Дальше какой-то сбой, по смыслу дальше я должен бы встретить либо спутников по дальнейшим приключениям, иначе пойдет без диалогов, а это мучительно во всех смыслах, либо свою единственную любовь... Здесь пока рано ставить галочку на "Уплочено", меня пока что везут почти голого, я вдруг понял смысл высказывания, что без револьвера ковбой чувствует себя голым: всего минуту побыл с пистолетом в руке, ни разу не выстрелил, а каким крутым себя ощутил, как красиво бежал по лестнице, как нагло посмотрел на бомжующих парков и колхозную девицу, как безрассудно сунулся в машину... Правда, пистолет за пазухой, но как его достать, не получив пулю в затылок?
      - Ох и дуб же... - прошептал я.
      - Да еще и зеленый, - раздался голос сзади весело, его обладатель демонстрирует знание старых приколов.
      Я перевел дух, начал загибать пальцы на другой руке. Если мои умозаключения, несмотря на абсурдность, все же истинны и если каким-то чудом удастся уцелеть, то в дальнейшем пути меня должны будут учить убивать, убивать и убивать. Или колдовать. Нет, все-таки убивать, вид крови от удара мечом куда больше возбуждает, чем молния из пальцев, испепеляющая врага. А еще лучше - удар не мечом, а топором, чтобы кровищи без всяких парентлоков, мозги во все стороны, кишки наружу, вываливаются теплые парующие внутренности, хрипы и сованье задней ногой... Учить будет либо наставник, какой-нибудь мастер восточных единоборств... нет, эти клоуны достали, только самые тупые все еще с пиететом об этом сунь-хунь-в-чайстве, психически нормальные над этим цирком ржут, как брабантские кони. Лучше, если будут учить либо мелкие злодеи, либо все встречные. Кто чему может, я не гордый, как и Ницше: чтобы не умереть от жажды - пью из всех стаканов.
      Мои пальцы снова стиснули виски, надо успеть все понять, найти свое место, чтобы, как и водится, к середке путешествия стать либо круче наставника, либо круче некуда, но чую холодок беспокойства на загривке не зря: дополз ли уже до той серединки либо еще не дополз? От этого зависит многое: бить или быть битым. А я в глубине своей трусливой души еще тот общечеловек: люблю смотреть по жвачнику, как бьют и даже убивают других, но как-то не но себе, когда бьют меня, драгоценного...
      Окружная освещена ярко, да еще гигантские щиты реклам по обе стороны дороги, черное небо с редкими звездами почти исчезло, только сверкающие машины справа и слева, белые, как свечи, фонарные столбы, высокий бетонный бордюр, а когда на скорости съехали по дуге вниз, вскоре по обе стороны замелькало зеленое, изредка сменяясь короткими всплесками голубого. Несемся по загородному шоссе, по обе стороны лесополоса, дорога постепенно сужается, начала петлять, скорость пришлось сбросить до такой, что я замечал, когда мимо проносятся березняки, когда просто деревья, а впереди начала вырастать вообще темная чаща дремучего леса.
      Машина съехала на тропку, пошла уже совсем медленно, переваливаясь с боку на бок, как неторопливая утка. Деревья приблизились, на машину пала тень. Едем как в пещере, с обеих сторон толстые, как скалы, деревья, ветви переплелись, полностью перекрывая доступ к небу. Все молчали, а шофер, что так ни разу и не проронил ни слова, вообще старался не смотреть на меня, предназначенного на корм головастикам.
      Деревья уползали за спину все медленнее, наконец остановились. Оба профи выскочили в разные стороны, шофер ткнул мне в бок стволом пистолета:
      - Выходи, парень.
      В машине стало жарко, хотя кондишен работал, как реактивный самолет. Я вышел, пальцы обожгло о дверь, отступил в великом удивлении: раскалилась до вишневого цвета, с какой же скоростью мы шли, мать моя, умеют же отводить глаза службе дорожного движения.
      Из-за горизонта показался алый краешек. Солнце поднимается алое, умытое, отоспавшееся, свеженькое, облака над ним алеют, как пионерские галстуки, но как... как вся ночь, пусть и по-летнему короткая, уместилась в полчаса-час, это же совсем не наши штучки, за такое надо морду бить, это хуже, чем мужиков на верблюдах в пустыне высокоточными вакуумными бомбами...
      Оба профи ждали с пистолетами на изготовку. Один сразу же сунул мне руку за пазуху, выудил пистолет и отступил, весело скаля зубы. Я едва вылез, совсем раздавленный и упавший духом. Только что успел побывать герцогом, а Марья Петровна так и вовсе обратилась, как к Вашему Величеству, а теперь стану трупом.
      - Ну? - сказал я.
      - Что "ну"? - удивился один из профи.
      - Рассказывай, - велел я. - Кто ты, что ты... И этот, который любит балет. И что вам вообще было заказано, и почему так делаете?
      Профи довольно и раскатисто расхохотался. Зубы блестели крупные, белые, сверкающие, по таким хоть кувалдой, даже щербинки не будет. Он поправил рукой галстук, в другой пистолет, черное дуло смотрело мне прямо в лоб.
      - Меня зовут Ван, - представился он. - Не Иван, а Ван Тузель. Я кейджианец, а вот это - Ахмед Зминем, он хаурянин. Мы из галактической Лиги Черного Коллапса.
      Я кивнул, мог бы даже добавить, что оба не женаты и не собираются жениться, у таких всегда хватает веселых и роскошных подружек, тоже злодеек, конечно, оба работают на русскую мафию, куда ж без нее, а еще оба читают Экклезиаста в оригинале.
      - И че вам надо? - спросил я.
      Ван Тузель принялся рассказывать... Рассказывал он долго, обстоятельно, с деталями и уводящими в сторону подробностями, все это пролетало мимо моих ушей, я сжимался в комок. Внутри холодело и превращалось в лед, а потом и вовсе трескалось, все напрасно, у меня нет ни малейшей надежды, ну какой дурень явится в эту часть леса, хоть случайно, хоть с целью спасения моей светлости и моего величества, это было бы слишком, как бы долго Ван Тузель ни рассказывал, все равно помощи не будет, надо как-то самому, хоть за гадюку хвататься, не тонуть же...
      Я собрался с силами, мы ж земляне, что значит - народ хитрый, мелкий и злобный на трюки, прервал с самой простодушной харей лица:
      - Но вас, как я понял, никто не ждет?
      Ван Тузель удивился:
      - Ты чего так решил?
      - Да кто за вас пойдет с такими рожами?
      Ван Тузель обиделся, кивнул Ахмеду:
      - Покажи ему фотографию своей любимой, а то не поверит.
      Ахмед побледнел, затряс головой:
      - Нет.
      - Да покажи!
      - Не стану, - ответил Ахмед твердо. - Я не такой дурак.
      Тузель засмеялся:
      - Ты что, в приметы веришь?
      - В приметы не верю, - огрызнулся Ахмед, - но еще никто, показавший фотографию своей любимой, не вернулся с задания. Такие вообще не доживают до конца задания! Никто и никогда!
      - А Кугель дель Рей? - спросил Тузель коварно.
      - Кугель был командиром отряда и единственным исполнителем, - отрезал Ахмед. - Он мог себе это позволить, хотя и он страшно рисковал!.. Но я этого делать не стану.
      Тузель засмеялся громче:
      - Ахмед, вот уж не думал, что ты такой трус! А кто, как не ты, командир отряда? Кто, как не ты, главный? Единственный исполнитель? К тому же ты бессмертный и неуязвимый!
      Ахмед посмотрел на него исподлобья, заколебался. Тузель смотрел с насмешкой. Смуглое лицо Ахмеда потемнело от прилива крови, а может, покраснел от стыда.
      - Хорошо, - ответил он неожиданно, - но покажешь и ты!
      Тузель поколебался самое короткое мгновение, в глазах промелькнуло нечто непонятное, но выпрямился и сказал мужественным голосом:
      - Да.
      - На счет раз... два... три!
      Оба рывком расстегнули комбинезоны, дрожащие пальцы дернули молнии на левой стороне груди. Одновременно блеснули глянцевые поверхности фотографий. Оба показывали друг другу, потом повернули лицевыми сторонами в мою сторону.
      - Вот, - проговорил Тузель с вызовом. - Моя невеста. Я не боюсь ее показать...
      Ахмед прервал:
      - А вот моя! Я тоже не боюсь...
      - И даже скажешь, - вставил Тузель, - какие у тебя с нею планы на будущее?
      Ахмед смертельно побледнел, в глазах страх загнанного в тупик зверя, губы задрожали, однако он выговорил с трудом:
      - Мы с нею поженимся... сразу же... как я вернусь с этого задания...
      На его лице проступила обреченность. В торжественной тишине заиграл невидимый симфонический оркестр, медленно и печально, даже скорбно, но с понятным наслаждением, я замер, превратившись в слух, где-то выводит мелодию незримый трубач, печально плачут скрипки, высоко-высоко в синем небе красиво исполняют лебеди, последний троллейбус, последний троллейбус...
      Раздался выстрел. Ахмед дернулся, прогнулся спиной, словно за шиворот сунули ледышку, взмахнул обеими руками, пытаясь взлететь, но оружия не выпустил. Горящие ненавистью глаза отыскали меня, я видел, как он поворачивает пистолет в мою сторону, но я стою, как дурак, как русский в фильмах и баймах юсовского производства.
      Тузель мгновенно развернулся и трижды выстрелил напарнику в грудь. Ахмед захрипел, задергался, лицо исказило в жуткой отвратительной гримасе. Он все еще пытался поймать меня на мушку, однако прогремели еще два выстрела. Ахмед захрипел в ярости, руку с пистолетом подбросило, он выстрелил... Тузель захрипел и, выронив пистолет, схватился за грудь. Между пальцами хлещут тугие красные струи, я понял, что все-таки парентлоком и не пахнет, это хорошо, крови пусть много, оглянулся, выискивая, куда отступить.
      Оба рухнули одновременно, но Тузель с чистым просветленным лицом, а его напарник - с жутким оскалом, с перекошенной в нечеловеческой злобе рожей, отвратительной, мерзкой и ужасной. Из широких дыр в его груди наконец-то брызнули тугие красные струи.
      Тузель прохрипел:
      - Я... на вашей стороне... Ваше Величество... Скажите Ургану Молибскому, я отдаю долг...
      Я подобрал их пистолеты, один сунул за пояс, другой держал в руке. Тузель смотрел на меня с напряжением, я сказал сочувствующе:
      - Все передам.
      - Да здравствует...
      Голос прервался, изо рта хлынула кровь. Он дернулся и застыл.
      - Да, - ответил я негромко, - да здравствует. И пусть славится. И все такое...
      Послышался треск кустов, словно несся наскипидаренный мамонт. Я выхватил и второй пистолет, листва распахнулась, на поляну выскочила юная женщина в облегающем фигуру комбинезоне. В руках автомат, по ветру стелются длинные красные волосы, она задыхалась от стремительного бега, щеки раскраснелись, как вторая алая заря.
      - А, граф! - вскрикнула она. - Вы все олрайт?
      - Да, - ответил я, - все правой. А вы зерг или норг?
      Она в удивлении разинула хорошенький ротик.
      - Что у вас за фантазии?.. Конечно же, я - торкесса! Разве по мне не видно?
      Я кивнул, что да, видно, еще как видно, язык сперва прилип к гортани, а потом и вовсе встал колом. Изумительную фигуру торкессы облегает комбинезон словно из настолько тонкой эластичной ткани, что его как бы и нет вовсе. Воротник красиво поднят, оттеняя прекрасную лебединую шею, а спереди расстегнут до пояса, где поблескивает драгоценными камешками узкий ремень с кобурой бластера. Под комбинезоном никакого белья, я задохнулся от нежнейшей снежной белизны ее кожи.
      Обе половинки комбинезона оттопырены снежно-белыми холмиками, распирая в стороны, еще чуть - и в меня нацелились бы алые соски, наверняка нежно-алые, вот-вот соскользнут, открывая эти сокровища...
      Я судорожно вздохнул, она с удивлением смотрела в мое внезапно вспыхнувшее лицо.
      - Что с вами?
      - Да так, - прохрипел я, не брякнуть же, что раз уж она меня вроде бы спасла, то ей предстоит под занавес отдаться мне, это неизбежно, как движение звезд, - что-то в горло попало... И в глаз... и в сердце...
      Она сказала с нетерпением:
      - Граф, у нас не так много времени, как вам кажется. Возвращайтесь в машину.
      Я судорожно обернулся.
      - Там был водитель!
      Она отмахнулась.
      - Уже нет.
      - А... где?
      - Там, в траве. Как выпал, так и лежит. Поторопитесь, граф!
      Уже третий раз назвала меня графом, это, конечно, поменьше, чем герцог и тем более мое величество, но лучше живой граф, чем мертвый король, я поторопился к машине, спросил только:
      - А вы?
      - Сяду за руль, конечно.
      - Женщина за рулем, - сказал я, но промолчал и про обезьяну с гранатой, и про звезду в небе, и про корову в перьях, и даже про Леночку в бигудях. Да-да, женщина за рулем!..
      - Что вы хотите сказать?
      - Что женщина за рулем - это экстрим из экстримов!
      Нам пришлось быстро стащить с водительского сиденья молчаливого шофера, пуля пробила голову навылет, но сгустки запекшейся крови намертво запечатали... хорошее слово "намертво"!... запечатали оба отверстия, на сиденье чисто, водитель задом отполировал до блеска. Торкесса торопливо села за руль, умело включила зажигание, я смотрел с опаской, но она грамотно выжимала нужные педали, переключала скорость, мы выехали из леса на приличной скорости, машину немилосердно потряхивало.
      - Выдержит, - сообщила она в ответ на мой опасливый взгляд. - В ней есть кое-какие изменения.
      - Ого, машина Джеймса Бонда, - сказал я понимающе. - Тогда мы на коне... А торкесса - это что? Имя или звание? Чин или специальность?.. Кличка, ник, псевдоним, обзывуха, дразнилка?..
      Она покосилась на меня сердито, как птица из гнезда.
      - Вы в самом деле не знаете?
      - Как Бог свят, - сказал я и добавил: - И как я - сама непорочность...
      Она проговорила с отвращением:
      - Знала бы, что меня отправляют на такую дикую планету, да ни за что бы... Торкесса - это титул!
      - Ого, - сказал я. - А это выше или ниже ефрейтора?
      Ее глаза вдруг округлились, машина резко вильнула, пошла быстрее, стремительно обгоняя другие. Мы вырвались на Окружную, там торкесса быстро пробилась в левый ряд. Неслись на предельной скорости, сигналили фарами тем, что впереди, те видели в зеркальце заднего вида, что догоняет женщина, с испугу шарахались в правый ряд, пугая автомобилистов.
      - Что, - спросил я понимающе, - погоня?
      - Да, - ответила она зло. - Что за планета...
      - Погоня, - пояснил я, - погоня, погоня в крови... Догонишь - не догонишь, зато согреешься.
      Она сказала торопливо:
      - Догонят! У них машины мощнее.
      - Еще бы, - согласился я. - Как же иначе? На всякого Джеймса Бонда найдется этот... который с винтом. Тогда надо трюкачить, вести машину... по-земному. Вы слишком прилично ведете, торкесса. Кстати, имя у вас есть?
      - Лилея.
      - Лилея, - повторил я, - где-то уже слышал. Неважно, в женском имени должно быть побольше гласных, что-то вроде Аэлита, Гианэя, Меланома или там Медея... Лилея, у нас за нарушения правил не убивают, вы не знали?
      - Нет, - огрызнулась она. - То-то эти сволочи ни с чем не считаются!
      Окружная простиралась прямая, как луч лазера. Мы неслись не просто на бешеной скорости, а на хрен знает какой, придорожные столбы мелькают, как лапы белок в колесе. Торкесса вертела яростно баранку то вправо, то влево, время от времени с силой нажимала на тормоз, это для динамики, я все понимал и не вмешивался, тем более что автомобиль все равно несется строго прямо, не притормаживая, не дергаясь, как конь под неумелым всадником.
      Мы красиво обгоняли машины, играя в шахматку, в зеркальце заднего вида я видел, как позади сталкивались, взрывались, красиво выбрасывая столбы огня, явно все до одного замаскированные бензовозы, по воздуху летят искореженные куски железа, сиденья, колеса, хромированные диски, оторванные руки, ноги, головы, магнитолы. Мы уходили на такой скорости, что вдогонку разве что пару раз пахнуло бензиновым теплом, да еще я ощутил приятный запах горелой резины.
      - Переходи в крайний правый ряд! - крикнул я.
      - Зачем?
      - Там поворот на Волоколамку!
      Она послушно начала перестраиваться, нам боязливо уступали дорогу даже могучие МАЗы и КамАЗы, ибо женщина за рулем - это шахид на задании. На крайнюю полосу успели как раз вовремя, чтобы уйти на поворот. Машина хорошо держится колесами за асфальт, на скорости сто восемьдесят любой съезд с Окружной кажется слишком крутым. На Волоколамке тоже перестроились в левый крайний, гнали до тех пор, пока далеко впереди не вспыхнул красный огонек светофора.
      Я ощутил, как она начала притормаживать, вскрикнул в негодовании:
      - Разве мы не джигиты?
      Она покосилась, фыркнула, но вдавила педаль газа. Обгоняя машины, мы пронеслись, как снаряд, и успели проскочить перед лавиной автомобилей, у которых при виде нас задрожали тормоза и подкрылки. Я успел увидеть в зеркальце заднего вида, что там началось броуновское движение, а потом в хаотичный поток врезались две дорогие машины, наивные пытались проскочить вслед за нами...
      Торкесса вцепилась в руль, серьезная, с закушенной губой, глаза как блюдца. Мимо проносятся столбы, по колесам иногда чиркает бордюрный камень. На следующем перекрестке, где мы снова проджигитили, за спиной опять грохот, лязг, взрывы, взлетели огненные столбы и даже огненные грибы. Подобные ядерным взрывам, они вырастали и дальше, дальше, дальше по всему нашему пути. Перепуганные автомобилисты налетали друг на друга, их машины взметывало, как горящие листья, уже в воздухе сталкиваются, взрываются и горят так, словно каждая являлась бензовозом для стратегического бомбардировщика.
      Оглянувшись, я увидел, как сзади хорошо расшибаются и горят мощные машины с шестиконечными звездами на дверцах, крепкие мужички в темной форме вылетают через лобовые стекла, кувыркаются, но ни один не уронил шляпу с лихо загнутыми полями, и тут же, присев на корточки и крепко-крепко держа пистолет обеими руками, начинают палить нам вдогонку.
      - Не останавливайся! - прокричал я. - Ни хрена, это все маскировка!
      - Но это же власть, мы обязаны...
      - Ни хрена, - повторил я зло, - это они размечтались, что вот прям щас в позу пьющего оленя! Сперва у себя чернокожих негров афро-американского происхождения пусть поставят! Ишь, богобоязненный народ нашли... Дави, дави!
      Впереди на перекрестке торопливо перегораживали улицу полицейскими машинами с теми же проклятыми шестиконечными звездами. Торкесса по моему воплю вдавила педаль газа до отказа, авто взревел и почти взлетел в воздух. Широкошляпый народ широкозадо бросился врассыпную. Последовал страшный скрежещущий удар, нас сильно тряхнуло, мы взлетели в воздух. Я видел бледное от ужаса лицо торкессы, она сжимала баранку и бешено вертела ее из стороны в сторону, хотя мы летели по воздуху.
      Удар колесами об асфальтовое покрытие, я прикусил язык, в глазах от боли стало лиловым.
      - Что теперь?
      Сквозь лиловую тьму в глазах я прохрипел, едва двигая прикушенным языком:
      - Гони... до ближайшего перекрестка... Потом плюй на правила, сверни и гони проходными дворами.
      - А что это?
      Лиловость рассеялась, я старался как можно быстрее сообразить, кто я и в какой роли. Если во вспомогательной, то все равно рано или поздно прибьют, а если повезло оказаться в главной, то... в главной знаю, как себя вести, уже тысячи раз и машины гонял по Формуле-1, и мрачные водосточные сооружения очищал с BFG в мускулистых руках, и русских свиней мочил в джунглях Вьетнама, в Питере и на всех секретных базах, это совсем легко, так что сейчас от меня требуется только наглая морда и выпяченная челюсть, да еще надо постоянно помнить, что я не интеллигентик какой-то сраный, такие не выживают, а крутой мэн, настоящий мачо, который сперва стреляет, а потом задает квешэны...
      Я сказал тем же деревянным, быстро распухающим языком:
      - Лезь на мое место. Я сяду за руль.
      Она спросила быстро:
      - А ты можешь водить машину?
      - Могу же водить самолет? - спросил я. Подумав, добавил: - Как и вертолет, катер, крылатую ракету... Уверен, что и звездолет - раз плюнуть и растереть задней ногой.
      - Какой... задней?
      - Да любой, - ответил я лихо. - Одной из.
      Она колебалась, машина несется на большой скорости, мы продолжаем обгонять законопослушных, я начал перелезать на ее место, торкесса до последнего момента не выпускала руль, хотя я уже взялся одной рукой, а другой помогал ей перебраться на мое место. Дело трудное, это такой экстрим, что копулироваться в таком положении проще, чем мягко и не сбавляя скорости передать руль и педали. Ее тело оказалось упругим и жарким, мое тоже стало совсем огненным и упругим, хоть и не все, Творец ведь дал крови мужчинам сами знаете сколько, мы сопели, часто дышали, из обгоняемых нами машин одобрительно кричали и показывали мне большой палец кверху.
      В какое-то время ее длинная красивая нога торчала из открытого окна, в соседних машинах едва с ума не посходили, пытаясь рассмотреть, как мы это проделываем, таким образом они создали нам щит, через который не пробиться никаким преследователям, а когда наконец со вздохами облегчения, часто дыша, вспотевшие, мы расцепились, я уже сидел за рулем, а торкесса в изнеможении откинулась на соседнем сиденье.
      - Как вы могли... - прошептала она с негодованием, - как вы могли... Я девственница!
      - Все исправимо, - ответил я бодро и бросил машину в крутой поворот, едва-едва проскочив перед капотом огромного грузовика.
      Справа и слева выросли дома, мы ворвались во двор жилого дома, я направил напрямик, там детская площадка и место для выгула собак, на площадке ребенок копается в песочке, а на отведенном для собак жалком пятачке весело гонятся друг за другом две шавки и один веселый боксерчик.
      Торкесса вскрикнула, когда я резко крутнул руль.
      - Там же ребенок!
      - А там собаки, - огрызнулся я. - Тебе кого жальче?
      Ребенок поднял голову навстречу мчащемуся на него автомобилю, встал и улыбнулся нам беззубым ртом. В одной руке синее ведерко с цветочками, в другой - совочек. Я не сбавил скорости, ибо мы - на стороне Добра, до сих пор никого из случайных прохожих не задавили, даже не стукнули, так что и ребенок уцелеет: то ли в последний момент упадет в сторону, то ли нас занесет на повороте, то ли мы проедем над ним, у нас высокий клиренс...
      Машину тряхнуло. В зеркало заднего вида я успел увидеть красный раздавленный комок в широкой красной луже. Ладно, их шесть миллиардов, одним больше, другим меньше, сейчас счет идет на миллионы человеческих жизней, сейчас все - солдаты, и не фига обращать внимание на всяких там по дороге, мелкие накладки бывают даже в самых благородных делах. Как, к примеру, досадная неприятность стряслась с построением коммунизма в отдельно взятой стране, или вот Ирак раздрызднули, не глядя на слезинки ни в чем не повинных ребенков... Понятно, что теперь построим сразу везде и сразу как только.
      - Что ты делаешь? - спросила она с ужасом.
      - Твои взгляды устарели, - ответил я сухо.
      - Насчет чего?
      - Насчет слезинки невинного ребенка. Держись крепче, ду... торкесса!
      На выезде с площадки с разгону сбили карусель, расписной домик и детские качели. Мужики, что сидели там с кружками пива, разбежались с несвойственной трем медведям прытью. Машину тряхнуло, снизу заскрежетало.
      Глава 3
      Я круто вывернул руль, между домами проскочили на двух колесах. На тротуаре сшибли столик летнего кафе, чиркнули крышей по проводам высокого напряжения, проскочили через павильончик летнего кафе, сшибая столики и легкие стулья. Праздничный народ врассыпную, на ветровое стекло плеснули тонконогие фужеры с разноцветными коктейлями и, что намного хуже, полетели жирные пирожные.
      - Святой космос! - прокричала она в страхе. - Стекло залепило!
      - Это новый вид услуг, - успокоил я.
      - Какой?
      - Пицца в автомобиль! Со всей дури в лобовое стекло. Она оглянулась.
      - Так мы ж не заплатили?
      - Ничего, - пообещал я зловеще, - я должок ему верну кому-нибудь другому. За мной не заржавеет!
      - Остановись, - закричала она отчаянно, - ничего не видно, мы сейчас ударимся в стену!
      - Дура, все очистится.
      - Как?
      - Еще ни одной водоразборной колонки не сбили, - напомнил я. - В этом районе.
      Хрясь, машину тряхнуло, сильная струя воды ударила в машину, смыла с ветрового стекла остатки пирожных, омыло лучше, чем в любой платной мойке, мы понеслись вдоль стены, сгоняя кричащих прохожих на проезжую часть улицы.
      - А сейчас куда гонишь?
      - На холмы! - крикнул я. - На любую дорогу, где можно бы подпрыгивать с машиной...
      - Зачем?
      - Чтобы крышей чиркнуло по проводам, - объяснил я.
      - Зачем?
      - Не знаю! - крикнул я затравленно. - Просто знаю, что без этого хрен что получится. Это обязательно, как и сбивание столиков летнего кафе, тележки с мороженщиком и пустых картонных ящиков!
      Холмы отыскались на пересечении улиц Кириченко и Джугании. По крыше чиркнуло дважды, и решил, что этого хватит, торкесса вскрикивала и хваталась обеими руками за все, за что удавалось ухватиться. Высокая грудь красиво подпрыгивала, а потом долго колыхалась, и девять десятых бешеной погони я косился на это колыхание, у меня самого все колыхалось в сердце, хотя в остальном я тверд, как убежденный виагровец.
      Впереди показался огромный базар, я выругался в бессилии: опять указание Лужкова о переносе местные власти проигнорировали, я рассчитывал на пустыню с одиноким слоном, а здесь...
      - Крепче держись! - прокричал я.
      - Зачем...
      Народ с криками ринулся в стороны. Мы неслись, как на бронетранспортере, сбивая палатки, сметая лотки, пугая верблюдов. Один плюнул в меня, но промахнулся и попал в лобовое стекло машины, что отважно ринулась за нами. Я успел увидеть в зеркало, что липкая зеленая слюна залепила все лобовое стекло, тут же донесся страшный треск сминаемого металла, звон бьющегося стекла. Нас догнала волна огня, дыма и жара, будто за спиной снова взорвался бензовоз.
      Когда удалось проскочить весь базар, сразу три машины пытались взять в клещи: две легковые по бокам и страшный грузовик за спиной. Мы мчались, бодаясь боками, от Волоколамки до Мытищ, и, как водится, ни одной машины ни по встречной полосе, ни по нашей. Въехали на мост, там все и решилось. Словом, все три, проломив ограду, нырнули вниз, а мы вылетели на Воздвиженку, ухитрившись нарушить абсолютно все сто сорок правил дорожного движения.
      Впереди выросло старинное красивое здание, но перед ним впритирку сотни дорогих автомобилей, без малейшего просвета дальше, дальше, палец не просунуть, еще могу себе представить, как ставят машины, но как вылезают, разве что через люки в крышах, гнал дальше, торкесса спросила слабым голосом:
      - А ты знаешь, какое здание нам нужно?
      - Пока нет.
      - Но как же...
      - Увидим, - пообещал я. - Мы все увидим, детка!
      - Не смейте называть меня деткой! - вскрикнула она. - Я торкесса!
      - А я...
      Тормоз, рывок, левый поворот, я бросил машину к огромному массивному зданию старинной кладки. Такие же, впрочем, справа и слева, но перед этим абсолютно нет автомобилей, что и есть зловещий и одновременно обнадеживающий признак. Не только в самом Центре, но даже в пределах Садового кольца через какие только муки и унижения приходится пройти, чтобы отыскать пятачок для парковки, но в по до бн ых случаях всегда находится свободное место для парковки , даже если здесь не только самый что ни есть центр мегаполиса, Старого Города, куда въезд вообще запрещен, да еще по случаю инаугурации президента, а хоть секретная база дружественных нам американо-китайцев.
      На скорости в сто девяносто подлетели к бровке, машина, взвизгнув тормозами, остановилась. Все четыре дверки с щелчком оттопырились, как надкрылья жука. Торкесса пыталась отстегнуть ремень и не могла ватными руками. Глаза ее были ошалелые, на меня смотрела с испугом.
      - Куда теперь? - спросила она слабым голосом.
      - Женщина, не спрашивай, - ответил я строго, потому что сам не знал. Спинной мозг подскажет. Отстегни ремень и... вперед, Фатима!
      Она остановилась в изумлении:
      - Откуда ты знаешь одно из моих имен?
      - Я их все знаю, - ответил я бодро. - Не отставай, тонконогая!.. Оружие оставь.
      - Но...
      - Я знаю, что я делаю, - заверил я веско.
      Я вышел, захлопнул дверцу, чувство надвигающейся опасности заставило резко обернуться. Я успел увидеть стремительно надвигающееся тупорылое стальное чудовище, огромные колеса в мой рост, далеко вверху за стеклом перекошенное в страхе лицо, взвизгнули тормоза, страшный удар сбил меня с ног, неимоверная тяжесть расплющила, вмяла, размазала по земле, я остался вмятый в асфальт. Сквозь грохот крови в ушах услышал топот ее каблучков, торкесса наконец выбралась, обогнула машину с другой стороны и бежала ко мне с развевающимися волосами и божественным испугом в глазах.
      - Ты все о'кей? - закричала она издали.
      Я не смог ответить, она подбежала, упала рядом на колени, ее глаза смотрят с такой надеждой, что я прохрипел размозженным горлом, нельзя перед красивой женщиной выглядеть раздавленным:
      - Все о'кей... и даже йес.
      Она посмотрела странно, я вспомнил, что "йес" кричат в другом случае, совсем в другом, эдак заподозрит во мне перверсиста новой формации, да ладно, сейчас они да негры более равноправны, чем другие, я с трудом поднялся, она тут же вскочила на ноги, на щеках румянец, с той стороны доносится неясный гул.
      - В здание, - велел я хриплым голосом.
      Дверь тяжелая, массивная, как плита из египетской гробницы, подалась очень уж нехотя под моим напором, так выполняет приказы дембель за неделю до приказа. Мы ввалились в просторный мрачный холл, всюду старинное и чопорное убранство, пахнет викторианской Англией и мамелюками. На стенах крупные портреты в тяжелых рамах из темного дерева. Ряд толстых колонн, украшенных барельефами, под дальней стеной вверх ведут покрытые ковром зловеще красного цвета ступени. Из стен торчат массивные, но с большим вкусом смануфактуренные светильники, прекрасная имитация старины, даже огонь колышется почти настоящий, по стене трехмерные тени, явно поддерживается и антиальястинг.
      - Теперь куда? - спросила она испуганно.
      - Наверх, - ответил я, а что еще мог ответить, - бегом.
      Она бежала по ступенькам грациозно, я засмотрелся на ее красиво подпрыгивающую грудь, это же надо так гармонично, так сногсшибательно. Обычно красиво - это когда бегут вниз или хотя бы по ровной, а она ухитрялась бежать красиво вверх, даже не представляю, как ее сиськи будут подпрыгивать, когда по этим же ступенькам вниз...