Приехали мы в Борисполь заранее. В машине разделили деньги на две равные части. Одну должен был везти Вадик, другую - я.
      - Куда же их засунуть? - размышлял Вадик, глядя на довольно внушительную пачку долларов. - Их и вдвое-то не сложить.
      - Рассуем по карманам. Равномерно. И в носки положим, - предложил я. Обыскивать же нас не станут? Не в Америку летим и не в Европу. Даже не в Эмираты. Так, посмотрят...
      - Знать бы, где они ищут... - Вадик хлопал глазами. Потом я понял, что именно в тот момент он выдумал мелкую хитрость. - А-а, положу все в один карман, - подчеркнуто бесшабашно махнул он рукой и кое-как затолкал деньги в штаны.
      Я аккуратно разложил мелкие пачки по карманам. Мы зарегистрировались и подошли к стойке досмотра.
      - Слушай! - Вадик вдруг схватил меня за локоть. Он был здорово возбужден. - Я придумал. Так и быть, я пойду первым. А ты смотри внимательно: где они будут шмонать. И все спрячешь, куда они не заглядывают. Понял? Держи.
      Он вложил мне в руку свою пачку денег, а сам направился к таможенникам. Я ему слова не успел сказать.
      Вадик шел на них, как человек, которому уже нечего терять в этой жизни, как медведь на дрессировщика, как террорист-смертник на блокпост. Таможенники почувствовали неладное и напряглись.
      Они заставили Вадика вывернуть перед ними все карманы, показать пустое портмоне, снять с ног башмаки и, кажется, даже станцевать. Потом они долго не могли понять, почему он летит без вещей и что значат те сто пятьдесят три места, которые указаны в его билете.
      Наконец все разъяснилось, и Вадика нехотя пропустили. Я остался стоять со своей частью денег, с его частью и с уверенностью, что такого досмотра мне ни за что не пройти. Пришлось вернуться в машину. Денег было много. Очень много. И я не знал, куда их прятать. "Не надо никуда прятать, - вдруг пришло решение. - Вадик, раз он такой хитрый и уже прошел досмотр, повезет товар один. Махмуд за своими деньгами сам приедет, никуда не денется. А я возвращаюсь в контору".
      Объявили, что регистрация на рейс до Ашхабада заканчивается. Замотав деньги в чистую футболку, я бросил их на дно сумки и опять поплелся к стойке досмотра. Вадик метался за спинами пограничников. Увидев меня, он призывно замахал руками. Вместо того чтобы крикнуть ему, что он летит один, а я остаюсь и буду ждать его звонка из Ашхабада, я бросил сумку на ленту транспортера. Лента медленно повлекла ее на просветку, а сам я направился к магнитной подкове.
      С собой у меня ничего не было, и досмотр прошел быстро. Но лента едва ползла, останавливаясь то и дело, а вместе с ней, вздрагивая и замирая, медленно двигалась моя сумка. Наконец, она скрылась в просмотровом ящике. Движение ленты надолго остановилось. Потом сумка медленно выплыла с другой стороны ящика и опять остановилась. Из-за телевизора поднялся таможенник и направился к ней. Он шел к моей сумке, а я, глядя на него, пробирался к выходу. Когда он подошел к ней, я уже стоял возле двери. "Контрабанда в особо крупных, - возникло у меня в голове. - Ну вас всех, к черту!"
      - Чей чемодан? - громко спросил таможенник, с трудом снимая с ленты огромный дипломат. - Кто хозяин? Открывайте!
      Медленно-медленно, боком-боком подошел я к таможеннику, вежливо отодвинул старую туркменку, хозяйку неподъемного дипломата, взял свою пустую сумку и забился в самый дальний и самый темный угол.
      В Ашхабаде мы приземлились поздним вечером. Аэродром был погружен в жару и тьму.
      - Ну, я займусь разгрузкой, а ты ищи Махмуда, - бодро предложил мне Вадик и исчез. Это значило, что разбираться с туркменской таможней и деньгами опять предстояло мне одному. Мы улетели далеко от Киева, и назад дороги у меня не было. Я побрел за толпой пассажиров, мне больше ничего не оставалось, и через несколько минут оказался на площади среди встречающих. Там меня уже ждал Махмуд. Никакого досмотра, никакой таможни в Ашхабадском аэропорту в то время не было. С тех пор, по слухам, там многое изменилось.
      Поговорив с Махмудом, я мог вернуться и помочь Вадику воевать с местными транспортными службами. Но не стал этого делать. С Вадиком неплохо было пить водку - веселый парень, общительный и веселый. Но работать с ним мне не понравилось.
      Когда товар был перегружен в машины, Махмуд отвез нас в гостиницу. И пообещал утром забрать.
      - Мы привезли деньги, - напомнил я Махмуду.
      - Ай, ладно, - отмахнулся он. И скорчил такую физиономию, словно я допустил бестактность. - С этим завтра разберемся. Накладные дай!
      Вадик отдал ему накладные, и Махмуд уехал.
      Мы прождали его все утро следующего дня. Появился он только к обеду.
      - Ну как там, все нормально? - спросил я Махмуда.
      - Ай, не знаю, - пожал он плечами и ласково улыбнулся. - Другие дела решал. Сейчас поедем, покушаем. А потом будем работать.
      Он вывез нас за город, к мутному потоку, должно быть, горной речке. Я никогда прежде не видел горных рек, но приблизительно так их себе и представлял: по камням с шумом и необыкновенной скоростью неслась вода. Это была очень холодная и на вид довольно грязная вода. Махмуд выгрузил из машины обед: арбузы, лепешки, мясо, зелень. И предложил искупаться.
      По сути, это была неплохая мысль. Испепеляющий зной пустыни, на южной границе которой зачем-то построили город, только так и можно было переносить. Но уж больно странный способ купания практиковали в здешних местах. На мой, разумеется, взгляд. Я, к примеру, люблю плавать. Обычно я плаваю на спине. В детстве мне больше нравилось нырять, а сейчас я люблю плавать на спине. Не спеша. И когда я плыву на спине, я вижу себя большим старым пароходом. Где-то на Миссисипи. Я шлепаю руками, как пароход колесами, по воде. И медленно плыву, рассекая тихую неподвижную воду.
      Махмуд, видно, тоже любил плавать на спине. Раздевшись, он вышел на середину потока и, прокричав что-то отчаянно громкое, рухнул в воду. Он лежал, раскинув руки, упираясь ногами в камни, и время от времени пронзительно кричал. Ледяная вода мутными волнами стремительно накатывала на его огромный живот.
      Я вошел в реку и нашел место поглубже. Вода доставала до колен.
      - Тоже хочешь попробовать? - с берега спросил меня Вадик.
      - Не с моими жировыми прослойками, - ответил ему я, умылся и вернулся на берег. - Лучше бы у них в гостинице была вода.
      Потом мы поели и поехали к Махмуду на базу. По дороге он много смеялся, рассказывал местные анекдоты, то и дело хвалил Туркменбаши и снова смеялся. Он вел себя не так, как в Киеве, - дома он был свободнее и проще. Чистая, дружелюбная улыбка приятно смягчала жесткость татаромонгольских скул.
      Наконец через невысокие, давно не крашенные ворота мы въехали на территорию базы. По обе стороны узкого проезда потянулись длинные ангары, старые здания складов с обрушенными крышами и завалившимися стенами, кучи ржавого и нового металла, штабеля бревен и досок, свалки мусора. Мы долго петляли между этими препятствиями природного и искусственного происхождения, пока не остановились у небольшого одноэтажного строения. Больше всего оно напоминало сторожку железнодорожного смотрителя. Это и был центральный офис "Туркменэлектронторга".
      Махмуд провел нас в свой кабинет, усадил в кресла, велел принести чаю и сел напротив.
      - Ну, что вы мне привезли? Теперь давайте посмотрим.
      Он вынул из ящика стола накладные, которые Вадик отдал ему накануне вечером, и стал их внимательно разглядывать. Чем дольше Махмуд разглядывал накладные, тем быстрее исчезала искренняя и дружелюбная улыбка с его широкого лица, тем ниже опускались уголки его губ, тем резче становился взгляд. Всего за минуту с небольшим веселый и добродушный восточный человек превратился в воина Чингисхана, безжалостного и беспощадного. Гримаса гнева и ярости кривила его губы.
      - Что вы мне привезли?! - тихо спросил он нас еще раз и отшвырнул накладную. - Почему такие цены? Я не возьму ваши телефоны-шмулефоны по этим ценам.
      - Мы привязали цены к доллару. Мы же говорили... Инфляция... - начал объяснять ему я, хоть он и без того все отлично знал.
      - Ай, ладно, - отмахнулся Махмуд. - Инфляция-шмуфляция. Мы договорились о цене. Вот, у меня все есть. - Он помахал нашим прайс-листом трехмесячной давности. - Тут одно, а в накладных другое. Я не знаю, что сказать шефу. Сейчас сами пойдете с ним говорить. Готовьтесь везти товар назад. Ясно? Деньги где?
      Я передал ему деньги.
      - Сколько тут?
      - Четырнадцать.
      - А-а, - скривившись, протянул он и небрежно бросил деньги в сейф. Пойду к шефу. Ждите здесь.
      Он вышел, оглушительно хлопнув дверью.
      - Слушай, мы же говорили ему, что цену в карбованцах пришлось поднять. А теперь он будто первый раз слышит.
      - Кто ему это говорил? - спросил Вадик.
      - Да лично я. И в Киеве, и по телефону.
      - Вот лично ты и разбирайся. Напоминай ему, объясняй. Обещай еще денег. Назад мы ничего не повезем.
      - Понятно, что не повезем.
      Мы много раз встречались с Махмудом в Киеве за те месяцы, что готовилась эта поставка. Я видел его в разных настроениях и состояниях души. Он представал и льстивым просителем, и надменным хозяином, добродушным, простоватым восточным человеком и хитрым торгашом. Но здесь ничего подобного я не ожидал увидеть.
      Через несколько минут он вернулся. И вновь излучал безграничное добродушие и сердечную приязнь.
      - Я все уладил. Шеф ждет вас. Будем говорить о новой поставке. Пошли.
      Вадик вышел первым. Меня Махмуд чуть задержал в кабинете.
      - Если спросит, - тихо сказал он мне, - скажешь, что привез десять. Понял?
      Я понял.
      Потом был пустой разговор с директором "Туркменэлектронторга", шефом Махмуда. Нас просто знакомили. Махмуд расхваливал наши деловые качества, рассказывал, как быстро прошла первая поставка, что вторая партия уже почти готова и пройдет еще быстрее. Директор лениво слушал, насмешливо кривил губу и смотрел в окно. Для него мы были людьми Махмуда. Он нас не знал и говорить с нами не собирался. Он только слушал и смотрел в окно.
      Аудиенцию прервали телефонный звонок и разговор по-туркменски.
      - Замминистра едет, - положив трубку, объяснил нам директор. - Будет инспектировать базу. Покажете ему.
      Я хоть и не понял, что мы можем показать на незнакомой базе, но на всякий случай кивнул.
      Замминистра появился минут через двадцать. Белый "Вольво" резко затормозил у входа, и двор тут же заволокло желтоватой пылью. Из пылевой завесы медленно и торжественно выплыл молодой мужчина в дорогом светлом костюме. За ним мелкой суетливой походкой семенили директор и еще два незнакомых нам человека.
      - За ними идите, - подтолкнул нас Махмуд.
      Замминистра инспектировал не всю базу, а только то, что накануне привезли мы с Вадиком. Все наши коробки к этому времени были рассортированы и аккуратно разложены по полкам. Я не мог представить, что всего полчаса назад кто-то собирался отправлять их назад в Киев. Да и собирался ли?
      - ... еще телевизор новый, "Сони", "Панасоник"...
      Мимо телевизоров замминистра в светлом костюме прошел не задерживаясь.
      - ... видеомагнитофон, двойка, видеокамера...
      Не заинтересовали.
      - ... радиотелефон "Панасоник", новый модель...
      Замминистра остановился. Тут же из-за спины у него выскочил кладовщик, снял с полки коробку с телефоном и передал человеку из свиты. Тот протянул коробку директору, директор отдал ее мне.
      - Проверь, чтоб работало.
      - Работает, работает, - засмеялся я.
      - Проверь, - глухо сказал директор и побежал догонять замминистра.
      - Включи его, - отдал я телефон Вадику. - Пусть успокоятся.
      Инспекционная поездка длилась недолго. Вскоре "Вольво" с радиотелефоном, стационарным музыкальным центром в багажнике и замминистра на заднем сиденье отбыл.
      - Хорошо, - сказал директор и ушел к себе в кабинет.
      - Сейчас едем в гостиницу... - Махмуд похлопал меня по плечу и ушел следом за директором.
      Ожидая его, мы устроились на пустых деревянных бочках в тени акации.
      - Вадик, мы щенки, - сказал я, разглядывая засыпанный пылью асфальт двора и нелепое одноэтажное строение "Туркменэлектронторга". - Только сегодня он дал понять нам это два раза. Они торгуют тысячелетия, у них это в крови. А мы? Куда мы влезли? Со своим незаконченным высшим техническим. А?
      Эту мысль я жевал всю обратную дорогу до Киева. А дорога вышла нерядовая. Самолет в тот вечер был только на Москву. Киевского рейса ждать пришлось бы двое суток. Без воды в гостиничном номере. Я к этому готов не был. Вадик тоже. И мы улетели в Москву. Приземлились поздним вечером в Домодедове. Пока доехали до Киевского вокзала, пока то, пока се железнодорожных билетов на ночные поезда не осталось. Даже вокзальные перекупщики продали все свои запасы. С Киевского вокзала мы уехали во Внуково, рассчитывая улететь домой утренним самолетом. Но оказалось, что денег у нас остается в обрез. Ровно на билеты. А могло и не хватить. Примерно в четыре часа утра, потеряв терпение, мы сговорились за пятьсот долларов с внуковским таксистом и на старой разболтанной "Волге" уехали домой. В Киеве были к обеду.
      Две дыни из Ашхабада я тогда все-таки привез. Больше не поместилось в сумке. Их купил нам Махмуд перед самым вылетом. Одну я отдал Вадику, как соучастнику, вторую подарил Кузьмину.
      Это было суматошное и совершенно безумное время. Работы было много и очень много было суеты. Отправив первую партию, мы тут же взялись готовить вторую. Махмуд звонил из Ашхабада и торопил нас... Не стоило спешить. Нам не стоило спешить. Надо было оглядеться и оценить ситуацию, потому что она менялась. С каждым днем она становилась... наверное, хуже. Во всяком случае - другой. Теперь мне кажется, что хуже. Но тогда еще можно было что-то изменить.
      Нас начали давить с двух сторон. С одной - любимое государство. Оно не могло смотреть спокойно, как люди зарабатывают деньги, не воруя. Первую поставку оно пропустило, но уже вторую обложило пошлинами и платными разрешениями. Когда мы отправляли третью партию, выяснилось, что нам установили верхний предел цен по каждому виду товаров. Не нижний - верхний! А откуда брать десять процентов Махмуду и его директору? А местным кровососам? Нас выдавливали. Не только нас - всех. И выдавили. Через полгода поставками товаров в оплату за туркменский газ на украинском рынке занималась только одна структура - корпорация "Республика". Туркмены рыдали и плакали - монополист поднял цены и отказался делиться. Вожделенные десять процентов исчезли, как последние слова охотничьей байки у догорающего ночного костра.
      С другой стороны нас поджимали бандиты. Как-то разом, в один день, посыпались звонки. Совершенно незнакомые люди предлагали охрану, не сомневаясь, что у нас есть что охранять. Кузьмин тогда решил не связываться с чужими и обратился к своим. В МВД. Свои дали надежную фирму. Из надежной фирмы пришли надежные бандиты и стали нас охранять. За очень немаленькие деньги. Пока у нас были эти деньги и еще было что охранять.
      Они-то, кстати, и продали нам Митю Хвощинского. Еще один незабываемый эпизод. То есть финансовых деталей я не помню. Помню, что наши охранники после случайной сделки со многими участниками остались что-то нам должны. И долг этот признали, что казалось необычным. А вот возвращать его не хотели, что как раз было неудивительно. Они соглашались вернуть долг услугами. Хоть своими, хоть чужими. Они вызвали Кузьмина в какой-то дикий кабак, чтобы там, за водкой, в ходе диалога прийти к согласию. Но денег не платить! Кузмин взял за компанию меня, и мы целый вечер, а потом еще и часть ночи слушали пустую пьяную болтовню, отрицательно качали головами и угрюмо жевали плохо прожаренную свинину. Нам действительно нужны были деньги подходил срок платежа по одному из кредитов. Их предложения нас не интересовали, наша несговорчивость их огорчала. Разговор вместо того, чтоб идти к согласию, топтался в пьяном тупике. Вот тогда один из них, с внешностью визиря Джафара в молодые годы, и спросил, не возьмем ли мы в зачет их долга чужой долг.
      - Чей? - спросил Кузьмин вместо того, чтобы, отказываясь, еще раз небрежно качнуть головой.
      - Пошли. - Джафар бросил зубочистку, цыкнул зубом и встал из-за стола.
      Мы вышли во двор. В воздухе висела влажная пыль - слабый осенний дождь. Над дверью болталась голая лампочка - плафон был мастерски расколот. Лампа едва светила, но и ее слабого света хватало, чтобы видеть весь небольшой задний двор кабака. Двор был пуст. Две машины, их и наша, стояли у крыльца.
      - Далеко идти?
      Джафар спустился и открыл багажник. Мы спустились следом. В багажнике лежал человек. Его рот был заклеен пластырем, руки связаны за спиной.
      - Он денег должен одним людям. Не отдает. Мы думали - покушаем сейчас немножко, дела решим, а потом поедем его закопаем... Ну что, берете? Тогда мы вам ничего не должны - с него получите. А его долг мы возьмем на себя и с теми людьми сами договоримся.
      Джафар замолчал, ожидая ответа.
      Это была дичь. Полная дичь. Я даже представить себе ничего такого не мог... То есть в газетах часто появлялись описания похожих случаев. С красочными деталями и сочными подробностями. Но чем ярче сверкали краски деталей, чем больше сока было в подробностях, тем меньше верилось, что автор не выдумал все это, чтобы заполнить пустующее место на полосе. На самом же деле этого быть не могло. Быть не могло, чтобы вот так, ночью, под дождем, в багажнике лежал человек. Он лежал тут все время, пока мы ели и беседовали с этими уродами...
      - Женя, я его знаю, - сказал я Кузьмину, разглядев человека в багажнике.
      - Какая разница, - пожал плечами Кузьмин. - Знаю, не знаю. Мы его забираем.
      - Забирайте, - кивнул головой Джафар и вернулся в кабак.
      Так Митька познакомился с Кузьминым.
      А через два месяца Кузьмин умер.
      И все ушли, забрав свои доли. Последним был Вадик Шеншин.
      - Хочешь совет? Выдергивай деньги и бросай эту лавку скорее, - сказал он мне, уходя. - Пока еще можно свалить все на Кузьмина. А один ты все равно ничего не сделаешь.
      - Что свалить? - не понял я. - Надо закончить туркменский контракт. Мы же деньги получили.
      - Кузьмин получил деньги, а не мы. А вообще как хочешь. Чего я тебя уговариваю?
      Я остался один с незаконченным контрактом, голодными бандитами, которым нечем и уже не за что было платить. И с небольшими долгами. Долг в десять тысяч при миллионном обороте - ерунда. Но это очень неприятная вещь, если никакого оборота нет. Еще я остался с Митькой. С ним вместе этот навоз мы понемногу и разгребли.
      Только Махмуд до сих пор ждет свои десять процентов с последней поставки. Ждет и обижается на меня. А может быть, уже и не ждет, не знаю. Но обижается - это точно.
      К Вадику Шеншину я все-таки поехал. Взял две бутылки водки и поехал. Если уж ударился в воспоминания, то лучше найти для этого более подходящую компанию, чем молчащий телефон. В одиночку нельзя ни пить, ни вспоминать затягивает. Не знаю, как сейчас, а прежде в таких случаях Вадик был незаменим.
      * * *
      Около года латали мы с Митькой дыры: возвращали долги, платили неустойки, договаривались и передоговаривались с кредиторами. Мы лезли во все проекты, которые сулили хоть что-то, пытались посредничать на поставках шерсти, хлопка, зерна и, кажется, соды. Это то, что я кое-как помню. За год мы заработали на этом десять килограммов мороженой рыбы... Ума не приложу, откуда она взялась. Но раз была рыба, значит, мы и на рыбе пытались посредничать.
      Деньги нам приносили нехитрые операции по обналичиванию. Знакомые дядьки из Минэнерго сбрасывали на нашу фирму небольшие договора по пять-шесть тысяч долларов, а мы им эти деньги возвращали. Десять процентов оставляли себе. Еще со времен Кузьмина нас знали как людей порядочных и аккуратных. За счет репутации мы и выплыли. Как только расплатились со всеми (Махмуд и его взятки не в счет) - обналичивать бросили. Это было непростое решение - от легких денег нелегко отказываться. Но я точно знал, что нам нужна своя тема. Стабильная и законная.
      Несколько раз казалось, что мы ее нашли. Сперва мы подписали контракт с немцами на поставку хлопка из Узбекистана. Контракт вполне приличный - на два миллиона долларов. Это теперь мне кажется, что с самого начала я в этот контракт не верил. И немцы были не немцы - югославы, недавно перебравшиеся в Германию. И хлопка у нас не было. Но тогда я не сомневался, что все сложится. А дальше будет легче. За хлопком в Самарканд отправился Митька. В Самарканд, потому что у него там были знакомые.
      Митька хлопок привез. То есть не сам хлопок, а договор. Предупредил только, что поставщики люди горячие, если платежи станем задерживать - не поймут. Но от нас что зависело? Платили все равно немцы. Они должны были выставить аккредитив. Вскоре пришла телеграмма из Самарканда: отправляем первую партию, платите. Что-то в этом роде...
      Никакой первой партии они не отправили. Не было у них хлопка. А немцы неправильно открыли аккредитив. Ошиблись, наверное. Хотя, как можно так ошибиться, чтобы дать название нашей фирмы, а реквизиты самаркандских поставщиков? Одним словом, хлопка на два миллиона долларов мы не продали. В Самарканде после этого еще долго бушевали, доказывая, что во всем виноваты мы. В подтверждение своей правоты нам обещали встречу с группой автоматчиков, которые уже чистили автоматы и готовились вылететь в Киев. Немецкая сторона грозила арбитражем.
      В разгар этих немецко-узбекских страстей я зашел в контору к знакомым американским юристам. Показал бумаги, посоветовался.
      - Как быть с узбеками, мы вам посоветовать не можем - никогда не работали в их стране, - сказали мне знакомые американские юристы, - а немецкая фирма не выполнила договорных обязательств, и это очевидно. В Германии отлично работает судебная система. Если все так, как вы говорите, мы готовы отсудить понесенные вами убытки.
      Меня попросили принести английский перевод договора с немцами.
      Когда я в следующий раз пришел к ним в офис, входная дверь чернела копотью и ажурными лохмотьями обгорелой краски. Дверь была закрыта, а к косяку прибита гвоздем записка угрожающего содержания. Больше знакомых американских юристов я не видел, как не видел, впрочем, ни немцев, ни узбеков.
      Был у нас с Митькой еще один похожий проект. Разрезать на металлолом крейсер "Варяг". Тот, который потом продали китайцам. Он ведь долго стоял раскуроченный, несколько лет. Огромное бронированное корыто. Никто не знал, что с ним делать. У нас даже покупатель на броню был - итальянцы. Проект закончился тем же - никто ничего не продал, никто ничего не купил. А мы ничего не порезали на металлолом.
      Вообще это был самый тяжелый год. Бессмысленный и тяжелый.
      ...Я опять разговариваю с телефоном. Я говорю, он молчит. Оказалось, что с ним говорить лучше, чем с Вадиком. Прежде Вадик Шеншин был веселой сволочью. За столом, по вечерам, его импровиз хотелось слушать, не отрываясь, - не надоедало. А днем слушали, как он нашептывал, стравливая: "Ты же знаешь, я с тобой, я тебя всегда поддержу, я ж тебе друг, а он наличкой взял с заказчика штуку и зажал - ни тебе, ни Кузьмину ни звука, слышишь, говорит, что договор целиком его, что ты к этому договору никаким боком не относишься и нечего с тобой делиться..." Теперь Вадик и за столом такой. Ничего от былой живости - резкие складки у рта, тяжелый взгляд человека, ненавидящего все вокруг. Впрочем, стал он чуть проще.
      - А ты, Сашка, лох, - сказал мне Вадик, прощаясь. - Типичный. Хрес-то-ма-тийный, - выговорил он по слогам и засмеялся. - Всегда им был и останешься. Не видел я твоего приятеля с тех пор, как ушел из конторы, но уверен, что он тебя кинул. Тебя всегда кидали. А когда не хотели кинуть, так ты сам под кидок лез. И здесь тот же случай. Я это чувствую. Вот увидишь.
      Прежде он бы сказал то же, но якобы с чужих слов. Теперь не стал прятаться. Уже хорошо.
      Почему я решил, что Лену надо повезти к нему? Чтобы время потянуть, пока не отыщется Митька? Не знаю. Наверное. Но хорошо, что не повез.
      Плохо другое. Плохо то, что я один сижу в конторе, что тихо и уже неделю никто не звонит. Плохо то, что все хреново. Плохо, что, кроме телефона, мне поговорить не с кем. О чем угодно. Да хоть о том, как мы бассейны-барботеры на третьем блоке Чернобыльской станции клеили. Нет, об этом, положим, говорить нечего. Скучная была работа. А вот как по конструкциям четвертого блока лазили, и сейчас вспоминать жутко. Но интересно. Прежде об этом можно было вспомнить с Митькой. И с Лерой, и с Митькой было можно. Для них все это что-то значило. А теперь с кем? С Леной? Похоже, Митька не рассказывал ей ничего. Во всяком случае, многого не рассказывал. Ей не интересно. Остается только телефон. С ним, хоть он и молчит, все-таки лучше, чем с Вадиком...
      Наконец я сделал то, что давно собирался и никак не мог решиться. Я снял трубку и набрал номер Митьки. Нельзя же оттягивать до бесконечности. Если надо звонить, то надо звонить. Ответила Лена.
      - Здравствуйте, Лена, - вежливо начал я. Начало у меня хорошо получилось. Хоть я и волновался, но получилось неплохо. - Это Саша. У вас ничего нового нет? То есть о Митьке... Я хотел спросить, может, вам что-то... ну, знаете, вдруг кто-то... Еще я хотел извиниться за прошлый раз. Я тогда глупость сказал...
      Опять я все испортил. Вот вечно так.
      - Здравствуйте, - ответила мне Лена. - Есть новое. Но это не для телефона. Надо встретиться. Я сама собиралась вам звонить.
      - Я могу к вам приехать. Хотите, сейчас?
      Это был заговор. Я ничего такого не собирался говорить. Мои органы речи, предатели из гортани и надгортанных полостей, обманом захватили власть, отключили на время центральную нервную систему и произнесли эти три слова. А потом вернули главный рубильник в прежнее положение, включили центральную нервную систему и затаились, оставив меня наедине с телефоном.
      - Приезжайте, - согласилась Лена. - Адрес знаете?
      Адрес я знал.
      Перед выходом я зачем-то набрал номер Дружинина. По привычке. Я делал это уже несколько дней подряд. Сделал еще раз. Разве сложно?
      - Слушаю, Дружинин.
      Телефон с ума сошел. Где он Дружинина-то взял? А может, мне раньше надо было поговорить с телефоном?..
      - Владимир Дмитриевич, это Александр Давыдов. Добрый день.
      - А-а! Здравствуйте, Саша. Я как раз собирался вас набрать. Посоветоваться хотел и встретиться. Но сегодня не могу. Найдите меня завтра. Хорошо?
      - Хорошо, - сказал я и положил трубку.
      Вон сколько людей, оказывается, хотели поговорить со мной. А я не знал. Может, еще кто-то хочет? Митька, например.
      Когда-нибудь я хитрым образом узнаю его секретный телефон и позвоню: "Привет, Митька! Как ты?" А он обрадуется моему звонку и скажет: "Я сегодня целый день о тебе думал, позвонить хотел. Но совсем времени не было. Надо встретиться. Набери меня завтра..."
      Я ехал к Лене. Но думал почему-то о Маше. О той Маше, с которой когда-то давно работал в Центре радиационной медицины и которую видел с тех пор только раз, да и то - случайно, лет шесть назад. Не знаю, почему я вспомнил о Маше. Хорошая была девушка, но думать я о ней перестал сразу, как только ушел работать к Кузьмину. И о наших походах по палатам, разговорах с больными, и о возне с томографами, и о коротких вечерах на троих - с ней и Кузьминым - в заваленном снегом старом деревянном доме. Я перестал вспоминать об этом потому, что хотел забыть, а вспомнил потому, что вдруг понял: ничего лучше тех зимних вечеров у меня не было. Никогда.
      Году в девяносто пятом или в девяносто шестом мы делали небольшую работу в Гостомеле. По дороге на Гостомель есть развилка - от основного шоссе отделяется дорога на Пущу Водицу. Как-то раз, возвращаясь, я повернул на этой развилке не в сторону Киева, как обычно, а к Пуще.
      Была первая неделя октября, красная и золотая. Ей-Богу, не знаю ничего красивее наших лиственных лесов перед осенними дождями. Я сбросил скорость и ехал медленно. Меня обгоняли трамваи и редкие машины. Пуща мало изменилась за то время, что я ее не видел. Построили несколько кабаков, поставили два или три новых киоска. Черные крыши старых деревянных дач стали еще чернее, заборы едва держались под собственной тяжестью.
      Я остановил машину возле дома, в котором провел две зимы и одно лето. В нем никто не жил, давно никто не жил. Окна были забиты, калитка заперта на висячий замок. Остро пахло гнилым деревом, грибами, осенью. Конечно, Пуща тогда пришлась мне под настроение. Не будь этого настроения, не свернул бы я с дороги, а гнал бы в Киев, в контору, не глядя по сторонам, не отвлекаясь. Не стал бы заезжать и в Центр радиационной медицины.
      Ну, а в Центре все давно было не так. На дверях кабинетов висели новые таблички с незнакомыми фамилиями и непривычными названиями отделов. Все было по-другому. Я не встретил в коридорах Центра ни одного знакомого лица. Только внизу, возле регистратуры, уже уходя, случайно увидел Машу. Она узнала меня сразу, удивленно и растерянно улыбнулась и тут же, так быстро, как смогла, погасила улыбку.
      - Привет, - махнул я ей рукой и улыбнулся широко и радостно.
      Ее испуганная улыбка была честной, а моя, сильная и уверенная, - нет.
      Я быстро вышел на улицу, сел в машину и больше там не появлялся.
      * * *
      Лена меня ждала. И видно было, что к разговору готовилась. Строгий костюм, деловой раскрас - никакой романтики в линиях и тонах, никакой лирики.
      Она пригласила меня в комнату и указала на кресло. Сама села напротив. Между нами снова оказался стол. Как тогда, во время разговора у нас в конторе. Только теперь в кресле для гостей сидел я. И, кажется, больше не был врагом. Значит, и вправду она узнала что-то новое.
      - Митька звонил? - попытался угадать я.
      - Нет еще. - Лена отрицательно качнула головой. - Но мне кажется, скоро позвонит. Я пригласила вас вот зачем... Я ведь так мало знаю о том, чем вы с Димой занимаетесь. Конечно, я спрашивала его, и не раз. И он всегда отвечал на мои вопросы, рассказывал... Но как-то не очень определенно, в общих, да, слишком общих чертах. Одним словом, я так и не смогла составить ясного представления. Новые технологии... Что-то внедряется... куда-то... Нет?