Гиперборея (№3) - Князь Владимир

Один из старцев покосился через плечо:

– Долго спишь, Стойгнев… А это кто?

Стойгнев похлопал по плечу Владимира:

– Это Владимир, сын Святослава. Не гневайся, Кресан. Долго ждать пришлось, пока Цветослав щеки красил.

Он гулко захохотал, а разряженный Цветослав ткнул его кулаком в бок.

– Сын Святослава? – буркнул старец, которого назвали Кресаном. – Так у него же только двое, Ярополк и Олег. Откуда этот?

– Откуда все, – засмеялся Стойгнев. – Говорю, не гневайся, Кресан. Этот парняга живет здесь в тереме, новгородцев уважает, знает многое. Нам не помешает узнать больше перед тем, как встретимся с великим князем. Жаловаться на посадника непросто даже тебе, который ходил в походы с его отцом, который сажал маленького Святослава на коня!

Кресан, нахмурившись, рассматривал юношу. Брови были кустистые, словно покрытые инеем, глаза поблескивали в глубине. Лицо темное, в бороздах морщин, шрамов, затвердевших складок.

Владимир совладал с волнением:

– Славный воевода Кресан! Новгород проявил мудрость, прислав тебя с посольством. Тебя в Киеве знают как героя битвы под Липцами, где ты один защищал мост против всего войска вятичей. Святослав оставляет Киев моему брату Ярополку, тот воздаст Новгороду должное.

Он видел, как они поморщились, когда он, сын рабыни, назвал Ярополка братом, но вовсе скривились, когда сказал, что Ярополк воздаст Новгороду должное.

– Держи карман шире, – сказал Стойгнев грубо.

– Я бы воздал, – ответил Владимир невинно. – Новгород защищает северные рубежи Руси. Уже потому с него надо снизить дань. Новгороду приходится много тратить на кормление наемной дружины!

В глазах Кресана блеснул огонек.

– Это понимаешь ты, малец… Но не разумеют киевские бояре. Не хотят понимать, у них брюхо прожорливое. Да и великий князь больше их слушает. Так ты говоришь, Святослав хочет оставить Киев Ярополку?

Владимир нашел себя окруженным новгородцами. Смотрели с жадным интересом, в глазах была тревога. Он глубоко вздохнул: сейчас все висело на волоске.

– Уже решено, – ответил он ровно. – Сегодня объявят. Для того и собирают в терем знатных людей. Заметили, какой пир готовится? Во всех городах будут наместники, как и раньше, а в два города поставят собственных князей.

– В какой еще?

– Искоростень. Олег.

Кресан кивнул:

– Понятно… Киев да Искоростень – самые богатые земли, самые богатые города. А что Новгород…

– Зачем вы так о Новгороде? – упрекнул Владимир. – Вы только посмотрите, каких людей он послал!.. С вами славный Залешанин, который один против десяти свеонов дрался и выстоял…

Новгородцы заулыбались, со смешками оглядывались на здоровенного мужика, что весь ушел в бороду. Владимира буравили, едва вошел, хищные глаза, что росли, казалось, прямо из разбойничьей бороды, но теперь глаза потеплели.

– И славный Бразд с вами, – продолжал Владимир, – славный тем, что у него дома в Царьграде и свой торговый ряд. Я был в Царьграде, дивился не столь красе царьградцев, сколь богатству и обилию лавок славного Бразда, славного гостя новгородского!.. И Радосвет, чьи товары идут до неведомого Багдада… О! И грозный Градомир здесь, чьи корабли вернулись с заморским жемчугом из дальних южных стран!

Он поворачивался по комнате, всматривался в лица новгородских гостей, узнавал, ахал, радовался, называл каждого по имени, вспоминал их дела, и было видно, что счастлив, раз уж удалось узреть сразу столько знатных людей, знатных не столько родом – то заслуга отцов и дедов, – а деяниями, победами, удачным торгом, ковавших имя своими руками, умом, силой.

Наконец он подошел к седому старику, что сидел с Кресаном рядом, положив на стол тяжелые высохшие руки. Суставы на пальцах вздулись, изувеченные болезнями, расплющенные в боях, покрытые шрамами за долгую жизнь, полную боев и схваток.

Владимир наклонился, бережно коснулся губами сухой кожи на пальцах старика.

– Я целую руку, – сказал он тихим прерывающимся голосом, – которая держала меч в последнем бою моего деда Игоря… Если бы так же дрались и другие дружинники, мой великий дед разбил бы подлых древлян, вырвался бы из западни!

Старик с усилием поднял голову. Глаза его слезились, долгая дорога отняла последние силы – не стоило на закате жизни пускаться в такой путь, но голос напомнил о том времени, когда тело было молодо, руки сильны, а на мечах мог драться с утра и до ночи без устали.

– Кто ты, юнак?

– Владимир, сын Святослава и внук Игоря. Я тот, кто чтит великие победы, помнит о них и не даст забыть другим!

– Славный… будет из тебя… князь, – прошептал старик. – Ты… похож… на Игоря… Сумеешь держать покон дедов наших…

Новгородцы переглянулись, скрывая неловкость. Старик теряет нить жизни, сын рабыни все-таки сын рабыни.

Владимир, выручая новгородцев, заговорил быстро и горячо:

– Ты дрался храбро и яро, потому и сумел прорваться сквозь ряды древлян и принести княгине Ольге, моей бабушке, горестную весть… Благодаря тебе она успела изготовиться к ответу. Твой отец, славный Асмунд, прибыл вместе с Рюриком, моим прадедом… Кто, кроме тебя, сможет рассказать о столь давних днях? Твой дед, когда держал тебя на коленях, рассказывал о деяниях твоего и моего рода, который тогда был еще на далеком Буяне! Расскажи нам!

Старик прошептал:

– Твои сверстники еще голубей гоняют да девок на сеновал тащат… Тебе же быть великим князем! Ты знаешь старину, чтишь старших, знаешь покон… Сядь ближе, я расскажу тебе…

Глава 11

Владимир следил краем глаза за новгородцами. Они входили в горницу и выходили, брали разные вещи. На него посматривали с теплотой, даже боярин Стойгнев взглянул пару раз со странным интересом.

Старик заснул на полуслове. Голова упала набок, из полуоткрытого старческого рта выползла струйка слюны. Перебарывая брезгливость, Владимир сказал теплым голосом:

– Крепкие люди в Новгороде. Такую дорогу да в таком возрасте… Киянам и молодым не каждому под силу.

Стойгнев расхохотался:

– Мы – люди северные. К трудностям привычные. Кремень, а не люди. А ты понравился нам… княжич. Совсем не такой, как твои братья.

Хотя он назвал его княжичем с усилием, но все же назвал. У Владимира камень свалился с души, но тревога подступила с острым ножом к горлу. Надо продолжать, теперь надо продолжать!

Он смущенно потупился и развел руками:

– Какой есть, не взыщите…

Стойгнев покровительственно похлопал по плечу:

– Понравился, всем понравился!

Хлопнула дверь, вошел Годовит. Тяжелый, грузный, он прошагал вдоль стены, половицы жалобно скрипели. Раздраженно сбросил на лавку широкий пояс, почесал вспотевшее место:

– Сумасшедший город! А мух сколько… Дерьма много, а убирать некому.

Похоже, под дерьмом имел в виду нечто другое, но Стойгнев и Цветослав промолчали. Бразд прогудел:

– Цветослав, сходи за Гонтой. Он в трех соснах заблудится, хотя здесь и сосны… тьфу!.. у меня нос толще.

Стойгнев увидел внимательные глаза Владимира. Тот нерешительно улыбнулся:

– Я вижу великого боярина и воеводу… но не могу вообразить себе… прости… тебя в детском облике! Так и вижу, как ты, зело силен и грузен, лезешь, как кот, на дерево, дабы разорить птичье гнездо, но шелковая перевязь за сучья цепляется, меч по ногам бьет, узорные сапоги по коре скользят… да и пузо… гм…

Стойгнев гулко расхохотался. В дверь заглянули испуганные лица, привлеченные таким звериным ревом. Стойгнев жестом велел им исчезнуть.

– Ну и ну, – сказал он, вытирая слезы. – Это я с пузом? Да знаешь, каким я был до шестнадцати лет? Соплей перешибить можно было. Весь как соломинка!.. А уж по деревьям лазил, как по земле бегал!.. Бывало, на самую верхушку взлезу, куда и галка боялась садиться – обломится. А я сидел, не падал! А ты говоришь, пузо!.. Хо-хо… А с шестнадцати начал мясом обрастать, скоро мне для кулачного боя во всей округе нельзя было найти поединщика… Где силой не брал, так увертливость помогала… А дальше и выучка пришла, да и силы прибавилось…

Он внезапно оборвал речь, раскрасневшийся и довольный, остро взглянул на молодого парня:

– Ох и хитер ты, хлопец! Сам же знаю, всякий старый пень обожает детство вспомнить. Хлебом не корми – дай про ранние годы рассказать. Сам таких ловил на крючок, а теперь ты меня за губу подцепил… О-хо-хо, молодчага, не ожидал! Люб ты мне, скажу по правде. Зрелый в тебе ум и понятливость зрелая. Те два княжича, между нами будь сказано, тебе и в подметки не годятся, хотя за ними наставники по пятам ходят, тиуны всему обучают!

Владимир сказал медленно:

– Но им уже даны княжества.

– Что делать, – развел руками Стойгнев. – На то воля великого князя.

Владимир ощутил, что сердце забилось, как птица в силках. Дыхание стало горячим, словно в груди разгорелся горн, где накалялось железо.

– А воля вашего града ничего не значит?

Стойгнев объяснил терпеливо:

– Нам Святослав князя не даст. Земля наша бедная, северная, на княжество не тянет. Да и город мал. К тому же Святослав уже распределил сыновей, если ты говоришь верно. К нам идти некому.

Это был миг, ради которого он жил, и сейчас плечи сами выпрямились, грудь подалась вперед, он даже стал выше ростом. Сжимая невидимой рукой яростно бьющееся сердце, взглянул в глаза старейшине новгородских купцов:

– Есть.

Стойгнев в великом удивлении поднял усыпанные серебром брови. Глаза смотрели остро, но с непониманием.

– Кто?

– Я.

Услышав разговор, к ним повернулись Бразд, Годовит, Громодар. Владимир физически ощутил их острые взгляды. Тень неудовольствия пробежала по лицу Стойгнева. Он уже поднял руку, намереваясь отослать неразумного робича прочь, но тот заговорил горячо, торопливо:

– Да, я сын рабыни! Потому мне княжества не дадут, но и вам не дадут князя в вашу бедную северную землю… Пойми, боярин, если мне получить бы княжение в Новгороде, то это важно для вас сейчас… и еще важнее будет потом! Сейчас, потому что часть дани станете оставлять у себя на содержание своей дружины… новгородской, а не киевской, а на потом… потому что, получив в князья хоть и сына рабыни, но все же сына Святослава, вы в другой раз сможете требовать князя уже по праву. Высокорожденного! Подумайте о судьбе и славе Новгорода! Разве для этого не стоит рискнуть вызвать гнев великого князя?

Он говорил с жаром, настойчиво. Теперь путь к отступлению был отрезан. К вечеру во дворе уже будут знать о его притязаниях. А к утру его в лучшем случае найдут с перерезанным горлом или утопленным в ближайшем пруду. А в худшем – посадят на палю или подвесят за ребро на крюк, чтобы другим неповадно было.

Стойгнев задумался, Годовит сопел и хмурился. Бразд сожалеюще покачал головой:

– Святослав нам никогда не даст князя. Никакого. Ни высокорожденного, ни самого последнего раба. Новгород слишком мал, беден. Тогда бы каждое село захотело стать удельным княжеством!

Стойгнев и Годовит наконец кивнули, на Владимира смотрели с жалостью. Он видел, что они тоже знают его дальнейшую судьбу.

Он перевел дыхание, сказал с заледеневшим сердцем:

– Есть способ.

– Ну-ну, – подтолкнул Кресан.

– Новгород не только мал и беден, но и далек.

– Святослав это знает. Ну и что?

– Он далек от Киева, зато близок к свеям, еще ближе к Оттону… Надо продолжать?

Кресан беспокойно задвигался. Все повернулись к нему. Оказывается, старец уже не спал, слушал. Короткий сон освежил, глаза сверкали неукротимо, а костлявые пальцы с силой сжимали подлокотники кресла. Стойгнев и другие бояре почтительно ждали слов старца. Тот нетерпеливо махнул рукой, отсылая гридня, что ввалился в горницу. Годовит проводил того до дверей и запер на засов.

– Отец спешит на брань, – сказал Владимир, он никогда так часто не называл Святослава отцом, как никогда не называл Ольгу бабушкой, а Игоря дедом. – Там его война, там вся его жизнь. Ему нужно, чтобы на Руси в его отсутствие было спокойно. Помните, как разъярился, когда печенеги подступили к Киеву? Ему пришлось прервать войну в Болгарии, срочно явиться под стены Киева, прогнать печенегов и лишь потом снова возвращаться на прерванную брань… Если ему пригрозить…

Стойгнев отступил на шаг. Лицо исказилось гримасой страха.

– Пригрозить Святославу Неистовому?

Владимир поймал его за полу, дивясь своей смелости.

– Мой отец тоже человек, – сказал он настойчиво. – Да, он свиреп, не терпит прекословия… но он спешит в Болгарию! Его душа уже там, с войсками. А возиться с новгородцами для него мука! Он спешит свершить великие подвиги, что ему местные свары? Если намекнуть, что ежели он не даст Новгороду князя, то вы сами изберете….

Кресан отшатнулся:

– Никто не посмеет…

– Ладно, зайдем с другого боку, – сказал Владимир с отчаянием. – Мол, новгородцы волнуются. Одни тянут к Оттону, другие – к свеям. Хорошо бы, мол, дать им своего князя, чтобы привязать к Руси крепче. А в Новгороде немало людей достойных, да и чужие в князья набиваются. От поляков, германцев, свеев… Если придет князь от них, тогда Новгород будет смотреть уже не в сторону Киева!

Стойгнев сказал дрогнувшим голосом:

– Святослав тут же скарает нас на горло.

– Или посадит на палю, – предположил Годовит, – чтобы мы умирали долго, а другие видели, что ждет отступников.

Владимир чувствовал, как крупные капли пота покатились по разгоряченному лицу.

– Не покарает!.. Вот как боги святы, не покарает!.. Он покарал бы, если бы оставался в Киеве. Еще и дружину повел бы на Новгород, чтобы чинить суд и расправу. А сейчас ему некогда возиться с такой мелочью, как Новгород!.. Покарает вас, послов, а в Новгороде вдруг да вспыхнет мятеж? Конечно, для него его удавить – раз плюнуть, но вся дружина уже готова к броску на юг, в Болгарию, а затем к Царьграду! Что ему Новгород, когда он одной ногой в Царьграде?

Стойгнев, сам бледный, такие речи даже слушать опасно, смотрел то на взволнованного подростка, то на Кресана. Старец впал в глубокую задумчивость. Годовит спиной подпирал дверь, прислушивался и к речам, и к звукам из коридора.

– Мы посоветуемся, – сказал наконец Кресан. – Ты, княжич, иди с богами… Взбаламутил нам души. Уж почудилось, что и в самом деле наш город сможет получить князя.

– Навеки, – ответил Владимир со страстным нажимом. Он поклонился, шагнул к двери, затем повернулся и сказал страстно: – Отныне и навеки! Я буду лишь первым.

Дверь за ним захлопнулась. Стойгнев еще долго стоял посреди комнаты, не двигаясь с места. Только голова начала дергаться, а брови сшиблись на переносице. Годовит шептался с Кресаном. Вид у обоих был испуганный, а лица белее мела.

Его трясло, как стебелек на ветру, когда он закрыл за собой дверь. Перед глазами плыло, в ушах стоял звон. Он смахнул пот с глаз, заставил себя дышать медленнее, на подгибающихся ногах сбежал на поверх ниже. Он помнил, где чья комната была вчера, и помнил, кто их занимает сейчас.

Добрыня стоял у окна, в его огромных руках блестела мертвенными искрами рубашка из булатных колец. Витязь рассматривал ее придирчиво, хмыкал, вертел так и эдак.

– Дядя! – вскрикнул Владимир. – Мне очень нужна твоя помощь.

Добрыня повернулся, серые глаза внимательно оглядели молодого парнишку.

– Дядя, – сказал Владимир страстным шепотом, – прибыли новгородские посланники с жалобой на бесчинства наместника. Но я убедил их просить меня на княжение. Великий князь, конечно, будет против… но тут можешь помочь ты!

Добрыня даже отшатнулся. Племянник стоял перед ним красный, пылающее лицо пошло багровыми пятнами. Его трясло, на лбу выступили крупные капли пота. Черные волосы слиплись сосульками.

– Ты в своем уме? Откуда ты взял, что новгородцы…

– Дядя, – перебил Владимир, что было неслыханно: Добрыню даже дружинники не решались так обрывать, – это так! Подумай, как склонить князя, чтобы выслушал их!.. Быстрее, уже гремят трубы! Созывают на великий сбор!

Добрыня досадливо отшвырнул кольчугу на стол:

– Зачем тебе этот северный городишко? С его долгой зимой и бесконечными болотами? В Киеве тепло, богато, гости из дальних стран…

Владимир проглотил резкий ответ, взрослый дядя иногда мыслит как совсем невзрослый, заговорил другим тоном:

– Да, здесь богато, здесь тепло, здесь гости… Но такие кольчуги есть и в Новгороде. А нет – купить можно. Из меня ведь какой князь? Только название. Меня отец отправил бы только с тобой, дядя. Ты в Новгороде был бы настоящим князем, только что звался бы посадником или еще как… Ведь в мои годы какой князь?

Добрыня отмахнулся, потянулся за кольчугой, но движения стали нерешительными. Владимир почти видел, как медленно начинают двигаться жернова, что заменяют мозги в черепе могучего воителя. От усилий кожа на ровном лбу собралась валиками.

– Князь не согласится, – сказал он наконец с сомнением.

– Что мы теряем? – упорствовал Владимир. – Зато получить можем все.

– Князь привык, что я советы подаю дельные.

– Тем более! Он уже седлает коней для великого похода. А мы приобретем Новгород.

Он нарочито выделял слово «мы». Его обижала и не любила челядь, а Добрыню – воеводы, бояре, тысяцкие. Он был как бельмо на глазу, близок к грозному Святославу, но не родовитый, пригретый лишь за верное служение. Но долго ли перемениться дружбе? Да и не вечен князь, особенно когда идет в новую страшную сечу. Он всегда первым вступает в бой, последним уходит. Долго ли боги будут беречь его буйную голову?

Владимир молчал, смотрел на Добрыню. Так хотелось, чтобы богатырь по его лицу прочел, что когда Ярополк возьмет бразды правления в свои руки, то Добрыне несдобровать. Своих земель нет, как нет сел и городов. Святослав не успел пожаловать, да и не хотел. Так дружинник вернее привязан, надежнее служит, на свои богатства не оглядывается. Но теперь он, голый и безденежный, останется со знатными людьми Киева. А у них и пожалованные, и унаследованные земли, они при любом князе – сила. А что останется у него, если Святослав сложит буйну голову?

– Я попытаюсь, – ответил Добрыня наконец с тяжким вздохом. – Вряд ли у нас что-то получится. Но я попробую склонить Святослава дать тебя в Новгород князем…

– Нет, – прервал Владимир. – Не меня. Просто князя.

Добрыня смотрел пристально:

– Я вижу, ты обдумал все очень хорошо. Почему?

– Святослав сам назовет меня. Другой не пойдет в северные болотные земли.

Добрыня с сомнением покачивал головой, но глаза были тревожными и задумчивыми. Парень молодой, но хитер как лис, осторожен как бобер, а паутину ткет такую, что мизгирь позавидует. Похоже, к такому случаю готовился давно, все продумал. Умному хватит раз взглянуть на ромеев, чтобы научиться их хитрости да хвостовилянию. Что ж, нужда заставит калачи есть.

– Ладно, – сказал он наконец. – Небо раз в жизни посылает удачу каждому. Это только в сказках жар-птица прилетает трижды. На самом же деле сразу не ухватишь – второго случая не будет. И не скажешь: «Великий Сварог, позволь пройти по жизни еще раз, уже по-умному». Надо сразу…

В дверь громко постучали. В щели показалась голова гридня.

– Дружинник Добрыня! Святослав велел собрать всех знатных людей в большой палате. Торопись, князь ждать не любит.

В голосе прозвучала угроза. Владимир видел, как с лица Добрыни отхлынула кровь. Он перевел дыхание, коротко взглянул на паренька, что без страха зовет встать пред грозны очи великого князя, известного крутым нравом, дабы спорить, доказывать, убеждать, настаивать.

Владимир задержал дыхание. Костяшки на пальцах побелели, а ногти впились в ладони так, что по лицу Добрыни видно – больно.

– Мы… идем. Пойдем… княжич!

Главная палата уже была заполнена народом. Молодые бояре пришли пораньше, заранее старались встать ближе к возвышению – там великокняжеское место – старые сразу расселись на приготовленных для них широких дубовых скамьях вдоль стен. Им всех видать, их тоже зрит каждый.

В полных доспехах, словно на брань, явились воеводы, тысяцкие. Позже всех пришли два волхва: в звериных шкурах, лохматые, у одного лицо закрыто волчьей маской. Это был волхв Тайного Братства, их зреть смертным возбранялось.

Князь явился стремительно, словно вбежал. Горячий, гремящий, словно выкованный из железа, в тонкой заморской кольчуге, с мечом на поясе. От него пахнуло зноем, будто на миг вырвался из жаркой брани в полуденных странах. Горящие грозным весельем глаза разом охватили всех в зале. Бояре ощутили себя неуютно, задвигались. Князь должон быть важен, аки павлин, величав, дороден. От него должны исходить милости, он должон быть аки отец… А этот хищный зверь чем быстрее уберется из Киева, тем лучше. С его сыновьями как-то сладят.

– Приветствую вас, люди Киева, – прогремел его сильный голос.

Все поклонились, ответили вразнобой. Святослав в два шага поднялся к резному креслу, сел. Бояре толпились за спиной, старались стать ближе. В широкие окна врывался солнечный свет, блистал и переливался на ярких бляхах, застежках, поясах, рукоятях ножей.

– Кони просятся под седла, – сказал Святослав звонким, как боевой рог, голосом, – мечи рвутся из ножен. Мы уходим в поход, дабы добыть Руси чести, а киевским князьям – славу. Моя последняя воля! Ярополку сидеть на столе киевском, блюсти покон отцов наших, собирать дань с земли киевской и всех подвластных нам, быть старшим. Олег едет князем в древлянскую землю. Дань исправно высылать Ярополку, чтить богов, блюсти покон пращуров.

Он поднялся, словно его подбросила неведомая сила. Ноги подрагивали от желания выбежать из палаты и прямо с крыльца прыгнуть в седло. Могучий жеребец во дворе уже злобно роет копытом землю, храпит и люто скалит зубы на отрока.

Бояре задвигались, зароптали. Великий князь вовсе их ни во что не ставит, ежели сейчас готов удалиться! Виданное ли дело, не успели сесть, как уже все кончилось. А где степенные беседы, где уважительные советы со старшими?

От новгородцев шагнул вперед Стойгнев. Так получилось, что он загородил дорогу великому князю, но не попятился, стоял и смело смотрел в грозные очи неистового витязя.

– Великий князь, – он поклонился, – Новгород кладет тебе земной поклон. Шлет дань и дары сверх дани, а еще сверх того – двух заморских коней, драгоценное оружие франкской работы и ларец из-за южного моря…

– Благодарствую, – сказал Святослав. Он посмотрел через голову новгородца на двери, где маячили двое его дружинников. – Теперь говори, что просите. Ведь недаром же скуповатый Новгород прислал что-то сверх урочной дани!

Владимир видел, как широкое лицо боярина покрылось крупными каплями пота. Он поклонился еще, сказал просительно:

– Прислал нас новгородский люд с жалобой на твоего посадника… Грабит и разоряет нас, часть дани присваивает… Нет-нет, великий князь, мы всю ночь советовались, услыхав о твоем решении… мы хотим просить тебя дать нам тоже своего сына на княжение. Город наш растет быстро, пора и нам получить бы себе князя.

Святослав поморщился:

– Если посадник проворовался, дам другого. Но князя у меня для вас нет. В Киеве – Ярополк, в Искоростене – Олег. Больше сыновей у меня нет.

Эти слова как ножом кольнули Владимира. А Стойгнев поклонился, сказал глухим голосом:

– Понятно. Богаты земли киевские, как и древлянские, это не наш бедный север… Но я должен сказать тебе, княже, что народ бурлит. Шныряют лазутчики то Оттона, то свеев, то польских князей. Всяк на свою сторону тянет.

Святослав страшно оскалился. Кровь отхлынула от его лица, он был страшен.

– Что хотят?

– Княже, я только посол. Ежели ты хочешь не правды, а сладких слов, только скажи!.. Я тут же скажу, что у нас все хорошо и все поют. Тебе будет приятно. Сейчас приятно.

Глаза великого князя полыхали как угли. От него пошла волна такой ярости, что всех вокруг него охватил озноб. Внезапно Добрыня шагнул вперед:

– Дозволь слово молвить, княже… У тебя есть еще сын. Ну и что, что челядин? Там ведь не Киев, а всего-навсего Новгород. А с ним могу поехать я, чтобы смирять их буйства. Рука у меня тяжелая, сам знаешь.

Святослав некоторое время поедал его глазами. Казалось, вся ярость князя обрушится на верного дружинника. Внезапно Святослав с шумом выдохнул воздух, горячий, как струя пламени Змея. Широкая грудь опустилась, он коротко и зло рассмеялся:

– Тяжелая рука? Это недурно. Да и голова у тебя на плечах такая, что весь Новгород о нее топоры выщербит… Добро! Пусть будет так. Слушайте все!.. Назначаю городу Новгороду князем… Владимира. В нем есть и моя кровь, он будет править от моего имени. А Добрыня при нем поедет посадником.

Стойгнев поклонился земным поклоном. Владимир видел, как мелко-мелко дрожали ноги посла. Гнев Святослава бывал страшен. На княжьем троне после кроткой славянки Ольги снова оказался страшный русич, буйным нравом не похожий вовсе на руса. Стойгнев снова и снова кланялся, скрывая пережитый страх.

– Благодарствуем, великий князь! – проговорил он нетвердым голосом. – Благодарствуем от всего народа новгородского! Будь уверен, отныне наши уши глухи к речам послов германских или свейских. Ты можешь отправляться в поход спокойно! Наши земли тебе верны.

Святослав пренебрежительно отмахнулся:

– По вам и князь!

Часть вторая

Глава 12

У богатыря Славена была красавица сестра Ильмера. Он ее любил нежно и бережно. Когда враги сумели вытеснить его с земель, он на новом месте выстроил город и нарек его Ильмером.

Город рос, Славен помер, а переселенцы в тоске по Старграду называли между собой новый город просто Новоградом, Новградом, Новгородом. После гибели Славена город вовсе перестали называть Ильмером, только волхвы еще помнили, передавали из поколения в поколение свое сокровенное знание, занося его чертами и резами на деревянные дощечки. Через дощечки по краю пропускали раскаленный прут, за ним продевали веревочку и такими связками хранили в своих тайниках.

Укрепил Ильмер, а ныне Новгород, и расширил князь Вандал, а уже Гостомысл мудрой политикой сумел завязать крепкие торговые узы с заморскими странами. Он же пригласил на княжение отважного воителя Рюрика Боянского, или же, как его называли в западных странах, Рюрика Рюгенского. Перед могучим предводителем варяжских дружин из русов, свеев и германцев трепетали приморские города Европы и даже далеких южных стран. Рюрик жил со своим народом на острове Буяне, в соседних странах его звали Рюгеном, оттуда совершал молниеносные набеги на быстроходных ладьях. Данию он грабил так часто, что в ряде западных хроник его называли Рюриком Датским.

На просьбу Гостомысла прибыть на княжение сперва ответил отказом, Новгород-де ставит наемных князей с их дружинами в слишком подневольное положение, но посадник был настойчив, расписывал огромную страну, которой можно владеть, и Рюрик в конце концов прибыл в святилище Световида, спросил оракула, и тот велел немедля идти на помощь тестю. Рюрик и сам понимал, что остров мешает расти племени русов вширь, а земли на материке заняты накрепко. У восточных же родичей земля велика и обильна, а порядка в ней нет – так ее расписывал Гостомысл. Диких же соседей, что докучают из Степи, можно загнать обратно. А из бесчисленных славянских племен, что бьются одно с другим смертным боем, можно создать такое государство, перед которым задрожат западные страны.

Он прибыл в Новгород со своим двором и могучей дружиной. В ней, кроме самих русов-рюгенцов, были свеи, германцы, норманны, даже два мавра. Беспорядки он подавил сразу и жестоко. Последний большой мятеж поднял Вадим Храбрый, последний вольный славянин, как его назвали позже. Рюрик сразил его в честном поединке, а остатки мятежников рассеял. Кого поймали, вешали вдоль дороги.

Княжение Рюрика было недолгим. Он еще возвращался в свою Русь, на Рюген и в Данию, улаживал старые споры, но раны прошлых лет давали о себе знать. Он все еще сам объезжал подвластные племена, чинил суд, но на обратном пути к Новгороду расхворался сильно и тяжко. Умереть бы своей смертью, но бог воинов милостив: храбрецы из местного племени решили устроить засаду могучему воителю. Рюрик разгадал вовремя, кого побил, кого взял в полон, но последний из умирающих пустил ему стрелу в спину.

Игорь, сын Рюрика, был годами еще мал, вместо него правил Олег. Его звали Вещим, он был из волхвов и умел прозревать грядущее. Олег не желал называться князем, ему по рождению нельзя им быть, однако это не помешало ему воевать успешно, собирать племена в единое государство, которое назвал Русью в память о покинутой Руси на родном острове. Потом он разбил ромейские войска, заставил их императора платить ему дань, тем самым считаясь с новым образованием на своих границах, а в знак победы прибил на ворота Царьграда свой щит.

Однако едва лишь Игорь подрос, Олег тут же сорвал с пояса меч, передал Игорю, а сам ушел в волхвы. Никто не знает, куда он ушел, умер ли вообще, потому что у таких людей судьба бывает очень странной, а для простого люда – невероятной и таинственной.

Еще Олег при малолетнем Игоре занял Киев, убив Аскольда, последнего потомка древних сколотских царей, от народа которых остались только названия рек, гор, озер, вроде Оскол, Ворскла… Русь Олега переместилась южнее, стала называться Киевской, в отличие от Руси Буянской или Руси Новгородской.

С той поры Новгород без князя. Князья сидят только в Киеве, а в других городах – посадники. Из Киева князья собирают ежегодную дань. И вот теперь впервые после многих десятилетий Новгород обретает своего князя, что сразу возвышает весь город на целый поверх. И городу, и новгородцам будет больше чести, славы и уважения.

Значит, горожане должны быть рады ему, Владимиру. Как и бояре, купцы, знатные люди. Пусть он не совсем князь – сын рабыни! – пусть великая, хоть и придуманная, нужда заставила грозного Святослава дать им свое княжение, пусть даже он и здесь будет под присмотром верного Святославу пса войны Добрыни….

Но все-таки… все-таки это его первая большая победа. Победа его ума, воли и выживаемости!

И еще одно, думал он напряженно в ритм быстрой скачке. Святослав, в отличие от своего отца Игоря, Олега, Сфенела, которые были чистокровными русами, есть уже русич, или росич, то бишь помесь руса со славянкой. Правда, Святослав бреет голову, как русы, оставляя длинный чуб, свисающий на ухо, носит в левом ухе серьгу, моется в тазу, а не в славянской бане, и вообще крут нравом, быстр и яростен, как русы, свиреп в бою, но все-таки его матерью стала славянка Ольга, и он уже одинаково владеет обоими языками.