К Юсупу вдруг подошли три молодых басмача с веревкой.
      - Мы тебя сейчас свяжем, - простодушно, как дети, заявили они. Давай руки!
      - Зачем? Я один. Чего вы боитесь?
      - Мы не боимся. А связать надо!
      - Нет. Резать хотите - режьте! - сказал Юсуп. - А рук вязать не дам.
      Он вытащил маузер из кобуры. Джигиты переглянулись, не зная, что же им делать. Но некоторым из толпы ответ Юсупа понравился. Юсуп как будто угадал их вкус.
      Они одобрительно зашумели. Нашлись и такие, что похлопали его по плечу. Посоветовавшись между собой, басмачи решили, что к ним пришел человек смелый и гордый.
      - Оставьте его! - заявили старики. - А мы пока подумаем... Такое дело сразу не делается.
      - Думайте! Понятно. Да только скорее! - сказал Юсуп.
      Старики ушли в мечеть совещаться. Молодежь осталась на дворе.
      Хитрый чайханщик вынес из своего заведения блюдо с едой и так умильно посмотрел на Юсупа, что басмачи рассмеялись.
      - Он в Красной Армии служил, - сказал Алимат, подталкивая чайханщика локтем. - Ну, сознавайся, Исмаил!
      - Служил. Полтора года. - Исмаил еще раз поклонился Юсупу. - Коканд хороший город. А здесь плохо, - сказал он, приглашая Юсупа отведать баранины.
      Юсуп сел. Возле него уселись на корточках молодые джигиты.
      - Ты к нам из Коканда? - спросил Юсупа Исмаил.
      - Нет, из Москвы, - сказал Юсуп.
      Он показал на Алимата, и Алимат поклялся, что месяц тому назад э т о т ч е л о в е к приехал из Москвы.
      Джигиты были поражены такой честью. Двое из них быстро вскочили и убежали, чтобы поделиться со стариками важной новостью.
      Горячее солнце выкатилось из-за гор и принялось немилосердно жечь землю. На крышах кишлака появились жены басмачей, раскладывая и развешивая тряпье для просушки. Полуголые ребята бегали с крыши на крышу и швырялись камнями. От земли пошел пар. К ручью гуськом потянулись женщины за водой. Мужья ругали их, когда они останавливались. Жены тоже отвечали им бранью.
      - Ты, наверно, из джадидов? - презрительно обратился к Юсупу один басмач.
      - Я проданный. Конюхом работал у Мамедова, - сказал Юсуп, рассмеявшись.
      - Да у джадида духу не хватило бы сюда прийти! Они ученые, городские, - засмеялись басмачи. - А ты джигит!
      - А кого мне бояться? Вас? А что я вам сделал плохого? Ничего. Наоборот, я вам лучше хочу сделать.
      - А как же ты попал в Москву?
      - Ну, как... Поехал. Конечно, из такой трущобы, куда вы засели, никуда не попадешь и ничего в жизни не увидишь.
      - Это верно.
      - Ведь здесь сгниешь! А жизнь у нас одна. Чего ради вы так живете? Не понимаю.
      - Живем - и все, - ответили ему басмачи.
      Незаметно молодые джигиты втянулись в беседу с Юсупом. Он им пришелся по душе своей простотой. Начали они говорить о боях, случившихся за эти годы, а потом перешли на другое. Многие из них жаловались, что им действительно надоело уже драться. Они же рассказали Юсупу о том, что Насыров уехал пировать в ставку.
      Алимат забыл все утренние неприятности. Он важно сидел в чайхане, ел баранину и пил чай.
      - Только я мог провести тебя в эту берлогу, - похвастался он. Смотри, я тебе говорил! Какие люди!
      На подносе лежали ядрышки урюка. Алимат грыз их и чувствовал себя героем. Возле него толкались товарищи, шепотом рассказывая друг другу о приключениях тощего Алимата. Впрочем, сейчас Алимат даже не выглядел тощим. Ни страха, ни скорби, ни отчаяния не чувствовалось в нем. Он принадлежал к числу людей, легко и быстро все забывающих. Сейчас он храбрился, задирал голову, надувал щеки и весело кричал чайханщику:
      - Исмаил, позови сюда муллу! Пусть он заберется на минарет и прокричит мне сверху: "А-а-иль-лаа... Ре-сюль-ла-а..."
      Алимат очень верно передразнил муллу.
      Услыхав голос Алимата, из мечети вышел широкоплечий и круглый мулла. Запахнув халат, он издали внимательно поглядел на Юсупа.
      - Повесить надо тебя! - крикнул он Юсупу.
      - Ах, какой ты нерасчетливый! - сказал Юсуп. - Ведь живой-то я дороже, чем мертвый.
      Джигиты захохотали.
      Вслед за муллой вышли старики. Они объявили Юсупу, что так как начальства нет, они не знают, как им поступить.
      - Вот приедет Насыров... тогда решим. Ты останешься или уедешь? спросили они его.
      - Останусь, конечно, - весело сказал Юсуп. - Ведь Насыров - мой приятель. Я вместе с ним воевал. Мы кокандцы!
      Ответ удовлетворил стариков. Вопрос был задан ими неспроста: они хотели испытать Юсупа. Если бы Юсуп заявил им, что он уезжает, его бы схватили, связали и бросили в яму. Сейчас же они ходили возле Юсупа, как барышники около дорогой лошади.
      Чайханщик вытащил все имевшиеся у него постельные принадлежности и принялся их выколачивать палкой. Он уже готовился встречать красноармейский отряд, зная, что понадобятся и кошмы и одеяла.
      Юсуп почувствовал, что теперь ему необходимо больше, чем раньше, выказать полное спокойствие и полную уверенность в своей безопасности. Он держался как гость. Он достал деньги и кинул их Исмаилу.
      - Угощай всех! - сказал Юсуп. - Будем пировать!
      10
      Выйдя из Старой Бухары в ночь на 31 августа 1920 года вместе с караваном и конным отрядом эмира, Джемс не пошел ни на юг, ни на юго-запад. Он вообще решил не приближаться к границе Наоборот, он удалялся от нее в глубь страны.
      Исчезновение эмира было рассчитано им умно и толково. Джемс знал, что бежать в Афганистан при данных условиях можно только в трех пунктах, то есть там, где на Аму-Дарье имеются переправы: через Старый Чарджуй, Нарызым и Бурдалык. Он подозревал, что эти пункты будут захвачены красной конницей и бухарскими партизанскими отрядами.
      Действительно, они поджидали там эмира и членов правительства, намереваясь затянуть их в мешок. В этих же целях красным войскам было поручено захватить город Каракуль и станцию Якка-Тут.
      Джемс решил остаться в Бухаре. Покинув столицу, он двинулся в противоположную сторону - вывел отряд эмира на север, где его не искали. Утром 2 сентября, проскочив через Гыш-Дуван, Ваганзи и Багаудин, Джемс скрылся. Затем, когда преследование стихло, он спустился в Восточную Бухару, сначала в Байсун, потом в Дюшамбе. Здесь были организованы им гнезда мятежников.
      Только в 1921 году угроза, созданная Гиссарской военной экспедицией, заставила эмира и его приверженцев бежать из пределов Бухарской республики. Джемс вместе с отрядом эмира перебрался через границу и, оставив эмира в Афганистане, отправился в Индию. Он был принят там некоторыми английскими чиновниками очень милостиво, щедро награжден теми из коммерсантов, в руки которых перешли бухарские караваны, и, таким образом увеличив свой "жизненный счет", отправился отдыхать. Три с половиной года он прожил на континенте, в Париже, почти не бывая в Лондоне, однажды съездил вместе с женой к тестю в Нью-Йорк, потом снова его направили в Среднюю Азию.
      Снова был проделан тот же самый путь, и в марте Джемс достиг ставки Иргаша - это был один из пунктов горной Бухары.
      Проводники-горцы, содействовавшие переходу Джемса, были опытными и бывалыми людьми. Они все знали в жизни и привыкли ко всему. Они не боялись ни снежных бурь, ни смерти в перестрелке.
      Они сами отличались храбростью и этого же требовали от других. Они никогда не отчаивались и спокойствие считали необходимым качеством человека. Но все-таки им был знаком страх, и, как настоящие смельчаки, они не стыдились его.
      Джемс удивлял их. "Кто он? - думали они. - Почему он в нашем отряде? Зачем он идет?" Имя его их не интересовало. Платил он щедро, большего они не требовали. Они видали многих людей, непонятных, странных, необычных. Но этот человек, называвший себя афганцем, чем-то превосходил остальных. Они приглядывались к нему на остановках, на ночлегах. Джемс засыпал сразу, как оглушенный. Он не кричал во сне, не бормотал, не смеялся, не шептал, не ворочался. "Значит, он не видит снов", - решили проводники. Сперва они подозревали его в обмане, думая, что он делает вид, что спит. Потом им удалось приметить, что он погружается в сон, точно в воду, его лицо размякает и распускается, как вата.
      Когда отряд проходил по узким карнизам, когда приходилось искать места, куда бы можно было поставить ногу, когда мелкие камни, выскальзывая из-под ноги и падая, наполняли шумом пропасть, даже у привычных людей сжималось сердце. Джемс прошел, ничего не заметив; он ни разу не заглянул вниз.
      Проводники, придя в ставку, сказали:
      - Иргаш, мы привели к тебе деревянного афганца.
      Иргаш улыбнулся. С тех пор все басмачи так называли Джемса.
      11
      Иргаш решил встретить Джемса торжественно. Он разослал гонцов, сзывая к парадному обеду гостей, начальников отрядов и духовных лиц. По существу, это был съезд генералитета Иргаша, его офицерского и агитационного состава. Иргаш любил пышность.
      На этот раз судьба помогла ему. За несколько дней до приезда Джемса в ставку прибыл Ачильбай. Старик неожиданно разбогател. Кто-то поручил ему собрать труппу бачей. Ачильбай нашел в кишлаках семь юношей - танцоров и певцов. Вместе с ними он должен был пробраться в Афганистан и передать их одному богатому узбекскому магнату, землевладельцу, жившему вблизи Кабула.
      На самом деле из этих юношей сторонники эмира намеревались создать не певцов, а своих агентов, обучить их и потом перекинуть в Бухару. Старик Ачильбай не интересовался подробностями этого предприятия. Деньги опьянили его. Все бедствия его раскиданной и растерянной семьи теперь казались ему дурным сном. Сейчас он даже не вспоминал о Садихон. Ачильбай чувствовал, что жизнь уходит, и остаток своих дней ему хотелось провести в удовольствиях и наслаждениях. Легкомысленный старик радовался тому, что он опять один, как в молодости. "Всю жизнь семья причиняла мне только заботы и неудобства. Наконец я свободен. Увижу Кабул. И поживу там, как хочет моя душа, - думал он. - А потом помру".
      Иной раз, начиная размышлять о своем предприятии, он чувствовал в нем что-то таинственное. Но сейчас же отгонял эти мысли. "Не стоит углубляться в размышления, не стоит доискиваться, - успокаивал он самого себя. - Жить в страхе под постоянной угрозой, конечно, плохо. Переходить границу целое событие. Раньше все было проще. Всюду меня встречали гостеприимно. Пусть теперь этого нет, но могло быть и хуже. Я пережил это худое. Вот когда снаряды летели на Бухару, когда смерть шла по улицам - вот когда было плохо... Так стоит ли ворчать, если теперь встречаются какие-то невзгоды? Какими мелкими кажутся они, когда вспомнишь о Бухаре!" Он опять ходил в шелковом халате, в шубе из лис, носил на руке перстень, брился, подкрашивал бороду и был счастлив...
      Иргаш принял поручение перебросить Ачильбая и его труппу через советскую границу. В благодарность за это Ачильбай обещал дать в ставке концерт.
      12
      Горный кишлак наполнился шумом. Отовсюду съезжались приглашенные к торжественному обеду.
      Сам Иргаш жил в большом доме, недавно отремонтированном. Там был назначен прием. Иргаш объявил всем, что приехал афганский принц, имя которого должно остаться в тайне. Только Зайченко знал правду.
      Джемс отоспался за сутки и явился к Иргашу такой свежий и бодрый, как будто он переночевал в лучшем европейском отеле. Мирза, секретарь Иргаша, лакей по профессии, иранец, скопец, был приставлен к Джемсу в качестве его адъютанта.
      Десять лет назад Мирза служил в Кабуле, у англичан. Он прекрасно изучил их, и ему показалось, что гость Иргаша тоже англичанин, хотя скрывает это. "Неужели он афганский принц? - робко думал Мирза. - Эти афганские принцы учатся в Англии и привыкают ко всему английскому. Во всяком случае, обо всем этом нужно молчать". Он не осмелился даже заговорить с Джемсом по-английски. Зная все английские привычки и желая угодить Джемсу, он устроил для него утреннюю ванну. Джемс купался в огромном котле, наполненном горячей водой.
      После купания Джемс чувствовал себя отлично. Он сидел с Иргашом в одной из комнат, неподалеку от балкона. День выпал солнечный, из распахнувшейся двери виднелись снежные склоны. Джемсу было приятно ощущать на себе свежее, чистое белье, надушенное по английскому обычаю лавандой. Хозяин и гость полулежали на софе и мирно беседовали. Курбаши и духовные особы разместились возле стен на подушках. Из соседней комнаты слышался шум. Там приготавливали все необходимое к обеду.
      Зайченко сидел на подоконнике раскрытого окна. Полудикий русский офицер не правился Джемсу. Джемс боялся таких людей. Он чувствовал, что этот человек знает обстановку здешних мест лучше него, и уже одно это напоминало ему о соперничестве. Джемс понял, что Зайченко - это мозг Иргаша, что в течение последних пяти лет именно Зайченко, а не Иргаш, являлся организатором всех мятежей.
      Ни курбаши, ни шпионы, ни турецкие авантюристы, перешедшие границу с диверсионными целями, не стоили, по мнению Джемса, клочка волос этого инвалида, засевшего в горах и занимавшегося жестокой и упорной войной с большевиками. Джемс не понимал ярости Зайченко, и это смущало его. В лице Зайченко он видел не только разведочного офицера, - это был, по его мнению, прекрасный тактик. Вот почему Иргаш дольше всех продержался в горах.
      Джемс имел специальное задание: вновь собрать все те кадры, которые можно было бы бросить в Бухару. Ему поручили из остатков мятежников выжать все возможное, создать при Иргаше резерв и мобилизационный мятежный штаб. Джемс решил до поры до времени не раскрывать своих карт. Он прощупывал обстановку, настроение, подсчитывал силы, оценивал возможности. Он видел, что новые цели потребуют еще большей работы. Он был любезен с Зайченко. Он не обиделся, когда тот, выслушав его комплименты, молча ему поклонился и не сказал в ответ ни слова.
      Впрочем, только один Зайченко держался небрежно и независимо. Все приглашенные, наоборот, хотели угодить почтенному гостю. Они наперебой говорили ему любезности и ласково смотрели в глаза. Среди них особенно выделялся один высокий, красивый мулла в желтых щегольских сапогах, в богатом халате и великолепной чалме. Джемс заметил, что среди кочующих сановников этот человек пользовался особым уважением. Когда все выговорились, он просто, без всяких словесных украшений, спросил Джемса:
      - А вы не боялись идти к нам? Вы не испугались опасностей?
      - Бог за меня, - ответил Джемс, улыбнувшись.
      Мулла посмотрел на него умными и блестящими глазами, как будто раздумывая о чем-то. Потом ресницы у него дрогнули, он засмеялся. После этого засмеялись и все остальные.
      Иргаш, увидев мелкие и острые, что стружки, зубы Джемса, вспомнил слова проводников о "деревянном афганце" и тоже улыбнулся.
      Духовные лица, сидевшие здесь, жаловались на то, что теперь народ ослаб и меньше верит своим наставникам.
      - Раньше мюриды верили нам, как раб своему господину, - говорили они.
      - Наказывайте людей - и вам будут верить, - сказал Джемс. - Люди ведь - те же животные!
      Юноши, бачи Ачильбая, внесли в комнату медные тазы и кувшины с водой. На шее у них висели чистые полотенца. Кланяясь, они подходили к каждому гостю. Гости, умыв руки, отправились обедать. Впереди всех шел Иргаш с Джемсом, около Иргаша шел Муса, его палач и телохранитель, потом молодой щеголь мулла, затем приближенные курбаши и духовные лица.
      13
      За обедом опять прислуживали бачи. После того как мулла прочитал молитву, все принялись за еду.
      Обед был обилен, но не богат разнообразием. Самые важные гости сидели в доме с Иргашом. Военные начальники, есаулы разместились во дворе вместе с порученцами. Для некоторых приглашенных расстелили ковры за оградой двора, - это были старосты-аксакалы окрестных кишлаков и лавочники. Обедали по-восточному, сидя на коврах, брали пищу руками прямо из котлов. Отдельные приборы были поданы только Иргашу, Джемсу и Зайченко. Несмотря на то, что здесь присутствовали духовные особы, освящавшие трапезу, никто из гостей не отказывался от вина. Пили коньяк, привезенный Джемсом.
      Зайченко сидел по левую руку от Джемса. Ему пришлось промолчать весь обед, потому что Иргаш забросал Джемса вопросами. Иргаш спрашивал про Афганистан и Турцию. Только два человека в мире интересовали его: Аманулла и Кемаль, два властителя. Он хотел знать подробности их политической деятельности; он спрашивал об образе их жизни, о состоянии армии. Джемс, беседуя с ним, в конце концов догадался, что живой любопытный Иргаш интересуется ими. Тогда об этих двух властителях он отозвался брезгливо, как о смутьянах.
      Джемс, принимая от бачи тарелку с вялеными фруктами, отвернулся от Иргаша. Он наклонился к Зайченко и сказал:
      - Только на Востоке можно узнать жизнь. Вы, наверно, любите Восток?
      Вопрос был задан из вежливости. Каково же было удивление Джемса, когда Зайченко вдруг оскалился и, проведя указательным пальцем по горлу, с брезгливостью ответил:
      - Я до сих пор сыт Востоком. Иногда мне кажется, что в моей жизни уж слишком много Востока.
      Вспышка Зайченко показалась Джемсу неуместной. Он улыбнулся.
      - Вы правы отчасти... - сказал он. - У нас с вами есть что-то общее... Мне тоже чертовски надоела моя деятельность... Я ведь попал на эту работу случайно, в годы мировой войны... И теперь мне нет выхода. Я не верю в политику. А вы верите?
      - А вам разве не все равно, во что я верю? - пробормотал Зайченко с такой откровенной грубостью, что Джемс, вопреки своей обычной выдержке, не смог удержаться от хохота.
      - Да вы не смейтесь, - оборвал его поручик. - Я из-за вас влип в грязное дело... А впереди смерть. Ну вас к черту... Вы лучше расскажите о последних новостях... Что нового? - добавил он уже мирным тоном.
      - Я понимаю вас, - сказал Джемс. - Но что поделаешь! Судьба заставляет нас бороться за Восток. - Он приподнял свою чашку, как бы приветствуя соседа. Затем выпил коньяк и, закурив папиросу и продолжая разговор, рассказал о статье Ленина, недавно напечатанной в газетах.
      - Ленин считает, будто исход борьбы за социализм зависит в конечном счете от Востока... От России, Индии и Китая. Он думает о большинстве населения...
      - Большинство? - прервал его Зайченко. - Какое большинство?
      - Ну, в массе это, конечно, дикари!.. - самоуверенно проговорил Джемс. - Но нельзя пренебрегать и этим... В противовес этому мы должны объединиться. Все изменилось в мире.
      Он оглянулся, чтобы посмотреть, не подслушивает ли их кто-нибудь... Все сидели в стороне от них. Все-таки, из присущей ему осторожности, Джемс, узнав, что Зайченко немного говорит по-французски, перешел на французскую речь.
      Зайченко отвечал ему на "волапюке" из смеси французских и русских слов. Джемс, улыбаясь, прибег к этой же манере.
      - Тридцать лет назад... ни я, офицер англо-индийской армии, ни вы, русский офицер, не могли бы пировать так дружно, как сейчас, - сказал Джемс и сейчас же поправился: - То есть пировать мы могли бы, конечно, но мы не могли бы иметь одну общую цель.
      - Вы о чем изволите говорить? - холодно перебил его Зайченко. - Вы, очевидно, желаете сказать, что Англия и Россия - это две великие державы, два вековых соперника в Средней Азии?
      - Именно так, - подхватил Джемс.
      - Да, - сказал Зайченко, - яицкие казаки производили набеги на Хиву еще в семнадцатом веке. Купцы ходили в Афганистан... Ну, а ваш Дженкинсон?..*
      _______________
      * Дженкинсон А. (XVI век) дважды, с разрешения Ивана IV, ездил в Среднюю Азию.
      - А ваш Петр Великий? Поход Бековича? А завещание Петра о походе в Индию?
      - Неужели за границей до сих пор говорят об этом? Это миф.
      - Нет... - Джемс не согласился. - Если бы не было этого завещания, тогда вы не явились бы сюда.
      - Мы никогда не исполняли завещания наших царей, - улыбаясь, сказал Зайченко. - Никто не видел этого завещания.
      - Позвольте, мистер Зайченко! Но политика России говорит об ином. А поход на Индию, задуманный Павлом?
      - Авантюра! - Зайченко засмеялся. - Кстати, интересно было бы у вас узнать, вы принимали участие в убийстве Павла или нет?
      - То есть как я? - удивился Джемс.
      - Не вы, конечно, как физическое лицо. Я думаю о разведке.
      - Не знаю, - сухо сказал Джемс. - Я не англичанин... Это раз! И не работаю в "Интеллидженс сервис". Это два.
      - Кто же вы? Неужели мы не можем разговаривать друг с другом как профессионалы? Меня только теоретически занимает этот вопрос. Имеются исторические сведения, что Англия будто бы участвовала в этом заговоре, во всяком случае все это дело случилось не без ее участия в той или иной мере. Да и в художественной литературе имеются об этом сведения. Вы читали, конечно, статью Стендаля о его встрече с лордом Байроном?
      - Нет, не читал.
      - Жаль! Стендаль был осведомленный человек. Как настоящий писатель, он занимался политикой. Он говорил с Байроном о смерти некоторых русских императоров, случающейся т а к к с т а т и для интересов Англии. Это был намек на убийство Павла, сказанный в салоне и поэтому наполовину замаскированный.
      Джемс молчал.
      - Да! - проговорил Зайченко, задумавшись. - Вещь поучительная! Двенадцатого января Павел решил начать этот злосчастный поход и отослал свой приказ о выступлении в Среднюю Азию донскому атаману Орлову - и ровно через два месяца, двенадцатого марта, Павел был убит.
      Джемс приподнял брови.
      - Не знаю, - сказал он. - Я не занимался этим вопросом. Но все-таки девятнадцатый век вы кончили овладением Средней Азией. А это угроза Индии. Разве не говорил ваш Скобелев, что Средняя Азия - это плацдарм для сосредоточения войск против Индии?
      - А разве мало глупостей говорили ваши генералы?
      - Но эта глупость не такая уж глупая!
      - Оставим этот разговор! Я понимаю, что Британскую империю до сих пор тревожит этот вопрос, - сказал Зайченко, с раздражением бросив нож, которым резал дыню. - Я не русский офицер, и за моей спиной нет никакой державы. Я - никто. И вы никто. И вам, как не англичанину, нечего бояться... Тем более что Гиндукушский хребет еще не развалился.
      - Да, да, правильно! - хихикнул Джемс. - А все-таки ваш Скобелев говорил: "Дайте мне сто пятьдесят тысяч верблюдов, и я завоюю Индию!"
      - Сейчас с верблюдами не завоюешь, - усмехнулся Зайченко. - Теперь идеи, кажется, сильнее пушек, караванов и прочего... Колониальная политика проваливается... Вы читаете русские газеты? - вдруг спросил Джемса Зайченко.
      - Случается, - ответил тот.
      - Говорят, что большевики очень заняты национальным вопросом. Очевидно, серьезно, если были даже выступления по этому поводу на партийном съезде? Был разговор и о великорусском шовинизме и о местных буржуазных националистах... Как их там называют - национал-уклонисты! Было даже как будто специальное совещание по национальному вопросу... И там разоблачались эти буржуазные националисты! В частности, и по Узбекистану. У нас об этом говорят! (Джемс молчал.) Почему их так поддерживает оппозиция? Что связывает этих людей?
      - Я этим не занимаюсь, - тупо ответил Джемс.
      - Разве вы не следите за деятельностью оппозиции, уклонистов?
      - Я слежу только за тем, что меня непосредственно касается, - сказал Джемс, скользнув глазами, и взглянул на Зайченко, на его космы (они казались странными, в особенности здесь, среди людей, обритых наголо), на жирное, запущенное, обветренное лицо, на мечущиеся глаза, на стеганый ситцевый поношенный халат, на рукав, пришпиленный булавкой, на горные мягкие мукки**, сшитые из кожи...
      От внимания Зайченко не ускользнул полупрезрительный взгляд Джемса. Зайченко смутился и, чуть-чуть покраснев, отвернулся от Джемса. В эту секунду он возненавидел его. "Я подчиняюсь тупице".
      Зайченко давно уже слышал о Джемсе. В разговорах, в сплетнях, в слухах этот человек казался ему таинственным. Джемс появлялся, точно Летучий Голландец, в самых разнообразных местах, всегда вовремя. Это представлялось Зайченко гениальным. Сейчас же, увидев его, он решил, что Джемс - ловкий исполнитель и что многие из его удач только случайность.
      Иргаш издали следил за спором, возникшим между Зайченко и Джемсом, хотя и не понимал, о чем они спорят.
      Хитрый Иргаш догадался, что только независимостью и свободой можно купить уважение "деревянного афганца", поэтому дерзкое поведение Зайченко ему понравилось. Он видел, что по окончании спора Джемс остался чем-то недоволен. "Это хорошо, - подумал Иргаш, - это собьет с афганца спесь".
      Когда Джемс замолчал, Иргаш, чтобы оказать внимание Зайченко, подозвал к себе Мусу, человека невероятного роста и необыкновенной силы, и громко, на весь стол сказал ему:
      - Подай вина моему другу! Пусть веселится!
      Иргаш, улыбнувшись, передал чашку с коньяком Мусе. Палач Муса понял, что Иргаш говорит о русском офицере, сидевшем с краю, рядом с "деревянным афганцем". Поставив чашку на ладонь вместо подноса и вытянув руку, он прошел между пирующими, как фокусник, не пролив ни одной капли из чашки, налитой дополна. Подойдя к Зайченко, он остановился.
      Посмотрев на зверские глаза Мусы, на огромные руки, которыми Муса душил коней, Зайченко улыбнулся, встал и принял подношение.
      - Спасибо, дорогой Иргаш! - сказал он. - Желаю тебе счастья. Пронеси свою жизнь так же твердо до конца своих дней, как твой телохранитель пронес это вино!
      Выпив, Зайченко разбил чашку об стену.
      14
      После обеда на дворе зажгли костры. По кишлаку забегали басмачи. "Томаша! Томаша!"** - весело кричали они, оповещая людей о предстоящем зрелище.
      Гости расселись рядами. Среди рядов расхаживали юноши с большими круглыми блюдами, наполненными сладостями. Всем был предложен зеленый чай. Особенно важным людям бачи раскуривали чилим** и подавали с поклоном.
      На спектакль сбежался почти весь лагерь. Только караульные не покидали своих постов.
      Томаша началась к вечеру, при больших кострах. Старик Ачильбай, вместе с тремя певцами, торжественно вышел на середину двора. Заревел медный карнай, забил барабан, загудели бубны, отороченные погремушками. После певцов появились танцоры. Пляски пользовались у зрителей наибольшим успехом.
      По окончании каждого номера старик Ачильбай выпускал младшего ученика. Румяный юноша, проходя по рядам, собирал деньги в шелковую тюбетейку. Когда гости говорили ему нежные слова, он кокетливо улыбался.
      Иргаш блаженствовал. Он чувствовал себя богачом и властителем. Деловую часть программы он решил отложить на следующий день. Но Джемс спешил. Не дожидаясь конца спектакля, он шепнул Иргашу:
      - Скоро это кончится? Я намерен уехать отсюда рано утром.
      - Так нельзя, - сказал Иргаш, нахмурившись. Гость был невежлив, и это ему не понравилось. - Я отпущу тебя, когда можно будет. Я отвечаю за твою жизнь.
      - За мою жизнь отвечает советская власть, а не ты, - сказал Джемс.
      Иргаш посмотрел на своего гостя с удивлением, он не знал, что Джемс перешел советскую границу совершенно легально, через пограничный пункт, получив разрешение по афганскому паспорту как специалист-охотник. В документах значилось, что цель его поездки - охота на тигров в тугаях** на Аму-Дарье. Из конспиративных соображений Джемс скрыл это.
      "Он дурачит меня. Он обходится со мной как с дикарем", - подумал Иргаш, вставая.
      Джемс понял, что и курбаши чем-то недоволен, как и Зайченко, но ему лень было исправлять свою ошибку. "В конце концов, какая ошибка? - подумал он. - Эти лилипуты-феодалы, эти косматые предатели из среды белых царских офицеров должны прислушиваться ко мне, а не я к ним".
      Спектакль еще продолжался, когда Иргаш, Зайченко и Джемс покинули двор.
      15
      Зайченко жил в войлочном шатре, который назывался кибиткой. Там и назначили заседание. Иргаш, Зайченко и Джемс пошли по дороге, проложенной к ставке.
      По случаю съезда гостей кишлак был переполнен.
      Лошади приезжих гостей стояли как попало, где придется: одни у коновязей, другие возле кольев, третьи были просто стреножены, четвертые притянуты попарно головами к седлам. Тут же сновали басмачи. Некоторые из них, получив за обедом водку, перепились и теперь ругались друг с другом. Где-то перестреливались из револьверов. У чайханы дрались мальчишки. Наскакивали друг на друга большие лохматые собаки. Женщины, жившие в кишлаке, бранились между собой. Согласно обычаю, женщинам и собакам швырялись остатки пищи, поэтому как те, так и другие всегда были полуголодные.
      Иргаш шел молча, точно он не слышал ни шума, ни визга, ни криков. Искоса наблюдая за Джемсом, он спросил Зайченко:
      - Кто сегодня отвечает за порядок в стане?
      - Насыров, - сообщил Зайченко.
      - Позови его!
      Зайченко приказал шедшему за ним ординарцу позвать Насырова. Сквозь толпу, точно пароль, пронесся крик: "Насыров, Насыров!"
      Когда они подошли к черной войлочной, перетянутой белыми лентами куполообразной кибитке, Иргаш вытянулся и, не подымая глаз, сохраняя величественный вид, сказал Джемсу:
      - Прошу извинить, если в нашем лагере мы встречаем знаменитого гостя не так, как подобает! - Затем Иргаш распахнул полог.
      Джемс кивнул в ответ и первый вошел в кибитку.
      Кроме стола, в ней помещались два табурета и походная раздвижная койка. Свеча стояла в бутылке. На койке лежали бинокль, пачка топографических карт и коробки револьверных патронов.
      Взяв табурет, Джемс сел первым, не дожидаясь приглашения. Зайченко поймал усмешку Иргаша и очистил для него койку. Но Иргаш остался стоять, приложив правую руку к груди.
      - Вы получили оружие? - спросил Джемс по-узбекски, обращаясь к Иргашу.
      Иргаш молча склонил голову.
      - Сколько?
      - Через Памир вы перебросили нам сорок вьюков. Это все.
      - Это стоит денег. Как вы думаете? - сказал Джемс.
      Иргаш пожал плечами.
      - Что же вами сделано?
      Самолюбивый Иргаш взглянул на Зайченко и оставил кибитку. С него спрашивали отчет? Он не мог вынести этого.
      Зайченко, кликнув своего ординарца Усмана, послал его в канцелярию за отчетом.
      16
      Походная канцелярия была заведена Зайченко еще в 1919 году, когда Иргаш объявил себя главнокомандующим всех кокандских басмаческих отрядов. Каждый вечер после занятий она вьючилась. Все ее имущество, пишущая машинка, бумаги аккуратно складывались в курджуны. На всякий случай канцелярия всегда была готова к перекочевке.