Две тучи новые грозу свою несут
      И снова нашу Русь на битву роковую,
      На битву страшную помериться зовут!
      Но не забыли мы своей недавней славы!
      Еще не прожил сил великий наш народ;
      И так же грозный он, и так же величавый,
      Как буря зашумит и двинется вперед.
      Вперед за христиан, позорно умерщвленных!
      Вперед за нашу честь и за права отцов,
      За славу мест святых, несчастьем оскорбленных,
      За веру русскую - наследие веков!
      Пришла теперь пора для нашего народа
      Решить своим мечом современный вопрос:
      Свята ли христиан поруганных свобода
      И крепок ли досель наш северный колосс?..
      Понятно Англии кичливое волненье:
      Народный русский дух не много ей знаком;
      Она не видела Полтавского сраженья,
      И чужды ей наш снег и Бородинский гром.
      И может быть, она узнает слишком поздно
      Своей политики запятнанную честь,
      И начатой войны расчет неосторожный,
      И нашу правую воинственную месть.
      Но этот ли Париж, уж дважды пощаженный
      Благословенного державною рукой,
      Опять подъемлет меч, бесчестно обнаженный,
      Заране хвастаясь бесславною борьбой!
      Вы ль это, жаркие поклонники свободы,
      Об общем равенстве твердившие всегда,
      На брань позорную сзываете народы
      И защищаете насилье без стыда!
      Вы ль, представители слепые просвещенья,
      Сыны Британии и Франция сыны,
      Забыли вы свое народное значенье
      И стали с гордостью под знаменем Луны!..
      С каким презрением потомок оскорбленный,
      Краснея, ваш позор в историю внесет
      И, гневом праведным невольно увлеченный,
      Постыдный ваш союз, быть может, проклянет!
      Но славу Севера, наследие столетий,
      Но честь своей страны Россия сохранит!
      Восстанет стар и млад, и женщины и дети,
      И благородный гнев в сердцах их закипит!
      И далеко наш клич призывный пронесется,
      И пробудит он всех униженных славян,
      И грозно племя их в один народ сольется
      И страшной карою падет на мусульман!
      И вновь увидит мир, как мы в борьбе кровавой
      Напомним скопищам забывшихся врагов
      Свой богатырский меч, запечатленный славой,
      И силу русскую, и доблести отцов!
      20 февраля 185,
      ССОРА
      "Не пора ль, Пантелей, постыдиться людей
      И опять за работу приняться!
      Промотал хомуты, промотал лошадей,
      Верно, по миру хочешь таскаться?
      Ведь и так от соседей мне нету житья,
      Показаться на улицу стыдно;
      Словно в трубы трубят: что, родная моя,
      Твоего Пантелея не видно?
      А ты думаешь: где же опричь ему быть,
      Чай, опять загулял с бурлаками...
      И сердечко в груди закипит, закипит,
      И, вздохнувши, зальешься слевами".
      "Не дурачь ты меня, - муж жене отвечал,
      Я не первый денек тебя знаю,
      Да по чьей же я милости пьяницей стал
      И теперь ни за что пропадаю?
      Не вино с бурлаками - я кровь свою пью,
      Ею горе мое заливаю,
      Да за чаркой тебя проклинаю, змею,
      И тебя и себя проклинаю!
      Ах ты, время мое, золотая пора,
      Не видать уж тебя, верно, боле!
      Как, бывало, с зарей на телегах с двора
      Едешь рожь убирать в свое поле:
      Сбруя вся на заказ, кони - любо взглянуть,
      Словно звери, из упряжи рвутся;
      Не успеешь, бывало, вожжой шевельнуть
      Уж голубчики вихрем несутся,
      Пашешь - песню поешь, косишь - устали нет;
      Придет праздник - помолишься богу,
      По деревне идешь - и почет, и привет:
      Старики уступают дорогу!
      А теперь... Одного я вот в толк не возьму:
      В закромах у нас чисто и пусто;
      Ину пору и нету соломы в дому,
      В кошеле и подавно не густо;
      На тебя ж поглядишь - что откуда идет:
      Что ни праздник - иная обновка;
      Оно, может, тебе и господь подает,
      Да не верится... что-то неловко!.."
      - "Не велишь ли ты мне в старых тряпках
      ходить?
      Покрасневши, жена отвечала.
      Кажись, было на что мне обновки купить,
      Я ведь целую зимушку пряла.
      Вот тебе-то, неряхе, великая честь!
      Вишь, он речи какие заводит:
      Самому же лаптишек не хочется сплесть,
      А зипун-то онучи не стоит".
      - "Поистерся немного, не всем щеголять;
      Бедняку что бог дал, то и ладно.
      А ты любишь гостей-то по платью встречать,
      Сосед ходит недаром нарядно".
      - "Ах, родные мои, - закричала жена,
      Уж и гостя приветить нет воли!
      Ну, хорош муженек1 хороши времена:
      Не води с людьми хлеба и соли!
      Да вот на-ка тебе! Не по-твоему быть!
      Я не больно тебя испугалась!
      Таки будет сосед ко мне в гости ходить,
      Чтоб сердечко твое надрывалось!"
      - "Коли так, ну и так! - муж жене отвечал.
      Мне тебя переучивать поздно;
      Уж и то я греха много на душу взял,
      А соседа попробовать можно...
      Перестанет кричать! Собери-ка поесть"
      Я и то другой день без обеда,
      Дай хоть хлеба ломоть да влей щей, коли есть3
      Молоко-то оставь для соседа".
      - "Да вот хлеба-то я не успела испечь!
      Жена, с лавки вскочивши, сказала.
      Коли хочешь поесть, почини прежде печь..."
      И на печку она указала.
      Муж ни слова на это жене не сказал;
      Взял зипун свой и шапку с постели,
      Постоял у окна, головой покачал
      И пошел куда очи глядели.
      Только он из ворот, сосед вот он - идет,
      Шляпа набок, халат нараспашку,
      От коневьих сапог чистым дегтем несет,
      И застегнута лентой рубашка.
      "Будьздоров, Пантелей! Что повесил, брат, нос?
      Аль запала в головушку дума?"
      - "Видишь, бойкий какой! А ты что мне
      за спрос?"
      Пантелей ему молвил угрюмо.
      "Что так больно сердит! знать, болит голова,
      Или просто некстати зазнался?.."
      Пантелей второпях засучал рукава,
      Исподлобья кругом озирался.
      "Эх, была не была! Ну, держися, дружок!"
      И мужик во всю мочь развернулся
      Да как хватит соседа с размаху в висок,
      И не охнул - бедняк протянулся.
      Ввечеру Пантелей уж сидел в кабаке
      И, слегка подгульнув с бурлаками,
      Крепко руку свою прислонивши к щеке,
      Песни пел, заливаясь слезами.
      25 февраля 185,
      ИЗМЕНА
      Ты взойди, взойди,
      Заря ясная,
      Из-за темных туч
      Взойди, выгляни;
      Подымись, туман,
      От сырой земли,
      Покажись ты мне,
      Путь-дороженька.
      Шел к подруге я
      Вчера вечером;
      Мужички в селе
      Спать ложилися.
      Вот взошел я к ней
      На широкий двор,
      Отворил избы
      Дверь знакомую.
      Глядь - огонь горит
      В чистой горенке,
      В углу стол накрыт
      Белой скатертью;
      У стола сидит
      Гость разряженный,
      Вплоть до плеч лежат
      Кудри черные.
      Подле, рядом с ним,
      Моя милая:
      Обвила его
      Рукой белою
      И, на грудь к нему
      Склонив голову,
      Речи тихие
      Шепчет ласково...
      Поднялись мои
      Дыбом волосы,
      Обдало меня
      Жаром-холодом.
      На столе лежал
      Белый хлеб и нож.
      Знать, кудрявый гость
      Зван был ужинать.
      Я схватил тот нож,
      К гостю бросился;
      Не успел он встать,
      Слова вымолвить
      Облило его
      Кровью алою;
      Словно снег, лицо
      Забелелося.
      А она, вскочив,
      Громко ахнула
      И, как лист вздрогнув,
      Пала замертво.
      Стало страшно мне
      В светлой горенке:
      Распахнул я дверь,
      На двор выбежал...
      Ну, подумал я,
      Добрый молодец,
      Ты простись теперь
      С отцом, с матерью!
      И пришел мне в ум
      Дальний, темный лес,
      Жизнь разгульная
      Под дорогою...
      Я сказал себе:
      Больше некуда!
      И, махнув рукой,
      В путь отправился...
      Ты взойди, взойди,
      Заря ясная,
      Покажи мне путь
      К лесу темному!
      10 марта 185,
      ЖЕНА ЯМЩИКА
      Жгуч мороз трескучий,
      На дворе темно;
      Серебристый иней
      Запушил окно.
      Тяжело и скучно,
      Тишина в избе;
      Только ветер воет
      Жалобно в трубе.
      И горит лучина,
      Издавая треск,
      На полати, стены
      Разливая блеск.
      Дремлет подле печки,
      Прислонясь к стене,
      Мальчуган курчавый
      В старом зипуне.
      Слабо освещает
      Бледный огонек
      Детскую головку
      И румянец щек.
      Тень его головки
      На стене лежит;
      На скамье, за прялкой,
      Мать его сидит.
      Ей недаром снился
      Страшяый сон вчера:
      Вся душа изныла
      С раннего утра.
      Пятая неделя
      Вот к концу идет,
      Муж что в воду канул
      Весточки не шлет.
      "Ну, господь помилуй,
      Если с мужиком
      Грех какой случился
      На пути глухом!..
      Дело мое бабье,
      Целый век больна,
      Что я буду делать
      Одиной-одна!
      Сын еще ребенок,
      Скоро ль подрастет?
      Бедный!., все гостинца
      От отца он ждет!.."
      И глядит на сына
      Горемыка-мать.
      "Ты бы лег, касатик,
      Перестань дремать!"
      - "А зачем же, мама,
      Ты сама не спишь,
      И вечор все пряла,
      И теперь сидишь?"
      - "Ох, мой ненаглядный,
      Прясть-то нет уж сил:
      Что-то так мне грустно,
      Божий свет немил!"
      - "Полно плакать, мама!"
      Мальчуган сказал
      И к плечу родимой
      Головой припал.
      "Я не стану плакать;
      Ляг, усни, дружок;
      Я тебе соломки
      Принесу снопок,
      Постелю постельку,
      А господь пошлет
      Твой отец гостинец
      Скоро привезет;
      Новые салазки
      Сделает опять,
      Будет в них сыночка
      По двору катать..."
      И дитя забылось.
      Ночь длинна, длинна...
      Мерно раздается
      Звук веретена.
      Дымная лучина
      Чуть в светце горит,
      Только вьюга как-то
      Жалобней шумит.
      Мнится, будто стонет
      Кто-то у крыльца,
      Словно провожают
      С плачем мертвеца...
      И на память пряхе
      Молодость пришла,
      Вот и мать-старушка,
      Мнится, ожила.
      Села на лежанку
      И на дочь глядит:
      "Сохнешь ты, родная,
      Сохнешь, - говорит,
      Где тебе, голубке,
      Замужем-то жить,
      Труд порой рабочей
      В поле выносить!
      И в кого родилась
      Ты с таким лицом?
      Старшие-то сестры
      Кровь ведь с молоком!
      И разгульны, правда,
      Нечего сказать,
      Да зато им - шутка
      Молотить и жать.
      А тебя за разум
      Хвалит вся семья,
      Да любить-то... любит
      Только мать твоя".
      Вот в сенях избушки
      Кто-то застучал.
      "Батюшка приехал!"
      Мальчуган сказал.
      И вскочил с постели,
      Щечки ярче роз.
      "Батюшка приехал,
      Калачей привез!.."
      - "Вишь, мороз как крепко
      Дверь-то прихватил!"
      Грубо гость знакомый
      Вдруг заговорил...
      И мужик плечистый
      Сильно дверь рванул,
      На пороге с шапки
      Иней отряхнул,
      Осенил три раза
      Грудь свою крестом,
      Почесал затылок
      И сказал потом:
      "Здравствуешь, соседка!
      Как живешь, мой свет?..
      Экая погодка,
      В поле следу нет!
      Ну, не с доброй вестью
      Я к тебе пришел:
      Я лошадок ваших
      Из Москвы привел".
      - "А мой муж?" - спросила
      Ямщика жена,
      И белее снега
      Сделалась она.
      "Да в Москву приехав,
      Вдруг он захворал,
      И господь бедняге
      По душу послал".
      Весть, как гром, упала...
      И, едва жива,
      Перевесть дыханья
      Не могла вдова.
      Опустив ручонки,
      Сын дрожал как лист...
      За стеной избушки
      Был и плач и свист...
      "Вишь, какая притча!
      Рассуждал мужик.
      Верно, я не впору
      Развязал язык.
      А ведь жалко бабу,
      Что и говорить!
      Скоро ей придется
      По миру ходить..."
      "Полно горевать-то,
      Он вдове сказал:
      Стало, неча делать,
      Бог, знать, наказал!
      Ну, прощай покуда.
      Мне домой пора;
      Лошади-то ваши
      Тут вот, у двора.
      Да!.. ведь эка память,
      Все стал забывать:
      Вот отец сынишке
      Крест велел отдать.
      Сам он через силу
      С шеи его снял,
      В грамотке мне отдал
      В руки и сказал:
      "Вот благословенье
      Сыну моему;
      Пусть не забывает
      Мать, скажи ему".
      А тебя-то, видно,
      Крепко он любил:
      По смерть твое имя,
      Бедный, он твердил".
      15 марта - апрель 185,
      УТРО НА БЕРЕГУ ОЗЕРА
      Ясно утро. Тихо веет
      Теплый ветерок;
      Луг, как бархат, зеленеет,
      В зареве восток.
      Окаймленное кустами
      Молодых ракит,
      Разноцветными огнями
      Озеро блестит.
      Тишине и солнцу радо,
      По равнине вод
      Лебедей ручное стадо
      Медленно плывет;
      Вот один взмахнул лениво
      Крыльями - и вдруг
      Влага брызнула игриво
      Жемчугом вокруг.
      Привязав к ракитам лодку,
      Мужички вдвоем,
      Близ осоки, втихомолку,
      Тянут сеть с трудом.
      По траве, в рубашках белых,
      Скачут босиком
      Два мальчишки загорелых
      На прутах верхом.
      Крупный пот с них градом льется,
      И лицо горит;
      Звучно смех их раздается,
      Голосок звенит.
      "Ну, катай наперегонки!"
      А на шалунов
      С тайной завистью девчонка
      Смотрит из кустов.
      "Тянут, тянут! - закричали
      Ребятишки вдруг.
      Вдоволь, чай, теперь поймали
      И линей и щук".
      Вот на береге отлогом
      Показалась сеть.
      "Ну, вытряхивай-ка, с богом
      Нечего глядеть!"
      Так сказал старик высокий,
      Весь как лунь седой,
      С грудью выпукло-широкой,
      С длинной бородой.
      Сеть намокшую подняли
      Дружно рыбаки;
      На песке затрепетали
      Окуни, линьки.
      Дети весело шумели:
      "Будет на денек!"
      И на корточки присели
      Рыбу класть в мешок.
      "Ты, подкидыш, к нам откуда?
      Не зови - придет...
      Убирайся-ка отсюда!
      Не пойдешь - так вот!.."
      И подкидыша мальчишка
      Оттолкнул рукой.
      "Ну, за что ее ты, Мишка?"
      Упрекнул другой.
      "Экий малый уродился,
      Говорил старик,
      Всё б дрался он да бранился,
      Экий озорник!"
      - "Ты бы внука-то маленько
      За вихор подрал:
      Он взял волю-то раненько!"
      Свату сват сказал.
      "Эх!., девчонка надоела...
      Сам я, знаешь, голь,
      Тут подкидыша, без дела,
      Одевать изволь.
      Хлеб, смотри, вот вздорожает,
      Ты чужих корми;
      А ведь мать небось гуляет,
      Прах ее возьми!"
      - "Потерпи, - чай, не забудет
      За добро господь!
      Ведь она работать будет,
      Бог даст, подрастет".
      - "Так-то так... вестимо, надо
      К делу приучить;
      Да теперь берет досада
      Без толку кормить.
      И девчонка-то больная,
      Сохнет, как трава,
      Да всё плачет... дрянь такая!
      А на грех жива!"
      Мужички потолковали
      И в село пошли;
      Вслед мальчишки побежали,
      Рыбу понесли;
      А девчонка провожала
      Грустным взглядом их,
      И слеза у ней дрожала
      В глазках голубых.
      17 марта, первая половина сентября 185,
      УПРЯМЫЙ ОТЕЦ
      "Ты хоть плачь, хоть не плачь - быть
      по-моему!
      Я сказал тебе: не послушаю!
      Молода еще, рано умничать!
      "Мой жених-де вот и буян и мот,
      Он в могилу свел жену первую..."
      Ты скажи прямей: мне, мол, батюшка,
      Полюбился сын Кузьмы-мельника.
      Так сули ты мне горы золота
      Не владеть тобой сыну знахаря.
      Он добро скопил, - пусть им хвалится,
      Наживи же он имя честное!
      Я с сумой пойду, умру с голода,
      Не отдам себя на посмешище,
      Не хочу я быть родней знахаря!
      Колдунов у нас в роду не было.
      А ты этим-то мне, бесстыдница,
      За мою хлеб-соль платить вздумала,
      Женихов своих пересуживать!
      Да ты внаешь ли власть отцовскую?
      С пастухом, велю, под венец пойдешь!
      Не учи, скажу: так мне хочется!"
      Захватило дух в груди дочери.
      Полотна белей лицо сделалось,
      И, дрожа как лист, с мольбой горькою
      К старику она в ноги бросилась:
      "Пожалей меня, милый батюшка!
      Не сведи меня во гроб заживо!
      Аль в избе твоей я уж лишняя,
      У тебя в дому не работница?..
      Ты, кормилец мой, сам говаривал!
      Что не выдашь дочь за немилого.
      Не губи же ты мою молодость;
      Лучше в девках я буду стариться,
      День и ночь сидеть за работою!
      Откажи, родной, свахе засланной".
      - "Хороша твоя речь, разумница;
      Только где ты ей научилася?
      Понимаю я, что ты думаешь:
      Мой отец, мол, стар, - ему белый гроб.
      Красной девице своя волюшка...
      Али, может быть, тебе не любо,
      Что отец в почет по селу пойдет,
      Что богатый зять тестю бедному
      При нужде порой будет помочью?
      Так ступай же ты с моего двора,
      Чтоб ноги твоей в доме не было!"
      - "Не гони меня, сжалься, батюшквз
      Ради горьких слез моей матушки!
      Ведь она тебя богом, при смерти,
      Умоляла быть мне защитою...
      Не гони, родной: я ведь кровь твоя!"
      - "Знаю я твои бабьи присказки!
      Что, по мертвому, что ль, расплакалась?
      Да хоть встань твоя мать-покойнш,
      Я и ей скажу: "Быть по-моему!"
      Прокляну, коли не послушаешь!.."
      Протекло семь дней: дело сладилось.
      Отец празднует свадьбу дочери.
      За столом шумят гости званые;
      Под хмельком старик пляшет с радости.
      Зятем, дочерью выхваляется.
      Зять сидит в углу, гладит бороду,
      На плечах его кафтан новенький,
      Сапоги с гвоздьми, с медной прошвою *,
      Подпоясан он красным поясом.
      Молодая с ним сидит об руку;
      Сарафан на ней с рядом пуговок,
      Кичка с бисерным подзатыльником,
      Но лицо белей снега чистого:
      Верно, много слез красной девицей
      До венца в семь дней было пролито.
      Вот окончился деревенский пир.
      Проводил старик с двора детище.
      Только пыль пошла вдоль по улице,
      Когда зять, надев шляпу на ухо,
      Во весь дух пустил тройку дружную,
      И без умолку под дугой большой
      Залилися два колокольчика.
      Замолчало все в селе к полночи,
      Не спалось только сыну мельника;
      Он сидел и пел на завалине:
      То души тоска в песне слышалась,
      То разгул, будто воля гордая
      На борьбу звала судьбу горькую.
      Стал один старик жить хозяином,
      Молодую взял в дом работницу...
      Выпал первый снег. Зиму-матушку
      Деревенский люд встретил весело;
      Мужички в извоз отправляются,
      На гумнах везде молотьба идет,
      А старик почти с утра до ночи
      В кабаке сидит пригорюнившись.
      "Что, старинушка, чай, богатый зять
      Хорошо живет с твоей дочерью?.."
      Под хмельком ему иной вымолвит;
      Вмиг сожмет Пахом брови с проседью
      И, потупив взор, скажет нехотя:
      "У себя в дому за женой смотри,
      А в чужую клеть не заглядывай!"
      "За женой-то мне глядеть нечего;
      Лучше ты своим зятем радуйся:
      Вон теперь в грязи он на улице".
      Минул свадьбе год. Настал праздничек,
      Разбудил село колокольный звон.
      Мужички идут в церковь весело;
      На крещеный люд смотрит солнышко.
      В церкви божией белый гроб стоит,
      По бокам его два подсвечника;
      В головах один, в зипуне худом,
      Сирота-Пахом думу думает
      И не сводит глаз с мертвой дочери...
      Вот окончилась служба долгая,
      Мужички снесли гроб на кладбище;
      Привяла земля дочь покорную.
      Обернулся аять к тестю бледному
      И сказал, заткнув руки за пояс;
      "Не пришлось пожить с твоей дочерью!
      И хлеб-соль была, кажись., вольная,
      А все как-то ей нездоровилось..."
      А старик стоял над могилою,
      Опустив в тоске на грудь голову...
      И когда на гроб аемля черная
      С шумом глыбами вдруг посыпалась
      Пробежал мороз по костям его
      И ручьем из глав слеаы брызнули...
      И не раз с тех пор в ночь бессонную
      Этот шум ему дома слышался.
      18 марта - апрель 185,
      1 В некоторых селах Воронежской губернии задники крестьянских сапог прошиваются для щегольства медною проволокою,
      ТРИ ВСТРЕЧИ
      Помню я вечер весенний,
      Розовый блеск облаков;
      Запах душистой сирени,
      Светлые стекла прудов.
      Яблонь расцветших вершины,
      Группы черемух и лип
      И, вдоль широкой равнины,
      Сада причудливый вид.
      Помню: близ липы склоненной,
      В платьице белом своем,
      Ты на скамейке зеленой
      Рядом сидела с отцом;
      Ярким пурпуровым блеском
      Солнца вас луч облевал,
      И на лице твоем детской
      Нежный румянец играл.
      Помню твой смех серебристый,
      Звонкий, живой голосок,
      Ямочки щек и душистый,
      Свежий do кудрям венок.
      Как в эту пору сияла
      Радость в очах у тебя!
      Что за миры создавала
      В будущем ты для себя!
      Дни и года миновали;
      Детство твое протекло.
      Вдруг ты узнала печали,
      Слезы и бедности зло.
      Из дому вас беспощадно
      Выгнал за долг ростовщик;
      С горя, в тоске безотрадной,
      Умер отец твой старик.
      Стала ты жить сиротою,
      Горечь забот узнавать,
      Молча, под кровлей чужою,
      Ночи одна работать.
      Так я расстался с тобою...
      Но через год, при реке
      Встретилась снова со мною
      Ты в небольшом городке.
      День уж к закату склонялся;
      Шумом разлившихся вод,
      Берег покрыв, любовался
      Праздный, беспечный народ.
      Помню: в роскошном наряде
      Рядом с мужчиной ты шла;
      Тайная злость в твоем взгляде
      Слишком заметна была.
      Помню: в толпе разнородной
      Ты замечала не раз
      Отзыв насмешки холодной,
      Звуки двусмысленных фраз.
      И на лице твоем грустном
      Вдруг выступала тогда,
      Горьким рожденная чувством,
      Яркая краска стыда.
      Было сознаться мне больно,
      Кто с тобой рядом идет,
      И я подумал невольно,
      Что впереди тебя ждет.
      21 марта 185,
      * * *
      Село замолчало; безлюдны дороги;
      Недвижно бор темный стоит;
      На светлые воды, на берег отлогий
      Задумчиво месяц глядит.
      Как яркие звезды, в тумане сверкают
      Вдоль луга огни косарей,
      И бледные тени их смутно мелькают
      Вокруг разведенных огней.
      И вторит отчетливо чуткое эхо
      Уснувших давно берегов
      Разгульные песни, и отзывы смеха,
      И говор веселых косцов.
      Вот песни умолкли; огни потухают;
      Пустынно и тихо вокруг;
      Лишь светлые звезды на небе сияют
      И смотрят на воды и луг.
      Как призраки, в зеркале вод отражаясь,
      Зеленые ивы стоят
      И, мерно от тихого ветра качаясь,
      Чуть слышно ветвями шумят.
      И в сумраке лунном, поднявшись высоко
      Над крепко уснувшим селом,
      Белеется церковь от изб недалеко,
      Село осеняя крестом.
      Спит люд деревенский, трудом утомленный,
      Лишь где-нибудь бедная мать
      Ребенка, при свете лучины зажженнойг
      Сквозь сон продолжает качать;
      Да с жесткой постели поднятый нуждок,
      Бездетный и слабый старик
      Плетет себе обувь дрожащей рукою
      Из свежих размоченных лык.
      27 марта 185, ,
      * * *
      Ах! признаюся, воля Ваша,
      Мне надоела эта "Чаша",
      И я б благую часть избрал,
      Когда б огню ее предал.
      Предмет, конечно, колоссальный,
      Религиозный и печальный.
      Но всех элегий грустный тон
      В наш век и жалок и смешон.
      Скажите, где здесь совершенство?
      К тому ж, что скажет духовенство?
      А здесь ведь очень важен глас
      Больших бород и длинных ряс.
      Не дай бог, если л<об> их ме<дный>
      Противоречье здесь найдет,
      Ведь этой "Чаши" автор бедный
      Ни за копейку пропадет.
      2 апреля 185,
      * * *
      Не широк мой двор
      Разгороженный,
      Холодна изба
      Нетопленная.
      Не пошла мне впрок
      Казна батюшки,
      В один год ее
      Прожил молодец.
      Довелось бы мне
      С моей удалью
      К кабаку идти
      Или по мируг
      Да богат сосед
      Живет под боком,
      У него казна
      Непочатая;
      Как поедет он
      В город с вечера,
      Намахнешь свою
      Шубу на плечи
      И идешь, поешь,
      Шапка на ухо,
      А соседка ждет,
      Песню слушает.
      Продавай, сосед,
      Муку в городе,
      Молодой жене
      Деньги надобны.
      16 апреля 185,
      С. В. ЧИСТЯКОВОЙ
      Да не смущается сердце ваше,
      веруйте в бога...
      Ев. Иоанна, гл. XIV, ст. 1.
      Тяжел ваш крест!.. Что было с вами
      В глуши безлюдной и степной.
      Когда у вас перед глазами,
      На рыхлом снеге, сын родной,
      Назад минуту жизни полный,
      Как цвет, подрезанный косой,
      Лежал недвижный и немой,
      Мгновенной смертью пораженный?
      Когда любимое дитя
      Вы к жизни воплем призывали
      И безответные уста
      Своим дыханьем согревали?..
      Тяжел ваш крест и ваша чаша
      Горька! Но жив господь всего:
      Да не смутится сердце ваше,
      Молитесь, веруйте в него!
      Слеза ль падет у вас - он знает
      Число всех капель дождевыхг
      И ваши слезы сосчитает,
      Оценит каждую из них.
      Он весь любовь, и жизнь, и сила,
      С ним благо всё, с ним свет во тьме!..
      И, наконец, скажите мне,
      Ужели так страшна могила?
      Что лучше: раньше умереть
      Или страдать и сокрушаться,
      Глядеть на зло, и зло терпеть,
      И веровать, и сомневаться?
      Утраты, нужды испытать,
      Прочесть весь свиток жизни горькой,
      Чтоб у дверей могилы только
      Их смысл таинственный понять?
      Блажен, кто к вечному покоюг
      Не испытав житейских волн,
      Причалил рано утлый челн,
      Хранимый высшею рукою!
      Кто знает? Может быть, в тот час,
      Когда в тиши, в тоске глубокой,
      Вы на молитве одинокой
      Стоите долго, - подле вас
      Ваш сын, теперь жилец небесный,
      Стоит, как ангел бестелесный,
      И слышит вас и, может быть
      За вас молитвы он творит;
      Иль в хоре ангелов летает,
      И - чуждый всех земных забот
      И славу бога созерцает,
      И гимны райские поет!
      К чему же плач? Настанет время,
      Когда в надзвездной стороне
      За все свое земное бремя
      Вознаградитесь вы вполне.
      Там, окруженный неба светом,
      Сын радость с вами разделнт(
      И, по разлуке в мире этом,
      Вас вечность с ним соединит.
      25 апреля 185,
      КУПЕЦ НА ПЧЕЛЬНИКЕ
      Меж ульев, к леску примыкая густому,.
      Под тению гибких берез и ракит,
      Недавно покрытая новой соломой,
      Изба одинокая в поле стоит.
      Вкруг ульев ветловый плетень. За избою
      На толстых столбах обветшалый навес;
      Правее ворота с одной вереею,
      А далее поле, дорога и лес;
      И как хорошо это поле! Вот гречка
      Меж рожью высокой и спелым овсом
      Белеется ярко, что млечная речка;
      Вот стелется просо зеленым ковром,
      Склонялся к почве густыми кистями;
      С ним рядом желтеет овес золотой,
      Красиво качая своими кудрями;
      А воздух струится прозрачной волной,
      И солнце так ярко, приветно сияет!
      Вон коршун лукавый над рожью плывет,
      Вдали колокольчик звенит, замирает,
      И мир насекомых немолчно поет.
      Близ пчельника, в поле, под тенью ракиты,
      С купцом и сватами пчелинец сидит,
      Широкая лысина шляпой покрыта,
      Глаза его мутны, лицо все горит;
      Лежат на щеках загорелых морщины,
      И проседь белеет в его волосах;
      Рубашка на нем из крученой холстины,
      А ноги в онучах и в новых лаптях.
      С ним рядом беседуют три его свата:
      До плеч из-под шапок их кудри висят,
      Все в синих рубахах, на шапках заплаты,
      Все пылью покрыты с лица и до пят.
      Пред ними, на белой разостланной тряпке,
      Ведро деревянное с квасом стоит,
      Желтеется мед в неокрашенной чашке 1
      И черного хлеба краюха лежит.
      Напротив пчелинца, в поддевке 2 суконной,
      В жилете и в плисовых черных штанах,
      Купец темно-русый на травке зеленой
      Сидит, подбоченясь, с бутылкой в руках.