Прощай, любовь моя, прощай:
      Я ухожу в Забытый Край,
      И клятва гонит, точно плеть,
      И тяжесть - груз чужих грехов...
      Пусть карою нам станет смерть,
      Сильнее смерти - Арды зов.
      Я выбираю страдания странствий,
      Ты избираешь покой послушанья;
      Мне - ледяной оскал Хэлкараксэ,
      Тебе - улыбки Варды сиянье...
      Познает цену жизни тот,
      Кто боль и страх перенесет;
      Познает цену красоты
      Лишь тот, кто видел грязь и кровь,
      И только в ненависти ты
      Поймешь, как тяжела любовь...
      Боги за все назначат цену
      Равно - строптивым и покорным:
      Мне - умирать без надежды в застенке,
      Тебе - петь красу небес Валинора.
      Смерть приведет меня назад,
      И я взгляну в твои глаза,
      И - что скажу тебе тогда,
      Увидев в них - один покой?..
      О беспечальная звезда,
      Ты не разделишь скорбь со мной...
      Будет встреча - жесточе разлуки,
      Каждому будет свое воздаянье:
      Мне - не-забвенья вечные муки,
      Тебе - невинность непониманья...
      Прощай.
      - ...Учитель, я хочу посмотреть на него.
      Манве ласково погладил золотые локоны Амариэ:
      - Милое дитя, зачем это тебе? - мягкий голос ничем не выдавал проснувшегося в душе полузабытого страха.
      Девушка надула губки, как обиженный ребенок:
      - Ну пожалуйста, Учитель, я хочу посмотреть!
      - Это не доставит тебе удовольствия. Он... он некрасив.
      "Но почему нет? Разве теперь она сможет его узнать? Да и не помнит его уже... и - что ей вспоминать?"
      - Но я хочу этого!
      Король Мира вздохнул:
      - Ученица моя, я не стану препятствовать тебе. Я не хотел лишь, чтобы мое прекрасное милое дитя было опечалено подобным зрелищем. Обещай мне только, что не будешь испытывать твердость своего сердца, если тебе будет слишком тяжело.
      - О, благодарю, благодарю, Учитель! - лицо Амариэ радостно вспыхнуло, она удивительно грациозным движением опустилась на колени, схватила руку Короля Мира и припала к ней горящими губами.
      ...Не оступиться. Не упасть. Выдержать.
      Сдавленный вскрик.
      Он обернулся.
      Это лицо. Эти глаза. Он помнил их всех, узнавал их - даже взрослыми, даже ставшими - Эльфами Света.
      Йолли, Королева Ирисов, тоненький стебелек... Йолли?..
      Красивое нежное лицо искажено гримасой ужаса и отвращения.
      Этот безглазый урод и есть тот, кто смел называть себя - братом Короля Мира?! Если бы не неодолимый - до тошноты - ужас, швырнула бы камнем в ненавистное омерзительное лицо, которое и лицом-то вряд ли можно назвать... Тварь, тварь, чудовище, порождение бреда... а тут еще это отродье бездны повернулось к ней и смотрит жуткими черными провалами глазниц, смотрит прямо в глаза...
      Она рванулась прочь, давясь беззвучным криком, слепо натыкаясь на кого-то, не видя ничего расширенными от страха глазами - добежать, упасть к ногам, спрятать лицо в складках лазурно-золотых одежд... "Учитель, господин мой, спаси меня, помоги мне!.."
      Все верно. Нелепо надеяться, что она узнала бы его - таким: в нем ведь ничего прежнего уже не осталось, ничего, что может помнить Йолли. Безглазый урод. Все верно, девочка. Он горько усмехнулся про себя: сам Король Мира не придумал бы лучшей мести. Что боль в сравнении с этой встречей, с не-узнающим, полным доводящей до безумия брезгливости и страха, взглядом той, что была - последней Королевой Ирисов...
      Выдержать.
      Не оступиться. Не упасть. Не закричать, только не закричать, только бы...
      Они не должны увидеть этого.
      Выдержать.
      Выдержать.
      Выдержать.
      - ...Учитель... Ох, Учитель... - она горько всхлипывала, уткнувшись лицом в его колени.
      - Ну, что ты, дитя мое, успокойся...
      - Этот... он... он посмотрел на меня... о-о...
      Холодок пробежал по спине Короля Мира, но он взял себя в руки: бред, она не могла узнать. Не могла! Нечего ей уже узнавать!
      - Я ведь предупреждал тебя, дитя мое: не нужно было тебе видеть его.
      - Да, да, Ты прав, Господин мой, Ты прав...
      Она подняла голову, невольно вспыхнув; в ее взгляде, устремленном снизу вверх в прекрасный лик Короля, не было привычного смирения - его место заняла жгучая ненависть. Она внезапно оскалилась, стиснув маленькие кулачки:
      - За одно то, что он посмел назваться Твоим... - поперхнулась словом "брат", - за одно это... если бы... я бы сама глаза вырвала!
      Это заставило Манве вздрогнуть. И в первый раз благоговейная преданность его ученицы, выплеснувшаяся в этой неожиданно яростной вспышке, испугала его. Он не хотел, чтобы сейчас она оставалась рядом, он почти боялся ее в это мгновенье.
      Король Мира быстро встал. Прошелся по залу взад-вперед, глядя куда-то мимо нее. Остановился.
      - Иди в Сады Ирмо... Амариэ. Пусть сон изгонит из твоей души это страшное воспоминание и вернет покой твоему сердцу.
      Она застыла на коленях, глядя на него широко распахнутыми глазами, а через мгновение дрожащим комочком прижалась к его ногам и зашептала сквозь слезы:
      - Учитель, не гони меня... Лучше убей... Господин мой, Повелитель мой, смилуйся, убей меня... Я ведь люблю Тебя... не гони...
      Эта отчаянная мольба тронула Короля Мира. Он поднял ее за плечи умоляющие, покрасневшие от слез глаза безмолвно кричат о пощаде, пухлые, по-детски нежные губы дрожат, руки - молитвенным жестом сложены на груди.
      - Что ты, - как мог, мягко ответил он. - Как же я могу прогнать свою любимую ученицу...
      Отчаянно-счастливое лицо:
      - Правда? Ты не гневаешься на меня, Учитель?
      Манве молча улыбнулся.
      - Если Ты хочешь, я пойду к Ирмо... Я вернусь и принесу Тебе цветов, можно? Можно, да?..
      Оставшись один, Король Мира начал мерить шагами зал, нервно сплетая и расплетая пальцы. Амариэ была не только и не столько его ученицей, сколь самым совершенным творением. Он создал ее, он сам; в ней нет ничего, не вложенного им самим в эту прекрасную совершенную оболочку, словно драгоценный камень в изящную оправу. И именно она сейчас пугала его. Почему?..
      - Я отвечу тебе.
      Король Мира обернулся, невольно вздрогнув.
      - Целители являются без зова, иначе они могут опоздать, - объяснил Ирмо, глядя куда-то в сторону. - А я и так опоздал.
      Он глубоко вздохнул:
      - Так вот, Манве, я отвечу тебе. Скажу то, что должен был сказать мой брат, если бы ты спросил его.
      - Намо?
      - Нет, - как-то неожиданно недобро усмехнулся Ирмо и, словно для того, чтобы развеять малейшую тень сомнения, прибавил горько и отчетливо, - Мелькор.
      Король Мира отступил на шаг; впрочем, выражения его лица Ирмо не видел - смотрел в сторону.
      - Так вот. Ты действительно вложил в нее все. Создал ее заново. Ее мысли, чувства, движения души. Ты создал зеркало; но даже и это не было бы бедой. Ты создал зеркало, отражающее только одно существо - тебя самого. Не ее испугался - себя, своего отражения: без этого она пуста. Больше в ней ничего нет.
      Владыка Снов невесело рассмеялся:
      - Ты, видишь ли, ошибся... учитель. Не ученики тебе нужны, а слуги. Тени. Разве ты допустишь, чтобы кто-то стал равным тебе или, тем паче, превзошел тебя? А ученики... впрочем, ты этого не поймешь. Да это и неважно теперь. Ты тень свою попытался прогнать...
      Задумался.
      - Из этого вышла бы странная сказка: прогнать прочь свою тень. Но я не о том. Тебе, не ей - место в моих садах. И я бы, пожалуй, принял тебя если бы ты сам этого захотел. Просто потому, что целитель не вправе отказать в помощи. Но ты не захочешь. Бедная девочка. Думаешь, она любит тебя?
      Манве невольно поднял руку, словно пытаясь заслониться от слов Ирмо нелепый жест, так непохожий на его обычные плавные отточенные движения. Наверно, именно это и остановило второго из Феантури: он замолчал, впервые посмотрев прямо на Короля Мира.
      - А ты сам, ты, Манве: ты - умеешь любить?.. - вдруг тихо и участливо спросил Ирмо.
      Колдовские глаза Владыки Снов встретились с глазами Короля Мира. Всего на мгновение.
      Этот взгляд...
      - Не бойся. Тебя я больше не потревожу. Целитель нужен только живым...
      Тают отзвуки голоса, тает дымка тумана - и нет его уже в золотом зале.
      ...В этот уголок Садов Лориэна она не заходила никогда. Непонятно было: то ли воздух другой здесь, то ли деревья другие. Тихо и печально. Она было нахмурилась, но, увидев цветы, даже в ладоши тихонько захлопала вот то, что ей нужно, таких нет, наверно, во всей Благословенной Земле!
      Больше всего здесь было пурпурных цветов: темные стебли с красноватыми, похожими на клинки листьями, три причудливо изогнутых нежных лепестка цвета крови образуют венчик, три бархатистых красновато-коричневых спускаются вниз, а странный, почти неуловимый запах пробуждает неясные видения, печаль о чем-то потерянном навсегда.
      Были и другие: белые, густо-лиловые... Но один понравился ей больше всего: золотисто-розовый, рассветный. Она протянула руку - сорвать: стебель сломался неожиданно легко, венчик качнулся - словно кивнул.
      - Что ты здесь делаешь? - вопрос прозвучал так резко, что она вздрогнула, чуть не выронив цветок.
      Странное лицо было у Владыки Снов. Она отчего-то оробела и ответила нерешительно:
      - Я... я ничего... Я хотела сорвать цветок - можно?
      - Ты уже сделала это; зачем же спрашиваешь? И зачем тебе эти цветы мало ли других в лесах Йаванны?
      - Владыка Снов, - успокаиваясь, отвечала Амариэ, - никогда среди творений Валиэ Кементари не видела я такого, и нигде в Земле Аман не встречала этих цветов, хотя почему-то они...
      Она замолчала. Ирмо внимательно посмотрел на нее:
      - Они - что, дитя?
      - Они показались мне знакомыми, словно я видела их когда-то... Как зовутся эти цветы, Владыка Снов? - легкое облачко задумчивости, скользнувшее по лицу девушки, исчезло почти мгновенно.
      - ...Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь. На память.
      - Зачем? Неужели ты думаешь, что я забуду... - "брат мой", мысленно добавил Ирмо, но вслух сказать этого не решился.
      - Это не вещь, Ирмо; я оставлю тебе живое. Смотри...
      - Как зовутся эти цветы? - Владыка Снов казался совсем по-детски восхищенным, он провел рукой по воздуху, повторяя очертания цветка.
      - Песнью Сумерек, а еще - иэлли. У нас был Праздник Ирисов...
      - ...Как зовутся эти цветы, Владыка Снов?
      Должно быть, Ирмо задумался, потому что оставил вопрос Амариэ без ответа, а вместо этого спросил сам:
      - Ты для себя сорвала его?
      Девушка смутилась; поняв причину ее замешательства, Ирмо снова грустно улыбнулся. Все же судьба - жестокая насмешница. Но ирис увянет раньше, чем его коснется Король Мира.
      - Боюсь, эти цветы могут жить только в моих садах, - вслух сказал он.
      - Но почему, Владыка Снов?
      Ирмо не ответил.
      ...Амариэ... За долгие века - длинны годы Арды - золотой туман скрыл воспоминания о Благословенной Земле. Осталось - имя - песня - образ... Амариэ. Разделены - бескрайним морем, разлучены - проклятием Владыки Судеб. Амариэ - возлюбленная - колдовской цветок Валмара... Ее имя стыло кровью на губах того, кто умирал в смрадном мраке подземелий Тол-ин-Гаурхот. Ее имя было той первой звездой, что зажглась во мраке пробуждающегося сознания в покоях Мандоса. И вместе с этим именем - ибо обнаженная душа лишена защиты милосердного забвения - вернулась память, и была она - горечью.
      В мрачных подземных залах одиноко бродит неприкаянная душа. Амариэ избранница Манве, ученица Манве, прекраснейшая среди прекрасных Ванъяр. Он назвал ее - своей нареченной, и она улыбнулась в ответ - терпеливо и холодно, и взглянула ему в глаза. И то, что прочел он в этом взгляде, гнало его - прочь, прочь из Благословенной земли, за море, через льды Хэлкараксэ - холоднее льда глаза твои, - под жалящую плеть проклятия Мандоса - жгучий удар - взгляд твой, - в Сирые Земли, что под властью Врага - тьма в душе моей...
      Он почти рад был проклятию, заклеймившему род Финве - проклятию, что печатью никогда замкнуло для потомков этого рода врата Мандоса. Но двери распахнулись, и глашатай Короля Мира призвал его в пиршественный зал.
      Он стоял в центре круга под взглядами, как под бичами - беззащитный; струящийся мягкий свет больно резал глаза, и ему показалось - это Круг Судеб, и он - осужденный... Он стоял, не поднимая головы, не понимая, зачем он здесь, за что хотят его судить, когда услышал голос Короля Мира:
      - О Финарато, отважный герой, сын мудрого короля Нолдор, потомок избранника Великих Финве! Нам известны подвиги твои и деяния твои. Горькую чашу пришлось испить тебе по вине Врага. Прими же этот кубок из Наших рук, да станет он первым даром Валмара воину, принесшему себя в жертву во имя торжества Света!
      Что он говорит?.. Или здесь не знают... все было по-другому... чужая сила, чужая правда, горечь непонятной вины... Черное и Белое рвутся с кровью... Склизкие камни подземелья, цепи, скалящаяся морда Орка, кровь в горле... Что?.. ах да, нужно подойти... принять чашу... темное, густое кровь? вино?.. Холодная усмешка Жестокого... злорадный оскал Орка... благожелательная улыбка Короля Мира...
      Он подошел, неловко опустился на колени, почти упал - ноги перестали держать, мир на мгновение расплылся, потерял определенность, и волна воспоминаний захлестнула его, и страшно было - вместо этого величественного благостного лица увидеть - другое: ледяную усмешку бога или оскал щерящихся клыков...
      - Да пей же! Сам Король Мира чествует - пей! - оглушительный шепот-шипение в уши с двух сторон.
      Он поднес чашу к губам, плеснув вином. Сладкая густая влага застыла в горле комом. Судорожно глотнул, поднялся, чувствуя, как подгибаются ноги. Все вокруг было ненастоящим, слишком ярким, слишком сверкающим, каким мир может показаться только воспаленным глазам умирающего. Очнешься - а вокруг тяжелые склизкие стены и сырой мрак темницы Тол-ин-Гаурхот. И почему-то хотелось очнуться. Пусть - там, пусть снова полный темной крови - своей ли, чужой - рот, пусть - ледяной пронизывающий взгляд Жестокого, непонятные слова Смертного... Берен?.. где же ты... и кандалы на руках... но разве сейчас его руки не скованы?..
      - Да говори же! - снова тот же свистящий шепот.
      Говорить?.. да-да, сейчас... нужно что-то сказать... поблагодарить за честь...
      Он глубоко вдохнул безвкусный, режущий грудь воздух.
      - О Великие... и ты, Король Мира, пресветлый Манве Сулимо...
      Слова - чужие, такие же режущие и безвкусные, как этот воздух.
      - Я, Финрод, сын Арафинве Златокудрого...
      Не глядя, поклонился отцу - словно дернулся.
      - ...потомок Финве, избранника Валар... благодарю вас за высокую честь, что оказали вы мне... призвав из темной обители... на ваш пир... Речи твои... о Король Мира... (когда же кончится эта пытка!) золотыми письменами навеки... начертаны в сердце моем (что еще говорить, что, что?! Чего ты от меня хочешь...). Я... - закашлялся, снова вдохнул, - я счастлив тем, что хотя бы на шаг... смог приблизить... предреченную победу... Слова мои бессильны выразить... то, что ныне... переполняет душу мою...
      Замолчал, неловко поклонился.
      Отпусти меня, я уже все сделал... Зачем ты меня мучаешь...
      - Благородный Финарато! Учтивые слова твои - отрада для слуха Великих. Высшей награды достоин ты - и получишь ее, ибо Великие умеют читать в глубинах сердец.
      О чем это? неужели - еще не все...
      - Ныне призываем Мы пред очи Наши тебя, Амариэ Мирэанна; да станешь ты драгоценным даром победителю, ибо, воистину, нет в Валмаре более бесценного сокровища, чем красота Старших Детей Единого, и нет радости большей для Владык Арды, чем соединить два любящих сердца, столь долго разлученных.
      Амариэ подняла непонимающий взгляд на Короля Мира: как же это? ее, ученицу самого Манве, избранницу его - и вдруг отдают, как вещь, какому-то жалкому Нолдо?
      Ласковая улыбка: "Так нужно, дитя мое".
      "Да-да, конечно... Я понимаю, это - жертва, на которую я должна пойти во имя Твое... Ты милосерден, Ты кроток, Ты благ; Ты не мог поступить по-иному... Я понимаю, ведь Ты не отнимешь у меня своей милости; ведь я не по своей воле иду на это; так да будет воля Твоя! ведь Ты прав всегда и во всем, Ты справедлив, даже если справедливость ранит Твое сердце..."
      И с улыбкой печальной гордости Амариэ шагнула к Финроду. Он отшатнулся, затравленно огляделся, ища глазами Владыку Судеб... Ирмо... Скорбящую Валиэ... Эстэ...
      Их не было в зале.
      Он был совсем один, а вокруг - улыбающиеся лица, и младшие Майяр снуют меж пирующих, наполняя чаши, и уже поднимают кубки во славу новобрачных...
      - Король Мира! - хрипло, с отчаяньем. - Я недостоин сей великой чести! Годы Средиземья измучили меня, омрачили мою душу - я не могу...
      Легкий шепоток пронесся под бело-золотыми сводами - и тут же сменился благоговейным молчанием: отечески улыбаясь, Манве спустился с трона и взял двоих за руки:
      - Да, страдания твои были велики, но нежные руки сей прекрасной девы, которую ныне Золотым Цветком Валинора наречем Мы, исцелят раны сердца твоего. Отныне вы - супруги пред лицом Единого и Великих, и да соединятся судьбы ваши, как ныне соединяем Мы ваши руки. И прими от меня свадебный дар...
      В тишине торжественно вложил Манве маленькую белую ручку Амариэ в похолодевшую ладонь Финрода. И тут же подлетели расторопные Майяр, возложили на головы супругов золотые венцы с бриллиантовыми цветами - вот он, дар Короля Мира жениху... и мучительно захотелось - сорвать, швырнуть об пол блистающую тяжелую корону, гнущую голову к земле, но - уже звучат здравицы, и вновь наполняются кубки, и снова кто-то сует в руки золотую чашу - слово Короля Мира, испейте из нее в знак союза... Он глотнул вина, обжигая горло, пряча глаза, чтобы не видеть сияющей застывшей улыбки своей златокудрой... супруги?.. Единый, за что мне эта кара...
      И золотое ожерелье с сапфирами, искусная работа Нолдор - по-обычаю, дар отца жениха - невесте.
      - Песню!
      Крик подхватили. Снова - улыбка Короля Мира:
      - Не единожды в прежние времена услаждал ты песнопениями слух Великих, о Финарато. Так спой же и ныне нам, дабы звуками дивных песен наполнились души наши.
      Песню... нет, этого он не отдаст им, этого они не получат! И страшно, страшнее, чем - там, перед Жестоким, - видеть ожидающие лица, жадно блестящие глаза, и вся эта блистающая, тысячеликая толпа, затаив дыхание, ждущая - что сделает он, кажется ему внезапно стаей диких зверей, раздувающих ноздри в предвкушении крови... Нет, они не дождутся этого, он не станет бросать им на потеху свою душу, нет! Это страшнее смерти в гнилой дыре, и кривятся, и скалятся уже почти орочьи морды - ну же, мы ждем! И им - отдать последнее, что у него осталось?! Отняли любовь, свободу, заперли в золотой клетке и выставили на погляд толпе... даже Враг не придумал бы худшей пытки...
      Враг... Должно быть, он тоже стоял - так, под взглядами, как под бичами, видел те же глаза Бессмертных, жаждущих нового развлечения. Легче, когда ненавидят; а когда - так?.. Сейчас он почти понимал Врага, и неожиданная тень горького сострадания, коснувшаяся его сердца, почему-то не только не показалась ему кощунственной, но даже не удивила его.
      Он молчал. Острые ноготки Амариэ впились в его руку:
      - Пой же - сам Король Мира просит, - она продолжала улыбаться.
      Он закрыл глаза, со стороны слыша свой голос:
      - Да простят меня Великие и ты, о Король Мира, - поклонился вслепую. - Хриплый голос мой не приличествует веселому пиру. Но ведомо всем, сколь прекрасны песни госпожи моей Амариэ, потому ныне смиренно прошу я - пусть поет она перед Великими; и для меня после долгих лет разлуки усладой будет услышать ее.
      Король Мира благосклонно кивнул. Амариэ выпустила руку Финрода, и он смог наконец открыть глаза. Уже никто не обращал на него внимания - все взгляды был прикован к ней, и, дождавшись, когда колдовство песни-восхваления захватит всех, он незаметно выскользнул из зала...
      - ...Владыка Снов...
      - Знаю. Мне ведь необязательно быть - там, - не глядя, кивнул в сторону Таникветил, - чтобы понять.
      - Если бы я знал...
      - Не нужно ничего говорить. Ты уснешь надолго...
      - И буду видеть сны?
      Ирмо положил руки на плечи Финроду - ласково и успокаивающе:
      - Звезды. Вечные звезды - и Песнь. Больше ничего. Спи... спи.
      ПИР ПОБЕДИТЕЛЕЙ. 32 ГОД II ЭПОХИ
      Тысячу раз спрашивал себя - зачем, зачем он пришел сюда, на это пиршество? Он ведь и без того редко появлялся на пирах - претило бездумное веселье; тем более сегодня - ведь знал же, что собрались праздновать. И все-таки что-то почти тащило его сюда помимо воли. Он шел и клял себя совсем недавно сходил с ума от чужой боли и сам готов был взмолиться о смерти, совсем недавно затеплил семь звезд в безмолвном круглом покое, а теперь шел на пир убийц. Почему? Он не находил ответа. И все-таки шел, словно чувствуя - там он найдет ответ. Так взошел Владыка Судеб на вершину высочайшей горы Благословенной Земли.
      Майяр Короля Мира подобострастно кланялись ему, а в их лазурных глазах сквозили страх и недоумение - редко Намо посещал пиры Валар. Он вошел в сверкающий золотом зал, чьи высокие своды уходили в небо; сквозь круглое отверстие в куполе светили звезды Варды - немигающие, слишком красивые, чтобы быть настоящими. Эонве возгласил:
      - Приветствуйте Владыку Судеб Арды, великого Намо!
      На мгновение в зале повисло настороженно-недоуменное молчание, затем Король Мира с преувеличенной радостью воскликнул:
      - Приветствую тебя, брат мой! Как я счастлив, что пришел ты разделить общую радость!
      Намо молча кивнул. Ни Ирмо, ни Ниенны, ни Эстэ не было. Его тоже явно не ждали.
      - Слишком много нынче гостей в моих чертогах, - подчеркнул он, - и ненадолго пришел я. Но в такой час не прийти не мог.
      Какой-то второй смысл почудился Манве и в словах Намо, и в его кривой угрюмой улыбке. Но надо было принимать все, как есть Намо провели к высокому трону, виночерпий поднес ему большой кубок, выточенный из благородного темного турмалина, наполнив его вином. Намо не смотрел на кубок. Его больше занимали сидевшие в зале за пиршественными столами. Ближе к престолу Манве стояли на возвышении троны Валар, дальше сидели Майяр разного ранга - к тронам поближе те, что поважнее, подальше помельче, за ними - Эльфы. А прямо посередине зала стояла огромная чаша, наполненная вином, и из нее черпали темно-красный напиток для пирующих. Вон, напротив, прямо по правую руку от Манве восседает, надувшись, как насосавшийся клещ, Тулкас. Лицо уже красное, как нагретая медь, глаза налились кровью. Герой. Нэсса и Ороме рядом. Нэсса щебечет что-то, то и дело прижимаясь к супругу и кокетливо заглядывая ему в глаза. Ороме басит, совершенно не обращая внимания на то, что шурин его не слышит, упиваясь своим величием. Вана немного приуныла в конце стола - смотрят не на нее. Ауле глядит в одну точку, вцепившись в витую ножку кубка; у Йаванны лицо тоскливое - ее муж сейчас в явной немилости у Короля Мира. Вайрэ сидит у самого трона Варды, запоминая все, что произносится в зале. Слева от Намо угрюмо расплылся, вытаращив глаза, Ульмо - усы мокнут в изумрудном кубке с вином. Владыка Глубин не любил выбираться из своих подводных владений.
      Намо не мог понять - почему сейчас он видит Валар такими? Где красота и величие первых творений Эру? Словно взгляд изменился, став внимательным и недобрым. Ни одного живого лица... Разве что там, напротив, обхватив курчавую голову руками, сидит один живой - отчаянно пьяный Оссе, и глаза его полны смертной тоски... Странно - Намо не видел еще одного. Уж этот-то должен был восхвалить... Странно. Злость, перерастающая в ледяную ярость, вставала в душе Намо, но разум его был на удивление холоден и ясен.
      И вот, поднялась со своего трона Варда, сияя невообразимо прекрасным лицом, и в зале заструился ее колдовской обволакивающий голос:
      - Восславим же ныне Отца нашего Эру, справедливейшего и мудрейшего! Да правит он вечно Эа!
      И запели хором прекрасными голосами златокудрые Ванъяр, и осушили все свои кубки, и никто не увидел, как замешкался Намо и лишь пригубил вино. И пошло. Пили во славу Короля Мира, Тулкаса-Победителя, во славу всех Валар, и Тулкас, багровый от выпитого вина, вытолкнул жену в круг, и Нэсса плясала перед всеми...
      И снова встал Король Мира, и хлопнул в ладоши. Воцарилась тишина. И в зал вошел еще один. Поверх алых одежд - белый плащ, глаза полны верноподданнической любви и восторга, в уголках их дрожат слезы. В руках он держал огромный золотой поднос, на котором стояла большая чаша, изукрашенная алмазами, изумрудами и рубинами. Она была красивой, даже очень - но какой-то приторно-тяжелой, ее полированное нутро отливало алым, а витая ножка, украшенная четырехгранными бриллиантами, мучительно напомнила Владыке Судеб о Мече Справедливости. У него заболели глаза. Он не мог смотреть на этого, ало-белого... не знал, как назвать его даже. А Курумо уже приблизился к трону. Медленно и гибко опустился он на колени и простерся у ног Повелителя Мира и Звездной Королевы.
      - Государь, - проникновенно прозвучал его мягкий, слегка дрожащий голос. - Государь... Ты был милостив и простил раба своего. Прими же из рук моих сей жалкий дар в знак моей вечной любви и преданности!
      Он поднял голову и, стоя на коленях, подал чашу Манве. Король милостиво кивнул:
      - Встань, Курумо! Да будешь ты прославлен среди Майяр! Наполни эту чашу, и из рук твоих приму я ее, и выпью в честь твою!
      И показалось Намо - кровью полна золотая чаша в руках Короля Мира... Они пили. А рука Намо все жестче сжимала прозрачный кубок, пока он не треснул, порезав пальцы и залив руку алым вином, словно кровью. "Хорошо, что не пришлось пить этого..." Ему мигом поднесли другой кубок.
      Курумо стоял, торжествующе глядя по сторонам; Намо злорадно ждал, когда Майя, наконец, встретится взглядом с ним, Владыкой Судеб. Курумо не ожидал увидеть его; лицо его передернулось от животного страха, и на мгновение Намо показалось, что это красивое правильное лицо - лишь маска, прикрывающая череп со слезающими клочьями гнилого мяса и кожи. Лишь мгновение. Курумо вновь усмехался, нагло глядя в глаза Намо, уверенный в своей безнаказанности, но, спустя миг, поспешно отвел взгляд, проклиная в душе темного Валу.
      Намо не знал, что самое страшное впереди. Настал миг, когда Манве поднялся и, призвав к молчанию, возгласил:
      - Ныне да видят все, как карает Отец наш Эру тех, кто восстает против воли Его!
      "Как? Ведь уже нет боли... Только тупая сосущая тоска, пустота... Неужели еще не все кончено, и лишь я ничего не ощущаю? Неужели он не сумел уйти?" Лоб Намо покрылся испариной, руки сжались в кулаки.
      А тем временем все взгляды были прикованы к огромной чаше посереди зала - Зеркалу Варды. Любопытство, желание пощекотать нервы, злорадство... все, кроме хоть капли сочувствия.
      Багряная поверхность потемнела, став прозрачно-черной. Звезды всплыли со дна чаши, и Намо показалось, что чернота заполнила все вокруг, и нет больше ничего - только он и ночь. А потом он увидел лицо известково-белое, прочерченное узкими смоляно-блестящими дорожками крови. Застывшее, окоченевшее лицо; рот чуть приоткрыт в безмолвном стоне, губы изорваны, ввалившиеся веки опущены, из-под ресниц - кровавые капли... Нет, это не было мертвой маской - лицо, на котором навечно застыло страдание, побежденное могучей волей. Непонятно откуда всплыло лицо Варды - куда более мертвое и страшное в своей безупречной правильности и бесстрастности.
      ...Казалось, он медленно погружался в воды невидимой реки; волосы его, сжатые раскаленным обручем венца, струились по незримому течению, и, словно крылья ската, медленно колыхался черный плащ. Скованные руки застыли в судорожном усилии разорвать одежду на груди, залитой кровью незаживающих ран... "Так все же он умер. И никогда... И все равно это победа. Это - не та вечная пытка, которой они хотели. Но почему же я не понял этого, не ощутил..."
      Всего несколько мгновений длилось видение, а Намо показалось - века. Заходили кровавые волны, и вновь - вино было в чаше... Манве был недоволен, но никто не смел сказать ни слова. И тогда заговорила Варда:
      - О Тулкас Могучий! Ныне да будешь ты увенчан короной, как Воитель Мира!
      "Ты ведь хотел стать Повелителем всего Сущего? Так получай же свою корону, Властелин мира!" - вспомнил, стиснув зубы, Намо. Теперь он знал, зачем он здесь. "Ты ушел, брат мой. Но я - здесь. Я немногое могу. Но, клянусь тебе, сделаю, что могу. Я клянусь тебе, брат мой..."
      Он покинул пир, и мало кто сожалел об этом - в его присутствии никто не решался дать волю веселью. А Намо шел, не чувствуя больше в душе тоски и пустоты. Была там, внутри, саднящая боль; но теперь он знал, что делать.
      ДЕТИ ЗВЕЗД. 15 Г. II ЭПОХИ
      И в кого он такой? Эльф, в котором была кровь Авари и Синдар. И Нолдор. Младший сын правителя маленького княжества, носивший странное прозвище - Эле. Отец так называл - в детстве мальчишка обладал удивительной способностью удивляться всему, что видел, и чаще всего слышали от него: "Эле!" - "Смотрите!" Так с тех пор и звали, почти забыв имя, данное ему при рождении. И подходило прозвище - его огромным ясным глазам и светлой детской улыбке. Мальчишка! Впрочем, так и было.
      Он пошел в отца - и статью, и обликом: светловолосый, не слишком высокий, худощавый. Старший сын во всем похож на мать, словно и вовсе нет в нем крови Эльфов Сумерек. И гордости и властности хватит в нем на пятерых Нолдор; недаром мать - дочь Келегорма, хоть и рожденная вне брака. У старшего - темные волосы, лицо, словно высеченное из камня, и ярко-красные губы: кровь Феанора, и мать гордится им. До младшего ей вовсе нет дела - не ему быть наследником князя. Пусть делает, что хочет.
      Юношу это не слишком огорчало. Он бродил по лесам, слушал песни менестрелей и не думал ни о власти, ни о битвах. Славные подвиги Нолдор в Белерианде, о которых любила рассказывать мать, казались ему бессмысленно-жестокими: зачем воевать, если мир так прекрасен, так добр к любому, кто любит его? А Враг с Севера - скорее страшная сказка: не может живое существо быть таким чудовищем. Волк убивает - но лишь затем, чтобы выжить, и это не кажется жестоким: в мире все так гармонично, что жестокости не может быть места.