. Он не может дождаться, пока избавится от нее! Она думала, что поезд – лучшее для них убежище, но для Гая он стал тюрьмой.

Колеса пожирали милю за милей; издевательское эхо преследовало Корри:

«Добрая, мудрая любящая… Не то, что ты. Не то, что ты. Не то, что ты».

«Но я могла быть такой, – мучительно размышляла Корри. – Если бы ты дал мне шанс».

Ни одного шанса. Ни малейшего.

Корри судорожно стянула края плаща, чувствуя, что в жизни больше не согреется. Гай так близко, что она слышит его дыхание и, если протянет руку, коснется плеча, и все же они далеки, как никогда. Едва поезд остановится, Гай навеки исчезнет из ее жизни. Он влюблен, это ясно без всяких слов. Та, другая женщина, его мечта, кто она? Наверное, настоящая колдунья, иначе как ей удалось украсть сердце Гая, а она, Корри, которая любила его так сильно, что ныла душа, осталась ни с чем? Странная записка… Может, именно в ней кроется тайна? Некий волшебный амулет, химическая формула любви?

Цифры поплыли перед ее уставшими глазами. Что они означают? Шифрованное послание, секретный пароль, пропуск в мир, из которого она изгнана?

И Корри с мучительной тоской вспомнила об Арлекине. Когда-то у нее был собственный мир, теперь разрушенный и уничтоженный. Где он, ее верный друг? Если бы только место, оставленное ему, не оказалось пустым, если бы он сдержал обещание, все могло быть иначе. Даже сейчас она видела этот зияющий провал в цепочке кресел – партер, ряд А – первый. Седьмое место…

Ослепительно-яркая, раскаленная добела стрела пронзила ее насквозь. Корри вскочила. А7. Последний элемент в формуле. Неужто совпадение?

Девушка нахмурилась, заставляя работать измученный мозг. Безумная догадка… но как насчет остального? 31 – вчерашнее число. Возможно… А 20.30? Какие-то размеры?

Надежда начала таять. Это ничего не означает… Нет, неправда! Двадцать четыре часа! 20.30, континентальное время! 8.30 вечера в Англии! Начало спектакля!

Так просто…

Корри пьяно пошатнулась, и не только из-за толчков поезда. В голове взрывались разноцветные вспышки. Все вокруг, казалось, растворяется, исчезает лишь затем, чтобы трансформироваться и явиться в новой необычной форме, иных очертаниях, точно Корри, сама того не ведая, всю жизнь смотрела сквозь треснувшее стекло, искажавшее пейзаж за окном, и теперь кто-то внезапным ударом вышиб осколки, впустив свежий воздух, и солнечный свет, и запах свежескошенной травы. Впервые мир предстал перед ней в своих истинных красках.

А7. Заранее заказанное место. О, если бы она знала раньше! Единственный человек, который видел ее насквозь, такой, какая она есть на самом деле. Без притворства, обманов и бутафорских ухищрений. Она представила его, юношу на пустынном берегу. Он смотрел на море. Корри мысленно позвала его, и он оглянулся. Цветные кусочки пластмассы в калейдоскопе сложились в узор. Она наконец увидела его лицо.

Корри протянула руку и не дыша коснулась плеча Гая.

«Больше я не стану скрываться, – решила она. – Ведь Гай – моя вторая половина».

Гай медленно, нехотя повернул голову. Но, должно быть, прочел что-то в ее глазах, потому что встревоженно спросил:

– Что случилось?

– Я только сейчас поняла кое-что.

Девушка нерешительно замолчала. Слова… Как хрупка и ненадежна цепь, которая связывает их с Гаем, и все же достаточно прочна, чтобы удержать земной шар.

– Помнишь ту загадку, про вечность? Думаю, я нашла ответ. Слушай.

Корри прикрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Что, если произнесенные вслух секретная формула, магический пароль потеряют силу?

– Тридцать первое, двадцать тридцать, А7.

Гай долго безмолвно смотрел на нее. Потом схватил за плечи. Глаза его пылали. Она ощутила, как ее собственные наполняются непролитыми слезами.

– Кто ты?

Корри подняла руку, отстегнула плащ и отбросила в сторону. А вместе с ним многочисленные маски, притворство и ложь, горечь и скрытность, обман и ложную гордость. Все ушло, растаяло, как прошлогодний снег. Серебристо-синее платье наполняло купе таинственным сиянием, словно полное звезд ночное небо. Корри стояла перед Гаем, смущенная и счастливая:

– Я Коломбина.

– Я была ужасной? – прошептала она много позже, устаиваясь поудобнее у него на груди. Они едва умещались на узкой полке. Подол бархатной юбки волочился по полу, но Корри уже ничего не замечала.

– Невыносимой. – Он обвел пальцем очертания ее лица, так нежно, будто боялся, что Корри в любой момент исчезнет. – Такая отчужденная, замкнутая, уверенная в себе… Я никогда не мог понять, что ты думаешь, что чувствуешь. Откуда мне было знать, что в теле прелестной, пресыщенной, утонченной женщины скрывается душа наивной девочки, моей Коломбины, которая любит курорты в межсезонье, собак с хвостами колечком, старых дам в туалетах цвета «розовый шокирующий», разрозненный фарфор и открытые окна.

– А откуда мне было знать, что в столе того номера в «Савое» хранятся мои письма?

– Что еще из того, чем я владел, стоило защищать так свирепо?

– А эта Коломба… я ужасно ревновала! И думала: никто не будет любить меня так, ни один человек.

– А что, по-твоему, я испытывал, когда ты удрала из Биаррица?

– Но мне пришлось! Я была уверена, что ты не захочешь жить в бедности!

– А сейчас?

– О, сейчас, все по-другому, – твердо заявила Корри. – Я почти знаменита и скоро стану зарабатывать столько, что хватит на нас двоих. Не волнуйся, теперь ты достроишь свои фабрики. Я понимаю, как много они для тебя значат.

Гай чуть приподнялся, сжал ладонями ее лицо и поцеловал:

– Корри… Коломбина, моя обожаемая Коломбина!

Корри вырвалась из его объятий и подозрительно прищурилась. Гай ответил ей чуть насмешливым взглядом. Что он задумал?

– Хм-м-м, – фыркнула она. – Корыстная любовь? И все только потому, что толстый бумажник перешел в мои руки?

Гай, откинув голову, громко рассмеялся. Корри недоуменно уставилась на него. Наконец Гаю удалось немного успокоиться. Но его слова удивили ее еще больше.

– Бедная Бланш, – едва выговорил он, вытирая глаза. – Может, она и классическая красавица, но до сих пор живет прошлым. И не понимает, что просто владеть богатством – еще не все. Надо уметь им распорядиться. Деньги должны работать, иначе попросту иссякнут. Вот почему все эти годы я делал вложения не в недвижимость, а в людей. Теперь у меня своя консалтинговая фирма, и дела идут неплохо. Так что бедность мне не грозит. У Бланш, конечно, куча денег, зато у меня доступ к миллиардам.

– Собственная компания? – воскликнула Корри, заинтересованно и в то же время возмущенно. Что сталось с ее деревенским мальчишкой, милым невинным Арлекином? Довольно неприятно узнать, что те двое, которых ты любишь, на самом деле – один и тот же человек! Теперь все окончательно запуталось и стало с ног на голову. – Как она называется?

– А как, по-твоему?

Гай спокойно выдержал разъяренный взгляд девушки, очевидно, наслаждаясь ее гневом.

– Подумай сама, она держится на плаву только благодаря сообразительности ее служащих, она маленькая и увертливая, ловкая, как акробат… словом… «Арлекин».

– Что?! – негодующе взвизгнула Корри. – Хочешь сказать, что все это время я переписывалась с фирмой? И ты, конечно, диктовал письма секретарше? Бизнесмены вечно раздают подчиненным поручения, а сами не делают ничего.

– Не совсем так, конечно. – Он снова поцеловал ее, и голова Корри пошла кругом. – Выйдешь за меня замуж?

– Не могу. Ты слишком богат.

– Только на бумаге, – заверил Гай. Прикосновение его губ к нежному местечку за ушком убеждало лучше любых доводов.

– Ничего не получится, – пробормотала Корри, совершенно потеряв способность мыслить связно. – Твои фабрики, моя карьера…

– Можно все чередовать. – Он слегка подул ей на затылок. – Гибкий график – это очень модно. И весьма эффективно. Максимальный оборот капитала, минимальные затраты. Полгода твои, полгода – мои. Совсем как у бога Плутона и его пленницы жены.

– Очень забавно, – надулась Корри. – Но не романтично. Было куда интереснее, когда ты писал обо мне в третьем лице. Как это… «Каждый раз при виде ее я теряю дар речи».

Гай опустил голову, а когда вновь повернулся к ней, лицо было сосредоточенным, жестким, почти злым.

– О, если бы ты могла представить, – хрипло прошептал он. В темноте его глаза сияли почти неземным светом. – Помнишь Биарриц?

Корри кивнула, боясь вымолвить слово.

– Стоило мне взглянуть в твои глаза, как я увидел… вечное лето, мечту, такую манящую, что сердце замирало. Знаешь, они такого же оттенка, как та темно-синяя линия, где море сливается с небом. Если бы вечность имела цвет, это был бы цвет твоих глаз. Тогда я думал, что если бы мне было дано смотреться в них без конца, я сумел бы забыть все, даже презрение к самому себе. Потом я потерял тебя, но не оставлял поиски. Ведь я побывал у самого горизонта и не желал возвращаться на берег. Я мечтал о тебе так часто, так долго…

Корри задохнулась – так велика была любовь, переполнявшая ее. Окружающее исчезло. Осталась единственная реальность – его лицо, его глаза, смотревшие с такой нежностью, что ей хотелось плакать.

– Но сейчас… сейчас я знаю, что мечты сбываются. Новый, неизведанный континент скрывался за этой темно-синей линией горизонта, а я и не подозревал. Рай, земля обетованная. Теперь я могу оказаться там вместе с тобой, мой маленький Колумб. Впервые в жизни я свободен! Я любил тебя еще до того, как встретил, влюбился, как только увидел, и буду любить до смертного часа. Потому что в твоих глазах горизонт.

Он потянулся к ней неуклюже, словно слепой. Корри растаяла в его объятиях. Они беспомощно цеплялись друг за друга – ее голова на его плече, его лицо в ее волосах.

– Подожди, – вспомнил Гай. – У меня есть кое-что для тебя.

Корри почувствовала, как дрожат его руки, коснувшиеся ее обнаженной шеи. Гай чуть отодвинулся. Корри опустила глаза. На тонкой золотой цепочке висел маленький белый камешек в форме сердца.

– Ты хранил его все это время?

– Да. – Голос Гая прервался. – Ты унесла мое сердце. И я пытался сберечь что-то, принадлежащее тебе.

Корри осторожно коснулась камешка. Она сохранит его навсегда. Это самый дорогой подарок из всех, что ей дарил Гай.

– Но у меня тоже есть что-то для тебя.

– Не надо, – улыбнулся Гай. – Все, что мне необходимо, – здесь, в этом купе.

– Но это особый дар.

Она выскользнула из его объятий и подошла к окну. Слабый свет пробивался сквозь парусиновые занавески.

– Мое наследство. Приданое. Я бы потеряла его много лет назад, не будь тебя. Ты свято хранил его все эти тяжелые мрачные годы, как драгоценное сокровище, как жемчужину в морской раковине, пока я не стала достаточно сильной, чтобы самой его удержать. И теперь я разделю его с тобой, любовь моя. Мой тайный клад воспоминаний и надежд, золото и бирюзу, перламутр… мимозу, лаванду и запах тимьяна, светлячков, пляшущих под абрикосовой луной, соловья в оливах, мой сон о Ривьере. – Она нетерпеливо показала на занавеси: – Не собираешься раздвинуть их?

Гай шагнул вперед, и Корри застыла, охваченная внезапным сомнением. Полюбит ли он эти места? Что, если все поблекло, бирюзовое небо выцвело, а светлячки разучились танцевать?

– Сейчас? – прошептал Гай. В глазах его светилась такая же надежда, и в эту минуту Корри окончательно поняла, что счастье близко, рядом, такое же теплое и сладкое, как апельсин, сорванный прямо с дерева. Оно здесь, приветливо светится оранжевым фонариком под темными листьями. Все, что необходимо, – протянуть руку, и оно упадет в ладонь.

– Сейчас.

Их пальцы встретились, и страхи бесследно исчезли. Нет, она не прежняя, ее Ривьера. Все будет лучше и ярче, чем в самых безумных мечтах, потому что теперь их есть с кем разделить.

Гай привлек ее к себе, потянулся к окну.

И над новым, ослепительно прекрасным миром медленно, торжественно поднялся занавес.

1

Дерьмо! (фр.)

2

Английский поэт (1572—1631)

3

Адвокат высшего ранга, имеющий право выступать в суде.

4

Баленсьяга Кристобаль (1895—1972) – испанский кутюрье. Новатор в области женской моды.

5

Дорогая (фр).

6

Комедия окончена! (ит.)

7

Английский авантюрист (1554—1618).

8

Рай (фр.)

9

Нищие.

10

Вторник на масленой неделе, католический праздник.

11

В древнегреческих трагедиях затруднительные положения часто решались богами, спускавшимися с Олимпа на сцену при помощи специального механизма.

12

Довольно, перестань (фр.).

13

Ты идешь? (фр.)

14

Здесь: содержанка, любовница, шлюха, блудница.

15

Древнегреческий миф. Пандора из любопытства открыла ящик, где хранились все беды и болезни, с тех пор разлетевшиеся по свету.

16

Опера французского композитора Массне.

17

Голубка (ит.)

18

Это ты, Гай? (фр.)