Весь мер овяфввшца раскрыл.
      Кудряв и зелен лес дремучий,
      Листы зарей освещены,
      Огнем охваченные тучи
      В стекле реки отражены.
      Покрыт цветами скат кургана.
      Взойдя и став на вышине,
      Какой простор! Сквозь сеть тумана
      Село чуть видно в стороне.
      Звенит и льется птички голос,)
      Узнай, о чем она поет;
      Пойми, что шепчет спелый колос
      И что за речи ключ ведет?
      Вот царство жизни и свободы!
      Здесь всюду блеск! здесь вечный пир!
      Пойми живой язык природы
      И скажешь ты: прекрасен мир1
      Декабрь 1853
      ПЕСНЯ
      Зашумела, разгулялась
      В поле непогода;
      Принакрылась белым снегом
      Гладкая дорога.
      Белым снегом принакрылась,
      Не осталось следу,
      Поднялася пыль и вьюга,
      Не видать и свету.
      Да удалому детине
      Буря не забота:
      Он проложит путь-дорогу,.
      Лишь была б охота.
      Не страшна глухая полночь,
      Дальний путь и вьюга,
      Если молодца в свой терем
      Ждет краса-подруга.
      Уж как встретит она гостя
      Утренней зарею,
      Обоймет его стыдливо
      Белою рукоюt
      Опустивши ясны очи,
      Друга приголубит...
      Вспыхнет он - и холод ночи"
      И весь свет забудет.
      Декабрь 1853
      ВОЙНА ЗА ВЕРУ
      Как волны грозные, встают сыны Востока,
      Народный фанатизм муллами подожжен,
      Толпы мятежников под знамена пророка,
      С надеждой грабежа, сошлись со всех сторон.
      Языческих времен воскрес театр кровавый,
      Глумится над крестом безумство мусульман,
      И смотрят холодно великие державы
      На унижение и казни христиан.
      За слезы их и кровь нет голоса и мщенья!
      От бедных матерей отъятые сыны
      В рабы презренному еврею проданы,
      И в пламени горят несчастные селенья...
      Скажите нам, враги поклонников креста!
      Зачем оскорблены храм истинного бога
      И Древней Греции священные места,
      Когда жидовская спокойна синагога?
      Когда мятежников, бесчестия сынов,
      Орудие крамол, тревог и возмущенья,
      Не заклеймили вы печатию презренья,
      Но дали их толпам гостеприимный кров?
      Скажите нам, враги Руси миролюбивой,
      Ужель вы лучшего предлога не нашли,
      Чтобы извлечь свой меч в войне несправедливой
      И положить свой прах в полях чужой земли?
      Ужель чужих умов холодное коварство
      Вас в жалких палачей умело обратить
      И для бесславия жестокого тиранства
      Народные права заставило забыть?
      Ужели в летопись родной своей отчизны
      Не стыдно вам внести свой собственный позор,
      Потомков заслужить суровый приговор
      И современников живые укоризны?
      Иль духа русского досель вы не узнали?
      Иль неизвестно вам, как Севера сыны,
      За оскорбление родной своей страны,
      По слову царскому мильонами вставали?
      Вам хочется борьбы! Но страшен будет спор
      За древние права, за честь Руси державной;
      Мы вашей кровию скрепим наш договор
      Свободу христиан и веры православной!
      Мы вновь напомним вам героев Рымника,
      И ужас чесменский, и славный бой Кагулаа
      И грозной силою холодного штыка
      Смирим фанатиков надменного Стамбула!
      Вперед, святая Русь! Тебя зовет на брань
      Народа твоего поруганная вера!
      С тобой и за тебя молитвы христиан!
      С тобой и за тебя святая матерь-дева!
      Гридет пора, ее недолго ждать,
      Оценят твой порыв, поймут твой подвиг громкий,
      И будет свет тебе рукоплескать,
      И позавидуют тебе твои потомки.
      Декабрь 1853
      СТАРИК ДРУГОЖЕНЕЦ
      Удружил ты мне, сват, молодою женой!
      Стала жизнь мне и радость не в радость:
      День и ночь ни за что она спорит со мной
      И бранит мою бедную старость;
      Ни за что ни про что малых пасынков бьет
      Да заводит с соседями ссоры
      Кто что ест, кто что пьет и как дома живет,
      Хоть бежать, как начнет разговоры.
      И уж пусть бы сама человеком была!
      Не поверишь, весь дом разорила!
      И грозил ей, - да что!.. значит, волю взяла!
      Женский стыд, божий гнев позабыла!
      А любовь... уж куда тут! молчи про любовь!
      За себя мне беда небольшая,
      Погубил я детей, погубил свою кровь;
      Доконает их мачеха злая!
      Эх! не прежняя мочь, не былая пора,
      Молодецкая удаль и сила,
      Не ходить бы жене, не спросись, со двора,
      И воды бы она не взмутила...
      Спохватился теперь, да не сладишь с бедой,
      Лишь гляди на жену и казнися,
      Да молчи, как дурак, когда скажут порой!
      Поделом старику, - не женися!
      Декабрь 1853
      ЗИМНЯЯ НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ
      Весело сияет
      Месяц над селом;
      Белый снег сверкает
      Синим огоньком.
      Месяца лучами
      Божий храм облит;
      Крест под облаками,
      Как свеча, горит.
      Пусто, одиноко
      Сонное село;
      Вьюгами глубоко
      Избы занесло
      Тишина немая
      В улицах пустых,
      И не слышно лая
      Псов сторожевых.
      Помоляся богу,
      Спит крестьянский люд,
      Позабыв тревогу
      И тяжелый труд.
      Лишь в одной избушке
      Огонек горит:
      Бедная старушка
      Там больна лежит.
      Думает-гадает
      Про своих сирот:
      Кто их приласкает,
      Как она умрет.
      Горемыки-детки,
      Долго ли до бед!
      Оба малолетки,
      Разуму в них нет;
      Как начнут шататься
      По дворам чужим
      Мудрено ль связаться
      С человеком злым!..
      А уж тут дорога
      Не к добру лежит:
      Позабудут бога,
      Потеряют стыд.
      Господи, помилуй
      Горемык-сирот!
      Дай им разум-силу,
      Будь ты им в оплот!..
      И в лампадке медной
      Теплится огонь,
      Освещая бледно
      Лик святых икон,
      И черты старушки,
      Полные забот,
      И в углу избушки
      Дремлющих сирот.
      Вот петух бессонный
      Где-то закричал;
      Полночи спокойной
      Долгий час настал.
      И бог весть отколе
      Песенник лихой
      Вдруг промчался в поле
      С тройкой удалой,
      И в морозной дали
      Тихо потонул
      И напев печали,
      И тоски разгул.
      Декабрь 1853
      НАСЛЕДСТВО
      Не осталося
      Мне от батюшки
      Палат каменных,
      Слуг и золота;
      Он оставил мне
      Клад наследственный:
      Волю твердую,
      Удаль смелую.
      С ними молодцу
      Всюду весело!
      Без казны богат,
      Без почета горд.
      В горе, в черный день
      Соловьем доешь;
      При нужде, в беде
      Смотришь соколом;
      Нараспашку грудь
      Против недруга,
      Под грозой, в бою
      Улыбаешься.
      И мила душе
      Доля всякая,
      И весь белый свет
      Раем кажется!
      Декабрь 1853
      * * *
      Не вини одинокую долю,
      О судьбе по ночам не гадай,
      Сберегай свою девичью волю,
      Словно клад золотой, сберегай:
      Уж недолго тебе оставаться
      В красном тереме с няней родной,
      На леса из окпа любоваться,
      Расцветать ненаглядной зарей;
      Слушать песни подруг светлооких,
      И по бархату золотом шить,
      И беспечно в стенах одиноких
      Беззаботною пташкою жить.
      Отопрется твой терем дубовый,
      И простится с тобою отец,
      И, гордясь подвенечной обновой,
      Ты пойдешь с женихом под венец;
      Да не радость - желанную долю
      Ты найдешь на пороге чужом:
      Грубый муж твою юную волю
      Похоронит за крепким замком.
      И ты будешь сносить терпеливо,
      Когда злая старуха свекровь
      Отвечать станет бранью ревнивой
      На покорность твою и любовь;
      Будешь глупой бояться золовки,
      Пересуды соседей терпеть,
      За работой сидеть без умолку
      И от тайного горя худеть,
      Слушать хмельного мужа укоры,
      До рассвета его поджидать;
      И забудешь ты песню, уборы,
      Станешь злую судьбу проклинать;
      И, здоровье в груди полумертвой
      От бесплодной тоски погубя,
      Преждевременной жалкою жертвой
      В гроб дощатый положишь себя.
      И никто со слезой и молитвой
      На могилу к тебе не придет,
      И дорогу к могиле забытой
      Густым снегом метель занесет.
      Декабрь 1853
      * * *
      Наскучив роскошью блистательных забав,
      Забыв высокие стремленья
      И пресыщение до времени узнав,
      Стареет наше поколедье.
      Стал недоверчивей угрюмый человек;
      Святого чуждый назначенья,
      Оканчивает он однообразный век
      В глубокой мгле предубежденья.
      Ему не принесло прекрасного плода
      Порока и добра познанье,
      И на челе его осталось навсегда
      Бессильной гордости сознанье;
      Свое ничтожество не хочет он понять
      И юных сил не развивает,
      Забытой старине стыдится подражать
      И нового не создавает.
      Слабея медленно под бременем борьбы
      С действительности") суровой,
      Он смутно прожил всю слепую нить судьбы,
      Влачит сомнения оковы,
      И в жалких хлопотах, в заботах мелочных,
      В тревоге жизни ежедневной
      Он тратит попусту избыток чувств святых,
      Минуты мысли вдохновенной.
      Не зная, где найти страданию исход
      Или вопросам объясненье,
      Печальных перемен он равнодушно ждет,
      Не требуя успокоенья;
      Во всех явлениях всегда одно и то ж
      Предузнавает он, унылый,
      И сон хладеющей души его похож
      На мир безжизненной могилы.
      Декабрь 1853
      НУЖДА
      В худой час, не спросясь,
      Как полуночный вор,
      Нужда тихо вошла
      В старый дом к мужичку.
      Стал он думать с тех пор,
      Тосковать и бледнеть,
      Мало есть, дурно спать,
      День и ночь работать.
      Все, что долгим трудом
      Было собрано в дом,
      Злая гостья, нужда,
      Каи пожар, подняла.
      Стало пусто везде:
      В закромах, в сундуках,
      На забытом гумне,
      На широком дворе.
      Повалились плетни,
      Ветер всюду гулял,
      И под крышей худой
      Дом, как старец, стоял.
      За бесценок пошел
      Доморощенный скот,
      Чужой серп рано снял
      Недозрелую рожь.
      Обнищал мужичок,
      Сдал он пашню внаем
      И с молитвой святой
      Запер наглухо дом.
      И с одною сумой
      Да с суровой нуждой
      В путь-дорогу пошел
      Новой доли искать;
      Мыкать горе свое,
      В пояс кланяться всем,
      На людей работать,
      Силу-матушку класть...
      Много вытерпел он
      На чужой стороне;
      Много эла перенес
      И пролил горьких слез;
      И здоровье сгубил,
      И седины нажил,
      И под кровлей чужой
      Слег в постелю больной.
      И на жесткой доске
      Изнывая в тоске,
      Он напрасно друзей
      Слабым голосом звал.
      В час ночной он один,
      Как свеча, догорал
      И в слезах медный крест
      Горячо целовал.
      И в дощатом гробу,
      На дубовом столе
      Долго труп его ждал
      Похорон и молитв.
      И не плакал никто
      Над могилой его
      И, как стража, на ней
      Не поставил креста;
      Лишь сырая земля
      На широкой груди
      Приют вечный дала
      Жертве горькой нужды.
      1853 (?)
      МОЛЕНИЕ О ЧАШЕ
      И, прешед мало,* паде на лице
      своем, моляся и глаголя: отче мой,
      аще возможно есть, да мимо идет
      от мене чаша сия: обаче не яко же
      аз хощу, но яко же ты.
      Ев. Матф. гл. XXVI, ст. 39 - 47
      Гевал (ныне Емадед-дин) и Гаризим (ныне Шах-Гаден) близ
      Сихема, в колене Ефремовом, на север от Ерусалима в 52 верстах.
      Шесть колен Израилевых на первой произносили проклятия, а дру
      гие шесть на воторой - благословения, заповеданные Моисеем
      (Св(ященная) цер(ковная) география В. П. П(олякова), изд. вто
      рое, 1848).
      День ясный тихо догорает;
      Чист неба купол голубой;
      Весь запад в золоте сияет
      Над Иудейскою землей.
      Спокойно высясь над полями,
      Закатом солнца освещен,
      Стоит высокий Елеон
      С благоуханными садами.
      И, полный блеска, перед ним,
      Народа шумом оживленный,
      Лежит святой Ерусалим,
      Стеною твердой окруженный.
      Вдали Гевал и Гаризим *,
      К востоку воды Иордана
      С роскошной зеленью долин
      Рисуются в волнах тумана,
      И моря Мертвого краса
      Сквозь сон глядит на небеса 1.
      А там, на западе, далеко,
      Лазурных Средиземных воли
      Разлив могучий огражден
      Песчаным берегом широко...2
      Темнеет... всюду тишина...
      Вот ночи вспыхнули светила,
      И ярко полная луна
      Сад Гефсиманский озарила.
      В траве, под ветвями олив,
      Сыны божественного слова,
      Ерусалима шум забыв,
      Спят три апостола Христовы.
      Их сон спокоен и глубок;
      Но тяжело спал мир суровый:
      Веков наследственный порок
      Его замкнул в свои оковы,
      Проклятье праотца на нем
      Пятном бесславия лежало
      И с каждым веком новым злом
      Его, как язва, поражало...
      Но час свободы наступал
      И, чуждый общему позору,
      Посланник бога, в эту пору,
      Судьбу всемирную решал.
      За слово истины высокой
      Голгофский крест предвидел он.
      И, чувством скорби возмущен,
      Отцу молился одиноко:
      "Ты знаешь, отче, скорбь мою
      И видишь, как твой сын страдает,
      О, подкрепи меня, молю,
      Моя душа изнемогает!
      День казни близок: он придет,
      На жертву отданный народу,
      Твой сын безропотно умрет,
      Умрет за общую свободу...3
      Проклятьем черни поражен,
      Измученный и обнаженный,
      Перед толпой поникнет он
      Своей главой окровавленной.
      И те, которым со креста
      Пошлет он дар благословенья,
      С улыбкой гордого презренья
      Поднимут руки на Христа...
      О, да минует чаша эта,
      Мой отче, сына твоего1
      Мне горько видеть злобу света
      За искупление его!
      Но не моя да будет воля,
      Да будет так, как хочешь ты!
      Тобой назначенная доля
      Есть дело вечной правоты.
      И если твоему народу
      Позор мой благо принесет,
      Пускай за общую свободу
      Сын человеческий умрет!"
      Молитву кончав, скорби полный,
      К ученикам он подошел
      И, увидав их сон спокойный,
      Сказал им: "Встаньте, час пришел!
      Оставьте сон свой и молитесь,
      Чтоб в искушенье вам не впасть,
      Тогда вы в вере укрепитесь
      И с верой встретите напасть".
      Сказал - и тихо удалился
      Туда, где прежде плакал он,
      И, той же скорбью возмущен,
      На землю пал он и молился:
      "Ты, отче, в мир меня послал,
      Но сына мир твой не приемлет:
      Ему любовь я возвещал
      Моим глаголам он не внемлет;
      Я был врачом его больным,
      Я за врагов моих молился
      И надо мной Ерусалим,
      Как над обманщиком, глумился!
      Народу мир я завещал
      Народ судом мне угрожает,
      Я в мире мертвых воскрешал
      И мир мне крест приготовляет!..
      О, если можно, от меня
      Да мимо идет чаша эта!
      Ты бог любви, начало света,
      И все возможно для тебя!
      Но если кровь нужна святая,
      Чтоб землю с небом примирить,
      Твой вечный суд благословляя,
      На крест готов я восходить!"
      И взор в тоске невыразимой
      С небес на землю он низвел,
      И снова, скорбию томимый,
      К ученикам он подошел.
      Но их смежавшиеся очи
      Невольный сон отягощал;
      Великой тайны этой ночи
      Их бедный ум не постигал.
      И стал он молча, полный муки,
      Чело высокое склонил
      И на груди святые руки
      В изнеможении сложил.
      Что думал он в минуты эти,
      Как человек и божий сын,
      Подъявший грех тысячелетий,
      То знал отец его один.
      Но ни одна душа людская
      Не испытала никогда
      Той боли тягостной, какая
      В его груди была тогда,
      И люди, верно б, не поняли,
      Весь грешный мир наш не постиг
      Тех слез, которые сияли
      В очах спасителя в тот миг.
      И вот опять он удалился
      Под сень смоковниц и олив,
      И там, колени преклонив,
      Опять он плакал и молился:
      "О боже мой! Мне тяжело!
      Мой ум, колебляся, темнеет;
      Все человеческое зло
      На мне едином тяготеет.
      Позор людской, позор веков,
      Всё на себя я принимаю,
      Но сам под тяжестью оков,
      Как человек, изнемогаю...
      О, не оставь меня в борьбе
      С моею плотию земною,
      И все угодное тебе
      Тогда да будет надо мною!
      Молюсь: да снидет на меня
      Святая сила укрепленья!
      Да совершу с любовью я
      Великий подвиг примиренья!"
      И руки к небу он подъял,
      И весь в молитву превратился;
      Огонь лицо его сжигал,
      Кровавый пот по нем струился.
      И вдруг с безоблачных небес,
      Лучами света окруженный,
      Явился в сад уединенный
      Глашатай божиих чудес 1.
      Был чуден взор его прекрасный
      И безмятежно и светло
      Одушевленное чело,
      И лик сиял, как полдень ясный;
      И близ спасителя он стал
      И речью, свыше вдохновенной,
      Освободителя вселенной
      На славный подвиг укреплял;
      И сам подобный легкой тени,
      Но полный благодатных сил,
      Свои воздушные колени
      С молитвой пламенной склонил.
      Вокруг молчало все глубоко;
      Была на небе тишина,
      Лишь в царстве мрака одиноко
      Страдал бесплодно сатана.
      Он знал, что в мире колебался
      Его владычества кумир
      И что бесславно падший мир
      К свободе новой приближался.
      Виновник зла, он понимал,
      Кто был Мессия воплощенный 2,
      О чем отца он умолял,
      И, страшной мукой подавленный,
      Дух гордый молча изнывал,
      Бессильной злобой сокрушенный...
      Спокойно в выси голубой
      Светил блистали мириады,
      И полон сладостной прохлады
      Был чистый воздух. Над землей,
      Поднявшись тихо, небожитель
      Летел к надзвездным высотам,
      Меж тем всемирный искупитель
      Опять пришел к ученикам.
      И в это чудное мгновенье
      Как был он истинно велик,
      Каким огнем одушевленья
      Горел его прекрасный лик!
      Как ярко отражали очи
      Всю волю твердую его
      Как радостно светила ночи
      С высот глядели на него!
      Ученики, как прежде, спали,
      И вновь спаситель им сказал:
      "Вставайте, близок день печали
      И час предательства настал..."
      И звук мечей остроконечных
      Сад Гефсиманский пробудил,
      И отблеск факелов зловещих
      Лицо Иуды осветил.
      7 января 1854
      1 Вода Мертвого моря светла и прозрачна, но чрезвычайно горька, как в ваших солончаках. Самая большая длина его простирается на 91 версту, ширина на 25. (Там же.)
      2 Средиземное море находится на расстоянии 50 верст от Ерусалима. (Там же.)
      3. Посл. ап. Павла к римл(янам), гл. VIII, ст. 21; к гал<атам> га. V, ст. 1 и 13.
      1 Ев. Луки, гл. XXII, ст. ,3.
      8 Ев. Матфея, гл. VIII, ст. 29; Марка, гл. V, ст. 7; Луки, гл. IV, ст. 3,. - "Воскресное чтение", 1840, No ,5. Искушение Иисуса Христа от диавола.
      СЛАДОСТЬ МОЛИТВЫ
      Бывают минуты, - тоскою убитый,
      На ложе до утра без сна я сижу,
      И нет на устах моих теплой молитвы,
      И с грустью на образ святой я гляжу.
      Вокруг меня в комнате тихо, безмолвно...
      Лампада в углу одиноко горит,
      И кажется мне, что святая икона
      Мне в очи с укором и строго глядит.
      И дума за думой на ум мне приходит,
      И жар непонятный по жилам течет,
      И сердце отрады ни в чем не находит,
      И волос от тайного страха встает.
      И вспомню тогда я тревогу желаний,
      И жгучие слезы тяжелых утрат,
      Неверность надежды и горечь страданий,
      И скрытый под маской глубокий разврат,
      Всю бедность и суетность нашего века,
      Все мелочи жалких ничтожных забот,
      Все зло в этом мире, всю скорбь человека,
      И грозную вечность, и с жизнью расчет;
      И вспомню я крест на Голгофе позорной,
      Облитого кровью страдальца на нем,
      При шуме и кликах насмешки народной
      Поникшего тихо покорным челом...
      И страшно мне станет от этих видений,
      И с ложа невольно тогда я сойду,
      Склоню пред иконой святою колени
      И с жаркой молитвою ниц упаду.
      И мнится мне, слышу я шепот невнятный,
      И кто-то со мной в полумраке стоит;
      Быть может, незримо, в тот миг благодатный,
      Мой ангел-хранитель молитву творят.
      И в душу прольется мне светлая радость,
      И смело на образ тогда я взгляну,
      И, чувствуя в сердце какую-то сладость.
      На ложе я лягу и крепко засну.
      15 января 185,
      НОЧЛЕГ ИЗВОЗЧИКОВ
      Далёко, далёко раскинулось поле,
      Покрытое снегом, что белым ковром,
      И звезды зажглися, и месяц, что лебедь,
      Плывет одиноко над сонным селом.
      Бог знает откуда с каким-то товаром
      Обоз по дороге пробитой идет:
      То взъедет он тихо на длинную гору,
      То в темной лощине из глаз пропадет.
      И вот на дороге он вновь показался
      И на гору стал подыматься шажком;
      Вот слышно, как снег заскрипел под санями
      И кони заржали под самым селом.
      В овчинных тулупах, в коломенских шапках,
      С обозом, и с правой и с левой руки,
      В лаптях и онучах, в больших рукавицах,
      Кряхтя, пожимаясь, идут мужики.
      Избились их лапти от дальней дороги,
      Их жесткие лица мороз заклеймил,
      Высокие шапки, усы их, и брови,
      И бороды иней пушистый покрыл.
      Подходят они ко дворам постоялым;
      Навстречу к ним дворник спешит из ворот
      И шапку снимает, приветствуя словом:
      "Откудова, братцы, господь вас несет?"
      - "Да едем вот с рыбой в Москву из Ростова1,
      Передний извозчик ему отвечал,
      А что на дворе-то, не тесно ль нам будет?
      Теперь ты, я чаю, нас вовсе не ждал".
      - "Для доброго гостя найдется местечко,
      Приветливо дворник плечистый сказал
      И, рыжую бороду тихо погладив,
      Слегка ухмыляясь, опять продолжал:
      Ведь я не таков, как сосед-прощелыга,
      Готовый за грош свою душу продать;
      Я знаю, как надо с людьми обходиться,
      Кого как приветить и чем угощать.
      Рвес мой - овинный, изба - та же баня,
      Не как у соседа, - зубов не сберешь;
      И есть где прилечь, посидеть, обсушиться,
      А квас, то есть брага, и нехотя пьешь.
      Въезжайте-ка, братцы; нам стыдно считаться"
      Уж я по-приятельски вас угощу,
      И встречу, как водится, с хлебом и солью,
      И с хлебом и солью с двора отпущу".
      Послушались дворника добрые люди:
      На двор поместились, коней отпрягли,
      К саням привязали, и корму им дали,
      И в теплую избу чрез сени вошли.
      Сняв шапки, святым образам помолились,
      Обчистили иней пушистый с волос,
      Разделись, тулупы на нары поклали
      И речь завели про суровый мороз.
      Погрелись близ печки, и руки помыли,
      И, грудь осенивши широким крестом,
      Хозяйке хлеб-соль подавать приказали,
      И ужинать сели за длинным столом.
      И вот, в сарафане, покрытая кичкой,
      К гостям молодая хозяйка вошла,
      Сказала: "Здорово, родные, здорово!"
      И каждому порознь поклон отдала;
      По крашеной ложке им всем разложила,
      И соли в солонке и хлеб подала,
      И в чашке глубокой с надтреснутым краем
      Из кухни горячие щи принесла.
      И блюдо за блюдом пошла перемена...
      Извозчики молча и дружно едят,
      И пот начинает с них градом катиться,
      Глаза оживились, и лица горят.
      "Послушай, хозяюшка! - молвил извозчик,
      С трудом проглотивши свинины кусок.
      Нельзя ли найти нам кваску-то получше,
      Ведь этот слепому глаза продерет".
      - "И, что ты, родимый! квасок-ат что брага,
      Его и купцам доводилося пить".
      - "Спасибо, хозяйка! - сказал ей извозчик,
      Не скоро нам брагу твою позабыть".
      - "Ну, полноте спорить, вишь, с бабой связался!
      Промолвил другой, обтирая усы.
      Аль к теще приехал с женою на праздник?
      Что есть, то и ладно, а нет - не проси".
      - "Вестимо, Данилыч, - сказал ему третий.
      За хлебом и солью шуметь не рука;
      Ведь мы не бояре: что есть, тем и сыты...
      А ну-ка, хозяюшка, дай-ка гуська!"
      - "Эх, братцы! - рукою расправивши кудри,
      Товарищам молвил детина один.
      Раз ездил я летом в Макарьев на тройке,
      Нанял меня, знаешь, купеческий сын.
      Ну что за раздолье мне было в дороге!
      Признаться, уж попил тогда я винца!
      Как свистнешь, бывало, и тронешь лошадок,
      Захочешь потешить порой молодца,
      И птицей несется залетная тройка,
      Лишь пыль подымается черным столбом,
      Звенит колокольчик, и версты мелькают,
      На небе ни тучки, и поле кругом.
      В лицо ветерок подувает навстречу,
      И на сердце любо, и пышет лицо...
      Приехал в деревню: готова закуска,
      И дворника дочка подносит винцо.
      А вечером, знаешь, мой купчик удалый,
      Как этак порядком уже подгульнет,
      На улицу выйдет, вся грудь нараспашку,
      Вокруг себя парней толпу соберет,
      Оделит деньгами и весело крикнет:
      "А ну-ка, валяй: "Не белы-то снеги!.."
      И парни затянут, и сам он зальется,
      И тут уж его кошелек береги.
      Бывало, шепнешь ему: "Яков Петрович!
      Припрячь кошелек-то, - ведь спросит отец".
      - "Молчи, брат! за словом в карман не полезу!
      В товаре убыток - и делу конец".
      Так, сидя на лавках за хлебом и солью,
      Смеясь, мужички продолжают рассказ,
      И, стоя близ печки, качаясь в дремоте,
      Их слушает дворник, прищуривши глаз,
      И думает сам он с собою спросонок:
      "Однако, от этих барыш мне придет!
      Овса-то, вот видишь, по мерочке взяли,
      А есть - так один за троих уберет.
      Куда ж это, господи, всё уложилось!
      Баранина, щи, поросенок и гусь,
      Лапша, и свинина, и мед на заедки...
      Ну, я же по-своему с ними сочтусь".
      Вот кончился ужин. Извозчики встали...
      Хозяйка мочалкою вытерла стол,
      А дворник внес в избу охапку соломы,
      Взглянул исподлобья и молча ушел.
      Проведав лошадок, сводив их к колодцу,
      Извозчики снова все в избу вошли,
      Постлали постель, помолилися богу,
      Разделись, разулись и спать залегли.
      И всё замолчало... Лишь в кухне хозяйка,
      Поставив посуду на полку рядком,
      Из глиняной чашки, при свете огарка,
      Поила теленка густым молоком.
      Но вот наконец и она улеглася,
      Под голову старый зипун положив,
      И крепко на печке горячей заснула,
      Все хлопоты кухни своей позабыв.
      Всё тихо... все спят... и давно уже полночь.
      Раекинувши руки, храпят мужики,
      Лишь, хрюкая, в кухне больной поросенок
      В широкой лоханке сбирает куски...
      Светать начинает. Извозчики встали...
      Хозяйка остаток огарка зажгла,
      Гостям утереться дала полотенце,
      Ковшом в рукомойник воды налила.
      Умылися гости; пред образом стали,
      Молитву, какую умели, прочли
      И к спящему дворнику в избу другую
      За корм и хлеб-соль рассчитаться вошли.
      Сердитый, спросонок глаза протирая,
      Поднялся он с лавки и счеты сыскал,
      За стол сел, нахмурясь, потер свой затылок
      И молвил: "Ну, кто из вас что забирал?"
      - "Забор ты наш знаешь: мы поровну брали;
      А ты вот за ужин изволь положить
      Себе не в обиду и нам не в убыток,
      С тобою хлеб-соль нам вперед чтоб водить".
      - "Да что же, давай четвертак с человека:
      Оно хоть и мало, да так уж и быть".
      - "Не много ли будет, почтенный хозяин?
      Богат скоро будешь! нельзя ли сложить?"
      - "Нет, складки, ребята, не будет и гроша,
      И эта цена-то пустяк пустяком;
      А будете спорить - заплатите вдвое:
      Ворота ведь заперты добрым замком".
      Подумав, извозчики крепко вздохнули
      И, нехотя вынув свои кошели,
      Хозяину деньги сполна отсчитали
      И в путь свой, в дорогу сбираться пошли.
      Всю выручку в старый сундук положивши,
      Хозяин оделся и вышел на двор
      И, видя, что гости коней запрягают,
      Взял ключ и замок на воротах отпер.
      Накинув арканы на шеи лошадок,
      Извозчики стали съезжать со двора.
      "Спасибо, хозяин! - промолвил последний.
      Смотри, разживайся с чужого добра!"
      - "Ну, с богом, любезный! - сказал ему
      дворник,
      Еще из-за гроша ты стал толковать!
      Вперед, просим милости, к нам заезжайте,
      Уж нам не учиться, кого как принять!"
      Январь 185,
      1 Ростов-на-Дону.
      НОВАЯ БОРЬБА
      Опять призыв к войне! Еще на Русь святую