К обеду над Киевом внезапно нагнало тучи. От земли до неба встала серая блистающая стена воды. Еще не приблизилась к воротам, а в небе уже показался дальний край черной тучи. Когда ливень обрушился во двор, из-за тучи выглянуло умытое солнце, капли дождя засверкали как жемчужины, разбивались на множество мелких брызг, почти пыль.
      Гридни и бабы не прятались, хохотали и перебегали под дождем, выталкивали друг друга под толстые, как веревки, струи. Затем стена ливня стремительно отодвинулась, пошла через терема и дворы к Борическому взвозу, вслед глядели с сожалением: едва-едва пыль прибило!
      За воротами нарастал гомон. Во двор ввалилась толпа, во главе шагал дородный разгневанный купец с длинной бородищей, но еще молодой, налитый силой и наглой уверенностью. За ними поспешали еще двое, явно помощники, следом торопились трое стражей, несколько зевак.
      Владимир спросил громко:
      — Стряслось что? Молви как есть, суд князя скорый, но праведный.
      Купец встал внизу у крыльца надменно, расставив ноги и вызывающе выставив черную, как смоль, бороду. Чем-то походил на богатого хазарина, вон даже пейсы на ушах висят, только хазары никогда в дремучие леса не ступали, а этот явно из леса, повадки медвежьи, голос зычен, за версту несет смолой и живицей, ими древляне пропитываются с колыбели.
      — Обиды чинят твои люди, — сказал купец с ходу, умышленно забыв Владимира назвать князем. — Мои товары отобрали при въезде!
      Владимир, нахмурившись, вперил грозный взор в стража, признав в нем городского воротника:
      — Так ли?
      Тот с готовностью подтвердил, рот до ушей, в глазах злорадство:
      — Точно! Но заплатили все, сколько было запрошено!
      Купец взвизгнул:
      — Запрошено? Я не запрашивал! Эти мерзавцы всего лишь спросили, сколько стоит мой товар…
      Он орал, брызгал слюной, но Владимир не слушал дальше, уже зная, как было. При въезде через городские ворота стража интересуется, во сколько приезжие купцы оценивают свой товар, дабы взять десятину. Иные хитрецы занижают стоимость своего товара, тогда стражи по княжескому наказу тут же вручают эти деньги, а товар забирают. Мол, на хитрую дупу есть хвост с винтом.
      — Еще люди были? — спросил Владимир у воротника. — Зрели? Вот и хорошо. Другим неповадно будет. Да и скажут, что все по закону.
      Купец орал и брызгал слюнями, его утащили под руки. Владимир, морщась, слушал гневные крики, что Киев больно много власти взял, Искоростень еще себя покажет, на людях ездить нельзя…
      Владимир хмуро смотрел вслед. Древляне на диво окрепли. Дань платят исправно, но не забыли страшного разгрома, не забыли крови. Дети рождаются со словами ненависти Киеву. В дремучих лесах, за непроходимыми завалами собирается, по смутным слухам, их дружина. Конечно, с могучим киевским войском не тягаться, но у Киева и без того немало врагов. Схватится Киев с кем-то, можно и в спину ударить…
 
      Священник Иван вышагивал через двор мощно, уверенно, бросал по сторонам грозные взоры. Черная ряса, положенная по вере, поблескивала редким шитьем серебряными нитями, на груди тяжело колыхался золотой клест неимоверной величины. На цепи, что поддерживала крест, можно бы держать племенных быков. В руке длинный посох из слоновой кости, навершие из золота, а сам посох затейливо украшен тонкой резьбой, поблескивают разноцветные камешки, коим нет цены.
      Владимир наблюдал с крыльца насмешливо и враждебно. Ромею только в одном не удается достичь, чтобы простодушные славяне провожали его с открытыми ртами: дебелости. У славян слово «худой» означает как тощего, так и больного, а если про кого с одобрением говорят, что поправился, то это и выздоровел и потолстел… Иван же хоть и не худ, напротив — высок и крепок телом, но дурное мясо все никак не нарастает на сухое, жилистое тело.
      Поросята с визгом шарахнулись от корыта, а у коновязи тревожно заржали и попробовали оборвать повод кони. Через двор наперерез попу шел тяжелый, как три медведя, Белоян. Священник ускорил шаг. За воротами его ждала крытая повозка. Толстый как копна гридень молча отворил перед ним дврцу, вскарабкался на облучок, и повозка укатила.
      Легкий запах зверя донесся до крыльца раньше, чем подошел Белоян. Владимир невольно подумал, что волхв стал зверем, чтобы стать еще больше человеком, но… не возьмет ли звериная природа верх?
      — Опять с какой-то гадостью? — спросил он.
      Белоян ревниво кивнул вслед укатившей бричке:
      — К боярам… То крестины, то отходная.
      — Пусть всяк молится тому, — ответил Владимир неприязненно кому хочет. На справедливости любая держава стоит.
      — Так-то оно так… Но христиан все больше. Народ прост, боярин или смерд: их надо ошеломить, ошарашить. Хоть чудом, хоть золотым крестом в пуд весом. А чтоб народ простой зрел величие и богатство христианской церкви, надо все цеплять на себя… Я тоже видел их церкви! Идет такой мужик в золотой рясе, морда — во, пузо — во, сразу видно, что сытно живет. Ряса шита золотом, бычью шею гнет золотой крест еще поболе, чем у этого, кадило… или что там у них, тоже из чистого злата, на голове золотая шапка хитро писаная златым шитьем, даже с каменьями в конский каштан размером…
      — Это не поп, — возразил Владимир, морщась, — митрополит или патриарх…
      — Все одно. Народ зрит богатство, ахает, падает на колени. Встречают по одежке! А недостаток ума можно прикрыть велеречием, рассуждениями. Их же учат как уходить от правды. Вот и переманивают дурней… А так, как любой народ состоит из дурней, умных везде мало, то…
      Владимир раздраженно отмахнулся:
      — Ладно тебе. Не пройти здесь чужой вере. Лучше погляди, как там в Царьграде?
      Белоян поколебался:
      — Силы у меня ее не те… Больно выложился, когда чашу добывал. Накоплю малость, тогда. А пока о самой чаше. Я ж ее принес вовсе не затем, чтобы богатырей твоих мордой по столу… Хотя стоило бы. А затем, чтоб ты сам увидел, на кого можно положиться, а кто не человек, а так… похвальба в сафьяновых сапогах. Одни старые богатыри чего-то стоят, но тяжелы на подъем, на подвиги уже не тянет. Молодежь растет быстро, но ее уносит на дальние заставы во чисто поле, славы и добычи искать…
      Владимир нахмурился, потеребил чуб. Золотая серьга тускло поблескивала, а крохотные искорки от рубина хищно простреливали полутьму, перемигиваясь со звездами, такими же острыми и колючими..
      — Чашу пробовали только в Золотой палате. Но еще больше богатырей в Серебряной! А во дворе вовсе не счесть, пусть не таких знатных.
      Волхв огляделся по сторонам, поманил его пальцем под укрытие бревенчатой стены. Владимир подошел, спросил с издевкой:
      — Уж не стрелы ли печенежской страшишься?
      — Дурень ты, — ответил волхв. — Печенеги — друзья, к тому же надежные. А вот твои бояре, терема на той стороне… Я тут прикрылся от их ушей, видишь?
      Он повел дланью, Владимир вздрогнул. Над ними стал видим, трепеща крыльями, полупрозрачный нетопырь. Крохотные, как бусинки, глаза горели красным. Огромные уши шевелились.
      Владимир сказал торопливо:
      — Убей!
      — Надо ли? — ответил волхв с неудовольствием. — Все равно не слышит…
      — Убей!!!
      Волхв щелкнул пальцами, из ладони вырвался короткий слепящий свет в облике копья. Нетопырь пискнул и рассыпался коричневой пылью. Запахло паленой шерстью.. Владимир выдохнул с облегчением. Волхв сказал с непонятным выражением:
      — Странный ты… Целое войско чужих лазутчиков да разведчиков терпишь в Киеве… да что Киеве — в детинце! — а тут трясешься как осиновый лист.
      — Тех я вижу насквозь, — буркнул Владимир. — И вообще не люблю летучих мышей!
      — А этих вижу я. Ну ладно, слушай, пока нового слухача не подослали… На твоих богатырей надежды мало. Они пьянствуют да бахвалятся подвигами. Что им древляне? Война опасная, а славы мало. То ли дело завалить Змея, отыскать избушку бабы-яги да сжечь, погнаться за Кощеем… О таких песни складывают!
      Владимир нахмурился:
      — Что-то многовато этой нечисти. Не думаешь ли, что кто-то насылает?
      — Кто?
      — Ну, какие-то колдуны или маги. Сеют порчу, заговорами создают это… гадкое. Прямо из земли рождают, а то прямо из заговоров. Тебе виднее, что спрашиваешь?
      Волхв подумал, покачал головой:
      — Ты из Царьграда вернулся подозрительный, как грек. Это там сеют порчу, гадят друг другу. Мы в необжитых землях! Тут чудовища жили с начала времен. Это мы пришли на их земли.
      Владимир поник, челюсти сжал, глаза невидяще уставились в одну точку:
      — То-то мне старый Асмунд сказывал, что королевство создать трудно, но удержать еще труднее. Но дать ему жизнь надолго — это уже почти чудо… Недаром я в странствиях всюду видел развалины таких древних царств, что дух захватывало. А чуб от страха поднимал шлем… А у нас соседи, что только и глядят, как бы ухватить за горло, чудовища лесные и болотные, а тут еще свои же богатыри шумят… Все золото отдал! А что делать? Моя сила — в них. Но нельзя дать и на голову сесть…
      Волхв сказал осторожно:
      — А поступи так. Как ты сделал с варягами, что помогли тебе захватить власть?..
      Владимир развел руками:
      — Те вовсе пытались захватить город! И власть мою не признавали… Но ты прав, тут надо тоже сделать прополку. Самых горластых отправить бы на свершение подвигов… Вернутся — хорошо, моя слава упрочится, не вернутся — больше спокойствия. Где, говоришь, чудовища лютуют?
      Волхв вытащил из-за пазухи дощечки. Владимир не понимал письмена, начертанные чертами и резами, да еще подвешенные к линии, а не посаженные на нее, но волхв заговорил, даже не глядя на записи:
      — В Муромских лесах засел лютый Соловей-разбойник. Те дороги перекрыты для наших купцов. Приходится объезжать, а это платить тамошним князьям за топтание ихней земли. В днепровской круче поселился крупный Змей. Мало того, что крылатый, еще и огнем пышет! Повадился скот таскать, а сейчас уже людей похищает…
      Владимир бросил мрачно:
      — Человечье мясо самое сладкое. Кто попробует, того на него всегда тянет.
      Волхв бросил на него предостерегающий взор:
      — Я не воин, вкуса крови людской не ведаю. Или ты на что-то еще намекаешь?
      — Да что ты, — отшатнулся Владимир, — ты у нас только по меду знаток, а мяса вовсе не ешь… Чтоб бабы, говоришь, не снились?.. Думаю, что скот начали беречь, вот оголодавший Змей хватает то, что изловит. С голоду и кур красть будет. Хорошо бы туда отряд… а еще лучше, того же Сиявуша-крикуна. Он силен, может и в самом деле побить зеленого… — Что еще?
      — Среди днепровских порогов лютуют дивные звери. Мало кто их видел, ибо с берега не разглядишь, а кто видел вблизи, уже не расскажет. Зовут их рухами, живут прямо в ямах на дне, что вырыли им страшные водовороты. Ну… еще из-за дождей, что в прошлом году едва всю Русь не утопили, болота разошлись, на лес наступают… Болотникам да упырям нет числа. Уже на берег лезут, по лесу шастают. Кого не попадя, хватают. Мужики боятся за дровами ездить, бабы перестали за ягодами ходить.
      — Это нам пока не по силам. Ни днепровские рухи, ни болотники. Туда надо целое войско… Даже войско не поможет. Леса корчевать — другое дело. Тогда и болота подсохнут. А пропадут болота и болотникам конец. А что слышно с пустошью за Черным Лесом?
      Волхв разложил перед собой дощечки:
      — Вот тут я изобразил… Избушку заметили охотники, но подходить не стали. Сразу же назад, войту сообщили, а он прислал мальчишку к нам. Что верно, то верно, раньше там бабы-яги не было. Но кто знает, откуда пришла? Может быть переселилась всего на десяток-другой верст ближе к югу, тут ее и заметили… Туда можно послать одного богатыря. Подумай, реши.
      Владимир слушал невнимательно. Белоян перехватил отсутствующий взор князя, тоскующий и одновременно злой:
      — Ладно, ты вроде бы здесь, а душа твоя там… Все еще не передумал?
      Владимир скосил на него хищный как у орла глаз:
      — Ты о чем?
      — О щите.
      Владимир буркнул:
      — Я уже и кое-что сделал.
      — Зря, — сказал Белоян сожалеюще. — Дров наломаешь. Для того, чтобы с царьградскими магами тягаться, надо голову иметь побольше, чем твоя.
      — Ведмедячью, что ли?
      — Да хотя бы и медвежью. Я ж меч не таскаю с собой, у меня голова свободная.
      — Да и я не в зубах меч ношу, — буркнул Владимир. — Что надумал?
      — Пойдем, по дороге расскажу. У тебя где самый надежный подвал?
      — На заднем дворе подле оружейной. Там сейчас как раз держат Залешанина. Того самого, что из-под стоячего подошвы выпорет, а лежачего разденет так, что тот не заметит… Так говорят. Но и такие попадаются!
      Белоян кивнул довольно. В маленьких медвежьих глазках блеснуло злое удовлетворение:
      — Он нам и нужен.

      Возле сруба на колоде сидело трое. Все с топорами, один даже в железном шлеме. Двое с бронзовыми обручами на лбу, что прихватывали волосы. Самый старый, вислоусый воин с серебряным чубом на бритой голове, первым встал, завидя князя, сдержанно наклонил голову.
      Двое других, узкоглазый и широкоскулый молодой печенег или берендей, а также простоватый парняга с пшеничными волосами и с синими, как васильки, глазами, подхватились когда князь наступил на их тени.
      — Как зовут? — поинтересовался Владимир.
      — МакГаген, Чейман и Корняга, — ответил старший, похожий на викинга. — Корняга, это я.
      — Вы что, братья? — удивился Владимир.
      — Нет, но все в сапогах, — ответил старший гордо.
      Двое сопели и бодро выпячивали груди. Владимир засмотрелся на печенега, не только в доспехах русов, но и одежда чисто славянская, шлем кован явно кузнецами Киева, даже сапоги не печенежские, с мягкой подошвой, а с каблуком и железной опояской:
      — Чейман, Чейман… Не сын ли доблестного хана Кучуга, известного как отвагой, так и мудростью?
      Узкоглазый воин подпрыгнул от счастья, что его заметил великий князь. Глаза заблестели, он срывающимся голосом выпалил:
      — Сын! Отец велел служить тебе верно и преданно, говорить только по-русски, носить одежду русов… и чтобы…
      Владимир кивнул, он уже слышал от Кучуга его заветное: успеть повозиться с внуками, что будут неотличимы от русов, чтобы за свой народ быть спокойным:
      — Отвага заметнее, чем мудрость, но твой отец наделен и тем, и другим. Кого стережете?
      Чейман повернул голову к Корняге, и старшой ответил сильным звучным голосом:
      — Свирепого татя и разбойника, неуловимого Залешанина!
      Владимир оглянулся на Белояна:
      — Видишь, что у меня за воины? Втроем одного стерегут! А тот, поди, не только за семью засовами, но и к стене прикован. А то и вовсе связан по рукам-ногам…
      Белоян поморщился, а старший сказал с обидой:
      — Обижаешь, княже! Это же сам Залешанин!.. Ну, тот самый… Его и в туе не влупишь, и в ложке не поймаешь. Попался как-то по дурости или пьянке, теперь не упустить бы. Непростой человек! Говорят, глаза отводить умеет, черной кошкой перекидывается.
      Владимир снова покосился на Белояна. Тот скривился сильнее:
      — Враки. Придумывают, чтобы свою дурость оправдать. Просто смышлен вот и все. Один пойдешь?
      — Ждите здесь, — велел Владимир:
      Перед ним услужливо отодвинули засовы, дверь заскрипела истошно, он рассердился, утром весь Киев будет знать, что великий князь навещал в срубе пойманного вора.
      Факел трещал, роняя искры. Владимир ругнулся, горящая капля смолы упала на руку. Снизу послышался смешок.
      — Хохочи, коли зубы хороши, — сказал Владимир громко, — скоро выбьют!
      Ступеньки мокрые и скользкие, словно стадо улиток проползло, сапоги соскальзывали. Наконец трепещущий свет вырвал из тьмы прикованного к стене молодого парня, что сидел там же под стеной, обхватив колени… Морщился, прикрыл глаза, ему и так свет ярок, а Владимир придирчиво рассматривал вора.
      Золотые, как спелая пшеница волосы, падают на широченные плечи, все еще совсем не по-смердячему гордо вздернутые. На лбу кожаный ремешок, как у кузнеца, а когда поднял голову, Владимир засмотрелся на такие синие чистые глаза, словно в них отражалось целое поле незабудок.
      Сразу видно, что высок ростом, хоть и сидит, на такой груди можно мечи ковать как на наковальне. Цепи на руках самые толстые, но Владимиру показалось, глядя на его руки, что поднатужься вор, сумел бы либо порвать, либо штыри выдернул из стен. Но хоть и рождаются в селах да весях богатыри, но без ухватки, без воинского умения так и быть им лишь могучим скотом, что деревья рвет с корнями да камни убирает с полей.
      — Ну что скажешь, вор? — спросил он зло. — Тот самый Залешанин, который похвалялся мою горницу обворовать так, чтобы даже мышь там удавилась с тоски?
      Вор сделал движение плечом, железо загремело. Прищурившись, разглядывал великого князя. Под глазом расплылся громадный кровоподтек, скула в засохшей крови, но лицо дерзкое, в глазах насмешка.
      — Садись, княже, — пригласил он. — На чем стоишь. Да, я и есть Залешанин. Хочешь, я попрошу и железо на тебя надеть, а то тебе надоело зеньки заливать заморским вином да брюхо набивать…
      — Хохочи, коли зубы хороши, — повторил Владимир зло. — Но только недолго тебе блистать белыми зубами!
      — Топор уже наточили?
      — Топор? — удивился Владимир. — Для тебя кол затесывают. За обольщение дочери боярской, кражу и поджог тебе выпала смерть лютая! Дабы другие устрашились.
      Залешанин побледнел малость, но силился улыбнуться:
      — Если бы устрашались, никто бы не воровал… А так и давите нас, и вешайте. И между деревьями распахивайте, а все нашему роду нет переводу.
      — Перевести не переведу, — сказал Владимир, — но поубавлю… Только я один волен грабить! Когда грабит один, то не режет добычу, аки волк лютый, а стрижет, дает жирком да шерстью обрасти, потом опять стрижет… Потому, хоть я и грабитель, но народ за меня держится.
      Залешанин отмахнулся с небрежностью, словно сидел на троне и принимал поклоны дурака-князя:
      — Народ мое имя славит. Богатых никто не любит, а свою бедность всяк объясняет либо совестливостью, либо леностью…
      — А что хорошо в лености? — спросил Владимир невольно.
      Залешанин покровительственно улыбнулся:
      — Когда кто-то признается, что ленив, тем самым говорит, что ежели бы не его лень, он бы горы свернул, всех Змеев побил, принцесс освободил, всем бы сопли утер, для бедных и сирых горы злата добыл и каждому бы по мешку отсыпал…
      Владимир нетерпеливо отмахнулся:
      — Ладно, я не за этим пришел. Договориться хочу.
      — Договориться? — удивился парень. Владимир видел, как в запавших глазах вспыхнула надежда, но голос все еще держал насмешливым. — Неужто поменяться со мной решил?
      — Поменялся бы, да не разорваться мне… Я бы тебя лучше повесил, но мне нужен человек, который съездил бы по одному важному делу. Очень важному! А волхв указал на тебя.
      Парень смотрел во все глаза. Насмешливое выражение медленно уступало недоумевающему:
      — Я? Но я ж сбегу по дороге!
      — А если слово дашь?
      — Слово?.. Гм… А с чего я стану его держать?
      Владимир развел руками:
      — В самом деле, с чего… Но волхв говорит, что ты всегда держал.
      — Всегда, — проворчал парень. — То по мелочи… А когда на кону жизнь… А что за поручение?
      Владимир покачал головой:
      — Нет, сперва скажи, согласен или нет. Я не хочу, чтобы кто-то еще знал. Только я и ты. Если дознается кто-то третий, о том дознается белый свет… Хотя что это я? Совсем одурел от вина. Ты ведь отсюда просто не выйдешь, вор. Сперва вырвут язык, а на кол потащат уже потом…
      Парень тряхнул головой:
      — Княже! Понятно же, что согласен. Только свистни. Что нужно своровать, только кивни. Ты ж своровать меня хочешь снарядить, не на Змея ж с булавой, который девок ворует?
      — Куда тебе супротив Змея, — бросил Владимир с отвращением. — Конечно, на воровство подлое… Никто из витязей рук марать не захочет. Но, чтобы ты сразу не дал деру, я для тебя буду держать пряник…
      — Ты ж сказал, что довольно слова!
      — Да так, на всякий случай.
      Владимир видел, что вор ни на миг не заколебался, выполнять ли волю великого князя. Сразу же за воротами — в темный лес, а там снова кистенем по головам честному люду, потрошить их кошели.
      — Ежели все выполнишь, то получишь прощение… — он видел по лицу разбойника, что тому княжеское прощение до одного места, добавил, — и еще… боярская дочь, у окна которой тебя изловили, станет твоей женой. Сам сватом буду.
      На этот раз глаза разбойника вспыхнули, на скулах выступили пятна… Владимир не подал виду, повторил равнодушно, как о деле решенном:
      — Я сам твоим сватом буду.
      — Врешь, княже.
      — Слово, — сказал Владимир. — А я своим словом тоже не бросаюсь.
      Разбойник поднялся, гремя цепями. Владимир невольно отступил, вор на полголовы выше, могуч, чувствуется сила непомерная. Как только и взяли такого, не иначе как опоили или зелья подсыпали. А то и бабка морок навела.
      — Говори, что я должен сделать?
      Владимир отмахнулся, пошел к двери:
      — Сперва цепи снимут. Поговорим в моей палате.
 
      Когда его привели, Владимир нахмурился против воли, а кулаки сами сжались до скрипа кожи на костяшках. Разбойник вошел в его палату, словно делал сопливому князьку великое одолжение. Глаза дерзкие, словно это его хоромы, а весь остальной люд вместе с князьком лишь челядь неумытая.
      — Садись, — буркнул Владимир, он указал на накрытый стол. — Ешь, пей. Сперва еда, разговор после.
      Стражи остались было по эту сторону двери, мол, с таким бугаем в случае чего князю не совладать, но Владимир нетерпеливым движением бровей вымел в коридор. Разбойник силен, кто спорит, но бойцовских ухваток не знает, а он, Владимир, троих таких бычков завалит, буде надобность сыщется.
      Разбойник уверенно перенес ноги через лавку, глаза оценивающе пробежали по столу. Ноздри подергивались, спросил неожиданно:
      — Вино фалернское?
      — Греческое, — ответил Владимир сухо. — А фалернское или хиосское… А ты и вина чужие крал?
      — Крал не крал, но пробовал, — ответил разбойник с напускной скромностью.
      Его пальцы уже разрывали жареного гуся, коричневая корочка хрустела, из-под нее вырывался пар, пальцы обжигало горячее мясо, истекающее соком. Владимир, что решил было не есть, сглотнул слюну, сердито оторвал гусиную ногу.
      В молчании ели, запивали, кубки были полны, а в дальнем конце стола ждали еще три кувшина с вином из Царьграда. Разбойник ел неспешно, хотя за время в срубе исхудал, кожа на скулах натянулась, ключицы торчат, хотя видно какие толстые, что бычьи кости…
      Когда голодный огонек в глазах разбойника потух, Владимир сказал, едва сдерживаясь:
      — Жрешь, как красная девица! Двумя пальчиками, волокна отщипываешь… Разве воины так едят?
      — А я не твой дружинник, — ответил разбойник хладнокровно. — Говори, чего тебе своровать? А то пошли тех, кто ест как надо.
      В голову Владимира ударила горячая тяжелая волна. Едва удержался, чтобы не въехать кулаком в нагло ухмыляющуюся рожу мерзавца.
      — Ладно, — выдохнул он сквозь зубы. — Мое слово крепкое… Вернешься со щитом — получишь прощение, удел, дочь боярина Твердожита.
      — А если на щите? — ухмыльнулся разбойник.
      — Ты мне знанием древних умностей не щеголяй, — предостерег Владимир. — Про щит я не для красивости речи. Мне нужен настоящий шит! Тот самый, который Вещий Олег прибил на врата Царьграда.
      Кубок едва не выпал из рук разбойника. Глаза не оставляли лицо князя, а когда убедился, что князь не шутит, спросил недоумевающе:
      — И что же… тот щит там все еще… висит?
      — Висит.
      — А… зачем?
      — Не для красоты же, — отмахнулся Владимир. — Ты смерд, а не воин, куда тебе знать…Когда заключаешь мирный договор, то по обычаю прибиваешь свой щит на врата града, с которым воевал. Как бы берешь и его под защиту. Князь Олег получил от Царьграда богатый выкуп, греки обязались платить нам дань… и по сей день платят, а мы за это помогаем Царьграду войском. За отдельную плату, конечно… Мой дед пытался поднарушить уговор, ходил с дружиной, чтобы греки увеличили выплату, но то ли в самом деле ихние маги наслали страшную бурю, что перетопила ладьи Игоря, то ли что-то еще… Греки верят, что этот щит Олега хранит их город. Даже если это не так, все равно щит надо снять и увезти. В Царьграде сразу падут духом.
      Разбойник молчал, челюсти его двигались все медленнее. Пальцы блестели от жира, но забыл облизываться и вытирать о скатерть. В палате повисло тяжелое молчание. Когда он поднял глаза, Владимир понял, что разбойник мог заподозрить, что за похищением щита стоит нечто большее, чем попытка увеличить дань с Царьграда.
      — Щит, — сказал разбойник медленно, он полузакрыл глаза. — Щит на городских вратах… А те наверняка повыше, чем Ляшские или Жидовские… И охрана там не спит, как твои вои, что в соплях путаются, левую руку от правой ноги не отличают. Но все же мне только веревку покрепче да ночку безлунную — и щит у меня! Если только не пропью по дороге, не обменяю на глиняную свистульку…
      Владимир сказал напряженно:
      — Щит привези. Он в самом деле даст победу. Стоит показать нашей дружине, сразу во львов обратятся!
      Разбойник прищурился:
      — Похоже, княже, ты сам не больно-то веришь в силу щита?
      — Верю или не верю, — сказал Владимир зло, — а князь должен извлекать выгоду из любой вещи. Если перевезти щит от греков к нам, то их это ослабит, а нас усилит. Неважно, волшебный или нет. Ясно?
      — Ясно…
      — А в чем твой страх?
      — Страха тоже пока нет. Но ежели греки верят в силу щита, то охраняют, видать, как зеницу ока?
      Владимир отмахнулся:
      — Если и охраняли первые годы, то сейчас забыли зачем вообще охрана. Сколько лет минуло! Мой дед еще под стол ходил…
      — Под столом?
      Владимир брезгливо отмахнулся:
      — И под стол тоже. Я бы послал своих богатырей, но слишком уж на силушку уповают. Не разумеют, что Царьград это не местные села. Туда съехались богатыри со всего света, нашим дурням сразу рога обломают! А мне не подвиги их дурные нужны. Мне щит нужен!
      Не сдержавшись, с грохотом опустил на стол кулак. Залешанин осторожно отнял кубок от губ. Кулак князя с детскую голову, но весь увитый толстыми жилами, сухой, мяса на нем не больше, чем на умершем с голода таракане. И вся рука перевита выпуклыми мышцами, сухожилиями, рука воина, привыкшая к тяжелому мечу. А дальше могучее предплечье, круглое, как валун, плечо, широкая грудь, шея как ствол молодого дуба, суровое лицо с пронизывающими глазами.
      Глядя в эти глаза, Залешанин внезапно понял, что сам Владимир с легкостью добыл бы щит, не погнушавшись как мартовский кот ночью залезть на городские врата Царьграда, переоделся бы и старухой, и нищим, чего не стали бы делать гордые богатыри из его дружины…
      — Я сделаю, — сказал он торопливо. И опустил глаза, ибо увидел в князе нечто близкое, а это опасно, всяк властелин держит себя сурово и загадочно, не позволит, чтобы узрели в нем такого же человека. — Вели дать коня и злата, если торопишься… Если нет, то сам добуду и коня, и все, что понадобится.
      Владимир буркнул:
      — Ты получишь все. Но… за городом. Там в роще тебя будет ждать конь. Хороший конь, не крестьянская лошадка. Под седлом, переметная сума, твою палицу приторочат тоже… Ты в самом деле ее поднимаешь, аль только бахвалишься? В седле зашито золото, горсть каменьев. А отсюда сбежишь, понял? Никто не должен знать, что я послал тебя в Царьград. Понял?
      — Понял, — сказал Залешанин осторожно, хотя мысли в голове метались, сшибая одна другую с ног. — Я понял, что ничего не понял…
      — Опять греки, — рыкнул Владимир. — Ты не в волхвы нацелился?
      — Да нет, — ответил Залешанин в замешательстве, — я даже не знал, что это уже кто-то сказал до меня… и что это великая мудрость. Я таких мудростей могу… Похоже жизнь твоя совсем собачья, если даже своим не доверяешь. На хрена б мне такое князевание?.. Я вот всем верю…