- Что-то случилось? - спросил я.
      - Наверное, - ответила она с непониманием в глазах. - Вы так настойчиво от меня требовали...
      - Чего?
      Она высоко подняла красивые брови.
      - Близости, чего же еще требуют мужчины?
      Я покачал головой, глаза не отрывали взгляд от проема.
      - У нас несколько разные системы знаков. У вас, как у муравьев, знаковая система неизмеримо богаче, я смиряюсь. Возможно, вы еще умеете переговариваться, как те же муравьи, феромонами, танцами и тактильными...
      - Умеем, - подтвердила она оживленно. - Я могу обучить этому языку...
      Зов был силен, я чувствовал в ушах звон, а в глазах начало темнеть от оттока крови, зато в нижней части потяжелело, словно я сидел в ванне с горячей водой.
      - Рано...
      - Дорогой, - проворковала она, - убери пистолет... Я понимаю, это так мужественно, когда с пистолетом, некоторым самцам это добавляет, усиливает, повышает...
      Я обернулся, труп уже начал шевелиться, приподнялся на локте, ранка на лбу затянулась, оба глаза смотрят с нечеловеческой злобой. Я выстрелил дважды, босс вздрогнул и распластался снова. На этот раз руки разбросал, будто решил тренироваться, как будет выглядеть на кресте.
      Торкесса прошептала с глубоким уважением:
      - Так ты...
      - Ага, - ответил я и сунул пистолет за пояс.
      Мы прошли несколько шагов к лестнице, что ведет вниз, я подобрал автомат, проверил диск. Торкесса спросила с недоумением и боязливостью:
      - Ожидаешь внизу... кого-то еще?
      - Да, - ответил я, - но только не внизу.
      Круто развернувшись, выпустил длинную очередь в набегающего в продырявленном плаще босса. Шляпу уже потерял, на квадратной голове блестели две крохотные клеммы, лицо позеленело и вытянулось, а рук уже шесть, если не восемь... Пули остановили, закачался, куски раскаленного металла рвали его тело, потекла кровь, уже не красная, а ядовито-зеленая, куски плоти шлепались на пол, дымились и быстро испарялись, как сухой лед.
      Автомат поперхнулся, я отшвырнул, выхватил пистолет и снова всадил по пуле в глазные впадины. Монстр упал навзничь. Я стоял над ним с пистолетом в вытянутой руке, торкесса шумно дрожала сзади. Вокруг монстра возникла дымка, я ощутил холод, словно испарялась лужа жидкого кислорода, тело монстра задрожало, начало истаивать, через пару минут остался только скелет, но и тот, как сосулька на горячей плите, исчез, превратился в пар.
      Торкесса вздрагивала, зубы стучали, а глаза стали размером с блюдца.
      - Как он... как он мог...
      Я сказал задумчиво:
      - Есть вещи и куда более странные, чем это оживление из мертвых...
      - Что?
      - Как он ухитрился из шестизарядного магнума выстрелить восемь раз подряд?
      Мы молча уставились друг на друга. Либо магнумы начали выпускать в новой модификации, что немыслимо... немыслима не новая модификация, а что мы не знали о таком, либо наш противник обладал какими-то неведомыми способностями.
      Я внимательно осмотрел пистолет, волосы зашевелились на загривке. Торкесса спросила пугливым шепотом:
      - Что?
      Я выдернул пустую обойму, молча показал. Она посчитала, шевеля губами и показывая розовым, как конфетка, пальчиком: в самом деле, поместились бы восемь патронов. А девятый в стволе!
      - Это, - прошептала она, - неземное оружие!
      - Черт...
      - Оно сделано не на этой планете!
      - Но как же тогда?
      Снова мы уставились друг на друга. Наконец я сказал тупо:
      - Если это неземное оружие... тогда это... тогда его использовали неземляне? А раз неземляне, то... инопланетяне?
      Она покачала головой, в глазах дикий ужас.
      - Но это же... это немыслимо!
      - Почему?
      Она прошептала еще тише:
      - По всеобщему закону... по договоренности... все высокотехничные цивилизации, попадая на планеты с более низким уровнем технологии, могут использовать только то оружие и те средства, что имеются там.
      Я кивнул понимающе:
      - Понятно, почему никаких бластеров и световых мечей... Но какой-то хитрец сумел замаскировать свою технологию под простой пистолет! Есть и среди вас не полные идиоты. Сам бы так сделал, нет ничего слаще, чем нарушить закон! Никакой оргазм не сравнится.
      Она смотрела, шокированная, я улыбнулся ей бесстыдной улыбкой. Почему-то эти дуры полагают, что мы за траханье все отдадим и от всего откажемся. Подумаешь, траханье. Вот знакомая бухгалтерша признавалась, что, когда баланс сходится, наслаждение выше, чем если бы переспала с Ричардом Гиром, Куртом Расселом и даже поручиком Ржевским, вместе взятыми. А про нас, мужчин, и говорить неча, для нас многое выше.
      - Ладно, - сказал я мудро. - Пойдем, рассосется.
      Она взглянула вопросительно, я указал на неприметную лесенку, ведущую наверх.
      - На крыше? - перепросила она.
      - На крышу, - поправил я.
      Она внимательно рассматривала меня, во взгляде промелькнуло нечто расчетливое, словно через глаза торкессы на меня взглянул другой человек. Моя рубашка сидит на ней как свободное платье, очень даже свободное, едва-едва прикрывая то место, на котором обычно трусики, а ворот распахнут до очаровательного пупка.
      - А ты... - проговорила она задумчиво, - гм... я полагала, что если граф, то обязательно хилый...
      - Да? - переспросил я.
      Напряг мышцы, с удивлением обнаружил, что вздулись, как сытые анаконды. Посмотрел на живот, весь в ровных квадратиках мышц, оглядел руки, толстые и мускулистые, ишь, что делает беготня и драка. И хотя в мое время не стыдно быть хиляком, это у предков бзик на роскошной мускулатуре, но все-таки пустячок, а приятный пустячок.
      Тем более что торкесса смотрит томными глазами на мой обнаженный торс.
      - Тебя подсадить?
      - Подсади, - ответила она с готовностью.
      Дурак, напросился, пришлось подсаживать, а это значит держать в ладонях ее упругие ягодицы. Рубашка коротка, я старался не поднимать голову, но глаза появились на кончиках пальцев, те не только чувствовали и невольно мяли обнаженную плоть, но и... таращились, мы еле вылезли на крышу, оба красные и потные, запыхавшиеся, разогревшиеся до такой степени, что прямо искры из ноздрей.
      И сразу же вздрогнули, как от удара хлыста, от грозного окрика:
      - Стоять! Даже не дышать!.. Девке отступить на два шага... та-а-ак...
      Я подумал, что, если бы меня хотели застрелить, уже бы выстрелили, медленно повернул голову. Один уцелевший из восьмерки, который жевал чуингам, держит нас под прицелом пистолета. Одна половинка морды в запекшейся крови, однако челюсти так же мерно двигаются, жвачку жуют как будто сами по себе.
      Торкесса бросила на меня умоляющий взгляд.
      Я сказал:
      - Делай, что он велит.
      Наемник ухмыльнулся гнусно:
      - Мудрые слова. Теперь хочешь узнать, почему не застрелил?
      - Не хочу, - ответил я.
      Он удивился:
      - Почему?
      - И так все ясно.
      - Но все всегда спрашивают...
      - Я не все, - ответил я гордо. Добавил: - К тому же длинные разговоры слишком разбавляют экшен, снижают драйв. К тому же и так понятно, зачем берешь в заложницы. Это все равно что на дерево повесить табличку с надписью "Дерево".
      - Ого! А почему?
      Я посмотрел ему в глаза.
      - Ты берешь ее в заложницы и хочешь, чтобы об этом узнали и не сбили вертолет. А мертвый я никому сказать не сумею, чтобы не стреляли...
      - Вертолет? - переспросил он с интересом. - Откуда знаешь?
      Я указал в небо:
      - Вон летит сюда. Вы как-то собирались отсюда сматываться? Да побыстрее?
      Он ухмыльнулся:
      - Голова у тебя варит. Я бы взял тебя в свой отряд... Тем более что ты всех здесь перебил, тебе цены нет.
      Вертолет тяжело приземлился точно посредине, колеса просели под тяжестью бронированной кабины. Летчик выглянул, лицо довольное:
      - Захватили? Прекрасно, генерал будет доволен. А где остальные?
      Наемник запихнул торкессу в кабину, сам влез, я ожидал, что вертолет тут же оторвется от крыши, однако из дверного проема вывалилось тело пилота, а наемник крикнул вдогонку:
      - Операция провалена, а я предпочту просто смыться!
      Вертолет задрожал, винт пошел раскручиваться сильнее. Пилот тяжело приподнялся, сел, ощупывая пальцами нижнюю челюсть. Глаза были ошалелые, изо рта текла алая струйка. Вертолет начал подниматься, пилот завизжал, бросился к машине и ухватился за перекладину. Вертолет пошел неожиданно быстро над крышей, пилота потащило, он закричал дурным голосом.
      Я опустил руки, развернулся, ноги сами понесли, набирая скорость, за вертолетом. Уходит слишком быстро, не успеваю, а край крыши все ближе и ближе, пора останавливаться...
      Вертолет стремительно уходил, а я, не в состоянии остановиться, с силой оттолкнулся от самого края и прыгнул в красивом затяжном прыжке, прогнувшись. Сердце пронзил холодный ужас, меня несет над бездной, подо мной улица, я лечу на высоте двадцати этажного дома, а там внизу асфальт, автомобили...
      Пальцы ударились о перекладину, сомкнулись в смертельном страхе. Рядом визжит и дергается, пытаясь подтянуться, пилот. Лицо побагровело, глаза выпучились, я услышал сиплый полузадушенный вопль:
      - Это мой вертолет!
      - Делиться надо, - огрызнулся я.
      Он попытался лягнуть меня задней ногой. Некоторое время пинались, я прохрипел:
      - Дурак... мы же в одной лодке...
      - Сам дурак, - ответил он сипло. - Это вертолет, а не лодка!
      - Он обманул и тебя, - втолковывал я. - Мы должны наказать его, понятно?
      - Непонятно, - ответил он и, с трудом подняв ногу в армейском ботинке, с такой силой лягнул меня в бок, что мои пальцы едва не разжались. - Мне все непонятно...
      - Идиот... мне тоже все в мире непонятно, так не драться же?
      Глава 5
      Он все еще пытался меня скинуть, мы долго били один другого, вися на одной руке над огромным городом, пока вертолет кружил на одном и том же месте, мы ж оба если не в одной лодке, то на одной стороне, перекосили вертолет, а если тот дурак за штурвалом не виртуоз, то разбиться - что два байта переслать. Наконец я изловчился и саданул дурака так, что пальцы разжались, но пролетел недолго: ухватился обеими руками за мои ноги и повис, здоровенный, гад, а я снова на одной руке, хотя вообще-то мог бы и на двух, так как отбивался больше ногами, но иногда, красиво изогнувшись, приподнимал гада и бил кулаком по голове.
      Наконец раздался жуткий крик, тяжесть с моих ног исчезла. Внизу быстро удаляется тело пилота-неудачника, но любоваться полетом некогда, хотя он летел красиво, как в затяжном прыжке из стратосферы, картинно раскинув руки и ноги, регулируя полет. Наконец рухнул на крышу автомобиля, единственного в этой вообще-то пустынной местности, промял до самой земли, колеса слетели и пугливо откатились.
      Я попробовал подтянуться, то есть сделать силовую вылазку, но руки уже ослабели, зад тяжеловат, мускулов там много, откинулся назад и попробовал закинуть ногу, не получилось, пальцы слабеют, а кружим на такой высоте... жють. С третьей попытки нога пролезла на перекладину, кое-как взобрался, пошел по перекладине к дверному проему. Ветер пытается сорвать, как прилипший лист, я жмурился, вертолет, освободившись от части груза, пошел почти по прямой. Торкесса со связанными руками съежилась в углу, наемник судорожно орудует рычагами, на пульте вспыхивают и гаснут цветные огоньки, на втором дисплее проплывает карта, там три желтые точки и две красные.
      Он судорожно дернулся, когда моя рожа появилась в поле зрения, на лице отразилось сильнейшее изумление.
      - Опять ты?
      - Не опять, а снова, - поправил я сурово.
      Он выхватил одной рукой пистолет, я захватил за кисть, сильно дернул. Грузное тело с неохотой выдвинулось из тесного кресла, раздался оглушающий выстрел, за спиной завизжала торкесса. Какое-то время мы боролись, я даже упал и несколько минут висел головой вниз из кабины, но затем сильным ударом ноги перебросил наемника через себя, он вылетел в проем, как орел с распахнутыми крыльями.
      Я ринулся к штурвалу, неуправляемый вертолет идет прямо на небоскреб Южнобутовского телецентра, спросил через плечо:
      - Ты как, о'кей?
      - Да, - ответила она печально, - да, о'кей...
      Вертолет взмыл вертикально прямо перед гигантской параболической антенной, которую Пентагон пытался купить у местного муниципала за миллиард долларов. Кровь прилила к лицу, мотор ревет на издыхании, но машина послушно, хоть и на пределе сил, сделала "мертвую петлю", выровнялась.
      Я поставил на автопилот, повернулся к торкессе.
      - Протяни руки... Когда он успел... А, он просто склеил? Тогда терпи.
      Она жалобно вскрикивала, но я безжалостно отдирал липкие ленты. На нежной коже остались быстро исчезающие красные полосы. Она вскинула на меня испуганные глаза.
      - Как ты сумел...
      - Он что-нибудь говорил?
      - Да.
      - Быстро говори, - велел я. - По-суворовски!
      Посмотрел вниз, там народ сбегался ко второй сплюснутой машине, вокруг первой уже стоят тесно, любуются, а к первой только бегут, это значит, что наемник летел с большой высоты, но ухитрился упасть строго и точно на крышу автомобиля.
      - Он сказал... - произнесла торкесса, ее плечи зябко передернулись. Я посмотрел на нее и тоже передернул плечами. Эта привычка вообще-то заразительна, надо с нею кончать.
      - Что сказал?
      - Страшно и выговорить... Сказал, что нашу миссию раскрыли, а сейчас нашего старшего захватили вместе со штабом, погрузили в автобус и увозят к спрятанному и замаскированному звездолету.
      Она всхлипнула, я быстро указал на экран:
      - Какой из них автобус?.. Желтый?.. Красный?.. Какой из них?
      Она прокричала в отчаянии:
      - Если бы я знала... Если бы я знала!
      - То что?
      Она вскрикнула в слезах:
      - То я никогда не согласилась бы пойти в космическую разведку!
      Я спросил кровожадно:
      - Новичок, да?
      - Еще какой, - ответила она, всхлипнув, - две недели всего... Да и то бумаги подшивала в канцелярии. У нас солидная организация! Мы взяли в аренду дырокол, только начали разворачиваться....
      - И тут предложили непыльную работу, - добавил я задумчиво. - Кое-что начинает вырисовываться... Давай держи штурвал, а я пока рассмотрю эту карту.
      Пока она двигала рулем управления с умением домохозяйки после двух уроков езды на велосипеде, я работал с картой, с непривычки увеличивал изображение от взгляда с далекой Галактики до внутриатомного строения. Восхитился совершенной аппаратурой, что позволяет вот так с высоты заглядывать в низкий вырез любого платья, в самом деле позаглядывал, надо же опробовать, наконец отыскал автобус, сам взялся за рычаги, погнал вертолет на предельной скорости.
      Она спросила тревожно:
      - Что собираешься делать?
      - Передать руль тебе, - ответил я. - На, держи!.. Веди как можно ближе к автобусу.
      Пока она заново осваивалась с рычагами, я подобрал пистолет наемника, и пусть кто-то вякнет, что это оружие ближнего боя: я с трехсот метров точными двенадцатью выстрелами уложил двенадцать гадов, что высовывались из окон и беспрерывно строчили по мне из узи, калашей, крупнокалиберных, стреляли из базук, стингеров, мух и птурсов.
      - Давай ниже, - велел я кровожадно.
      - Зачем?
      - Нагоним, догоним, перегоним... но пить пока не станем.
      Она не поняла:
      - А пить... почему?
      Я сдвинул плечами:
      - Откуда я знаю? Бери от жизни все, но потом положь обратно!
      Она спросила умоляюще:
      - Я что-то не понимаю? Не въезжаю, да?
      - Я сам не въезжаю, - признался я, - но звучит клево, верно?
      - Ну... вроде бы...
      - Тогда веди прямо за автобусом.
      - Что ты задумал?
      Я окинул оценивающим взглядом ее фигуру
      - Говорят, чем лучше формы, тем дороже их содержание... брешут, гады. Чем приятнее формы, тем безразличнее содержание.
      Она сказала обидчиво:
      - У женщин бывают такие формы, что мужчинам не по карману их содержание. Ладно, вот автобус, что дальше?
      - Еще ниже, - велел я.
      Вертолет на некоторое время застыл было над самой крышей автобуса. Но водитель как почувствовал, прибавил газу, а когда торкесса начала догонять, тормознул, мы проскочили вперед, открыл окно и выстрелил из стингера. К счастью, торкесса догадалась выпустить тучу алюминиевой стружки. Ракета пролетела мимо и взорвалась, обдав нас запахом фальшивого китайского пороха.
      Я топтался на лыже, примеривался, все не решался спрыгнуть, автобус начал рыскать из стороны в сторону, я озлился, все-таки прыгнул, но не на ноги, а распластался животом и ухватился за выступы.
      Раздались глухие выстрелы, рядом со мной в крыше появились дырочки. Я перекатился, дырочки последовали за мной, кто-то шел по салону с такой же скоростью, так что, помимо водителя, там остались и другие парни в черных шляпах.
      Я начал продумывать, как спускаться вниз, не повредить бы схваченного резидента торкессы, как высунулась голова над крышей, почти одновременно выскочил с другой стороны еще один супермен, пошли ко мне по крыше. Я отступил, присматриваясь к обоим, крепкие парни, матерые, один, правда, не столько возмужал, сколько возмудел, но все равно может помешать мне, а напарнику, как ни странно, помочь.
      - Ребята, - сказал я проникновенно, - вы имеете право хранить молчание. Все, что скажете, будет переврано и обращено против вас... Так что лучше отпустите пленных, а я вас. Возможно, не трону.
      Они переглянулись, один спросил тупо:
      - Это он о чем?
      - О каких-то пленных, - пояснил второй. - Это о немцах, что ли?.. Или про войну с Ираком?
      - Я говорю о команде торкессы. - пояснил я. - Которая находится в этом автобусе.
      Снова переглянулись, первый сказал зло:
      - Ты сейчас будешь лететь мимо окна, убедишься, что в автобусе пусто.
      - А за рулем? - спросил я коварно.
      - На автопилоте, - пояснил первый.
      Они разом сделали ко мне шаг, я упал навзничь, они уставились на меня тупо, как два барана на новые ворота, послышался сильнейший удар, их ноги мелькнули надо мной, я приподнялся на локтях, огляделся. Мост, который их снес, стремительно отдаляется, зато впереди прямая как стрела дорога вдалеке резко поворачивает, а никакой автопилот не в состоянии вести машину по всем изгибам шоссе.
      Я торопливо слез с крыши, вломился в кабину и ухватился за руль как раз в момент, когда впереди возник поворот. С трудом удалось вывернуть, на мгновение боковые колеса пронеслись над бездной, но дальше выровнялся, попробовал сбросить скорость, не удалось, гоню как бешеный, легонько нажал на педаль тормоза, удивился, что не чувствую. Посмотрел вниз, педаль бессильно лежит на полу, а машина несется с нарастающей скоростью, здесь под уклон, да еще какой уклон...
      Некоторое время я боролся, пытался остановить, замедлить, а впереди возник обрыв, приближался с ужасающей быстротой. Шоссе уходит в сторону, но не с моей скоростью пытаться повернуть... Я открыл дверцу, с этой стороны мелькает стена, разотрет, как зерна кофе, с другой слишком близок обрыв...
      Я оттолкнулся от подножки в тот момент, когда передние колеса автобуса уже покинули асфальт. Меня перебросило через ограждающий пропасть бортик, я покатился, стукаясь о камни, небо и земля много раз менялись местами. Наконец мое тело заклинило между глыбами, и я мог увидеть, как автобус красиво падает, подпрыгивая на каждом выступе, а потом долго-долго взрывается, словно целая колонна бензоцистерн. Я кое-как высвободился, на всякий случай сбежал вниз, пришла идея проверить багажное отделение.
      Вертолет опустился прямо на шоссе, я увидел торопливо сбегающую вниз мою рубашку, а в ней выпуклые прелести торкессы. Я спускался, сильно прихрамывая, она же летела, как на крыльях, обогнала, первой оказалась у обгорелого автобуса.
      - Здесь никого...
      За спиной торкессы поднялся в дымящейся одежде человек, обхватил ее одной рукой за горло, я тут же выхватил пистолет, но он в другой руке показал мне гранату.
      - Видишь?
      - Да чего ее бояться, - сказал я нагло, - она же ручная!.. А вот пистолет у меня... слегка диковат. Недодрессирован.
      Он зло захохотал, я держал его на прицеле.
      - Уйди, - велел он. - Это я лежал в багажнике. Меня должны были переправить через границу после успешной аферы с ваучерами. Ты все сорвал, сволочь!
      - Ты меня не интересуешь, - сказал я. - Нашу страну все грабят. Если всех убивать, то на земле вообще никого не останется. А по мне, лучше жулики, чем инопланетяне.
      Он покачал головой, торкессу держал за горло сгибом локтя, а ослабевшая рука медленно опускалась под воздействием гравитации, пока не оказалась на ее высокой груди. Торкесса, девственница, возмущенно завизжала, топнула ногой, попав острым каблуком по пальцам, ринулась в сторону. Герой ваучеризации оскалил зубы и метнул в меня гранату. Я выстрелил, пуля ударила в гранату, прервав ее полет, раздался взрыв. Безголовое и с оторванной рукой тело стояло, казалось, целый час, а торкесса, всхлипывая, ринулась ко мне на шею.
      Я гладил ее, похлопывал, чесал за ухом, потом сказал с облегчением:
      - Ложная тревога!..
      Она подняла голову, на раскрасневшемся лице со счастливыми глазами мгновенно возникло страдальческое выражение.
      - Нет, не ложная... Их в самом деле захватили. Просто было два автобуса. Помнишь, красные точки? Один в качестве ложной цели. Для отвлечения. Значит, они очень нас опасаются.
      Я вспомнил автобус, битком набитый звероватыми боевиками, кивнул. Опасаются, но мое самолюбие это не тешит. Я предпочел бы, чтобы мои противники были не моложе трех лет.
      - Но знаю, как ты... Стоп, вон автомобиль!
      - Где?
      - Разуй глаза!
      Еще ниже под нами ровная лента шоссе, далеко показался автомобиль, мы успели выскочить на асфальтовую полосу до того, как затормозить будет уже невозможно. Автомобиль быстро и надежно остановился: красивый, элегантный, новенький, водитель не спеша отстегивал ремень безопасности. Я подбежал, дверцу на себя, водитель удивленно вскинул голову. Я ухватил за воротник и выбросил из машины.
      - Госнеобходимость!.. - рявкнул я. - Ваше средство передвижения необходимо полиции... разведке... сигуранце...
      Торкесса забежала с другой стороны и поспешно заняла соседнее сиденье.
      Мужик, лежа на асфальте, прокричал беспомощно:
      - Но это мой автомобиль!
      - Что за идиоты, - пробурчал я с тоской. - Что делает с людьми эта гребаная демократия...
      - Что? - спросила любознательная торкесса.
      - Обезличивает людей, - ответил я с горечью. - Стандартизирует! Слышишь, все кричат одно и то же!
      Я включил зажигание, автомобиль дернулся и понесся, набирая скорость. Торкесса смотрела на меня в почтительном ужасе.
      - И часто...
      - Что?
      - Ну... поступаешь вот так незаконно?
      - Да с каждой новой баймой, - ответил я. - И не по одному разу. Особенно когда убьют несколько раз, всякий раз повторяешь одно и то же, продвигаясь по шажку... Держись крепче, сейчас пойдем по встречной полосе...
      Она с ужасом взглянула на встречный поток стремительно летящих машин, вскричала в ужасе:
      - Но зачем?
      - Я знаю, - ответил я неколебимо, - что я делаю.
      На самом деле, конечно, хрен понимаю, что делаю, но кто из нас что понимает в этой гребаной жизни? Все делаем то, что считаем правильным, а так как сейчас мы - сверхчеловеки, вот и выбрасываем всяких там французов да иракцев из машин и домов, как раньше бомбили и выбрасывали афганцев, сомалийцев, а скоро начнем так же с сирийцами и корейцами.
      Тормоза завизжали, когда я на полном ходу проскочил в промежуток разделительного барьера, некоторое время ехали на двух колесах, торкесса визжала отчаянно, встречные машины шарахались, как кошки от бультерьера.
      Машина глотала километры, как собака мух. Наконец торкесса успокоилась, подставила лицо солнцу, жмурилась, как котенок, даже мурлыкала. За последние сорок лет все крупные промышленные предприятия перенесены за черту города, остались мелочи, типа часовых заводов или по производству сережек и бижутерии, я долго искал на карте, пока отыскал крупнейший металлургический завод, его первым велел убрать из Москвы Хрущев, а Брежнев завершил процедуру. Потом перенесли и другие заводы, поменьше, но эти за последние годы модернизировали, перестраивали, некоторые работают и сейчас, в то время как на первом металлургическом все настолько устарело, что такие заводы проще делать заново, уже с иной инфраструктурой, чем пытаться перестраивать.
      - Есть, - сказал я наконец. - Вот там заброшенный сталелитейный завод!.. Один только цех горячего проката выдает миллион тонн высококачественной стали ежедневно, а расположен на площади, равной трем ВНС, что потом стала ВДНХ, теперь ВВЦ, а завтра...
      Она вскинула бровки.
      - Но как же... Миллион тонн в день - это очень много! Какой же заброшенный? Я отмахнулся.
      - Да кому это нужно? ВПК загнулся, кастрюли да сковородки вместо атомных подлодок... Чтобы не возиться, там поставили еще одну штуку, что весь этот металл снова в дерьмо... прости, в металлолом. Замкнутое, так сказать, производство.
      Она удивленно покосилась на меня, когда я повернул руль и направил машину к ярко освещенному зданию с яркой вывеской через дорогу. На высоте второго этажа на огромном экране танцевала у шеста девушка, но, едва начинала сбрасывать одежды, ее сменяла надпись: "Стрип-клуб. Открыт круглосуточно". Под экраном широко распахнутые двери, два крутых фейсконтрольных амбала, изнутри грохот разбиваемого токарного станка с помощью кувалд и совсем не божьей матери, новый хит от группы "Самая Новая Корчма".
      Она прошептала:
      - А что здесь?
      - Надо, - ответил я мрачно.
      - Полагаете, ваша графскость, здесь... может быть ключ к тайне?
      - Это не так важно, - ответил я. - Ты разве не чувствуешь?
      Она прошептала смятенно и униженно:
      - Нет, мои рецепторы ничего не улавливают.
      - Женщина, - сказал я покровительственно и почесал у нее за ухом. Ничего, зато ты красивая.
      Она вспыхнула, польщенная, но в глубине красивых глаз оставалось недоумение. А я не стал объяснить, что, хотя погони и перестрелки необходимейшие составные жизни, без них ну никак ни в одну дыру, но в жизни обязательно должно возникать женское тело, даже Тургенев без него не обходился, хоть и предпочитал на анатомическом столе, а при нынешней свободе этого самого женского должно быть много: обнаженного, потного, с крупными сиськами и заостренными сосками... покрасневшими и затвердевшими, и чтоб живот мягкий и с небольшими валиками на боках, как французские ручки, ягодицы чтоб вздернутые, широкие и высокие, чтоб при каждом шаге покачивались, как женский ум...
      Амбалы оглядели нас цепкими глазами: новенькие, не-поддатые, без автоматов и гранатометов, отступили, а мы пошли навстречу музыкальному грохоту, бегающим по стенам и потолкам лучам цветных прожекторов в поисках немецких самолетов.
      В зале воздух, пропитанный ароматами дешевого вина, травки, клея и дезодорантов, изменяющих формулу запаха пота. После солнечного дня показалось почти темно, затем глаза различили в багровом полумраке нечто похожее на огромный чан с дождевыми червями, что пытаются выбраться через край. Правда, некоторые вроде бы как раз закапываются. Полуобнаженные тела блестят, цветные пятна бродят по залу, а ритмичный грохот заставляет кровь струиться чаще, сердце подстраивается под навязываемый ритм, все танцующие выглядят одним существом...
      На приподнятой площадке у шеста вертится, изгибаясь, пританцовывает уже обнаженная девица с крупным бюстом и рельефными ягодицами. Танцует с явным удовольствием, еще свеженькая, наслаждается тем, что у нее сильное сексуальное тело и что мужчины смотрят с жадностью, а их подруги застыли с кислыми улыбками.
      Две трети зала заполнены танцующими, точнее - покачивающимися под оглушающую музыку, из-за тесноты хрен потанцуешь, а треть отдана под столики. Мы отыскали не только свободные места, но и свободный стол, сюда приходят потанцевать, на голых бабе поглазеть, а не жрать, официант подошел сразу же, я брезгливо отстранил листок с меню:
      - Я неграмотный, потому и богатый, ясно? Неси коньяк, но только хороший, понял? И че-нить для выпивки... В смысле, пить буду, понял? И поесть не забудь. Да не сам, а для меня и моей крошки. Учти, едим много, хоть и худые. Глисты, наверное.
      Он изогнулся в почтительнейшем поклоне, исчез. На кухне разом закипела бурная деятельность, словно в первые годы индустриализации и подъема животноводства. Из окошка то и дело выглядывали красные морды поварят, всем хочется посмотреть на олигарха, потом шеф-повар их прогнал и закрыл окошко.
      Я лениво осматривался, сперва, ессно, на танцовщицу у шеста, обратил благосклонное внимание на певицу, та едва не заглатывает шишку микрофона ярко накрашенным ртом. В отличие от шестовички певица в скромном сарафане с постоянно выпрыгивающей из-за слишком низкого выреза грудью поет неплохо, совершенно не замечая фокусы своих молочных желез, а когда спохватывается, мило краснеет и поспешно заправляет обратно, не забывая мимоходом потереть и без того красный и разбухший кончик. Народ хлопал и следил, когда же снова от резкого движения эта вэщь выпорхнет на свободу. Я заметил, что все повторяется через точно рассчитанные интервалы, когда ожидание достигает пика, здесь важно ни в коем случае не давать ему спадать, режиссура отпадная.
      За соседним столиком молодящаяся дама злым шепотом сообщала заинтересовавшемуся зрелищем спутнику, что это все силиконовое, что поет отвратительно, платье аляповатое, ноги кривые, но спутнику, судя по глазам, по фигу такие тонкости, силикон - не силикон, главное - размеры, а там хоть и вовсе надувная, какая разница, все они дуры надувные.
      Певица мигом заметила появление богатого клиента, но не повела глазом, ждет каких-то знаков внимания с моей стороны, но в этом деле важно не переждать, на меня начали посматривать и другие женщины. Вернее, сперва смотрели, какой коньяк нам ставят на стол, а потом уже смотрели уважительно на меня.
      Вскоре, оставив микрофон, певица сошла с эстрады и медленно, продолжая петь, пошла по залу между столиками. Движение выглядело хаотичным, но я уловил алгоритм, без труда вычислил, сколько понадобится ходов, чтобы подошла к цели. Торкесса следила враждебными глазами, сразу ощутила врага, это в женщинах встроено с рождения, как ультразвуковой локатор в летучую мышь или электрические аккумуляторы в морского ската.