Глава 2.

Первая наша задача, – объяснил Тадатуне, – это, по крайней мере, чтобы ты выглядел, как самурай. Уилл позволил Кимуре снять с себя кимоно. Потом сел на дополнительную циновку, расстеленную в центре комнаты. Выпрямившись и сложив на коленях руки, он приготовился ожидать. Слева встала на колени служанка с подносом, где лежали необходимые для предстоящей процедуры предметы. Другой не было видно, хотя, как он подозревал, ей тоже отводилась важная роль. Кимура скромно держался позади, а Сукэ и Тадатуне оба сели перед ним, держа под рукой по большой лакированной коробке,.

– Это будет нелегко, – сказал Сукэ. – Видишь ли, Уилл, до третьего года мы выбриваем голову ребёнка полностью, но с пятнадцатого дня одиннадцатого месяца третьего года его волосы растут свободно. А твои, похоже, стригли за последние три года.

– Мы вообще не выбриваем голову, – объяснил Уилл. – Мы просто коротко стрижём волосы. По крайней мере, наши мужчины.

– Почему? – поинтересовался Тадатуне.

– Для чистоты. Иначе там заводится масса вшей и гнид. Мы моемся не столь часто и тщательно, как вы. По правде говоря, многие в Европе считают, что чересчур частое купание вредно для здоровья.

– Так ты считаешь нас нездоровыми? – спросил Сукэ.

– Напротив.

– Кроме того, – добавил Тадатуне, – ты сказал, что только мужчины коротко стригутся в Европе. А в волосах ваших женщин разве эти гниды не заводятся?

– Ну, я думаю, что да.

Тадатуне медленно покачал головой.

– Давайте продолжим. Твою позицию я выбрал со всем тщанием. Понимаешь ли, Андзин Сама, очень важно, чтобы во время церемонии ты находился лицом к самой благоприятной точке на небесах.

– И где же она?

– Я сверился с различными таблицами и пришёл к выводу, что северо-восток подходит лучше всего. Он принесёт тебе удачу и богатство. Приступим.

Он взял с подноса ножницы, встал рядом с Уиллом на колени и трижды щёлкнул лезвиями по волосам на левом виске, потом на правом, затем спереди. Положив ножницы, он взял большой кусок полотна и обернул им, как тюрбаном, голову Уилла, опустив оставшийся конец ему на спину. Потом он взял кусочек рыбы и семь рисовых былинок, завязав их верёвкой в два узелка на конце покрывала.

– Ну, – произнёс он, – теперь боги готовы принять твои волосы. Сейчас мы должны выпить за твоё здоровье. Иди сюда, садись слева от меня, Андзин Сама.

Сукэ улыбнулся.

– Ты должен сидеть у него на коленях, Андзин Сама, но, боюсь, ты его раздавишь. Помнишь, тебе ведь сейчас три года?

Уилл повиновался и сел слева от Тадатуне. В это время вторая служанка внесла небольшой лакированный столик и поставила его перед хатамото; Кимура подошёл с миской риса.

– Это предложим богам, – объяснил Тадатуне и, осторожно взяв из чашки немного риса, положил на ближний к Уиллу край стола. Потом, вытащив из-за пояса палочки для еды, он положил три рисовых зёрнышка в рот Уиллу. Пока он это проделывал, вернулась служанка с пятью рисовыми лепёшками. Тадатуне изобразил кормление и ими, хотя на самом деле Уиллу в рот не попало ни крошки.

– Теперь можешь вернуться на своё место.

Уилл уселся обратно, и Кимура внёс на подносе три крошечные рюмочки, каждая размером едва ли не с напёрсток. Тадатуне отпил по очереди из каждой, потом передал первую Уиллу. Оставшейся там жидкости едва хватило, чтобы смочить губы. Вручили вторую рюмочку, и Тадатуне вытащил из-за пояса ещё одну пару палочек:

– Их я отдаю тебе, Андзин Сама, пользуйся ими в будущем. Уилл с удивлением разглядывал палочки. Они были прекрасно сделаны, а на кончиках каждой была вырезана точная копия пушки – крохотная, но во всех деталях.

– О, Тадатуне, не знаю, как и благодарить тебя. Сукэ прижал палец к губам и покачал головой.

– Ах да, я забыл, мне ведь всего три года.

Тадатуне торжественно вручил ему третью рюмку, и Уилл снова выпил. Кимура тотчас возник рядом с новым подносом в руках, на этот раз с тремя чашками и тарелочкой с сушёной рыбой.

– Три раза, – шепнул Сукэ. – Но только сделай вид, что пьёшь. Уилл кивнул, приложился к каждой из трёх чашек и передал их Тадатуне, который тоже отхлебнул из них. Потом каждый отломил и съел по кусочку рыбы.

– А теперь, Симадзу но-Тадатуне, от имени этого ребёнка я дарю тебе вот это кимоно белого шёлка, – произнёс Сукэ.

– Я должен был купить его сам, – расстроился Уилл. Это была явно очень дорогая одежда.

– Это – моя обязанность, – пояснил Сукэ. – Я выступаю в качестве твоего крёстного отца. Теперь мы закончили первую церемонию. Может быть, немного прогуляемся, пока подготовят комнату?

Уилл снял с головы полотно, надел кимоно и вместе с двумя самураями вышел на крыльцо. К его удивлению, во дворе собрались все его крестьяне и слуги, приведя с собой даже детей. Завидев его, все принялись кланяться.

– Сегодня они не работают, – пояснил Тадатуне, – потому что их господину оказывается такая большая честь. Сегодня даже дети не пойдут в школу.

– А обычно они учатся? – спросил Уилл.

– Каждый ребёнок должен посещать школу для изучения письма и счета, чтобы потом он смог познакомиться с историей своей страны.

– А что – история так важна?

– Может ли быть более важный предмет, чем глубокое изучение деяний твоих предков, великих событий в прошлом твоей нации?… Мне кажется, Кимура все подготовил.

Они вернулись в дом. Теперь на циновку Уилла положили шахматную доску, на которую его и усадили. Тадатуне снова запустил руку в свою коробку.

– При обычных обстоятельствах это был бы пятый день одиннадцатого месяца четвёртого года, – сказал Сукэ. – Тебе уже год.

– И я дарю тебе вот это. – Тадатуне извлёк из ящика и подал Уиллу замечательное кимоно светло-зелёного цвета с вышитыми аистами и черепахами, пихтами и бамбуками.

– Какое чудо! – воскликнул Уилл. – А эти эмблемы, конечно, что-то значат?

– Несомненно, – согласился Тадатуне. – Аист и черепаха – символы долголетия. Говорят, аист живёт тысячу лет, а черепаха – десять тысяч. Мы просим богов, чтобы ты был столь же благословен. Вечнозелёные пихты означают неизменно добро-детельное сердце, а бамбук – символ прямого и несгибаемого характера. Этими качествами, как мы уже убедились, ты обладаешь сполна, Андзин Сама.

– Благодарю тебя, Симадзу но-Тадатуне, – ответил Уилл.

– А теперь, – продолжил Тадатуне, снова открывая коробку,

– Я дарю тебе хакама. – Он вытащил свободные, мешковатого покроя штаны, которые самураи носили в мирное время, не будучи затянуты в доспехи. Этим они отличались от голоногих крестьян. – И ещё вот эти меч и кинжал, вырезанные из дерева.

Уилл принял дары, и Кимура с двумя служанками поспешили вперёд, продолжая церемонию с вином. На этот раз Сукэ подарил Тадатуне отрез расшитой золотом ткани для украшения пояса – тоже стоявший огромные деньги, как прикинул Уилл.

– Действительно, дорогостоящий обряд, Сукэ, – заметил он, когда они снова вышли на крыльцо.

– Потому что в жизни мужчины он имеет огромное значение, Уилл. В сущности, только два события в его жизни более важны – день его женитьбы и день его смерти. Но не думай, что ты не отплатишь эти расходы, – ведь всё это тебе предстоит дарить твоим сыновьям.

Моим сыновьям, подумал Уилл. Если бы они у меня были. Если они когда-нибудь у меня будут. Или, по крайней мере, те, которых я мог бы назвать своими…

Тадатуне заметил выражение его лица.

– Но всё это в далёком будущем, Аддзин Сама. Теперь идём, будем делать из тебя самурая.

Собственно бритьём головы занимался Кимура, которому помогали две служанки. Они работали с большим тщанием и ловкостью, выстригая все волосы, за исключением трёх полосок на висках и в центре, да ещё оставив длинный чуб на лбу. Оставшуюся на макушке косичку потом тщательно расчесали.

– Настало время дать тебе окончательное имя, Андзин Сама, – произнёс Тадатуне.

– Ты хочешь сказать, что оно у меня будет другим?

– Взрослое имя обычно даётся в возрасте пятнадцати лет, в момент церемонии выбривания чуба. Оно связывается с теми или иными склонностями и устремлениями юноши. Но так как мой господин принц Иеясу уже дал тебе имя Андзин Сама – Главный Штурман, то он решил оказать тебе особую милость и назвать тебя по имени твоего поместья. Такой чести удостаиваются только самые великие дворяне. Отныне тебя будут звать Андзин Миура. А теперь выпьем за твою славу как самурая.

На этот раз на подносе служанки стояла только одна глиняная чашка, но зато большая. Тадатуне сделал три глотка и передал её Уиллу, который проделал то же самое.

– Теперь подойди сюда и встань на колени, – скомандовал Тадатуне. Уилл повиновался, а Тадатуне встал за ним, словно парикмахер, делающий даме утреннюю причёску. Он собрал длинные волосы, оставшиеся на макушке Уилла, и завязал их в подобие косички.

– А сейчас наклонись вперёд, – приказал он. Уилл повиновался. Теперь он почти касался головой дощечки, сплетённой из ивовых прутьев, которую держал в руках Кимура. Краешком глаза он с некоторым беспокойством наблюдал, как молодой хатамото правой рукой вытащил короткий меч, а левой взял его за чуб и притянул к ивовой подставке. Мгновенным движением Тадатуне вонзил меч перед глазами Уилла. Тот дёрнул головой и уставился на свой чуб, оставшийся лежать на доске.

– О Боже, – прошептал он. – Я думал, и моя голова останется тут.

Тадатуне тщательно завернул чуб в бумагу, разрисованную чёрно-белыми изображениями орудий.

– Сохрани это в надёжном месте, Андзин Миура, – произнёс он серьёзно. – Чтобы они принесли тебе и твоей семье вечную удачу. А кода умрёшь, пусть твои волосы положат в твою могилу, и они защитят тебя в загробной жизни.

Уилл взял свёрток с подобающей случаю торжественностью. Похоже, всё это имело не меньшее значение, чем любой из ритуалов христианской церкви. Отличие состояло лишь в том, что здесь человек сам был своим богом, обязанный всегда блюсти свою честь и храбрость, обязанный своими руками творить свою судьбу не только при жизни, но и после кончины. Возможно, два разных способа выражения доктрины свободной воли.

Девушки вернулись с кубками вина, и они с Тадатуне обменялись глотками, а Сукэ снова заглянул в свою коробку. На этот раз он одарил Тадатуне ещё одним рулоном шелка, расшитого ромбами. – А теперь, – сказал Тадатуне, – нам остаётся лишь обучить тебя кодексу самурайской чести – бусидо. Но сначала мы пообедаем.

Уилл осторожно ощупал свою выбритую голову и косичку на темени.

– Такая причёска, наверное, тоже имеет особое значение?

– Целых два, – отозвался Сукэ. – Во-первых, таким образом волосы во время битвы не падают на глаза, поэтому она отличает воина от остальных смертных.

– Довольно разумно. А второе?

– А второе, Андзин Миура, для удобства твоего победителя, – сказал Тадатуне. – Если ты, конечно, когда-нибудь докатишься до такого печального положения. Победитель воткнёт тебе в причёску свои палочки для еды, чтобы было удобнее нести твою голову.

– Твоё снаряжение, – произнёс с гордостью Сукэ. – Я приказал сделать его специально для тебя, Уилл. Другого такого в Японии нет.

– Но оно, наверное, обошлось тебе в копеечку?

– Это подарок принца.

На полу лежал круглый толстый щит, стальной шлем на кожаной подкладке, с металлической сеткой, прикрывающей шею и плечи. Забрало было сделано из тонкой, покрытой лаком стали, со съёмными пластинками, защищающими нос и рот. Глаза прикрывались выступающей передней частью шлема. Для устрашения противника на лицевой части были нарисованы усы, а в середине центральной пластины мастер с большой тщательностью выгравировал изображение пушки. Герб Анд-зина Миуры. Эта мысль наполнила его гордостью. Сам шлем был очень большим, не менее трёх футов высотой. На верхушке виднелась дыра, украшенная орнаментом в виде груши.

– Сюда будут целиться твои враги, замахиваясь мечом.

– Да? – отозвался задумчиво Уилл. Но сами доспехи были достаточно прочными. Нагрудный панцирь состоял из тонких металлических пластин, поверх которых надевалась кольчуга. Руки, ноги, живот и бедра прикрывали пластины покрупнее, соединённые витыми цепочками, на плечах – огромные свободные наплечники. Были ещё и поножи, ниже которых вполне можно было носить обычные сандалии – очевидно, самураи считали ниже своего достоинства наносить противнику удары по ногам. Все доспехи, выкрашенные в светло-зелёный цвет, соединялись воедино железными застёжками и шёлковыми верёвочками и были украшены позолоченными кисточками и блестящими знаками – в основном золотым веером Иеясу, чтобы не оставалось никаких сомнений относительно повелителя этого воина.

– Действительно, живописное снаряжение, – заметил Уилл.

– А это всегда носи с собой во время боя, – велел Сукэ и подал ему котомку, в которой лежало несколько слоёв толстой бумаги с клейкой стороной – каждый слой нужно было отклеивать от предыдущего.

– Чтобы перевязать рану в случае нужды, – объяснил Тадатуне. – У каждого самурая есть такая сумка. Накладываешь на рану, и бумага тут же приклеивается. Остатком оборачиваешь руку или ногу. Если понадобится смочить рану, воду можно капнуть поверх бумаги, не снимая её, – вода просочится вовнутрь.

– А бумага не засорит рану?

– Наоборот, – сказал Сукэ. – Она даже помогает ей затянуться.

– Дальше, – продолжал Тадатуне. – Вот твой лук.

Уилл взял оружие в руки. Оно было сделано из дуба самого высокого качества. Оба конца вставлялись в полуцилиндры из бамбука, опалённые для крепости в огне. Все три части скреплялись воедино ивовыми прутьями, образуя оружие замечательной лёгкости и ещё более замечательной гибкости. Уилл начал понимать, как удавалось японцам пускать стрелы на такое же расстояние и с такой же точностью, как и из старого доброго английского лука – хотя японский был намного меньше. Тетива на нём оказалась пеньковой.

– И стрелы. – Сукэ подал колчан. – Мы выбрали тебе самые смертоносные. У каждой – собственное имя. Вот эта, например, зовётся «луковица» из-за своей формы.

– Сомневаюсь, что она сможет пробить доспехи, – заметил Уилл.

– А она для этого и не предназначена, – ответил Тадатуне. – Её задача – громко жужжать в воздухе. Залп такими стрелами сильно деморализует противника, предупреждая о том, что за этим последует. Думаю, вот эта понравится тебе больше.

Он показал Уиллу тяжёлую стрелу с острыми краями, но почти тупым носом. – Её называют «ивовый лист» и используют для того, чтобы выбить противника из седла.

– А эта, – сказал Суке, подавая похожую по форме стрелу, но с ершистым наконечником, – называется «сотрясатель кишок».

– Очень удачное название, – согласился Уилл. – А вот эта? – Он достал из колчана самую простенькую на вид стрелу.

– Бронебойная, – объяснил Тадатуне. – Эта пронзит твой нагрудник, Уилл, если правильно прицелиться.

Уилл осмотрел стрелу. Наконечник был сделан из стали, а сама стрела – из пустотелого бамбука. Эти стрелы лежали в специальном кожаном колчане, тоже украшенном золотым веером Токугавы.

– Признаться, друзья, я рад познакомиться с этими ужасающими орудиями после того, как кампания закончилась.

– Может быть, ты и прав, Андзин Миура, – согласился Тадатуне. – И если тебе не повезёт, у тебя может и не оказаться шанса выпустить хотя бы одну из них. Но вот меч тебе пригодится всегда.

– Его тоже дарит тебе принц Иеясу, – сказал Сукэ и с великим уважением положил оружие на левую руку Уилла, рукоятью к нему. Меч был очень похож на оружие Тадатуне, которое он впервые увидел в Бунго, но здесь он мог уже и потрогать его. Он вынул клинок до половины из белых ножен. Как всегда, длинное обоюдоострое лезвие, большая рукоятка – ладони в четыре. И рукоять, и ножны украшены рисунками золотого веера и пушки. А у самой рукоятки на лезвии выбито имя – «Масамуне».

– Имя мастера, – объяснил Тадатуне. – Лучший в Японии.

– В мире, – уточнил уважительно Сукэ.

Чем ближе разглядывал оружие Уилл, тем больше склонялся к тому, чтобы поверить этому утверждению.

– Будет лучше, если ты дашь мечу имя, – заметил Тадатуне.

– Мой зовётся «Брадобрей» – он столь остр, что срежет бороду врага, прежде чем вонзится ему в горло.

– Тогда мой лучше назвать «Рассекатель воздуха», – предложил Уилл. – Вряд ли он когда-либо наткнётся на что-нибудь более существенное.

– Не рассчитывай на это, – предупредил Сукэ. – Это оружие – хранитель всего, что мужчина должен считать святым для себя. Масамуне потребовалось шестьдесят дней труда и молитв, чтобы создать его.

– И молитв?

– Он должен был просить богов направить его руку на каждом дюйме клинка, на каждом рисунке эфеса. Это не просто оружие, Андзин Миура. С этого момента – это твоя душа.

– Разве не говорят, – добавил Тадатуне, – что судьба человека – в руках богов, но искусный воин не встретится со смертью?

– И ещё, – заметил Сукэ, – что в последние дни твой меч – это благополучие твоих потомков.

В их лицах не было и намёка на шутку. Это, понял Уилл, настоящая религия.

– Однако нужно сначала научиться обращаться с мечом, а не просто владеть им, – сказал Тадатуне. – Например, ты всегда должен оставлять большой меч слуге у ворот, прежде чем войти в дом друга, – как это сделали мы с Сукэ. Если слуги нет, меч нужно положить на циновку в прихожей, позже слуги обернут его куском чистого полотна и поместят в шкаф, где хранится оружие хозяина. Если ты в доме человека ниже тебя по положению либо незнакомца, меч не отдаётся, а кладётся рядом на пол, когда ты садишься.

– Как ты сделал в гостинице в Бунго, – вспомнил Уилл.

– Совершенно верно, короткий меч не снимается с пояса никогда – за исключением долгих визитов к другу. Его нужно носить на поясе рядом с кокотаной.

Он подал Уиллу Короткий меч с лезвием длиной около фута и маленький нож – очевидно, для сугубо личного пользования. На ножнах и клинках того и другого были выгравированы те же рисунки, что и на большом мече. Уилл сунул их за пояс рядом с ним, нечаянно звякнув при этом ножнами.

– Осторожней, – предупредил Сукэ. – Это смертельное оскорбление. Если бы мы не были твоими друзьями, мы расценили бы стук твоих мечей друг о друга как вызов.

– Повернуть ножны на поясе так, как будто намереваешься вытащить меч, – тоже вызов, – подхватил Тадатуне. – А ещё – положить меч на пол и пнуть его так, чтобы он повернулся крестовиной к другому мечу, или просто коснуться другого меча.

– И ты никогда не должен обнажать клинок, не попросив заранее извинения, – добавил Сукэ. – Ты не должен даже просить посмотреть чужой меч. – Но если ты всё же сделаешь это, то держать его нужно на шёлковой салфетке, как я показывал тебе в Бунго, – напомнил Тадатуне. – Ты всегда должен иметь при себе такую салфетку.

– Вам придётся быть терпеливыми со мной, друзья, – улыбнулся Уилл. – А короткий меч? Кинжал?

– Это только для выполнения сеппуку, – ответил Тадатуне.

– Им ни в коем случае нельзя пользоваться в бою.

– Я хотел бы узнать поподробнее о сеппуку, – попросил Уилл.

– Это очень серьёзный вопрос, – ответил Сукэ. – В самых общих чертах он заключается в следующем. Если ты сражаешься с другим самураем и он вынудит тебя сдаться, или, что ещё хуже, если ты совершишь преступление и суд признает тебя виновным, в обоих случаях твоя жизнь, твоя собственность, а также жизнь и собственность твоей семьи и всех твоих крепостных принадлежат в первом случае победителю, а во втором – даймио, осудившему тебя, У простого человека выбора, конечно, нет. Но у самурая имеется эта особая привилегия – совершить сеппуку. Расплачиваясь таким образом своей жизнью, он ограничивает наказание только собой. Его собственность, его жена, семья и слуги никакому преследованию больше не подвергаются, и, следовательно, его старший сын наследник его права и его состояния.

– Строго говоря, – сказал Тадатуне, – сеппуку нужно выполнять в храме, но чаще это происходит на поле битвы.

– В случае с даймио, – добавил Сукэ, – это может происходить в саду его дома либо в специальной отдельной комнате.

– А, к примеру, не захочет ли победитель на поле боя помешать церемонии, чтобы заполучить земли и собственность побеждённого? – спросил Уилл.

– Никогда, – ответил Тадатуне. – Это было бы верхом позора. Когда человек готовится совершить сеппуку, его личность неприкосновенна, пока он сам не подаст сигнала. Как ты, наверное, видел сам, у Секигахары было совершено несколько тысяч сеппуку.

– Но Симадзу, конечно, исключение, – заметил Сукэ, – потому что они отвоевали свои права с оружием в руках.

– Сеппуку – следствие сдачи в плен, – ответил Уилл. – Но мне не совсем понятно, о каком сигнале говорил сейчас Тадатуне. Вы хотите сказать, что человек на самом деле себя не убивает?

– Конечно же, убивает, Андзин Миура. Но, как тебе известно, не в наших обычаях продлевать мучения умирающего. Предположим, что за какое-нибудь преступление мой господин Сацума приговорит меня к смерти. Он пришлёт в мой дом двух самых своих доверенных секретарей, которые придут в церемониальных одеждах – вроде тех, что сейчас на нас с Сукэ. Они торжественно зачитают мне приговор, после чего мне разрешается проститься с женой, семьёй и друзьями, пока готовится специальная комната. Если это будет происходить в саду, то вокруг циновки необходимо расставить ширмы для ограждения от праздных взоров. После того, как всё подготовлено, секретари и другие свидетели занимают свои места вместе с человеком, которого я назначу своим помощником.

– Роль помощника исключительно почётна, – заметил Сукэ. – В сущности, честь помощника так же ставится на карту, как и честь приговорённого.

– Получив сигнал о том, что всё готово, – продолжал Тадатуне, – я вхожу и сажусь на циновку напротив обоих свидетелей. Мой помощник с обнажённым и проверенными заранее мечом становится за моим правым плечом. Если я захочу, я могу совершить последнюю молитву. После этого я развязываю пояс так, что кимоно падает с моих плеч, и я обнажаюсь до пояса. Затем я беру в правую руку свой короткий меч, вонзаю в живот слева – вот так и веду его вправо. Достигнув правой стороны живота, я поворачиваю лезвие книзу под прямым углом.

– И у тебя хватит духа проделать это? – изумился Уилл.

– В противном случае, Андзин Миура, я не достоин звания истинного самурая и, следовательно, буду обесчещен.

– А когда наступает черёд помощника?

– В момент, когда я начинаю вести лезвие книзу. Как только клинок поворачивается вниз, я выбрасываю в сторону левую руку, и по этому сигналу помощник должен отрубить мне голову.

– Бывали люди, – сухо заметил Сукэ, – которые выбрасывали левую руку сразу после того, как вонзят меч. В этом случае позор не ложится на помощника, потому что он должен не раздумывать повиноваться приказу.

– А это тоже позор?

– Этот вопрос все ещё дебатируется, – ответил Тадатуне. – Дело в том, что не существует письменного кодекса бусидо. Он развивался на протяжении веков. Великим даймио пора бы закрепить его письменно и разъяснить раз и навсегда, что правильно, а что нет. Сейчас это целиком зависит от отношения двух официальных свидетелей.

– Но что касается помощника, – добавил Сукэ, – то здесь всё ясно. По сигналу он должен обезглавить осуждённого, и сделать это нужно одним ударом. В противном случае позор ложится на него.

– Но Бунго мне говорили, что ни один самурай не может отнять жизнь человека кроме как в бою, – заметил Уилл.

– Сеппуку – совсем другое дело, – пояснил Тадатуне. – Для побеждённого это почётный вид смерти. Единственно почётный, кроме гибели в бою.

– Но после церемонии помощник обязательно должен пойти в храм и пройти обряд очищения, – добавил Сукэ. – Кроме того, я думаю, ты не совсем понял сказанное Тадатуне. Самурай не может убить другого самурая, кроме как в битве или на почве кровной мести. Но в случае необходимости он может лишить жизнь простолюдина и потом обосновать свой поступок перед своим господином.

– А что это за кровная месть?

– О, это просто личный конфликт между двумя самураями по поводу какого-нибудь происшествия, затрагивающая закон или честь, – объяснил Тадатуне. – Суд признает такой конфликт законным. Но так как самурай несёт личную ответственность за свою жену, своих детей и своих слуг, то месть распространяется и на них и может фактически закончиться лишь после полного уничтожения одной из сторон либо после совершения сеппуку одним из самураев.

– Началом кровной вражды обычно является убийство одного из слуг самурая – обидчика, – сказал Сукэ. – Потом его голову отрезают и оставляют у дома его хозяина. Причём свою кокотану убийца оставляет вонзённой в ухо жертвы, чтобы не было никаких заблуждений на этот счёт.

Уилл вытащил короткий меч из ножен и попробовал лезвие пальцем. Тоже острое, как бритва… И теперь он – самурай. Теперь это уже вопрос не выбора, а долга.

– Всё, что мне остаётся теперь, – объявил Тадатуне, – это обучить тебя владеть большим мечом, потому что без этого ты слишком уязвим для оскорбителей.

– И лучшего учителя, чем Тадатуне, тебе не найти, – заверил Сукэ. – Он один из самых знаменитых бойцов в Японии.

Уилл покачал головой:

– Времени для этого предостаточно, Тадатуне, если принц снова не сочтёт нужным начать войну. Я мирный человек, как бы часто ни заносила меня судьба в пекло битвы. Не думаю, что мне когда-либо придётся прибегнуть к помощи моего большого меча. Кроме того, я спешу посетить Ито и посмотреть, что можно сделать для закладки корабля.