Не помнит. Лишь иногда что-то мелькнет во мгле ее забвения, словно лучик солнца пробьется сквозь облака в хмурый день. И тогда она поет. Песни идут откуда-то из бездонного темного омута ее памяти. Она не понимает своих песен. Люди слушают ее чудесный голос, поражаясь чудовищному несоответствию ее жалкого вида - и песни, но не понимают слов. А она плачет, потому что память пытается пробиться ручейком сквозь могильные плиты ее безумия, и ей больно оттого, что еще нерожденные воспоминания умирают. А потом опять наступает тьма. По ночам к ней приходят сны, в которых память возвращается к ней. Она помнит все. Но уходит сон, и гаснет память, оставляя ощущение памяти. Память о памяти. И снова - боль от невозможности вспомнить. Она кричит и бьется на земле, а люди говорят припадочная, и обходят ее с брезгливой жалостью. Но люди милосердны кто-то кинет хлеба, кто-то набросит на худые плечи старый плащ... Так идет она неведомо куда - от сна к сну.
      ...Светел был зал. Нечасты празднества в Аст Ахэ, потому каждый раз стараются сделать так, чтобы праздник запомнился надолго. Вдоль стен зала - высокие шандалы, искусно выкованные из железа, похожие на деревца с тонкими ветвями, подковой расставлены столы, а наверху, в подвешенной на цепях огромной железной люстре, горят десятки свечей. По другой стороне стола - внутри подковы - также стоят светильники. Всю ночь девушки собирали нежные белые цветы, и теперь цветы эти повсюду: даже пол усыпан лепестками, словно хлопьями снега, их тонкий изысканный аромат струится в воздухе, дрожит в мерцающих тенях, заставляет слегка горчить вино.
      ...А она сама была - Айрэнэ, Айрэ, светлым лучиком Аст Ахэ. И была она подругой невесты, и сама сплела для новобрачных белые венки из цветов-звезд. Ей казалось - она попала в сказку. Все так волшебно получилось - спала красавица в заколдованной пещере, пришел отважный воин и разбудил ее, и вот - свадьба.
      Так было с ее подругой Ахтэнэ. Айрэ помнила - девушку точила странная болезнь, медленно убивавшая ее душу. Ахтэнэ никогда не говорила, что с ней. Никогда и никому. Просто медленно умирала. И однажды Учитель решил погрузить ее в волшебный сон, доколе не придет исцеление. Айрэ часто приходила к ложу подруги в пещеру у темного озера среди елей, сидела рядом и тихо пела - Ахтэнэ любила ее песни... А потом пришел этот человек. Он был чужой, Айрэ знала, как он попал в Аст Ахэ. Отец рассказал - он был там. Враг - но умирающий истерзанный человек, отбитый у Орков, он не мог быть врагом сейчас. Так получилось, что Враг стал лекарем ему, а затем благодарность пересилила вражду. Айрэ знала, что чужака уважали, и что, хотя он считался пленником, его свободу здесь никто не стеснял. И вот - он забирает у Айрэ любимую подругу. Девушка немного ревновала, хотя и видела, как они любят друг друга. И все же Ахтэнэ покинет Аст Ахэ вместе со своим супругом - так решил Учитель. Грустно.
      А всем было радостно. В самых лучших нарядах были сегодня воины и целители, певцы и книжники, менестрели и мастера, мужчины и женщины. Место во главе стола было для молодых. Их еще не было, как и Учителя, и Повелителя Воинов. Шум нетерпеливого ожидания наполнял залу - и внезапно оборвался звонким аккордом серебряных струн.
      - Пора, - сказала Айрэ, слегка подталкивая непривычно оробевшую Ахтэнэ.
      - Страшно, - прошептала та.
      - Ну, вот! Съедят тебя, что ли?
      - Нет, все смотреть будут... Тебе хорошо, ты привыкла, ты певица, а я-то лекарь...
      - Целительница! Разве целители могут трусить? Ну, вперед! Смелее! Сегодня ты - королева!
      Айрэ врала - ей тоже было не по себе. Но как изменилась подруга словно долгий колдовской сон создал ее заново... Прежде она редко бывала такой.
      Девушки вошли в зал, в бурю приветственных криков и здравиц. Ахтэнэ попятилась, и Айрэ чуть ли не силой потащила ее к столу. Похоже, ее суженому было не легче. А потом появился Учитель. Сегодня, сказала бы Айрэ, он был необыкновенно нарядно одет. А всего-то - мантия, расшитая серебром и самоцветами, как звездное небо, да драгоценный пояс. Какое у него было лицо - почти счастливое, а глаза... Нет, лучше не смотреть, а то можно прямо-таки влюбиться. Наверно, именно из-за света этих радостных глаз в сердце Айрэ заплясали веселые бесенята, и, поднырнув под рукой Учителя как раз в тот момент, когда он собирался вложить руку Ахтэнэ в руку жениха, она завопила во весть голос:
      - Не отдам подругу! Ты, разбойник, плати выкуп!
      Хохот раскатился по залу. Смеялись все - даже отец. Даже Учитель улыбался...
      - Но... у меня нет ничего, - смущенно пробормотал Хурин.
      И тогда один из молодых воинов крикнул:
      - Эй, братья! Выкупим невесту для нашего друга!
      Айрэ чуть не засыпали всяческими драгоценными безделушками. Но и тут вывернулась хитроумная певица:
      - Пусть это достанется невесте. А мне хватит и этого, - она выбрала маленькую застежку для плаща в виде листка из голубовато-зеленого камня.
      - Забирай, - она притворно вытирала горючие слезы, шмыгая носом.
      А потом она просто смотрела. Видела, как Учитель соединил руки Ахтэнэ и Хурина, как они пили из одной чаши, и все славили их. Только трое в этом зале сегодня были в белом - новобрачные и она, Айрэ. Молодому мужу воины поднесли великолепный меч. Он принял оружие с поклоном и, коснувшись клинка губами, сказал:
      - Никогда этот меч не поднимется против твоих людей, господин. В том клянусь за себя и за детей своих!
      Одобрительный гул был ответом ему. А потом Учитель подал Ахтэнэ маленький ларец из лакированной меди.
      - Я дарю тебе этот убор. Тот, кто носит его, будет любим всеми и всегда. Но помни - тот, кто носит его, должен быть чист сердцем. И... не забывай меня.
      - Я никогда не забуду тебя, Учитель, - тихо ответила Ахтэнэ. И в тот миг Айрэ показалось, что за их словами стоит что-то еще, но что именно она не знала...
      Пир начался. Учитель сел рядом с ее отцом, и она поразилась их сходству - оба были седыми, у обоих лица рассечены шрамами. И еще она знала об ожогах на их ладонях...
      - ...Как они похожи, - прошептал молодой муж своему соседу. - Кто этот человек?
      Юноша рядом с ним посерьезнел:
      - Это Ульв. Один из лучших в Аст Ахэ. Он командует сотней, и все стремятся попасть к нему. Учитель любит его.
      - Но его лицо - что с ним?
      - О, это долгая история. И невеселая. Знаешь ли, лет двадцать с небольшим назад пришла сюда одна девушка. Ее звали Ириалонна, Заклинательница Огня...
      ...Как будто снова ладони полны раскаленных углей. Он тогда сжимал их в кулаках изо всех сил, пока сознание не покинуло его. Даже сейчас эта давняя боль никак не утихнет... Он потом долго не мог смотреть на огонь и проводил дни один в холодной темной своей комнате, забившись в угол, пока Борра не вытащил его оттуда силой. С Этарком творилось неладное, и Борра понимал, что, помогая другому, Ульв сумеет исцелиться... Этарк уже почти пятнадцать лет мертв... Тогда, ослепленный местью, он сам швырнул факел в поленья костра Дейрела и сам сломал себя. Потом, осознав происшедшее, он чуть с ума не сошел. Порывался убить себя, просил, чтобы его убили... Они с Ульвом слишком хорошо поняли друг друга. Внешне Этарк исцелился - но никогда не смеялся больше. А полгода спустя он погиб. Ульв видел, как он внезапно опустил меч и остановился; мгновением позже на том месте, где он стоял, над толпой с радостным воплем кто-то поднял за волосы его голову. Белая ярость ослепила Ульва. Когда он начал воспринимать мир вновь, он увидел себя среди десятка трупов над обезглавленным Этарком... В тот день Ульв уже смог смотреть на пламя погребального костра... Он прекрасно понимал - Этарк просто дал убить себя...
      А Ульв жил. Было для чего.
      Девочка, которой Ириалонна спасла жизнь, считалась ее приемной дочерью. Теперь она стала его дочерью. Наша дочь, - говорил он сам себе. Он берег и опекал ее; наверно, в глубине души жил смертельный страх потерять еще и ее. Потому слово отца было - законом. Только так он мог уберечь ее... Девочка росла - ясная, веселая, светлая, как лучик солнца. Потому ее и назвали Айрэнэ. Судьба одарила ее чудесным голосом и, хотя она не умела слагать песен, любой менестрель рад был бы отдать ей все свои только бы их пела она. Так она однажды встретилась с Ахтэнэ. Юная целительница любила петь и немного грешила стихотворством. А Айрэ однажды попробовала спеть некоторые из ее баллад. Так они сдружились. Ахтэнэ могла часами слушать Айрэ, и становилась при этом совсем иной - словно в ней проступали черты другого "я", обычно скрытые под маской мальчишечьей дерзости и твердости. Однажды она сказала:
      - Когда ты поешь, я словно что-то вспоминаю. Будто я уже была когда-то. Так горько и так хорошо... Тогда приходят слова, и получаются песни - или я их вспоминаю? Пой мне еще, Айрэ, пожалуйста!
      И Айрэ пела. Однажды ее услышал Учитель. Лицо у него стало такое, словно он увидел призрак, он стоял с широко открытыми глазами, не веря себе. Он узнал этот голос. Он узнал эти слова.
      - Что ты поешь, Айрэ? Откуда?..
      - Это Ахтэнэ сочинила. Она не... вернее, она поет, но у нее очень слабый голос. Она просит, чтобы я пела. Тогда она сочиняет песни - словно они ей вспоминаются, так она говорит.
      - Спой мне. Еще раз, эту же. Очень прошу тебя.
      Айрэ пела, а он все ниже опускал голову.
      - Благодарю тебя... - тихо сказал он, когда девушка умолкла.
      - Это Ахтэнэ... Ее песня.
      - Ахтэнэ...
      ...А Борра остался в Аст Ахэ. Торк умер - раны доконали. Друзья были при нем до последнего мига - говорили с ним, пели для него... Перед смертью он попросил чашу вина и выпил во здравие всех. Затем попросил, чтобы его облачили, как воина, и вложили в руку меч. Несколько минут он лежал так, потом закрыл глаза... Хорошая смерть - среди друзей; добрая смерть... Вент покинул Аст Ахэ после того, как его отец умер. Теперь здесь его сын - хороший, достойный юноша. Ульв улыбнулся - мальчишка уже давно посматривает на Айрэнэ...
      ...И снова - беспамятство и дорога. Одно в голове - идти. Куда? Зачем...
      И снова - сон...
      - ...Уходи. Ты должна уйти вместе со всеми. Я умоляю тебя, приказываю - уходи.
      - Но почему? Ведь мы же победим. Разве не так?
      Ульв опустил седую голову.
      - Нет, Айрэнэ. Мы не победим.
      В груди у нее неприятно похолодело, она почувствовала, как подгибаются колени.
      - И... ничего больше не будет...
      - Нет.
      - И... тебя?
      - Да.
      Айрэ вцепилась в его руки:
      - Нет! Нет, ты не можешь умереть! Я не хочу!
      Только сейчас заметила, что ногтями впилась в ладони Ульва. Охнув, уткнулась лицом в его колени. Плечи ее вздрагивали.
      - Я не хочу... Если ничего не будет... зачем... зачем жить...
      Ульв поднял ее и крепко прижал к груди - она слышала, как бьется его сердце.
      - Айрэнэ, дочка, девочка моя... ты не думай, я не из жалости, не из отцовского страха отсылаю тебя... Я хочу, чтобы о нас помнили. Нас не станет, мы, как зерна, предназначены земле. А ты - юный росток; это твое время. Нас должны помнить, понимаешь? Иначе все будет напрасно. Тогда мы действительно проиграем. Думаешь, это самое трудное - пасть в бою? Нет, жить куда тяжелее. Я обрекаю тебя на жестокую судьбу. Но ты - сильная. Знаешь ли, хотя у нас разная кровь, но мне иногда кажется, что в тебе возродилась часть души твоей приемной матери... И ты - моя дочь. Ты сможешь выжить. И расскажешь о нас.
      - Отец, - тихо сказала Айрэ, - расскажи мне о моей матери. Ты никогда о ней не рассказывал, говорил, что еще не время.
      - Теперь время, - кивнул Ульв.
      ...И был последний пир. Отец позволил ей побыть вместе со всеми в ту последнюю ночь. Странно, как светел был этот предсмертный праздник, как ясны и возвышены были лица людей - словно все обыденное ушло из них. Она запомнила их такими - светлыми и прекрасными. Как по-особому звучали песни менестрелей в ту ночь... Многие из них сменили лютни на мечи, и на рассвете в огне лопались со звоном струны... И она пела - пока голос не отказал. Пела для всех - для тех, кто уходил, для тех, кто оставался, для тех, кто в эту последнюю ночь облачился в белые одежды новобрачных, чтобы на рассвете расстаться навсегда - женщины должны были уйти. Оставались только воины и некоторые целители. И Айрэ пела, пела... В полночь новобрачные покинули пирующих. А Айрэ все пела. Она вглядывалась в дорогие лица, чтобы запомнить, запомнить их такими. Запомнить Учителя - в ту ночь он впервые не прятал рук.
      Айрэ пела... Учитель встал и, медленно обойдя стол, подошел к ней. Положил руки на плечи и осторожно поцеловал ее в лоб.
      - Благодарю тебя. Отдохни теперь. Ты устала, а путь далек...
      На рассвете отец простился с нею. Но он не знал, что она ослушается. Ей не довелось видеть всей битвы - только отчаянное сражение у врат Аст Ахэ. Наверно, она еще надеялась на что-то, иначе все случившееся не стало бы таким ударом. Неподвижной статуей, она сидела в своем укрытии, стискивая раскалывающуюся от боли голову, и смотрела, смотрела, смотрела... Запомнить...
      Ночью она, уже теряя разум, бродила по мертвому полю. Она узнавала мертвых, она звала их, но не было ответа. Двое или трое раненых - она не помнила точно, - стонами привлекли ее внимание, и она перетащила их подальше от этого места. Она бродила среди мертвых, как и женщины врагов, и никто не обращал на нее внимания. А небо даже ночью было светлым - алым от пожара. Айрэ остановилась - она узнала лицо. Она же помнила - это была Райхэ, та, что еще вчера в белом венке сидела рядом со своим возлюбленным. Они и сейчас были рядом... "Почему же я не была здесь? Почему я не сражалась? Или отец зря меня учил? Отец... Отец!!" Она закричала, бросившись на землю. Он был здесь - словно спал, прижавшись щекой к шелку изорванного, покрытого кровью и грязью знамени. Рядом - знаменосец: застывшее лицо строго и возвышенно. Лицо скорбного божества...
      Кто-то подошел сзади.
      - Сжечь бы эту тряпку... И головы им всем... как Орки наших тогда... в одну кучу!
      Она метнулась змеей, с криком целясь ему ногтями в лицо. Удар рукоятью меча сбил ее с ног.
      - Ах ты...
      - Оставь! - крикнул кто-то. - Ты что, им, что ли, уподобиться хочешь? Она же сумасшедшая...
      Кое-как она доползла до своих раненых. Разбитое лицо кровоточило, но глаза ее были сухими. Несмотря на все ее усилия, раненые умерли к утру. Сила, связывавшая воедино всех в Аст Ахэ, ушла. Они умирали. Воистину, все они держались лишь волей Врага, правы мудрые в Эрессеа... Да только у них была еще и своя воля. И эта воля еще теплилась в ее душе, погруженной в сумрак безумия, и вела ее - неведомо зачем, неведомо куда...
      ...Яркий луч во мгле небытия... Она пела, бредя по дороге, ничего не видя, кроме тех смутных образов, что всплывали в ее памяти, когда кто-то схватил ее за плечо и на наречии, заставившем ее вздрогнуть, спросил:
      - Что ты поешь? Кто ты? Кто ты?!
      Она смотрела в лицо говорившему, и вдруг, сама не зная, почему, произнесла вырвавшееся из тьмы слово:
      - Хонахт...
      - Что?! Ты видела его? Ты помнишь? Кто ты, кто?..
      Она беспомощно покачала головой.
      - Хонахт... Хонахт, - повторяла она, цепляясь за это имя, как за соломинку, пытаясь вынырнуть из пучины забвения.
      - Хонахт...
      - Бедняжка... Наверное, она - оттуда. Надо ее отвести в Дом, к вождю. Может, она вспомнит, может, расскажет ему о сыне...
      Хонахт. Похоже, она начала вспоминать. Это имя вызывало образ молодого воина, горделивого и изящного, как благородный олень, со светящимися янтарными глазами. Но больше - ничего...
      Ее вымыли и накормили, и впервые она уснула в тепле. Но снов не было. Может, задержись она здесь подольше, целители сумели бы разбудить ее душу, но она ушла на третий день. Никто не остановил ее - в земле Сов священен путь Странника.
      - Ее судьба не здесь, - сказал лекарь, - я вижу, что-то зовет ее. Ей надо идти. Да хранит ее Иллаис...
      ...И опять идет она, безумная, по безлюдным краям, среди седого мха и камней, низких северных сосенок и тысяч маленьких озер. Ветер поздней осени швыряет ей в лицо режущую снежную крошку, ноги ее сбиты в кровь и уже не ощущают холода. Кровь запеклась на потрескавшихся губах, а она идет, она поет, и плачет она... Некому дать ей хлеба, некому бросить ей одежду. Изможденная, почти нагая - она идет туда, где над краем земли ночью горит корона из Семи Звезд...
      ...Когда-то здесь добывали каменную соль. Теперь здесь возник чуть ли не лабиринт вырубленных людьми коридоров. Потом, когда выработки закончили, сюда стали приходить искавшие уединения. Это их руками созданы барельефы и колонны, скульптуры и светильники... А дальше, в глубине пещеры, и в самой большой из них - теплое озеро с целебной водой. Воздух пещер животворен, а покой и тишина несут исцеление больному сердцу. Тихо падает вода со сталактитов. Мерно, как минуты, отсчитываемые Вечностью. Вдоль озера, огибая его по стене, идет тропа. По ней со светильниками в руках проходят люди - тихо, чтобы не нарушить покоя этих мест, медленно они несут женщину, что недавно нашли на опушке Леса. Тогда птицы кружили над домами - звали...
      ...Здесь было тепло - в этих краях вулканы еще порой выбрасывают лаву, и земля согрета их огнем. Смотрительница Теплых Пещер считалась одной из лучших врачевательниц края, и великой честью было попасть в число ее учеников. Таких было немного, ибо врачевать душу куда труднее, чем тело. Сейчас она вместе со своим учеником молча стояла возле ложа спящей пришелицы - неподвижной и бесчувственной; только слабое дыхание говорило о том, что она еще жива.
      Голубоватый оттенок отглаженных до блеска стен, мягкий ковер на полу, полумрак, едва рассеиваемый зеленоватым светом стеклянных светильников создавали ощущение покоя, успокаивая, погружая в сон. Где-то мерно капала вода.
      Целительница Халинн, женщина лет пятидесяти, казалась намного моложе - впрочем, таковы были все люди этой земли. Она вглядывалась в лицо спящей, словно слушала ее тайные сны, неведомые самой больной.
      - Ее тело почти совсем исцелилось, - сказала, наконец, Халинн, но сказано это было с такой печалью, что ее юноша-ученик вздрогнул.
      - Совсем седая... А ведь, наверно, не намного старше тебя. Таков Большой Мир. Ты ведь знаешь - я всегда была против того, чтобы Странники уходили из нашей земли, но, видимо, я просто неспособна это понять.
      Юноша опустил голову.
      - Скоро она проснется. Надеюсь, ее окрепшее тело сумеет поддержать душу в нелегкой борьбе с безумием и ядом прошлого. Тяжела ее ноша...
      - Может, будет лучше, если она забудет? - прошептал юноша.
      - Нельзя лишать ее памяти, не спросив ее. Захочет ли она стать другим человеком? Ведь ты бы не хотел этого? - женщина прямо посмотрела в глаза ученику.
      Юноша поспешно отвел взгляд. Женщина улыбнулась:
      - Останься здесь. Ей нужна будет твоя помощь. Когда проснется, дай ей теплого вина со снадобьями и горячего мясного отвара. Затем...
      Юноша согласно кивал, почти не слушая. Он все давно знал, тысячи раз думал о том, как она проснется и что он должен будет сделать...
      Женщина ушла, оставив его одного со спящей. Он неспешно подошел к столу, где давно, с самого первого дня, лежала маленькая застежка для плаща - листок из голубовато-зеленого камня. Как она сумела его сохранить... Он стоял, молча вглядываясь в это лицо, ставшее ему таким дорогим. Что за ним? Какой она проснется? Будет ли она похожа на ту, что он придумал себе?
      "Сейчас, пока ты еще моя, если я смею думать так, я хочу хоть что-то оставить себе на память... Прости меня".
      Он склонился над спящей и поцеловал ее в губы.
      "...И, проснувшись в зачарованной пещере от колдовского сна, увидела она того, кто разбудил ее, и полюбила его..." Так говорят людские сказки.
      Снов больше не было. Была вернувшаяся память. И была неуходящая боль - как будто раскаленный уголь в сердце... Внешне она было совсем здоровой - только вот волосы седые. Вместе с прочими женщинами занималась обычными делами, заполнявшими повседневность. Хотя она уже не могла зваться Солнечным Лучиком, но как же светло было в доме целительницы Халинн, где жила теперь молодая гостья...
      Все было бы хорошо, если бы не постоянное ощущение надвигающейся беды. Это понимали все - особенно когда она пела. А пела она теперь все чаще, словно боялась, что не успеет передать все, что знает. Она говорила теперь обо всем, что помнила - просто рассказывала о своей жизни, обо всех, кого знала и любила - тысячи раз, с мельчайшими подробностями... Об Ульве, его великой любви и великом горе, об Этарке - отец часто вспоминал его, о Торке и Борре, что воспитывали ее вместе с доброй и печальной Ахэтт, об Учителе, об Ахтэнэ, о Гортхауэре - все, что помнила, даже незначительные мелочи, все, что слышала от других. И пела, пела... Улльтайр не мог забыть, как однажды она сказала ему:
      - О нас говорили, что мы лишь оболочки, вместилища воли и злобы Врага, и, когда он уйдет, мы перестанем быть... В этом есть доля истины. Было что-то, связывавшее нас всех, и теперь без этого тяжело жить. Будто рана в душе, и жизнь вытекает по капле. Я борюсь, я хочу остаться - но силы покидают меня. Даже тебе, лекарь мой, возлюбленный мой, не закрыть этой раны... Не оставляй меня. Хотя бы пока я еще жива...
      Он еще хотел спросить тогда - куда же ушел Учитель, что сталось с ним... Так и не спросил. А она никогда не говорила об этом.
      ...Год склонялся к закату, когда Айрэнэ - теперь ее называли Аэрнэ слегла, чтобы уже не подняться. Улльтайр почти не отходил от нее. В Земле-у-Моря не умирают в одиночестве. Рядом с ней были ее друзья - те, кто успел полюбить ее; да и можно ли было не полюбить Айрэ? Иногда ей становилось лучше, и она снова пела. Особенно часто это бывало на закате, когда медно-красное солнце медленно опускалось в море. Потом, когда она уже не могла петь, другие пели для нее, говорили о хорошем, будто впереди была не смерть, а долгие счастливые годы...
      Так она и ушла - осенним вечером, когда в окно смотрела Звезда. Голова ее лежала на коленях Улльтайра, тихо пела флейта, тихо пели девушки... И не сразу заметили они, когда дыхание покинуло Айрэ.
      Так песни Аст Ахэ остались в этой земле, как и все, что рассказывала Айрэнэ. Летописи сохранили ее рассказ в хроники, и Странники, уходя в Большой Мир, несли с собою уже утраченную там память.
      "Тяжела земля, она давит на грудь... Не в земле ты будешь лежать, а огонь так жжет... Говорят, там, далеко за морем, есть дорога к звездам, к нашей Звезде... На закате ладья унесет нас в море, на закате волны поднимут нас в небо..."
      ...Тринадцать лет... У Хурина и Ахтэнэ - теперь ее называли Морвен, было двое сыновей: старший, с зеленовато-карими глазами, был похож на мать, младший внешностью пошел в отца.
      Тринадцать лет.
      Что-то произошло с ней в последний год. Нет, она не была больна: в ней просто появилась какая-то усталая задумчивость, тоска, что ли... Она почти не выходила из дома: сидела у окна со своим вышиванием, и часто, неслышно войдя в комнату, Хурин замечал, что она неподвижно застыла с иглой в руке, а глаза ее, не мигая, смотрят в пустоту - словно видят что-то, невидимое ему.
      Она почти ничего не ела - пожимала плечами и говорила с виноватой полуулыбкой: не хочется. Она почти не спала - лежала без сна, глядя в темноту широко распахнутыми глазами.
      Он все пытался что-то сделать для нее, не в силах спокойно смотреть, как уходит по капле ее душа: она только улыбалась с виноватой нежностью: видишь, какая я...
      Какая?
      Слабая... Как страшно горит эта звезда...
      Любовь моя, девочка моя милая, желанная моя, что с тобой?
      Не знаю... Мне так горько и так легко, что кажется - у меня растут крылья, и скоро я улечу отсюда...
      Она больше не вставала. Тело ее стало легким, лицо и руки - почти прозрачными, и он иногда ловил себя на том, что не может выдержать ее взгляд.
      Единственная моя, родная моя, что мне делать, что?..
      Ничего... Все хорошо, милый...
      Она не плакала - улыбалась, но слезы медленно текли по ее лицу, а у нее уже не было сил, поднять руку, чтобы стереть их.
      Вышивку вот не закончила... жалко, была бы красивая... Белые ирисы как дома...
      Ну, что ты, ну, успокойся...
      Мне спокойно... Не тревожься, милый, не надо...
      ...В этот вечер он так же сидел рядом и рассказывал - даже не очень понимая, что. Говорить все, что угодно - только бы не это молчание.
      - Я хочу взглянуть на свадебный убор.
      Он обрадовался - тому, что она заговорила, что хотя бы чего-то пожелала, и бросился исполнять просьбу, как повеление.
      И, вернувшись, натолкнулся на странный взгляд неожиданно зеленых трава подо льдом - глаз.
      - Ты... пришел?
      Он хотел ответить - да, но слово застряло в горле.
      - Ты вернулся... Я верила, я ждала... Зачем ты заставил меня уйти? Неужели ты думал, что можно заставить забыть? Что я забуду?
      Она снова улыбалась - печально, еле заметно.
      - Пожалуйста... не уходи сейчас. Уже недолго.
      Он поспешно сел.
      - Дай мне руку... нет, не надо: тебе будет больно. Так я и не сумела...
      Он не понимал, что происходит. Надо было, наверно, сказать что-то, чтобы разбить наваждение, но он не находил слов.
      Она приподняла руку - тень жеста:
      - У тебя звезды в волосах, смотри... а волосы - как снег...
      Он начал осознавать. И лицо - лицо ее - нет, не ее, другое, юное, незнакомое - почти как тогда, у спящей...
      - Мне почему-то кажется - я тоже стала крылатой... Распахну крылья и поднимусь в небо... Мне всегда хотелось - самой... и буду лететь... лететь...
      Голос угасал.
      - А сейчас так хочется спать... Ты только не уходи - ведь правда, ты не уйдешь?..
      Опустила ресницы.
      - Только я больше не засну, как тогда... Я больше не забуду... Пожалей меня, я не смогу больше... Не уходи... - уже засыпая. - Я вернусь...
      Дыхание ее было таким легким, что не поколебало бы, наверно, даже пламя свечи. Оно становилось все тише и тише - и угасло...
      КОРОЛЕВА ИРИСОВ. 512 ГОД ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ - 32 ГОД II ЭПОХИ
      ...Когда-то давно - так давно, что она сама уже забыла об этом - ей казалось, что она все время сравнивает Его лицо с другим, похороненным в глубинах памяти. Но эти черты были мягче; эти глаза излучали покой; эти волосы ниспадали на плечи волной золотого света; этот голос струился нежной убаюкивающей музыкой... И руки - о, эти прекрасные, утонченно-нежные руки, по сравнению с которыми даже ее собственные иногда казались жесткими и загрубевшими, и счастье, от которого почти останавливается сердце - когда Он позволяет ей коснуться их, ощутить губами благоуханное тепло кожи и холодок драгоценных перстней - стократ более драгоценных, почти священных реликвий, ибо эти перстни украшают Его руки...
      "Учитель. Возлюбленный Господин и Учитель мой..."
      Сколько она помнила себя - с той поры, когда очнулась от бесконечного колдовского сна - всегда была рядом с Ним, и первым, что увидела, было Его лицо, окруженное мягким золотым сиянием, прекрасное, мудрое и кроткое лицо... И Он всегда был неизменно нежен и ласков с ней, одну среди всех называл ее - своей ученицей, и не существовало для нее никого, кроме Него - единственного, боготворимого...
      "Прекрасны Ванъяр - но и лица дев их не сравнятся нежностью и чистотою красок с лицом Его; и прекрасен возлюбленный мой, бел и румян, лучше десяти тысяч других.
      Голова Его - чистое золото; кудри Его волнистые, золотые, как свет Древа Лаурэлин;
      Глаза Его - как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве;
      Щеки Его - цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы Его алые розы, источают текучую мирру...
      Прекрасен Ты, возлюбленный мой, и пятна нет на Тебе...
      И певцы златокудрые, что сидят у подножия трона Твоего, устыдятся грубых голосов своих и умолкнут, едва заговоришь Ты...
      О, если бы Ты был брат мне, тогда я, встретив Тебя, целовала бы Тебя, и меня не осуждали бы;
      Повела бы я Тебя, привела бы Тебя в дом матери моей. Ты учил бы меня, а я поила бы Тебя ароматным вином...
      Положи меня, как перстень, на руку Твою, ибо крепка, как Престол Творца Вседержителя, любовь моя. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением..."
      Воистину, и в Благословенной Земле кто может поспорить красотой, величием и мудростью с Ним, Королем Мира? Что уж и говорить о Сирых Землях... Правда, она никогда не видела их.
      Амариэ Прекрасная рождена в Валиноре.
      Амариэ. Имя - предвечный свет Благословенной Земли, звон драгоценных капель, падающих с листвы Золотого Древа, цветом схожей с ее волосами.
      Он сказал как-то - Мирэанна. Имя - искрящаяся россыпь бриллиантов. Назвал так - и не ошибся; воистину - Драгоценный Дар, прекраснейшая среди Ванъяр, чьи глаза - яснее неба Валинора, чьи волосы - медленный водопад ясного золота...
      Многие смотрят в восхищении на Амариэ Прекрасную; она - словно яркая искра, зажигающая сердца любовью; но для нее - существует ли счастье выше, чем сидеть у подножия трона в чертогах на вершине Таникветил и слагать песни во славу - Того, единственного... Пожалуй, только один удостаивается чести хотя бы иногда быть рядом с Амариэ Прекрасной: старший сын Финарфина Златокудрого и Эарвен из Алквалондэ, потомок Избранника Валар Финве Финарато. Что? - ее родня? - ей нет до этого дела: к чему родство даже с Королями Элдар той, что стала ученицей самого Короля Мира? Но Амариэ Прекрасной льстит преклонение Финарато, одного из искуснейших мастеров и певцов народа Нолдор.
      О да, она была прекрасна, и сам Куруфинве Феанаро когда-то заглядывался на нее, но ее пугали порывистость и неукротимость Огненной Души: она избегала его. Правда, то, что гордый Нолдо быстро утешился и даже предпочел ей какую-то Нэрданэл, огорчило Амариэ, но - ненадолго.
      А потом - был освобожден из подземных казематов Мандоса Враг. Она так и не видела его ни разу - почему-то страшилась; да и Король Мира, кажется, не хотел этого.
      ...И угас свет Дерев, и мятежные Нолдор покинули берега Земли Бессмертных, и стыла кровь на камнях Алквалондэ... И уходил в неизведанные страшные Смертные Земли Финарато, унося в сердце тоску о несбывшемся счастье, ибо слишком ясно читал он в душе своей возлюбленной, и в беспечальной земле не было ему места...