.. Другие сородичи… в бой как на пир. Ломятся, как к столу с вином, глаза полны восторга, морды сияют, каждого прямо распирает, драка рвется изнутри! А я хоть и знаю, что должен чувствовать… э-э… упоение в бою и бездны мрачной на краю… но трясусь и слабею все больше. Будь я калекой или хилым, то еще понятно, хотя у нас и хилые не просто прут в драку, а прямо летят навстречу брани, забыв даже про сытный обед… Я же здоров, особенно среди этого люда! В Лесу я не казался здоровым. Все равно не могу заставить себя драться даже с этими… не шибко крупными! Хоть человечек и мелок… а может, как раз потому, он может пырнуть ножом в бок, швырнуть камень в спину, а если еще и по затылку… Бр-р!.. Ты видишь, я уже побледнел, а я ж только подумал!

Кровь в самом деле отлила от лица, Олег ощутил холодок, все тепло разом ушло вовнутрь, оставив кожу холодной, чтобы в случае раны кровь почти не текла, береглась, спешно заращивая поврежденное мясо…

Колдун проронил с сочувствием, но Олег видел, что старик отводит взор, словно брезгует видеть труса в таком здоровенном парняге:

– Зато на тебе раны заживают быстрее, чем на собаке.

– Да я их не получаю! – воскликнул Олег.

Колдун оглядел его с ног до головы с новым интересом:

– Как же тебе удается? Ты, судя по всему, прошел немало. А не бывает, чтобы пройти и не подраться. Даже труса бьют. Может быть, даже чаще. И злее.

Олег развел руками:

– От своей трусости я творю черт-те что… Мрак бы просто вышиб пару зубов у дурака… был у меня такой друг, а я со страху – всю челюсть. А то и голову, как чашку со стола… Сколько хороших людей зашиб! Они ж только по пьянке покуражиться хотят, перед своими девками себя показать… Пару раз бы дали по шее, только и делов. Ну, кровоподтек под глазом, а то рубаху бы порвали, вот и все. А из-за моей трусости то в одном селе, через которое шел, пара увечных прибавилась, то в другом – пара могилок!.. Все понимаю, но до свинячьего визга боюсь, когда вижу чужие кулаки! Просто не могу, чтобы меня били.

Колдун слушал, кивал, глаза из насмешливых стали грустными, понимающими. Олег с холодком видел, что от его трусости у Россохи лечения нет. И колдун, словно видя его понимание, сказал сочувствующе:

– Да, это не та трусость, которую можно истравить травами или заклятиями. Это внутри тебя… Это заложено самим Родом…

– Зачем? – воскликнул Олег горестно.

– Чтобы охранить.

– Что?

– Ценности.

Олег удивился, оглядел себя, даже похлопал по бокам:

– Где же эти ценности?

– Раз твоя натура бережет твое тело, – сказал Россоха значительно, – то они внутри. Что это – не ведаю. Значит, ты призван свершить нечто. Для того и рожден, чтобы свершить! А когда свершишь, то и бояться перестанешь! Как свершивший, как исполнивший. Как выложивший на свет то, что в тебя вложили при рождении. Другие храбрые только потому, что рождены лишь драться, защищать рубежи, быстро наплодить детей, дабы те тоже дрались и защищали кордоны. А ты предназначен для чего-то. И чтобы сдуру не погиб в пьяной драке из-за сельской девки или даже из-за мешка золота, Род вложил в тебя страх!.. Тебя будет трясти, пока ты не свершишь…

Олег слушал жадно. Из глубины души вырвалось:

– Значит, когда я свершу, страх меня отпустит?

– Но вряд ли раньше, – сказал колдун сочувствующе.

Кровь бросилась в голову, Олег не мог усидеть, вскочил, вскрикнул:

– Но что? Что от меня требуется?..

Россоха развел руками. Стоит ли говорить этому несчастному, что Род, возможно, ничего и не требовал. Просто, создавая удачных человечиков, он, желая продлить им жизнь, наделял страхом, чтобы те избегали драк. А эти, удачные, взматерев и набравшись мудрости, на то они и удачные, в самом деле могут что-то свершить заметное для всего рода человеческого, ведь Род не делит людей на куявов, артан или славов, он вообще может не отличать их даже от жителей Песков, все – его дети! И тогда страх уйдет, ибо человек свое творение ценит выше себя самого, он перестает беречь себя, если сумел создать то, что переживет его и во что уже вложил душу. Чего так уж трястись за тело, если душа только что обрела бессмертие в новом учении, новом способе седлать коней, если приручил, скажем, рыб, как раньше другой такой же особо ценный приручил коров и передал это знание всем людям?

Глава 5

Небо медленно темнело. Серп луны, что уже давно бледнел клочком облачка, начал наливаться металлическим блеском. Проступили первые звезды, а вместо исчезнувших птиц заметались летучие мыши.

Воздух посвежел, колдун все еще смотрел с любопытством, но Олег чувствовал, что скоро старик потеряет к нему интерес, тогда прощай все надежды научиться волшбе быстро, за один-два дня.

Россоха словно познал его мысли, сказал вдруг:

– Скажу честно… я не стану тебя учить.

– Почему? – вырвалось у Олега.

Россоха поинтересовался с иронией:

– Тебе ведь надо правду?

– Только правду, – заверил Олег. – Какой бы горькой она ни была.

Колдун скривил губы в усмешке:

– Когда так говорят, то ждут только похвал себе любимому, красивому, умному, замечательному… Ладно, вот тебе правда. Когда колдун набирает учеников, то он вовсе не думает передавать им знания. По крайней мере, сразу. Еще бы! Он годами, десятками лет изнурял себя, докапывался, добивался, столько прошел ложных дорог, от каких соблазнов отказался, а им подай на золотом блюде?.. И вот ученики толкут понятные только самому колдуну смеси, пасут для него скот, носят воду, топят печь, убирают по дому, готовят еду, а он в промежутках роняет им по капле зерна своей мудрости. Мол, до серьезного дела еще не дозрели… Это верно, но только отчасти. Это устраивает и учеников…

– Почему?

– А им больше нравится быть в подмастерьях, когда ни за что не отвечаешь, чем выходить на свою дорогу. Их привели родители, чтобы куда-то пристроить лишние рты. И эти дети сами стараются задержаться в учениках как можно дольше.

Олег пробормотал:

– Все равно не понимаю.

– Ты из другого теста, – сказал колдун снисходительно. – Потому не захочешь быть как все, а я, понятно, не хочу выучить за год тому, на что потратил всю жизнь. За обучение надо платить, а чем можешь заплатить?.. Да и бесполезно это все… – Его высокое чело внезапно омрачилось, а голос стал невеселым: – Война все равно все сметет.

Олег насторожился:

– Здесь ожидают войну?

– Завтра к вечеру вспыхнет, – подтвердил колдун. – Но на ночь сражений не начинают, бойня будет на рассвете.

Олег стиснул зубы: война нарушает все планы.

– Кто воюет и с кем?

– Если бы кто-то с кем…

– А как?

– На рассвете вспыхнет страшная кровопролитная война всех против всех. Три года не было войны, подумать только!.. Говорят, Перун вроде бы получил где-то рану, залечивал, потому не до войн было… За три года каких только глупостей не творили, как только князья и цари не ссорились, а войн так и не вспыхнуло!.. А вот теперь все отольется. Накопилось, собралось, теперь все дамбы прорвет, все плотины и запруды сметет.

Олег стиснул зубы. В ушах заскрежетало, будто жернова разламывали булыжник. В груди кольнуло.

– Неужели, – прошептали его губы, – это так неизбежно?..

Россоха сказал угрюмо, Олег уловил боль и тревогу старого колдуна:

– Беда не в самой великой войне… Войны всегда были. И будут. Но эта не просто пройдет по моей земле… э-э-э… по земле княжества, в котором живу и за которое волей-неволей отвечаю. Здесь пройдут самые кровавые битвы! Сюда будут поочередно спускаться с гор то одна армия, то другая, приходить из лесов Славии, прилетать на Змеях… Поля вытопчут, села и города сожгут, а люд истребят. Мне вроде бы что, я – колдун, могу перенестись хоть в горы, хоть в леса, но я сжился с этим народом, это мой народ!.. Не только князь отвечает за него, но и я отвечаю, хотя князь и не знает о моей подлинной мощи… Я для него так, развлекатель… Да, я не хочу, чтобы чужие войска прошли через мою опустошенную страну! Это моя страна!.. Но… милый мой юноша, нельзя ни войну предотвратить, ни других колдунов остановить. Ведь за каждой армией стоит могучий колдун! Ведет армию князь, но победу незримо обеспечивает колдун. Остановить его может только другой колдун…

Олег спросил жадно:

– А ты не сможешь разве?

– Одного могу, – ответил Россоха скупо. – Даже двух, ибо на родной земле стены помогают. Но против пяти или десятка кто сможет? Правда, каждый стоит за своим племенем, можно бы поодиночке, но, истощив силы против первых, я не смогу остановить войска других… Войска уже идут на ратные поля. Короткая ночь, а затем сшибутся… Кто победит, погонится по пятам, убивая в спину, сдирая одежды, затем ворвется в города, предаст огню, спалит дома и библиотеки, вырубит виноградники, засыплет колодцы или завалит их трупами…

Олег вскрикнул со злостью и отчаянием:

– И опять по всем землям горящие руины?.. Выжженные поля?.. Тучи воронья, что обожрались так, что уже летать не могут?

В запавших старческих глазах была насмешка.

– Если ты волхв, что тебя так беспокоит благополучие этих жалких людишек?

Олег огрызнулся:

– Плевать мне на их благосостояние, как и на них самих!.. Но других людей на свете нет. Надо этих научить жить так, чтобы стали вровень с богами. А как учить, когда они воют над трупами близких, над сожженным хлебом? А потом все их мысли будут только о том, чтобы отстроить дома, возвести новую стену вокруг места, где построят град… Если, конечно, будет кому строить. Война всякий раз отбрасывает нас, людей, назад и каждый раз приходится проходить уже ранее пройденное заново! А там не успеешь сделать новый шажок, как опять война!.. Нет, я противник любой войны.

Россоха пожал плечами:

– Конечно, войны умным ни к чему. Но войны начинают не короли и даже не маги.

– Знаю, – проговорил Олег с тоской, – дело рук богов… Но Перун, я верю, в самом деле был ранен. Правда, прошли годы… Неужели снова…

Россоха покачал головой:

– Раны бога войны заживают ровно в полночь того же дня. Я не думаю, что остаются даже шрамы. Так что война неизбежна.

– И никто не скажет, как предотвратить? К примеру, другие колдуны?

Колдун возразил:

– Откуда я знаю, что думают или что ведают другие колдуны? Чародеи редко встречаются. Почти не дружат. И никогда не вступают в браки. Друг с другом, естественно.

Олег отшатнулся, будто получил дубиной по лбу. В ушах зазвенело.

– Ничего не понимаю… Я думал, общность душ, интересов… Разве колдуну интересно с поселянкой? Не о чем поговорить, подумать, поломать головы…

Старик горько рассмеялся:

– Какой ты все еще ребенок!.. Любой колдун – это всего лишь человек, который умеет приводить в движение силы, неподвластные поселянину. Или королю, неважно. Король – это тот же поселянин, которому подчиняются, кроме жены и детей, еще и другие люди. А в остальном это тот же человек, который страшится умной женщины, ибо та сразу раскусит его бахвальство, увидит его истинную цену. А поселянка любую глупость выслушает с раскрытым ртом и все время будет повторять восторженно: «Какой ты умный!» Так что колдуны общаться не станут. Они такие же… да я тоже таков.

Олег пробормотал подавленно:

– Это мне кажется… странным.

Старик грустно улыбнулся:

– Я уже сказал, самые лучшие мужья – это поселяне. А лучшие жены – селянки. У них мирный, спокойный характер, как у коров, которых они пасут. Горожане и то сварливее… А уж у колдунов вовсе горячий характер! Но так и должно быть, иначе бы не стали колдунами. Но если поселянин всего лишь обругает жену за неплотно притворенную дверь, то ссора между колдунами… да-да, из-за той же плохо прикрытой двери… мол, в спину дует, может вызвать гром среди ясного неба, падеж скота на соседних улицах, а то и поджечь дом…

Он умолк, в выцветших от старости глазах были грусть и сожаление о потерянном в молодости.

– Да, – согласился Олег нехотя, – да, нам лучше быть осторожнее…

После паузы старик сказал тихо:

– Подумай. Ты отказываешься от человеческих радостей. Ну, их так называют, хотя на самом деле это вообще-то чисто скотские радости… ну, радость от обильной еды, от семейной жизни, выращивания птенцов… это любое животное делает. Однако это настолько мощные радости, что даже маги иной раз… Конечно, ты будешь общаться с женщинами, и потомства у тебя может быть больше, чем у любого царя с его сотнями жен… но будешь ли ты сам знать в своих странствиях о твоем семени, что взошло?

Он говорил и говорил, слова журчали, как вода слабого ручейка. Олег стискивал челюсти, терпеливо ждал, когда же старик выговорится. Тот не знает всей мощи снедающего его желания как раз подавить эти так называемые чисто человеческие радости, чтобы приобщиться к более высоким радостям, недоступным простым поселянам, а доступным… наверное, доступным мудрецам и богам.

Конечно, и боги разные, он только что расстался с одним, но должны же быть на свете и умные?

– Не знаю, – сказал Олег уже с неуверенностью. – Все-таки я хочу быть колдуном. Знающим!

Россоха сказал доброжелательно:

– В тебя будут бросать камнями даже хорошие и честные люди. Да-да, для которых расшибаешься! Не проще ли избрать в жизни цели попроще? Заявить, к примеру, что хочешь захватить власть в этом городе и стать князем? А то и объявить себя сразу царем, королем или каганом?.. Это все поймут, даже отыщутся сорвиголовы, что примкнут. Кто из желания пограбить, а то и в самом деле дабы плохого царя сменить хорошим. Так сказать, понятный всем путь меча!

– Путь меча понятен всем, – пробормотал Олег упрямо. – Но я вовсе не стремлюсь, чтобы меня понимали даже деревенские дурачки! Достаточно, если поймут умные. Их меньше, зато…

– Не поймут, – отрезал колдун. Он все чаще оглядывался на сияющие окна, а в комнате полумрак сгущался и сгущался. – Я знаю колдунов. Как здесь, в Артании, так и в далекой Куявии… и даже в странной и таинственной Славии!

– А в Песках? – спросил Олег.

Колдун переспросил непонимающе:

– Песках?

– Ну да. Колдуны в Песках.

Брови колдуна двигались, на лбу собирались морщинки, углублялись, выдавая работу мысли, наконец после долгого раздумья он спросил непонимающе:

– Что скрываешь под этим словом?

– Пески, – повторил Олег беспомощно. – Страну, где ветер наметает горы из песка! Этих гор бесчисленное множество, вся страна из песка. Они идут за виднокрай, а если лететь на ковре-самолете сутками, и тогда не узришь конца-края, а если же на верблюде…

– А что такое верблюд? – спросил колдун подозрительно.

Олег умолк, только разевал рот, как рыба на берегу. Трудно объяснить, что есть еще страны, совсем не похожие, дивные и странные, и совсем трудно, если объясняет молодой старому и умудренному, который заранее не верит, сомневается, даже отказывается верить.

– Я там был, – ответил он беспомощно. – Они… они существуют! Может быть, те колдуны как-то могут помочь, остановить эти войны? Кто может ответить?

Колдун, похоже, совсем потерял интерес к разговору с молодым волхвом, что не смотрит в рот восторженно, склоняясь перед его мудростью, а сам, оказывается, где-то был, что-то видел, а это ущемляет самолюбие даже немолодого колдуна, ибо мудрец тоже человек…

– Кто может ответить? – Колдун задумался, внезапно засмеялся: – Разве что тот, кто первым пришел сюда из неведомого края… От него пошел весь род людской. Так говорят старики, так говорят местные мудрецы.

– А что говоришь ты?

Колдун развел руками:

– Они правы. Весь здешний род людской пошел от этого человека… если он человек. Когда-то давно он ушел в горы, и с тех пор его не видели. Говорят, удалился в пещеру, а вход задвинул горой… вроде бы она выше всех… Ну, за это время могли подрасти другие, но вершинка той горы в виде шипастой булавы, а таких я еще нигде не встречал…

Он стоял у крохотного окна, почти загораживая спиной. Олег ощутил желание шарахнуть по стене Железным Огнем, чтобы открылось новое окно на полстены, сжал кулаки, обуздывая недостойное волхва желание, ответил сквозь сжатые зубы:

– Вижу.

– Ну ладно, я же вижу, что ты подумал. Тебе надо научиться скрывать мысли.

Олег долго всматривался в темную вершину. Зеленые глаза потемнели, в глубине двигались странные тени. Когда он заговорил, голос был ровным, словно зажат в широкие столярные тиски:

– Что задвинуто, то можно и отодвинуть.

Колдун вскинул брови:

– Что ты… говоришь?

– Если, говорю, основание не вросло в землю, – пояснил Олег. Ярость еще пищала и дергалась в глубине существа, но он загнал поглубже, перекрыл выходы, а голос держал ровным и даже холодноватым. – Но там горы… Под той горой тоже каменная плита… Но еще больше я хочу узнать…

Он осекся, ибо взгляд колдуна стал отстраненным, на морщинистом лице появилось не то скучающее выражение, не то он вовсе наконец забыл о юном волхве из дремучего Леса, которому уделил времени чересчур много…

Затем Россоха небрежно двинул бровью, и Олег ощутил на плечах огромные могучие ладони, теплые, даже мягкие, но все же ладони великана.

– Иди своей дорогой, – донесся голос колдуна.

Могучие ладони приподняли Олега, подошвы оторвались от пола. Колдун вернулся к столу, что-то бурчал, рылся в глиняных табличках, о нелепом госте забыл как-то сразу.

– Что ты…

Слова застыли на губах Олега. Перед глазами возникла коричневая стена со странными линиями. Дыхание вырвалось из груди, сжало сильнее, он напряг все мышцы, с ужасом внезапно поняв, что странные линии не что иное, как канавки и линии на огромных ладонях!

На миг в глазах потемнело, тут же лицо опахнуло свежим ветром. Подошвы уперлись в землю. Потрясенный, едва дыша от страха, он стоял под звездным небом за пару верст от городской стены! Слева темнеет страшноватая стена леса, в небе холодно и зловеще блестит огромный оранжевый серп, а высоко в небе быстро тают, стремительно удаляясь, огромные ладони.

Его тряхнуло, по всему телу осыпало морозом. Уже не страх, а запоздалый ужас вгрызся во внутренности. Колдун мог этими ладонями раздавить его как мошку.

– Что я за недотепа? – вырвалось из глубины души. – Видно же, что этот Россоха не чародей и не волшебник, даже колдун-то не из великих! Иначе зачем ему город, слуги? А умеет то, что даже не осмыслю…

Самое время отступиться, мелькнула мысль. Но тогда так и жить в страхе… Не потому ли Род сделал его трусом, чтобы покончил с войнами? Ведь без войн пропадет повод для страха. Если никто не будет убивать…

– Если миром начнут править колдуны, – сказал он вслух, стараясь выговорить слова как можно четче, чтобы услышать и закрепить в голове, – если перестанут воевать…

Отвратительный скрип перешиб мысль пополам, как ударом кнута перебивают на две части молодого ужа. По лунной дороге в город тащились две телеги. Одна с кучей глиняных горшков, другую едва видно под копной сена. Возницы дремали под солнцем мертвяков и упырей и, судя по их виду, не ломали головы над вопросом, кто миром правит на самом деле, кто должен и кто не должен сидеть наверху.

Его не заметили, но он все же отступил в черноту, дождался, когда минуют вовсе, произнес заклятие вихря, зажмурился, ибо ветер, кружась, начал бросать в лицо всякий сор, прошлогодние листья, старые перья, стукнул по лбу полуистлевшей костью.

По телу пробежал озноб. Внутри застыло, словно внутренности превратились в глыбы льда. Он чувствовал, как страшный вихрь высасывает жизненные силы, в глазах потемнело. Челюсти стиснулись до боли в висках, он заставил себя смотреть сквозь стену быстро несущегося по кругу ветра.

Незримые руки сдавили, из груди вырвался болезненный хрип. Одежду бешено рвали струи плотного воздуха, больше похожие на водоворот. Кровь то приливала к голове, то уходила вместе с душой в пятки. Мутные стенки посветлели, засинели, и он скорее ощутил, чем рассмотрел, что его несет высоко в черном небе, потом оно непостижимо быстро начало светлеть, на востоке заалело, мимо начали проскакивать серые размытые комья уток, жаворонки, орлы, а однажды в полупрозрачную стену шмякнуло, как мокрым комом глины, мгновенно залило красным, тут же бешеный ветер молниеносно смахнул. А внизу уже поплыли белые заснеженные вершины, Олег хрипел, голова трещала, череп разламывало то изнутри, то сжимало со всех сторон.

Почти теряя сознание, он направил вихрь по дуге вниз. Горы выросли, помчались быстрее, а когда опустился на уровень вершин, они начали проскакивать, как ветки кустарника при скачке на горячем коне.

Сквозь пот, заливающий глаза, и красную пелену он увидел гору с вершиной в виде шипастой булавы, повел вниз. Затем был удар снизу в подошвы, он рухнул на камни, на миг потерял сознание.

Глава 6

Когда снова ощутил шум в ушах, а во рту соленый вкус, попробовал привстать, но не смог шевельнуть даже пальцем. Заклятие вихря высосало половину сил, а пока вел его в сторону гор, израсходовал остальные. Он чувствовал, что жизни в нем осталось меньше, чем в догорающей лучине, но сил хватило только лежать с открытыми глазами и смотреть в синее холодное небо.

Солнце выдвинулось из-за горы, острые лучи пробежали по его застывшему лицу. Он чувствовал острое покалывание. Тело медленно остывало, ног уже не чувствовал, скоро холод войдет в сердце…

Страх ударил в голову, ломая застывшие льдинки в теле. Острая боль пошла от висков, заломило челюсти. Грудь трещала, словно превратилась в каменную плиту, по которой бьют молотами. В глазах снова потемнело, треск рвущихся жил истончился до комариного писка, оборвался…

Когда услышал свое тело, оно стонало от боли, желудок грыз от голода ребра, но в груди тукало сердце, а ноги и руки сводило от холода.

Каменная стена устояла, когда он уцепился за выступ и сумел поставить себя на ноги. Мир шатался, звуки то исчезали, то вламывались в череп, как орда диких кочевников врывается в тихий город.

Почему-то пытался вспомнить прерванную мысль, еще там, возле города, но как половинки ужа не могут жить ни вместе, ни каждая по себе, так и сейчас в голове было пусто и мертво.

Горы вздымались до небес, огромные и могучие, их страшилось само время. Он ощутил себя настолько крохотным, настолько ничтожным, что душа съежилась в страхе… еще большем, чем который терзал его всю жизнь. И когда уже чувствовал себя мельче жалкого насекомого, когда готов был упасть и уже больше не подниматься – нельзя встать из бездыханного, – в той же трусливой душе разгорелась искорка, вспыхнуло, и через мгновение в груди полыхал такой яростный огонь, что перед глазами встала розовая колышущаяся пелена.

Непонятная ярость жгла изнутри, а кровь вскипела и жгла внутренности. Тело дрожало, жадно вбирая солнечный свет, накапливая… а может, это не солнечный свет, но что-то накапливалось, мышцы твердели, спина выпрямилась, уже стоял твердо, и не просто твердо, а пусть попробуют сшибить с ног…

Горы высились до небес, суровые и вечные. Но в синеве он видел крохотные точки, птицы поднимаются и выше этих вершин, а он умел выше всех известных ему птиц!

И все-таки этот горный хребет великий Род сотворил первым. Это не просто горы, а краеугольный камень, с которого великий Творец начал новый удивительный мир. Не только земля и воды были созданы позже, но и свет от тьмы он отделил позже, уже опираясь на краеугольный камень. Правда, другой краеугольный камень они обнаружили на острове Буяне… Ладно, с этим потом, а сейчас у него другая цель.

Камень Творца превратился в целый горный хребет, возникли глубокие ущелья, отвесные скалы, высокогорные долины, глубокие пещеры. Появились звери, птицы, высоко в горах возникли озера с удивительно чистой водой, а из людей сюда взбирались мудрецы, пожелавшие уединения.

Сейчас он стоял на широкой каменной площадке, до обрыва шагов пять, но когда представил, какая там бездна, язык присох к гортани, а в ушах зазвенели комары. Ноги сами понесли от края, он уперся спиной в каменную стену и еще потерся лопатками, пытаясь отодвинуться дальше.

Воздух был чистый и острый, как лезвие хорошо заточенного меча. Олег раздвинул грудь так, что затрещали ребра, закашлялся, но в черепе пронеслась очищающая буря с грозой. Немногие крупные мысли засверкали словно умытые, а мелочь вымыло, втоптало, он повернулся к каменной стене, чувствуя себя опасно захмелевшим.

– Попробуем этот камешек, – проговорил он, не узнавая собственного голоса, ибо услышал почти рык. – Это для кого-то гора, а для другого…

В голове шумело, кожа горела, словно отстегали крапивой, а потом не то осыпали снегом, не то плеснули горячей водой. Или же кожу содрали вовсе! Он чует, как магические силы вливаются в него сами, непрошено, каждая жилка дрожит от напора, вот-вот лопнет, переполненная силой, что неподвластна человеку.

В ушах загремел гром. Он, чувствуя, что вот-вот лопнет, разорванный силами, которые двигают небесными светилами, зажмурился, поспешно сказал Слово. Во всем теле вспыхнул огонь, затем грудь пронзила острая боль. Из него выдрали если не сердце, то что-то горячее, наполненное кровью, без чего не жить… Ноги ослабели разом.

Гора дрогнула. В глубинах раскатисто заворчал зверь, такой огромный, что он должен быть с три таких горы. Олег с облегчением выпускал из себя эту мощь, одновременно вбирая всем существом разлитую в воздухе, горах, во всем мире, сжимая в ком и направляя незримым клинком на основание древней горы. Дрогнуло снова, а загрохотало оглушающе уже совсем рядом.

Его встряхивало, словно после долгого плача. Во всем теле было опустошение, но каменная стена медленно ползла в сторону! Подножие накалилось, оттуда выстреливались осколки камней, пошел сизый дымок, блеснуло. Он со страхом понял, что камни загораются так же, как вспыхивает сухое дерево, когда невры добывают чистый огонь трением!

От грохота дрожала каждая жилка в теле. Он привалился спиной к камню, ноги тряслись, по лицу побежали крупные капли. В глазах защипало, соленый пот не выедал, а выжигал глаза. Внутри было пусто, как в ограбленной могиле. Он чувствовал себя пустой оболочкой, из которой вытряхнули все, сухим коконом, из которого вылезла бабочка, остатками ореховой скорлупы…

С невероятным усилием поднял руки и потер глаза. В красном тумане вспыхивали молнии, затем поплыли пятна с желтыми гнилыми краями.

Когда мир начал проступать сквозь эти пятна, гора уже сдвинулась на полсотни шагов. Открылась отвесная стена. У самого основания словно гигантская раковина приоткрыла створки, там зияла темная щель. Отсюда она выглядела крохотной, но там проехал бы всадник с поднятым кверху копьем.

Качаясь и хватаясь за стену, он неверными шагами потащил себя к древнему входу. Мелькнула вялая мысль, что сейчас его забодает даже заяц, сил только держаться на ногах, да и то если не по ступенькам…

Судя по камням, выступающим из щели, туда не входили давно, очень давно. Настолько давно, что камни от собственной тяжести просели в землю, которую не назовешь мягкой.

От стен справа и слева повеяло странным теплом. Кожу начало покалывать, но мышцы стали потихоньку наполняться кровью, раздуваться. Вздохнул всей грудью, в черепе очистилось. Похоже, камни хранили старую магию. Он пошел в темноту, а когда начал натыкаться на острые камни, после недолгих колебаний выбросил в пространство перед собой свернутую в узел молнию. Та поплыла вовнутрь, потрескивая и опасно подмигивая, готовая взорваться в любой миг.

– Не вздумай, – предупредил он, хотя сил хватало только тащиться следом. – Я твой хозяин, я велю…

Ход расширялся, впереди открылась широкая пещера. Узелок молнии взмыл кверху, трепещущий свет озарил красные как кровь стены. На миг почудилось, что попал во внутренности гигантского зверя. Огненный шарик колыхался неспокойно, и темные прожилки в красном граните, казалось, пульсировали, наполнялись багровой кровью, по ним ходили утолщения, будто проглатывали непрошеных гостей.

В глубине пещеры угадывалось широкое возвышение. Олег решил бы, что это ложе, если бы эта каменная плита не была такой огромной. Он осторожно продвигался вперед, молния освещала свод, а как ее опустить, он не знал, сейчас в полумраке рассмотрел на каменной плите нечто громадное, даже не понял, что увидел, но по телу пробежал нехороший озноб, волосы зашевелились на затылке.

Ноги с усилием переступали шаг за шагом, он наконец остановился у края плиты, что в высоту достигала ему до пояса.

На каменном ложе, без шкур или одеял, прямо на голом камне лежал исполин. Олегу почудилось, что человека, если это был человек, прикрывает странно-черное с тусклым блеском одеяло, только живот и ноги торчат голые, страшно костлявые, с натруженными ступнями, где желтая подошва в палец толщиной явно тверже конских копыт.

Олег переступил с ноги на ногу. Сердце стучало часто, губы пересохли. Человек еще жив, он видел, как медленно-медленно поднимается исхудавшая грудь, ребра выступают все четче и четче, пока не кажется, что сухая кожа вот-вот прорвется, все жилки начинают подрагивать… потом так же мучительно медленно – Олег успел вздохнуть и выдохнуть несколько раз – грудь опускается, опускается, опускается, пока не становится почти ровной, но и тогда живот кажется прилипшим к спине.

Слова не шли, Олег не знал, как обратиться к человеку, который есть прародитель всех северных народов, а еще раньше стяжал себе славу, о которой говорят с ужасом и шепотом, ибо осмелился бороться с небесами.

– Я слышал о тебе, великий, – сказал он наконец дрогнувшим голосом. – Прости… Я думал, что…

Он запнулся, не зная, как сказать, что ожидал увидеть его в блеске и грозном величии, на огромном коне, обязательно черном, как беззвездная ночь, с горящими багровым огнем глазами, яростного и полного звериной силы, что некогда подвигла на вызов небесам.

Лицо гиганта было желтым, как у мертвеца. Олег на миг решил, что древний герой все-таки успел скончаться, пока он рассматривал его в благоговейной тишине, но выпирающие ребра все же медленно проступили на сухой коже, долго так выступали, как толстые прутья на корзине, затем так же очень медленно опадали. Тяжелые надбровные дуги нависали как уступы скалы, а глаза прятались в темных впадинах.

Олег чувствовал боль и разочарование, ибо явился с кучей вопросов, на миг ощутил себя снова учеником волхва, который ни за что не отвечает, а только ходит хвостиком за Боромиром.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать? – спросил Олег.

Ничто не дрогнуло, не изменилось, но Олег ощутил, как тяжелый взгляд из-под опущенных век уперся в него с силой брошенного дротика, явственно пробежал по лицу, проник вовнутрь, так же беспрепятственно ушел. Ничто не шелохнулось, а голос прозвучал как будто прямо в пещере: