Юрий Никитин

Потомок викинга

Неужели я женщиной был рожден

и знал материнскую грудь?

Мне снился ворох мохнатых шкур,

на которых я мог отдохнуть.

Неужели я женщиной был рожден

и ел из отцовской руки?

Мне снилось, что защищали меня

сверкающие клыки.

Р. Киплинг. Единственный сын

Весть о случившемся за несколько минут облетела институт, и в лабораторию начали стягиваться потрясенные сотрудники.

Юрий Захаров сидел на подоконнике и смотрел во двор. Суровое скуластое лицо выглядело непроницаемым, в мощной фигуре не чувствовалось ни малейшего напряжения. Больше всего он напоминал в этот момент былинного витязя, который выкроил для отдыха несколько минут между схватками.

Именно это сравнение пришло в голову Говоркову, руководителю группы, когда он ворвался в лабораторию и увидел виновника переполоха.

– Это правда? – гаркнул он с порога.

Захаров почтительно встал с подоконника, спокойно посмотрел в багровое мясистое лицо Говоркова.

– Правда. Мы зашли в тупик. Опыты над собаками ничего не дадут, пора это признать.

– И ты посмел?

– Нарушить букву инструкции? Да, посмел. Посмел продолжить опыт.

– Мальчишка! Отвагой рисуешься?

За громоздкой тушей Говоркова мелькали лица сотрудников лаборатории. Вскоре в коридоре их набилось как селедок в бочке.

Чувствуя, что ему нужна хотъ какая-то поддержка, Захаров заговорил, глядя в устрашающе багровое лицо с расплюснутым носом и мощной челюстью – Говорков в молодости был неплохим боксером, но апеллировал одновременно и к молчаливому большинству.

– Леонид Леонидович, это не рисовка! Наше открытие может повторить судьбу некоторых других изобретений: ученый совет поаплодирует нам за изящную теорию, издаст брошюрку, и этим все кончится. Только потому, что мы уцепились за букву и не желаем спасти собственный препарат!

Говорков тяжело качнулся вперед, прошествовал грузно к столу, опустился в кресло.

– И ты ввел себе антигенид, – сказал он мрачно. – Непроверенный, не апробированный препарат…

– Мы апробировали его на трех десятках собак! Все они живы и здоровы.

– А тринадцатый день? Почему перестают узнавать?

Захаров пожал тяжелыми плечами.

– Это же просто… Гены продолжают расщепляться, собаки вспоминают все больше и больше прежних хозяев. То есть хозяев их предков…

– Можешь не объяснять, – сказал Говорков нетерпеливо.

– Они путают нас с прежними. Мы кажемся чужими.

– Это еще нужно доказать.

– Как? Они не делятся впечатлениями. Все реакции в норме. Это не тот случай, когда можно собрать данные по энцефалограммам, температуре или реакциям на раздражители.

На пороге Говорков обернулся, окинул всех недобрым взглядом.

– Присматривайте за ним. А я понесу голову на директорскую плаху.

И вышел, плотно притворив за собою дверь. Захаров перевел дыхание и снова взобрался на подоконник. Там, в институтском садике, начинали цвести абрикосы, зеленела первая травка, порхали бабочки. Сотрудники как блеклые тени неслышно задвигались, стали перемещаться по всему просторному помещению, медленно приближаясь к подоконнику, на котором он сидел. Они напоминали Захарову персонажей из старой затрепанной черно-белой ленты.