Долгое падение

– Да нет никакой «моей версии». Черт, я вел себя как последний идиот и теперь за это расплачиваюсь.

– То есть ты не хочешь оправдаться? Даже перед нами, твоими друзьями? – спросил Джей-Джей.

– Она только что в меня плюнула. Это что ж за дружба такая?

– Слушай, не веди себя как ребенок, – сказала Джесс. – Мои друзья всегда на меня плюют, но я никогда не принимаю это на свой счет.

– А может, и зря. Вероятно, они хотят, чтобы ты приняла это именно на свой счет.

Джесс фыркнула в ответ:

– Если бы я так делала, у меня бы вообще друзей не осталось.

На этом мы закрыли тему.

– А что вы хотите знать из того, что вы еще не знаете?

– У любой медали есть две стороны, – заметила Джесс. – Мы читали только про одну.

– Я не знал, что ей пятнадцать, – начал объяснять я. – По ее словам, ей было восемнадцать. Да и выглядела она на восемнадцать.

Вот и все. Вот и вся вторая сторона медали.

– То есть, если бы она была, скажем, на полгода старше, ты бы здесь не оказался?

– Вряд ли бы оказался. Я бы не нарушил закон. Не попал в тюрьму. Не потерял бы работу, и моя жена бы ни о чем не узнала…

– То есть ты хочешь сказать, что тебе просто не повезло.

– Я должен констатировать, что определенная доля вины за мной, несомненно, присутствует.

Как вы, думаю, понимаете, это была всего лишь отговорка.

– Если ты знаешь до хрена умных слов, это еще не значит, что ты не сделал ничего плохого, – взъелась Джесс.

– Именно это я и…

– И некоторые женатые мужчины не стали бы трахать ту девчонку, сколько бы лет ей ни было. А у тебя небось еще и дети есть.

– Есть, конечно.

– Тогда не надо тут рассказывать про то, как тебе не повезло.

– Твою мать! А какого черта я тогда сюда залез, тупица? Да, я облажался. Я не ищу себе оправданий. Я дошел до точки и хочу умереть.

– Надеюсь, у тебя получится.

– Спасибо. А еще спасибо за этот замечательный психологический экзерсис. Очень помогает.

За очередное малознакомое ей слово я был удостоен очередным презрительным взглядом.

– А мне вот другое интересно, – задумался Джей-Джей.

– Что?

– Почему проще спрыгнуть с крыши, чем примириться с тем, что ты сделал.

– Таким образом я и собирался примириться с тем, что сделал.

– Ты не первый, кто трахнул молоденькую девчонку и оставил жену с детьми. Но не все ведь из-за этого кончают с собой.

– Не все. Но, как сказала Джесс, им, может, стоит это сделать?

– Серьезно? По-твоему, любой совершивший подобную ошибку должен заплатить за нее своей жизнью? Нехилое наказание, – удивился Джей-Джей.

Действительно ли я тогда так подумал? Может, и подумал. А может, подобные мысли мне приходили еще раньше. Как кому-то из вас, возможно, известно, я в свое время писал статьи в газеты, и там говорилось примерно о том же. Естественно, это было до всем известных событий. Я, например, призывал к введению смертной казни. Я призывать увольнять, сажать в тюрьмы, подвергать публичному осуждению, подавлять деятельность половых желез с помощью медикаментов – призывал к самым разным видам наказания. Возможно, подобные мысли были у меня в голове, когда я говорил, что тех, кто не может удержать кое-что в штанах, нужно… В общем, не помню, что точно предлагал делать с бабниками и серийными прелюбодеями. Надо будет еще раз взглянуть на ту статью. Но важно другое: я говорил именно то, что думал на самом деле. Я не смог удержать кое-что в штанах и поэтому должен был спрыгнуть с этой крыши. Я оказался заложником своей собственной логики. Такова цена, которую должен заплатить автор колонки в таблоиде, перешедший грань, им же самим и определенную.

– Не любой, конечно. Но может, я должен.

– Господи, – закатил глаза Джей-Джей, – да ты совсем себя не любишь.

– Да дело не только в этом. Публичность. Унижение. Наслаждение унижением. Шоу на кабельном, которое смотрят три человека. Да все. Я… я сбежал. И нет мне пути ни назад ни вперед.

Секунд десять все молчали, обдумывая мои слова.

– Ладно, – нетерпеливо сказала Джесс. – Теперь моя очередь.

Джесс

Я начала. Начала просто: меня зовут Джесс, мне восемнадцать лет, а здесь я потому, что у меня проблемы семейного характера, но подробности нам ни к чему. А потом я разошлась со своим парнем – Чезом. И он еще должен мне все объяснить. Но он просто взял и ушел, ничего не пояснив. А если бы объяснил, мне, наверное, было бы лучше. А так он разбил мне сердце. И мне никак его не найти. Я думала, что он будет на той вечеринке, внизу, но его там не оказалось. Поэтому я и поднялась на крышу.

А Мартин сразу так, с сарказмом: ты собираешься покончить с собой из-за того, что Чез не пришел на вечеринку? Ну ты даешь.

Я ему объяснила, что такого не говорила. Ну, он сразу такой: ладно, ты здесь из-за того, что тебе чего-то не объяснили. Так?

Он пытался выставить меня дурочкой, но это было нечестно, потому что мы все могли здесь выставить друг друга дураками. Могли бы сказать, например: ай-ай-ай, меня выгнали с телевидения. Или: ай-ай-ай, мой сын – овощ, я ни с кем не разговариваю, и мне приходится убирать за ним все… Впрочем, да – Морин сложно выставить дурочкой. Но я не думала, что мы станем друг над другом издеваться. Надо всеми нами можно было поиздеваться; да над любым несчастным человеком можно, если быть достаточно жестоким.

Я тогда ему и говорю: и так я не сказала. Я сказала, что объяснение могло бы меня остановить. Я же не сказала, что именно поэтому я здесь оказалась. Понимаешь, если бы мы приковали тебя наручниками к ограде, тебя бы это остановило. Но ты ведь при этом еще жив не потому, что тебя никто не приковал наручниками к ограде?

Это, на мое счастье, заставило его заткнуться.

Джей-Джей отнесся к моему желанию разыскать Чеза с пониманием, и я тогда бросила ему: ага, еще бы! – но тут же пожалела об этом: он ведь мне посочувствовал, а в «еще бы» все же слышится издевка. Но он, не обращая внимания на «еще бы», спросил, где Чез, и я призналась, что не знаю – может, на какой-нибудь вечеринке. А он тогда рявкнул: так, может, лучше пойдешь поищешь его, а не будешь шляться по крышам. Я ответила ему, что у меня не осталось ни надежды, ни сил. И, сказав это, я поняла, что говорю чистой воды правду.

Я вас не знаю. Я лишь знаю, что вы это читаете. Я не знаю, несчастны вы или счастливы; не знаю, стары вы или молоды. Я, в общем, надеюсь, что вы молоды и несчастны. А если вы стары и счастливы, то могу себе представить, как вы заулыбались, увидев фразу «Он разбил мне сердце». Вы вспомните, как кто-то разбил вам сердце, и скажете про себя: о да! Я помню это чувство. Но ни черта вы не помните, старичье. То есть вы, конечно, можете припомнить приятную легкую грусть. Можете вспомнить, как слушали музыку и поедали шоколадки, сидя в своей комнате, как гуляли в одиночестве по набережной, кутаясь в пальто. Но разве вы можете вспомнить ощущение, когда ешь и будто пережевываешь свой собственный желудок? Разве вы можете вспомнить вкус красного вина, которым тошнит? Разве вы можете вспомнить, как всю ночь вам снилось, будто он опять рядом, и говорит, и прикасается так нежно, а потом вы просыпаетесь, и вам нужно пережить очередной день. Разве вы можете вспомнить, как вырезали его инициалы на своей руке кухонным ножом? Разве вы можете вспомнить, как стояли совсем близко от края платформы в метро? Нет? Ну так и заткнитесь, мать вашу. И засуньте улыбку в свою старую отвислую задницу.

Джей-Джей

Я собирался выложить все начистоту, рассказать им обо всем: о нашей группе, о Лиззи, обо всем. Мне не было нужды врать. Мне было тяжеловато их слушать, поскольку у них были вполне серьезные причины, чтобы оказаться на этой крыше. Господи, да любой бы понял, отчего Морин хочет расстаться с жизнью. Мартин, конечно, сам вырыл себе могилу, но что бы он ни сделал, так унижать и стыдить человека… Окажись я на его месте, я вряд ли бы продержался столько же, сколько он. А Джесс была совсем несчастна и совсем не в своем уме. То есть не то чтобы они прямо соревновались, но в каком-то смысле они… даже не знаю, как бы вы это назвали… обозначали свои претензии, что ли. И возможно, я был немного не уверен в себе, поскольку Мартин мне все карты спутал. Это я должен был выезжать на стыде и унижении, но в моем случае они выглядели как-то бледновато. Его посадили за секс с пятнадцатилетней, и таблоиды раструбили об этом на всю страну; меня же бросила девушка, и моей группе уже ничего не светило – тоже мне беда!

Я все равно не собирался врать, пока не возникла проблема с моим именем. А вконец охреневшая Джесс так на меня насела, что я потерял над собой контроль.

– Итак, – начал я. – Ладно. Меня зовут Джей-Джей и…

– А как расшифровывается твое имя?

Людям всегда интересно, как меня зовут на самом деле, но я им никогда не говорю. Я терпеть не могу свое имя. Просто мой отец был увлечен самообразованием, и он прямо благоговел перед Би-би-си, он проводил слишком много времени у старого приемника, слушая мировые новости, а еще он просто фанател от того чувака, который все время был в эфире в шестидесятых, – Джона Джулиуса Норвича, этот хрен был то ли лордом, то ли еще кем-то, а теперь одну за другой пишет книги про церкви и тому подобное. И это я. Джон, мать его, Джулиус. Стал ли я лордом, или известным радиоведущим, или хотя бы англичанином? Нет. Бросил ли школу, основав музыкальную группу? Ага. А подходит ли имя Джон Джулиус человеку, бросившему школу? Не-а. А вот Джей-Джей сойдет. Джей-Джей – это звучит вполне круто.

– Тебе не обязательно это знать. В общем, меня зовут Джей-Джей, и я здесь потому, что…

– Я узнаю, как тебя зовут на самом деле.

– Как?

– Приду к тебе домой и буду там рыться, пока не найду что-нибудь. Паспорт, банковскую книжку или еще что-нибудь. А если я ничего не найду, то украду какую-нибудь дорогую тебе вещь и не буду отдавать, пока ты не проговоришься.

Господи, да что с этой девицей такое?

– И ты скорее сделаешь так, чем будешь называть меня по инициалам?

– Да. Терпеть не могу, когда мне чего-то недоговаривают.

– Я плохо тебя знаю, – заметил Мартин. – Но если тебя и вправду так беспокоит, что ты чего-то не знаешь, я бы все же предположил, что некоторые вещи могут быть поважнее имени Джей-Джея.

– Это как понимать?

– Ты знаешь, кто сейчас является министром финансов Британии? Или кто написал «Моби Дика»?

– Нет. Конечно не знаю, – заявила Джесс таким тоном, будто подобные вещи могут знать только последние кретины, а потом добавила: – Но это же не секрет, правда? А мне не нравится не знать секретов. То, о чем ты говорил, я могу узнать, если мне захочется, но просто мне это ни к чему.

– Если он не хочет называть нам свое настоящее имя, это значит, что он не хочет называть нам свое настоящее имя. Джей-Джей, твои друзья так тебя называют?

– Да.

– Этого нам вполне достаточно.

– А мне недостаточно, – не могла угомониться Джесс.

– Заткнись и дай ему сказать, – отрезал Мартин.

Но момент уже был упущен. По крайней мере момент истины. Меня бы тут точно не поняли – от Мартина с Джесс буквально веяло враждебностью, причем веяло так сильно, что я бы на ногах не устоял.

С минуту я молча смотрел на них.

– Ну? – вопросительно протянула Джесс. – Ты что, забыл, почему собирался покончить с собой?

– Конечно не забыл, – ответил я.

– Ну так выговорись уже, черт побери.

– Я умираю, – сказал я.

Понимаете, я и подумать не мог, что увижу их снова. Я находился в святой уверенности, что рано или поздно мы пожмем друг другу руки, пожелаем доброго чего-нибудь, а потом либо поплетемся вниз по лестнице, либо сиганем с этой чертовой крыши – в зависимости от настроения, характера, серьезности проблемы и так далее. Мне на самом деле и в голову не могло прийти, что мне эта ложь еще выйдет боком.

– Да, выглядишь ты не очень, – пожалела меня Джесс. – Что у тебя? СПИД?

СПИД был вполне удачной находкой. Все знают, что с ним можно прожить не один месяц; а еще все знают, что он неизлечим. И все же… У меня несколько друзей умерли от СПИДа, а с такими вещами лучше не шутить. Я понял, что СПИД – это ни хрена не вариант. Но тогда – все эти мысли пронеслись в моей голове за полминуты, которые прошли с того момента, как Джесс задала свой вопрос, – какие смертельные болезни остаются? Лейкемия? Лихорадка Эбола? Сложно представить, чтобы хоть одна могла мне сказать: «Да, чувак, не стесняйся. Я ж так, игрушечная смертельная болезнь. Да и ничего страшного, если ты в шутку скажешь, что мною болен, – это никого не обидит».

– У меня что-то с мозгом. Называется ККР.

ККР – это, конечно, группа «Криденс Клиаруотер Ревайвал», одна из моих самых любимых групп, которая всегда меня вдохновляла. А они не были похожи на фанатов «Криденс». Джесс была слишком молода, насчет Морин можно было совсем не беспокоиться, а Мартин был из тех, кто почуял бы неладное, только если бы я заявил, что умираю от неизлечимой АББЫ.

– Клинический корно-что-то-там, – добавил я.

«Клинический» – это я удачно придумал. Звучит вполне солидно. Хотя с «корно» я, признаться, несколько промахнулся.

– И это неизлечимо? – спросила Морин.

– Конечно излечимо, – ответила ей Джесс. – Нужно только таблетку принять, ясен пень. Ему просто влом это делать.

– Врачи сказали, что это из-за наркотиков. Наркотиков и алкоголя. Так что я сам во всем виноват.

– Наверное, ты сейчас чувствуешь себя идиотом, – предположила Джесс.

– Да, – согласился я. – Только если под «идиотом» ты имеешь в виду «гребаного придурка».

– Ладно, не важно. Ты выиграл.

Это окончательно убедило меня в том, что без своеобразного соревнования у нас тут не обошлось.

– Правда? – радостно спросил я.

– Ну да. Ты же умираешь? Черт, это все равно что… Что тебе выпали все пики, или все черви, или эти… Козыри, точно. Да у тебя вся козырная масть на руках.

– Но от смертельного заболевания хоть какая-то радость может быть только в этой игре, – заметил Мартин. – В игре «И кто из нас тут самый жалкий?». Больше от нее никакого проку нет.

– Сколько тебе еще осталось? – спросила Джесс.

– Я не знаю.

– А примерно? Если совсем грубо прикинуть?

– Джесс, заткнись, – одернул ее Мартин.

– А сейчас-то что я такого сказала? Я просто хотела узнать, чего нам ждать.

– Нам ждать нечего, – объяснил я. – Ждать буду я.

– Плохо дело, – сказала Джесс.

– Ой, правда? Хотя чего еще ждать от девчонки, которая не может пережить, что ее бросили.

Повисло враждебное молчание.

– Что ж, – нарушил молчание Мартин, – вот и поговорили.

– А теперь что? – полюбопытствовала Джесс.

– Во-первых, ты пойдешь домой, – ответил Мартин.

– А вот хрен вам. С какой это стати я должна идти домой?

– Потому что мы тебя туда отведем.

– Я пойду домой только при одном условии.

– Каком?

– Сначала вы поможете мне разыскать Чеза.

– Что, мы все должны его искать?

– Ага. Иначе я и вправду покончу с собой. А я слишком молода, чтобы умирать. Сам говорил.

– Не припомню, чтобы я говорил именно так, – засомневался Мартин. – Но ты умна не по годам. Теперь я это понимаю.

– То есть ничего, если я пойду туда? – сказала она, направившись к краю крыши.

– А ну вернись! – крикнул я.

– Знаете, мне все по барабану, – заявила она. – Я могу прыгнуть, или мы можем пойти искать Чеза. Мне без разницы.

Тогда-то все и решилось, в тот самый момент, – мы ей поверили. Может, другие люди в иных обстоятельствах и не поверили бы, но у нас тогда не возникло никаких сомнений. Мы, правда, не думали, что она склонна к суициду, – просто у нас было ощущение, что она могла в тот момент осуществить любое свое желание, и, если бы ей захотелось спрыгнуть с крыши многоэтажки из желания узнать, каково это, она бы не остановилась. А когда мы это поняли, остался только один вопрос: было ли нам до этого дело?

– Но ведь тебе наша помощь ни к чему, – попытался объяснить я. – Мы даже не знаем, где его искать. Только ты можешь его найти.

– Да, но когда я одна, я совсем голову теряю. Я совсем запутываюсь. В общем, примерно так я тут и оказалась.

– Что скажете? – повернулся к нам Мартин.

– Я никуда не пойду, – заявила Морин. – Я не уйду с этой крыши, даже не просите.

– Ладно. Не будем.

– Поймите, меня будут искать.

– Кто?

– Люди из приюта.

– И что? – не поняла Джесс. – Что будет, если они тебя не найдут?

– Тогда они поместят Мэтти в какой-нибудь ужасный приют.

– А Мэтти – это и есть тот самый овощ. А ему не насрать, куда его поместят?

Морин беспомощно посмотрела на Мартина.

– Дело в деньгах? – спросил Мартин. – Из-за них ты к утру должна умереть?

Джесс брезгливо фыркнула, но я-то понимал, почему у него возник такой вопрос.

– Я заплатила только за одну ночь, – сказала Морин.

– А у тебя есть деньги, чтобы заплатить больше чем за одну ночь?

– Конечно есть.

Как мне показалось, предположение, что у нее, возможно, нет денег, было ей неприятно. Чертовски неприятно, если угодно.

– Ну так позвони туда и скажи, что заберешь его послезавтра.

Морин снова беспомощно посмотрела на Мартина:

– Зачем?

– Затем, – отозвалась Джесс, – что тут все равно не хрен делать, правда?

Мартин ухмыльнулся.

– Правда? – переспросила Джесс.

– Мне ничего в голову не приходит, – ответил Мартин. – Если, разумеется, не считать самого очевидного.

– А, ты про это, – догадалась Джесс. – Брось. Момент упущен, уж поверь. Надо придумать, чем теперь заняться.

– Даже если ты и права и момент упущен, с какой стати мы должны что-то делать вместе? – возразил я. – Почему бы нам не разойтись по домам смотреть телевизор?

– Потому что, когда я одна, совсем теряю голову. Я же сказала.

– А почему это должно нас волновать? Полчаса назад мы тебя и знать не знали. И мне в общем и целом по барабану, совсем ты теряешь голову или нет.

– То есть, по-твоему, происшедшее на этой крыше нас никак… ну, не связало, что ли?

– Вообще никак.

– Ты это еще поймешь. Мы до самой старости будем дружить, вот увидишь.

Ответом ей было молчание. Было очевидно, что ее уверенности никто не разделяет.

Морин

Мне не понравилось, что они все пытались представить так, будто у меня нет денег. Дело совершенно не в деньгах. Мне нужна была одна ночь, вот я и заплатила за одну. А потом пришлось бы платить кому-то другому, только я бы уже не узнала кому.

Они точно ничего не поняли. То есть они поняли, что я несчастна. Но они не понимали, что за всем этим стоит. Они думали так: если я погибну и Мэтти определят в какой-нибудь приют, то почему бы мне самой не сдать его в приют без всякого самоубийства – разницы-то никакой. Но подобные мысли говорят лишь о том, что они не понимают ни меня, ни Мэтти, ни отца Энтони, ни людей из церкви. Никто из моих знакомых так не думает.

Но эти люди – Мартин, Джей-Джей и Джесс – отличаются от всех, кого я знаю. Они больше походят на героев телесериалов, которые за словом в карман не полезут. Я не говорю, что они плохие. Они просто другие. Они бы не переживали так сильно из-за Мэтти, если бы он был их сыном. У них иное представление о долге. Они не ходят в церковь. И они бы просто пожали плечами: «А какая разница?» – на этом и успокоившись. И возможно, они правы, но я не они, и я не знаю, как им это объяснить.

Я не такая, как они, но мне бы хотелось быть такой. Может, не обязательно такой, как они, потому что они тоже несчастны. Но мне бы хотелось быть человеком, который всегда знает, что сказать, которому все без разницы. Мне кажется, такие люди более жизнеспособны.

Поэтому я не представляла, что ответить, когда Мартин спросил, на самом ли деле я хочу умереть. Самый простой ответ: «Да. Вот глупец! Конечно да. Иначе зачем я забиралась сюда, зачем рассказывала своему мальчику – господи, да уже мужчине, – который меня не слышит, о новогодней вечеринке, на которую меня якобы пригласили?» Но есть ведь и другой ответ, правда? И он таков: «Нет. Вот глупец! Конечно нет. Пожалуйста, не дай мне этого сделать. Пожалуйста, помоги мне. Помоги мне стать человеком, которому хочется жить дальше. Человеком, который может сказать, например: „Мне уготована лучшая участь, чем эта“. Не многим лучшая, просто чтобы меня хоть что-то держало в этом мире». Ведь я потому здесь и оказалась, что в этом мире меня уже ничто не держало.

– Ну, – сказал Мартин. – Ты готова подождать до завтрашней ночи?

– А что я скажу в приюте?

– У тебя есть их телефон?

– Уже слишком поздно туда звонить.

– Кто-нибудь должен быть на дежурстве. Давай номер.

Он достал из кармана мобильный телефон и включил его. Телефон тут же зазвонил, и Мартин, нажав на кнопку, приложил его к уху. Наверное, он слушал сообщение на автоответчике.

– Кто-то тебя еще любит, – заметила Джесс, но Мартин никак на это не отреагировал.

И адрес, и телефон были у меня записаны на бумажке. Мне удалось выудить ее из кармана, но в такой темноте я не могла разобрать, что там написано.

– Дай мне, – попросил Мартин.

Он меня смутил. Это была не просто бумажка – это было письмо, и я не хотела, чтобы они читали его, пока я жива. Но не знала, как им это объяснить. Я и ахнуть не успела, как Мартин выхватил его у меня из рук.

– Господи Исусе, – промолвил он, увидев, что там написано. – Это твоя предсмертная записка, что ли?

Я покраснела.

– Прикольно. Давай читай, – оживилась Джесс. – У меня они, конечно, отстойные, но у нее небось еще хуже.

– Они у тебя отстойные? – удивился Джей-Джей. – Ты их сотнями пишешь, что ли?

– Да я всю жизнь их пишу, – весело объяснила Джесс.

Джей-Джей с Мартином удивленно посмотрели на нее, но ничего не сказали. Правда, несложно было догадаться, о чем они подумали.

– А что такого? – не поняла Джесс.

– Я всегда считал, что достаточно одной, – сказал Мартин.

– Я то и дело передумываю, – сказала Джесс. – В этом нет ничего ужасного. Решение-то важное.

– Одно из самых важных, – уточнил Мартин. – В десятку самых важных решений точно входит.

Мартин – один из тех людей, по которым зачастую сложно понять, шутят они или нет.

– В общем, не важно. Но зачитывать эту записку я не буду.

Он прищурился, чтобы разобрать номер, и тут же его набрал. И через несколько секунд дело было сделано. Он извинился за поздний звонок, сказал, что по определенным причинам Мэтти заберут на день позже, и повесил трубку. Он разговаривал так, будто знал, что никаких лишних вопросов ему не зададут. Если бы позвонила я, то стала бы долго объяснять, почему я звоню в четыре часа утра, – причем объяснение мне пришлось бы придумать месяца за четыре до того, – а потом они бы меня раскусили, я бы во всем призналась и в итоге забрала бы Мэтти не на день позже, а на несколько часов раньше положенного.

– Так, – сказал Джей-Джей. – С Морин разобрались. Остался только ты, Мартин. Ты с нами?

– Ну а где сейчас этот твой Чез? – спросил Мартин.

– Понятия не имею, – ответила Джесс. – На какой-нибудь вечеринке. А это так важно? Неужели это так важно?

– Да. Я лучше сигану на хрен с этой крыши, чем буду пытаться поймать такси в четыре часа утра, чтобы переться на юг Лондона в поисках неизвестно кого, – объяснил Мартин.

– У него нет знакомых на юге Лондона, – сказала Джесс.

– Хорошо, – успокоился Мартин.

И как только он это сказал, стало понятно, что мы не покончим с собой, а спустимся и пойдем искать молодого человека Джесс, или кем он там ей приходится. План, конечно, не из лучших. Но другого не было, и нам ничего другого не оставалось, кроме как попробовать сделать так, чтобы он сработал.

– Дай мне мобильник, я сделаю пару звонков, – попросила Джесс.

Мартин отдал ей свой телефон, и она отошла к другому краю крыши, чтобы ее не было слышно, а мы стояли и ждали, пока нам скажут, куда идти.

Мартин

Я знаю, что вы думаете. Вы, умные-умные люди, читающие «Гардиан» и покупающие книги в магазине «Уотерстоун»; вы, которым скорее придет в голову мысль купить своим детям сигарет, чем посмотреть какую-нибудь утреннюю программу по телевизору. Вы думаете: «Да он это не всерьез. Он хотел, чтобы какой-нибудь папарацци запечатлел его, с позволения сказать, крик о помощи и чтобы он мог потом написать в газету „Сан“ эксклюзивную заметку „Мой ад. Как я пытался покончить с собой“. Не более того». И я могу понять, почему вы так думаете, друзья мои. Я забираюсь на крышу и сажусь на самый ее край, попивая шотландский виски из фляжки, а затем какая-то рехнувшаяся девица просит меня помочь ей отыскать ее бывшего парня на какой-то вечеринке, и я, пожав плечами, соглашаюсь. Ну и где тут желание покончить с собой?

Во-первых, вам было бы полезно знать, что у меня были очень высокие результаты по шкале серьезности суицидальных планов Аарона Т. Бека. Готов поспорить, вы даже не имели понятия о существовании таковой. А она существует, и у меня было чуть ли не двадцать одно очко из тридцати возможных, что, как вы понимаете, меня не могло не радовать. Да, мысль о самоубийстве возникла у меня раньше чем за три часа до попытки. Да, я был уверен, что погибну, даже если мне окажут медицинскую помощь, – в Топперс-хаусе пятнадцать этажей, хотя, как известно, и десяти более чем достаточно. Да, я готовился к этому: стремянка, кусачки и тому подобное. Шах и мат. Я мог бы набрать максимум очков, если бы не первые два пункта – как выразился Аарон Т. Бек, «уединенность» и «момент». Если согласиться с утверждениями «Вы будете вне зоны видимости и слышимости других людей» и «Вероятность того, что вам помешают, крайне невелика», то можно сорвать банк. Вы можете возразить, что поскольку вы пришли в самое известное среди самоубийц место в Северном Лондоне, да еще и в одну из самых популярных среди самоубийц ночей, то шансов на то, что вам не помешают, практически не было. В ответ на это я могу сказать так: разум наш был затуманен. Мы слишком глубоко ушли в себя, если угодно.

И конечно, если бы в ту ночь крыша не была запружена людьми, меня бы сейчас уже не было, так что, пожалуй, старина Бек не подкачал. Мы вряд ли могли рассчитывать, что нас кто-то спасет, но когда мы столкнулись на той крыше, у всех осталось только одно желание (и причиной тому было в первую очередь смущение) – отложить самоубийство на потом. Хотя бы на день. Никто из нас, спускаясь по лестнице, не думал, будто жизнь прекрасна и чего-то стоит; если уж на то пошло, мы были даже несчастнее, чем когда поднимались сюда, поскольку у нас была одна-единственная возможность решить все наши проблемы, но этой возможностью мы воспользоваться не могли – по крайней мере тогда. И там, на крыше, нами овладело странное нервное возбуждение; те несколько часов мы словно прожили в другой стране, где были свои законы – законы крыши. Но, загнав нас сюда, наши проблемы не смогли подняться с нами по лестнице. И теперь мы спускались вниз, где они опять на нас навалятся. Но выбора, пожалуй, не было. И хотя у нас не было практически ничего общего, мы чувствовали, что все остальное – и деньги, и социальное положение, и образование, и возраст, и жизненные интересы – не стоит ровным счетом ничего. За несколько часов мы вдруг оказались своеобразным маленьким обществом, и в тот момент мы хотели лишь одного – быть рядом с нашими соотечественниками. С Морин я перекинулся буквально парой слов, даже фамилии ее не знал, но за это недолгое время она узнала меня лучше, чем жена за последние пять лет брака. Морин понимала, что я несчастен, – это было очевидно, если учесть, где мы встретились, – а это значит, она понимала самое главное; у Синди любое мое действие или высказывание вызывало недоумение.

Если бы я влюбился в Морин, это было бы весьма удачное развитие событий. Я уже вижу газетные заголовки типа «Шарп вернулся на путь истинный!». А под этим заголовком – статья о старом извращенце, который узрел порочность своего пути и счел за благо зажить спокойной жизнью с милой женщиной постарше его, вместо того чтобы волочиться за школьницами и третьесортными актрисами с силиконовыми бюстами. Ну-ну. Размечтались.

Джей-Джей

Пока Джесс обзванивала всех своих знакомых, пытаясь выяснить, где сейчас этот Чез, я сидел, прислонясь к стене, и смотрел на город сквозь ограду. Я все думал, какую песню я бы сейчас слушал, будь у меня с собой плеер. Первая песня, которая пришла мне в голову, – это «Снежный человек в супермаркете» Джонатана Ричмана – милая дурацкая песенка, напоминавшая мне о тех временах, когда я сам был таким. А потом я принялся насвистывать песню Роберта Смита «Потерявшись меж дней», и это уже было неспроста. Сегодняшний день кончился, а следующий еще не настал, прошлый год завершился, а новый еще не пришел, да и вообще, крыша стала своеобразным лимбом, где наш разум не мог решиться сделать последний шаг туда, куда уже устремились наши бессмертные души.

Джесс десять минут выясняла местонахождение Чеза у близких к нему источников, после чего заявила, что он на вечеринке в районе Шордитч. Мы спустились по лестнице, невзирая на преследовавший нас все пятнадцать этажей грохот музыки и запах мочи, и вышли на улицу, где и прозябали в ожидании такси. Никто особенно не разговаривал, если не считать Джесс, которая говорила за всех нас, вместе взятых. Она рассказала, что это за вечеринка и кто там, скорее всего, будет.

– Там будет Тесса со своей тусовкой.

– Ах, Тесса, – понимающе кивнул Мартин.

– А еще Элфи и Табита с ребятами, которые тусуются в клубе «Оушен» по субботам. Будет Кислотный Пит с остальными дизайнерами.

Мартин застонал. У Морин же был вид человека, измученного морской болезнью.

Наконец к нам подъехал молодой африканец на паршивеньком старом «форде». Он опустил стекло пассажирской дверцы и наклонился в нашу сторону:

– Куда ехать?

– В Шордитч.