Отдышавшись на поверхности, я подтянул стрелу за шнур. Вот те на! А где же наконечник? Видимо, пока я охотился, он каким-то образом свинтился со стержня, и последний выстрел отбросил его куда-то на дно реки. Промахивались мы, как водится, часто, но наконечников гарпуна до сих пор не теряли. И, к слову сказать, второго одинарного наконечника в запасе у нас не было. Так что волей-неволей приходилось искать.
— Поищи, поищи, — напутствовал Михаил, которому, как я заметил, почему-то всегда были приятны мои неудачи. — Так он тебя там и дожидается! Где ты его среди ила найдёшь? Тут с магнитом спускаться надо…
— Может, в самом деле не стоит искать? — осторожно спросил Юрий. — Тройников у нас два, обойдёмся тройниками…
— А щуки? Не очень-то ты с тройником на щук поохотишься! — запротестовал Слава, который всё ещё продолжал растираться после воды. — Нет, если уж искать, то всем!
Конечно, можно было искать всем, но я понимал, что от четырёх пар ласт в воде поднимется такая муть, что уже и нас самих не будет видно. И, приготовившись к долгим поискам, полез в воду один.
На песчаном, чуть заиленном дне лежали черепки с ямочно-гребенчатым орнаментом, вымытые рекой из культурного слоя, кремнёвые желваки, мелкие чёрные сучки, пропитанные влагой так, что они стали тяжелее самой воды. Между ними, похожие на такие же сучки, шевелились слепленные из песчинок, кусочков коры, стебельков домики ручейников, или, как их называли здесь, косолапок. В лучах пробившегося на дно солнца ослепительно вспыхивали распахнутые створки старых раковин.
Подводный мир Вёксы был чист, светел, удивительно хорош, и мысль о том, что мрачное пророчество Королёва может сбыться, вызвала у меня мгновенный озноб, когда я представил всё это великолепие затянутым вязким илом. а прозрачную воду — превратившейся в ту сине-зелёную зловонную жижу, которую можно видеть перед теперешней плотиной у посёлка. «Нет-нет, это невозможно», — уговаривал я себя, гоня прочь ненужные мысли.
Вновь и вновь я спускался под воду, методично обследуя дно, но заметил свой наконечник совсем не там. где он должен был лежать по моим предположениям. Удар отбросил его далеко в сторону под обрывистый берег, в тень, и там, почти невидимый, он улёгся среди похожих, только более тёмных, палочек и сучков. Я схватил его вместе с одной из этих веточек, но, ещё поднимаясь, ощутил, что в моём кулаке, кроме металлического наконечника гарпуна, зажато совсем не мокрое дерево. Самый беглый взгляд, брошенный на добычу, это предположение подтвердил. В моей руке был…
— Ну как? — спросил Юрий, когда я подплыл к берегу и встал на дно. — Бесполезно?
Вместо ответа я протянул ему руку. На моей ладони лежал потерянный было стальной наконечник с откидывающейся «бородкой», а рядом с ним — почерневший от времени и воды обломок наконечника костяного гарпуна, почти такого же, как тот, что я разрушил ножом при раскопках.
— Тот самый! — ахнул Слава. — Ну ты даёшь, начальник!
Даю? Мне кажется, правильнее сказать — беру.
55
…Медленно, постоянно путаясь, отбрасывая и снова пододвигая к себе черепки, из которых пытаешься собрать сосуд, плетёшь на светло-жёлтых выскобленных ножом досках стола хитрую и нескончаемую мозаику мелких и крупных обломков. Они рассыпаны по всему столу. Рядом на полу веранды развёрнуты жёсткие шуршащие пакеты с новыми грудами обломков горшков, разбитых пять тысячелетий тому назад.
В каком пакете искать недостающие? Каждый пакет — квадрат, каждый пакет — горизонт: десять сантиметров культурного слоя. Десять сантиметров с четырёх квадратных метров, заключающих в себе сотни лет, десятки человеческих судеб, зимы и вёсны, солнечные дни и туманные рассветы… Десятки, сотни, тысячи обломков.
«Массовый материал», как именуют керамику на археологическом жаргоне.
Время от времени на веранде появляются ребята, вносят новые пакеты и забирают с собой те, что лежат горой в углу. Свесив ноги с обрыва, они моют находки, сушат их здесь же на солнце и загорают сами, отрываясь от дела, чтобы бултыхнуться в воду и поплавать с ружьём.
Так и идёт эта наша жизнь, в которой прошлое, очень далёкое прошлое, перемешано с настоящим, образуя крепкий и нерасторжимый сплав времён и чувств.
Это и есть археология?
В самом деле, что же такое археология? Наука о вещах? Наука об эпохах? Наука о человеке и природе? Трудно ответить на этот вопрос. Каждый археолог воспринимает свою науку по-своему. Вероятно, иначе и быть не может. «А ещё интересно, что под куском металлического предмета неизвестного назначения был найден хорошо сохранившийся фрагмент гриба-поганки. Окислы металла пропитали органическую часть гриба и сохранили его форму и структуру…»
Любопытно? Многие это любят. Почему? Из-за чувства удовлетворения, что ещё в глубокой древности на земле росли такие же грибы-поганки, как и сейчас? Дескать, «и на солнце есть пятна», и были всегда, и нечего на эти пятна кивать?
Но наука ли это в подлинном смысле слова?
Есть другие. Этих больше, они сродни кладоискателям, радуются количеству черепков, косточек, отщепов, подсчитывают их, не задумываясь, для чего это надо делать и надо ли вообще, старательно усматривают мельчайшие различия в предметах, классифицируют их, забывая, что предмет — он всегда, с самого своего зарождения, существует и не изменяется, как изменяются растения, что из сочетания двух признаков, как в биологии, не может получиться третий, обладающий исходными формами… Нет, это тоже не наука.
Это всего лишь наукообразие, за которым скрываются растерянность и бездарность.
Наука — это совсем иное.
Как моряк всматривается с мачты корабля в невидимый и неведомый берег; как охотник, склоняясь к примятой листве, пытается угадать, что за зверь здесь прошёл, когда, почему именно здесь; как физик, проводя бесчисленные эксперименты над невидимыми ему элементарными частицами, пытается понять и разгадать закономерности, управляющие галактиками, так и археолог, рассматривая найденные предметы, вглядываясь в слои, должен понять, как в жизни своей прошли через этот участок земли люди, оставившие здесь свои орудия, сосуды, свои костры. Это похоже на то, как если бы перед нами лежало решение неведомой задачи — решение то ли правильное, то ли ошибочное; и сама задача неясна ещё для нас, как неясны исходные данные. Но по частичному решению, по приближенному конечному результату мы пытаемся восстановить весь процесс, найти возможные в нём ошибки, потому что для живущих процесс решения оказывается, как правило, во многих случаях важнее, чем конечный результат.
Археолог ищет законы, которые определили ход этого процесса, ищет человека, потому что только в человеке можно увидеть проявление этих законов. В частностях, в деталях он пытается понять закономерности, управляющие всем человечеством, действующие порой и сейчас, потому что история каждого племени, каждого человека в какой-то мере является отражением всего человечества. Но и это не цель, а средство. Целью всегда было и будет будущее. Сам человек — лишь зеркало, отражающее мир. Он — масштаб всех вещей, масштаб Вселенной, отразившейся в каменных орудиях, записавшей свои законы в этих черепках — законы, которые мы ещё должны найти и научиться читать, как учимся читать летопись климата по зёрнам цветочной пыльцы или летопись космоса по радиоактивным изотопам в древних углях…
Если человек достигнет обитаемых миров, первыми учёными здесь должны стать археологи…
За последнюю неделю в посёлке появились дачники. Весенняя плотва прокладывает дорогу в лето, и постепенно, как я успел заметить, в каждом доме, или в большинстве их, оказываются «свои» москвичи. Другие, приезжающие сюда на машинах, устраиваются на субботу и воскресенье на берегу Вёксы — на противоположном от нас берегу, где шоссе подходит почти к самой воде.
И у Романа дачная страда. Банька в огороде — сам по себе целый дом: с двумя окнами, прихожей, с печью, ничуть не напоминающей банную печь, с чердачком над потолком… Поселились в ней москвичи, и теперь Лёня, смышлёный, всем интересующийся мальчуган, перешедший в четвёртый класс, всё время вертится вокруг нас. Он с удовольствием ловит с мостков рыбу, но с ещё большим удовольствием трёт щёткой в тазу грязные черепки и кремни, раскладывает их на солнце, заворачивает в пакеты и без устали расспрашивает обо всём.
Вот и сейчас он с моими ребятами моет находки и вместе с ними бултыхается в воду, убедившись, что в этот момент за ним не следит недрёманное око матери. Маску и ласты отец ему обещал привезти в следующую же субботу из Москвы.
Вчера Лёня был молчалив, сосредоточенно наблюдал, как я шифрую и подклеиваю черепки, и, не удержавшись, я его спросил:
— Лёня, а о чём ты сейчас думаешь?
Он помолчал, посмотрел на меня внимательно и серьёзно и тихо сказал:
— О вечности.
— Что-о? — Я был поражён. — О вечности? Это почему же? И вообще, как ты себе можешь представить вечность?
Похоже, он был несколько сконфужен и удивлением моим, и вниманием, но вопрос был задан, на него следовало отвечать, и всё так же серьёзно и тихо он произнёс:
— Вечность — это когда ничего не пропадает, никто не умирает, всё сохраняется, как оно есть…
— Послушай, дружок, но ведь этого быть не может, — возразил я, отложив черепки, на которых в этот момент чёрной тушью писал порядковый номер описи и шифр. — Видишь, вот даже и эти черепки… Ну, правда, им по четыре-пять тысяч лет, но разве это вечность? И всё равно они разбиты…
— А вот вы их сохраняете, — ответил он быстро. — Вы их и делаете вечными. Они же теперь никуда уже не могут потеряться, правда? Будут лежать себе в музее, на них будут смотреть. Я и думаю, что археология — это наука о вечности. Чтобы ничего не погибало. Сначала вот эти черепки, а потом, может быть, когда-нибудь — уже и люди, и всё остальное… Научатся же этому, правда?
Так-то вот… Значит, есть ещё и такое определение нашего дела. И сейчас, откинувшись на спинку стула, чтобы отдохнули спина и глаза, я думаю, что, может быть, в этом определении, которое дал нашей науке десятилетний мальчуган — а ему и принадлежит, собственно говоря, будущее, — заключена немалая доля истины. Вот так: никто не забыт, ничто не забыто. Пусть хотя бы в идеале. Важно, чтобы не была забыта сама эта мысль, чтобы она жила с каждым человеком всё время; чтобы каждый знал, что от его памяти, от его чувства ответственности за сегодняшний день зависит день завтрашний, и ответственность эту нельзя переложить ни на чьи другие плечи…
Теперь, когда глаза отдохнули, надо встать и обойти вокруг стола, посмотреть на черепки с другой стороны. По-иному.
Они лежат передо мной на столе, похожие и не похожие один на другой. Для неспециалиста они все на одно лицо: толстые куски обожжённой глины, чуть выпуклые с одной стороны и вогнутые с другой, покрытые густой плотной сеткой конических ямок. Лишь иногда их разделяют полосы рубчатых отпечатков или продольных зубчатых оттисков, как если бы по пластилину прокатили небольшую шестерёнку.
В детстве, в том самом детстве, от которого сохраняются странные, похожие на куски разорванных страниц обрывки воспоминаний вроде горластого соседского петуха с павлиньим хвостом, что взлетел на плетень и разрывает тишину утра отчаянным воплем, или чашки кипячёного молока с морщинящей, точно живой, ненавистной пенкой, чашки с красным ободком и синенькими точками незабудок, — в том довоенном детстве я любил, разломав будильник и вытащив самую большую шестерёнку, с которой срывалась синеватая, тонко певшая пружина, оттискивать на пластилине именно такие следы. А потом кусок пластилина мялся в тёплой руке, и из него лепились фантастические звери: Змей Горыныч, верблюд с пятью горбами, соседский петух и верная лохматая Гилода, признававшая в своём собачьем сердце только одного маленького хозяина.
С годами пластилин исчез. И я не вспоминал о нём очень долго — до тех пор, пока не увидел вот эти самые неолитические черепки, украшенные ямочно-гребенчатым орнаментом пять тысячелетий тому назад.
Для тех людей это не было игрой. Для них это было жизнью, и, оттискивая ямки и зубчики, они не думали, что именно так оставляют свои следы во времени. Они, эти люди, начинали мять и тискать глину, наверное, в том же возрасте, в каком я и миллионы моих сверстников морщили лбы над только что полученной в подарок коробкой с палочками пластилина. Даже, наверное, раньше. Но тогда не было пластилина. Была просто глина — серая, чёрная, жёлтая, темно-красная, жирная и зернистая, которая скатывалась в колбаски на ладонях, расползалась в лепёшки, от которой становилась мутной вода и в которой вязли ноги.
Эта глина воспринималась как откровение и оставалась с ними на всю жизнь. Это был их материал.
Для нас пластилин был игрушкой. Мы забывали его через два-три года, чтобы найти в жизни другой материал, для каждого свой, на котором нам предстояло оставить свои следы для тех, кто будет жить ещё через пять тысяч лет на этой земле, чтобы в свою очередь они могли сделать из него игрушку.
…Черепки разные. Толстые и тонкие, лёгкие и тяжёлые, красные, обожжённые до синевы, белые, чёрные, коричневые, гладкие и шершавые, с выпуклинами от ямок на обратной стороне, которые хранят отпечатки пальцев, прикасавшихся к ним; с рваными острыми краями или, наоборот, гладкими и стёртыми от воды, они похожи на осколки каких-то неведомых материков, на обломки судеб людей, которые их создавали и вкладывали в них частицы своего тепла и души. И сейчас, когда я выбираю из будто неиссякаемой кучи тот единственный, ещё не найденный черепок, который только и может подойти к тому, что держу в руках, мне кажется, что я пытаюсь собрать не горшок — высокий, яйцевидный, которому уже уготовано место под стеклянной витриной одного из музеев, — мне кажется, я хочу склеить, восстановить из обломков и пробелов тот неведомый, давно исчезнувший мир, в котором жили, боролись, который создавали люди, отделённые от нас плотной стеной времени.
56
Ребята присыпают стенки раскопа, утаптывают песок, чтобы не размыло дождями и талыми водами, закапывают в углах старые шпалы. Раскоп кончен. Идёшь и вглядываешься — вдруг что-нибудь не заметил? Вдруг то, что ищешь, лежит рядом, в трёх-четырёх сантиметрах от тебя, ждёт одного лишь удара лопаты?
— Вот погляди, какая штука! — крикнул Михаил и кинул мне кусок обожжённой глины.
Глина как глина, такая же, из которой лепили горшки с ямочно-гребенчатым узором, только обожжена похуже. Когда-то человек смял кусок её в руке, оттиснув на ней всю пятерню.
Может быть, тот человек лепил сосуд. Остался этот кусок, который был слишком мал, чтобы его стоило хранить. И вот машинально, в какой-то перерыв от работы, словно подводя итоги сделанному, он очистил свои ладони от прилипшей глины, скатал её в комок, смял и бросил. Почему? Чтобы поздороваться с кем-то пришедшим, как это делаем мы, когда входящий — из другой комнаты, из другого пространства, из другого времени — застаёт нас за работой?
Но через это движение, живущее в каждом из нас, через работу, труд, связующий человека с человеком, я вдруг почувствовал, как сблизились, сомкнулись, упали отделяющие нас пространства. Случайно ли бросил он этот кусок в костёр? Или он знал что-то о свойствах времени?
Я взял этот кусок так, как держал его в последний раз гончар, вложив свои, живые пальцы в отпечатки той руки. И в прикосновении шершавой, нагретой солнцем глины почувствовал слабое пожатие, дошедшее через тысячи лет, словно благодарность за память, за интерес потомков к своим предкам, за то, что — вольно или невольно — мы восстанавливаем связь поколений, казалось бы, навсегда разорванную временем, за продолжение того общего дела, которое называется Человечеством…
Вероятно, они всё же верили в нас. Они хотели, чтобы мы стали сильнее и лучше их, умнее и красивее; чтобы каждый человек чувствовал, что он не первый и не последний на этой земле, а стоит как бы в шеренге, в строю, где левый фланг уходит в глубины прошлого, а правый, на который он должен равняться, — в будущее.
Сохранить правильное равнение — может быть, в этом и есть смысл жизни, о котором я как-то допытывался у Романа?
**********
Кончаются полевые дневники. Кончаются, чтобы начинались новые, но не кончается экспедиция, как не кончается жизнь. Потому что сама жизнь — это тоже экспедиция, полная находок и открытий, тягот и разочарований, но всегда влекущая и манящая неведомым: новыми людьми, новыми встречами, новыми делами. И как в любой экспедиции, в жизни тоже ищешь — ищешь себя, своё место в мире и ту тропинку, которую ты должен проложить.
Если только сможешь.
Несколько слов о первобытной истории Волго-Окского междуречья
Центральная полоса Европейской России уже более ста лет служит ареной интенсивных археологических поисков и раскопок, позволивших археологам составить представление об основных этапах древнейшей истории этого обширного края.
Волго-Окское междуречье, в центральной части которого лежит Переславль-Залесский и Плещеево озеро, после отступления материковых льдов последнего оледенения Европы было населено немногочисленными племенами охотников, часто передвигавшихся с места на место в поисках добычи. Они ещё не знали глиняной посуды, а вооружены были лёгким оружием с вкладными лезвиями из кремнёвых ножевидных пластинок. Эта отдалённая эпоха, которую археологи называют мезолитической, или среднекаменной, ещё плохо изучена.
Около пятого тысячелетия до нашей эры, когда холодные степи или лесостепи этого края зарастают лесами, а реки и озёра в условиях более влажного, атлантического климата становятся более полноводными, постепенно развиваются рыболовство и охота, которые более надёжно обеспечивают людей пищей и позволяют перейти к оседлому образу жизни. Об этом говорят исследованные археологами многочисленные поселения с остатками долговременных жилищ-полуземлянок, массой остатков костей животных и рыбьей чешуи, каменных и костяных инструментов и обломков глиняной посуды; эта посуда появляется именно в условиях оседлого образа жизни и свидетельствует о нём. Так происходит переход от мезолита к неолиту — новокаменному веку.
В неолитическую эпоху, то есть в основном в четвёртом и третьем тысячелетиях до нашей эры, на этой территории жили племена, выделывавшие очень своеобразную ямочно-гребенчатую или ямочно-зубчатую керамику — глиняную остродонную или круглодонную посуду, украшенную орнаментом в виде частых, глубоких, круглых ямок и отпечатков зубчатого штампа. На сотнях поселений этой археологической культуры жили люди, которые, по мнению некоторых исследователей, были предками древнефинских народов Восточной Европы; по мнению других, это было дофинноугорское и доиндоевропейское население, говорившее на каком-то особом, неизвестном нам исчезнувшем языке.
В конце третьего или начале второго тысячелетия до нашей эры поселения с ямочно-зубчатой керамикой продолжают существовать, но наряду с ними появляются поселения с другой керамикой — толстостенной, с примесями растительных остатков или толчёных раковин к глине и украшенной крупным зубчатым орнаментом. Эта древняя культура была названа волосовской, по месту первой открытой её стоянки (недалеко от Мурома). В отличие от других неолитических племён волосовцы уже были знакомы с металлом и домашними животными. Судя по находкам в Среднем Поволжье и Прикамье, создатели волосовской культуры пришли на Оку с востока, из Волго-Камского междуречья, хотя окончательно вопрос о происхождении волосовской культуры до сих пор не может считаться решённым.
Второе тысячелетие до нашей эры, когда в употребление уже широко входит металл — медь и бронза, а основой хозяйства становятся животноводство и мотыжное земледелие, было временем бурных событий. В самом его начале на Оке и в Верхнем Поволжье появляются могильники, в которых погребённые лежат на боку, в скорченном положении, а сопровождают их очень своеобразные предметы, ничего общего не имеющие с вещами местных культур. Эта новая культура, названная фатьяновской, пришла сюда с юга, юго-запада или запада: дело в том, что она принадлежит к группе родственных скотоводческо-земледельческих культур Восточной и Средней Европы, для которых характерна такая бомбовидная глиняная посуда и каменные сверлёные топоры. Племена, создавшие эти культуры, считаются далёкими предками славян, балтов и германцев. Одна из нерешённых загадок фатьяновской культуры — отсутствие явных поселений.
Немного позднее, в середине второго тысячелетия до нашей эры, когда в степной и лесостепной полосе происходило расселение из Поволжья на запад племён срубной культуры, на Средней и Нижней Оке появились поселения поздняковской культуры, очень близкой к срубной. По-видимому, поздняковская культура возникла при смешении северной группы срубных племён с остатками местного неолитического и энеолитического населения. Поздняковское население, неся с собой прогрессивное земледельческо-скотоводческое хозяйство, большие прямоугольные жилища-полуземлянки, плоскодонную посуду и другие культурные особенности, постепенно расселялось и в Волго-Окском междуречье. Следы его ведут за Волгу и далеко на север.
Сложность культурной и этнической мозаики Волго-Окского междуречья ко второй половине второго тысячелетия до нашей эры усугубляется ещё одной культурой бронзы — абашевской, от которой дошли до наших дней большие курганы. Наиболее полно памятники абашевской культуры изучены на Южном Урале и в Среднем Поволжье. Происхождение этой весьма своеобразной культуры, не похожей ни на одну из предыдущих, до сих пор не выяснено, но следы её заметны в более поздних, древнефинских могильниках начала железного века в Прикамье и на Оке.
В конце второго тысячелетия до нашей эры в результате сложного взаимодействия между местными и различными пришлыми племенами в Волго-Окском междуречье сформировалась новая, уже монолитная культура, для которой была характерна глиняная посуда с текстильными отпечатками и ещё кремнёвый инвентарь. От этой культуры в начале железного века взяла начало дьяковская культура укреплённых городищ, предшествовавшая славянам.
Нечего и говорить, что история и взаимоотношения населения, создавшего все перечисленные культуры, ещё во многом неясны; поэтому археологические исследования в Переславском районе представляют очень большой интерес. В этом сравнительно глухом крае, лежащем в стороне от таких больших речных путей древности, как Ока и Волга, с течением столетий оседали новые группы пришлого населения, но продолжали жить и древние местные племена, очень долго сохранявшие свои традиционные культурные черты. Такое смешение старого и нового привело здесь к созданию своеобразных культурных сплавов, отражающих очень сложные исторические процессы. Разобраться в них, распутать эти клубки подчас очень нелегко.
Автор книги «Голубые дороги веков» Андрей Леонидович Никитин в 50-х годах был студентом Московского университета и моим учеником; он участвовал в нескольких моих экспедициях, в частности на стоянке Сунгирь близ Владимира. Так у него сформировался интерес к изучению древнейшей, первобытной истории нашей Родины, и очень скоро он выступил уже как самостоятельный исследователь. Однако помимо научной его влекла и литературная работа, которой он отдавал немало времени ещё на студенческой скамье. И всё-таки, даже уйдя в литературу, А. Л. Никитин не хочет расставаться с археологией. Это желание принимает новые интересные формы, примером которых служит его книга. Ну что же, для популяризации нашей науки подобных книг очень не хватает. Пожелаем молодому автору успеха на этом пути.
1968
Доктор исторических наук профессор О. Я. Бадер
Географический указатель
Александрова гора. . . . . . . . . . 44
Андрияново село. . . . . . . . . . . 123
Аринберд город. . . . . . . . . . . . 7
Бармазово пустошь. . . . . . . . . 118
Беклемишево деревня. . . . . . . . . 13
Большая Песошница стоянка. . . . . 21
Вёкса река. 6, 13, 20, 21, 25, 49, 62, 80, 82, 84, 95, 102, 126, 127
Вёкса станция. . . . . . . . . . . 13, 16
Вёкса-3 стоянка. . . . . . . . . . . . 21
Владимирова проезд. . . . . . . . . . 5
Гора-Новосёлка село. . . . . . . . . 26
Гремяч гора. . . . . . . . . . . . . . 91
Дикариха стоянка. . . . . . . . 107–113
Игобла река. . . . . . . . . . . . 16, 17
Кармир-Блур город. . . . . . . . . . . 7
Клещин город. . . . . . . . . 6, 33, 49
Козья горка. . . . . . . . . . . . 25, 35
Копнино село. . . . . . . . . . . . . 89
Криушкино деревня. . . . . . . . . 105
Кубринск посёлок. . . . . . . 13, 16, 94
Кундыловка (в Криушкино). . . . . 111
Купанское болото. . . . . . . . . . 114
Купань село. . . . . . . . . . . . 30, 31
Куротня река. . . . . . . . . . . . . 90
Кухмарь урочище. . . . . . . . . . 109
Лочма река. . . . . . . . . . . . . 125
Монаший остров. . . . . . . . . . . 25
Мшарово посёлок. . . . . . . . . . . 89
Нагорная улица. . . . . . . . . . . 111
Нерль Волжская река. . . 6, 25, 26, 102
Новгород город. . . . . . . . . . . . . 7
Новое село. . . . . . . . . . . . . . 10
Овражная улица. . . . . . . . . . . 111
Плещеево озеро. 27, 49, 65, 93, 102, 103
Плещеевская улица. . . . . . . . . . 8
Ржев город. . . . . . . . . . . . . . 59
Рыбная слобода. . . . . . 25, 49, 50, 62
Сомино озеро. . 6, 25, 49, 102, 114, 118
Талицы деревня. . . . . . . . . . . . 88
Теремки стоянка. . . . . . . . . 65, 68
Торговище стоянка. . . . . 21, 120, 122
Трубеж река. . . . . . . . . . . . 10, 49
Урёв. . . . . . . . . . . . . . . . 6, 62
Усолье село. . . . . . . . . . 24, 31, 44
Фатьяново деревня. . . . . . . . . . 77
Хмельники село. . . . . . . 26, 90, 118
Хмельниковская горка. . . . . 120, 122
Черниговская улица. . . . . . . . . 111
Именной указатель
Александр Сергеевич. . 5, 14, 29, 46, 75
Анатолий. . . . . . . . . 83, 85, 86, 90
Антонина Петровна. . . . . . . . . 51
Афанасьевы. . . . . . . . . . . . . . 3
Бабаниха. . . . . . . . . . . . . . . 62
Бочаров Сергей Тимофеевич. . . . . 64
Бочковы. . . . . . . . . . . . . . . . 8
Вадим Васильевич. 5, 14, 18, 20, 29, 35, 44, 83, 85, 86, 88, 96
Валька Рыжий. . . . . . . . . . . 107
Валя. . . . . . . . . . . . . . . 38, 39
Вячеслав Михайлович. . 90–92, 95, 97, 99–101, 104, 105, 111–113, 117, 118
Данилов Василий Николаевич. . 18, 70, 81, 94, 95, 116, 117
директор школы. . . . . . . . . . . 70
Дюма Александр. . . . . . . . . . . 50
Евдокия Филипповна. . . . . . 105, 110
Иван Егорович. . . . . . . . . . . 123
Карцев Владимир. . 38–40, 43, 89, 114
Кирилл монах. . . . . . . . . . . . 25
Кирьянова Наташа. . . . . . .
см.Валя
Корин Пётр. . . . 12, 16, 48, 54, 60, 61
Корнилов Валерий Николаевич. . . . .
см.Данилов Василий Николаевич
Королёв Вячеслав Матвеевич 15, 16, 19, 89, 94, 95
Королёв Игорь. . 51–53, 61, 76, 88, 96, 99–101, 104
Корольков Вячеслав Матвеевич. . . . .
см.Королёв Вячеслав
Матвеевич
Кравченко Николай Петрович. . . . 86
Куза Андрей Васильевич. . .
см.Вадим Васильевич
Кузнецов Константин Романович. 13, 64, 67
Кузнецов Павел Романович. 13, 17, 18, 20, 48, 88, 96
Кузнецов Роман Иванович. . 12, 17, 30, 54–57, 61, 75, 76, 96, 122
Кузнецова Лидия Романовна. . . . . 13
Кузнецова Прасковья Васильевна 12, 29, 30, 48, 56, 61, 75, 88, 111
Лапшин В. А. . . . . . . . . . . . . 32
Масин Н. П. . . . . . . . . . . . . 19
Михаил. . 90–92, 96, 99, 104, 113, 117, 118, 127, 130
Михайлов Назар Павлович. . . . . . 30
Михайлов Степан Назарович. 31, 32, 38
Морган Л. . . . . . . . . . . . . . . 59
Морковников Валентин Иванович. . . .
см. Свекольников
Морозов Илья. . . . . . . . . . . 107
Нестеров Юрий. . . . . . . . 39, 41, 46
Новожилов Виктор. . . . . 8, 62, 67, 89
Новожилова Анна Егоровна. . . . . 62
Новожиловы. . . . . . . . . . . . . . 6
Ольга. . . . . . . . . . . . . 52, 54, 99
Пётр I царь. . . . . . . . . . . . 81, 91
Пичужкин Владимир Александрович 59, 60, 83
Попова Т. Б. . . . . . . . . . . . . 113
Пришвин Михаил Михайлович. . 8, 24, 30, 31, 91
Римма. . . . . . . . . . . . . . . . 107
Савельев Павел Степанович. . . . . 32
Свекольников. . . . . . . . . . . . 94
Смирнов Василий Иванович. . . 61, 68
Смирнов Михаил Иванович. . . 20, 91
Спицын Александр Андреевич. . . . 20
Третьяков Пётр Николаевич. 8, 20, 61, 109
Уваров Алексей Сергеевич. . . . 32, 77
Фёдоров Г. Б. . . . . . . . . . . . 112
Филимон священник. . . . . . . . . 8
Фингерт Светлана. . . . . . . . . . 107
Шмарова Зина. . . . . . . . . . 51, 52
Юрий. . . . . . . . . . . 117–120, 125
Юрий Долгорукий князь. . . . . . . 10
Предметный указатель
автостанция. . . . . . . . . . . . 11, 76
бобры. . . . . . . . . . . . 66, 114, 115
Богородицко-Сретенский монастырь. 11
ботик «Фортуна». . . . . . . . . 82, 91
варница. . . . . . . . . . . . . . . . 24
височное кольцо. . . . . . . . . . . . 39
волосовцы. . . . . . . . . . . . . . 100
жилище. . . . . . . . . . 103, 114
черепки. . . . . . . . . . . . . 99
высверлина. . . . . . . . . . . . . . 97
гарпун. . . . . . . . . . . . . 100, 101
Данилов монастырь. . . . . . . . . . 24
долото. . . . . . . . . . . . . . . . 23
захоронение. . . . . . . 39, 41–46, 108
зернотёрка. . . . . . . . . . . . 72, 73
