Бержере локтями растолкал всю эту толпу. Взявшись за спинку стула, он протянул руку через чье-то плечо и крикнул банкомету:
      - Прошу!
      По его тону поняли - пришел крупный игрок. Шум сразу затих. Все посмотрели на Бержере глазами изумленных животных.
      - В банке три тысячи, - тихо сказал крупье. В руках у него хрустела новая колода карт.
      - Ва-банк! - спокойно ответил Бержере.
      Крупье поднял голову и, прицелившись к игроку, улыбнулся.
      - Простите, может быть, будете любезны обеспечить? Не правда ли?
      Бержере тоже улыбнулся, сунул руку в жилетный карман и выбросил на стол табакерку. Все в толпе переглянулись. Все смотрели за тонкими пальцами крупье. Крупье вынул себе туза, затем валета, секунду помедлил и выбросил третью карту. Все увидели, что это тоже валет.
      - Банк бит, - сказал крупье.
      Бержере снял со стола три тысячи, табакерку и отставил стул.
      - Не желаете ли испытать счастье в следующую очередь? - ласково сказал он Шамшину.. Тот почти механически сел, взял у Бержере выигранные деньги и, кинув их в банк, принял две карты. Кто-то сбоку подсказал: "Еще!" Он получил третью. "Жир!" - громко заявил сосед.
      Это был Юсуп.
      - Банк берет! - крикнул крупье и длинной деревянной лопаточкой кокетливо сгреб деньги в свой ящик. Почти все игроки вздохнули облегченно, справедливость была восстановлена.
      - Я не понимаю... - спросил Шамшин. - Что это? Я проиграл?
      Улыбающийся Бержере держал его за руку. Они покидали клуб. На лестнице к Шамшину подскочил Юсуп и спросил:
      - Ну, как дела, Василий Игнатьевич?
      - Какие?
      - Нашли старуху?
      - Не одну, а десять!
      Шамшин был, конечно, подавлен, но по-прежнему смеялся и грубил.
      7
      Утром Шамшин проснулся в невероятном настроении. Его мучил проигрыш. И вообще все поведение казалось недостойным. Он долго лежал, завернув голову в одеяло, делая вид, что спит.
      "Можно этого долга не отдавать... - думал он. - Да у меня и нет никакой возможности. Кроме того, страшно глупо сунуть этой гнуси свои кровные деньги. Конечно, никаких денег он не увидит. Да он и сам, по-моему, на это не надеется. Деньги-то шальные. И все-таки как некрасиво получается! Разве спустить ему картину? А кто за нее даст три тысячи? Какой дурак? Это нужно сделать так: в стиле любезности. Так сказать, в обмен.
      Дело не в деньгах, а- любезность за любезность... Я проиграл, ты получи картину. Только этот паршивый черт, несомненно, сморщится, если я ему так предложу. Тут надо сделать хитрее...
      Надо, чтобы он умолял меня ее продать. Нет, и это нельзя. Ведь я же сказал, что картина не моя. Она принадлежит старухе...
      Какой старухе?.. Вот положение. Теперь изволь искать старуху, да еще не какую-нибудь, а подходящую старуху. Если поехать к Ляльке да попросить ее достопочтенную мамашу? Опасно путать старух в эти дела... Нет, тут, я.думаю, следует поступить так. Нужно этих антикваров еще немножко повозить около картины, помучить, чтобы они вошли в раж, чтобы у них накипело до отказа и слюнки потекли... А потом сказать: пожалуйста, есть одна вещь! Как хотите, дело ваше, я тут ни при чем... Я дам адрес... Пусть они туда сегодня съездят. Лялька им скажет, что мамаши нет и неизвестно, когда вернется... Правда, Бержере может узнать Ляльку... И прекрасно! Пусть узнает... Это даже правдоподобнее. Ведь мог же я скрывать. А потом пройдет некоторое время, дело завертится, я тут что-нибудь придумаю...
      А если они действительно возьмут картинку, я могу сказать:
      картинка-то моя! Да. Так и сделаю... Комедия!"
      Он выскочил из постели. Полетел в ванную, окатился холодной водой, выбрился, тщательно оделся и позвонил Бержере и Юсупу, чтобы они приезжали сегодня к семи часам вечера по интересующему их делу на Разъезжую, дом № И,л там он их встретит у ворот. Каждого он звал в отдельности, не сообщая о конкуренте, чтобы создать азарт.
      За завтраком он весело рассказывал Ирине про Владимирский клуб, не упоминая об игре. Она огорчилась:
      - А ты напрасно, по-моему, ездил.
      - Почему?
      - Надо все-таки разбираться в своих знакомствах. Не нравится мне этот Бержере.
      - Ну, мало ли кто нам не нравится.. До вечера!
      Он поцеловал Ирину в нос и беззаботно удрал.
      Все, что случилось дальше, напоминало сон. Днем Шамшин заехал к Ляльке, уговорился с нею. Лялька пошла на все с большой охотой.
      Ровно в семь вечера к воротам дома подкатили два извозчика. На одном был Бержере, на другом Юсуп. Расплачиваясь, они еще не замечали друг друга. Столкнувшись у калитки, они отпрянули, но делать было нечего. Они поморщились и примирились с судьбой. Увидев Шамшина, стоявшего за воротами, Бержере церемонно приподнял котелок, а Юсул ласково хлопнул Шамшина по плечу:
      - Хитрец! Столкнул!
      Шамшин повел их по лестнице. , - Сейчас вы подыметесь на второй этаж и спросите Агнию Николаевну Баринову.
      Дали звонок. К дверям никто не подходил. "Сдрейфила!" - решил Шамшин.
      - Попробую я, - сказал Юсуп, приподымаясь к звонку на цыпочках. Звонок задребезжал. Наконец Лялька отворила.
      Бержере, постукивая тростью, быстро осмотрел переднюю.
      Ляльки он не узнал. Она была не напудрена, в глухом черном платье. Шамшин не мог взглянуть ей в глаза. Он давился от смеха.
      - Мы желали бы видеть Агнию Николаевну, - сказал Бержере.
      - Ее нет... - бойко ответила Лялька.
      - Позвольте, нам сказали...
      - Она уехала! - перебила Лялька.
      - Куда? - Бержере чуть не уронил трость.
      Лялька выгнула спину и с озорством лисицы посмотрела на него.
      - В Москву!
      Шамшин не ожидал такого ответа. Бержере наморщил брови.
      - Вы дочка?
      - Да.
      - Нам бы только посмотреть картины... Покажите их - и все в порядке.
      Лялька растерялась:
      - У меня нет картин...
      - Как нет? - закричал Юсуп.
      Лялька покраснела, поймав взгляд Шамшина, и храбро соврала, почти не задумываясь:
      - Мама все картины увезла в Москву.
      Антиквары переглянулись. Шамшин зачесал в затылке.
      - Вы знаете адрес вашей мамаши в Москве? - спросил Бержере.
      - Нет.
      Антиквары мрачно повернули к выходу. Лялька подмигнула Шамшину и показала ему язык.
      Около ворот состоялось совещание.
      - В Москву... - сказал Бержере. - Надо разыскать старуху. Собственно, куда ей деться в Москве? Ясно, она будет гденибудь среди антикваров. Василий Игнатьевич, едемте в Москву. Расходы на мой счет!
      Шамшин пробовал сопротивляться. Но Бержере был настойчив.
      - Ехать! Иначе упустим. Ясно... Старуха повезла картины на продажу!
      - Да! Надо ехать... - сказал Юсуп.
      Шамшин испугался.
      - Видите, у меня дела...
      - Какие там дела? - энергически заявил Бержере.
      - Я только вечером сумею вам дать ответ: поеду я или не поеду.
      - Вечером? Ничего подобного! Вечер уже сейчас! - Бержере необыкновенно воодушевился. - Вечером мы будем уже сидеть в поезде и пить красное вино. - Он посмотрел на часы: - Поезд отходит через два часа... Я еду на вокзал. Заказываю носильщику билеты для троих. Потом еду домой, забираю продукты и чемодан... и ужинаем мы в вагоне! Пошел... - сказал он, садясь в сани и дотронувшись до плеча извозчика, и уже с ходу крикнул:
      - Встреча в вестибюле!
      .Юсуп сел на своего извозчика. Шамшин остался на Разъезжей.
      - Что делать, черт возьми!
      Накаленная атмосфера заразила его. Он почувствовал, что иного выхода нет... Или все позорно проваливается, или надо как-то действовать... Он снова бросился на второй этаж, надавил звонок изо всей силы. Лялька открыла.
      - Где мать?
      - Спит...
      - Буди! Некогда спать... Через два часа она едет в Москву.
      - Да ты с ума сошел!
      - Буди скорей.
      На крик вышла в переднюю старуха, седая, напудренная, подстриженная, с подмазанными губами, в прекрасном суконном платье лилового цвета. На руке у нее бренчала золотая браслетка, а на носу торчало маленькое пенсне без оправы, так называемая "бабочка".
      - Я не поеду, - сказала она.
      Шамшин понял, что старуха все знает. Лялька ей, несомненно, разболтала.
      - Агния Николаевна, - сказал он решительно. - Нам уже некогда убеждать друг друга. Я сейчас еду на вокзал, заказываю вам билет у носильщика... Я еду в десять, вы в одиннадцать! В Москве я вас встречаю и устраиваю у своих знакомых.
      Все расходы на мой счет.
      - Я не понимаю, Василий Игнатьевич, зачем мне ехать?
      - Агния Николаевна, вы в Москве все поймете.
      - Я не хочу тащиться в Москву неизвестно зачем.
      - Как неизвестно? Я продаю картину... Это вам известно?
      - Известно.
      - Вы владелица этой картины, это вам известно?
      - Ну, не совсем...
      - Вы с продажи получите десять процентов.
      - Василий Игнатьевич, - вдруг важно сказала старуха и высморкалась в маленький кружевной платок. - Простите меня, за кого вы меня принимаете?
      - Как за кого? - Шамшин опешил и посмотрел на Ляльку, обращаясь к ней за помощью.
      Лялька повела плечами и улыбнулась.
      - Я вас очень уважаю, Агния Николаевна, - сказал Шамшин, - но вы сами понимаете, все помимо моей воли так неожиданно обернулось, мои антиквары...
      - Мне нет дела до ваших антикваров, - резко перебила старуха. - Я не могу Лялечку оставить без глаза! Это во-первых... А во-вторых: какой мне интерес?
      - Я же вам сказал...
      - Вы мне ничего не сказали. Что значат ваши проценты?
      Пятьдесят рублей, сто, триста... Я ведь ничего не знаю. Зачем я поеду? Я не девчонка, мотаться взад-вперед, неизвестно зачем. ,
      - Да... - Шамшин вздохнул. - Я об этом не подумал.
      - Вы странный человек, Василий Игнатьевич... Как будто не от мира сего! - наставительно произнесла старуха и сняла дрожащее пенсне. - Не желаете ли чаю?
      - Благодарю вас, некогда! Агния Николаевна, я умоляю
      вас...
      Шамшин приложил руку к сердцу. Он уже вошел в отру, бес азарта им овладел. Он решил подействовать на воображение.
      - Агния Николаевна! Это, конечно, риск. Рискните!
      Риск - благородное дело. И вы, может быть, получите несколько тысяч.
      Тут он понял, что порет какую-то невообразимую чушь. Растерявшись, он подмигнул старухе. Но пошлых людей сильнее всего убеждает пошлость. Вот почему старуха сперва удивилась, потом задумалась и наконец вопросительно взглянула на дочку.
      - Ну, Лялечка... Что ты посоветуешь?
      - Право, не знаю, мамочка.
      - Да чего не знать? - снова врезался Шамшин. - Ну, потеряете дня три, только и всего... А вдруг?
      - Рискнуть?
      Старуха опять посмотрела на Ляльку. Лялька, задрав ноги, раскачивалась на стуле.
      - Обдерни юбку... Где у тебя юбка? Что за мода?
      Лялька захохотала. Старуха рассердилась.
      - Я не понимаю, Ляля, ведь Василию Игнатьевичу, некогда. Он спешит... Надо же решать!
      - Езжай, по-моему...
      - А это не опасно, Василий Игнатьевич?
      - Да что вы, Агния Николаевна... Что тут может быть опасного? Люди-то свои... Я вас не в Америку везу. Согласились?
      Он схватил ее за руку.
      - Я сейчас еду домой, потом на вокзал, потом забрасываю вам картины... Говорю номер носильщика, вы забираете у него билет и... в Москву, в Москву!
      Он расцеловал и Ляльку и заодно старуху. Старуха сразу же забегала по квартире, хватая вещи.
      Лялька закричала прислуге:
      - Даша, вытащите с антресолей чемодан... Да оботрите!
      Начался переполох.
      Шамшин опрометью скакал вниз по лестнице. Думать уже было некогда...
      Ирине была оставлена записка: "Иринушка! Па экстренному делу выехал в Москву дня на три. Вася".
      8
      Старуха поселилась в одном из московских переулков, в каменном особняке с помещичьим двориком, занесенным пухлым солнечным снегом. Среди снега стояли три восковые замерзшие березы. Все вокруг и в самом домике было очень приятно. Домик, отведенный под маленький музей начала девятнадцатого века, довольно хорошо сохранился. Заведующий музеем, старый художник-реставратор, был большим приятелем Шамшина по винной части. Старуху он приютил в жилой половине дома, которая не экспонировалась, среди красного дерева и ширмочек, около тяжелой круглой изразцовой печки.
      Старуха радовалась тихой жизни и готова была жить в этом особнячке до бесконечности. Утром она пила кофе, потом уходила обедать к московской приятельнице и там проводила вечер.
      Когда, наступил решительный день, старухе стало страшно, а может быть, ей не хотелось расставаться с московской жизнью.
      Она категорически заявила Шамшину, что у нее сосет под ложечкой, что сегодня ночью ее томили скверные предчувствия и что она вообще не согласна на эту авантюру.
      - Вы смеетесь надо мной, Агния Николаевна, - заявил испуганный Шамшин. - Отступать уже поздно. Через полчаса сюда приедут антиквары.
      - Василий Игнатьевич, я вам говорю, что сегодня не готова... - стояла на своем старуха. - Придут люди, а я не в состоянии связать мысли, не то что говорить...
      Шамшин забегал по комнате... Выкурив две папиросы, он сказал старухе:
      - Агния Николаевна, раздевайтесь.
      Старуха удивленно посмотрела на него.
      - Я вам говорю: немедленно раздевайтесь и ложитесь в постель.
      - Зачем?
      Она сняла пенсне.
      - Вы больны. Вы умираете. Буду говорить я за вас. Ложитесь!
      Старуха, подчиняясь приказу, молча пошла за ширму и стала раздеваться. Из-за ширмы он услыхал ее веселый, даже интригующий голос: "Я легла, Василий Игнатьевич".
      Шамшин раздвинул ширмы. Старуха лежала под одеялом, помолодевшая, томная, румяная, с улыбающимися глазами, почти невеста, ожидающая жениха.
      - Что это такое? - строго спросил Шамшин. - Так не годится! Повяжите голову чем-нибудь черным. Сотрите губную помаду... Постойте! Да у вас даже брови накрашены... Все стереть...
      Все к черту!
      Старуха была недовольна, но ей пришлось подчиниться Шамшину. Когда раздался звонок, Шамшин побежал отворять двери.
      - Старуха-то плоха... - сообщил он антикварам. - Боюсь, как бы тут не окочурилась.
      Антиквары, покашливая, осторожно, на цыпочках, вошли в комнату. Раскланялись со старухой. Она ответила им, мигнув ресницами. Когда они начали ее расспрашивать, она тупо ткнула в угол, где стоял пакет, зашитый в холщовый мешок. Юсуп вскрыл его. С недоумением антиквары разглядывали привезенные картины, пока не дошли до работы Шамшина.
      Бержере покосился на старуху и шепнул:
      - Эта?
      Шамшин, взяв свою картину, повертел ее, как фокусник, и швырнул на стол. Бержере с недоумением взглянул на нее.
      - Ну как?
      - По-моему, фальшивка! - холодно сказал Шамшин.
      Бержере вздохнул. Ему тяжело было разочаровываться.
      - Как быть?.. Подождите. Я съезжу к Вострёцову.
      Он не поверил Шамшину. Он заметил в его глазах странный блеск.
      Надев свой неизменный черный котелок, Бержере исчез.
      9
      Профессор Вострецов сидел на пуфике, неподалеку от старухи, и мечтательно оглядывал низкие комнаты сквозь запотевшие стекла очков. Снежинки таяли на его старинной шубе. Изпод бобрового воротника он вытащил седую растрепанную бороду и расправил ее на две акуратных бакенбарды.
      Бержере подал ему картину. Вострецов взял ее небрежно.
      - Агафон Николаевич, честное слово, делаю уступку только вам... Вы знаете, обыкновенно, когда мне приносят пакет и говорят, что там завернут Рембрандт или Рафаэль, я кричу:
      "Идите к черту!"
      - Это правильно, - неохотно процедил Бержере.
      - А как же иначе? Ведь тащат черт знает какую дребедень.
      И главное, все убеждены, что у них шедевр... Но я скептик!
      Я не доверяю неизвестным шедеврам... В особенности подписным!
      Шамшин молчал.
      - Это не подписная, - робко промолвил Бержере.
      - Слава богу... А то, чем хуже вещь, тем лучше подпись.
      Профессор хлопнул доскою по столу и рассмеялся.
      - Ох, уж эти обманщики, фальсификаторы и шарлатаны!
      Черт их побери, вот уже десятки лет проходят, шагнула техника, они же все фабрикуют по старинке. Это непременно либо старая филенка, либо старое полотно, на котором делают копию или арлекинаду, то есть из самых разнообразных картин того же мастера берут куски и собирают вместе, меняют композицию, фигуры... Своей сухой живописи придают золотистый тон желтым голландским лаком, или обыкновенным, или лаком цвета сепии... Подделывают грязь, пропитывают картину густым слоем лакричного сока, прогревают солнцем, ставят в духовую печь. Кракелюры намечаются иголкой. Хитрецы прикладывают к полотну металлическую пластинку и бьют по пластинке молотком. Лак звездится. Трансформация! Хромолитография! Кислоты! Всю эту машину времени я изучил до тонкости... Убожество! Думают о чем угодно... О линии, о форме, о пятне, о свете!
      Только не о том, что картина должна дать... Помнят о внешности, об эпидерме модели и забывают дух... Дух, дух!
      Вострецов сдунул пыль с доски.
      - И главное, всех тянет на Рембрандта! Здесь, между прочим, кроется какая-то несомненная тайна. Пожалуй, его можно скопировать, но дать Рембрандта очень трудно. Нужно самому быть гением, Рембрандтом! Гением, гением! - выкрикнул профессор.
      Шамшину становилось не по себе. Чтобы спрятать дрожь, он сунул руки в карманы. Он жалел, что пошел на это дело.
      Ему хотелось как можно скорее убежать из комнаты и бросить все на произвол судьбы.
      - И все-таки... - Профессор снова добродушно расхохотался. - Вы знаете, что сказал одному скептику знаменитый Анри Рошфор о Capitaine en justaucorps de buffle [Капитан в кожаной куртке (франц.)], выставленном в Пти Пале... Он сказал: "Милый мой, ты сомневаешься в нем...
      Сомневайся! Ты прав! Я тоже сомневаюсь. Но если бы ты узнал, кто фальшив из выставленных здесь Рембрандтов, тебе не на что было бы смотреть!" Что делать? В мире циркулирует не менее трехсот фальшивых Рембрандтов. И если разоблачить некоторые из европейских и американских галерей, мы недосчитаемся многого. Кто этого будет добиваться? Те триста погибших, которые были равны ему? Большинство из них умерло в таком же забвении, как он. Триста погибших гениев! Вот тема для трагедии. Разрыв между талантом и временем создал этих несчастных. Мне жалко их... Я их люблю.
      Профессор вдруг мельком взглянул на Шамшина. Щеки Шамшина моментально покраснели, он отошел в сторону и готов был провалиться. Вострецов ехидно улыбнулся, снял очки и поднес картину к самому носу. Затем, сделав из ладони что-то вроде трубки, он стал внимательно разглядывать. Антиквары следили за его движениями.
      - Откуда она? - вдруг спросил Вострецов, подымая голову.
      Антиквары пожали плечами и кивнули на старуху.
      Вострецов подошел к ней, потянул носом воздух и моментально отскочил к окну. Здесь, отставив картину на расстояние, он долго смотрел на нее, посапывая, колупнул ногтем краски, поскреб в бороде и осторожно положил доску на стул.
      - Вот художник... Бог знает, что это за человек... Пользовался ли он известностью в свою эпоху? Документы говорят, что нет... Его портреты не очень нравились заказчикам. Он был чужим в своей среде. При официальных церемониях его забывалп, при наградах обходили.;. А если где-нибудь случайно ему и находилось место, так обязательно позади прочих.
      - Я очень извиняюсь... - Юсуп нервничал. - Вы уважаемый профессор, почтенный профессор. Что мы имеем?
      Вострецов опять взял картину, перевернул ее, улыбнулся, постучал.
      - Единственное, что меня в ней смущает, так это доска,
      - Единственное, что есть в ней настоящего, профессор, так это доска! горячо сказал Шамшин.
      Шамшину показалось, что профессор все видит и только издевается над ним. Тогда он решил открыто сгрубить ему. Профессор в ответ блеснул очками и ласково протянул руку Шамшину.
      - Друг мой, древние говорили: "Мудрец сомневается только в истине"...
      Потом, напялив на голову боярскую бобровую шапку с бархатным верхом, не прощаясь, профессор направился к выходу.
      Вслед ему бросились Бержере и Юсуп. В темной передней Бержере схватил его за руки.
      - Все-таки это Рембрандт?
      - Если да, то мы не знаем на него цены! Не знаем рынка.
      Если нет... Нет, очевидно, да!.. Черт его знает, что это за мастер, восторженно сказал Вострецов и загадочно заторопился.
      Сунул антикварам свою ладошку, заправил бороду под воротник шубы и уплыл, громко топая ботами.
      Пока антиквары провожали Вострецова, Шамшин приказал старухе:
      - Берите с них немедленно пятьдесят тысяч.
      Она закатила глаза.
      Вернувшись, Бержере долго ковырял в зубах спичкой. Юсуп мечтательно смотрел в окно. Огни еще не зажигались.
      - Ну... Са у est [Так (франц.)], - шумно вздохнул Бержере и сказал Шамшину по-французски: - Я решил купить! Присоедините для виду еще каких-нибудь две картинки и спросите эту дохлую ведьму: сколько она возьмет за все?
      - Дохлая ведьма возьмет за все пятьдесят тысяч, - бойко ответила старуха, тоже по-французски. Ее головка задорно зашевелилась на подушке. Бержере наклонился к старухе, почти вырвал из-под одеяла ее руку и поцеловал.
      - Мадам... Я не мог знать... - зашептал он и отсчитал сорок тысяч. C'est mon dernier mot [Это мое последнее слово (франц.)], больше я дать не в состоянии, madame.
      От старухи они сразу уехали в "Метрополь" обедать и оттуда на вокзал. Бержере взял купе. В дороге он почувствовал себя еще лучше. Юсуп улегся спать, как человек, выполнивший свой долг. Шамшин забрался на верхнюю полку. Бержере попрежнему болтал.
      - А хороша старуха! Все молчала и выпалила, точно пушка. Поскоблите русскую дворянку, и вы увидите боярыню, - Да почему вы думаете, что она дворянка? - издевался над Бержере Шамшин. - А вдруг она вдова полицейского чиновника?
      - Нет, мой дорогой. Не те манеры. Чиновницы любят унижаться, а эта как отрезала! Не забудьте, у меня есть глаз на эти вещи... Я полуартист, полупридворный, полуаристократ!
      - Вот именно, что полу... - захохотал Шамшин.
      Скрипели оси, раскачивались занавески, храпел Юсуп.
      10
      Не всегда деньги бывают приятны. Шамшин старался спустить их как можно скорее. Часть была отослана в Тамбов старикам, часть отдана Ляльке, выплачен долг Бержере, куплена дача в Петергофе.
      На дачу приезжали гости. Кипел самовар, и не сходили со стола закуски и вино. Ирина держала голову выше обыкновенного, и про нее говорили: "Ну вот, все-таки выслужилась в жены". По вечерам играли в покер. Он тоже играл и смеялся вместе со всеми. Однако даже малознакомые люди замечали в этом смехе что-то маскарадное. Ирина пыталась узнать, он молчал. Вся окружающая жизнь подходила к пределу, после которого должно было начаться что-то новое....Но как все это будет, Шамшин не видел. Первыми почувствовали частники. Антиквары, сообразив, что им теперь не жить, стали потихоньку свертываться. Бержере нелегально перебежал через границу. Шамшин узнал об этом совершенно неожиданно.
      В Петергоф приехала Лялька. Она влетела в квартиру, точно кавалерийская бригада. За столом сидели гости. Ирина сжала губы, она сразу почуяла какую-то опасность. Лялька села за стол, не смущаясь попросила чашку чая и закурила папиросу.
      Она оглядывала Ирину и гостей, улыбаясь из-под фетровой шляпки, и весело спросила Шамшина, как он живет.
      Он пожал плечами.
      Лялька качалась на стуле, будто она сидела в седле.
      - А я задумала смыться в Ташкент.
      - Зачем?
      Шамшин задал этот вопрос из необходимости, желая хоть чем-нибудь заткнуть образовавшуюся пустоту. Все молчали.
      - Как зачем? Мы ведь живем совсем не так, как надо жить... Как от нас требуют. Скоро все изменится...
      Лялька захохотала и погладила себя по груди, по бедрам.
      Она вскочила. Прошлась по комнате, щеголяя тонкими туфлями и серебристым платьем. Остановилась около начатых картин, потом, махнув рукой, перевернулась на каблуках и положила руки на плечи Шамшину.
      - Я бегу! Наш клуб скоро прихлопнут. Чего мне ждать?
      Высылки... Я лучше уеду сама... В Ташкент! В отстающие районы. - Она засмеялась. - Там солнце, виноград, восточные люди... Программы хватит на год. А дальше? Поживем - увидим...
      Да, кстати, Бержере смотался за границу... Разве ты не знал?
      Лица у гостей вытянулись. Это не смутило ее.
      - Неужели вы не знали? - сказала она необычайно звонко. - Этой осенью!
      Шамшин покраснел. Кто-то из гостей заинтересовался: каким же образом сбежал Бержере?
      - Ну, мне это неизвестно. Не я его переправляла! - опять засмеялась Лялька. - Мне говорили, что на яхте из Дубков...
      Прямо в Териоки! Решительный мужик.
      Крепко стиснув Шамшина за плечи, она ему шепнула:
      - Юсуп сказал, что Бержере увез твою картину... туда!
      И она сделала в воздухе жест, точно раскланиваясь с трапеции.
      Лялька, заметив, что Шамшин терялся все больше и больше, наконец сжалилась над ним. Она нагнулась к Ирине исказала, нагло улыбнувшись:
      - Простите... Я могу поговорить с вашим... - Тут она нарочно сделала паузу. - С вашим мужем. У меня к нему маленькое дело... Секретное! прибавила она и погрозила пальцем.
      Ирина молча кивнула головой и не подняла на нее глаз. Гости переглянулись. Шамшин, еще больше краснея, увел ее в соседнюю комнату.
      Увидав большую французскую кровать, она прикусила губы, потом бросилась на шелковое одеяло, подрыгала ногами и задохлась от восторга.
      - Какая мягкая... Какая киска! Вася... Я хочу быть твоей женой. Почему ты ни разу не зашел ко мне? Или уж так хороша твоя Ирина?
      Не дав ему опомниться, она его поцеловала и, оглядываясь по сторонам, зашептала на ухо:
      - У тебя есть немного денег? Капельку? Мне надо на отъезд... Если только есть...
      Шамшин стал искать в шкафу деньги. Не считая, он сунул в сумку то, что попалось. Он понимал, что Лялька не шантажирует. Этот заем - для нее явление естественное, как снег зимой.
      Она не обиделась бы, если бы он отказал. Она прилетела сюда поклевать. Не найдя здесь ничего, она улетела бы, как птица, в Другое место. Шамшин смотрел на этот маленький лоб, лишенный мысли, на разрисованное лицо, на котором широкие зеленые глаза казались странными, точно камни, заросшие тиной и выглядывающие из воды, на маленькое тело, небрежно прикрытое платьем, как будто по необходимости. Она прижалась к Шамшину и сказала ему бесстрастно, точно диктор:
      - Спасибо...
      Потом еще раз поцеловала его и посмотрела ему в глаза.
      - Прощай! Тебя всегда будут любить бабы... А за что? Неизвестно. Впрочем, так именно и любят. Если будешь знаменитым, нарисуй меня. Пускай любуются! Хотя... Кому надо такое барахло?
      Тут она еще кое-что прибавила на своем кровосмесительном жаргоне, расхохоталась и удрала.
      Шамшин вернулся, все гости уже ушли. Ирина одна сидела за столом, закрыв лицо руками. Шамшин бросился к ней,
      - Что с тобой?
      Он пробовал шутить.
      - Ты точно проигралась...
      - Да, я проигралась. Я-то ничего... Кто я? Никто. А вот ты...
      Ирина развела руками.
      - Недаром я боялась этого Бержере. Эта девка, свалившаяся с неба... Ты, очевидно, связан с ними каким-нибудь темным делом?
      - Я? Связан? - Шамшин поднял голову. - Ты с ума сошла.
      Он рассказал ей все от начала до конца.
      - Бержере сам влез во всю эту историю, он сам себя втянул. Есть о чем горевать...
      Шамшин наигранно улыбнулся.
      Ирина ходила по комнате, растирая лоб, ей мешали оскорбительные мысли, по щекам ее текли слезы.
      - Ирина, - говорил Шамшин, - ну, черт с ним, с этим буржуем... Что такое честность, в конце концов? А он был честным?
      Они сами соблазнили меня. Они меня втянули в эту игру. Разве не так? Да не плачь... Да черт с ними, с этими деньгами!
      Разве тебе так жалко денег Бержере? Может быть, следовало даже всерьез, по-настоящему обобрать его... а не так, случайно...
      - Случайно ли? - задумчиво сказала Ирина и взглянула в глаза Шамшину.
      - Какой вздор! - Шамшин освирепел, - Ну, хорошо, значит, по-твоему, я смошенничал...
      Он захохотал, но по его волнению видно было, что этот хохот стоит ему дорого.
      - Допустим, я смошенничал. А кто от этого в убытке?
      - Ты... - твердо сказала Ирина, - больше никто. Ты прежде всего советский художник... А не... Кто, как не ты, презирал всех этих людей, третировал... А чем ты от них отличаешься?
      Так чего же стоит твое благородство?
      - Вот как? - крикнул Шамшин. - А почему Рубенс мог писать брейгелевского "Старика" и эта копия ценится отнюдь не меньше, чем оригинал? Даже больше!
      - Разве Рубенс выдавал ее за Брейгеля? - холодно спросила Ирина.
      Молчание. Шамшин лег на тахту и отвернулся лицом к стене. Ирина сидела у окна. Над Петергофом повисли зимние коричневые тучи.
      Не глядя на Шамшина, точно обращаясь к себе, вслух подумала Ирина:
      - Теперь я понимаю, зачем тебе нужны эти постоянные гости, и покер, и вино...
      Она встала, обтерла лицо руками, будто умываясь, - И такой человек мог мечтать о славе? Лучше бы ты убил меня, - сказала она, глубоко вздохнув. Затем она ушла в переднюю. Потом хлопнула дверь.
      Ирина уехала, не сказав ему ни слова.
      Шамшин решил покончить с собой в этот вечер. Все случившееся казалось ему не случайным... А преступление, которое он понял во всей широте только сейчас, угнетало его своей бессмыслицей. Зачем он его сделал? Для славы... Чья же слава?
      Из-за Ирины? Нет. Для кутежей? Нет. Для денег? Нет... Так для чего же? Ни для чего. Тем хуже! Какая бессмыслица... При таком честолюбии попасть в такой тупик! Вспомнив слова Вострецова о погибших гениях, он сел за стол, чтобы написать письма Ирине и Апрельскому: о том, что истина всегда запаздывает, о том, как скучно повторять прошлое искусство и притворяться мертвым. Над чертежным столиком горела маленькая лампа, прикрытая зеленым колпачком. За домом прохрустел снег. Кто-то с улицы осторожно постучал в окно. Шамшин потушил лампу, решив не открывать. Он уже покончил со всем... Минут десять он просидел в темноте, не двигаясь. Когда он вновь повернул выключатель, опять раздался стук, на этот раз требовательный и настойчивый.