Выскочил на лестничную площадку, через гостеприимно распахнутую на общую веранду дверь видно, что жена Майданова заново отмыла стол, там снова вазочка с цветами, весь балкон сияет, перила блестят. Бедные Майдановы изо всех сил стараются вернуть дому мир, уют, покой. О Марьяне мы все стараемся не расспрашивать, пусть теперь лечит время.

Я вернулся в квартиру, набросил куртку, вечером явно посвежело. Не скажу, что уж очень интеллектуальное общение, но альтернатива – сидеть и работать, а работать я ненавижу. Хоть над расчетами взаимодействия чипов, хоть выносить мусорное ведро, хоть над своей теорией, как осчастливить все человечество.

За столом Майданов, Бабурин, Шершень – этого я знаю мало, жилец с другого конца этажа, у них там такой же общий балкон, но тусовка не складывается. Сам Шершень – молодой и задиристый кандидат наук по каким-то осам с длинным, как хвост у допотопного ящера, латинским названием. Мелькнула Анна Павловна, принесла в розеточках варенье. Майданов сбегал в квартиру и вернулся с еще кипящим электрическим чайником, быстро разлил кипяток в чашки. Он натянуто улыбался, начинается так называемое интеллектуальное общение, в противовес забиваемому во дворе «козлу», хотя я не вижу особенной разницы. Здесь было и от общения русских интеллигентов на кухне, и от якобы присущей русскому народу соборности, то есть собираемости в одном месте, общинности, чуть ли не колхозности или киббуцности, что вообще-то одно и то же.

Хлопнула дверь, Лютовой появился, как кавалергард: прямая спина, живот подтянут, непроницаемое лицо, но в глазах я заметил сдержанное бешенство. Руки его сжимали свернутую в трубку газету.

– О, Алексей Викторович, – сказал Майданов оживленно. – Прошу за стол, мы только по первой чашечке…

Лютовой отрывисто поклонился, сказал «спасибо» и сел. Анна Павловна подвинула к нему розеточку с вареньем, Майданов разливал по чашкам чай. Лютовой расстелил перед собой газету.

– Занятную газету я захватил, – сказал он холодным голосом, бешенство в нем звучало сильнее. – «Вашингтон пост» называется. Слыхали?

– А как же, – ответил Майданов. – Самая авторитетная! Это почти наша газета «Правда» тех времен, ха-ха!.. По ней вся Америка равняется. Да и весь остальной мир.

– Ну-ну, – сказал Лютовой. – Ну-ну. Тогда прочтите. Специально для Женечки Бабурина я сделал перевод, вот эта статья в распечатке на принтере. Прошу, ознакомьтесь…

ИСТОЧНИК ЗЛА

По-видимому, XX в. является самым кровавым, самым жестоким веком в истории человечества. Он заканчивается убийствами, террором, геноцидом в Косове, как и начинался тем же самым в России. Причина, по которой сербы позволяют себе истреблять людей в конце столетия, в том, что подлинные истребители – русские – никогда не были наказаны, их даже не критиковали за их преступления.

«Политическая корректность» возлагает вину за преступления против человечности на отдельные личности или идеологии. Например, недавно Билл Клинтон и Мадлен Олбрайт обвинили Слободана Милошевича в убийствах и этнических чистках в Косове. Но, Билл, Слободан находился в Белграде и, наверное, он лично не убил ни одного косовара. Убивали сербы, которых Мадлен назвала «хорошими людьми». Сербские мужчины, имеющие семьи, сестер, жен, бабушек и дедушек в Сербии, убивают безоружных людей, насилуют, жгут, грабят в Косове, а Мадлен Олбрайт и Билл Клинтон называют их «хорошими сербами».

По этой же больной логике убийство в этом столетии 100 млн человек в России, надо думать, совершалось только Лениным, Сталиным и коммунистами, а не «хорошими русскими людьми». Правда в том, что в этом массовом убийстве участвовали все русские. Вождь отдавал приказы, но сами убийства с энтузиазмом совершались всем русским народом. Оружие было в руках обычного русского в России, точно так же, как теперь оно в руках обычного серба в Косово, и никакая «политическая корректность» не в состоянии это скрыть. На самом деле эти безнаказанные преступления русских в начале этого века и стали причиной всего зла, которое последовало.

К 1938 г. русские уже безнаказанно убили десятки миллионов безоружных людей. Видя это, Гитлер решился на холокост – разве русские не убили к тому времени 5 млн украинцев, не вызвав ни у кого возмущения?

Образ действий также указывает на русских как на учителей и как пример для подражания. В 1938 г. из 230 000 латышей, проживавших в то время в России, русские убили 73 000 – почти всех мужчин в возрасте от 16 до 70 лет. В 1992—1995 гг. в Боснии их братья-сербы убивали в основном безоружных мужчин, а кульминацией явилось убийство почти всех (7000) мужчин в городе Сребреница (1995). Сегодня в Косове сербы опять убивают безоружных мужчин. Урок состоит в том, что геноцид наиболее легко достижим путем убийства всего лишь трети населения (то есть мужчин от 16 до 70), другими словами, уничтожение работников и отцов. Сами русские практиковали это в течение нынешнего столетия, последний раз в Чечне, но их упражнения в геноциде были наиболее близки к успеху в Латвии. Сербы видят, что Россия совершила в Латвии, и пытаются сделать то же самое в Косове. Русские учителя разрушали и сравнивали с землей целые деревни в Латвии и Чечне, как их ученики: сербы – в Боснии и Косове, а Саддам Хусейн и иракцы – в Курдистане.

Сейчас ясно, что время «политической корректности» прошло и наступило время правды, моральности и правосудия. Сербы должны быть выброшены из Косова. Все те, кто служил там после февраля 1998 г., должны получить по 30 лет тюрьмы за геноцид.

После этого мы должны вернуться к источнику зла и уничтожить его, и этот источник зла – Россия. России нельзя позволять существовать такой, какая она есть, но из-за ее запасов ядерного, химического и биологического оружия решение проблемы России – самая большая в мире «распродажа». Дайте каждому русскому мужчине, женщине, ребенку $100 000 с условием, чтобы он навсегда покинул Россию и территорию бывшего Советского Союза. Небольшая, размером со Швейцарию, мини-Россия может быть оставлена вокруг Москвы для 10 млн. русских для сохранения языка. Имеется 125 млн. русских в России, 25 млн. в остатках бывшего Советского Союза. При «распродаже» 140 млн должны будут уехать. Все это будет стоить 14 трлн долл. Поскольку ни один русский не захочет остаться, транши должны быть выделены на 140 млн. мест. Эти деньги будут собраны путем продажи земли и ресурсов России тем, кто потом эмигрирует на эти пустые земли и создаст там новые страны. Параллельно с этим может иметь место сделка по Восточной Сибири, из которой США купили бы настолько большую часть, насколько могли бы себе позволить (то есть покупка Новой Аляски). Это уже было предложено другими – Уолтером Мидом, членом «Совета по международным отношениям» в 1992 г. и Джоном Эллисом из газеты «Бостон Глоб», в 1998 г. финн Ярма Хеллевара предложил, чтобы Финляндия купила обратно Восточную Карелию, которая была отнята у нее Россией. Япония могла бы купить Курилы и остров Сахалин.

Разумеется, страны вроде Чечни и Дагестана стали бы независимыми государствами и не были бы включены в «распродажу».

Несколько основных правил. Не более 5% русских в какой-либо одной стране, чтобы не разложить ее. Следовательно, для США – не более 14 млн русских. Русские получают 30% денег в момент иммиграции и по 10% ежегодно в течение последующих 7 лет, так как вы не можете верить русскому. Все это гарантировало бы, что эти агрессивные, варварские, бессовестные люди не будут больше ни совершать преступлений против человечности, ни учить других это делать. Если вы верите, что характер или воспитание доминируют, то, если русские останутся вместе в России, каждое новое поколение получит и характер, и воспитание от предыдущего поколения. Если бы мистер и миссис Гитлер вместе с их ребенком Адольфом эмигрировали в Дэс Мойнес, штат Айова, то не было бы и холокоста. Давайте же защитим мир, а также и русских людей от следующего русского преступления против человечности. Организуем величайшую в мире «распродажу».

Эйварс Слукис, доктор медицины, газета «Вашингтон пост», 10 мая 1999 г., стр. 16.

За столом царило ошарашенное молчание. Лютовой сказал после паузы:

– Я не хочу комментировать, опровергать или что-то говорить по поводу самой статьи. Но то, что она опубликована в «Вашингтон пост», в такой газете… это не районная газета, как уже сказал уважаемый Андрей Палиевич, дает нам право говорить в адекватном ключе. То есть об уничтожении, расчленении, искоренении такого образования, как США.

Майданов отшатнулся, потрясенный. Лицо его стало белым.

– Да как вы… да как вы… осмелились? Как у вас вообще язык повернулся?

– Вот-вот, – сказал Лютовой мрачно. – Эту статью вы приняли без комментариев. Может быть, не согласны, но возражать не смеете. Юсовцы уже приучили вас, что могут говорить все и делать все. А нам нельзя не то что написать такое, даже сказать… даже подумать нечто подобное!

Я сказал вежливо:

– А может ли кто-то представить себе, чтобы подобная статья была опубликована в нашей прессе?

Бабурин захохотал:

– Да я эти статьи в каждой газете вижу! И по жвачнику только и говорят, как расчленить Россию…

– Бравлин говорит о Юсе, – перебил Лютовой. – Кто-то может себе представить, чтобы в таком оскорбительном ключе написали у нас о США?

Майданов сказал оскорбленно:

– Вы нашему народу таких нехороших взглядов, даже мыслей не приписывайте…

– Нашему доброму, православному, богобоязненному… – сказал Лютовой ехидно.

– Да, – ответил Майданов, – уж позвольте возразить, но в самом деле, нашему доброму! Там могут высказывать все, даже людоедские взгляды, хотя в целом США – факел и светоч западной культуры и действует только в рамках законности. А вот мы даже высказывать такое не должны. Да, не должны! Ибо… ибо у нас от слова к делу расстояние не длиннее рукояти топора!

Анна Павловна суетливо проскользнула за нашими спинами, наполнила чашки. Я поблагодарил кивком, сказал примирительным тоном:

– Это раньше так было. Теперь и у нас только языками мастера… И лизнуть, и просто поболтать. Это у исламистов от слова к делу расстояние не больше диаметра атома водорода…

Лютовой поморщился, словно ему напомнили о бездействии патриотических организаций, заговорил, сразу накаляясь, как о наболевшем:

– Кто спорит, кто спорит? Да, у ислама больше моральных ценностей, чем у так называемой западной цивилизации!.. Но дело в том, что моя Россия – тоже часть западного мира! Хрен с ними, Юсой и ее сворой – пусть бы ислам их перемолол в порошок, я бы только поаплодировал. Но для ислама нет разницы: Юса, Россия или Китай. Потому я вместе с западным миром и буду бить этих гадов!.. Да, гадов. Мне ислам не подходит, ибо у них моральный уровень в прямой зависимости от степени экстремизма. Самый низкий – у «светского ислама» по-турецки, самый высокий – у ваххабитов и талибов, а для меня исключается учение или вера, что обрубают мне доступ в Интернет!.. И даже к телевизору!

Майданов повернулся ко мне:

– А вы как к исламу, Бравлин?

Я развел руками:

– Увы, сказать нечего. У западного мира – наука и технический прогресс, но моральная деградация, у исламского мира… скажем, все наоборот.

– И что выбираете?

Я покачал головой:

– Ничего.

– Э, нет, – ответил Лютовой. – В этой драке на всем земном шаре не найти мудрому пескарику места, чтобы отсидеться! Даже Китаю, думаю, достанется, хотя он, если честно, выбрал себе самую удобную нишу, вы заметили?.. Запад и Восток дерутся, а Китай неспешно набирает левелы, пойнты, собирает бонусы…

– Да-да, – сказал я поспешно, – Китай – это…

Разговор благополучно перетек на Китай, вспомнили с десяток анекдотов, где обыгрывается численность китайцев, поязвили про их менталитет, я подбрасывал дровишки в огонь, время от времени подливал керосинчику, только бы не вернулись к теме Востока и Запада. На самом же деле есть и такой дикий вариант, когда от Запада взять науку и технический прогресс, а от ислама – моральный дух, которого так недостает Западу. Увы, это лишь мечта, она разбивается не только о нежелание Востока и Запада конвергироваться, но и о саму суть фундаментализма… да и о твердолобость западников, не желающих поступаться своими «завоеваниями культуры» в сфере совокупления с животными и швыряния тортами.

А о третьем пути заявлять еще рано. Все, что не уложено в твердые чеканные постулаты, подвергается осмеянию. Правда, даже твердые и чеканные тоже забрасывают какашками, высмеивают, улюлюкают, но все же легче стоять под этим градом, когда есть что сказать, когда не мямлишь, на ходу формулируя новое учение… веру… религию?

И вдруг Шершень сказал совершенно серьезно:

– А вы не предполагаете, что именно в России и появится нечто… нечто, которое изменит это нелепое равновесие? То самое, когда на одной чаше весов – техническая мощь, на другой – духовное превосходство?

Глава 7

Я поперхнулся чаем. Кроме того, что Шершень – спец по насекомым, он еще и человек, которого… не любили. Уважали, ценили, но не любили. Он, обладая живым умом и немалыми знаниями в самых неожиданных областях, не обладал необходимым для уживаемости тактом где-то смолчать, на что-то не указывать пальцем. Так что его ценить ценили, но сторонились. Все предпочитаем жить в обществе милых приятных человеков, пусть не шибко умных, это дело десятое, но обязательно – милых и приятных, какие в массе своей общечеловеки «а ля Юса», как, например, наш милейший Майданов. От Шершня обязательно ждали пакости, выпада, язвительного замечания, именно так и поняли сейчас, ибо Майданов сказал с приятной улыбкой:

– Дорогой Павел Геннадиевич, вы всерьез? В России зародится новое учение, что завоюет мир? И поднимет человечество на новую ступень?

Шершень спросил так же серьезно:

– И почему это вас так удивляет?

Лютовой отмахнулся.

– Меня, к примеру, не удивляет, а возмущает.

– Почему?

– Потому что дурь.

– А почему дурь?

– А потому, – ответил Лютовой сварливо. – Гранаты надо брать, юсовцев мочить!.. Зубами их грызть, глотки рвать!.. А вы – учение…

– Я не сказал, – возразил Шершень, – что именно учение. Я сказал «нечто». Может быть, это обретет форму веры или религии?.. Или чего-то еще, вроде Морального Кодекса Строителя Коммунизма, но привлекающего многих?

Майданов всплеснул руками.

– Как вы можете говорить такие ужасные вещи? Мочить, зубами, глотки… Юсовцы… тьфу, американцы, несмотря на все еще встречающиеся у них отдельные недостатки, люди достаточно культурные, вежливые. Им мы обязаны нынешним взлетом куль… ну, пусть цивилизации. Технической, я имею в виду, с этим спорить не будете?

Лютовой пробасил насмешливо:

– Технической… Это я слышу от духовника! Ну, размышляющего о духовенстве… тоже тьфу, духовности!

– А вы отрицаете роль техники в развитии культуры?

– Ничуть, – ответил Лютовой, и нельзя было по его серьезному виду сказать, шутит он или говорит серьезно, – автоматы Калашникова – прекрасный довод!.. Или граната, заброшенная в окно колабу.

– Фу, как вы можете даже шутить на подобные темы!

Шершень посмотрел на Майданова и молча прихлебывающего чай Лютового очень серьезно, покосился на меня, я молчал и тоже шумно схлебывал горячий чай.

Шершень сказал негромким серьезным голосом:

– А что, вы в самом деле не знаете, где зародилось христианство? Именно в оскорбленной и униженной Иудее, которую тогдашние юсовцы поставили на четыре кости. Были молодые и горячие, что зубами грызли тех юсовцев, глотки рвали, а когда удавалось – поднимали восстания. Алексей Викторович, хочешь быть новым Бар Кохбой?.. Красиво погиб, согласен. Но империю тогдашних юсовцев развалили мыслители, что придумали новое учение. Был ли распят Христос и был ли вообще – мне по фигу. Я вообще считаю, что все это сделал Павел. Главное, что их учение завоевало мир и похоронило тогдашних юсовцев. И в самом деле сделало мир лучше. А Россия сейчас – та же Иудея, которую римляне этого века поставили и со смехом пользуют. И весь мир наблюдает это унижение.

Я склонился над чашкой ниже. Лицо опалило жаром, но по спине помчались крупные мурашки. Он говорит то, что я говорю себе чуть ли не каждый день. Неужели это так назрело?

А Шершень снова коротко взглянул на меня и, словно прочитав мои мысли, продолжил:

– Сейчас вся Россия бьется в судорогах, не зная, как выбраться из этого затяжного кризиса. И масса народу ломает головы в поисках новой национальной идеи, новой теории, новой веры… вообще чего-то, что способно вытащить страну из дерьма.

Мы некоторое время пили чай молча. Лютовой и Майданов хмурились почти одинаково. Майданова устраивает, что Юса нас завоевала, он предпочел бы, чтобы это завоевание было обозначено еще больше, а у Лютового уже есть идея, которой изменять не собирается: Россия превыше всего, и с нами Бог!

Я посматривал на Майданова с искренним сочувствием. «Общепринятые человеческие ценности» с русской интеллигенцией сыграли прескверную шутку. Она всегда старалась быть святее папы римского, потому постоянно вляпывается в свое же дерьмо. Здесь, в России, стоит сказать какое-то резкое слово или дать иное определение, отличающееся от «общепринятого», как русская интеллигенция наперебой бросается навешивать ярлыки типа «фашист», «националист», «антисемит», «шовинист», «имперец», хотя чаще всего сторонники диктатуры или имперства и под лупой не находят диктаторства, как евреи не видят антисемитизма, но русская интеллигенция все это «видит», «чует», стараясь быть чище всех, и потому выглядит грязнее и подлее всех. Естественно, и уважение к ней, как к шабес-гою, как к лакею на побегушках у сильного мира сего.

– А что скажете вы, Бравлин?

Я держал чашку в ладонях, от нее в меня переливалось приятное животное тепло, словно держал большое горячее сердце…

– Не знаю, – ответил я искренне. – Временами мне жаль Юсу.

Лютовой и Майданов удивились, каждый по-своему.

– Юсу?.. Шутите?

Я пояснил:

– Когда в пятидесятом году в ГДР попытались сбросить власть русских, СССР туда бросил массу танков, все восстание утопили в крови. Когда в Венгрии пытались избавиться от своих же коммунистов, из СССР оказали «братскую помощь» и танками размололи в щебень целые городские кварталы прямо в столице. В Чехии нашли третий путь: честно на выборах переизбрали правительство, так что пришлось оказать «братскую помощь» уже совместно с другими братскими странами: ввели войска из ГДР, Венгрии, Румынии, Болгарии, а также, понятно, СССР. Совсем другой сценарий опробовали в Польше, совсем нам нельзя было вмешиваться, но тогда пригрозили, что пришлем войска, если они сами не… Генерал Ярузельский лично ввел коммунистическую диктатуру, только бы не нагрянули русские и не ввели ее сами. Словом, все упиралось в СССР… И все понимали, что в какой бы стране ни попытались сбросить власть коммунистов, СССР не позволит. Но вот если суметь разрушить эту власть в самом СССР, то спасать коммунизм не пришлют танки ни чехи, ни венгры, ни поляки…

Лютовой, человек действия, уже давно потерял нить моих рассуждений, спросил нетерпеливо:

– Это вы к чему?

– А вы не заметили, что США в таком же положении? Сейчас они в положении мирового жандарма. И все прогрессивные… да-да, точно так же, как было с СССР, стремятся разрушить империю этих горилл с крылатыми ракетами. Юсе еще долго придется расхлебывать плоды своей победы над миром. Не расхлебают, подавятся. Не поможет даже дымовая завеса, что действуют не одни, а якобы вместе с «цивилизованным миром» оказывают кому-то «братскую помощь»!

– Бравлин, – сказал Майданов очень-очень укоризненно, – какие победы? США со всеми сотрудничает, а не воюет.

– Ну-ну, – сказал я. – Вы в самом деле не видите, в какую дыру загнали себя США своей экспансией? Они уже не могут остановиться. Да, это уже их и политика, и мировоззрение, и суть… Но – горе победоносной нации! Победитель – всегда в наихудшем положении, ибо тут же наглухо закрывается от всех реформ, от всех новшеств, упорно противится всему-всему, кроме, понятно, развития науки и техники… да и то лишь той, что служит его желудку, гениталиям. Зато потерпевший поражение делает успехи уже на другой день после поражения от этих горилл!

Лютовой задумался, брови полезли вверх, а Майданов отшатнулся.

– Бравлин, вы говорите ужасные вещи!.. Гориллы с крылатыми ракетами…

– А вы можете себе представить интеллигента, – спросил я, – с хорошо накачанными мускулами?

На минуту воцарилось молчание, слышалось только позвякивание чайных ложечек. Мы все, подумал я зло, постоянно и подленько врем. И добро бы «во спасение», а то угодливо поддакиваем даже по такой мелочи, что да, Бэзил Пупкинс – велик, велик, а вот Айвэн Пуппэнс так и вовсе войдет в историю как создатель виртуреализма… хотя ни того, ни другого не читали. Но как не врать, когда каждый депутат или президент страны, не моргнув глазом, говорит прямо в телекамеру, что у него на рабочем столе лежит раскрытый Чехов… или Игуансон, Толстой, Достоевский, а на очереди еще Фет… Набоков, Кафка?.. А в поездку по регионам он берет Бунина… Бодлера, Папуансона?.. И все мы видим, что брешут, как поповы собаки? То же самое в политике, культуре, искусстве?

Все брешут, гады!.. Все. И президент, и депутаты, и соседи по лестничной площадке. Брешут трусливо, брешут по-мелкому. Зачем? Ведь никому же не оторвут гениталии, если скажет честно, что читает только Доцюка и Головенко! Но врут, ибо эта брехня уже стала нашей второй кожей. Да где там второй – первой. Сними ее – и подохнем!

Но если… не подохнем?

Лютовой сказал раздраженно:

– Хватит нам увязать в вечных бесплодных спорах о России! Особенно с теми, кто вечно и непрестанно вопит, что Россия – дерьмо, русские – дерьмо, что нам, тупым и криворуким, вечно жить в дерьме, пока нас Запад не вытащит из дерьма за уши. Хватит с этими спорить. Уже пора уничтожать. Молча. Стрелять – кто может стрелять, бить топором – у кого топор, травить и душить – у кого только голые руки.

Майданов сказал шокированно:

– Нельзя быть таким экстремистом!

– Почему?

– Да просто нельзя! Некоторые вещи нельзя потому… что нельзя.

Лютовой сказал твердо:

– Эту грязь надо вымести из нашего народа, ибо грязь имеет обыкновение расползаться, пачкать других.

– Нельзя, – повторил Майданов. – Вы – экстремист. Боремся с этим экстремизмом, боремся… а он откуда-то берется снова. Мне рассказывали, как недавно на центральной площади организованно прошло сжигание основного труда самого большого экстремиста… даже имя его не хочу произносить…

Шершень поддержал серьезно:

– И не надо, тьфу-тьфу, на ночь глядя… Мы все недавно видели демонстрацию слабости этого общества… да что там общества – всего так называемого западного мира! Западного – не по географии, а по ареалу признанных ценностей. В этот западный попадает не только Россия, мы вечно враскорячку, но и всякие там сингапуры или южнокореи. Мы видели, как сжигают книги, ибо в слабеющем западном мире уже запрещены ряд книг, ряд идей, ряд мыслей.

Майданов вскинул брови, отшатнулся, донельзя шокированный:

– Вы считаете это слабостью? А что же тогда сила?

– Да, – отрезал Шершень. – Это слабость, что ведет к могиле. Запрещать надо убийства да грабежи, когда действие, направленное против вас, происходит так мгновенно, что не успеваешь уклониться от пули или ловкой руки карманника. Но пропаганда – это удар очень замедленного во времени действия! Здоровое государство… даже не государство, а само общество!.. должно либо тут же ответить еще более мощным ударом контрпропаганды и тем самым обезвредить яд, либо просто проигнорировать, как здоровый организм не замечает сквознячков…

Майданов развел руками, забыв от волнения, что держит чашку, плеснул на пол, смутился.

– Извините!.. Просто ваши слова столь чудовищны, что я уж и не знаю!.. Как это проигнорировать? Как это проигнорировать? Пропаганду фашизма проигнорировать?

– А что, – сказал Лютовой злорадно, – слабо ответить?

– Разве это не ответ?

– Это уклонение от ответа, – объяснил Лютовой. – Неумение найти слова. Заткнуть оппоненту рот – разве это ответ? Это признание, что противник прав.

– Ну уж, знаете ли!.. Вы говорите… вы говорите такие возмутительные вещи!.. Да и вообще черт знает что, извините!.. По-вашему выходит, что Гитлер… тьфу, произнес-таки это гадкое имя!.. что этот негодяй – интеллигент, труды которого сжигают гориллы?

Шершень захохотал, разряжая напряжение.

– Это не он, это вы сказали!

Разрумянившаяся Анна Павловна внесла кипящий чайник. Слыша наш смех, она тоже улыбнулась слабым отраженным светом. Шершень вскочил, начал придвигать на край стола опустевшие чашки.

– Я слышал, – сказал он, – что патриот – человек, который любит свою страну, зато граждан ее терпеть не может. Это верно?

Майданов выставил перед собой белые ладони:

– Это не ко мне, это к Лютовому!

Бабурин провозгласил мощно:

– Как патриот, заявляю: славяне были самым вольнолюбивым народом на свете! Их часто угоняли в рабство, но они и там не работали.

Лютовой сказал невесело:

– Шутки шутками, но сейчас признаться в патриотизме – это рано или поздно лишиться работы, имени, имущества, быть обвиненным в какой-нибудь уголовщине, сесть за рытье подземного хода из Москвы в Австралию, чтобы ограбить там банк… Сейчас можно признаваться только в любви к оккупантам, увы!

Майданов сказал горячо:

– Ну что вы в который раз! Где это США оккупировали? Просто мы вошли в более тесный союз с цивилизованными странами. Только и всего. Бравлин, а вы что отмалчиваетесь?

Я мирно жевал сухарики, слушал вполуха, мысли лениво ползали в черепе, как будто улитки плавали в густом сиропе.

– Да так, – ответил я нехотя. – При захвате любой страны очень важно внушить жителям мысль, что это вовсе не захват. Помощь, освобождение или же просто некая гуманитарная миссия. Или вот союз с «цивилизованным миром». Более тесный, так сказать, союз. И с каждым разом все более тесный… А те небольшие жертвы, что случились, ну, вы же знаете, люди разные, при любом режиме находятся хулиганы, что пользуются поводом пограбить магазины…

– Хулиганы, – сказал Майданов быстро и посмотрел на Лютового. Тот откровенно скалил зубы.

– Россия сейчас захвачена, – продолжал я. – Этого не понимают лишь те люди, которые захват представляют по фильмам об ужасах фашистской оккупации. В тех фильмах немцы ходят по улицам и стреляют всех встречных, а женщин обязательно насилуют прямо на улице… ох, простите, я не намеренно!.. а потом зверски убивают. Но даже фашисты свои захваты представляли как освобождение: в России – от большевиков, в Европе – от захвативших власть жидов. Сейчас же методы оккупации стали куда изощреннее и скрытнее. В захваченной стране никто не станет вешать свой флаг на здании парламента или мэрии или вводить в город танки. Напротив, всячески будет подчеркиваться независимость данной страны и расхваливать мудрое решение его народа влиться в общество продвинутых стран. И «цивилизованных».

Майданов смотрел на меня почти с ужасом.

– Бравлин, – произнес он дрогнувшим голосом, – вы… тоже? Я считал вас культурным человеком!

– И я считал, – признался я. Подумал, добавил: – Впрочем, и считаю.

– Но как же… Неужели вы оправдываете этих боевиков из РНЕ, что убивают людей? Неужели вы считаете их путь… правильным?

Я отхлебнул, ожегся, отпрянул от чашки.

– Я считаю, что прежде всего надо решение поискать там, где еще не искали. Или искали плохо.

– Где?

– В идее, – объяснил я. – Все необходимые предпосылки для возникновения новой веры есть. Мы в такой дупе… и так быстро исчезаем, как нация… Что нужно? Утопающий хватается и за гадюку, понятно, но в данном случае надо, чтобы утопающий, выбравшись на берег, не отбросил спасшую его ветку за ненадобностью, а взял ее с собой. А человек с нормальной психикой не потащит ее с собой только потому, что она ему жизнь спасла! Он возьмет ее с собой только в случае, если она и дальше чем-то окажется нужна, необходима, даже незаменима. Ну, сможет отбиваться от собак, отмахиваться от мух и комаров… Словом, нужна.

Анна Павловна наполнила быстро пустеющую вазу с печеньем хорошо прожаренными сахарными сухариками. Шершень захрустел ими первым, подмигнул мне, указывая взглядом. Бери, халява!

– В противовес юсовской философии, – закончил я, – где дозволено все, наша новая идея должна, увы, часть весьма привлекательного дозволенного перевести в недозволенное! Задача – так подать непопулярное недозволенное, чтобы это стало знаком доблести. Сейчас человек с гордостью заявляет: «А я – пью!» или даже «Вот такое я говно!», в то время как в непьющести приходится признаваться шепотом, как в каком-то гаденьком грешке. Надо суметь поменять эти знаки. Для нашего народа это равносильно спасению.

Все заговорили разом, слышался хруст и сёрбанье, сухарики разделялись с треском, будто ломаешь у костра сухие ветки. Напряжение немного спало, ибо я сказанул благоглупость, что очевидно для всех: всяк понимает, что нужно сделать, но вот как это сделать, чтобы приняли? Мол, я знаю, чем накормить народ, но станет ли он это есть…

Шершень поинтересовался:

– Что-то я не врубилси… Бравлин, ты враг или друг Юсы?.. А то тебя слушаешь, все страннее и страннее…

Я удивился.

– Почему враг или друг?

Он развел руками:

– Ну… а что, можно как-то и сбоку припеку?

– А мне, – ответил я хладнокровно, – по фигу простенькие алгоритмики. Вы знаете, что такое алгоримики? Во, слышали… «Да-нет» – вот и все их команды. Мне по фигу, повторяю, их мнение, их оценки. Я не сторонник, но и не противник. Для меня все эти прямоходящие обезьяны – единый вид. Если хотите – единое племя. Умея читать… вы тоже, наверное, пробовали?.. я ознакомился с сотнями учений и политических теорий, как осчастливить мир и дать людям счастье. У меня в компьютере слишком большой выбор рецептов, чтобы я вдруг начал какой-то из них ненавидеть… Но даже вы уже догадываетесь, что путь Юсы чреват…

Шершень хмыкнул, на мое ерничанье внимания почти не обратил, хотя, возможно, зарубку в памяти сделал, чтобы уесть в ответ при случае.

– Да уж как-то догадываюсь.

Я сказал мрачно:

– Юса скоро грохнется. И грохот от ее падения будет погромче, чем от рушащегося коммунизма… Ох, простите, мне завтра рано вставать! Надеюсь, завтра увидимся.

Да, грохот будет погромче, думал я мрачно по дороге в свою квартиру. Когда коммунизм еще не рушился, но уже заметно подгнил, все с надеждой смотрели в сторону Юсы. Мол, в России факел угасает, но там еще горит! Даже разгорается ярче.