Глава 4

Театральный роман

Тем не менее через двадцать пять минут, весь в мыле, я стоял на «Театральной» с куцым букетиком гвоздик.

Так уж почему-то положено. Пускай ты ни разу не видел человека, которому предназначаются цветы. Пускай ты даже ненавидишь этого человека. Пускай тебе противно само упоминание его имени (я, конечно, не имею в виду Марину). Но букет пусть самых задрипанных цветов ты купить обязан. И наплевать, что ты, возможно, истратил на эти условности последние деньги, на которые с гораздо большим удовольствием купил бы пачку пельменей на ужин.

И вот я стою на «Театральной» и вдруг с ужасом понимаю, что не смогу вычленить Марину в толпе тоже чего-то ожидающих девиц. Простой я тут хоть год, все будет бесполезно – описание своей внешности Катькина подруга оставить не удосужилась. Впрочем, как и я. Сказала бы хоть, мол, дорогой Арсений, я буду держать в каждой руке по хозяйственной сумке. Так нет же…

Не подходить же, в самом деле, ко всем подряд с немыслимым и глупым вопросом прожженного ловеласа: «Девушка, вы не меня ждете?»

Станционный милиционер уже начал с подозрением поглядывать в мою сторону, как вдруг ко мне приблизилась особа в кашемировом пальто песочного цвета, тщательно оглядела меня и сказала вполголоса куда-то в сторону:

– По описанию сходится. Джинсы, куртка, туповатый взгляд… Да, это он!

Я огляделся. Особа была совершенно одна. Если, конечно, не считать многочисленных пассажиров метро, снующих взад-вперед по своим бестолковым делам.

– Простите, вас зовут не Арсений? – это уже явно относилось ко мне.

– Да, – согласился я. – А вы Марина.

– А вы догадливый, – перекрыл шум подошедшего поезда знакомый щебечущий голос.

– Ну что ж, пошли? – предложил я. – Скоро одиннадцать. Опоздаем.

– Да нет, что вы! Мы же идем не в обычный театр. А на МОШКАРЕВА! – Марина произнесла эту мало о чем говорящую мне фамилию таким тоном, словно ни на минуту не усомнилась в моем близком знакомстве с ее обладателем.

– На Мошкарева?

– Неужели вы о нем не слышали? Это же руководитель «Театра Мошкарева»!

Так. Час от часу не легче. Ладно, на месте разберемся. Я подхватил Марину под руку, и она повлекла меня к выходу из метро.

Мы шли долго. И все какими-то слякотными проулками. Распугивая голубей, кошек и алкоголиков. Наконец перед нашими носами возникла гигантская черная надпись, кривовато выведенная неопытной, а скорей всего, пьяной рукой:

дО тЕАтРа мОШкАРевА – 1оОО ШАгОВ!

– Вот видите! – вскрикнула моя спутница, словно это можно было не увидеть. – Давайте считать…

– Да это же примерно километр!

– Ну и что?!

Огибая лужи, мы принялись отсчитывать тысячу шагов. На восемьсот семьдесят девятом шаге мы уперлись в обшарпанную вывеску:

ТЕАТР-СТУДИЯ ПОД РУКОВОДСТВОМ ВЯЧЕСЛАВА МОШКАРЕВА

Насчет «1000 шагов» мошкаревцы, видимо, погорячились. Я посмотрел на часы. 11.15.

– Опоздали? – неуверенно спросил я Марину.

– Да это же Мошкарев, – опять напомнила она. – А у него все спектакли начинаются либо в 11.32 утра, либо в 11.32 вечера…

– Да он просто постмодернист какой-то, – попробовал пошутить я.

– Он гений! – не поняла Марина моей шутки.

Я распахнул дверь этого, с позволения сказать, театра, и мы очутились в помещении, напоминавшем прихожую стандартной квартиры, каковой оно, видимо, и было до появления постмодерниста Мошкарева.

Не дожидаясь, пока мои вялые руки примут ее кашемировое пальто, Марина повесила его на трехногую вешалку.

Теперь подошел мой черед оглядывать свою будущую спутницу. Я не имею в виду – спутницу жизни. Просто спутницу. Все-таки нам вместе предстояло насладиться спектаклем.

Большинство мужчин имеют неприятную привычку оглядывать женщин. Особенно если направляются с ними в общественные места. Не будет ли стыдно за ту, что цепляется за твой локоть? Станут ли другие мужики завидовать твоему соседству? Я, к сожалению, вхожу в число этого прискорбного большинства.

Итак, что же мы видим? Неплохую фигурку, стройные ноги в черных чулках. Так, уже хорошо. Туфли, правда, какие-то странные. Мужские, что ли? И эти бусы. Не бусы, а связка каких-то металлоконструкций.

А вот блузка – ничего. Идет ей. Если бы не эта клетчатая безразмерная юбка, было бы совсем хорошо. Хотя кофта тоже какая-то мешковатая. Не разберешь, что она там прикрывает. Ладно, бог с ней, с кофтой.

Теперь лицо. Глазенки, конечно, мелковаты, но косметика вполне удачно скрывает этот недостаток. Хотя штукатурки могло быть и поменьше. Ушки аккуратные. Но серьги! Сродни бусам. Наверно, так называемый «ансамбль». Купила по дури у какого-нибудь ювелира-извращенца. Вот и получилось, что с этими серьгами и бусами передо мной не женщина, а мечта садиста.

Но в целом я остался вполне удовлетворен беглым осмотром. Сам я, надо признаться, выгляжу похуже. Обычно я наведываюсь в театр в костюме и при галстуке. А сейчас – джинсы, серенький свитер, брюхо… Правда, у меня есть оправдание: я-то ведь собирался на работу, а вовсе не в театр.

Но что же Марина? Она покинула меня и, спрятавшись в пыльном закоулке прихожей, о чем-то оживленно разговаривала с тощим молодым человеком. Одет он был точно так же, как я. Те же джинсы, свитер. Только вот живота у него не было. Зато имелось кое-что похуже – жидкая бороденка и непромытые длинные волосы.

Я немного огорчился сходством наших одеяний. Мне это всегда неприятно. Поэтому я с опаской покупаю новые вещи. А вдруг завтра в них выйдет на улицу вся Москва? Хотя женщинам это, должно быть, еще неприятней. В связи с этим мне вспоминается одна история.

Мы с одной милой девушкой отправились в ресторан. Она была очень весела. Главным образом, как я понял, из-за того, что на ней красовалось шикарное золотое платье. Его она урвала в «Березке», так что неприятные дубли исключались. И надо же было случиться такой досаде! Как только мы вошли в зал, мимо нас продефилировала толстая бабенка торгашеского вида в точно таком же наряде.

С моей спутницы мигом спала вся веселость. Она старалась пореже вылезать из-за стола. А танцевать и вовсе отказалась. Покидали же ресторан мы в полном унынии. Оказалось, что когда моя девушка наконец решилась попудрить нос, то на зеркальной лестнице ей опять встретилась та бабенка. Положение усугублялось еще и тем, что зеркала висели по обе стороны лестницы и отражали друг друга. Создавалось впечатление, что золотых платьев в ресторане не два, а по меньшей мере – тысяча. А теперь скажите, до веселья ли тут?

Тем временем Марина наконец обратила внимание на мою скромную персону. Ухватив молодого человека за хилую ручку, выбралась из своего закоулка.

– Познакомьтесь, Вячеслав, это Арсений, – проговорила она томным голосом.

Я протянул руку, ожидая, что Марина представит своего знакомца. Но этого не произошло. Более того, «гений» (а это был именно он) вообще не заметил моей протянутой руки. Может, подобная невежливость свойственна всем гениям? Вместо этого Вячеслав сказал:

– Ну ладно, Мариночка, пора начинать. Увидимся в антракте… – И снова скрылся в закоулке.

Я собрался было пожурить свою спутницу за столь вопиющую халатность при знакомстве, но она вцепилась в мой локоть красными ногтями и зашипела:

– Ну пойдемте же, Арсений! Сейчас вы все увидите.

К театру я отношусь неплохо. Но то, что я увидел на импровизированной сцене «Театра Мошкарева», заставило меня изменить свое мнение. Вы думаете, я начал относиться к театру прекрасно? Или стал его восторженным поклонником? Совсем наоборот. К театру я стал относиться плохо.

Вячеслав Мошкарев решил замахнуться на «Вишневый сад» Чехова. Но понял он классика своеобразно. Мизансцены не подверглись никаким изменениям, если не считать того, что к «Вишневому саду» Мошкарев присовокупил еще и несколько действий «Чайки». Более того, актеры иногда даже произносили положенные реплики. Однако имелось в разворачивающемся передо мной действе одно «но». Все, включая Лопахина, Гаева и даже старого лакея Фирса, были… голые.

Более всего поверг меня в изумление зад актрисы, игравшей Аркадину. Она неизвестно почему разгуливала по вишневому саду, который состоял из дворницких метел, там и сям торчавших из сцены. Зад был белый, с синими следами от купальных трусов и огромный. Аркадина то и дело вертела своей филейной частью, обратив ее к залу. Фасада актрисы, который, по-видимому, был не менее впечатляющим, я так и не увидел.

Наконец из какого-то люка в полу вылез обнаженный Гаев и прокричал:

– Многоуважаемый шкаф! – Он обращался к Аркадиной.

Белый зад скрылся за мешковиной кулис. Вместо него почему-то появился старый лакей Фирс и замер, стыдливо прикрываясь бородой. После этого началось что-то уж и вовсе несусветное. Зазвучал романс «Белой акации гроздья душистые», который почти сразу сменился темой «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Все действующие лица выбежали в чем мать родила и, покрикивая: «Антракт, антракт!» – разбрелись по залу.

Меня довольно чувствительно пихнул в бок голый Костя Треплев в милицейской фуражке и меланхолично процедил:

– Тебе что, особое приглашение надо, сволочь?

В антракте Марина настойчиво приглашала меня пообщаться с Мошкаревым. Но я, как истукан, сидел в прихожей под вешалкой.

– Вас смутили эротические сцены?

И тут я взорвался.

– Какие сцены?! – прошипел я, потирая ушибленный Треплевым бок. – Что вы называете сценами? Они же занимают половину спектакля!

– Почему половину? Весь спектакль. Я сначала тоже так реагировала, – невозмутимо ответила Марина, – а потом поняла, что Вячеслав просто сделал акцент на сексуальном начале в чеховских произведениях… Вы просто еще не видели второго действия…

– Могу себе представить! Наверное, там Фирс совокупляется с Ниной Заречной на глазах у самого Антона Павловича, прикрытого только пенсне!

Марина звякнула нашейной металлоконструкцией. Ее глаза уставились в темный угол.

– Странный вы человек. Это же искусство! А Мошкарев так и просто – ге…

Словом, я бежал со спектакля. Тысячу раз чертыхнувшись, преодолел «тысячу шагов» и переулками понесся к метро.

Глава 5

Встреча друзей

С каждой станцией я все отчетливее понимал, почему от моей скорее всего не состоявшейся жены, то есть Марины, ушел муж.

Ну, во-первых, если она подобным образом всегда представляет своих кавалеров, то это уже хороший повод для ухода. А если она делает это часто (то есть у нее много знакомых мужчин), то это еще один веский повод. В-третьих, какой нормальный человек способен выдержать у себя под боком фанатика? А если этот фанатик – женщина, да еще увлеченная театром (то есть чужим талантом)? Тем более ТАКИМ театром. Даже этих трех недостатков вполне хватит, чтобы стремглав сбежать от подобной супруги.

Но недостатков у Катькиной подружки, вероятно, намного больше. А эти три случайно высветились при нашем мимолетном знакомстве. Продлись оно подольше, я насчитал бы не три, а тридцать три. А может, и все триста тридцать три! Хотя это отнюдь не является моей целью. Кстати, какова же, собственно говоря, моя цель?

Жениться? Это смешно. Плоды ночной беседы с лучшей институтской подругой не могут воплощаться в жизнь так примитивно и однобоко.

Флирт? Ни к чему не обязывающий романчик? Еще смешнее. Не достаточно ли романчиков? Не хватало еще гульнуть с какой-нибудь из наших школьных курортниц. Хорошо бы это выглядело – я ухаживаю за нашим завучем, престарелой истеричкой Риммой Игнатьевной.

Такое ухаживание можно себе представить лишь в том случае, если Римма Игнатьевна внезапно сляжет и наш школьный коллектив отрядит меня со связкой апельсинов справиться о температуре и давлении. Да и это может привидеться лишь в страшном сне…

В эту минуту в вагоне произошла маленькая заварушка. В раскрывшиеся двери вошел высокий брюнет в турецкой дубленке. Он был чисто выбрит. От брюнета несло дорогим одеколоном и хорошим коньяком. Пробираясь в середину вагона, плейбой слегка задел тетку в пуховых рейтузах. Помимо бесчисленных сумок тетка наперевес держала огромный синтетический ковер жутковатой расцветки.

– Мужчина! – взвизгнула она, продемонстрировав все свои сорок восемь золотых коронок. – Ты что, ослеп?! Не видишь – женщины едут!

Брюнет глянул на часы и вяло отреагировал:

– Женщины в это время еще спят.

После этих слов он уцепился за поручень и смежил усталые веки, которые, казалось, также были выбриты и благоухали одеколоном и коньяком.

Золотозубая ковроносица наверняка возмутилась этим неожиданным отпором, но ее крик был заглушен мерным перестуком колес.

Где же я видел этого брюнета? – пытался вспомнить я. Но, так и не вспомнив, вернулся к своим мыслям.

Хватит экспериментов. Надо продолжать жить размеренной холостяцкой жизнью, убаюкивающе пронеслось в моей голове.

Э-э, нет, сказал я себе. Не учтен один маленький меркантильный вопрос. Не вечно же мне прыгать как кузнечику. Когда-нибудь стукнет пятьдесят. А потом и шестьдесят, и, чем черт не шутит при такой-то жизни, все семьдесят. Глядишь, навалятся старческие комплексы, одиночество, болезни… И никто тогда уже на меня не клюнет. Кому нужен старый, бедный и больной заслуженный учитель? И что ж мне тогда прикажете, одеяло на себя зубами натягивать? Или совершать двухдневный марш-бросок до аптеки? С передышками у булочной и прачечной? Как ни крути, надо жениться.

– Станция «Красногвардейская». Конечная. Поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны.

– Не забывайте в поезде свои бомбы, – мрачно выговорил брюнет металлическим дикторским голосом.

Я мельком глянул на его роскошную, а-ля Элвис Пресли, шевелюру и вдруг вспомнил. Такие же волосы были у Витальки Рыбкина, моего однокашника, будущего учителя черчения. Да и морда у брюнета была Виталькина. Такая же наглая.

– Виталька! – заорал я, и мой голос заметался под низким потолком станции. – Рыбкин!

Брюнет вальяжно обернулся и принялся разглядывать меня, как диковинное насекомое. Через некоторое время он с сомнением произнес:

– Арсюшка?

– Он самый! – с готовностью подтвердил я.

– Да тебя, брат, не узнать. Постарел.

Ну вот тебе на! Услышать такое от бывшего лучшего друга. Впрочем, мы ведь мужики. Чего обижаться…

– А ты вроде как даже помолодел.

Я с горечью оглядел его дубленку. Мое зимнее пальтецо, пылившееся в шкафу в ожидании зимы, внезапно вызвало у меня приступ ярости.

– Откуда это ты в такую рань? – поинтересовался Рыбкин.

– С работы, – нехотя ответил я. – А ты?

– А я от бабы, – вздохнул мой бывший друг. – Вот, отправил жену отдыхать. Теперь развлекаюсь. До того доразвлекался, что до метро докатился, – попытался он скаламбурить и добавил: – Даже на тачку денег не хватило… А ты где ж работаешь? На заводе, что ли? В ночную?

– Да нет, в школе…

И тут Виталька захохотал. Отсмеявшись, он выдавил:

– Ну ты, старик, даешь! Позволь снять шляпу. Значит, разумное, доброе и – как его там – вечное? Что, совсем жизнь ни к черту?

«А действительно, – подумал я, – почему я до сих пор в школе? Работа эта мне не нравится, денег не платят…»

Виталька продолжал:

– Вот что, старик, хочешь ко мне, на фирму? Помогу по старой дружбе. Многого, конечно, не обещаю. Но баксов четыреста в месяц выжмешь…

– А что у тебя за фирма? Какие-нибудь проекты? Чертежи? – предположил я, вспомнив, что Рыбкин учился на учителя черчения.

– Чертежи, – подтвердил мой бывший друг. – Причерчиваем нолики к своим кошелькам. Шутка! Жратвой я теперь торгую, старикан. Жратвой… Кетчуп наш народец внезапно полюбил. Вот такая штука!

Мы с Виталькой вышли из метро и автоматически двинулись в одну сторону. Рыбкин оказался моим соседом. Как ни странно, он обитал в доме напротив.

– Слушай, старик, – сказал Виталий, когда мы уже собрались расходиться, – а не взбрызнуть ли нам встречу? Тем более мне требуется малость подлечиться, – он с сомнением пощупал мешки под глазами.

Я с таким же сомнением ощупал рубли в своем кармане. После покупки цветов их оставалось не так уж много. Виталька уловил этот жест и хлопнул меня по плечу:

– Не бухти, старикан, у меня все имеется.

Мы поднялись в жилище торговца кетчупом. Виталька плюхнулся на кожаный диван и схватил пульт со стеклянного столика. По экрану телевизора заплясали голые девицы. «Не прошло и часа, – подумал я, – и вот опять эротические сцены».

– Пошеруди-ка там, в баре, – томным голосом протянул Рыбкин.

Я открыл дверцу и достал початую бутылку «Мертеля», шоколадку и засохший лимон.

– Давай по-холостяцки, – предложил мой старый друг, расплескивая коньяк мимо стаканов.

После второго стакана в квартире наступило некоторое оживление.

– А что, иди ко мне на точку! – голосил Виталька. – Ты ведь, наверное, единственный со всего курса, кто в учителя подался. Ленка Михеева с изобразительного – маникюрша. Ногти накладные бабам приделывает. Между прочим, неплохо зарабатывает… Павлик Безкоровайный из историков тоже куда-то продвинулся. Все, в общем, устроились… А ты? Арсюш? Прямо жалко глядеть! – Рыбкин уже готов был прослезиться. Вот они, старые дрожжи! – Давай из тебя первоклассного оптовика сделаю, а?

Но мне что-то не улыбалось становиться оптовиком, пусть даже и первоклассным.

– Да ладно тебе, Виталь, – отозвался я дружелюбно, – как-нибудь пробьюсь. Ты мне лучше вот что скажи, – голос мой звучал уже довольно пьяно. – Как у тебя с бабами-то? По-прежнему?

– А что, старичок, хочешь вспомнить наши сабантуйчики? Тогда лови момент, пока моя далеко. Ты-то, кстати, женат?

– Вот об этом-то и речь, – я ухватился за Виталькину мысль и принялся развивать идею мадам Колосовой. – Нет ли у тебя кого-нибудь на примете?

– Ого! – удивился мой собутыльник и уже более твердо плеснул в стаканы «Мертель». – Вот, значит, как у нас серьезно. Что ж, старичок, поможем, поможем.

Он деловито покопался в кармане дубленки, брошенной тут же, на диване, и извлек на свет божий видавшую виды записную книжку.

– Есть тут у меня одна, – пробормотал Рыбкин, листая книжицу. – Все мучается. Мужики-то у нас на фирме, можешь себе представить, какие. – Я с сомнением посмотрел на Виталькину шевелюру и лоснящиеся щеки. – А ей поинтеллигентней подавай. Вроде тебя. Сам бы женился, ей-богу, да, понимаешь, не могу.

Виталька откинулся на диване и слабеющей рукой указал на портрет какой-то рыжухи с брильянтами, висящий на стене.

Но оказалось, что мой собутыльник откинулся не только за тем, чтобы перевести мой блуждающий взгляд на изображение жены. Рыбкинская рука описала плавную дугу и упала на спинку дивана, где покоился мобильник.

– Так! – пропыхтел стареющий Элвис Пресли. – Сейчас мы ее…

И Виталька начал пищать телефонными кнопками, то и дело сверяясь со своей потрепанной книженцией.

– У аппарата, – проревел он вместо приветствия. Видимо, связь была установлена. – Позови-ка мне, милая, Ларису Михалну. – И потом, спустя какое-то время: – Лара, привет. Как дела?.. Сейчас я тебя огорчу… Завтра в семь – деловое совещание… У меня дома… Ты как, сможешь? – спросил он меня шепотом.

– Утра? – не понял я.

– Дубина, вечера!

– Могу…

– Ну пока, целую. – Виталька бухнул трубку на диван и проворчал: – Чего не сделаешь ради боевого товарища. Но только, чтобы завтра в семь. Как штык!

Глава 6

Работа над ошибками

На родительское собрание я все-таки опоздал. Но не намного.

Я вошел в класс, и на меня воззрились десятки родительских глаз. Почти таких же неумных, как и у моих учеников, то есть их детей. Собрание было плановое. Стало быть, я, как классный руководитель, должен был доложить родителям об успехах и неуспехах их отпрысков.

Придя в иное время на столь ответственное мероприятие подшофе, я бы, наверное, изрядно поволновался. И постарался бы не выдать своего состояния.

Но сегодня от меня, как от моего друга Элвиса Пресли, попахивало дорогим коньяком. Правда, дорогим одеколоном не попахивало. Но не беда.

Под пристальным вниманием пращурских глаз я открыл журнал и хотел было уже начать разглагольствовать – по списку – о положительных качествах и недостатках моих учащихся.

Но дружеские посиделки с Виталием Рыбкиным все-таки взяли свое. Предки моих подопечных напряглись. Особенно те, чьи фамилии начинались на «А». Я сглотнул набежавшую коньячную слюну и несколько официальным тоном заявил:

– Вопреки сложившейся традиции начинать разговор строго по алфавиту, я предлагаю всем собравшимся легкое нововведение. А именно: поговорить по существу вопроса, отметив при этом два, так сказать, полюса нашего учебного процесса. Рассмотрим самого лучшего и, соответственно, самого худшего учащегося из вверенного мне учебного коллектива…

Уф! Вот загнул так загнул. И откуда только такие обороты в голову пришли? Это все Виталька. Вернее, его «Мартель».

Однако родители были явно ошарашены моим коротким вступлением. Несколько мамаш в первых рядах (среди которых, я отмечал это на каждом собрании, одна была очень даже ничего) испуганно вытаращились на меня, приоткрыв рты. Как рыбы на Луне.

Но я бойко продолжал свой спич:

– Итак, вопреки всеобщим ожиданиям, сегодня, если мне будет позволено… – ну прямо-таки профессор из Сорбонны, ни больше ни меньше, – сегодня я начну не с первой буквы нашего, всеми горячо любимого алфавита – то есть буквы «аз», – а с двадцать пятой буквы вышеозначенной азбуки. То бишь с «ша»…

Родители, чьи фамилии начинались на «Ш», послушно заерзали за партами.

– А начнем мы с этой замечательной буквы именно потому, что именно с нее начинается всем известная в определенных, но достаточно пока узких, кругах фамилия нашей отличницы Шурочки Шаес, которая…

Я заметил, как на «камчатке» разгорается красноватый огонек. Это было интеллигентное лицо поволжско-немецкого папаши нашей отличницы.

Но закончить этот великолепный сложносочиненный период мне не удалось. Подобно порыву степного ветра, в класс ворвалась наша историчка Римма Игнатьевна, по совместительству – завуч.

– Арсений Кириллович! – завопила она. – Ну, слава богу, слава богу! Вы все-таки явились. А я уж хотела сама провести…

– У меня были достаточно веские причины, – заявил я и хотел было выдать еще одну замысловатую тираду, но в последнюю секунду передумал и закончил: – Для опоздания.

– Ну, надеюсь, ваши причины были настолько же вески, как причины Столетней войны, – взобралась историчка на своего любимого троянского конька.