Скандинавские, а более того исландские саги - один из самых удивительных феноменов культуры европейского средневековья.
      Их происхождение остается загадкой. Сейчас исследователи согласны, что многие дошедшие до нас саги могли быть довольно рано записаны. С другой стороны, представляется более вероятным, что большинство их жило сначала в памяти людей, передаваясь из уст в уста. Иначе каким образом могли сохраниться столь подробные родословные героев саг, подкрепляемые друг другом! Но историки сомневаются в достоверности сведений, хронология событий под пристальным взглядом исследователя оказывается маловероятной или неверной, факт соседствует с вымыслом, и сама сага… Но разве сага - исторический документ? - спрашивает историка читатель или литературовед, уже подпавший под ее обаяние. Ведь это зеркало, которое донесло до нас отражение давно исчезнувшего мира столь ярко, выпукло и живо, что стоит ли спорить о его достоверности? Здесь правда художественная оказывается куда выше той правды, что именуется исторической…
      До сих пор спорят, как воспринимали саги сами скандинавы. Так же, как воспринимаем их мы, или как-то иначе.
      В известном смысле саги опередили свое время. Слава к ним пришла много позднее их открытия, и с тех пор интерес к сагам растет не только у специалистов, но и у широких кругов современных читателей.
      В чем здесь секрет? Мне кажется, на нас воздействует предельная обнаженность сюжета, который сами мы подсознательно, уже при чтении, облекаем в плоть и наполняем жизнью. Возможно и другое, что здесь действующей силой становится мощное дыхание давней жизни, которая породила цельные, словно бы раз и навсегда отлитые характеры героев, они знают свой путь в жизни и потому спокойно принимают его конец. Эпоха викингов, эпоха саг - эпоха молодости европейского мира. Просторы морей и океанов никем не измерены, они полны неведомого, полны опасностей и приключений, зовущих героя. Мир саги - мир необозримых просторов, которые ждут, чтобы их испытал и открыл человек. Этот мир замешен на железе и крови, на богатстве, за которым отправляются в дальние походы, но которое растрачивают так же легко, как и его приобретают. За золото можно купить все - дружбу, жизнь, смерть, власть…
      И все же эти "волки моря", для которых океан был лишь "полем борозды морского коня", как выражались скальды, безжалостные пираты и бандиты, наводившие ужас на побережья Западной Европы, больше всего на свете ценили славу, полагая, что только похвальное слово поэта остается бессмертным, перенося из уст в уста имя героя, вкованное в неразрушимую цепь стиха!
      За строку висы или драпы, как называлась славящая героя песнь, викинг готов был отправиться на край света, в обитель ледяных великанов, в царство мертвых - куда угодно, если только это принесет ему славу. Чем больше подвигов он совершал, чем больше сокровищ привозил с собой, чем щедрее одаривал ими своих друзей, слуг, дружину, а главное - скальдов, тем выше поднималась слава викинга, тем шире распространялась она по земле. Щедрость, великодушие, смелость славят скальды не только у воспеваемых ими героев, но и у их противников, потому что нет заслуги победить подлого, трусливого и скупого. Даже королевское достоинство не спасало викинга от презрения окружающих, если он был жадным и расчетливым скопидомом. Самым тяжким грехом сыновей Эйрика Кровавой Секиры было то, что они, по слухам, закапывали драгоценности в землю, вместо того чтобы их раздаривать.
      Слава гнала викинга в море. Слава заставляла его на годы покидать родимый край. Слава заставляла его сражаться с первым встречным. Поэтому ученый араб Марвази, живший на рубеже XI-XII веков, в поучение своим соотечественникам с удивлением и некоторым недоумением писал об обитателях побережий Балтики:
      "За страною йура (так Марвази называл венгров. - А. Н.) находятся береговые люди; они плавают в море без нужды и без цели, а лишь для прославления самих себя, что вот, мол, они достигли такого-то и такого-то места. Они - люди, находящиеся на крайней степени глупости и невежества. Вот едут они на кораблях по морю, и вот встретились два корабля. Привязывают их обоих моряки один к другому, обнажают мечи и сражаются. Кто остался победителем, тому и владеть обоими кораблями".
      Ученый араб был прав. Именно так, цепляя крючьями и связывая корабли веревками борт о борт, шли викинги на абордаж, чтобы помериться силами и, уничтожив более слабую команду, захватить корабль. Именно так, чтобы показать свою отвагу и удаль, достигнуть пределов, которых до них никто не достигал, отправлялись скандинавы в плавание. Они обшаривали берега Европы, поднимались по рекам в глубину континента, совершали набеги на Ирландию и Испанию, через Гибралтар нашли путь в Средиземное море, где основали потом "королевство обеих Сицилий", и начали бесконечные войны, подточившие Византийскую империю. Так, сначала из удали, а потом уходя от власти нарождавшихся норвежских королей, пытавшихся подчинить себе свободных землевладельцев-бондов, норвежцы плыли в Исландию, в Гренландию и Америку…
      Стоит напомнить, вероятно, что в основном среди викингов была молодежь от 15 до 25 лет от роду - буйная, неукротимая, еще не создавшая семью, только ищущая своего пути и своей удачи в жизни. Отсюда и все качества викингов - удаль, бесшабашность, презрение к смерти, гипертрофированное честолюбие, алчность и щедрость одновременно, неудержимый "зуд" в руках, тянущий в драку, предприимчивость…
      Колония Эйрика Рыжего в Америке - точнее, на Ньюфаундленде - погибла при неизвестных обстоятельствах. Гренландские колонии в тяжелейших условиях просуществовали несколько веков. В Исландии потомки первых колонистов выжили, создав свою культуру, свое государство.
      Одним из главных сокровищ исландской культуры стали саги.
      О сагах известно и много и мало. Кто скажет, как слагалось первоначальное ядро саги и когда? Как оно обрастало "плотью"? Как видоизменялось с течением времени в устах рассказчиков и под пером переписчиков? Как соотносились саги с современной им иноязычной литературой? Что они заимствовали, что отдавали? Наконец, никто не может сказать, какое время отделяет ту или иную сагу от событий, о которых она рассказывает. В случае, когда сохранилось несколько списков одной саги, можно увидеть изменения, которые претерпел текст, выдвигать достаточно гипотетические предположения о причинах таких изменений, но единственной реальностью, с которой имеет дело исследователь, остается только сам текст. И лишь от исследователя зависит, насколько будет удачно его прочтение; что он сумеет извлечь из текста саги, а что останется закрытым за семью печатями…
      В исторических сагах действуют реальные лица. Их существование и подвиги можно проверять по другим сагам, историческим документам, по географическим ориентирам и событиям всемирной истории, которые так или иначе нашли свое отражение в жизни героя. Главным источником о плаваниях и подвигах древних норвежцев стали исландские саги - если и не сложенные на далеком острове, то именно там отредактированные и записанные. Трезвый, практический ум скандинавов одновременно был чист и невинен, как у ребенка, будучи готов поверить в любые чудеса. И в то же время он оказывался гиперкритичен, когда речь заходила о людях реальных, известных, и о фактах, которые связаны с жизнью окружающих людей.
      Многие исследователи скандинавской литературы именно поэтому относятся с недоверием к сагам как к историческому источнику. Саги представляются им исключительно произведениями художественного творчества, чем-то вроде нашей беллетристики. Современный исландский литературовед и историк Б. Торстейнссон со всей определенностью писал, что "каждый, кто хочет выяснить себе сущность исландских саг, причины их появления и оригинальность, должен понять, что они являются реалистической литературой определенного общественного строя… Они выдуманы, но повествование держится в тех рамках, которые не извращают представлений того времени о героической эпохе". Другими словами, Торстейнссон полагал, что саги так же соотносятся с действительностью, как романы Ю. Бондарева или В. Быкова - с событиями Отечественной войны, а производственные романы И. Герасимова - с развитием нашей послевоенной промышленности. Общий дух, быт, характеры, поступки - но не больше. Напрасно, стало быть, искать в них исторические факты, проверять по ним хронологию, находить отражение реальных событий, почти документальную запись разговоров и действительные причины тех или других поступков.
      Но такой взгляд - крайность, уже преодоленная наукой.
      Гораздо справедливее писал об исторических сагах крупнейший их советский исследователь А. Я. Гуревич, для которого Биармия так и осталась на берегах Белого моря. По его мнению, для исландцев периода становления и записи саг этот жанр литературы не был чисто историческим. "В сагах сочетались и переплетались правдивый - с точки зрения человека того времени - рассказ о прошлом с вымыслом, однако самый вымысел не воспринимался как таковой и должен был объяснять происшедшее. Точнее сказать, здесь имело место не слияние исторического и художественного повествования, а первичное единство, нерасчлененность их".
      Замечание Гуревича относится не только к исторической королевской саге, но и к саге родовой, в которой надо было особенно точно излагать исторические ситуации и отношения действующих лиц, потому что такая сага в течение нескольких поколений служила своеобразным регулятором отношения родов и родственников друг с другом.
      Переплетение исторической правды и вымысла в саге проистекало из того, что повествования о норвежских королях и подвигах норвежцев складывались и записывались далеко от места событий, в Исландии, порой спустя сто-двести лет после того, как эти события произошли. Но чтобы сага не стала сказкой, "лживой" сагой, сами события и имена участников бережно хранились в памяти исландцев. За всем этим стояла их личная история, история жизни их предков и родственников, история их владений, накопленных сокровищ, история множества других людей, с которыми через сагу ныне живущие ощущали свою кровную или дружескую связь.
      Все больше и больше исландцы отрывались от своей прежней родины. Они забывали ее приметы, реальную географию, расстояния. Можно думать, что по этим причинам в XII-XIII веках исландцы с особой бережностью стали записывать свои семейные предания и рассказы о норвежской старине, составляя устные хроники, в которых было отведено место деяниям каждого из них предков. Видимо, этими же причинами объясняется и ограниченность кругозора исландских саг. Они повествуют о событиях на территории Норвегии, в Швеции, отчасти - в Дании. К немалому удивлению читателя, саги ничего не сообщают об опустошительных набегах норманнов на побережья Западной Европы в VIII-XI веках, то есть о собственно "эпохе викингов", главными действующими лицами которой были даны и отчасти шведы, а также их соседи на островах и на южном побережье Балтики - фризы и венды.
      Норвежцы выступили на историческую арену Европы значительно позднее, им не нашлось места для подвигов на материке, охраняемом теперь осевшими на его берегах северными захватчиками. Норвежцам оставался открыт только океан. И - память о родине, с которой их связывала и сага, и родственные узы.
      Вот почему мне казалось, что при всей свободе вымысла в речах персонажей, при достаточной свободной компоновке фактического материала историческая сага должна сохранить не только свой сюжетный стержень, но и систему географических ориентиров, переходивших из повествования в повествование. В первую очередь это касалось Исландии, где была известна история каждого возделанного участка земли, начиная от первого его хозяина, Норвегии, с землей которой, ее реками, озерами, островами и фиордами, была связана кровная история исландских родов, в Швеции, где жили друзья, родственники и приятели исландцев. Своеобразная сетка географических координат должна была быть единой для всего этого северного региона, на котором, как на некой исторической сцене, разворачивалось действие королевских саг…
      По мере того как я погружался в своеобразный, ни на что другое не похожий, завораживающий мир саги, где читателя поражал сильный и лаконичный язык древних исландцев, их удивительное литературное мастерство, умение создать высокий накал страстей, поддерживая напряженную динамику действия, сравнимую разве что с лучшими образцами современного детективного жанра, я все более утверждался в небесполезности попыток вычленить из текста саг, знающих "страну бьярмов", некий географический комплекс сведений о местоположении этой страны.
      Своего рода устойчивый стереотип представлений, ставший традиционным при определении пути героя,
      Конечно, получить это было непросто. Представления исландцев о странах, лежащих за пределами района их обычного плавания, оставляли желать лучшего. В этом отношении королевские саги не отличались от "саг об исландцах". Впрочем, ведь и авторами их были часто одни и те же люди! Что касается "лживых" саг, то они были наполнены таким же безбрежным вымыслом, как восточные сказки.
      Все, что оказывалось за пределами Вика, как скандинавы называли современный Бохус, переходящий в Осло-фьорд - обширный залив, отделяющий Норвегию от Швеции и состоящий фактически из двух проливов, Каттегат и Скагеррак, - смешивалось ими воедино, будь то "земля вендов", "земля русов", "земля великанов", "восточные страны", "Великая Скифия", "Греция", "страна городов" и так далее. Но в этой путанице и мешанине при желании можно было увидеть начатки некой системы. Не только в королевской, но и в "лживой" саге отправная точка, откуда герой пускается в плавание, и первоначальное направление его пути всегда документально точны. Викинги отплывали отнюдь не в "тридесятое царство, неведомое государство", а по совершенно конкретному направлению, по которому читатели или слушатели саги в случае нужды могли послать вслед за ними курьера, чтобы привезти точную реляцию об их подвигах.
      Было здесь и другое. Постепенно у меня крепло ощущение, что, несмотря на расплывчатость пути в "страну бьярмов", создатели саг и их слушатели прекрасно знали, где эта самая страна находится. Знание это было настолько распространено, что не требовало комментария. Авторы саг, щедрые на мельчайшие подробности, если только они играют роль в развитии сюжета, - произнесенное слово, описание одежды, какого-либо предмета, - становились скупы и немногословны в тех случаях, когда современный писатель не удержался бы от пространных отступлений. В сагах нет описания раздумий и переживаний героев, потому что о них могли знать только сами герои, а они об этом никому не рассказывали. Долгое путешествие, лаже насыщенное приключениями, совершенно выпадает из повествования, если ни одно из событий не имеет последствий в будущем. По той же причине единственным, пожалуй, пространственным пейзажем. прямо не связанным с действием, остается описание Финмарка в саге об Эгиде - одной из лучших саг, авторство которой приписывается преданием тому же Снорри Стурлусону, создавшему в начале XIII века классический сборник королевских саг, известный под названием "Хеймскрингла", то есть "Круг земной".
      Отсутствие подробностей в рассказах о поездках в "страну бьярмов" могло иметь две причины: или исландцы имели о ней столь смутное представление, что не рисковали пускаться в описания, или же путь в нее был настолько известен, что можно было о нем не говорить. Отправился человек за деньгами и славой в "страну бьярмов" - и все понятно!
      Тогда мне и пришла мысль использовать именно этот консерватизм саг. Собрать по крупицам разбросанные в текстах упоминания, заставив самих древних исландцев показать путь, которым они туда плыли. Важным оказывалось тут все, начиная от представлений скандинавов о бьярмах и кончая приметами их страны, теми ее географическими признаками, которые могли позволить определить ее широтное и климатическое положение…
      Первым моим помощником и проводником по географии саг был уже названный мною Снорри Стурлусон, создатель "Младшей Эдды" и "Хеймскринглы". Он родился в 1179 году в западной Исландии, воспитывался у знатного исландца Иона Лофтссона, который был внуком не только норвежского короля, но и знаменитого исландского ученого и писателя Сэмунда Мудрого. Женившись на богатой невесте, Снорри переехал к ней в Борт, где за двести с лишним лет до этого жил один из самых знаменитых исландских скальдов Эгиль Скаллагримссон, а позднее столь же известный Эйнар Скуласон. Дальнейшая жизнь Снорри наполнена множеством событий. У него было много детей от разных женщин, а последняя жена Снорри сделала его самым богатым и влиятельным человеком в Исландии.
      Богатство у Снорри было и свое, но теперь он мог выступать с огромным, по тем временам, отрядом, достигающим почти тысячи вооруженных воинов. Однако самую большую славу Снорри принесли не богатство, не многочисленные распри с исландцами, в том числе и со своими родственниками, а его литературные труды. Он был поэтом, создавшим несколько хвалебных песен в честь норвежских правителей, оставил многочисленные книги, среди которых с наибольшим вероятием ему приписывается "Хеймскрингла" - "единственная в своем роде сокровищница сведений о далеком прошлом Северной Европы, о ее легендарных мифических временах, о бурной эпохе викингов, о богатых событиями первых веках существования скандинавских государств", как писал в предисловии к русскому переводу "Круга земного" М. И. Стеблин-Каменский.
      Снорри Стурлусон не просто собирал и обрабатывал саги. Он их, по-видимому, отбирал и проверял по другим сагам, историческим документам и по сохранившимся в памяти людей песням и стихам скальдов. По его мнению и мнению его современников, это были самые серьезные и достоверные свидетельства. В прологе к своей книге Снорри писал, что ни один скальд перед лицом правителя, которому пел славу, не решился бы приписать ему деяния, которых тот не совершал. Это было бы не похвалой, а насмешкой. В песнях прославлялись подвиги, известные людям. Песни должны были распространить такую известность шире, а это могло быть только в том случае, если слушатели подтверждали слова скальда.
      Везде, где только возможно, Снорри ссылался на информатора, от которого он получил те или иные сведения. При этом он поясняет, почему такой человек может знать правду или почему такие сведения правдивы. В других случаях он прямо говорит, что о дальнейшем "ничего не рассказывают".
      Исследователь событий, чуждый всякой фантастики, Снорри завоевывает доверие читателя своей явной нелюбовью к выдумке. У него трезвый взгляд реалиста, человека, ищущего во всем простого объяснения, поэтому все, что он счел возможным поместить в свои саги о "стране бьярмов", представлялось мне заслуживающим доверия.
      Но оказалось, что всего этого не так много. Вопреки распространенным утверждениям, что в исландских сагах рассыпаны многочисленные сведения о бьярмах и их стране, в "Круге земном" я нашел только три упоминания, и два из них ограничиваются всего лишь несколькими фразами.
      Первым у Снорри посещает в 916 году "страну бьярмов" молодой еще сын Харальда Харфагра - Эйрик, получивший впоследствии за убийство своих братьев прозвище Кровавая Секира. Перед этим путешествием он успел с пятью кораблями совершить набеги в страны саксов, фризов, данов, хорошо повоевать в Шотландии, Бретланде (по-видимому, в Бретани), в Ирландии и Валланде (Франции). "После этого, - писал Снорри, - он отправился на север в Финнмерк и дальше в "страну бьярмов", где произошла большая битва, в которой он одержал победу".
      В том, что это действительно произошло в "стране бьярмов", сомневаться не приходится. Такое же известие я обнаружил в саге об Эгиле, притом с существенным добавлением, что битва была на берегах "реки Вины" и что "об этом рассказывается в песнях, сложенных в его честь".
      Ссылка на свидетельство скальдов, как мы знаем, для Снорри была равноценна документальному подтверждению. Но что мог я извлечь из такого сообщения? Только то, что Эйрик там был, указание на реку Вину, которую знает рассказ о Торире Собаке, и первоначальное направление похода - на север, через Финнмерк, то есть страну саамов, современный Финмарк. Однако никакого "Финнмерка" сага об Эгиле не знает. Как справедливо считают исследователи саги, эта подробность была нужна Снорри лишь для того, чтобы там Эйрик мог найти свою жену, подтвердив расхожую версию, что Гуннхильд, дочь Ацура, которую не любили норвежцы, была колдуньей и обучалась этому искусству у финнов. На самом же деле историки находят, что Гуннхильд была дочерью датского короля Горма.
      Вторым конунгом, попавшим в "страну бьярмов" почти через полвека после Эйрика, примерно в 965 году, был его сын, Харальд Серая Шкура. "Однажды летом, - писал Снорри, - он поплыл со своим войском на север в "страну бьярмов", совершал там набеги и дал большую битву бьярмам на берегах Вины… Об этом говорит Глум сын Гейри".
      Географические признаки, которые указывает этот скальд, совпадают с теми, что мы уже знаем. Точный перевод текста позволяет прояснить это свидетельство, потому что Глум говорит не о "берегах Вины", а о "холмах Вины". Никакого "Финнмерка" здесь уже нет, но указание начального пути "на север" - сохранено.
      Третье и последнее свидетельство Снорри о "стране бьярмов" уже нам известно - это рассказ о Торире Собаке, вернее, рассказ о том, где и каким образом Торир Собака начал свою месть за племянника, Асбьерна Тюленя. Как я говорил, все побеги цветистого дерева фантазии поздних исследователей Биармии произросли на почве именно этого рассказа.
      Но что нового он дает нам? Маршрут? Он такой же, как и в первых двух сюжетах: на север до конца обитаемой Норвегии, а там сразу.же на "берег Вины". Между северной Норвегией и "рекой Виной" нет никаких ориентиров, кроме разве что Гандвика, "Волчьего залива", в котором К. Ф. Тиандер видел исконное название Кандалакшского залива. И напрасно! Ничего общего, кроме созвучия, Кандалакша с Гандвиком не имеет, разве что общее окончание "залив", выраженное по-фински и по-норвежски. Конечно, можно вспомнить, что "беормы", по словам Оттара - или Вульфстана, - говорили сходно с финнами, но на побережье Кандалакшского залива во все исторические времена жили несколько иные финны, а именно саамы-лопари.