От Лизы Маренко - секретарши своего заместителя - потребовал отчет, что и как произошло с Мирой. Неделю назад всего - подумать только, неделю назад, пока сам он любовался розово-золотыми восходами и багрово-оранжевыми закатами на острове - как бишь его? Испарилось название, прошлое растаяло, растворилось, осталось жуткое настоящее. Нарочно он пошел на эту пытку пригласил Лизу в кабинет, усадил в кресло для посетителей, попросил рассказать, что же случилось в воскресенье на подмосковном озере, как Мира там оказалась - не такие уж они закадычные подруги, Мира с Лизой, друг друга скорее недолюбливают...
      Лиза заранее подготовила щадящий вариант - с пропусками и умолчаниями. Но присутствия Бориса в компании утаить никак бы не удалось, пришлось его упомянуть. О ссоре супругов Дорфман, конечно, ни слова. В милицейском протоколе не сказано, что они проясняли отношения и разгоряченная жена после небольшой, как бы шутливой, потасовки побежала по берегу, спасаясь от разгневанного мужа, и прыгнула в воду, а тот, покричав ей вслед, чтобы возвращалась немедленно, повернулся, раздосадованный, спиной к озеру и отправился к машине, на которой прибыла вся компания. В протоколе об этом сказано скупо, в трех строках, однако Борис упомянут...
      - Как это он там с вами оказался? - хмуро спросил директор, явно подозревая Лизу в пособничестве Борису, - Они же разошлись с Мирой, даже и не встречались.
      - Ну прям, разошлись-разбежались, - возразила базарным тоном оскорбленная Лиза, и тут же пожалела. Сказанное следовало смягчить, и немедленно.
      - Бориса мой приятель пригласил, Гриша, - соврала она, - Они же знакомы, вы помните? Гриша Бориса к себе на работу устроил, когда затеял этот свой бизнес с аргентинцами...
      Лизин знакомый и вправду организовал совместное предприятие с неким аргентинцем, а проще говоря - с одним своим родственником, уехавшем лет двадцать назад на историческую родину, то бишь в Израиль. Уехал - как умер, сгинул, ни единой весточки. И вдруг вынырнул из небытия, в Аргентине объявился, здоров и благополучен, готов торговать в России мясом и разными там консервами и колбасами. Бестолковый, не любящий работать Борис Дорфман деловым людям пришелся не ко двору, бизнес остался сугубо семейным. Мира тогда расстроилась всерьез, обиделась - но не сдалась: принялась за своего шефа как следует, не шутя.
      Ничего этого Юрий Анатольевич не знал, ему и знать не подобало. Однако слово - не воробей, и некстати вырвавшиеся Лизины слова не остались незамеченными.
      - Мне известно, что вы недолюбливали Миру, - брюзгливо произнес директор, не поднимая глаз на собеседницу, - Она сама мне не раз говорила. Нет, не жаловалась - просто говорила. Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Прошу только - честно ответьте. Теперь это уж и не имеет значения, но мне необходимо знать...
      Лиза насторожилась: странный заход.
      - О чем вы, Юрий Анатольевич?
      - Это вы сообщили моей жене, что я собираюсь поехать на Сейшельские острова вместе с Мирой? У меня было такое намерение, и Мира, в простоте душевной, могла вам об этом сказать. Ведь она, несмотря ни на что, считала вас своей подругой...
      - Я? Да мне-то зачем? - ахнула Лиза, - Ну сами посудите, с какой стати я бы стала вас выдавать?
      - А кому "зачем" кроме вас? - мягко так, но убежденно возразил директор, - Немножко навредить, счеты с Мирой свести. Ведь вы в обиде на неё были, правда? И не предполагали, какие могут быть последствия...
      Ну, такое стерпеть Лиза при всем желании не могла. На что намекает старый козел, бабник чертов? Она, Лиза, обиделась, что рыжая поганка отбила у неё вот этого... Да нужен ты мне!
      Юрий Анатольевич по-прежнему, склонив низко голову, смотрел в стол и на свою удачу не мог наблюдать бурю негодования, вызванную его вопросом.
      - "Последствия" - это что: смерть Миры? Или в вашем семействе раздрай? - голос Лизы аж заскрипел от полноты чувств, - Мне почем знать, кто вашей супруге позвонил, но скорее всего сама Мира и позвонила, она на такие штуки большая мастерица была. Вот она-то последствия просчитывала. Фотографию помните или совсем уж все позабыли?
      - Откуда вы... - начал было директор и смутился. Понятно, откуда Лиза знает про ту злосчастную фотографию, это уж точно Мира рассказала. Подарила глупенькая ему свою фотографию, немножко слишком откровенную, он носил её в записной книжке - кто ж знал, что она выскользнет и Тамара обнаружит её на полу? Бедная девочка за голову схватилась, когда услышала эту историю теперь жди скандала! Но посчастливилось тамарины подозрения вмиг тогда рассеять. Тут же в передней лежал научный журнал, накануне принесенный из институтской библиотеки. Юрию Анатольевичу удался небрежный тон:
      - Из журнала выпала. Студент какой-нибудь любовался вместо того, чтобы лекцию слушать.
      - Чем тут любоваться? - брезгливо сказала Тамара, выбрасывая снимок вместе с мусором в ведро. Не узнала, слава Богу, мужнину секретаршу, а может, сочла за лучшее не узнать. Хитрила, прикидывалась, это за ней водилось последнее время, не верил он ей... Но тогда обошлось.
      - Она же всю дорогу норовила вас с женой поссорить, - продолжала между тем неугомонная Лиза, - А вы и не знали, да?
      - Поссорить? - машинально повторил директор, - Вот что, Лиза, забудьте наш разговор. Сожалею, что начал его. Все это действительно не имеет значения.
      Лиза вылетела, хлопнув напоследок дверью, оставив директора в неподдельной печали. Зачем все это? Ничего теперь не изменишь. Но как могла его девочка оказаться в подобной компании? Завистница эта сварливая, бывший муж. Еще и любовник завистницы - дюжий малый, с виду туповатый, типичный мясник, хотя вроде и с высшим инженерным образованием. Заезжал как-то за Лизой на "мерседесе" и попался Юрию Анатольевичу на глаза... Мясом из Аргентины торгует... Эт-ти люди и девочка его наивная, хотела как лучше, скучала, наверно, одна в воскресенье, вот и согласилась на дурацкий пикник. Лиза, конечно, и уговорила, такая уговорит...
      Юрий Анатольевич отогнал некстати явившееся воспоминание: он сам и Лиза вдвоем вот в этом самом кабинете. Какой-то вечер был в институте, музыка, вино... Это случилось всего однажды и, кажется, они не понравились друг другу, что-то такое сказала она тогда обидное: солдатский, мол, секс, наспех...
      А вышли из кабинета - тут как раз Мирочка. Заскочила взять из своего стола какую-нибудь пудру-помаду.. Глаза удивленные, круглые:
      - Ой, извините, я не знала... Чудный вечер, правда?
      И умчалась. Лиза прищурилась ей вслед:
      - Как же, не знала. Специально следила, проныра...
      Нет, не доставили они тогда друг другу радости, а вот Мирины распахнутые, искренние светло-карие глаза затронули что-то в душе. Никакая она не проныра, Лиза просто зло на ней сорвала...
      И скоро, очень скоро... Через неделю, наверно, никак не больше.
      ...Приехав в институт раньше обычного, Юрий Анатольевич застал в своем кабинете Миру. Стоя на стуле, она вся тянулась вверх и никак, ну никак не доставала до висевшего под самым потолком кашпо, из которого исходили бесконечные зеленые плети, вились прихотливо по стенам, вдоль оконной рамы. Юрий Анатольевич никак не мог запомнить название этого растения, однако оно ему нравилось, потому что придавало казенному помещению уют и даже интим, сообщало некую чувственность.
      Итак, он увидел поднявшуюся на цыпочки миниатюрную свою секретаршу, её сброшенные на пол туфли, напрягшиеся икры и даже крепкую маленькую попку, обтянутую белыми трусиками - короткая юбка от неимоверного усилия дотянуться до цветочного горшка задралась высоко вверх, - и поднятую, голую до плеча руку с пластмассовой красной лейкой. Мира, заметив вошедшего директора, испуганно ахнула, переступила ногами, попав одной ступней на край стула, стул под ней покачнулся - и Юрий Анатольевич подхватил её, уже падающую. Цепкие руки обхватили его шею, вода из лейки хлынула за шиворот но не охладила, вовсе нет: ах как неосторожно, как неосторожно! Дверь не то что не заперта была - даже не прикрыта, когда директор поспешно усаживал свою сотрудницу на высокий подоконник, стягивал белые трусики, расстегивал молнию на брюках. Но бог любви Амур милостив оказался к ним, успели. Все успели до появления коллег - и отдышаться, и в порядок себя привести.
      Вот как оно случилось и повторялось много-много раз в другое время суток, в других местах и обстоятельствах...
      Юрий Анатольевич отправился к своему заместителю, невыносимо было проходить мимо опустевшего стола в приемной... Договорились об отпуске директор побудет на даче, давно собирался сесть за свою книгу, все сроки вышли... Петр Сергеевич передал постоянно действующее приглашение от жены: в любую минуту, как грустно станет, когда захочешь просто так, всегда рады. Смотрел сочувственно:
      - Зоя о тебе беспокоится, ты знаешь, как она к Тамаре...
      - Спасибо ей. И тебе. Вы - друзья...
      ...Юрий Анатольевич не раз уже опросил дворовых старух, облазил окрестные чердаки и подвалы, надеясь отыскать Мариетту. На его "кис-кис" то и дело выглядывала из какого-нибудь лаза встревоженная кошачья морда, но все не та. Зашел однажды в диспетчерскую, расположенную в соседнем доме, а там на полу блюдечко с чем-то засохшим, селедочная голова на обрывке газеты. Оказалось, здесь кот живет - уличный, просто приблудился.
      - Хотите - возьмите, - предложила пожилая тетка-диспетчерша, - В семье, известно, и коту лучше.
      Юрий Анатольевич только рукой махнул: какая у него теперь семья! Тетка напомнила: рядом с диспетчерской есть подвал, там раньше столярная мастерская располагалась, а теперь вроде он необитаемый. Загляните на всякий случай.
      ...Вниз уходила длинная, теряющаяся во тьме лестница, попасть на неё мешала основательная металлическая решетка. Замка, впрочем, не было, в петли продета толстая проволока и замотана. Юрий Анатольевич без особого труда проволоку размотал, отворил решетку и начал осторожно спускаться по выщербленным ступенькам - всего на пять или шесть спустился, когда сверху кто-то произнес нараспев:
      - Здра-авствуйте, господин! А я-то вас жду, а я-то вас ищу, да никак все не достану. Важная вы птица, господин, - все на машине с водилой. И не подойдешь...
      Испуганно обернувшись, увидел Юрий Анатольевич в дверном проеме силуэт: мужчина небольшого роста, лицо против света неразличимо.
      - А зачем ко мне подходить? Вы кто? - спросил он, хотя и сам догадался: подсказало ухнувшее вниз сердце.
      - А никто в пальто, - натужно весело отозвался незнакомец, - Вы ж меня помните прекрасно, чего спрашивать?
      - Ну и чего вам от меня надо?
      - Денег, уважаемый, денег. Продешевил я малость. Работа чисто сделана, сами знаете... Супруга ваша без пересадки на тот свет попала, ей там лучше, небось, чем здесь. И вам хорошо... Одному мне не везет.
      Глумится, подонок. И я у него в руках - мелькнуло в смятенных мыслях неловко, вполоборота стоявшего на ступеньках Юрия Анатольевича. Никто не поверит, что это просто был пьяный разговор со случайным собеседником, в грязной вокзальной закусочной. Заказное убийство припишут - и ничего не докажешь...
      Но и эти безумные, обрывочные мысли отлетели, когда заметил он в руке незнакомца нож - а может, и показалось, будто лезвие блеснуло, поручится он бы не мог. Но дай он себе секунду на размышление - по-другому бы все вышло, и, может быть, он, а не подонок этот скатился бы по ступенькам в темную пропасть, и решетка бы лязгнула не под его рукой, а тот бы её закрыл... Секунды этой, слава Богу, не нашлось, не стал он дожидаться удара, бросился на противника первым, из самой невыгодной позиции - снизу. В два невероятных прыжка одолел разделявшее их пространство, вскрикнул дико, как кричат каратисты перед схваткой, - откуда что взялось, он и в юные-то годы никогда не дрался, не то чтобы восточными единоборствами заниматься. А тут, очутившись перед стоявшим наверху, продолжая движение, навалился всем своим весом, сшиб с ног, толкнул одной вытянутой вперед ладонью в грудь, а второй попал в невидимое лицо. Тот то ли растерялся, то ли в прямом смысле руки оказались коротки - но рухнул навзничь, стукнувшись затылком о бетонный пол - звук был такой, будто арбуз раскололся. Подстегнутый этим страшным звуком, Юрий Анатольевич рванулся вверх, перескочил через упавшего споткнулся об него, но удержался на ногах, и очутился на лестничной клетке возле распахнутой решетки.
      То, что он сделал потом, сам себе объяснить бы не смог, как, впрочем, и этот свой внезапно вырвавшийся из глотки вопль, и гигантский прыжок вверх по лестнице. Будто кто-то другой совершал за него эти не свойственные ему действия. Но и дальше тоже... Нагнувшись, Юрий Анатольевич без особого, как ему показалось, труда приподнял упавшего и резким движением сбросил вниз в подвал. Постоял, не разгибаясь, прислушиваясь, как медленно, но непрерывно пересчитывает ступени падающее тело - звук потерялся где-то в глубине, должно быть, у самого подножья лестницы. Наконец, выпрямился, подобрал с полу брошенную раньше проволоку, водрузил на место решетку и, стараясь не заглядывать в клубившуюся за ней тьму, аккуратно продел концы проволоки в петли отсутствующего замка и тщательно закрутил, замотал, привел все в прежний вид. А вслед за тем вышел в пустынный двор, пересек его и через несколько минут был уже дома...
      - Ну, как там безутешный вдовец? - осведомился следователь Пальников у красивой секретарши Лизы. Как-то так получилось, что они продолжали встречаться, то ли по ходу следствия, то ли просто так, по взаимной склонности, хотя, случалось, сильно друг друга рздражали. Лизина прямолинейность была из ряда вон, и Паша нередко задавал себе вопрос, смог бы он влюбиться в женщину, которая вечно норовит всю правду выложить. О тебе. О себе. О каждом.
      Всякий раз, выслушав беспощадно правдивую фразу вроде того, что, вот, мол, какая она, Лиза, дура, упустила Гришку, сидела бы сейчас в Аргентине, в Рио-де-Жанейро (в Буэнос-Айресе, мысленно поправил Паша), а не в этой пыльной и грязной дыре - российской столице, Павел говорил себе: конечно, дура, ещё и хамка, беспросветно темная, к тому же. Сейчас допьем кофе, мороженое доедим (другого угощения Лиза не признавала) - и по домам, и довольно с него. Но стоило дуре и хамке через пару дней позвонить - и он летел на рандеву, будто бабочка в огонь, и вопрос о том, может или не может он влюбиться в столь чуждое ему существо, снова повисал в воздухе. Да, красота - это страшная сила, как говаривала великая Фаина Раневская в старом-престаром фильме "Весна"... А Лиза в самом деле хороша была несказанно, напоминая всем обликом - те же безупречные черты и линии, нежные, будто восковые краски - юных японок, украшающих собою настенные календари. Только те кокетливы, манящи и загадочны, российская же их подружка этих достоинств начисто лишена. Взгляд ясных, великолепно от природы оттушеванных глаз не затуманится, не позовет безмолвно "иди ко мне", а ведь это умеют девушки куда менее красивые. И в улыбке никакой тайны - холодна и часто насмешлива, а уж откроет красавица рот, если, не дай Бог, разгневать, - святых выноси...
      Недаром же у Павла соперников нет - если не считать тех, что на его спутницу на улице оборачиваются. Но и его - единственного на данный момент вздыхателя (ему, впрочем, все ещё приходилось считать их отношения чисто деловыми) не слишком ценит эта Лиза, которой Бог будто в насмешку подарил внешность кинозвезды, а ум и характер малообразованной, не слишком интеллигентной подмосковной девчонки.
      Были и ещё несообразности, занимавшие Павла. Вот, к примеру, как это у простенькой курносой медсестры из местной больницы и угодившего в эту больницу с травмой строителя-лимитчика, сбежавшего в ридны Карпаты при известии, что ему предстоит стать отцом, уродилась эдакая красавица? Западенцы, впрочем, красивый народ...
      Одним словом, мысли молодого следователя безостановочно толклись на этом пятачке, чего бы, безусловно, не происходило, будь Лиза обычной, даже просто хорошенькой секретаршей. Но обычными, вполне даже вульгарными были только её манеры. Это Павел видел отчетливо, но устоять не сумел, хотя и сам себе не признался пока, что влюблен по уши.
      ...Сейчас они сидели на берегу озера - того самого, между прочим, в котором несколько недель назад утонула молодая женщина, едва не разбившая семью Станишевских. Странная это история, и Павел несказанно удивился, когда после очередной размолвки, вызванной неуместной Лизиной прямолинейностью, услышал в телефонной трубке знакомый голос, звучавший как обычно, лениво и небрежно:
      - Чего в Москве-то маяться в такую жару? Приезжай давай, я тебя на станции встречу, только не перепутай электричку, а то укатишь в Гжель.
      По правде сказать, Павел согласился бы и в том случае, если бы над Москвой разразилась снежная буря. А тут и впрямь Москва стала местом, неудобным для жизни: субботним вечером объявили завтрашние тридцать два тридцать четыре без осадков, и он поспешил с утра пораньше за город, на электричку ровно в семь тридцать с Казанского вокзала. Черт возьми, не каждого молодого человека встречает на подмосковной станции такая красотка!
      - Так это здесь произошло? - спросил Павел, не получив ответа на вопрос о безутешном вдовце. Лиза как раз, завернувшись в махровую простыню, стягивала с себя мокрый купальник, и эта процедура отвлекла обоих от предмета разговора. Но когда, наконец, махровая простыня упала на траву и обнаружилось, что Лиза не только мокрый купальник сняла, но и в сухой успела облачиться, слегка разочарованный молодой человек задал новый вопрос, так или иначе развивая тему:
      - Машина ваша где стояла? Покажи.
      - На том берегу, как раз напротив, - безучастно ответила Лиза, грызя травинку, - Туда подъезжать удобнее. А вдовец наш ничего, оклемался, вышел всего на один день и в отпуск отбыл, в Малаховку укатил, сказал - книгу напишет за лето.
      - Куда-а? Почему в Малаховку?
      - Там дача у него. Между прочим, эту дачу я ему сосватала.
      - Тоже мне - сватья... Откуда взялась дача?
      - А что такого? Матери моей подруга умерла, а сын её давно уже в Прибалтике живет, женился там. Так что дом пустой стоял - вернее, полдома, а на другой половине родственники какие-то.
      - Рассказывай, рассказывай, - подбодрил Паша, слыша по голосу, как угасает интерес рассказчицы к предмету разговора, - Как ты их познакомила?
      Померещилось что-то ему. Малаховка и Удельная рядом, две соседние станции, озеро одним концом в Малаховку упирается, а другим - в Удельную. Может, это и есть связующее звено между двумя смертями. Или даже между двумя убийствами. Твердит же старик Коньков, что непременно существует такое звено, только поискать... И потому следователь с любопытством стал слушать дальше, и на подробностях начал настаивать. Выходило так. Однажды Юрий Анатольевич Станишевский, директор, в присутствии своего заместителя и секретаря-референта этого заместителя, а именно Лизы высказался в пользу приобретения дачи поближе к Москве. Сослался на желание супруги. Всегда, мол, дачу снимали, а теперь ей загорелось свою завести. Якобы воля жены для него - директора - закон, любит этот дамский угодник пыль в глаза пустить... И как раз наследники мамашиной покойной подруги объявились сколько лет о них ни слуху, ни духу, а тут в. Прибалтике заварушка, русских без работы оставили, вот они и вспомнили про выморочное именьице, продать решили, чтобы перекантоваться в ожидании лучших времен.
      Лиза, услышав новость от матери, пересказала её директору, тот супруге, и она, Лиза, с их разрешения передала приезжим наследникам, опять же через мамашу, домашний телефон Станишевских. Вот и вся её роль, а то "сватья, сватья"..."
      Кстати, ей даже неизвестно, за сколько купили-продали. Но наверняка недорого. Мать говорила - родственники, занимавшие вторую половину дома, начали возникать, согласия на продажу не давали, дошло дело до суда, но занималась всем этим мадам...
      - Лизок, - задал Паша вроде бы не относящийся к пространному повествованию вопрос, - А все же как вы тогда на берегу располагались? Кто возле вас сидел, не припомнишь?
      - Припомню, чего ж? - согласилась Лиза, - Хотя народу много было, кто где... Пацанва сидела кучей, человек десять, ребята и девчонки. Матерились жутко, аж в воздухе висело, Борис к ним ещё подходил урезонивать. Дальше семейство с детишками - эти вообще слиняли, пересели на другую сторону, но неподалеку. Потом тетка с ребенком, дальше ещё две тетки, ещё компания, вроде нас, двое-надвое, машина у них красный жигуль, раньше нас приехали раньше и уехали, ещё до дождя.
      - До дождя - скатертью дорога. А эти две тетки - как они выглядели?
      - Старые, толстые. Да я их знаю - одна продавщица из овощного, другая - кассирша на станции. Чего ещё желаете узнать, господин следователь?
      - А та, с ребенком? Старая, молодая?
      - Эту я не разглядела, она спиной сидела, но и с тылу видно, что коровища.
      - А ребенок - мальчик, девочка? Возраст какой примерно?
      - Лет десяти мальчишка, чернявенький, глазастый. Все зыркал на нашу машину, как будто "мерседеса" не видал. - Лиза задумалась, припоминая, и добавила: - Лицо кавказской национальности. Или цыганенок. А тетка, между прочим, белесая. И не мать ему, это точно. Старовата. Чую, чую, где собака зарыта: киднэппинг, похищение ребенка. Глубоко роете, господин следователь!
      - Да ладно тебе, - вяло отбился раздосадованный Паша. В самом деле, человеку со стороны его вопросы кажутся дурацкими, чтобы большего не сказать. - Жарко стало, пошли ещё искупаемся?
      - А не страшно? У нас тут тонут, бывает...
      Лизин неуместный юмор определенно начал ему надоедать. Паша поднялся с особым шиком, не коснувшись руками травы, и направился к воде один, не оглядываясь: мол, хочешь - иди со мной, а не хочешь - как хочешь. Лиза предпочла остаться и он отправился в воду один, переплыл размашистыми саженками озеро и вылез на другой берег, более крутой - пришлось карабкаться вверх по осыпающемуся под ногами песку.
      Так вот где все это случилось. "Мерседес" стоял вероятно под теми деревьями. А где находились все эти люди? Подростки, напугавшие родителей с малыми детишками? Эти вполне могли охотиться за цепочкой. Боролись за побрякушку, невзначай утопили её нетрезвую хозяйку - долго ли? И сбежали, испугавшись содеянного. Стоит проверить. Далее - продавщица с железнодорожной кассиршей - пожалуй, отпадают. Белобрысая толстуха с чернявым, нездешнего вида мальчуганом - ну, вряд ли. Еще одна компания на машине - эти уехали ещё до того, как произошло несчастье... Невелик выбор, но ведь были и ещё какие-то люди, которых Лиза забыла или попросту не видала...
      Между тем, Лиза на той стороне тоже пошла купаться. Павел помахал ей призывно: плыви, мол, сюда. Но она то ли не заметила, то ли обиделась, а может, просто остерегалась заплывать далеко в этом несчастливом месте поплескалась возле самого берега и вернулась к оставленным вещам.
      Даже отсюда, издалека видно было, какая она вся ладная: тоненькая, длинноногая, держится прямо-прямо, как танцовщица. Сутуловатый, не больно складный Павел - правда, теннис и плавание помогли ему довести себя до приемлемых кондиций, - с первого взгляда оценил эту её стать: гордую посадку головы, легкую походку. Будто не грешную землю, а облака попирают небольшие, с высоким сводом ступни, и ноготки на пальцах такие круглые, умильные, чистые, ни один не искривлен, не изуродован. Положительно все в ней прекрасно - от выгнутых ресниц до этих самых ноготков, но характер! Господи, сущая мегера и язык как помело. Не злая, впрочем, - злых Павел не переносил... Чего он, собственно, хочет - розу без шипов? ... Ах, да черт с ними, с покойницами этими, пусть старик Станишевский сам разбирается. День нерабочий, и такая девушка пригласила, а он, как последний идиот, терзает её неуместным своим любопытством. И как ещё она его терпит, Пашку-дурачка? На другой берег зачем-то рванул, оставил её одну - вот перехватит её какой-нибудь резвый прохожий. Накликал, гляди-ка: один уже рядом с ней торчит, хвост распустил как павлин...
      Обратно Павел доплыл вдвое быстрее, не ленивыми саженками, а спорым, экономичным кролем, словно в бассейне, и, выбираясь на берег, успел услышать, как Лиза произносит отчетливо, адресуясь к плечистому блондину в роскошных белых шортах и нестерпимо яркой гавайской рубахе:
      - Отвали, кому говорят! Я на пляже не знакомлюсь, понял? Если не понял, объясняю подробно: пошел на...
      Вовсе уж непотребные слова, слетевшие с нежных уст, Павла не удивили. Крепко отбрила павлина. Моментально отчалил, услышав эту музыку сфер. Впрочем, может, ему просто не нравится, когда девушки матерятся...
      - Он что, приставал? Больно уж ты его сурово...
      - Пошли обедать, - не отвечая на вопрос, все ещё сварливым голосом сказала Лиза, с силой встряхивая полотенце, песок и сосновые иголки угодили Павлу прямо в физиономию, - Мать с утра борща наварила, а я голодная как пес.
      Возвращаясь в Москву в битком набитой электричке - воскресный вечер, ничего не поделаешь, - Павел курил в тамбуре и страдал от обжигающих воспоминаний о том, как целовался и даже обнимался с Лизой, лежа на клетчатом байковом одеяле в душном, насквозь прокаленном солнцем саду, где, кажется, и трава, и цветы и даже деревья устали и поникли от жары. Черт, разбитная вроде девочка, и замуж сходила, как прояснилось, дважды, а ведет себя будто девственница. Мадемуазель "все можно, а это нельзя". Много чего позволяет - но чуть он осмелеет, его шкодливые пальцы тут же перехватит её рука, и взгляд, слегка поплывший, становится ясным и трезвым. Добро бы ещё вела с ним любовную игру, манила и отталкивала - по опыту знал Павел этот старый, как мир, прием, к которому прибегают женщины, чтобы привязать мужика покрепче. Но тут все проще - не хочу и не желаю...
      - Лизок, а зачем это все? - сказал он, наконец, взяв себя в руки и поднимаясь с проклятого одеяла. - Интервал выдерживаешь? Мы же взрослые, умные, нам детсадик этот ни к чему...
      Лиза легко поднялась вслед за ним, отклонив предложенную помощь, и как-то ловко обойдя его, направилась к веранде. В наступающих сумерках видно было, как там, за освещенными стеклами Лизина мать накрывает на стол. Расставляет чашки, чайник принесла из кухни. Как ни в чем не бывало, пили чай с пирогами. По дороге на станцию - Лиза пошла проводить его до ближайшего перекрестка - Павел неожиданно для самого себя попросил у неё прощения. В самом деле - его любезно пригласили в гости: на борщ, на чаек, в дачную прохладу из душной Москвы, а он вообразил, будто заодно и в койку... Ему стало стыдно, он так и признался.
      - Ну и правильно, - засмеялась Лиза, - Правильно, что стыдно, - Она по-кошачьи потерлась щекой о его руку, легшую на её плечо, и эта мимолетная ласка взволновала его больше, чем все остальное, - Еще приедешь?
      - Если пригласишь...
      Вот об этом и вспоминал Павел, стоя, стиснутый со всех сторон в тамбуре. Теснота думать не мешала. Мысли его перекинулись на берег озера туда, где всего три недели назад расположилась среди других разомлевших от жары людей небольшая компания... Он нарисовал в своем воображении как бы выхваченную из неразличимой толпы группу. Вот эта блондинка с мальчиком. Как раз мальчик смазывает всю картину: откуда бы ему взяться? Может, у покойной Тамары Станишевской племянник какой-нибудь гостил? Надо бы спросить у её мужа. Впрочем, мало ли мальчишек на свете? Оставим его в уме, пойдем дальше...
      То, что Лиза её не узнала, это нормально. Одно дело - кавалерственная дама на людях: на юбилейном вечере, на приеме каком-нибудь или на презентации. К такому событию она готовится загодя, ей выглядеть необходимо. Тем более, рядом с импозантным, женолюбивым супругом. Парикмахерская, массаж, макияж, туалет заморский - и не из дешевого магазина, а хорошей фирмы. Косметика тоже дорогая, и парфюм. Дама живала за границей, обучилась и никакой подделки и самодеятельности в отношении своего вида не допустит.
      А на дачу, как известно, свозят старую мебель, черно-белые телевизоры, некомплектные сервизы - и сами хозяева позволяют себе расслабиться. Для дачи подойдет ситцевый сарафан, старая кофта, удобные разношенные туфли. Собираясь на озеро в жаркий день, кто ж станет заботиться о прическе, тем более о макияже? Стало быть, если Тамара Геннадьевна в тот день тоже была на озере - от её малаховской дачи минут двадцать ходу, столько же, сколько от лизиного дома в Удельной, - то вид у неё был самый натуральный, непритязательный: "вот мельница, она уж развалилась." Немудрено, что Лиза её не узнала. Ее и прочим взорам всегда предлагался экспортный вариант: высокие каблуки, подтянутый живот, стан закован в броню: грация или как там это...
      Павел же своими глазами видел: отросшие, с темными корнями волосы давно пора подсветлить, линялые джинсы, старая куртка с карманами на молнии - удобно рассовывать ключи, деньги, там же и пенсионное удостоверение нашлось. Кроссовки старые, рюкзачок - типично дачный вид, Лиза могла бы её и в электричке не узнать.
      А Тамара Геннадьевна Лизу, конечно, узнала - иначе и быть не могло, потому что молодая женщина в компании молодых людей не напялит на себя разное старье и не забудет навести красоту. Впрочем, Лизу вообще невозможно судить по общим меркам, её никогда ни с кем не спутаешь.
      Стало быть, Станишевская - если допустить, что это была она, непременно должна была узнать, и не только Лизу, но и её рыжую спутницу, тоже в своем роде заметную, несмотря на малый рост, особу.
      Потому супруга директора и села на траву, повернувшись спиной к честной компании: не хотела обращать на себя внимания, а послушать, между тем, не мешало, о чем судачат знакомые молодые бабенки, подчиненные мужа, одна из которых, как ей было, возможно, известно, возымела на него виды.
      Не исключено, правда, что она пока не в курсе. Пучок рыжих волос на расческе, забытая кем-то губная помада - никакое не доказательство, что именно Мира Дорфман побывала тайком в её доме. Может, мадам за двадцать с лишним лет совместного существования попривыкла к увлечениям муженька - он, кстати, моложе её лет на десять, - и согласилась смотреть сквозь пальцы, как он гарцует напоследок в свои "за пятьдесят". Кто их там разберет, эти пожилые супружеские пары, у них проблем не меньше, чем у молодых, только проблемы эти - другие... Взять хоть отца - после смерти жены одиночество до конца и его дней, справедливо ли это?