- За удовольствия надо расплачиваться. И сегодня ты поплатился семьей. Считай, что у тебя больше нет жены. И ребенка тоже.
      Павел растерялся. А я, воспользовавшись его растерянностью, вскочила в троллейбус,, дверцы которого уже закрывались.
      Вот так просто, оказывается, становятся одинокими женщинами. И я одинокая - не испытывала никакого удовлетворения от своей нагрянувшей свободы. Как никогда я ощутила противоречие между своими желаниями и поступками. Вот сейчас, с Павлом... Я ведь не хотела расставаться... Но... Нетребовательность до добра не доводит. Если нетребователен к другим, перестаешь рано или поздно быть строгим к себе. А это очень плохо.
      Хотелось плакать. Хотелось есть.
      Я вспомнила, что не обедала сегодня. А тут как раз проплыла за окном троллейбуса вывеска "Пирожковая". И я вышла.
      Думать ни о чем не хотелось. Страшно было думать, Что-то во мне бродило, что-то ломалось и перестраивалось... И это ЧТО-ТО не поддавалось пока анализу.
      Пирожковая была мне знакома. И как всегда, в ней было грязно, многолюдно и ассортимент не блистал разнообразием.
      Я взяла три пирожка с мясом и кофе. Села на свободный стул, отодвинула от себя подальше грязную посуду. Принялась есть.
      Откуда-то из глубины выплыло вдруг сопоставление: ТАМ тоже было грязно... на стуле, рядом с икрой, стояли сто лет не мытые стаканы и валялись вилки, тоже грязные!..
      - Санэпидстанцию бы сюда! - громко сказала я.- Санэпидстанцию, и посадить бы за такой стол!..
      Я привлекла внимание. Но только посетителей. Потому что единственная работница пирожковой - высоко восседающая кассирша - даже не посмотрела в мою сторону. Мне это не понравилось. Я оставила недоеденный пирожок и пошла к ней.
      - Попрошу жалобную книгу.
      - Вон сбоку в ящичке висит, берите,- равнодушно ответила кассирша и, продолжая рассчитывать посетителей, поведала: - Ничего тут жалобами не сделаешь... С вас тридцать пять... Работают в смену восьмидесятилетняя старуха и молодая алкоголичка... Не вижу, что там у вас, чай или кофе?.. Сегодня молодая... С утра еще ничего, а к вечеру... И где только берет?.. Ватрушки в одной цене, молодой человек...
      А если закроют нашу шарагу, я всегда пристроюсь, и их возьмут, потому что везде недостаток. Такая, как вы, не пойдет же на их место... Рубль пять...
      Настроение писать жалобу пропало, но я все-таки исписала страницы две - безобразиям не может быть оправданий. Подписалась, заполнила все графы: домашний адрес, ФИО, дата, место работы. И пошла. Но тут услышала себе вдогонку:
      - Ишь ты! И подписалась. Люблю смелых и принципиальных...
      Я резко обернулась. Все та же кассирша: крашеная блондинка с размазанной по подбородку помадой. Но голос... Интонация... Я уже слышала их. "Ишь доброхотка нашлась..."
      - Что с вами, милая?! - спросила кассирша. - Или испугались? Так мы страничку при вас вырвем... Девушка, не хватайте пироги руками, вилки есть...
      Я бежала из пирожковой сломя голову: чудится! кажется! слышится! Мне было очень плохо. Очень хотелось добраться до постели и рухнуть в нее. И я решила все-таки пойти домой и переночевать сегодня в комнате сына.
      Я заторопилась. Однако моим намерениям не суждено было сбыться.
      Путь мой лежал мимо пивного ларька. Сама не знаю, как это я, полностью поглощенная вроде бы своей неустроенностью, увидела эту безобразную сцену. Но я увидела ее: сразу всю, со всеми мыслимыми последствиями.
      Сцена была такая: папаша пил пиво, держа на руках мальчугана лет трех. И иногда давал мальчишке приложиться к своей кружке.
      Я стремительно преодолела расстояние, разделявшее нас. И в тот момент, когда он, папаша этот, давал ребенку отпить глоток, выбила кружку из его рук.
      Что тут поднялось!.. Меня трясло. Ребенок плакал.
      Папаша орал. Собралась толпа зевак. Кто-то кричал:
      - Если ты мать, какого черта не следишь за ребенком?!
      - Никому не позволено кружки бить!.. Такую очередь отстоять!..
      Папаша поставил ребенка на землю и пошел на меня с поднятым кулаком. Я и сообразить ничего не успела, как он ударил меня. Я схватилась за глаз.
      Я ничего не видела. Только слышала голоса вокруг: негодующие, сочувственные, поощрительные,- и среди этого гомона отчетливо выделялось ржание хама из автобуса, но у меня не было сил разглядеть, на самом ли деле смеется он, или мне опять чудится.
      Закончилась сцена в милиции. Рослый милиционер с провинциальным выговором объяснял мне, что не мое это дело - искоренять пьянство. То есть это дело, конечно, общее. Но мне, девушке, лучше бы в него не соваться. А то вот - сунулась, руки распустила - ну и наказана.
      Мне было жалко себя, но я все-таки не забывала, из-за чего вляпалась в эту историю.
      - Да как вы можете! - убеждала я милиционера.- Как вы допускаете такое! Да таких папаш в тюрьму надо сажать! Сам дрянь и алкоголик и ребенка своего таким сделает!..
      - Да посодют его, посодют. Не в тюрьму, так на пятнадцать суток, как пить дать. И штраф возьмут. Но вы-то... Одежу-то ему зачем залили?.. Рукам-то зачем?.. Сказала бы ему...
      - А он бы послушался,- грустно ответила я, в глубине души пугаясь того, что и меня тоже "посодют" как зачинщика.
      Но меня отпустили.
      Потом, дома уже, я тихонько пробралась в комнату сына, закрылась там, за неимением задвижки, на стул.
      И бурно и жалко выплакала в подушку всю свою растерянность перед жизнью, такой порой грубой, такой ужасной.
      Приснилась я себе в милицейской форме на перекрестке. Я знала, что мне надо регулировать движение.
      Машины вокруг яростно гудели. Мне было наплевать.
      Жезл валялся под ногами, а я левой рукой прижимала к себе стеклянную банку с зернистой икрой и правой рукой, вооруженной алюминиевой ложкой, лихорадочно черпала икру и отправляла ее в пасть чудовища, желтые глаза которого источали слезу.
      Частьпятая. И СНОВА ИНСТИТУТ
      Утром я проспала. Голова трещала. Но это бы еще ничего. Хуже было другое: под правым глазом у меня выплыл небольшой, но отчетливый синяк. Вспомнилось вдруг, что на поле, когда меня охватил страх, самопроизвольно подмигнула я именно правым глазом. Сомнений нет: подмигивание мое хаму не понравилось. И вот расплата. Я с отвращением посмотрелась в зеркало.
      На кухонном столе лежала записка: "Будь вечером дома. Все уладится. Целую. Павел". Меня зазнобило при виде этой записки. Нет, ничего у нас не уладится.
      А если уладится, я перестану себя уважать. Припомнилось, как на курсовой вечеринке Павел оглаживал голые ляжки Катьки Батман... Простила же я тогда.
      Даже посмеивались потом вместе с ним. Противно.
      Записку я порвала.
      Только я собралась налить чаю, как услышала, что из своей комнаты выходит Алексей Палыч. Очень не хотелось попадаться ему на глаза с синяком, я юркнула в туалет, дождалась, пока он прошлепает в кухню, и быстро проскользнула в нашу с Павлом комнату. Тут я первым делом разыскала солнцезащитные очки, нацепила их и только после этого стала одеваться. Потом взглянула на часы, присвистнула и ринулась из дома.
      Такси поймала сразу же.
      Радоваться бы подобному везению. Но мне было не до радости. Я прокручивала в памяти вчерашний день и мучилась ощущением незавершенности. Во-первых, я недоделала свою работу, во-вторых, так и не написала заявления по поводу лаборантов: грозишься - выполняй; и, в-третьих, мне не нравилось, как у меня складываются эти странные отношения с хамом: он управляет событиями, а я до сих пор не понимаю, что это за события. Сегодня я бы приперла его к стенке!..
      Сегодня он ответил бы мне, что ему от меня нужно!..
      К институту мы подъехали за восемь минут до начала рабочего дня. Но я чуть было не опоздала, потому что сцепилась с таксистом. На счетчике было два рубля шестьдесят шесть копеек. Я дала таксисту трешку, он положил ее в карман и сдачи давать явно не собирался.
      Коротко, но аргументированно я объяснила этому молодому человеку, что не собираюсь подавать ему "на бедность", потому что его бедность - это никогда не виданное мною богатство. Он с удивлением выслушал меня и вывалил мне на колени целую пригоршню мелочи:
      - Бери,- сказал он,- я и не думал, что ты такая бедная.
      Тоже мне, оскорбление!.. Я спокойно отсчитала тридцать четыре копейки, остальное стряхнула небрежным жестом на пол - пусть ползает, собирает - и вышла из машины, хлопнув дверцей.
      Рвачи несчастные!.. Сколько их развелось!.. А виноваты сами поощряем!.. Следовательно, сами и разводим!..
      Как-то неотчетливо подумалось, что в последнее время я просто шагу не могу ступить, чтобы не ввязаться в конфликт, но я отогнала от себя тревожную мысль: стечение обстоятельств не в мою пользу, не в пользу человека, у которого наступил момент взросления и прозрения. Вот и все.
      Отогнать-то отогнала, но раздражение от собственной слабости и несобранности - невозможности собраться с мыслями, если быть точнее,раздражение это начинало во мне укореняться.
      На рабочем месте я оказалась вовремя. Обратила внимание на то, что Лидия Мартыновна в новом платье, но не услышала с ходу рассказа, за что платье подарено ей мужем. Это меня удивило. Еще больше удивило то, что при моем появлении смолк гомон, который я слышала в коридоре. Говорили, наверное, обо мне.
      Догадку подтвердила та же Лидия Мартыновна.
      Бабка глупая и небезвредная, она не удержалась и бросила:
      - Слава богу! Хоть сегодня не опоздала!.. А то там из-за тебя внеочередное мероприятие: опоздавших записывают.
      - Да ну?..
      - А ты будто не видела?.. Конечно, за такими роскошными очками крутая фирма! - разве увидишь чего-нибудь...
      Я посмотрела на открытую дверь комнаты, где явно не было еще нашего шефа, и решение возникло само собой.
      - Записывают опоздавших, говорите?..
      - Ну да.
      Я взяла ручку, блокнот, спустилась по черной лестнице, вышла во двор к решетчатым воротам и села на шаткую скамеечку: вход в институт был передо мной как на ладони.
      В течение получаса я записывала ВСЕХ опоздавших. Среди них были и сотрудники нашего отдела, и мой начальник, и Ленка. Последним записала заместителя директора института товарища Горлова.
      Вот он-то меня и увидел. Он уже взялся за дверную ручку, но в институт не пошел, а подошел к решетке и грозно окрикнул:
      - Что вы там делаете?
      - Записываю опоздавших,- ответила я.
      Горлов надулся и запыхтел.
      - Вот как,- сказал он.- Ну посмотрим. - И ушел.
      Тут же выскочили профорг нашего отдела, начальница отдела кадров и заместитель директора по АХЧ, которые проводили в вестибюле института официальную проверку.
      Нас разделяла решетка, и видно было, что их это обстоятельство сковывает, иначе они разнесли бы меня з куски.
      Зам закричал довольно злобно:
      - Пишите объяснительную! Вы опоздали сегодня на работу,- он посмотрел на часы,- на тридцать пять минут!..
      - Вам прекрасно известно, что именно сегодня я на работу не опоздала. Более того, в данный момент я нахожусь на территории института, а вы - за его пределами,- я выразительно показала на ворота.- Но это неважно. Я не буду мелочной. И напишу объяснительную. Подробную. И приложу список опоздавших.
      - Кто вас уполномочил?! - заорала начальница.
      - Моя совесть,- убежденно и просто ответила я.
      - Боже! - сказала начальница и схватилась за голову.
      Ее отчаяние можно было понять. Трудовое законодательство у нас на всех одно. Однако при проверках в качестве нарушителей в нашем институте всегда фигурировали только рядовые сотрудники и никогда не значилось начальство. Хотя именно начальство чаще всего с режимом и не считалось. И вот теперь выходило, что не только я должна писать объяснительную, но и Горлову нужно оправдываться.
      - Между прочим, у товарища Горлова,- сказала начальница,ненормированный рабочий день.
      - Возможно,- сказала я.
      - Он был в управлении! И вообще он не обязан отчитываться!
      - Наверное. Какое мне дело. Я напишу объяснительную и копию направлю в народный контроль.
      Вся троица смотрела на меня со страхом и омерзением.
      Не успела я вернуться в сектор, как прибежала Ленка.
      - Это правда?
      - Что именно?
      - Что ты всех записала?
      - Да.
      - И МЕНЯ?
      - Всех так всех...
      - Но-МЕНЯ?..
      - А чем ты лучше других? И вообще.., извини, но ты мешаешь мне работать. У меня и без того целый час пропал.
      - Ну так вот что я тебе скажу. Вчера я еще только подозревала, а сегодня уже абсолютно уверена: ты попросту сбрендила, свихнулась, спятила!..
      Никогда бы не подумала, что Ленка способна на подобное, чуть ли не садистское сладострастие. Но именно со злобным сладострастием выкрикивала она последние слова. Мне было обидно ее слушать.
      - Лена, да ты что?.. Я же не против тебя - я за общую справедливость...
      - Ха-ха-ха! - сказала Ленка ядовито, и в глазах ее полыхнул желтый огонь.- Сочувствую вашему сектору,- добавила она, выходя.
      В секторе и до ее прихода было тихо, а теперь тишина прямо нависла тяжелая и ощутимая. Сбрендила, свихнулась, спятила... Столбняк, глаза над полем, желтый огонь в Ленкиных глазах, голоса... Да, но поступки-то мои здесь при чем? Что же это выходит? Если ты здорова, то можешь спокойно проходить мимо спаиваемых младенцев или мимо явной несправедливости?..
      И ведь проходила же.
      Ах, как же мне захотелось увидеть того парня, из автобуса,- увидеть и запустить в него вазой, которой место во дворце, а не в его мещанской квартире. Я так сосредоточилась на этом желании, что на какое-то время мне даже почудилось, будто прямо из грифельной доски, висящей на стене перед моим столом, выплывает его нахальное и почему-то встревоженное лицо. Но только я успела угадать в нем эту тревогу, эту изумленную настороженность, как лицо парня загородила от меня внушительная фигура шефа:
      - Да,- сказал он, глядя поверх меня, но обращаясь именно ко мне,недолго же снедал вас трудовой энтузиазм. А ведь я решил было, что сегодня таблицы лягут на мой стол.
      У шефа есть одна хорошая черта - искренность.
      И сделал он мне выговор не из желания расквитаться со мной за то, что попал в списки опоздавших, а просто потому, что разочаровался во мне.
      - Они лягут,- сказала я со слезой в голосе и вышла из комнаты.
      Я поступила, конечно, очень невежливо. Однако было бы хуже расплакаться у шефа на глазах. Я ушла в туалет. Заперлась там, сняла очки и поплакала.
      Павел, Ленка, подбитый глаз, справедливые упреки шефа... Не много ли?.. Но я и не подумаю сдаваться.
      И пусть аккумулируются вокруг меня ненависть и напряжение. Это, разумеется, тяжело. Но не навеки же?
      Наступит же день и час, когда меня поймут и поддержат?
      Ближе к обеду раскрылась дверь и в нашу комнату вошла Ниночка Яковлевна - соискательница, а заодно и спекулянтка.
      Мы все оживлялись, когда приходила Ниночка Яковлевна. И даже если ни одна из принесенных ею вещей не подходила,- какое это было удовольствие, наслаждение: рассматривать, прикидывать, любоваться, ужасаться ценам и в уме подсчитывать ресурсы: сто есть у меня, сто даст свекор, десятку можно выторговать... Вещей Ниночка Яковлевна приносила немного.
      Зато что это были за вещи!.. Как они превосходили качеством те, что грудами навалены на прилавках!..
      Увидев сумку, которую Ниночка Яковлевна поставила - нет, водрузила! на стол Лидии Мартыновны, я вся закипела радостью. Я потянулась к этому столу, к этой сумке, к самой Ниночке Яковлевне. Я ПОТЯНУЛАСЬ. Но та, другая "я" - чужой человек во мне, который последние дни руководил мною,- тут же меня осадила: "Держись! Быть зависимой от вещей отвратительно, а попадать в зависимость к людям, которые поставляют тебе эти вещи, втройне позорно".
      - Ну, что ж ты медлишь, друг прелестный,- проворковала Ниночка Яковлевна, заметив, очевидно, мои колебания,- тут есть кое-что специально для тебя...
      Я уткнулась в таблицу.
      - Не обращайте внимания, Ниночка Яковлевна,ответила Лидия Мартыновна вместо меня,- у девушки резкий приступ трудолюбия!..
      - Трудолюбие - хотя бы и приступами - во много раз предпочтительнее вашего хронического безделья,- ответила я, не задумываясь.
      Совсем одурела. Разве можно трогать Лидию Мартыновну? Ее и сам шеф не трогает.
      - Слышали?.. - торжествующе возвестила Лидия Мартыновна.- Нет, вы это слышали?! Уже лучшие подруги говорят ей в глаза, что она ненормальная! А ей все равно. И мы тут сидим, терпим. Ко мне уже люди из других отделов приходят, врача советуют вызвать. А я защищаю - как же иначе! - честь мундира... Всех она уже уличила, всем указала, как жить, что делать. Нам пример подает - трудится не разгибая спины. За полгода не могла таблицы обработать, а тут засела... Героиня труда!..
      Ниночка Яковлевна озабоченно поводила своей кудрявой головкой: обстановка в секторе ее смущала.
      Я молчала, мне нечего было сказать: Лидия Мартыновна все сильно преувеличивала, но по существу была права: прежде я не больно-то утруждала себя работой.
      Что ж, теперь приходилось глотать пилюлю.
      Николаша подошел ко мне, наклонился, посмотрел прямо в глаза и многозначительно произнес:
      - А ведь, скорее всего, ты не больна. Просто с возрастом человек начинает определяться. И ты становишься похожей на Лидию Мартыновну, не замечаешь?
      Меня всю передернуло. Быть похожей на Лидию Мартыновну! Только этого не хватало! Да, она тоже кричит и обличает. Но за ее-то криками и обличениями всегда стоит корысть. А я? Мне ведь только нужно, чтобы все было по-честному. Для себя-то мне ничего не нужно.
      - Неужели ты не видишь разницы между борьбой за справедливость и интригой, склокой? - удрученно спросила я Николашу.
      - Я не вижу разницы между тобой и Лидией Мартыновной.
      Пока мы тихо переговаривались с Николашей, Ниночка Яковлевна засобиралась, заторопилась. Я видела, да и все видели, что она уходит из-за меня. Ну и правильно, пускай уходит. И в то время как она собиралась, я успела в популярной форме разъяснить присутствующим, что такое спекуляция, что за нее полагается и как она растлевающе действует и на тех, кто душу готов прозакладывать, лишь бы добыть заграничные шмотки, и на тех, кто наживается столь низким способом. Низким и подсудным.
      Ниночку Яковлевну просто вынесло из сектора. Но прежде чем закрыть за собой дверь, она обернулась и отчетливо произнесла:
      - Ишь прокурорша нашлась! Да чтоб тебе...
      Она не договорила и со страхом захлопнула дверь, потому что я со зверским, видимо, выражением лица ринулась за ней.
      Теперь в секторе со мной перестали разговаривать все, кроме Николаши. Бойкот. Их дело. Я не чувствовала за собой никакой вины.
      Незадолго до окончания рабочего дня меня вызвал к себе директор. Он долго смотрел на меня, потом негромко спросил:
      - Вы хотите продолжать работать в нашем институте?
      Я задумалась.
      - Не знаю,- ответила я чуть погодя.
      - Как это - не знаете? - удивился директор.Вы входите в состав совета молодых ученых, у вас перспективная тема диссертации, вам вот-вот защищаться...
      - Вряд ли моя работа заслуживает степени,-сказала я честно.
      Кажется, я совершенно сразила директора. Он раскрыл рот.
      - Да, если уж начистоту, работа моя никуда не годится. Если бы не помощь шефа, мне не с чем было бы выходить на защиту. Но я не Лидия Мартыновна и не хочу жить за чужой счет.
      Директор молчал. Потом раздумчиво произнес:
      - Уверен, что вы наговариваете на себя. Кто из нас на первых порах не опирался на опыт и знания своих руководителей...
      - Некоторые всю жизнь опираются: сначала на руководителей, потом на подчиненных,- проронила я, имея в виду Горлова.
      - Не перебивайте меня,- прикрикнул директор,уроды встречаются, но не о них речь. Речь о вас. Мне кажется, что вы переживаете критический период, когда происходит переоценка ценностей, меняется взгляд на окружающий мир и на себя в этом мире. И боюсь, что вы сейчас смотрите на все сквозь призму максимализма молодости... Хотите, я дам вам пару недель за свой счет? Погода замечательная. Отдохнете. Придете в себя...
      - Вы тоже считаете, что я не в себе?! - спросила я.- А ведь могли бы и понять - именно вы могли бы,- что я очень даже в себе. Наверное, впервые в своей сознательной жизни...
      - Снимите очки! - вдруг прервал он меня.- Они мне мешают!
      Я послушалась. Я вообще забыла, почему я в очках.
      - Это что такое?! - спросил директор, глядя на мой синяк.- Наденьте очки!..
      - Снимите-наденьте...- проворчала я.
      Кажется, он что-то понял:
      - Еще одна битва за справедливость?.. Ну-ну...Он откинулся в кресле.А ведь и с лаборантами, и с опоздавшими вы правы. По существу... Форма оставляла желать лучшего...
      - Тем хуже для меня,- ответила я не нагло, но как-то ухарски.
      Директора передернуло:
      - Идите уж...
      В тот же вечер я нашла комнату. В огромной коммунальной квартире с телефоном. Съездила за вещами - много брать не стала, самое необходимое на первый случай,- и все. Алексею Палычу оставила телефон с условием, чтобы Павлу не давал, а только сам звонил мне, когда будут известия от свекрови.
      Павел следил за моими сборами молча. Наверняка считал мои действия блажью и в серьезность моих намерений не верил. Мне больно было его видеть, и я постаралась поскорее уйти.
      Из нового своего дома позвонила Ленке. Сама не знаю зачем. Может быть, надеялась, что она воспользуется моим первым шагом к примирению и покается: мол, сгоряча наговорила обидных глупостей... Напрасные надежды. Ленка повесила трубку.
      Я напилась в кухне чаю. Кухня запросто могла бы вместить всю нашу четырехкомнатную квартиру. Соседей было немного. Я, как сумела, удовлетворила их любопытство: рассказала им, кто я и что я. И пошла спать.
      Засыпать было горько.
      Часть шестая. ГОСТИ
      В половине двенадцатого меня разбудил свекор.
      Он пришел не один.
      Я сидела на краю постели в купальном халате с ощущением не затихшего во сне горя и тупо смотрела на Алексея Палыча и незнакомца.
      - Знакомься,- сказал Алексей Палыч,- это мой друг, замечательный человек и экстрасенс...
      Интеллигентное, хотя и несколько испитое лицо экстрасенса было исполнено не то душевного, не то желудочного страдания и было вполне симпатично. Я бы рискнула, хотя и с некоторой натяжкой, назвать это лицо одухотворенным.
      - Мне тоже нравится ваше лицо,- сказал экстрасенс неожиданно низким и тихим голосом.
      Я вздрогнула.
      - В вашем лице,- продолжал экстрасенс,- беда. А я люблю людей, которые не избежали испытания бедой. Настоящей бедой, что называется, полновесной,он улыбнулся сочувственно.- Не понимаю пока, что вас больше задело: несостоятельность ваша в любви или несостоятельность ваша в науке... Трудно сказать...
      В его проницательности было что-то сверхъестественное.
      Я все сидела на кровати, а он принялся расхаживать по комнате, как будто к чему-то принюхиваясь и время от времени разводя руками. Вдруг он замер и стоял так довольно долго: закрыв глаза и сложив руки на груди.
      - Да, несомненно,- сказал он через некоторое время.- Кровать нужно поставить сюда. Самое безопасное место здесь.
      Я не удержалась:
      - Переставлять кровать будете вы с Алексеем Палычем - у меня на это силенок не хватит...
      Экстрасенс взорвался:
      - Не смейтесь!.. Слишком легко высмеивать то, чего попросту не можешь понять!..
      Я притихла. А Алексей Палыч сказал ему:
      - Не обращай внимания, она же просто маленькая дурочка... Маленькая дурочка с подбитым глазом...
      До чего же все-таки бестактен Алексей Палыч.
      Я прикрыла глаз ладонью. Но экстрасенс и не посмотрел в мою сторону. Он стоял сосредоточенный, почти впавший в транс. Потом забормотал:
      - Да, да, да... Дурочка, и не понимает до конца... Ведь кругом опутана... Кругом!.. И сила-то какая!.. Зло всепроницаемо. На что только не способна злая и целенаправленная воля... Правда, все в рамках системы...
      Он бормотал, а мне стало жутко.
      Сумасшедший? Или правда - экстра?
      - Сила...- бормотал он.- Ох, какая же сила... Я против нее - ничто... Пустое место,- тут он повернулся к Алексею Палычу и совершенно буднично добавил: - Ты прав, это по моей части. Скверная история, мой друг. Интеллигент против самого Дьявола Хамства. У меня нет никаких шансов. Могу только ослабить.. Впрочем... Есть там одно обнадеживающее обстоятельство: чем-то она сумела его напугать... - Он повернулся ко мне: - Давно он вас проклял?
      - Кто?
      - Вам лучше знать.
      - В пятницу вечером,- ответила я.- Только что значит "проклял"?
      - Правильно,- вмешался Алексей Палыч, перебивая меня,- именно в пятницу. Потому что уже в субботу утром она усвистала на поле.
      Я вспомнила поле. Как давно это было - целая жизнь прошла. И как, оказывается, недавно. При воспоминании о поле мне стало хорошо. Какое-то тепло разлилось во мне...
      - Она еще и счастлива! - воскликнул с отчаянием экстрасенс.- Да вы понимаете, куда идете?! Какой ужасный путь открылся перед вами?!
      - Не знаю. Поле - это было прекрасно. Так уже никогда не будет...
      - Будет, очень даже будет. У вас теперь только так и будет. И в глазах людей вы навсегда станете идиоткой...
      - Глаза людей?..- я вспомнила Ленку, Лидию Мартыновну, директора.Глаза людей - абстракция... В ваших глазах я идиоткой никогда не буду...
      Экстрасенс только вздохнул.
      Он сидел передо мной на стуле - единственный в мире человек, который и понимал меня, и сочувствовал мне, и хотел помочь, и знал, может быть, чем мне помочь можно. Мне следовало бы лишь благодарить его за это. Но вместо слов благодарности я сказала:
      - А вообще-то вы хоть догадываетесь, что вы шарлатан?
      Алексей Палыч вскрикнул:
      - Замолчи!
      Экстрасенс остановил его движением руки:
      - Пусть выговорится. Она иначе не может, неужели тебе не ясно. Да к тому же не она первая называет меня шарлатаном - тебе ли не знать...
      Черт подери!.. Да что же это я! Он ведь похож на меня. Ему же тоже не верят, над ним смеются, его боятся и его не понимают. И я - я! - смею накидываться на него. Я все это понимала, но остановиться не могла - меня несло.
      - Да, да! И не стройте из себя этаких существ высшего порядка! И вы, и свекор мой просто ненормальные. И на самом деле понимаете в этой жизни не больше моего... Только больше моего напичканы суевериями и фантазерством. И жуликами вас не назовешь только потому, что вы в своем шарлатанстве бескорыстны...
      - Пойдем отсюда! - решительно сказал Алексей Палыч, обращаясь к другу.- Я не желаю больше это слушать.
      - Мы, конечно, пойдем. Но девочку мне искренне жаль: дело гораздо хуже, чем я думал...
      Они ушли. Я была очень недовольна собой.
      Среди ночи, надсаживаясь, я с грохотом передвинула кровать в тот угол, который указал экстрасенс.
      Долго маялась без сна.
      Конечно, приятнее знать, что ты просто-напросто проклята, а не сошла с ума. Но с другой стороны - лучше сойти с ума и подчиняться злым силам твоего собственного духа, чем быть в своем уме и плясать под дудку какого-то хама. Я хотела бунтовать сама по себе.
      Часть седьмая. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ
      Две недели прошли в сплошном мраке бойкотов, скандалов,скандальчиков и сцен с истериками, вроде той, что закатила мне Манечка Кукина, когда я заметила ей, что взять и унести домой блокнот и ручку для использования в личных целях - все равно что с мясокомбината упереть кусок мяса и палку колбасы: и в том и в другом случае это воровство.
      Не хватало рабочего дня. Некогда было перекусить.
      Я составляла жалобы и объяснительные. Перепечатывала их дома под копирку и рассылала по нужным адресам. Я приводила в порядок свою статью для общей монографии сектора. Подгоняла все "хвосты", которые оставались за мной в общем секторальном исследовании. О диссертации и не вспоминала: решила не защищаться. Это мое решение шеф воспринял как плевок в душу и был со мной холоден. И все же, когда я подала ему заявление об уходе из института, он очень разволновался, побежал к директору, обозвал меня дурой несусветной, но заявление спустя неделю подписал.
      Сегодня в отделе кадров я получила документы.
      Белокурая заведующая, которая до сих пор не могла прийти в себя после моей "проверки дисциплины", оформила все быстро и тщательно: боялась, наверное, что я передумаю.
      Провожал меня один Николаша. Для начала он ознакомил меня с новыми списками премируемых (там теперь были и лаборанты, и старшие лаборанты, но не было меня), а потом сказал:
      - Знаешь, я был не прав.
      - Когда?
      - Ну, когда утверждал, что вы с Лидией Мартыновной очень похожи.
      - Правда? - обрадовалась я.
      - Да,- сказал Николаша,- ты намного несчастнее и, прости, нелепее...
      Без сожаления я покидала институт. Единственное, что меня огорчало, так это нескрываемая радость большинства сотрудников по поводу моего ухода.
      Сложнее обстояло с Павлом. Мы оформляли развод, и при этом страшные баталии развернулись из-за Вовика. Мне не хотели отдавать ребенка! Мне!
      В основном свекровь не хотела. Она быстренько прикатила с юга, едва прослышав о домашних делах, и попыталась все уладить. При этом она поделилась со мной секретами собственной личной жизни с Алексеем Палычем. Оказывается, свекор тоже изменял, и если бы она, свекровь моя, обращала внимание на измены и каждый раз подавала бы на развод, то семьи давнымдавно не было бы. Слово "пациентка" она, свекровь моя, ненавидит с тех самых пор...
      - Я, наверное, и впрямь неумна,- ответила я ей, - но меня всегда согревала надежда жить с любимым человеком долго и счастливо и умереть в один день... Я бы даже согласилась на судьбу своих родителей, которые жили не очень счастливо, не слишком-то долго, а умерли, пережив .друг друга всего лишь на два часа... Мне жаль и вас, и Алексея Палыча - настоящей любви, выходит, не было. Наверное, и Павел поэтому вырос таким, каким вырос. И вы еще хотите оставить у себя Вовика. Да я скорее умру, чем допущу такое!