– Все равно, – сказал я твердо. – Не хочу оплачивать чужие выигрыши. Ведь все это включено в себестоимость?.. Я – бедный.

Она с сомнением скользнула взглядом по моим шортам от Джона Ленкиса, сандалиям от Гейбла Урдона, небрежно расстегнутой рубашке с короткими рукавами, даже заметила на запястье часы, которые подарили мне на день рождения, на них можно выменять неплохой автомобиль…

Я таскал за собой тележку, складывал сыр, ветчину, филе красной рыбы и вдруг поймал себя на мысли, что постоянно прикидываю, будет ли Кристина есть это или не будет… черт, да что со мной? Первый раз видишь, что ли, красивую стерву? Как она преспокойно выгибалась перед тобой, дурак, в ванной, красиво так споласкивалась, ржала про себя, глядя на растерянную харю, что пытается сохранить остатки самообладания!

– И виноград, – сказал я продавщице. – Нет, вон те грозди, покрупнее… Да, и груши тоже. Нет, самые крупные. Ладно, пусть дороже, но только чтоб самые спелые и сочные…

В отделе хлебных продуктов увидел согнутую фигуру высокого мужчины, он толкал перед собой пустую тележку. Вот взял буханку хлеба, черного, самого дешевого, двинулся дальше. Уже знаю, в молочном отделе возьмет пакет молока. Самого дешевого. Где полпроцента жирности. Не потому, что боится потолстеть, просто не все литераторы сейчас зарабатывают, как я…

Я ощутил стыд, пошел за ним, мучительно придумывая повод, чтобы либо всучить ему сотню баксов, либо как-то помочь еще. Увы, я не могу помочь в самом главном: не могу помочь напечатать его очередную книгу.

Мне грустно наблюдать живые развалины, которые совсем недавно были сверкающими памятниками, к подножью которых сходились миллионы восторженных поклонников. Эти авторы гремели славой в Советском Союзе, где их якобы «не печатают», «цензура вырезает самое лучшее», «угнетают», «не пропускают», хотя их книги выходили миллионными тиражами и сметались с прилавков в один день. Они все или почти все еще живы. Бодренькие такие старички, при угнетавшей их советской власти успевшие отхватить особнячки, роскошные квартиры, дачи в Переделкино, сейчас при нынешней свободе слова не в состоянии написать ни единой строчки!

Томберг тоже имел все блага, но, будучи человеком беспечным, позволил, чтобы родня прибрала к рукам все, а сам живет в однокомнатной квартире на одной площадке со мной, существует на одну пенсию, ему трудно, бедно, но исповедует старые принципы, то есть «работает со словом» и «подолгу собирает материал».

В то же время он не из старого племени кукушатников, что сейчас дало новую поросль уже на новых технологиях Интернета, компьютерных видеокниг. На съездах и конвентах эти new-кукушатники собираются, хвалят друг друга, раздают один другому премии, называют великими и величайшими, и пусть себе жизнь идет мимо, а среди читателей величайшими считаются совсем другие имена – мы просто закроем глаза, а голову в песок… Увы, Томберг и здесь на отшибе. Черт, сердце щемит от желания помочь, а не знаю, чем.

Во всяком случае, не спорю и не возражаю, когда Томберг начинает говорить о необходимости работать со словом и выгранивать язык. Я не стал бы спорить и с теми, кто стал бы доказывать необходимость выделки кнутов или хомутов. Как оглобли или рессоры для карет ушли в прошлое, так и эта «работа со словом» уходит, только насчет карет до некоторых уже дошло, а вот насчет работы со словом еще не понимают. Хотя вроде бы то же «Слово о полку Игореве» даже арийцы-русские, что потомки этрусков, не в состоянии прочесть без словаря.

Все происходит у них на глазах, но так и не понимают, что уже в прошлом. И подобные взгляды, да и они сами. Переход на компы болезненнее, чем с телег и карет на авто. Тот переход растянулся на сотню лет. Я карет не застал, но телеги хорошо помню. И сейчас в дальних селах запрягают коней в повозки, что-то да перевозят. Так что некоторые фабрики или хотя бы мелкие артели все еще выпускают хомуты, уздечки, шлеи, оглобли и всякое там непонятное, для запрягивания или запрягательства. Или запряжения, неважно. А вот переход от бумажных книг к электронным свершился всего за поколение.

Да за какое поколение – за половину или даже четверть! Полпоколения вообще не знали о персональных компах. А вот теперь без них ни шагу. Когда Томберг начал писать, о компах не слыхали. Когда он был в зените славы, персоналки пошли в широкую продажу. Но не прошло и пятнадцати лет, как бурный рост электронных книг начал вытеснять громоздкие бумажные. Резко упали тиражи. Измельчились гонорары. Сократился ассортимент, ряд жанров вообще исчез с книжных полок. Кому нужна справочная литература по компьютерам, программам, даже по ремонту автомобилей, если все это стремительно устаревает, а на сайтах информация обновляется постоянно?

Правда, в стране десятка два издательств, все еще выпускающих книги. Пятнадцать из них у нас, в Москве. Невероятно дорогие, пышные, с золотым обрезом и шелковыми закладками, уже и не книги, а некое украшение квартиры на любителя, как вот иные покупают и вешают на стены мечи, топоры, лапти. Книжные полки – те же лапти на стене и расписные деревянные ложки на кухне возле электрогриля.

– Петр Янович, – позвал я, – доброго вам здоровьичка!

Он обернулся, расплылся в улыбке.

– А, Володенька!.. Как поживаете?.. Ого, вам не тяжело такую телегу таскать?

– Гости у меня, – промямлил я, – встречу отмечаем, надо приготовиться. Как жисть, что слышно?..

– Да какие теперь новости?.. Еще одно издательство закрылось вчера. Да так страшно!.. Представляете, на складах штабели с книгами, так вот их даже не пытались продать хотя бы по сниженной цене. Можно было бы хоть в электричках… Просто бросили все. Этого я не могу даже понять. Страшное время!

Я поддакнул:

– Да, тяжелое время… Кстати, я совершенно случайно наткнулся на редкое издание «Цветов зла» Бодлера. Загляните ко мне, я вам с удовольствием презентую.

Он всплеснул руками.

– Да что вы, Володенька?.. Как вам такое удается?.. Я вроде бы знаю все букинистики и антикварные магазины Москвы… Где же она могла появиться?

Я засмеялся:

– Места знать надо!

Я пошел толкать свою тележку дальше, а он смотрел вслед добрыми беспомощными глазами. Я вырос в его глазах, ведь он по старинке обшаривает книжные магазины, пересматривает там все полки, работа для подвижника. Не стоит признаваться, что я просто заглянул в Инете в раздел редких книг, выбрал эти «Цветы», хотя там их хрен знает сколько, все спешат избавляться от этого хлама, тут же оформил заказ, и через пару часов посыльный уже звонил в дверь. Я принял книгу, оплатил ему заказ и проезд на метро, и то и другое – копейки. Во всяком случае, дешевле, чем купил бы в букмагазине.

На выходе из магазина я взял кое-что из прохладительного, все можно бы заказать и по Интернету, доставят тут же, но все-таки иногда по старинке люблю смотреть на то, что покупаю, выбирать и даже перебирать на полке аккуратно упакованные в целлофан пакетики, вроде бы одинаковые, но все же, все же…

И мне, и Томбергу, и другим авторам бывало обидно, что книгу пишу полгода, а прочитывают ее за вечер. Но вот теперь я работаю над видеороманом два-три месяца, а прочитывают его, вернее – проходят не быстрее, чем за месяц-два. И то, если каждый день за экраном до полуночи. А если урывать по паре часов в сутки, то чтение, которое уже и не чтение, а сопереживание с героями, займет даже больше, чем написание.

Такая технология ударила по слабым авторам сильнее, чем пиратские размещения их текстов в Интернете. Видеокниг потребовалось в сотню раз меньше, чем бумажных, тех средний читатель покупал пятьдесят-сто в год, а видеокниг и десяток ему выше крыши. Потому теперь все тиражи, все гонорары, все внимание, что раньше распылялось на сотню авторов, сконцентрировалось на десяти. Я был в десятке бумажных, остался в ней и при переходе на видеокниги. Даже не просто в десятке, а в самой верхней ее части.

Глава 4

Группа детей на самом что ни есть солнцепеке окружила счастливого Барбоса, примеряет ему венок из цветов. Барбос счастлив, дети тоже. В отличие от взрослых, большинство из них безошибочно чувствует характер собаки, а грозная внешность… так все взрослые выглядят крупнее и сильнее, но не кусаются же.

Заприметив меня, Барбос заулыбался и помахал обрубком хвоста, но с места не сдвинулся, его окружили со всех сторон. Две пары родителей в сторонке оживленно беседуют, на детей ноль внимания. Одна пара – кавказцы, что удивительно, они панически боятся собак и детей приучили шарахаться. Но эти, видимо, уже обрусели. Даже омосквичились.

– Пора, – сказал я, подходя к детям. – Здравствуйте, господа. Позвольте увести этого крокодила.

– Это не крокодил, – запищал один.

– Это собачка! – добавил второй.

А третий сказал веско:

– Она добрая!

А кареглазая девчушка, что держалась за их спинами, добавила застенчиво:

– И красивая…

– Не гордись, – сказал я Барбосу наставительно. – Гордыня – грех.

С кучей полиэтиленовых пакетов я перешел на ту сторону улицы, асфальт размягчился, как воск, прогибается под подошвами. Барбос понесся впереди приветствовать велосипедистов и мамашу с коляской, все выходят из нашего подъезда, я тащился следом.

Подходя к дому, замедлил шаг, высматривая Благовещенского. Лучше встретить здесь, а то заявится в квартиру, оттуда так просто не выставишь, придется угощать, что за дурацкий обычай у этих, как их, русских, к племени которых, увы, принадлежу и я сам. В сторонке от подъезда, но так, чтобы жильцам не ходить далеко, огромные контейнеры для мусора.

Я покосился на контейнер, доверху заполненный книгами вперемешку с пустыми пластиковыми бутылками, раздутыми пакетами с очистками и прочим сором. По статистике, только в мусорные ящики Москвы ежедневно выбрасывается около двух-трех миллионов книг. Конечно, выбрасывали книги и раньше. К примеру, устаревшие школьные учебники: изуродованные, растрепанные, изрисованные, но сейчас начали планомерно чистить домашние библиотеки и от сравнительно новых книг, именно это и дало ужасающую цифру в два-три миллиона три года назад, что через год возросла до десяти миллионов, а в этом году вообще начался обвал: сто миллионов книг в день!

Сто миллионов – это значит, что каждый житель Москвы ежедневно выбрасывает по восемь книг, но на самом деле, конечно, многие вообще не имеют дома книг, так что это избавление от книг значит тотальное избавление от древних форматов бумажных книг и переход на электронные носители.

Примета времени: ежедневно прибавляется штук двадцать-тридцать книг. Наш дом – обычный дом, многоквартирный и многоподъездный. В нашем, к примеру, шесть подъездов. У каждого свой мусорный ящик. И в каждый ежедневно выбрасывают десятки книг. Таких домов в Москве тысячи и тысячи, десятки тысяч.

Я не раз видел, как Томберг, не стыдясь соседей, рылся в выброшенных книгах. Правда, ничего не брал, но всякий раз темнел лицом, хватался за сердце и говорил измученным голосом:

– Но это же… книги! Как можно? Я не понимаю, как можно?

– Богатеют люди, – сказал я однажды.

– Богатеют? – переспросил он. – Или беднеют?

Я понял, что он имел в виду, но кивнул, подтвердил:

– Богатеют. Теперь им мало домашних библиотек в тысячу книг. А современные носители позволяют держать дома все издания мира, все картины и все фильмы. Вот и… приобретают. А книги… книги чересчур громоздки.

Он прошептал:

– Но зачем же избавляться от настоящих? У меня тоже на диске вся Ленинская библиотека, вы мне ее скинули, но я берегу и настоящие…

Потому, подумал я, что не открываешь электронные. Они тоже настоящие. Еще настоящее! А кто открывает, тот вскоре понимает, что держать в квартире эти старинные фолианты, собирающие пыль, все равно, что в современном гараже среди ультрасовременных автомобилей ставить карету. И четверку лошадей, за которыми еще надо убирать каштаны, кормить, лечить.

– Вы – исключение, – сказал я.

Он невесело улыбался, хороший и мудрый старик, но, к сожалению, вся его мудрость ограничена тем, уходящим веком. Там он знает и понимает все, а чего и не знает, то чувствует интуитивно точно, нового же века инстинктивно боится.

Сейчас у контейнеров пусто, а других энтузиастов, спасающих книги от варварского уничтожения, что-то не видно. Конечно, они есть, кто-то роется, подобно Томбергу, но это возле других домов. Не так уж и много на свете томбергов. Я так же невесело смотрел на мусорный контейнер, Барбос убежал на газон, оттуда посматривал на меня с опаской: не закричу ли это самое противное: «Барбос, домой!», торопливо носился по траве, вынюхивал запахи.

Издали раздался горестный крик:

– Володя, прости, опоздал!.. Ну вот такой я опоздун, хоть убей!.. Ну, хошь, на колени встану!

Благовещенский шел размашистой походкой, почти бежал, в самом деле запыхавшийся, словно до встречи со мной успел заскочить еще к кому-то и стрельнуть баксов.

Я молча достал из нагрудного кармана полсотни, Благовещенский радостно заулыбался, видимо, побаивался, что передумаю, вскричал:

– Вижу-вижу, куда обращен твой взор!.. Гибнет культура, да, Володя?..

– Гибнет-гибнет, – подтвердил я.

– А с нею гибнет и весь мир, – сказал он патетически.

– На, – сказал я, – держи.

– Спасибо, Володя, – сказал он с чувством. – Есть же люди, поддерживают нас, людей культуры, в трудный час! Ты один из таких великих людей. Как тебе удается выживать к этом мире, не знаю, может быть, по ночам старушек топором, но главное ведь в рыночном мире не кого убиваешь, а куда деньги вкладываешь, верно? А ты вкладываешь в святое дело…

Я промолчал, очень немногие знают, что в жанре пасбайм я на вершине списка. Шумиха мне ни к чему, для своих коллег я остаюсь старорежимным писателем-текстовиком, никому не рассказываю, что я и есть тот самый гад, что клепает интерактивные романы, псевдоним надежно закрывает от просто любопытных, а свое имя поставлю на Главной Книге. Я вошел в десятку сильнейших авторов еще в эру бумажных, как раз, когда перед их закатом был кратковременный расцвет. Скромно замечу, что свою лепту вложил и я, первым в мире введя в художественный текст смайлики и прочие иероглифы и пиктограмки. Раньше они были невозможны, потому что буквы отливались из свинца, процесс печати непрост, очень непрост, я еще застал то время и с содроганием вспоминаю жуткие времена, чуть ли не средневековье, что, по сути, и есть средневековье: процесс печати в двадцатом веке был практически тот же, что и у Гуттенберга. Потом же, с приходом компьютеризации, каждый автор уже мог сам придумывать особые значки и вводить в текст, как сам создавать свои шрифты, менять начертания уже привычных.

Когда книги начали переводить в электронную форму, смайлики стало возможным делать уже не застывшими, как на бумаге, а подмигивающими, кривляющимися, показывающими язык или делающими рожки. Авторы начали использовать звуковые и световые эффекты для оформления. Иллюстрации стали живыми, изображения начали двигаться, рубиться мечами или целоваться. Пространство для текста все больше суживалось, наконец осталось только для коротких комментариев, самых необходимых, но я исповедовал принцип, что любые комментарии – это таблички на дереве с надписью «Дерево», потому отказался полностью, все надо уметь выражать в действии, жесте.

Благовещенский даже на смайлики перешел запоздало: они уже из смайликов плавно переходили в импы, а он только-только осваивал первые улыбочки, что и дали название самим значкам, хотя смайликами потом назывались даже вот такие значки, к примеру:

(…!…) – жопа обыкновенная

(……!……) – жирная

(…….) – плоская

(!) – тощая

{…!…} – шикарная

(…*…) – геморройная

(…zzz…) – усталая

(…?…) – безмозглая

(…о…) – пользованная

(…0…) – много раз пользованная

(…$…) – новорусская

(…x…) – поцелуй меня в жопу!

(…Х…) – оставь мою жопу в покое!

Старшее поколение морщилось, называло это то андергаундом, то маргинальной культурой, но могучая орава значков вторглась в крохотную тридцатидвухбуквенную группку и почти поглотила их в своей стотысячной массе. Пришлось со значками считаться всем, даже самым высоколобым консерваторам, а пока они осваивали эти дополнительные значки, усиливающие выразительность текста, я уже перешел на полную, как поначалу называли, за неимением термина, кинематографичность. Потом утвердилось название пасбайм, то есть пассивных байм, в отличие от просто байм, где игрок с самого начала полный творец мира и хозяин своей судьбы и судеб всех встречных.

Другие авторы перешли на пасбаймы позже, перешли вынужденно, куда денешься, читательский спрос диктует форму изложения. Не хочешь – выбирай другую профессию.

Так что сейчас книги состоят из импов – богатейшего набора символов, картинок, звуков, и это уже молодым ребятам почти что привычно. Это не тридцать две буквы! Уже в самом начале перехода на импатику были тысячи и тысячи сэмплов, а теперь пишущие оперируют набором в сотни тысяч, миллионы знаков, изображений, звуков. На подходе вибротактильные символы, феромоновые, если на пальцах – запаховые, а затем и вовсе галюцигенные, прямо воздействующие на нервную систему.

Благовещенский быстро спрятал деньги в карман, а сам тараторил и тараторил, и все про высшую роль культуры, про ее истинную непроходящую ценность, про ее величие и значение… Как хорошо понимаю тех, кто при слове «культура» хватался за пистолет!

– Ты в ЦДЛ сегодня пойдешь? – спросил он наконец.

– А что там?

– Презентация нового сборника стихов Тишкевича!

– Ого, – удивился я. – Издали?

– Ну, не совсем… В Интернете разместил.

Я вспомнил Тишкевича, одного из самых тупоголовых консерваторов, до последнего клял засилье техники и всевластие Интернета.

– И уже презентация? Раньше размещение в Интернете вообще публикацией не считали…

– Смотря какая публикация, – сказал он торопливо. – Придешь? Клянусь, не попрошу меня угостить ведром черной икры!

Я отмахнулся.

– Извини, работать надо. Бывай!.. Барбос, домой, домой, не прикидывайся глухим.

Я почти вбежал под козырек, обливаясь потом, а когда открылась дверь, вдвинулся тамбур, мокрый, будто меня обрызгало из поливочной машины. В тамбуре вообще прохладно, работает кондишен, но Барбос все равно плелся недовольный, не успел обнюхать весь район.

Импатика, как ни странно, несмотря на все ее богатство, пробивалась долго и трудно. У книги есть то неоспоримое преимущество, которое не могли отобрать ни кино, ни телевидение, ни даже баймы: она интерактивна уже по самой природе букв, этих крохотных символов, таких невзрачных, таких простеньких, таких обезличенных самих по себе.

Читающий книгу сам творит себе фильм, даже не фильм, а целый мир: создает пространство, населяет его персонажами, общается с ними. Что создает именно каждый читающий, видно уже из того, что по одной и той же книге каждый лепит нечто личное. Если в фильме все для всех одинаково, то в книге фразу: «Вошла красивая девушка», все сорок тысяч человек, купивших книгу, рисуют себе сорок тысяч разных красоток: худых, толстеньких, рослых, дюймовочек, стриженых, длинноволосых, блондинок, брюнеток, с мощным выменем или вовсе без сисек, нордических, монголовидных, с кольцом в носу или без…

Я первый придумал паллиатив: начал создавать ветви сюжета. После обязательной для всех первой сцены давал вариант, условно говоря, «да или нет», а затем разрабатывал каждый в отдельности, а там давал возможность выбирать еще и еще. Таким образом, читатель мог выбрать вариант действия, как бы поступил именно он, и потому к финалу книги каждый приходил с закономерным результатом.

Конечно, это не сорок тысяч миров, как при чтении письменной книги, больше чем просто на сорок разных ветвей у меня сил не хватало, но и то для большинства авторов просто недостижимо: едва-едва набирают три-четыре непротиворечивые концовки. Правда, сорок тысяч и не требуется. На самом деле разброс вкусов не настолько велик, как кажется. В этом убеждается каждый автор, поставивший книгу в Сеть или же выслушивающий комментарии к уже вышедшей из печати.

Сперва все отзывы выглядят яркими и свежими, потом начинают повторяться, а затем уже свежая мысль или пожелание вообще редкость, наконец, автор видит, что все его читатели укладываются в десяток, если не меньше, четко очерченных категорий. Вкусы и пристрастия, увы, у большинства одинаковы. Чтобы услышать что-то иное, надо вообще сменить жанр, написать нечто рассчитанное на принципиально другую аудиторию.

Конечно, видеокниги потеряли многое из того, что присуще книгам: метафоры, многозначность слов, иные истолкования уже известных символов, что позволяет создавать намеки, юмор оттенков, но зато прибрели то, чем отличается век нынешний от всех веков предыдущих: огромное, просто невообразимое количество информации, вбитой в каждый текст! На этом фоне потери буквенных метафор не больше потерь умения плести кнуты или разжигать огонь трением. Да, современный человек не умеет ни того, ни другого, но кнут ему без надобности, огонь зажжет от зажигалки, зато сохраненные время и усилия потратит на что-то более полезное.

Барбос первым врывается в квартиру, делая вид, что ноги можно не мыть, чует, когда в самом деле эту процедуру прыганья в ванну можно пропустить, ринулся к миске, оглянулся с укором.

– Щас, – сказал я. – Тебе бы только жратаньки!

Зато не пью, ответил он мне взглядом. Наша собачья нация не спивается, не вымирает.

– Погоди, – сказал я миролюбиво. – Сейчас себе сделаю… и тебе.

Он прошел к дверям ванной, рухнул на бок и сразу же задышал хрипло, громко, внутри начало сипеть, стонать, рычать. Не подхватил бы воспаление легких на сквозняке в такую жару. Даже не отодвинул лапу, когда я пошел в комнату, тем более – не сунул любопытную морду в пакеты, я всегда покупаю что-нибудь и для него: вяленые свиные уши или сахарные косточки.

– Зайчик, – сказал я, на блоке вспыхнул зеленый огонек, послышалось легкое ворчание. Раньше комп включался по слову «комп», но я часто употреблял это словцо в разговоре и потому нередко, разговаривая по телефону, слышал за спиной щелчок и басовитое гудение разгоняющегося проца.

Мне показалось, что от ящика пахнуло волной тепла. Это зимой я его не выключаю, но сейчас, в такую жару, жму на слипер сразу же, едва подниму зад со стула. Даже крохотный кулер нагревает воздух.

– Диск дэ, ворк, «На взлете»…

Операционка закончила тестировать, ловить вирусы и убирать спам, на экране высветился чистый лист со скромным названием «На взлете» и подзаголовком «Новый роман. К Новому году – сдать!!!». В уголочке табло кондишена сообщило, что из-за включенного компьютера температура в помещении поднимется на ноль-ноль три градуса, так что придется по дефолту увеличить расход энергии на охлаждение до установленной температуры. Подтверждения не требуется, это так, мол, просто сообщение для памяти, чтобы потом не говорили, что кондишен прожорливый, энергии жрет все больше…

Я сбросил одежду и шагнул в душевую кабинку. «На взлете» будет совершенно новое… идея же есть, тема есть, наступает самое гнусное – придумать и разработать сюжет. А это надо сделать еще в то время, пока дострагиваю, как папа Карло, предыдущий роман о моих рыцарях… где тоже неожиданностей на пять романов среднего автора.

Глава 5

Через полчаса звонок в дверь. Я открыл, Томберг, это деликатнейшее интеллигентное существо, едва не отпихнув меня, устремился в кабинет. И, как всегда, затормозил, на лице – смятение, что переходит в сильнейшее отвращение. Это еще ничего, малость привык, раньше будто натыкался на заплеванную стену. У каждого уважающего себя писателя… так говорят, а на самом деле с самоуважением здесь ничего общего, правильнее сказать: у всякого, кто желает, чтобы его принимали за солидного писателя, образованного человека и вообще тилигента, дом всегда заполнен книгами. Кроме книжных шкафов, хозяин вешает дополнительные книжные полки, занимая ими все стены, это якобы сразу говорит в его пользу.

Но в моей квартире нет ни одной книги. Это всегда шокирует гостей. Даже тех, кто заходит не впервые. Да и потом привыкают очень неохотно, а то и вовсе не могут. Просто не могут. Даже те из писателей, кто давно перешел на комп и создает электронные книги, все равно сохранили эти огромные нелепые полки, что гнутся под тяжестью множества книг.

Хозяину приходится то и дело проходить по ним с пылесосом, глотать таблетки от аллергии, но эти старинные издания… уже старинные, пусть даже выпущены в этом году, продолжают надменно смотреть с книжных полок, из-за стекол шкафов, даже с антресолей. У двух моих знакомых такие книжные полки прибиты даже в прихожей, из двух комнат почти вытеснили хозяев: по всем трем стенам эти полки от пола до потолка, книги в три ряда, а вбиты так плотно, что ногти обломаешь при попытке вытянуть. Я один раз пытался ради интереса, но решил, что хозяин для надежности склеил корешки. Или же корешки склеились сами от тесноты, духоты и высокой температуры.

У меня даже стол не как у людей, а так называемый компьютерный. На самом деле это такой же стол, только чуть-чуть более приспособленный. На нем удобно поставить монитор, расположить клаву, мышку и ящик процессора. Да еще сверху и по бокам есть такие узенькие полочки, куда могли бы поместиться разве что книги-малютки. Это для лазерных дисков, там даже есть такие специальные бороздки, точно по дискам. На верхней полочке поместится сотня дисков, и на вертикальных – по семьдесят штук.

У меня на верхней всего два десятка дисков. Один из них – все энциклопедии мира, в том числе и в фильмах, на втором – все книги мира, включая Ленинку и библиотеку Конгресса США, на третьем – все фильмы, начиная с «Прибытия поезда» и до самых последних новинок. Надо сказать, что первый и второй диски заполнены едва ли на треть, диск с фильмами почти полон, скоро можно начинать заполнять второй. Четвертый диск – все компьютерные игры, этот не заполнен и на сотую долю объема… Остальные диски – пустые. Вертикальные полочки вообще зияют пустотой, там нет даже пустых дисков. Словом, не так уж и много накопило человечество культурной информации, если все-все написанное и созданное им, начиная от наскальных рисунков и глиняных табличек и до писанины графоманов в Интернете, – умещается на узенькой верхней полке моего стола!

Сам по себе компьютерный стол – гордость современной мысли дизайнеров. Но я вспоминаю первые модели автомобилей, почти точные копии карет и понимаю, что совсем скоро этот компьютерный стол отойдет от привычного стола еще дальше, чем автомобиль отошел от облика кареты. А человек за ним, может быть, будет не сидеть, как вот сейчас я, а будет лежать или висеть. Может быть, даже подвешенный за ногу, хе-хе, кто их знает, потомков.

Томберг уже ухватил заветную книгу, жадно щупает, едва ли не лижет. Пальцы вздрагивают, но листает бережно, почти благоговейно, так бы листал неофит впервые попавшую ему в руки Библию с пометками самого Иисуса Христа.

– Господи, – сказал он почти шепотом, – я даже не знал, что существует и такое издание… Это же совершеннейший раритет!.. Это же подлинное сокровище…

– В том магазине этого не знали, – сообщил я гордо.

– Невежественные люди, – сказал он с жаром. – Как таких допускают к работе с книгами?.. Это просто варвары.

– Но мне это сработало на пользу!

– Да, но… эти люди могут не принять на комиссию ценные книги, а взять никчемнейшие боевички…

Он говорил и говорил, красиво и пафосно, а я криво и терпеливо улыбался, пережидал. Спорить и доказывать что-то бесполезно. Он убежден в своей правоте прежде всего потому, что «все так думают». В это «все» входят не всякие там дворники и вечно пьяненькие водопроводчики, а только элитные книгоманы и книголюбы, которые забыли, что книга – это источник знания, радости, наслаждения, катарсиса и прочее, прочее, для них книга – это бумага, переплет, каптал, шрифт, рисунки, правильное расположение букв. Как если бы я вот ценил вот эту упаковку от пачки кофе больше, чем сам кофе, или покупал бы хорошо оформленные пакеты с молоком и ставил на полку, любовался ими, покупал еще и еще, заполнил бы ими все свободные места в доме.

За окном хлопнуло, в воздух взвилась, рассыпая бенгальские огоньки, ракета. Радостно закричали ребятишки. Я скосил глаза, видел, как они собрались на крохотном зеленом пятачке перед домом, устанавливают еще одну шутиху. Маленькие совсем, подростки, трое мальчишек и две девушки. У двоих на поясах пейджеры, у одного мобильник. Теперь мобильники принимают и отправляют емэйлы, на крохотных экранчиках можно поиграть в компьютерные игры, даже продвинутые, вон мимо проехал «мерс», там гидроусилитель руля, встроенный комп, спутниковая навигация, все навороты… По улице бесшумно прокатил длинный, как гусеница, автобус, над проезжей частью горят электрические лампы…

…а эта чистая душа зудит, что я должен свято относиться к буквам! К буквам, которые придумали финикийцы или еще какие-то вымершие народы, что не видели всего этого сверкающего великолепия современного мира. К буквам, которые выбивали на скалах, чертили на глиняных пластинках… И вот я должен только ими пользоваться в своем современном мире, полном самолетов, лент шоссе, скоростных машин, авианосцев, космических кораблей, тех же компьютеров, Интернета! Идиот, добрый, хороший, замечательный идиот. Красивый, благородный, возвышенный и очень симпатичный мне идиот с так называемым высшим образованием. Для идиотов этот диплом как бы индульгенция на непогрешимость и выставление своего мнения, как единственно верного.

Нет, как чешет этот миляга, как чешет! Чувствуется, даже сам не думает, что говорит. Думал бы, запнулся бы хоть раз. Я, кстати, к буквам отношусь как раз свято, как к боевым ветеранам, что тысячи лет воевали, истекали кровью, упорно защищали культуру, сохранили и передали нам. Но мы будем полными ничтожествами, если так и не возьмем ношу на свои плечи, не отправим ветеранов на заслуженный отдых. Я, например, уже взял. У меня старые буквенные книги хранятся на сидюках, цифровая запись, там они вечны, страницы не выгорят на солнце, каптал не истреплется. А культуру развивают и несут дальше в тысячи раз более мощные и емкие единицы информации – импы. Не враги буквам, а всего лишь их потомки. Более развитые. Как вон тот стремительный «мерс» не скрывает, что он – потомок тихоходной кареты. А вон тот пронесшийся «Икарус» – потомок вместительной телеги.

Я кивнул на плиту:

– Кофе, Петр Янович?.. По чашечке?

– Да я и так вас отрываю, Володенька…