Хамдам согласился.
      В Коканде он сообщил Блинову о съезде, скрыв свое присутствие на нем, и получил именные золотые часы.
      Перед отъездом в Беш-Арык он захотел опять встретиться с Агарью. Увидав его награду, она долго хохотала, гладила его по лицу своими грязными и сладкими пальцами. На прощание он подарил ей одну золотую монетку.
      - Ты все-таки свинья, Хамдам, - сказала она, крепко зажав монету в кулак.
      19
      Год выпал тяжелый. Всю зиму Хамдам провел в Беш-Арыке, скучал и ссорился с женами. Они отказывались спать с ним, потому что он заболел чем-то дурным. Сперва он не обратил внимания на свою болезнь, запустил ее, и лишь теперь, когда она всерьез скрутила его, решил заняться лечением.
      Чуть ли не каждый день он гонял Насырова в Коканд за лекарствами, но медикаментов не было, аптека пустовала, а китайские мази, купленные есаулом на базаре, причиняли страшную боль и ожоги.
      Кроме медицинских поручений своего начальника, Насыров имел еще другие, более секретные. Хамдам приказал ему найти бухарскую еврейку и прирезать. Но как ни старался Насыров найти Агарь, как ни обыскивал старую часть Коканда, заглядывая в каждую щелку, всех расспрашивая об Агари, ее нигде не было. На базаре давно ее не видели. Дом стоял заколоченным, хозяйка пропала неизвестно куда.
      Это исчезновение Хамдам расценил по-своему. Он заподозрил Агарь в том, что ее подослали к нему, и чем чаще он вспоминал свою ночную встречу с этим бухарцем или англичанином (только дьявол знает, кто он), тем сильнее росла в нем эта уверенность. Быть может, таинственные силы мстили ему за измену? Такое подозрение возбуждало в нем одновременно и страх и гнев. Болезнь и нервное состояние помогали этим мыслям.
      Никто не требовал от него взрыва Ходжентского моста. Главари басмачей, еще так недавно старавшиеся залучить его к себе, сейчас как будто совсем забыли о нем. В Коканд он тоже не ездил. Полк управлялся отдельными начальниками отрядов. Юсуп командовал первой сотней, а Насыров и Сапар были назначены Хамдамом командирами: один - во вторую, другой - в третью сотню. Они спорили между собой, желая урвать друг у друга добычу.
      Юсуп мешал джигитам грабить и заниматься налетами. Сапар жаловался, что Юсуп, пользуясь болезнью начальника, хочет забрать полк в свои руки, командует джигитами, будто русскими аскерами, и стремится ввести не подходящие для джигитов порядки.
      - Мы вольные люди, - говорил Хамдаму Сапар. - Если дальше пойдет так, все разбегутся.
      Хамдам, неожиданно для Сапара, остался равнодушен к этому заявлению, как будто ему было не до распрей. Казалось, что он ушел в свою болезнь и ни о чем другом не хочет слышать.
      Болезнь действительно удручала его. Но дело было не только в ней.
      Хамдам растерялся. Он вдруг поплыл, точно щепка, между двух берегов, не зная, на какой берег в конце концов выплеснет его волна.
      Заигрывая с Блиновым, аккуратно выполняя все его поручения по выкачке оружия, по арестам подозрительных лиц, по ловле басмачей, он надеялся заслужить полное доверие Блинова. Все, что он делал, было противно ему. "Я должен быть на этой стороне все-таки, - думал он. - Отсюда я могу добиться настоящей власти. Только здесь порядок, а не у заговорщиков. А потом, когда я получу свое и когда приспеет время, можно будет повернуть по-своему. Бухарец прав. Народ будет все-таки верить мне, а не русским".
      Впоследствии он увидел, что в этой игре он не один, что целый ряд других курбаши также перешел на сторону русских. В особенности он завидовал Парпи и Ахунджану.
      Ахунджан квартировал со своим полком в Андижане. Древний город, известный еще арабам, видел многое в своей жизни. В XVI веке при знаменитом уроженце Ферганы, султане Бабуре, завоевателе Индии, основавшем империю Великих Моголов, Андижан был столицей, славился дынями, грушами, жирными фазанами и богатой торговлей своих купцов. Старинный город и его прежнее величие еще более возвышали Ахунджана в, ряду других курбаши. Ахунджан был сильный соперник, грубый, смелый человек, Хамдам предчувствовал, что когда-нибудь столкнется с ним: они не захотят разделить власти. "Если Ахунджан работает искренне, тем хуже для него, решил Хамдам. - Если он такой же, как я, значит придет минута, когда кто-нибудь из нас должен съесть друг друга".
      Ум Хамдама, не привыкший к размышлениям, к сложным комбинациям, изнемогал от такой непосильной работы.
      Но больше всего досаждали ему Парпи и Ахунджан. Первого он еще кое-как выносил и считал, что с ним всегда сумеет справиться. Но когда командование наградило Ахунджана орденом за ликвидацию басмачей, Хамдам готов был задушить соперника собственными руками. Он не мог спокойно слышать о нем, но тщательно скрывал это от всех, даже от близких. "Я знаю - и довольно. Другим знать не к чему!" - думал он.
      Юсуп догадывался только об одном, - так же как и другие командиры и порученцы Хамдама, - что Хамдам чем-то недоволен и что чувства его в разброде.
      Насыров, командир второй сотни, не обращал на это внимания. Он один из всех понял настоящую причину. "Хамдама съедает тщеславие", - решил он. Но так как сам он не был тщеславным человеком, то и Хамдаму не сочувствовал в этом.
      Сапар относился иначе. Он не понимал Хамдама и втайне упрекал его. Молодой, непоседливый джигит изнемогал от тишины беш-арыкской жизни. Она для него становилась тоскливой и невыгодной. С компанией таких же удальцов, под стать себе, он продолжал еще потихоньку заниматься мелкими разбоями, но это не утоляло его души, искавшей крови и разгула.
      Однако страшнее всего и оскорбительнее всего было другое. После похода на Иргаша совсем изменился. Юсуп. Сапару, ослепленному ненавистью, казалось, что этот юноша становится богатырем, что с каждым месяцем у него расправляется грудь и шире становятся плечи, все мужественнее делается он, все крепче звучит его голос, он уж не робеет, как прежде, и не опускает глаз. Тайная, затаенная вражда между Сапаром и Юсупом разрасталась все больше и больше, даже джигиты втянулись в нее. Они разделились и Юсуп видел, что нет никаких сил остановить эту борьбу.
      Юсуп был спокоен только за свою сотню. Ее джигиты верили ему беспрекословно. И эту веру еще более укреплял Артыкматов - он был душой юсуповской сотни. Спокойный, честный, благородный старик, точно судья, разрешал все семейные дела джигитов, все их ссоры и распри. Если бы не эта сотня, первый тюркский полк давно развалился бы на отдельные шайки.
      Такое положение в полку очень тревожило Юсупа. Но его ждало еще новое испытание.
      20
      В тот день, когда Хамдам уехал к врачу в Коканд, Юсуп неожиданно встретил Садихон в саду. Эта встреча произошла с глазу на глаз, и оба они сразу почувствовали в ней что-то необычайное, хотя оснований для этого как будто и не было.
      Вообще весь этот день казался необыкновенным, так же как и внезапный отъезд Хамдама.
      Еще накануне Хамдам не думал ни о врачах, ни о поездке. Он лечился старыми народными средствами либо теми мазями, что Насыров привозил ему с кокандского базара. Мысль о настоящем лечении, о европейском враче не возникала ни у Хамдама, ни у тех, кто его окружал. Да и он сам считал свою болезнь обычной. В народе к ней давно привыкли, думали о ней не больше, чем о насморке. "Все, что случается, - случается по воле бога", - так говорят старики. Так же говорил и Хамдам.
      Но, очевидно, действительно пришли новые времена, если даже жены из-за болезни мужа отказываются с ним спать! Он мог бы, конечно, принудить их, они в его власти. Но Хамдам чувствовал, что это несправедливо. Он уступил. Он сделал эту уступку, даже не замечая, что делает. Он поддался уговорам Рази, этой хитрюги. "Какой тебе расчет, если мы будем больны? Ведь придется же лечить и нас! - говорила она. - Мы молоды. Мы можем зачать. Неужели ты, сильный и здоровый, захочешь иметь хилых и слабых детей?" Она упросила его потерпеть и вылечиться.
      "Да, мир действительно изменился", - подумал он Болезнь и уступчивость увеличили в нем злость. "Но я не изменился, я такой же..." хотелось ему думать о себе. И он понял, что этого ему только хочется, а на самом деле все идет не так, и он считал, что всему причиной эта болезнь. Присутствие Садихон отвращало его от других женщин. Ее круглые плечи, ее тонкие, длинные розовые ноздри, ее пухлые вздернутые губы, ее ноги, созданные для танца, ее легкие шаги, ее улыбка, ее хрупкое тело возбуждали его сейчас так сильно именно потому, что они были недоступны. Больше того, он жалел ее и щадил, и эти чувства в нем самом возбуждали гордость. Он тешился и самоуслаждался своей уступчивостью.
      Эти мучения продолжались до тех пор, пока ему не пришла мысль обратиться за помощью к европейскому врачу. До сих пор Хамдаму не случалось болеть. Недомогания переносились им всегда на ногах и без всяких лекарств. Поэтому мысль об европейском враче сперва даже поразила его. "Как я поеду? Что скажу? Как меня будут лечить? - думал он. - Но ведь русские же лечатся! И болезни проходят. И если я обращусь к европейскому врачу, он меня вылечит быстро. Я обращусь!" - решил Хамдам. Это решение пришло к нему ночью, во время бессонницы. Он едва мог дождаться утра.
      Утром весь двор был поднят на ноги. Жены и джигиты отправляли Хамдама в Коканд. Он велел собрать ему разных запасов, так как знал, что в городе сейчас лучше расплачиваться продуктами, а не деньгами. Вместе с ним ехал Насыров. Насыров вьючил лошадь, пока Хамдам пил чай на галерейке, под навесом. Хамдам был весел, смеялся и шутил. Он так надеялся на европейское лечение, что готов был сорваться, как мальчишка, и галопом мчать в Коканд, и лишь боязнь уронить свое достоинство удерживала его от необдуманных движений.
      Но все в доме и без того чувствовали, что у Хамдама сегодня хорошее настроение, и все спешили воспользоваться этим. Рази попросила его достать в Коканде шелку для одеял; джигиты приходили с разными просьбами: кто домогался лошади, кто жаловался, что ему не хватает хлеба. Приходили и жители Беш-Арыка, обвиняя Абдуллу в лихоимстве. Хамдам удовлетворил всех, кого можно было удовлетворить сразу, и обещал исполнить все, о чем его просили.
      - Одной тебе ничего не надо, скромница, - сказал он, увидев Садихон. - Что привезти тебе?
      Ее пухлые губы улыбались, и солнце сияло на ее лице. Хамдам заметил, что она сильно похудела за эту зиму и глаза ее изменились - в них пропало девичество. В них появилась ненасытная жадность, как будто она была голодна, и еще более почернели тени под глазами. Пожалуй, хрупкость ее увеличилась, однако она выросла и с виду стала крепче.
      Двор и галерейка были битком набиты народом. В этой толпе среди провожающих находился и Юсуп. Садихон стояла неподалеку от него, возле столбиков галерейки, и смотрела в сторону. Ее голова была гордо закинута назад. Она следила за Юсупом, и то, что этого никто не замечает, приводило ее в восторг. Она, как дитя, радовалась своей хитрости.
      Хамдаму пришлось повторить свой вопрос, потому что Садихон не слыхала его. Ее охватило неприятное ощущение. Она боялась, что Хамдам сейчас ее поймает, догадается о грешных мыслях, которые мучают ее целый месяц. Она вспыхнула от смущения и обернулась к Хамдаму.
      - Спасибо! У меня все есть, - сказала она, показывая свои мелкие беленькие зубы, и у нее было такое выражение лица, как будто она хочет укусить Хамдама.
      - Подойди ко мне, лисенок! - сказал он нежно.
      Садихон подошла. Она была в шелковом халате. Он взял ее за руку, подержал руку в своей ладони, как драгоценность, и отпустил. Рука повисла. Хамдам заметил, что Садихон потихоньку вытерла ее о полу своего халата. Он покраснел, и сразу отвернулся от младшей жены, и не обращал на нее внимания до самого отъезда, и, даже уезжая, не сказал ей ни слова.
      От Садихон не ускользнуло это. "Я же не виновата, что у него мокрые руки!" - подумала она. Садихон догадалась, что сделала промах, оскорбив Хамдама. Но ей уже было все равно. Ее терпение истощилось. Она уже потеряла все свои девические свойства: покорность, уменье приспосабливаться и примиряться. Она испугалась старости, и ей захотелось жить. Она думала о любви. Это изводило ее. Первым, кто приходил ей на ум вместе с этими мыслями, был Юсуп, потому что других юношей она не знала.
      Хамдам наконец уехал.
      Ее знобило, ей не хотелось говорить, будто обруч стянул ей голову. Рази спросила ее: "Что с тобой?" Она сослалась на лихорадку и решила лечь, уснуть.
      Проспав несколько часов, Садихон почувствовала себя легче, пообедала вместе с Рази. Рази заметила, что Садихон все время грустна, как будто скучает, и не донимала ее никакими расспросами. Вечер был близок. Раскалившаяся за день земля источала изнурительный жар. Сонно пахла трава, Садихон бродила по тропкам, от дерева к дереву. Чудесный зеленый мир окружал ее, и это еще сильнее угнетало душу. "Мне плохо, - думала Садихон. - Я погибаю". Она забрела в дальний угол сада и услыхала шорох среди кустов. Она испугалась, увидев Юсупа. Он стоял с ножом в руке и смотрел на нее.
      - Что тебе здесь надо? Твое место в конюшне с джигитами. Что ты подглядываешь за мной? - крикнула ему Садихон.
      Юсуп спокойно принял все эти выкрики. Он понял, что она слаба, что от ее гордости и заносчивости даже следа не осталось. "Она несчастна", подумал Юсуп и, спрятав нож за пояс, подошел к Садихон.
      - Я пришел срезать себе палку для камчи, а вовсе не подглядывать, сказал он. - Я не знал, что ты здесь гуляешь.
      Садихон была утомлена и взволнована, словно она боролась с чем-то, стараясь защититься, как беспомощный ребенок. Глядя на это хрупкое существо, на эту тростинку, Юсуп забывал, что Садихон - женщина, изнемогающая от своих желаний. Сади казалась ему юной девушкой, и он смотрел на нее с нежностью.
      - Год мы не разговаривали, - сказала Сади, облизывая сухие губы.
      - Нет, меньше, - ответил он, улыбаясь.
      - Помнишь орех? - спросила Садихон, отдаваясь воспоминаниям, и закрыла глаза.
      Вдруг во дворе заскрипели большие деревянные ворота на железных петлях. Приехал Хамдам: ворота всегда раскрывались для него. Садихон сразу съежилась, точно комок из хлопка, губы ее задрожали, и она убежала.
      21
      Хамдам прибыл не один. Он привез из Коканда врача. В Коканде по-прежнему жилось голодно, а в Беш-Арыке Хамдам обещал врачу и квартиру, и баранов, и муку. Врач заявил ему:
      - Я вылечу вас гораздо быстрее, если вы все время будете находиться под моим наблюдением.
      - Чем скорее, тем лучше, - сказал Хамдам.
      На этом они и сошлись.
      Услыхав о приезде Хамдама, во двор сбежались джигиты. Опять поднялась суета. Хамдам приказал зарезать молодого барашка к обеду. После обеда врач сделал Хамдаму первое вливание.
      Устав от поездки, от шумного и беспокойного дня, Хамдам захотел отдохнуть. Он ушел к себе на мужскую половину и прилег на софу.
      Закатывалось солнце, сверкая в бутылочных осколках, вмазанных в глиняный гребень стены. Осколки эти служили защитой от воров и любопытных.
      Жены сидели в саду. Хамдам думал о них и радовался семейной жизни. Он улыбался, вспоминая ум Биби и привлекательность Садихон. Конечно, Биби упряма, и все-таки она оказалась права. Доктор одобрил ее поведение. Теперь все пойдет на лад. Не дай бог ум женщине, но еще хуже, если она без ума. Он счастлив, жены его не строптивы. Он не знает тех страшных скандалов, какие бывают у всех многоженцев. Что может сделать мужчина, когда в его доме начинают ругаться между собой женщины? Умереть.
      "За последнее время, правда, очень изменилась Сади, - думал Хамдам. Вот и сейчас она ржет в саду, будто кобылица, а при разговоре смотрит в сторону. Она стала закрываться от всех. Даже у себя, в махаля**, на дворе, она носит чачван, и мне, мужу, приходится смеяться над этим. Конечно, это лучше, чем распутство, но всему есть своя мера. В таком затворничестве тоже нет добра".
      Хамдам приказал приготовить ему постель и надел на себя теплый киргизский халат.
      Приятно было размышлять в сумерках, в одиночестве. Этим, пожалуй, хороша болезнь. Никто тебя не беспокоит, никто не раздражает. Есть время подумать обо всем. Может быть, в этих мгновениях и заключается настоящая жизнь?
      Окна стояли раскрытыми. Час тому назад прошел сильный дождь, в комнате пахло садом и цветами.
      Сад еще не успел погореть от солнца.
      На середине потолка висела клетка с перепелом. Хамдам не зажигал огня в комнате, и перепел заснул.
      Из сада потянуло уютной горечью дыма. На дворе, возле очага, Биби варила суп, помешивая палочкой в котле. Около нее сидела Сади и весело напевала о бабочке, которая кружится возле горящей свечки.
      Потом пришел Насыров и предложил Хамдаму поужинать. Хамдам отказался, Насыров вернулся к очагу, о чем-то начал спорить с Биби, и женщины засмеялись. В саду защелкал молодой соловей. Он выводил только два или три колена, вдруг спотыкался и обрывал свою песню, будто смущаясь. В молчании проходило несколько минут. Соловей собирался, испытывал голос, потом храбро раскатывался трелью и, перебивая ее, снова умолкал. Нельзя было без улыбки слушать этого неопытного певца. Большая лохматая собака, жавшаяся к огню, всякий раз подымала голову, когда соловей начинал что-то выщелкивать.
      Абдулла нарушил эту мирную и прекрасную минуту. Сальный, грязный, разъяренный, он ворвался к Хамдаму. Задыхаясь, размахивая огромными кулаками, он громко обвинял Юсупа.
      - Сегодня, - рассказывал он, захлебываясь от негодования, - мы решили собрать контрибуцию для Доктора. Правда, он слишком прожорлив и требует невероятно много. Я, конечно, ничего не пожалею ради твоего здоровья. Ну, и для нас тоже понадобились бараны. Я пошел по домам с джигитами. Об этом узнал Юсуп и устроил собрание. Сейчас на базарной площади пылают костры, и люди кричат друг другу в лицо самые обидные слова. Юсуп бранит джигитов, называя их бандитами. Юсуп чуть не пристрелил Сапара и отнял у него всю муку и весь скот и возвращает все это владельцам, а владельцы вопят, что, несмотря на приказ Юсупа, им вернули не все. И сейчас те джигиты, которые на стороне Юсупа, обыскивают джигитов Сапара. Кишлак, понятно, за Юсупа, потому что этим жадинам жаль своих баранов. Ну, ведь не так легко разобрать сейчас, у кого что взято. Я счета не вел. А табиб** твой испугался, побежал. Очевидно, он хочет удрать в Коканд.
      - Насыров! - крикнул Хамдам, перебивая вопли Абдуллы.
      Киргиз стоял у порога, спокойный, как всегда. Только шрам побелел на его порубленной губе.
      - Я не хотел тебя беспокоить, отец, - сказал он. - Сейчас все кончится. Спи спокойно! А табиба мы догоним.
      - Ослы! - сказал Хамдам. - Джигитам прикажи расходиться! С кишлаком я сам буду говорить завтра. И пусть все спят сегодня! И больше пусть никто не смеет будить меня!
      Насыров поклонился и, пятясь, вышел из комнаты.
      Абдулла заныл:
      - Отец! Неужели все отдать? Я так старался...
      - Убирайся! Из-за тебя шум. Ты надоел мне, жадный вор! - тихо сказал ему Хамдам, и Абдулла услыхал ненависть в его голосе.
      Когда Хамдам остался один, он подошел к окну. В саду очаг уже погас, светили звезды, и соловей в деревьях все еще пробовал щелкать.
      Хамдам вздохнул.
      - Боже... боже... - промолвил он, - как трудно жить!
      Он закрыл окно.
      Хамдам растер себе грудь и снова лег в постель, но сна как не бывало. Он ворочался, вздыхал и думал о женщинах.
      Теплый пар окутал сад. Хамдам решил подышать свежим воздухом. Когда он проходил по галерейке, он услыхал на женской половине тихий смех. "Значит, женщины еще не спят?" - подумал он. Смеялась Сади. Босой, в одном белье, он остановился около ичкари и приник ухом к двери. Женщины беседовали в темноте.
      - А как же это будет? Вы уедете к русским? - услыхал Хамдам шепот. Это спрашивала Рази-Биби.
      - Не знаю, - отвечала Садихон. - Это его дело. Я же еще не говорила с ним. Что он скажет.
      - Ты глупая, - сказала Биби. - Ты не знаешь Хамдама. Он найдет тебя и зарежет.
      - Лучше смерть! Я рада, что он болен и не прикасается ко мне.
      - Ты подожди! Неужели ты думаешь, что наша жизнь не изменится? Русские женщины живут иначе. Мы тоже будем жить иначе: надо перетерпеть.
      - Довольно! Я не могу больше.
      - Ты очень своенравная, Сади. Тебя избаловали в детстве. Надо уметь дожидаться.
      - Не вечно же Хамдам будет болен!
      - Я придумаю что-нибудь.
      - Нет, Рази, ничего придумать нельзя. Что бы ни случилось, на свободе лучше.
      - А если Юсуп не захочет тебя? Откуда ты знаешь, что он согласится?
      - Тогда я убегу одна. Все равно хуже не будет.
      Хамдам услыхал шорох. Очевидно, одна из жен подошла к окну, стукнула задвижкой. Хамдам попятился назад, прижимаясь всем телом к шершавой глиняной стене. Он скрылся, он подавил в себе крик. В темной комнате он искал оружие, чтобы убить Сади. Он шарил по столу, по стенам, в постели. Под руку ему попался револьвер. Он отбросил его. "Нет... Рано..." подумал Хамдам.
      Хамдам разорвал на себе рубаху. Он был мокрый от пота, у него оцепенели руки, и он шептал самому себе, еле сдерживая дрожь:
      - Так вот какая у меня жена! Ну, подожди!
      Он разбудил Насырова, спавшего возле него на полу, приказал ему всю ночь караулить во дворе.
      Насыров хотел спросить Хамдама, чем он обеспокоен, но не осмелился. Любопытство и страх разъедали его. Но он не мог ничего придумать, ничем не мог объяснить состояние своего хозяина. "Дурной сон", - решил он. Верный джигит Хамдама расхаживал по двору до тех пор, пока не появилось солнце.
      Куры, одна за другой выскочили из сарая и принялись бродить по двору. В конюшне проснулись спавшие там возле лошадей джигиты. Вышел Алимат с ведром и отправился за водой к колодцу. В воротах показался Юсуп.
      22
      - Насыров, - сказал Юсуп, - передай начальнику: я хочу с ним говорить!
      - Он спит.
      - Поди, ждать мне некогда!
      - А что такое? Почему такая спешка?
      - Я тебе сказал: поди! А почему - этого тебе не надо знать.
      Насыров смутился, и маленькие желваки, будто шарики ртути, забегали у него под скулами. Ничего не ответив Юсупу, он ушел в дом.
      Садихон, услыхав голос Юсупа, выбежала на галерею. Юсуп так посмотрел на Сади, что у нее упало сердце. "Что-то случилось!" - решила она.
      Вошел Насыров, покосился на них обоих и пробурчал Юсупу:
      - Иди!
      Единственный из всех джигитов он разговаривал с ним как будто нехотя, полупрезрительно.
      Хамдам еще лежал в постели и усмехнулся, увидев Юсупа.
      - Присядь! - сказал он.
      В комнате был только один стул. Юсуп взял его и сел возле софы.
      Юсуп вынул из кожаного планшета бумагу и предъявил ее Хамдаму. Реввоенсовет фронта немедленно вызывал полк в Коканд. Причины не указывались.
      Хамдам повертел приказ в своих толстых, влажных, морщинистых руках, потер себе переносицу и спросил Юсупа:
      - В чем дело? Не знаешь?
      - Нет, не знаю.
      Юсуп скрыл от Хамдама самое главное. Он все знал. Вчера вместе с официальной бумагой он получил через ординарца частное письмо Блинова. Блинов секретно сообщал ему, что изменил курбаши Парпи, начальник Красного партизанского полка, что в Андижане так же подозрительно ведет себя Ахунджан и тайно подговаривает к восстанию своих аскеров. Блинов сообщал Юсупу об этом на всякий случай, и Юсуп догадался, что комиссар побаивался, как бы в Беш-Арыке не повторилась такая же история.
      Этого же самого побаивался и Юсуп. Вчерашний скандал на площади из-за баранов мог вырасти в бунт. Джигиты второй и третьей сотен, решившие пограбить, были возбуждены и недовольны. Ведь у них отняли добычу! И если сейчас Хамдам захочет воспользоваться возбуждением джигитов, то момент для этого наиболее подходящий.
      Юсуп догадывался, что полк вызывают в Коканд неспроста. Очевидно, его хотят направить в Ташкент для переформирования, чистки, для проведения лагерных занятий. Слухи об этом уже ходили неделю тому назад. Ясно, что Хамдам может воспротивиться этому. Он сразу почувствует, что его хотят лишить особого положения, самостоятельности, привилегий. На всякий случай к дому Хамдама Юсуп подвел свою сотню. Она сейчас стояла за стенами двора на улице.
      Опасения Юсупа оправдались. Хамдам понял вызов правильно; он повертел бумажку и, бросив ее на стол, небрежно сказал:
      - Я не поеду.
      - Командующий вызывает. Как ты можешь не ехать?
      - Я болен.
      - Тогда полк уйдет без тебя, - твердо заявил Юсуп.
      - Без меня? - Хамдам рассмеялся. - С тобой, что ли? Без меня не уйдет мой полк.
      Юсуп вскочил и отбросил в сторону стул.
      - Хамдам, не делай глупостей! - сказал он.
      - Я болен. Я болен, - упрямился Хамдам.
      - Когда нас зовут, мы должны идти! - сказал Юсуп. - Красная Армия это армия.
      - Ты... учишь... меня?!. - медленно, отделяя слово от слова, сказал Хамдам и встал с постели. Ему хотелось обрушиться на Юсупа, заткнуть ему глотку упреками и оскорблениями. Он даже замахнулся на Юсупа, желая его ударить, но не осмелился, отвел руку назад, за спину. Напряженный, острый взгляд юноши, его уверенный голос вдруг смутили его. У Хамдама задрожала нижняя губа.
      - Успокойся, Хамдам! - сказал Юсуп. - Ты старше меня, и я не учу тебя. Будем говорить о деле!
      - Я не могу оставить Беш-Арык, - сказал Хамдам и прибавил тем же тупым и равнодушным голосом: - И весь полк не захочет ехать в другой город.
      - Полк? - Юсуп снова сел, постучал кончиком шашки. - Полк зависит от тебя. Ты сам не хочешь.
      Хамдам поджал губы и исподлобья взглянул на Юсупа:
      - Я этого не сказал.
      - Тогда почему ты отказываешься? В приказе нам предлагают выступить.
      - Приказ... Приказ... Я не глухой! Что ты мне твердишь? - не сдерживаясь, закричал Хамдам. - Не верю я русским приказам.
      - Кто им не верит, уходит в басмачи, - тихо сказал Юсуп.
      Услыхав это, Хамдам побелел от гнева. "Вот вырастил змею! - подумал он. - Теперь этот сопляк командует мной и говорит так, будто начальник он. Вот эти русские порядки!"
      Но в то же время он отчетливо понимал, что Юсуп прав. Он проклинал себя за то, что отошел от дел. Теперь джигиты больше, чем надо, привыкли к Юсупу. "Да, он прижал меня к стенке. Отказ - это бунт. Так поступать нельзя. Это будет неосторожно, - решил Хамдам. - Надо постараться найти какой-нибудь предлог".
      - Съезди в Коканд, разузнай все-таки, что такое там случилось! сказал он на ходу Юсупу.
      Юсуп ничего не ответил.
      Распахнув окно, Хамдам вместе с пением Птиц услыхал за стеной храп лошадей, голоса, команду, звон оружия.
      - Это что? - удивленно спросил Хамдам.
      - Моя сотня, - ответил Юсуп, как бы не придавая никакого значения шуму.
      - А зачем она тут?
      - Я решил поехать один, если ты не поедешь, - соврал Юсуп.
      - Один? - пробормотал Хамдам.
      "Не тебе обманывать меня, - подумал он. - Что-то случилось. Что-то тревожное. Этот мальчишка испугался. И он действительно может арестовать меня. А что сделают Сапар и Насыров? Пока они собираются, меня уже увезут".
      Все эти мысли были настолько серьезны, что Хамдам забыл обо всем случившемся ночью. Он понял, что пришла серьезная минута. "Сейчас нельзя ошибиться. А вдруг Блинов узнал о моей связи с бухарцем?"
      - Ну, говори, что случилось? - настойчиво и решительно сказал Хамдам.
      Юсуп взглянул на посеревшее и влажное лицо Хамдама. "Да, вот теперь следует сказать", - подумал он.
      - Парпи изменил, и в Андижане что-то нехорошее замыслил Ахунджан. Курбаши, награжденный Красным орденом! Смотри, что делается! Он отказывался на партийном совете уехать из Андижана.
      - Еще бы! Он живет, как наиб, в своем Андижане, - пробормотал Хамдам. - Что же, его арестовали?
      - Нет. Он еще не отказался решительно, но настаивает на своем. Сейчас туда поехал командующий. Положение выясняют.
      - Значит, он не хочет ехать в Ташкент? - спросил Хамдам.
      - Не хочет.
      - И не поедет.
      - Почему?
      - Вот увидишь, увидишь! - быстро проговорил Хамдам. - Тигр заворчал жди прыжка. Что ж ты мне раньше обо всем этом не рассказывал? Боялся, наверно, что и я поступлю, как Ахунджан? Так?
      Юсуп ничего не ответил.
      - И это все? - спросил Хамдам.
      - Все, - сказал Юсуп.
      Хамдам готов был расхохотаться. Он ждал более страшного, он боялся за себя. А это известие только порадовало его. "Вот что значат ум и терпение, - подумал он. - Враги мои впадают в ничтожество и гибнут. А я остаюсь! Как милостива ко мне судьба! Парпи полез в могилу. Ахунджан торопится за ним..."
      - Послушай, - прервал его мысли Юсуп, - ты должен узнать правду об Ахунджане!
      Говоря это, он все еще не надеялся на Хамдама. От него не укрылось, что Хамдам повеселел, но это можно было заметить только по особому блеску глаз. Во всем остальном Хамдам себя сдерживал и даже казался угрюмым.
      - Хоп, хоп! - ответил он Юсупу. - Собирай полк! Едем в Коканд! Там увидим.
      Юсуп оставил комнату. "Что происходит с Хамдамом? - подумал он. Неужели пришла беда?" Юсуп приготовился ко всему.
      Проходя по галерейке, он заметил Садихон. Она все еще стояла там, точно ожидая его. Она была бледна и держалась за столбик навеса. Босой Насыров, в штанах и в рубахе, стоял рядом с ней.
      Юсуп подошел к воротам. Выстроившись вдоль улицы, его ожидала сотня. Впереди нее, в красноармейской фуражке, сидел на гнедом жеребце старик Артыкматов, держа клинок на плече. У всей сотни были обнажены клинки.
      - Джигиты! - крикнул Юсуп. - Хамдам едет.
      Артыкматов поднял вверх шашку и вложил ее в ножны, за ним вся сотня сверкнула клинками.
      Юсуп повел ее на площадь.
      23
      Через полчаса полк стоял уже колонной, все три сотни, при оружии и с обозом.
      Хамдам выехал на своем текинце. Шерсть коня ореховой масти блестела под солнцем. Хамдам сидел в седле согнувшись, точно на спину ему положили куль. Юсуп подскакал к нему и сообщил, что полк готов к отправке и телеграмма об этом уже послана Реввоенсовету.
      Хамдам ничего не ответил, передернул плечами и отъехал от Юсупа к строю. Он остановился на середине площади и, прищурясь, долго и мрачно смотрел на джигитов. Юсуп встревожился. Неужели Хамдам хочет говорить? О чем? Ничего нельзя было прочитать в этих загадочных черных глазах. Что Хамдам скажет сейчас? Может быть, через секунду затрещат выстрелы второй и третьей сотен?