— Чего надо, — рявкнули из селектора в ответ на звонок.

— По поводу отпевания, — низким голосом прогудел звонивший.

— Погоди, сейчас узнаю.

Плотный мужчина среднего роста спокойно глядел в глазок камеры, пока не защелкали многочисленные замки и дверь не открылась.

— Я из церкви Всех Святых, — представился мужчина.

— Входите, святой отец, — пригласил небритый, но прилично одетый парень с покрасневшими глазами.

Священник вошел, опустив глаза, чинно поклонился хозяину. Он был в мирской одежде: скромном темном костюме и застегнутой под горло рубашке без галстука. Только по аккуратно подстриженной бороде, длинным волосам и особому, мягкому, понимающему и прощающему взгляду можно было догадаться, что перед вами служитель господа. Едва уловимый запах воска, ладана и еще чего-то, присущего только людям, много времени проводящим в церквях, словно плащом укрыл его фигуру в спертом, пропитанном табачным дымом и перегаром воздухе квартиры.

— Где я могу сменить мирское платье? — спросил священник.

— Идите за мной.

Небритый парень провел его длинным полутемным коридором с завешенным материей большим зеркалом и, толкнув створку двери с матовым стеклом, жестом пригласил войти. Священник шагнул вперед, но, остановившись на пороге, недоуменно повернулся к хозяину. Тот заглянул в комнату. В кресле у зашторенного окна сидела молодая женщина в черном платье с большим декольте без рукавов, и, постукивая ногтем по шприцу, готовилась сделать себе инъекцию. Ее левая рука выше локтя была перетянута резиновым жгутом. Она искоса взглянула на пришедших и, сжав кулачок, стала рассматривать вздувшиеся исколотые вены.

— Выйди, Мария, — негромко попросил небритый.

— Сейчас, погоди, — раздраженно ответила женщина, продолжая рассматривать сгиб локтя.

— Вали отсюда, — неожиданно заорал хозяин.

Женщина зашипела, как обиженная кошка, не спеша поднялась с кресла и, покачивая полными бедрами, пошла к двери.

Священник прижался к косяку, пропуская ее. Проходя мимо, женщина намеренно коснулась его высокой грудью и подняла к лицу шприц.

— Баян оставить, святой отец? Может, ширнетесь?

Она взглянула священнику в лицо, и внезапно томная улыбка слетела с ее полных влажных губ.

— Давай, давай, — поторопил ее парень. — Иди к братве, последи там. А то нажрутся раньше времени. Располагайтесь, святой отец, я подожду за дверью. Как величать-то вас?

— Отец Василий, — прогудел тот, закрывая за собой дверь.

Переодеваясь, он приколол под рясу листок бумаги, густо исписанный старославянскими буквами. Аккуратно, стараясь не коснуться голой рукой наперстного креста, повесил его на грудь, пригладил ладонями тронутые сединой длинные волосы и вышел в коридор. Хозяин квартиры придирчиво оглядел одеяние священника и, удовлетворенно кивнув, пригласил следовать за собой.

В холле вокруг накрытого стола сидели несколько человек. Еда на столе была явно не домашнего приготовления. Скорее всего, ее заказали в ресторане. Преобладали холодные закуски и заливные блюда. Исключение составлял зажаренный поросенок на большом продолговатом блюде, занимавший треть стола. У поросенка было несколько обиженное выражение морды, возможно, из-за обломанных ушей, которые съели в первую очередь. Среди бутылок водки сиротливо пристроилась непочатая бутылка сухого вина. Женщина в декольтированном платье отломила завитый спиралью поджаристый хвостик поросенка, сунула его в рот и направилась к софе, стоящей поодаль от стола. Один из сидящих, мужчина лет тридцати с наглой лоснящейся физиономией, всплеснул руками.

— Ой, отец благочинный! Прими покаяние, отпусти грехи, — он молитвенно сложил руки перед грудью и закатил глаза, — а то помру ведь, не раскаявшись.

Голос у него был такой же сальный, как и физиономия.

— Заткнись, Гусь, не время, — оборвал весельчака хозяин.

Гусь, пожав плечами, налил себе водки.

— Как скажешь, Олег.

Сидевшие у стола два крепыша с бритыми затылками и смуглый мужчина в темных очках продолжали молча закусывать. Женщина в черном, не обращая ни на кого внимания, сделала себе укол и, согнув руку в локте, раскинулась на софе, положив голову на спинку. На лице ее блуждала отрешенная улыбка. Хвостик поросенка, свисающий изо рта, напоминал плохо свернутую потухшую самокрутку.

— Где усопший, — негромко обратился к хозяину отец Василий.

— Да, да, проходите.

Из холла они попали в спальню. Роскошная широченная кровать стояла на боку прислоненная к одной из стен. Обитый алой материей гроб помещался на покрытом скатертью раздвинутом столе. Отец Василий вставил свечу в сложенные на груди руки покойника и зажег ее, прикрывая пламя от тянувшего из приоткрытого окна сквозняка.

— Этот, из морга, м-м…, ну, что заморозку делал, сказал, чтобы приоткрыто было, — пояснил хозяин квартиры.

— Я понимаю, — тихо сказал отец Василий. — Родные и близкие должны присутствовать, Олег …э…не знаю вашего отчества, — сказал он.

— Владимирович, — подсказал парень. Он выглянул в холл, — давайте все сюда. Толян хотел, чтобы все как положено было.

Отец Василий подождал, пока все займут места, негромким голосом напомнил вошедшим, когда при отпевании следует креститься, надел очки в круглой оправе и, открыв псалтырь, начал службу.

Горела, распространяя запах воска, свеча в руке мертвеца. Голос отца Василия, низкий, убаюкивающий, обволакивал собравшихся. Гусь, сдерживая отрыжку, прикрыл рот ладонью. Женщина в черном, казалось, дремала, прислонившись к косяку.

— Почему меня всегда возбуждает запах горящей свечи? — вполголоса спросила она.

— Маша, помолчи хоть сейчас, — шепнул стоящий рядом смуглый мужчина в темных очках. — Это ведь мужа твоего отпевают, а тебе все лишь бы влагалище почесать.

— А хочешь помочь?

— Ты заткнешься или нет, шкура, — зашипел, обернувшись, Олег.

— Да пошли вы все, — Мария толкнула плечом дверь и вышла в холл.

Олег, опустив голову, помолчал, сдерживаясь.

— Продолжайте, святой отец, — сказал он сдавленным голосом.

Священник, приостановивший было чтение, продолжил. Непривычные слова молитвы поначалу заставляли вслушиваться в речь отца Василия, пытаясь уловить смысл. Однако значение полузнакомых слов ускользало, и присутствующие заскучали. Гусь, сунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, разглядывал ризу священника, прикидывая ее стоимость. Два похожих друг на друга накачанных парня с бритыми загривками, сдерживая зевоту, неловко переминались с ноги на ногу. Смуглый задумчиво, будто запоминая, смотрел на покойника. Первым не выдержал Гусь. Поковырявшись в зубах ногтем мизинца, он наклонился к Олегу.

— Слышь, Олежек, не могу я тут. Муторно мне, — брызгая слюной в ухо и на щеку, зашептал он. — Пойду я к столу, а то водка киснет, — Гусь игриво подтолкнул Олега плечом. — Лады?

— Вали, — процедил тот. — Ну, а вы чего, — он зло посмотрел на бритых парней, — и вы идите. Жрите, пейте.

— Зря ты так, — пробормотал один из них, бочком протискиваясь в дверь, — мы ж не виноваты.

Олег постоял, опустив голову.

— Вот что, святой отец. Продолжай без нас. И чтобы все как положено было! Не дай тебе бог пропустить чего. Пойдем, Серега, — он взял под руку смуглого, — пойдем выпьем. Все равно ни черта не понимаем.

Священник проводил их взглядом и некоторое время продолжал читать, изредка поглядывая на дверь. Затем, сняв наперстный крест, отбросил его от себя, брезгливо передернувшись. Скользнув по фигурному паркету, крест отлетел в угол. Возвращаясь к началу книги, священник перевернул прочитанные листы псалтыря, вынул из широкого рукава влажную губку и быстро провел ей по первой странице. Между строк молитвы проявился написанный от руки текст, который и начал читать, как бы в продолжение отпевания, отец Василий. Поменяв тембр голоса, и переставив ударения, он стал произносить слова нараспев, покачиваясь из стороны в сторону в ему одному ведомом напевном ритме.

Подошедший к двери Гусь прислушался, перестав на мгновение чавкать холодцом. Слова священника сливались в невнятное бормотание. Из-под двери тянуло холодом и запахом воска. Гусь поежился, выругался и вернулся за стол.

Свеча в руках мертвеца внезапно зачадила, затрещала и погасла. Теперь комнату освещала только яркая полоска под дверью и тусклый свет рано наступившего за окном вечера. В темноте белела скатерть и обострившееся лицо мертвеца. Сумрак словно сгустился в центре комнаты вокруг священника и стола с покойником в гробу. Отец Василий сгорбился, резкие тени легли на лицо, скрывая глаза и обостряя мягкие черты. В приоткрытом темном окне отразился его стремительно меняющийся профиль. Под негромкий хруст ломающихся хрящей нос, заостряясь, вытягивался вперед и гнулся книзу. Словно стремясь соединиться с ним, подбородок вырастал вперед и вверх. Вся фигура отца Василия приобрела зыбкие призрачные очертания. Движения стали стремительными, по-птичьи резкими, порывистыми. Удлинившиеся пальцы стали похожи на ломкие стебли полыни. Высоко поднимая колени, выбрасывая вперед носок ноги и ныряя головой при каждом шаге, он подобрался к двери и прислушался. Блеснули в кривой улыбке редкие клыки. Удовлетворенно кивнув, он вернулся к столу. Слюна, капая с клыкастых зубов, оставила дымящуюся дорожку на белой скатерти. Скребя по переплету и листам книги высохшей чешуйчатой кожей пальцев, тот, кто вошел в дом как священник, ловко перекидывал прочитываемые листы проявлявшегося текста.

— Глаза у него нехорошие, — пробормотала Мария как бы про себя.

— Ты про кого? — спросил Олег.

— Про попа этого. Черные глаза, как бельма слепые.

— Глаза с бельмом белые, — поправил ее Сергей.

— Твою мать, — ругнулся Гусь, — нашли застольную тему.

Олег залпом махнул полстакана водки, закурил.

— Мне плевать, какой из себя поп, — сказал он, выбрасывая слова вместе с дымом, — кривой, слепой, горбатый. Лишь бы дело знал. А Толян хотел, чтоб все, как положено…

— Что ты заладил: положено, положено, — визгливо закричала Мария. — Твоего брата в гроб положили — вот это положено, по-твоему?

Олег дернул щекой, глубоко затянулся и, выпуская дым из ноздрей, сипло сказал:

— Я что ли виноват, что Толян совсем отмороженный после наркоты стал. С ОМОНОМ стрелку забить, это как, нормально? А ведь ты его к дури приучила, зараза. Он и помер на тебе от амфетаминов.

Мария вяло отмахнулась.

— Не мальчик был, и никто его насильно не ширял.

— Да ладно вам, — встрял Гусь с набитым ртом. — Давайте лучше помянем Анатолия Владимировича. Земля ему пухом.

Выпили водки, помолчали. Время тянулось медленно. Олег представил, что гроб с телом брата еще сутки будет стоять в квартире, и ему стало не по себе. Запах мертвого тела ощущался даже здесь, в холле, хотя бальзамировщик обещал, что двое суток можно не беспокоиться. Олег любил брата, но, несмотря на это, от мертвеца хотелось избавиться побыстрее. А квартиру придется продать, подумал Олег. Не смогу я больше жить здесь. Сюда принесли после перестрелки раненого Анатолия. Здесь он умер на руках младшего брата от остановки сердца. Здесь его отпевают. Олег покосился на Марию, вспомнив, как вбежал в спальню на ее дикий крик и увидел конвульсивно вздрагивающее тело брата среди смятых простыней. И Марию, голую, с трясущимися губами, вжавшуюся в спинку кровати. Он опять налил водки и посмотрел на дверь в спальню. Долго поп возится.

Отец Василий вышел, когда водка уже сморила всех. Гусь и близнецы спали прямо за столом. Олег и смуглый дремали в креслах. Священник прошел мимо стола, стараясь никого не задеть.

— Ну что, исполнил последнюю волю мужа моего, безвременно почившего? — приоткрыв глаза, лениво спросила Мария.

Отец Василий остановился и, внимательно посмотрев на нее, вполголоса ответил.

— Да, дочь моя, все исполнил что надо. А вот ты погубишь себя, помяни мое слово.

— О себе беспокойся, — Мария прикурила длинную сигарету, сквозь дым оглядела священника и усмехнулась. — А крест-то где потерял, отец святой? Настоятель без вазелина отымеет, так и знай!

Священник пошарил рукой по груди, оглянулся на спальню, искоса взглянул на женщину и поспешно вышел в прихожую.

— А помянуть раба божьего, в помин души грешной выпить? — повысив голос, продолжала издеваться вдова.

Отец Василий возник в дверях и неуловимо быстрым движением оказался возле нее. Мария поперхнулась дымом.

— И вправду, что ж это я обычай нарушаю, — приблизив к ней лицо, прошептал священник, обдавая ее тяжелым дыханием.

Обернувшись к столу, он быстро налил стакан водки и выпил его в три глотка. Затем, наклонившись к женщине, схватил ее за волосы на затылке и, откинув ей голову назад, припал губами к ложбинке между полуоткрытых грудей. Длинным влажным языком он провел от этой впадинки до подбородка женщины и дальше через щеку к мочке уха.

— Вот так, — прошептал он, касаясь ее уха горячими губами. — И никакой закуски не надо.

Мария пришла в себя от сильной боли в руке — сигарета, догорев до фильтра, обожгла ей пальцы. Выругавшись, она выронила окурок и бросилась к Олегу.

— Олег, Олег, да проснись же, — она схватила его за воротник рубашки и неистово затрясла из стороны в сторону.

— Что? — спросонья Олег схватился за подмышку, не нащупав пистолет, вспомнил, где он. — Что такое, чего ты орешь, как потерпевшая?

— Олег, — губы у Марии тряслись, пальцы ходили ходуном, — Олег, это не священник! Это не поп, Олег.

Олег морщась оторвал от себя ее руки, взял со стола бутылку «Боржоми» и стал пить из горлышка.

— Ну, вот и дождались, — прокомментировал Сергей, потягиваясь и закуривая. — Наконец-то у Машки крыша поехала. А я ведь предупреждал!

— Заткнись, урод, — заорала Мария, — Олег, это не поп! Он крест потерял, меня облизывал, а глаз черный, пустой!

— Все симптомы налицо.

— Погоди, Сергей. Говори толком, где он, поп этот?

— Ушел ушел уже. А я будто спала. Ничего не помню…

Олег передернул плечами, поставил пустую бутылку из-под воды на стол и шагнул к спальне.

— Ушел, так ушел, — сказал он, берясь за ручку двери. — Толика ведь не унес!

Распахнув дверь, он отпрянул назад — таким смрадом повеяло из темной комнаты. Помянув недобрым словом халтурщика из морга, Олег зажег в спальне свет и шагнул к лежащему в гробу брату. Лицо Анатолия почти не изменилось, лишь стало более темным, чем при отпевании. Заметив выпавшую из мертвых пальцев и скатившуюся на скатерть погасшую свечу, Олег, стараясь дышать через рот, взял огарок и попытался втолкнуть его в руку покойника. Внезапно свеча скользнула между пальцев, и Олег, случайно упершись в холодную мертвую кожу, с ужасом почувствовал, как она расползается под его рукой. Пальцы его попали во что-то густое, липкое. Олег поднес их к лицу и, зажав рот ладонью, бросился в ванную.

Сергей заглянул в спальню, отшатнулся и, прикрывая лицо носовым платком, подошел к гробу. Некоторое время он внимательно разглядывал труп, поправил одежду покойника, затем осмотрел комнату. Заметив в углу крест отца Василия, он подобрал его, зажал в кулаке, и вышел, притворив дверь.

Олега рвало долго, мучительными приступами. Наконец стало полегче. Он пустил холодную воду, умыл лицо, прополоскал рот. Заглянувший в ванную Сергей подал полотенце.

— Вот, смотри, — он показал крест, найденный в спальне. — Цепь цела, значит, священник сам снял его. Снял и бросил.

— Позови ребят.

Когда те подошли, Олег оглядел всех, вытер мокрое лицо.

— Ну вот что, парни. Найдите мне этого попа, я из него святого мученика сделаю…

— Погоди, Олег, — Сергей взял его за руку, — не горячись. Мы не знаем в чем дело, может это морозильщик, бальзамировщик или как его там, схалтурил. Может, поп чего учудил. Ты, Гусь с парнями двигай в похоронное бюро, берите за хобот того

мужика, что приходил, и тащите сюда. А я пойду в церковь.

Кто-то уверенно и требовательно нажал кнопку дверного звонка, Ольга прошла полутемным коридором, открыла дверь и замерла. На пороге в светлом летнем костюме стоял Вадим. Он был таким же бледным, как всегда, только резкие черты смягчились, будто лицо оплыло, как свеча.

— Привет, — сказал он.

— Здравствуй.

— Вот, думаю, дай зайду. Погляжу, как живешь. Ты же теперь знаменитость.

Ольга почувствовала, как забилось сердце. Оказывается, она помнила его голос, помнила его запах, вкус его губ. Она будто снова ощутила, как его руки, словно исследуя, пробегают по ее телу. Как касаются груди его тонкие нервные пальцы, поглаживают живот. Как они опускаются ниже и легкими прикосновениями вызывают желание слиться с этим телом, принять его в себя и раствориться без остатка, выплывая из беспамятства лишь для того, чтобы лихорадочно подчиняться его желаниям.

— Чем занимаешься?

Ольга кашлянула, боясь, что голос выдаст ее состояние.

— У окошка тоскую, — наконец сказала она, — все глаза проглядела, тебя ожидаючи.

— О-о, — протянул Вадим, — язвить научилась. Молодец. Что, так и будем в дверях стоять?

Ольга посторонилась. Проходя в квартиру, он тихонько дунул ей в лицо, и она вспомнила, что так он будил ее ночью и опять увлекал в бездонный омут своих любовных фантазий. Весь следующий день она то заливалась краской, вспоминая ночной полубред-полуявь, то замирала в ожидании телефонного звонка. Кисти валились из рук. За время их связи она не написала ни одной картины. Она пыталась нарисовать его портрет, чтобы ощущать его присутствие, но лицо на холсте получалось холодное, жесткое, с пустыми черными глазами в темных провалах глазниц. Ольга рвала наброски и опять с обмиранием ждала, когда телефон оживет его голосом.

Вадим прошел на кухню.

— Все так же стерильно, — с удовлетворением констатировал он, вынимая из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку в черной коже, оправленную в потемневшее серебро. — Рюмки у тебя найдутся?

Ольга молча достала из шкафчика хрустальную рюмку. Вадим вымыл руки под краном. Он всегда был болезненно чистоплотен. Приходя, он первым делом принимал душ, потом тащил под душ ее, несмотря на уверения, что она только из ванны.

— А себе? — спросил он, вытирая руки, — Такой коньяк ты еще не пробовала.

Так же молча, Ольга поставила на стол еще одну рюмку. Вадим подошел к ней сзади и положил руки на плечи. Она хотела сказать что-то резкое, но он приподнял ее волосы и она почувствовала его губы и горячее дыхание на шее там, где они начинались. Его ладонь легла ей на грудь, поглаживая быстро набухающий под тонкой материей сосок. Другая скользнула вниз по животу, обожгла прикосновением кожу бедра и, приподняв юбку, прижалась к лобку. Пальцы, лаская влагалище через шелк белья, нащупывали клитор. Они могли быть удивительно нежными, его пальцы. Как в ванной, когда он ставил ее под душ и ладонями растирал мыло по ее телу, поворачивая, словно ребенок, купающий любимую куклу. Но они могли быть и жесткими, вызывающими боль, смягченную наслаждением.

Ольга обмякла в его руках, чувствуя, что вот-вот упадет. Трусики ее увлажнились. Вадим поднес пальцы к лицу, вдыхая запах ее выделений.

— Да, — насмешливо сказал он, — как была ты кошкой, так и осталась.

— Подонок, — всхлипнула Ольга, — какой ты подонок.

— Ну-ну, — Вадим закурил, открыл фляжку и налил коньяк. — Выпей, успокойся.

Ольга уперлась ладонями в стол, дрожь от обиды и неутоленного желания сотрясала ее тело.

— Уходи, — сказала она, — уходи и никогда, никогда… — Она опять всхлипнула и закусила губу, чтобы не расплакаться.

— Уйду, уйду, — Вадим выпил, снова налил себе, — видишь ли, дорогая, ты мне не интересна. Ты не изменилась за прошедшие годы, несмотря на якобы смену сексуальной ориентации. Ты не интересна мне как женщина. Ты — пройденный этап.

Он взял рюмку и прошел в студию. Ольга залпом выпила коньяк. Вкус показался ей мерзким, будто она глотнула рыбьего жира. Она открыла холодильник, схватила початую бутылку водки и сделала два хороших глотка, чтобы смыть гадкий привкус.

— Ну, ладно, — пробормотала она.

Вадим стоял у компьютера.

— Ух, какие у тебя картинки, — хохотнул он, — вот откуда вдохновение черпаешь.

— А ну-ка давай вали отсюда.

Он опять коротко рассмеялся и подошел к холсту с наброском мужской фигуры.

— Так, а тут у нас что? О, а почему главная деталь отсутствует? Размер не подберешь? Хочешь, нарисуй с меня, — он сделал вид, что расстегивает брюки.

— Микроскоп в ремонте, а то бы непременно.

— Неужели? А ведь так кричала в экстазе, что у меня до сих пор звон в ушах.

— Исключительно от разочарования кричала. Все, двигай отсюда. И коньячок не забудь.

Она прошла за ним на кухню. Вадим взял фляжку и забросил пиджак на плечо. Проходя мимо по коридору, опять дунул ей в лицо. Ольга прикрыла на секунду глаза, но наваждение уже исчезло. Был просто запах коньяка и несвежего дыхания.