Но ведь в Юсе уже погас. Этого не видят только простые люди, слишком замороченные постоянными поисками, как накормить семью, а в оставшееся время – как оттянуться, побалдеть, расслабиться, с банкой пива полежать перед телевизором. Что-то должно быть еще… Нельзя допускать, чтобы мир погрузился во тьму, а там в темноте лихорадочно искать спички, зажигалку и в конце концов судорожно высекать огонь камнями. Правда, есть еще факел ислама, он не гаснет, даже разгорается в фундаментализме, но мне что-то неуютно в их мире. Там нет, как сказал Лютовой, компьютеров, Интернета, живописи, кино и театра…

И что же?.. Нужно, чтобы кто-то начал высекать новые огоньки еще до полного обвала.

Кто-то?

Давай, не играй с собой, парень…

Глава 8

На другое утро по дороге на службу встретился у лифта с Рэндом. Это псевдоним, настоящее имя не старался узнать, Рэнд и Рэнд, какая мне разница. Это Рэнду очень важно, чтобы мы все знали, что у него здесь пятикомнатная квартира, свой особняк за городом, катается на собственных арабских конях, три «мерса», счет в швейцарском банке, две аптеки на Тверской, в прошлом году побывал в Чехии и приобрел небольшой заводик по производству темного пива.

Я кивнул ему, все-таки сосед, он тоже кивнул и ответил могучим густым голосом:

– Утро доброе… Да, доброе!

В шахте лифта тихонько шумит, кабина поднимается к нам на двадцатый. Я смотрел в дверь, на Рэнда смотреть противно, а у него в глазах недоумение: ну когда же это я попрошу у него автограф? Все-таки рекордсмен, в Книге рекордов Гиннесса, постоянно идет по «ящику» его шоу, его портрет на обложках популярных журналов, он часто дает интервью телеканалам. Участник программ «Герой без штанов и галстука», «Человек недели», «Выбор дня», да не перечесть программы, в которых он учит зрителей, как жить, рассуждает о политике, морали, искусстве, дает указания писателям, о чем писать, художникам – что рисовать, ученым – как делать открытия. Дает уверенно, как человек, добившийся успеха. Добившийся в той же области, что и они все, – в шоу-бизнесе.

Рэнд – это как раз воплощение тезиса о всестороннем развитии. Когда человека сочли уже состоявшимся продуктом, с чем я лично не согласен, его начали… э-э… развивать. Все развивать. Ученые заставляли его делать открытия, музыканты – сочинять симфонии, художники – создавать полотна на скалах, а потом на холстах, спортсмены – качать мускулы и поднимать штанги, прыгать, бегать, плавать, ползать… Создавались новые отрасли науки, новые течения в искусстве, новые виды спорта, вроде катания на скейтах, сноубордах, женского бокса и поднятия тяжестей…

Рэнд стал чемпионом мира по спитфлаю. На прошлом чемпионате мира он ухитрился послать плевок на девятнадцать метров, на чемпионате Европы сумел довести рекорд до девятнадцати тридцати, а в интервью заявил потрясенным журналистам, что на Олимпийских играх сумеет взять и заветную круглую цифру «двадцать», тем самым разменяв второй десяток.

В шахте легонько стукнуло, двери раздвинулись. Мы вошли, встали, прижавшись к противоположным стенкам, оба старались держаться друг от друга как можно дальше, как обычно становятся все здоровые мужчины, не склонные к гомосекству.

Впрочем, подумал я зло, даже гомосекство это входит в понятие гармоничной развитости. Всесторонней развитости. То есть, с любой стороны, гм, можно…

Лифт двигается плавно, без толчков и покачиваний. Мой взгляд упирался в чудовищный кадык Рэнда, сползал на его могучую грудную клетку, уж лучше это рассматривать, чем огромные, как оладьи, верблюжьи губы. Рэнд все время что-то жует, накачивает плевательные мышцы рта. Ему уже заплатили сто тысяч долларов аванса за написание краткого учебника по спитфлаю, а еще он выступает на показательных соревнованиях, где тоже огребает внушительные гонорары, докторам наук такие и не снились.

Дверцы распахнулись, Рэнд гордо вышел, я услышал в подъезде восторженное: «Рэнд! Смотрите, Рэнд!.. Тот самый, чемпион… рекордсмен…» Кто-то сразу метнулся с протянутым блокнотом и ручкой наготове, явно караулил часами, но Рэнд небрежно достал из нагрудного кармана свою, рэндовскую, на ней так и написано, лихо поставил росчерк.

– Какой он демократичный, – сказал кто-то мне с восторгом, – совсем простой, доступный простому народу!.. Настоящий народный герой!

– Да уж, – промямлил я. – У каждого народа свои герои…

– Он чемпион мира!

– Каждый народ, – ответил я, – имеет тех героев, которых заслуживает.

Рэнд вышел, окруженный толпой, а когда я наконец выбрался из подъезда, он уже садился в свой длинный, как подводная лодка, черный лимузин. Поклонники окружали машину, пытались заглянуть через тонированные стекла.

Заповедь для будущего учения, сказал я себе, заповедь… Как бы ее сформулировать… Ладно, сформулируем потом, а сейчас пока саму суть: если и не подводить этих вот… под расстрельную статью, хотя и хочется, то как объяснить народу, что популярность популярности рознь. Что общество обречено, если на обложках журналов будут красоваться вот такие герои.

Я съездил на службу, взял пару дел на рассмотрение, пообещал одно по дороге закинуть в суд к адвокату Вертинскому, нашему старейшине, резюме на другое скинуть по емэйлу и с удовольствием вышел на свежий воздух. Правда, чувствуется запах гари. В соседнем квартале горит здание, оттуда доносятся резкие звуки сирен, с той стороны гулко бабахнуло. В таких случаях всегда говорят, что взорвался газовый баллон, я тоже так говорю другим и даже себе, так спокойнее.

На стоянке на удивление пусто. Я развернулся на пятачке, машина легко и чисто понесла по широкому проспекту. Через полчаса езды, когда меня остановили для проверки всего раз, ощутил, что проголодался, присмотрел по дороге летнее кафе со столиками прямо на тротуаре. «Форд» ловко вписался между двумя «жигуленками». Я вышел и сразу сказал девушке в белом переднике официантки, что делал ее похожей на пионерку тех давних времен:

– Бифштекс!.. Побольше.

– Что будете пить?

– Сок, – ответил я.

Она вскинула красивые тонкие брови, голос ее потек томно, постельно:

– Всего лишь? Мужчины на таких крутых тачках пьют виски…

– За рулем пить не положено, – сказал я наставительно.

Она подвигала крупной грудью, поиграла бедрами, взгляд ее был многозначительным.

– Не положено, – сказала она томно, – для других… а не для мужчин на таких тачках…

– Умница, – отрезал я. – Ты права. Мужчины на таких колесах сами решают, что им пить, что есть, кого ставить. Бифштекс и сок – да побыстрее!

Ничуть не испугавшись строгого тона, она отправилась к стойке, так мощно двигая бедрами, что обрушила бы здание Всемирного Торгового Центра, успей его выстроить заново. За соседними столами пробавлялись в основном мороженым, сладостями и коктейлями, в том числе и алкогольными, благо оккупационные власти решили, что пьющие русские им менее опасны, чем трезвые.

Я торопливо кромсал и глотал бифштекс, погрозил кулаком мальчишке, слишком уж настойчиво пытается заглянуть в кабину, даже пробует на прочность зеркало заднего вида. Мальчишка сделал вид, что просто восхищается мощной машиной.

Я слышал, как один за соседним столом торопливо и сбивчиво объясняет соседу:

– Нет-нет, я не коммуняка!.. Это ГУЛАГ, репрессии, подавления разные… Просто я не знаю… Требуется нам чего-то!

Второй сказал ехидно:

– Снова весь мир насилья мы разрушим…

– Нет-нет, – испугался первый, и я сразу узнал в нем юного клона Майданова, – как вы можете говорить такие ужасные вещи?.. Это немыслимо… Просто вдруг захотелось, понимаете? Захотелось очень, чтобы было из-за чего страдать, даже… не смейтесь только!.. сдерживать скупую мужскую слезу… а то и ронять!

Сосед кивнул, глаза понимающие, улыбнулся одними губами. Второй парнишка, остролицый и быстрый в движениях, сказал ехидно:

– Поскреби русского интеллигента – обнаружишь скифа. Любишь поджигать дома, признайся? А вытаптывать посевы?

Мужчина произнес мягко:

– А что, разве этого жаждет каждый?

Крутобедрая официантка принесла мне сок, загородив мужчину. Я уже не слышал, что говорил он и что отвечали ему, да и сказал про себя. Он говорит, конечно же, правильно… для сегодняшнего дня, но в наше бурное время нужно жить с опережением, а эти «весь мир насилья мы разрушим» уже устарели. Не потому что устарели на самом деле, ведь «весь мир голодных и рабов» правильнее толковать как голодных на духовную пищу и рабов общепринятых ценностей.

Надо по-иному, сказало во мне подсознание. Такое же мощное «иное»… или мощнее. И обязательно такое же злое, вызывающее у одних восторг, у других – бешеную ненависть.

За тем столом разгорался спор. Парни говорили тихо, но в этом кафе не гремит музыка, а шум со стороны улицы не забивает злые молодые голоса:

– Ты еще пещерное время вспомни!.. Мы должны пользоваться той высочайшей культурой, что принесли Штаты…

– Вован, да брось ты херню молоть!

– Это ты, Смайло, хреновину порешь. Нашел культуру…

– Да, культура!.. А ты, если такой умный да храбрый, если такой герой, то пойди и спали юсовское посольство! Или брось в него гранату. А то языками все трепать горазды…

Есть такой прием информационной войны, мелькнуло у меня в голове, как провоцирование на преждевременное выступление. Не выйдет у вас, господа провокаторы. Совсем недавно все мы, в том числе и я, буквально молились на Юсу, что придет и спасет нас от тоталитарного режима дураков. И многие майдановы еще по инерции молятся. Сейчас не выполнена до конца предварительная задача – раскрыть глаза массовому общественному мнению. Слишком уж застали нас врасплох, слишком уж задурили массового человечка. Ничего, грянет час, не только спалим посольство и перевешаем подкармливаемых ими коллаборационистов, но и на том континенте за океаном установим свой порядок.

Я допил сок, бросил деньги на стол, поднялся. Это, конечно, не значит, что будем ждать сигнала, чтобы разом в атаку. Отдельные батальоны, вроде ребят из РНЕ, могут вступать в бой и даже теснить врага, но на преждевременное выступление всей армией нас подтолкнуть не удастся. Выступим, когда изволим.

Спор разгорелся с новой силой, но я уже вышел из-за стола… и остановился. По тротуару по направлению к Центру шел огромный бородатый человек. Рубашка порвана, на темной от солнца груди кучерявятся золотые волосы, от него шарахаются, прижимаются к стенам или выскакивают на проезжую часть, провожают испуганными вытаращенными глазами.

Он шел и кричал исступленно могучим голосом полководца:

– Предрекаю приход Великого Закона!.. Вы все погрязли во грехе!.. Это будет страшный Закон!.. Это будет лютый Закон!.. Опомнитесь, пока не поздно!.. Опомнитесь, ибо всех вас Закон сметет, как гору мусора, и испепелит в нещадном огне!

Он прошел, огромный и страшный, я тоже стоял в сторонке, давая ему дорогу. Сквозь толстую оболочку черепа стрельнула острая до боли мысль: это же он предрекает мой приход! Это он торопит меня. Он чувствует мой приход, как животные чувствуют приближение великой грозы или страшного землетрясения. Весь мир уже чувствует, только я все медлю, все оттягиваю, все ссылаюсь на то, что еще не готов, что надо обдумать, выстроить слова…

До здания суда два квартала, но пошли узенькие улочки, все забито машинами, вылезают даже на тротуар, и без того узкий, рассчитанный на многолюдье девятнадцатого века. С трудом припарковался, тут приходится быть виртуозом, вылез из чистого прохладного воздуха кондишена в пробензиненный, горячий от людской скученности, пропахший ладаном, восточными благовониями – вон буддистские палочки жгут через каждые два шага целыми пачками…

Пестрота, везде ларьки, люд покупает, продает, приценивается, и вообще впечатление, что это одна громадная тусовка… Я огляделся, так и есть: эсэмщики, расширяясь, отхватили себе и эту улочку, вон на стенах их атрибуты, да и девицы, что расхаживают по тротуару в своем… гм… наряде…

Эсэмщиками либералы стыдливо называли садомазохистов, по первым буквам, хотя сами садомазохисты, напротив, гордятся своей древней историей, ведь их род от благородного маркиза де Сада, от блистательного Захер Мазоха, и зовут себя открыто и гордо садомазохистами! На сегодня положение эсэмщиков от привычного гонения перешло в неустойчивую стадию, когда консервативное правительство еще не признает их права на существование, но уголовные и прочие статьи к ним уже не применяются.

На улице веселье, работают сотни павильонов, ларьков, открытых все двадцать четыре часа в сутки. А ночами здесь всегда их отвратительные, если на взгляд такого обывателя, как я, оргии. Эсэмщики, чувствуя свою близкую полную победу и полное признание своих прав в ближайшие дни или недели, ведут себя шумно, весело, устраивают демонстрации уже не только на «своей» улице, но и по всему городу. На прошлой неделе было нашумевшее сожжение троих на Красной площади. Впервые там сжигали себя не ради выколачивания каких-то уступок из правительства, а для собственного удовольствия.