П. Курбатов ?. Мы, я думаю, будем с ним вдоволь читать. Кстати, о чтении. Известна ли Вам статья г. Переверзева? Как жаль, что она не напечатана! Род, конечно, не новый, - г. Бланк его предупредил на этом поприще, - но все же было бы хорошо напечатать. Вы меня понимаете... В продолжение этого времени я кое-что читал. Право, произведения а 1а Щедрин наводнили литературу. Немного скучно: это - выстрелы на воздух, холостые заряды - много грома и мало пользы. Ах, добрейший Николай Иванович! когда будете в Петербурге, купите мне стихотв. Гюго, если они недороги; я заплачу Вам деньги. Курбатов говорит, нельзя ли там достать Гейне? Видите, кому что нужно... Чуть не забыл! Соколов в получил из редакции "Русск. вестника" 60 руб. серебр. Не постигаю, как достает у Вас терпения и времени думать о каждом, хлопотать для каждого! Если бы я захотел Вам передать поклоны Ваших знакомых, - не достало бы бумаги, а главное - некогда: спешу с "Кулаком" на почту... Состояние духа тревожное... Благословите, мой друг! Что-то будет?
      Всею душою любящий Вас
      И. Никитин.
      1857, 2 августа, Воронеж.
      N3. Вот совсем было забыл. Письмо, адресованное Вашему старику Михаиле 7, я передал. Он в восторге. Кланяется дочерям, посылает им свое благословение и проч. ..Теперь он служит сторожем при церкви Ильи-пророка. Ему хорошо. Из Петербурга, надеюсь, Вы мне напишете - как там и что...
      18. К. О. АЛЕКСАНДРОВУ-ДОЛЬНИКУ
      Милостивый государь, Константин Осипович.
      Нетерпение мое узнать об участи моего "Кулака" так велико, что я осмеливаюсь отнять у Вас две-три минуты на чтение этого письма, хотя понимаю вполне, как дорого Вам время. Будьте так добры, сообщите мне, где он - в Цензурном комитете доселе или поступил уже на рассмотрение цензора? Воображаю, что с ним делает последний. Впрочем, судя по тому, что ныне печатается, нельзя слишком опасаться меча цензуры 1. Взгляните на "Старые годы" 2 в "Русск. вестн." и продолжение "Мертвых душ" 8, просто - ужас! Читали ли вы его кому-нибудь из литераторов? Щепкин *, конечно, отказался от чтения, да бог с ним, если уж так. Мне советуют напечатать какой-нибудь отрывок в журнале, преимущественно в "Русск. вестн."; не думаю, чтобы это было хорошо: из отрывка не увидят ничего; читатель скорее составит себе невыгодное понятие о целом, нежели выгодное. Главное мое опасение состоит вот в чем: трудно теперь устранить то предубеждение, которое возникло у литераторов и публики по выходе в свет моих первых стихотворений. Издание моей книжки решительно было для меня несчастием. Простите, что я говорю откровенно; я знаю, кому говорю. Разумеется, отдавая графу Д. Н. Толстому мою рукопись, я первоначально радовался, но граф продержал ее у себя, или где бы там ни было, два года; в продолжение этого времени взгляд мой на многое изменился. К моему горю, когда я принял твердое намерение потребовать от графа мою рукопись назад, он известил меня, что печатание началось, следовательно, я спохватился поздно. Теперь, при выходе в свет "Кулака", будет вот какая история: почтеннейший критик (тот или другой все равно) берет в руки новую книжку, смотрит - поэма И. Никитина. "О, говорит он, - знаем! Как не знать подражателя бывших, настоящих и едва ли не будущих поэтов!" После этого понятно, как проч-тется "Кулак": через пятую на десятую страницу... Поверьте, предчувствие мое сбудется. Теперь покорнейше прошу Вас вот о чем: заключение "Кулака", начинающееся стихом:
      Прощай, Лукич!
      Не раз с тобою...
      все до конца зачеркните без милосердия. Лишнее. Все скажут, что я хотел порисоваться, а, видит бог, я этого не хотел. Далее, к чему эти слова:
      Придет ли, наконец, пора... и прочее?
      Поэма должна говорить сама за себя. Наконец мнение мое решительно таково, что "Кулак" произведет большое впечатление на читателя, завернув в питейный дом и предоставив читателю полную свободу размышлять о его судьбе. Может быть, я пришлю к Вам , стиха, которые могли бы усилить впечатление последних, впрочем, наверное не знаю; что же до уничтожения заключения, моя покорнейшая к Вам просьба о приведении его в исполнение обдумана строго и хладнокровно ?. Будьте так добры, хоть в двух строках уведомьте меня, что с "Кулаком". Я хотел было приложить здесь одно стихотворение, но... неловко... по почте, риск... и проч. ..
      С чувством глубочайшего уважения и совершеннейшей преданности имею честь быть Вашим покорнейшим слугою
      Иван Никитин.
      1857 г., сентября 9
      19. Н. И. ВТОРОВУ
      Наконец-то, незабвенный Николай Иванович, пришла от Вас весточка! Вот вы где - на Севере! Признаюсь, я позавидовал Вашей поездке по широкой Волге; вот раздолье!.. Господи! когда-то я вырвусь из своей берлоги, полюбуюсь на божий свет, подышу чистым воздухом? Дома - все те же стены, тот же грязный двор с обвалившимся посереди сараем, на улицах - поправка тротуаров, починка мостовых, на рынке - чищенье, метенье, выравнивание телег и прочее и прочее. Просто невыносимая тоска! Кажется, и небу наскучило глядеть на эту мелкую суету, нахмурилось оно, наморщилось, целый месяц день и ночь плакало и вот только каких-нибудь два-три дня улыбается, да и то не очень весело. Но город наш не смотрит на дурную погоду: белится, румянится, охорашивается; если бы были архитекторы-парикмахеры, кажется, он завил бы себе кудри. Удивительный щеголь! По-видимому, приготовляется к чему-то торжественному,-но что такое это торжественное - не разрешить уму бедного горожанина. Рынок обращается иногда в театр, где разыгрываются небольшие пьесы, впрочем, богатые по содержанию. Например. Сцена представляет утро. Накрапывает мелкий дождь. Торговки согнулись и дрожат от холода. Перед ними: груши, яблоки, дули, грибы и тому подобное... "Идет! Идет!" - кто-то отрывисто и вполголоса восклицает в толпе, и торговый люд робко смотрит по направлению протянутй руки бородатого кулака. "Вот он!" замечает последний, - и лицо, почтительно сопровождаемое свитой, является на сцене. Размеренным шагом подходит он к торговке, берет из ведра груздь и отведывает. "Что это?" - "Грузди, батюшка". - "А в грузде что?" - "Ничего, батюшка". - "Так ты такие-то продаешь грузди! - с червями! В п... их! Ей, С... возьми!" - "Так нет же! Пропадай они тут!" - и старая торговка опрокидывает в грязь свой свежепросоленный товар. Главное лицо пьесы плюет и удаляется размеренным шагом; окружающие изумлены; зеваки его сопровождают. "Это что?" - нахмурившись, восклицает то же лицо и отведывает мягкую грушу. "Гру-гру-ши", - трепетно отвечает торговка. "Гнилье!"Торговка хочет раскусить другую грушу, показать, что гнилья тут нет и не было, но груша летит и расплющивается об ее щеку. Лоток с товаром опрокидывается немыми лицами пьесы. Повелевающая ими плотная особа проходит по ним, подавая пример другим; другая плотная особа, поменьше ростом, проходит и топчет; остальная свита растаптывает окончательно. Далее. В антракте проходит около месяца. Место действия в доме NN., где по случаю храмового праздника обед. Гостей много. На первом плане снова зрители видят лицо, уже являвшееся в двух рыночных пьесах, и вдобавок почтенного старца, известного церковным красноречием, т. е. Ар... Подают вино. Старец читает молитву, благословляет хлеб-соль и выпивает полрюмки. "По одной не закусывают", замечает известное лицо и, правой рукой обернув три или четыре раза около большого пальца левой конец своего носового платка, вдруг его развертывает и показывает старцу. "Вот, - говорит он, - мера, которая определена мо[н]ахам". - Действительно, - отвечает старец, - в западных губерниях по недостатку чистой воды мо[н]аху выдавалась такой меры кружка чихиря. Вы, может быть, не знаете, что такое чихирь, так я вам скажу. Чихирь - это невозделанное виноградное вино. Нет ничего удивительного, если мо[н]ах в продолжение суток выпивал эту кружку. Но чтобы выпить кружку крепкого напитка, мне кажется невероятно, и если уже это возможно, то возможно только скоту". - При сем старец указал рукою на особу, с которою вел речь. Затем, между прочим, подают и жаркое. Старцу - рыбу, известному лицу бекасов и дупелей. И вот известное лицо указывает с остроумною улыбкой почтенному старику на мясное блюдо. "Не угодно ли?" - "Нам это не показано". - "Но это ведь не говядина". - "Взамен говядины мы употребляем сыр, молоко, яйца и только..." - "Но ведь это двуногое..." - "Какое двуногое! Иное двуногое хуже четвероногого..." - и снова рука старика указывает на предлагателя двуногих. Обед кончен. Старик встает и читает молитву, обыкновенно читаемую над людьми, одержимыми бесом. Зрители всячески стараются скрыть - одни свое изумление, другие - восторг, но то и другое невольно выражается в их чертах. Занавес опускается. Так вот-с какого рода пьесы иногда разыгрываются в провинции, без приготовления, без репетиций, без суфлеров. Дух века вот куда зашел! - как сказал великий Пушкин. Какие на свете, подумаешь, сплетни! А очевидцы ручаются головой за несомненность всего вышепро-писанного. О провинция, провинция!..
      Мих. М. Панов принимает с удовольствием предложение Крамского и с первою почтою посылает к нему письмо, равно к Вам и М. Б. Тулинову 1. Де-Пуле ездил недавно за получением наследства, оставшегося после его умершего брата (от другого отца); наследство, по слухам, полагали в 6 т. р. серебр., оказалось в наличности 50 коп. серебр. Каковы цифры? Не правда ли, иная проповедь не говорит так красноречиво? От души благодарю Вас за обещание выслать мне Гюго; может быть, из него что-нибудь переведется. В Вашем отрывке, приложенном при письме, я не нашел художественной отделки и потому его сжег. Надеюсь, не будете в претензии? Такого рода вещи в наше время - не новость. Портрет Бедуинского я видел и читал... Ну, мало ли что я читал! Придорогин, разумеется, слушал и приходил в восторг; все это - в порядке вещей. Хотел было переслать Вам одну штуку из своих штук [* Я знал одного господина, который все хорошее и дурное, выходящее из обыкновенного ряда дел или произведений, называл штуками; пользуюсь его выражением], но... теперь время осеннее, боюсь, как-нибудь подмочится в дороге 2. Ваше намерение остаться в Пет[ербур]ге опечалило здесь всех, кто Вас любит. Скажите, ради бога, ну с Вашим ли здоровьем жить в царстве тумана, сырости, холода, на болотистой почве, под вечно плачущим небом? Оставайтесь где Вам угодно, только не там. Ив. Алексеевич 3 восстает против Вашего намерения языком, т. е. своим красноречием, и даже руками и ногами, просто чуть не плачет. В самом деле, добрейший и дорогой наш Николай Иванович, не оставайтесь в Петербурге! Будто только в нем одном и свет, будто мала матушка Русь, будто Вы в таком безысходном положении, что как скоро предложили Вам службу в царстве мундира, Вы тотчас и дали, или готовы дать, утвердительный ответ!.. Ради бога, останьтесь где угодно, но не в Петербурге. Не мешало бы подумать и о нашем крае: облака пока идут, ветер дует, но все это - не вечно. Взойдет и солнце, может быть, скорее, нежели мы думаем... Ох, как бы мы Вас обняли, кажется на руках бы подняли... (Тьфу! Извините: в серьезную минуту проговорился, и откуда пришла она негодная рифма?) Ну-с, мои дела идут, слава богу; если бы Вы были в В[оронеже], я кое-что прочитал бы Вам. Некрасов * у меня есть, не утерпел добыл. Да уж как же я его люблю! А жаль, что он не сократил "Поэта и гражданина", в особенности в описании бури, да и начало того... не приготовляет к целому, но вещь все-таки превосходная. Теперь полеживаю на диване с Шекспиром (перев. Кетчера) 6. Какое славное лицо по отделке Фольстаф! В "Отеч. зап.", я думаю, Вы скоро увидите разные разности известного Вам стихокропателя. К январской тоже что-нибудь приготовится. Дело Ив. Алексеевича подвигается вперед, и, если окончится к маю 1858 г., мы поедем с ним на Кавказ; не шутя, это решено. Есть слухи, что бывший Ваш секретарь Скрябин оставляет свое место, впрочем наверно не знаю. Прошу Вас засвидетельствовать мое нижайшее почтение М. Б. Ту-линову; он меня забыл, грех ему! Да побраните его немножко за молчание; не худо, если бы он переслал несколько строк своему семейству, которое о нем беспокоится. Извините за беспорядочность письма. В доме гости, а я тороплюсь на почту. От души жму Вашу руку. Всею душою любящий и уважающий Вас
      И. Никитин. 1857 г., сент. 20.
      20. Н. И. ВТОРОВУ
      Незабвенный Николай Иванович.
      Отправляя сию минуту письмо к Константину Осиповичу 1, спешу поделиться с Вами животрепещущей новостью: "Кулак" из Цензурного комитета отпущен на все четыре стороны; исключено в нем 16 строк сряду, помните, где Лукич идет по улице, встречает арестантов и дает им подаянье... Жаль! черта в характере героя пропала! Все прочее не тронуто. Странное дело! там есть места более подозрительные. Теперь вот моя просьба. Если Вы удосужитесь, напишите Константину Осиповичу, чтобы он как можно поторопился изданием: пройдут святки, тогда, увы! продажи не будет! Ну-с, что-то скажут теперь г.г. журналисты? Вот, я думаю, начнутся бичевания!.. Выноси тогда мое грешное тело!
      Я с нетерпением ожидаю Вас в Воронеж, так вот и хочется обнять милого друга; да Вы прямо ко мне, пожалуйста, ко мне! Уж будет просторно, не беспокойтесь!
      Деньги на издание "Кулака" мне предлагал Константин Осипович, но А. Р. Михайлов г дал мне их заранее (300 руб. сер.), и потому я отказался от великодушного предложения первого. Боюсь, не обидится ли он. Вы, ради бога, его уверьте, что положение мое было такого рода, - нельзя же и отказать А. Р. Михайлову. Я всегда им обязан. В Воронеже все обстоит благополучно. Вас мы постоянно вспоминаем в кругу знакомых. Простите за перепутанность письма: спешу на почту с деньгами. Будьте здоровы и веселы.
      Всею душою любящий Вас
      И. Никитин. 1857 г., ноября 25. Воронеж.
      1857 - 1858
      21. Н Е И 3 В Е С Т Н О М У
      [Отрывок]
      [1857-1858 гг.]
      ...Осуществилась ли моя заветная мечта? - Вы спрашиваете. Покамест нет. Скоро ли она осуществится - наверное сказать не могу. Для того, чтобы мечта эта перешла в действительность, мною положено много труда, но, мне кажется, все-таки я далек от цели. Быть может,
      я имел бы возможность приблизиться к ней с помощию побочных средств, но побраните Вашего покорнейшего слугу за его упрямство - я во всем хочу быть обязанным только своим собственным силам, только своей собственной энергии. Таким образом шла до этого дня моя жизнь. Если в дни моей молодости я не задохся, не погиб в окружающем меня воздухе, если я сгладил с себя печать семинарского образования, если я вошел в круг порядочных людей, - всем этим я обязан одному себе. Итак, или до конца надобно выдержать испытание, выпить чашу до дна, - или, при неудаче, остаться по крайней мере с безукоризненною совестью, с мыслью, что я поступил благородно, что я смело смотрел не только на улыбающееся мне счастие, но и на суровое, грозящее мне горе. За неимением лучшего и это может быть утешением, впрочем таким, которое изрежет морщинами мое лицо и сделает седыми несколько моих волос. Как видите, я - не жаркий мечтатель!.. В эту минуту мне пришли на память слова Пушкина, вложенные им в уста Ленского: Писал темно и вяло...
      В самом деле, я пишу темно. А что до вялости... Ах, если бы я дал волю своему перу, клянусь богом, огонь брызнул бы из этих строк!., но... довольно, почтеннейший Иван Саввич, довольно! - Слушаю-с!
      A propos: у Вас по платью встречают или по чинам? Сохрани бог, если Вы скажете: по письмам. Тогда я - пропащий человек!..
      1858
      22. А. Н. М А Й К О В У
      1858 г., 3 марта.
      Милостивый государь, Аполлон Николаевич.
      Наконец, после долгого молчания, я взялся за перо. Прошу Вас принять от меня на память мой небольшой труд [* Только не деньгами. Я всегда печатал на свое, хоть и занимал деньги]. В июле месяце прошлого года, когда я приготовлял его к печати, я хотел было переписать всю поэму и переслать ее к Вам с тою целию, чтобы Вы или сами написали критический разбор, или предоставили это дело кому-либо из Ваших добрых знакомых. Я уже взялся было за работу, но моя слабая грудь до того разболелась во время переписки (в наклонном положении я решительно не могу сидеть), что я бросил почти вполовину исписанную тетрадь, тем и кончилась вся история. А жаль! я от души желал услышать голос дельного критика, советами которого я мог бы воспользоваться на будущее время. Литературные наездники, гарцующие на журнальном поле с казацкою плетью и потешающие православный люд своими прибаутками, порядочно надоели. Свет ты наш Белинский! когда мы дождемся подобных деятелей с таким верным литературным взглядом, энергическою, благородною речью и поэтическим чутьем? Вследствие выхода в свет первого собрания моих стихотворений обо мне составилось не очень выгодное мнение; устранить его теперь не так легко. Охота ли какому-нибудь рецензенту, занятому всегда срочною работою, внимательно читать книжку известного, по приговору "Современника", своею бесталанностию мещанина? Довольно, если он ее перелистует, вырвет наудачу несколько строк и, на основании их, произнесет свой положительный, конечно невыгодный для автора отзыв. В первом собрании моих стихотворений действительно много дряни, но войдите в мое положение. Вы не можете себе представить, что за тоска жить в глуши, обращаться с покорнейшею просьбой о напечатании каждой своей пиески к тому или другому! Граф Д. Н. Толстой, издатель моей первой книжки, продержал у себя мою рукопись чуть-чуть не два года. Отдана ему она была по настоянию моих добрых знакомых, которые вслед за напе-чатанием моих стихотворений обещали мне славу, деньги et cetera... Я верю, что они худа мне не желали, но вышло худо. До знакомства моего с графом я почти ничего не читал, если и читал, то без разбора, что попадалось, что мог иметь под рукою. Но в продолжение почти двух годов, покамест печатались мои стихотворения, я прочитал довольно книг, и книг хороших; в голове у меня просветлело; я понял, что в рукописи, отданной мною графу, за исключением кое-чего, все прочее дрянь. Хотел было возвратить рукопись, отказаться от печатания, но обстоятельства сложились так, что сделать этого я не мог, не обидев людей, которым был многим обязан *. Наконец мне сказали, что мертвого с погосту не носят, приложили к собранию моих стихотворений похвальное слово в некотором роде, т. е. предисловие, и типография начала свое дело, стоившее мне, замечу в скобках, не дешево, причем еще вместо 1200 экз., как, говорят, печатают обыкновенно, у меня оказалось в наличности 1000 экз. Впрочем, все это вздор! речь не о том. Прошу Вас, добрый Аполлон Николаевич, скажите мне прямо своё мнение о моем "Кулаке", нельзя ли даже печатно (я разумею его критический разбор). Кое-какие недостатки я вижу и сам. Напр., профессор Зоров бледен, но это лицо вводное, подробностями я боялся растянуть целое, а главное боялся цензуры: предмет щекотлив, грязи в нем пропасть... Уже за то, что сказано, профессора Воронежской семинарии называют меня: "распрасукин сын мещанин". Сначала поэма мне кажется растянутою, жаль мне было исключить картины, характеризующие кулака и верные действительности. Кстати об этом; что герой мой верен действительности, за это я ручаюсь, но умел я его опоэтизировать - это вопрос другой. Мало я излил желчи в моей поэме, мало, потому что читатель с отвращением бросил бы книгу, если бы я развернул домашнюю и промышленную жизнь кулака во вбей ее страшной наготе. Видит бог, и над тем, что мною написано, я не раз плакал. Но довольно о моем кулаке.
      Из газетных объявлений известно о скором выходе в свет собрания Ваших стихотворений. Жду их, не дождусь. Как я был рад, когда увидел в печати "Три смерти"! Я знаком давно с этой поэмой по милости А. П. Норд-штейна. Вы, однако, многое в ней изменили, и к лучшему. Войдут ли в Ваше новое издание "Две судьбы"? Хорошо, если бы да. Только характер Нины нужно бы выработать. Простите, что говорю откровенно, другому я бы не сказал этого. Вас я люблю и дорожу Вашей славой. О самом себе мне сказать Вам почти нечего. Живется невесело: на дворе и в доме постоянная толкотня, шум, крик, точно ярмарка. Только что позатихнет, явится головная боль, заломит грудь, или опять начнется шум и крик на дворе и в доме - и любимая работа и расположение к ней - все пойдет к черту! Будьте так добры, напишите мне несколько строк. Нет ли чего нового в литературном мире? Я слышал, что цензура войдет в прежнюю колею, неужели это правда?
      Всею душою уважающий Вас
      Иван Никитин.
      23. В. И. ПЛОТНИКОВУ
      Милостивый государь, Вечеслав Иванович.
      Неожиданный случай доставил мне удовольствие написать к Вам это письмо, а Вам скуку его прочитать.
      Я имею до Вас покорнейшую просьбу.
      Наш новый книгопродавец Гарденин * вошел со мною в некоторые сделки относительно книг; Вы сделали бы мне величайшее одолжение, если бы при первой отправке кого-либо из Ваших людей в Воронеж переслали мне мои "Отечественные записки". Этот литературный хлам мне очень нужен, иначе я не смел бы беспокоить Вас своей корреспонденцией. Прочие книги пусть у Вас, если читаете. Будете пересылать, пожалуйста, прикажите человеку позаботиться о моих толстеющих (как говорят наши купчихи о своих мужьях, а я здесь о книгах) "От. записках", т. е. не подмочить их и прочее. Вся эта пудовая литература поступит в вечное владение monsieur Гарде-нина.
      Новостей в журналах по поводу современного вопроса довольно. Несколько дней назад заговорили о нем гласно, называя вещи собственными их именами, а не как было доселе. Вчера я читал один печатный проект, в котором подробно предлагаются меры о возможном примирении той и другой стороны в деле освобождения помещичьих крестьян.
      Свидетельствую мое глубочайшее почтение всему Вашему семейству и желаю здоровья и побольше веселья теперь и в дни наступающего праздника Пасхи.
      С чувством глубочайшего уважения имею честь быть Вашим покорнейшим слугою
      И. Никитин 1858 г., марта 10.
      2,. Н. И. ВТОРОВУ
      Христос воскрес, милый Николай Иванович.
      Я давно собирался написать Вам несколько строк, но приготовления к празднику, базарные хлопоты и проч. не давали мне воли; наконец, все это кончилось, и я спешу воспользоваться временем, остающимся от визитов и от посещения меня разными лицами.
      "Кулак" до сих пор не получен. Желая избавить К. О, Александрова-Дольника от труда пересылать в Воронеж мои книги, я обратился с просьбою к А. Р. Михайлову, который переслал мое письмо, адресованное на имя Константина Осиповича, одному знакомому воронежскому купцу, отправлявшему тогда из Москвы свой товар. Купец действительно передал мое письмо по адресу и взял по просьбе моей 190 экз. "Кулака" прямо из типографии, по так как свой товар он отправил в Воронеж еще до этого времени дня за три, то и счел нужным взятый им с книгами короб бросить куда-то на постоялый двор до той поры, когда будет случай положить его извозчикам в Воронеж. Дела, как видите, очень хороши. Может быть, Вы скажете, зачем я обращался к купцу? Да к кому же? Помилуйте! Я ведь хотел хотя как-нибудь получить книги. Видно, мое такое счастье! Заметьте, что "Кулак" еще в типографии. Одна буква - несчастный Н. 1 - требует месяц времени для исправления, а может быть, еще потребует нескольких месяцев. Ну, стоило ли хлопотать из-за такой ничтожной ошибки, когда фамилия моя на обертке видна? Пусть бы уж книга выходила в свет в первом виде. А нечего сказать, вовремя она появляется! Простите, Николай Иванович, что я об этом распространяюсь: я - человек, мое терпение имеет границы. Печатал я, или, справедливее сказать, спешил печатать из-за денег, брал в расчет время, - и все пропало!.. Ради бога, ни слова Константину Осиповичу! Вы его малейшим замечанием восстановите против меня и пе исправите нисколько дела, поздно!
      В Воронеже все обстоит благополучно. Все Ваши знакомые, в особенности М. Ф. Де-Пуле и Придорогин, Вам кланяются. Бедный Де-Пуле похоронил свою мать и теперь ходит как убитый. Акты из цензуры доселе не возвращены. Если Вы не читали в "Атенее" статью Чичерина: "О настоящем и будущем полож[ении] пом[ещичъих] крестьян", - прочтите!2 Прелесть! Да здравствует наш государь, развязывающий нам язык! Но все это хорошо относительно к прошедшему. Не будет гласности - не будет и толку; без нее возгласы о взятках и проч. и проч. - выстрелы на воздух. На днях я отправил в "Р[усскуюЗ беседу" два стихотв. Редакция прислала мне весь журнал и двадцать пять руб. сер. с просьбою присылать стихотв. впредь. Требования на "Кулака" в Воронеже были, но теперь о нем уже молчат. Оно и естественно: не десять же лет ждать да толковать о какой-нибудь книжонке, ведь она - не комета.
      Прошу Вас засвидетельствовать мое глубочайшее почтение Надежде Аполлоновне.
      Всею душою преданный Вам
      И. Никитин.
      No. Сию минуту пришел П. М. Вицинский 3 и посылает Вам глубочайший поклон, говорит, что любит Вас et cetera...
      Воронеж. 1858 года, марта 24.
      25. Н. И. ВТОРОВУ
      От души благодарю Вас, милый Николай Иванович, за присланный отзыв. Черт знает, как у нас нет личностей! На днях наше дворянство отправляет в Петербург свое согласие по вопросу об улучшении быта крестьян. Вчера я беседовал с одним помещиком, человеком неглупым. Он говорит, что правительство обязано заплатить за каждого крестьянина сумму, за которую последний обыкновенно продается из одних частных рук в другие. О наделе землею нет и помину. Заметьте, что это мнение - почти общее. Как Вам покажутся наши господа с таким умом и гуманностию такого рода? Я читаю теперь "Etudes sur l'avenir de la Russie" *. Видно тоже, что писано помещиком. Например, что это за фраза: "nоn mois difficile dans son execution que le serait l'eclairaqe a qaz d'une poudriere, la liberation des paysans est une entreprise encore plus dangereuse..."2 и так далее, более или менее громко? В особенности объясняющийся по-французски русский барин боится слова liberte 3. Как, дескать, услышат о нем крестьяне, - все пропало! - и повиноваться никому не будут, и работать не станут, и, бог знает, чего не наделают! Экие дальновидные головы русские бары! А зачем, продолжает этот же автор, - русские литераторы раскрывают общественные язвы? Какая от того польза? Цель литературы - d'amuser ,. Хорош? Ну, да пусть себе разглагольствует, дело идет своим чередом.
      Вы упрекаете меня, будто бы я Вас забыл. Вот уж нет. Писал действительно к Вам мало, но что ж делать? - обстоятельства! Впрочем, наши письма должны были встретиться в дороге: перед получением Вашего письма я к Вам писал. Досадно, что время пропадает даром от того да другого. Хозяйство мне просто шею переело. Нет ни одного дня, чтобы не слышал я толков о горшках, корчагах, щах и проч., да иди в кухню, да посмотри, да помири кухарку с дворником, которые побранились за какую-то дрянь. Дворник говорит: "Я жить не хочу". Кухарка легла на печь. "Я, говорит, стряпать не хочу, хоть все оставайся без обеда". Право, голова пойдет кругом. "Записки семинариста" I подвигаются вперед тихо, даже слишком тихо. В мае уеду в деревню; авось что-нибудь сделаю. В Воронеже все по-старому. Поклон Ваш А. Р. Михайлову и его семейству я передал. Он благодарит, что Вы его помните, и кланяется Вам. А славное у него семейство, и дочери такие добрые!..
      "Кулака" нет доселе, нет и в продаже. Черт с ним! и говорить более о нем не стану!
      Я было думал написать Вам письмо по возможности обстоятельное и порядочного объема, но голова страшно болит, и вдобавок бесит погода: грязь, дождь, и холод в комнате, потому [что] догадало меня выставить преждевременно зимние рамы.
      Всею душою преданный Вам
      И. Никитин.
      No. Мебель Ваша понемногу продается; деньги думаю прислать Вам разом, а если нужны, напишите, и я пришлю, что имею в сборе.
      1858 г., 14 апреля.
      26. Н. И. В Т О Р О В У
      Воронеж. 1858 г., июня 27.
      Я так долго, милый Николай Иванович, не получал от Вас письма, что в испуге начал было делать разные предположения о причинах Вашего молчания, тем более что слышал о болезни Надежды Аполлоновны, но теперь Вы - в Петербурге, стало, все обстоит благополучно и слава богу! Воображаю, сколько предстояло Вам хлопот при отыскивании удобной квартиры, при обзаведении новым хозяйством, сколько Вы израсходовали денег! Между тем такая досада! - я доселе не успел распродать всей Вашей мебели и посуды. Впрочем, хло почу и скоро надеюсь прислать Вам деньги и счет. Ведь г.г. покупатели почти даром хотят взять, черт бы их побрал! Этакие выжиги!
      Добрый мой друг, вечно занятый тем или другим, Вы все-таки нашли минуту сделать и для меня полезное; знаю, что Вы не любите, когда Вас хвалят и благодарят, и потому молча пожимаю Вам руку за передачу 300 экз. моего "Кулака" книгопродавцу Исакову. До цены, до продажи мне нет дела: пусть продают и берут за комиссию, что хотят; я уже писал об этом к Константину Осиповичу.
      Вот более месяца я живу по соседству с А. Р. Михайловым на даче, если только можно назвать дачею сальные заводы, где все есть: и страшное зловоние, и тучи мух (заметьте, слово тучи не преувеличено: читать не дают, так кусают!), и ночью лай собак, и, к несчастию (в чем заводы уже не виноваты), сквернейшая стоит погода, дождь идет ежедневно; выйти со двора нет возможности. Но что делать! Все же лучше, чем дома, где на место Курбатова квартирует квартальный с семейством в числе 9 душ, где шум и гам и все, что хотите, кроме хорошего. Впрочем, я надеюсь выжить этого пьяного жильца полицейскими мерами; и больно, да иного исхода нет: мне самому нужен угол. Читаю много, но ничего не делаю, и, право, не от лени. Несколько дней тому назад я заглянул домой, там кутеж; сказал было старику х, чтобы он поберег свое и мое здоровье и, чуй. ли не главное, поберег бы деньги, вышла сцена, да еще какая! Я убежал к Придорогину и плакал навзрыд... Вот Вам и поэзия! Природа наделила меня крепким организмом: хотя я и задыхаюсь, а все еще жив. Кстати, так как я теперь - сосед Михайлова, скажу о нем два-три слова. Представьте, он ежегодно тратит до 3000 руб. серебр. на вспомоществование бедным всех сословий и возрастов. Тщеславия - ни тени, просто - добро ради добра. Сведения об этих благотворениях почерпнуты мною из верных источников. Сам Михайлов терпеть не может малейших намеков на его доброе сердце. Я и прежде уважал этого человека, но узнав его ближе, считаю для себя за честь пожать ему руку. Да, на Руси не совсем перевелись хорошие люди! А наш Александр Петрович? 2 Что за благороднейшее существо! Он думает бросить службу, этот мир пронырств и кляуз, и поступить приказчиком в магазин книгопродавца Кожанчикова (c'ets entre nous 3 до времени). У меня навернулись слезы, когда я прочитал его письмо. Жаль, что он упрям: вообразил, будто мужиков рано учить грамоте, и стоит горою за Даля с братиею ,. Странно, право: один - век пашет, другой - век пляшет. Предопределения, конечно, нет, судьба - глупость, все происходит от случая, от привилегии или непривилегии; отчего же разум не берет своих прав над случаем, положим, постепенно? Прожито столько тысяч лет, и человечество ушло так недалеко! Грустно!