...От того, что этот, распластанный на наковальне - молчит, становилось невыносимо жутко. Он испытывал боль: это было видно по тому, как мучительно напряглось, выгнулось его тело, по тому, что Ороме с заметным усилием сдерживал его скованные руки.
      Но он не кричал.
      - ...Но, конечно, твой недостойный раб будет прощен, если ты замолвишь за него хоть слово. Что же ты молчишь? О, понимаю, понимаю, гордость твоя не позволяет заговорить с нами, ничтожными. Ты же, как-никак, Владыка Всего Сущего! Надеюсь, корона пришлась впору тебе? Все знания, что дал ты мне, Учитель, вложил я в создание этого дивного венца. По нраву ли тебе этот дар? Ты доволен, о Великий? - ну, отвечай! Молчишь? Ничего-ничего, сейчас заговоришь! Я заставлю тебя!..
      "Глаза... какая боль!.. Глаза мои... Я ничего не вижу... Я ослеп... Неужели мало того, что они сделали со мной... Как... больно..."
      Он прокусил насквозь губу, и струйка крови вязко стекала из угла рта: не закричать, только не закричать, не доставить им этой радости, только не закричать, только бы...
      "Арта... И никогда не смогу... вернуться... никогда... в пустоте скованный - слепой... Слепой?!.. Вот она - кара... самая страшная... не видеть, никогда не увидеть больше... какая боль... не видеть... не видеть...
      Нет!.."
      Курумо отскочил в сторону, лицо его дернулось: кровь Проклятого, забрызгавшая бело-золотые парадные одежды Майя, жгла его, как расплавленный металл.
      Младший брат Гортхауэра наклонился к лицу Черного Валы, словно хотел полюбоваться своей работой:
      - Учитель, снизойдешь ли ты до того, чтобы взглянуть на своего недостойного ученика?
      Внезапно Курумо отшатнулся с безумным воплем ужаса.
      Смотревшие на него страшные пустые глазницы - провалы в окровавленную тьму - были - зрячими.
      ...Его отпустили. Он поднялся сам: никто не помогал ему. Валар отводили глаза. Ауле закрыл лицо руками.
      Он покинул чертоги Кузнеца и пошел вперед по алмазной дороге. Он знал, куда идти, и никто не смел подтолкнуть его - никто не смел коснуться его: он был словно окружен огненной стеной боли. И тяжелая цепь на его стиснутых в муке руках глухо, мерно звенела в такт шагам.
      Выдержать.
      Он оступился, но выпрямился и снова пошел вперед.
      Не упасть. Не пошатнуться. Выдержать. Не закричать. Только не закричать. Выдержать.
      Нестерпимо болит голова, сдавленная шипастым раскаленным железом, и из-под венца медленно ползет кровь - густая, почти черная на бледном лице.
      Алмазная пыль забивается под наручники, обращая ожоги на запястьях в незаживающие язвы; и страшной издевкой кажется его королевская мантия, осыпанная сверкающими осколками - словно звездная ночь одевает плечи его. Сияющая пыль - всюду, она налипает на пропитанное кровью одеяние на груди... Воистину, он кажется Властелином Мира - в блистающих бриллиантами черных одеждах, в высокой, тускло светящейся железной короне, и седые волосы его, разметавшиеся по плечам, ярче лучей Луны... Стражи и палачи его следуют за ним, как покорная свита.
      Он идет, гордо подняв голову.
      Высокий железный ошейник острыми зубцами впивается в кожу на шее и подбородке: он не смог бы опустить голову, даже если бы захотел.
      Он идет медленно, как и подобает Владыке.
      Боль в разрубленной ноге не отпускает, он ступает словно по лезвиям мечей, и пытка - каждое движение, каждый шаг.
      И склоняются Валар, и Майяр, и Эльфы перед ним.
      Никто не смеет взглянуть ему в лицо.
      Каждый вздох раздирает легкие: пыль, алмазная пыль...
      Равнодушный немеркнущий ослепительный свет отражается в тысячах крошечных зеркал, бессчетными иглами впивается в зрячие глазницы.
      Выдержать.
      Выдержать.
      Выдержать.
      Почти беззвучный шепот:
      - Мелькор...
      Кто теперь осмелится назвать его - истинным именем? Он - Моргот, Черный Враг Мира.
      Он замедлил шаг и оглянулся на голос.
      Властители Душ, Феантури. Эстэ спрятала лицо на груди Ирмо. Огромные глаза Ниенны, темные от расширившихся зрачков, смотрят в изуродованное лицо.
      - Брат мой!..
      Он молча отвернулся.
      ...Отворились Врата Ночи, и Вечность дохнула в лицо... Все было не так, совсем не так, но он цеплялся за эту фразу, потому что встретившее его здесь было - необъяснимо.
      ...Оставался один шаг.
      Может, для них - там, позади - это и был один шаг. Здесь было по-другому. Алмазная дорога истаяла искрами осколков, под которыми ледяная красно-коричневая пустота, небо Валимара рассыпалось вспышками и бликами, за которыми - зеркальная пустота. Или - стены и своды огромного неизмеримо-высокого коридора из тончайших полированных пластин - сколов отливающего кровью льда, отражающего свет... здесь нет света. Нет тьмы. Только бесконечный коридор тысяч зеркал. Здесь нет времени. Нет пространства. Плененные звуки, не рождающие эха - безмолвные звуки, вмерзающие в несокрушимый, тоньше водяной пленки, лед, под которым бесконечно-медленно течет кровавая река...
      "Словно я вижу чужими глазами..."
      Чужими глазами.
      Странные - из ниоткуда - слова. Он был один - и все же кто-то шел рядом, хотя он знал, что это невозможно. Нет, не те бесчисленные его отражения в Нигде, которым суждено навсегда (навсегда? никогда? - что значат эти слова для безвременья?) остаться здесь. "Кто это, кто со мной, кто?!" Слова умирали на его губах. Здесь голос обращается в беззвучие, в немой крик зеркал, в мертвое безмолвное эхо отражений, готовое обрушиться от малейшего шороха. Здесь. Нигде. Ничто сомкнулось, как занавес, за спиной, и впереди - то же. Впереди? - где это? смысл понятий утерян...
      Стена Ночи. Нет, не стена. Каменный туман, заледеневший воздух, непроницаемая пелена тончайшей пустоты. Он мучительно поразился своей способности в этот миг осознавать увиденное, искать объяснения...
      А бесплотный черно-красный лед истаивал, и он скорее чувствовал, угадывал, чем видел, как сквозь непрозрачную каменную пустоту мерцают тусклые искры звезд...
      ...И внезапно пелена Ничто исчезла, и нездешний ветер коснулся его лица. Так близко-близко сияли звезды - ласковые, добрые, прохладные, как капли родниковой воды; так близко, что, кажется, их можно коснуться рукой - но на руках цепь, не поднять... Мягкий трепетный исцеляющий свет омывает раны, заглушая боль... Словно стоишь на пороге, зная, что здесь тебя ждут, словно ты вернулся домой из дальней дороги...
      Оставался один шаг.
      Один-единственный шаг.
      И он сделал его.
      ...Звезды завертелись бешеным хороводом, и вместе с этой коловертью в тело начала ввинчиваться боль. Наручники и венец словно вгрызались раскаленными клыками в плоть все глубже и жесточе, пустые глазницы будто залил расплавленный металл. Боль была нескончаемой, неутихающей, к ней нельзя было притерпеться, привыкнуть. Так мучительно рвалась связь с Ардой, и он висел в нигде, растянутый на дыбе смерти и жизни, изорвав в клочья губы - чтобы не кричать, чтобы те, кто видит его муки не могли торжествовать. Он превратился в сплошную боль, не в силах уйти от нее в смерть, не в силах вырваться из ее медленно впивающихся в тело когтей. Он не мог даже сойти с ума, и ужас захлестнул его, когда он понял, что обречен вечно терпеть эту пытку в полном сознании, безо всякой надежды на избавление, и никогда, никогда не кончится это...
      Страшное слово - "посмертная слава":
      Не оправдаться и не исправить.
      Правда - лишь оттиск ладони в лаве
      Да крик, заточенный в теснине Ламмот.
      Стали иными названья созвездий.
      Отнято Имя. Забыто Слово.
      Гасят Память волны столетий,
      Словно костер заливают кровью.
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЗВЕЗДОПАД
      ОДИНОЧЕСТВО. 548 ГОД I ЭПОХИ
      Из "дневника" Майдроса:
      ...Вот и все. Враг повержен. Ну и что? Нас там не было. Сильмариллы Эонве держит под охраной. Говорят, Валар простят все и всем, если вернуться и покаяться. Нет. Я клялся. Я послал к Эонве глашатая требовать наше достояние, угрожая битвой валинорскому полчищу. Он ответил, что своими преступлениями мы утратили право на них. Мол, это цена крови убитых в Алквалондэ и Гаванях, крови Диора, Нимлот и их сыновей. Еще и их! Разве это только наши деяния, и Враг здесь не при чем? И не слишком ли много крови должны оплачивать наши камни? Враг ведь тоже что-то говорил... Нам же велено явиться на суд Валар, может, тогда их нам вернут. Как же! Не знаю я, что ли, чем кончаются эти суды?
      ...Маглор, видимо, совсем обессилел. Он пришел ко мне и, жалко, тоскливо глядя в глаза, спрашивал:
      - Но ведь в клятве не сказано, что мы не должны выжидать часа. Может, в Валиноре действительно все будет прощено? Может, мы там и без крови получим свое?
      - Свое мы точно там получим, если вернемся. Думаешь, нам вернут Валар свою милость? Не-е-ет... И что тогда? Клятва останется, но Сильмариллы мы не получим никогда. И что нас будет ждать, какая казнь, если мы посмеем противостоять Валар в их собственной стране?
      Он потупил взгляд и сжал свои похудевшие руки.
      - Но ведь и Манве, и Варда отвергли нашу клятву, а мы их призывали в свидетели! Значит, обет уже только пустые слова, и мы можем вернуться?
      - А Илуватар? Мы ведь его призывали. И если не выполним клятву помнишь, мы призывали Вечную Тьму на свою голову? Илуватар - не дозовешься. А Тьма... Может, ты хочешь идти на поклон к Врагу? Теперь ведь это безопасно!
      Маглор низко склонил голову. Мне стало жаль его.
      - Если не уйти от клятвы, то, воистину, Тьма - наш удел, сдержи ли мы обет или нет. Но лучше бы отречься...
      ...Мы должны, должны их добыть! Это - свобода от всего, что было... Тогда мы можем поступать как хотим: хоть в Валинор... пусть судят... взять в руку, хоть на время обладать, хоть так - захватить и тут же вернуть... Клятва будет тогда выполнена...
      ...Они другие! Они совсем другие. Понимаю, почему Эонве не касался их... почему дозволил унести... мы - жертва... Какая боль... опять переживать чужую боль... рука - как у него... столько веков крови и страданий - и - боль?.. Я хочу умереть. Я не хочу в Валинор, не хочу!.. Сын Огненной Души уйдет в огонь, в огонь, а за огнем - Тьма, Вечная Тьма, бежать туда, бежать...
      "Когда разрушена была крепость в Тангородрим и пал Моргот, вновь принял Саурон благородное обличье и пришел, дабы выразить почтение Эонве, герольду Манве; и отрекался от всех своих злодеяний. И так думают некоторые: изначально это не было ложью, но Саурон воистину раскаялся, пусть даже причиной тому и был лишь страх, вызванный падением Моргота и великим гневом Владык Запада. Но не во власти Эонве было миловать тех, кто принадлежал к тому же ордену, что и он сам; и приказал он Саурону вернуться в Аман и там предстать пред судом Манве. Тогда устыдился Саурон, и не пожелал он возвращаться в унижении, а, быть может, и долго доказывать служением чистоту и искренность помыслов своих по приговору Валар; ибо при Морготе велика была власть его. Потому, когда ушел Эонве, он укрылся в Средиземье; и вновь предался он злу, ибо весьма крепки были те узы, которыми опутал его Моргот..."
      В ту ночь на землю обрушился звездопад...
      Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал этого.
      Шипы терновника впивались в его кожу, но он не ощущал этого.
      Звезда горела нестерпимо ярко, и разрывалось, не выдерживало сердце.
      Он шел и шел, не видя дороги пустыми от отчаянья глазами.
      Не успеть - даже быть рядом.
      "Глаза... какая боль... глаза мои..."
      "Учитель!.."
      Он шел и шел под истекающим звездами небом.
      "Умереть..."
      Он знал - умирать долго и мучительно, возвращаться - и вновь умирать.
      Но сейчас он хотел этого.
      "Сердце мира билось в твоих обожженных ладонях..."
      Не сумел - защитить. Не сумел даже - разделить муку.
      "Будь я проклят!.."
      ...Эонве предстал перед ним, снизойдя до разговора с Черным Майя, слугой Врага: Эонве блистательный, в лазурных - золотых - белоснежных одеждах, Эонве громогласный - "уста Манве", Эонве великий, глашатай Короля Мира.
      - Зачем пришел ты, раб Моргота? - с презрительной надменностью победителя бросил он.
      Тяжелая золотая гривна, осыпанная бриллиантами и сапфирами, охватывала шею Эонве, как ошейник.
      Ошейник.
      Гортхауэр стиснул зубы.
      Глашатай Манве казался сгустком слепящего света рядом с Черным Майя. Алмазная пыль Валинора покрывала его золотые волосы; это казалось слишком неуместным в окровавленном сумраке Средиземья.
      Эонве счел молчание Гортхауэра растерянностью и покорностью; и возвысил голос.
      - Твой хозяин уже получил свое за все зло, причиненное Средиземью. Твоя участь не будет столь тяжела - ты всего лишь исполнял приказ... Конечно, я ничего не могу решать; но принеси покаяние, склонись перед величием Валар - и они простят тебя, как был прощен бунтовщик Оссе: Великие милостивы. Ты верно понял: сила и правда - на нашей стороне. Воля Единого...
      Он говорил и говорил - громко, высокомерно, кажется, наслаждаясь звучанием собственного голоса.
      А Гортхауэр не слушал его.
      Не слышал.
      - ...Говоришь, против чести? - издевался Тулкас. - Ну, что ж, я могу предложить тебе честный бой... Одолеешь - свободен и прощен. Ну, как?
      - ...А теперь беги, - сказал Ороме, возвышаясь в седле. - Беги, может, спасешься. Если мои собачки позволят, - усмехнулся он.
      - ...Увидишь, человек ты или нет, - прошипел Манве. - Ты подохнешь и вернешься, и опять будешь умирать и возвращаться - до Конца Времен! Тогда ты запросишь смерти, но я не дам ее тебе!
      ...Йаванна не хотела крови, она просто прогнала и прокляла ученицу, не желавшую покаяться.
      - ...Учитель, я не могу так... Ведь я - виновен, как и они... За что ты караешь меня жизнью? Почему ты не отдал меня Манве?..
      "За что ты караешь меня жизнью?!"
      Он стискивал руки, вгонял ногти в ладони, но лицо его было неподвижно - застывшая маска.
      "Что с ними сделали, будьте прокляты, будьте прокляты... Они даже не были твоими учениками, но они сражались за тебя, а я... А я?! За что, за что, зачем... Я должен был идти с тобой до конца... Учитель, Учитель... Я виноват во всем, и ты принял кару - за меня... не могу... зачем... ты всесилен, а я... ничего не знаю, ничего не умею... Учитель..."
      Он словно погружался в омут глухой тоски, и тяжелая, как ртуть, серо-зеленая вода смыкалась над ним - медленно и равнодушно. Казалось, он утратил способность видеть и слышать: только густой слоистый туман перед глазами да пронизывающая, высокая, на пределе слышимости нота, впивающаяся в измученный мозг; и равнодушная жестокая рука сжимает саднящий комок сердца, пульсирующий бесконечной болью.
      Когда, наконец, он вырвался из цепких лап безнадежности и безысходного отчаянья, его оглушил голос Эонве, обжигающе-душной мукой отдающийся в висках:
      - ...И Враг был предан в руки Единого - да свершится воля Его, как суровая, но справедливая кара господина настигает непокорного злобного раба...
      Гнев и ярость жгуче-багровой волной поднялись в душе Черного Майя.
      "Будьте прокляты! Ненавижу!"
      Кажется, Эонве ощутил это; он отстранился, в глазах его метнулся дрожащей мышью ужас.
      Теперь Эонве почти кричал:
      - Запомни: Валар не предлагают дважды! Ступай, пади к ногам Валар да судят они тебя по справедливости, как прочих! Покайся - ты будешь прощен!
      "Может, услышат... Схватить его... Великие Валар, вызверился, как бешеный волк!"
      "Ненавижу!"
      Странно кружилась голова.
      "Учитель... Что они сделали с тобой?!"
      Словно горячая тяжелая ладонь легла на затылок, мелкие острые иглы кололи лицо... Широко открытые глаза не видят почти ничего - завеса пылающей тьмы, расчерченная сеткой огненных линий... Не хватает воздуха, частое прерывистое дыхание кажется слишком громким, и биение сердца лихорадочное, захлебывающееся - мучительно отдается в каждой клеточке тела; кровь в кончиках пальцев пульсирует в такт этому безумному стуку, все звуки слышатся, как сквозь вату - он снова оглох, он перестал ощущать собственное тело, в сгустившейся черноте глашатай Короля Мира кажется кровавым - темно-огненным силуэтом... Он терял сознание - он терял себя; и только эта безнадежная, страшная радость осознания: пощады не будет...
      А потом он услышал - голос.
      "Ученик мой, Хранитель Арты... прости меня, прости, если сможешь, прости за эту боль... Арта не должна остаться беззащитной, понимаешь? Только ты можешь сделать это, только ты - Ученик мой, единственный... Возьми меч. Возьми Книгу. Это - сила и память. Иди. Ты вспомнишь это, когда все будет кончено. Я виноват перед тобой - я оставляю тебя одного... Прости меня, Ученик, у меня больше нет сил... Прощай".
      Из небытия - сквозь пелену беспамятства, сквозь глухую завесу смертной тоски, сквозь отчаянье - этот голос. Как клинок, вспарывающий липкий паутинный кокон безволия.
      "Возьми меч. Возьми Книгу. Иди".
      Густо-фиолетовая тяжесть медленно покидала тело.
      "Он оставил меня - жить. Собой заплатил он за мою свободу. За мою жизнь. И как смею я - нарушить его волю?.."
      И Гортхауэр устыдился - того, что желал себе смерти. Умереть - легче, чем жить.
      "Я не знаю, почему ты избрал для меня - жизнь. Мне трудно понять тебя, но я знаю - ты был прав... Какая мука!.. Не понимаю..."
      Раскаянье жгло его - но это не было тем раскаяньем, которого так ждали Валар.
      Эонве все еще говорил что-то, но Саурон не слышал его слов.
      Возьми меч. Возьми Книгу. Иди.
      Возьми меч. Возьми Книгу. Иди.
      Иди.
      ...Он шел во тьму, и плащ летел за его спиной - черные крылья.
      Ветви деревьев хлестали его по лицу, как плети, но он не чувствовал этого.
      Шипы терновника впивались в его кожу, но он не ощущал этого.
      Звезда горела нестерпимо ярко, и разрывалось, не выдерживало сердце.
      Он шел и шел, не видя дороги пустыми от отчаянья глазами.
      "Учитель!"
      Он шел и шел под истекающим звездами небом.
      ...В ту ночь на землю обрушился звездопад...
      - Прости меня, - непослушными губами шептал он, - прости, что не понимаю тебя. Прости, что не смог помочь тебе. В самый страшный для тебя час меня не было рядом с тобой. Прости меня. Прости меня, Учитель. Прости меня. Ты надеялся на меня - но что я могу?.. Я так слаб... Прости и прими меня, когда я приду к тебе... Учитель...
      ...Той ночью был шторм...
      Учитель!..
      СКИТАЛЕЦ. 547 ГОД I ЭПОХИ
      ...Войско покатилось дальше по гулким пустым коридорам, и тогда он бросил брату: "Я проверю..." - и быстро зашагал, почти побежал по отполированным тысячами шагов ступеням лестницы. "Проверю..." Что? зачем? - замок был пуст, он знал, он чувствовал это - все ушли, чтобы остаться там, перед высокими вратами, створы которых, окованные черным железом, были сейчас распахнуты настежь. Он не мог больше видеть этих спокойных, даже в смерти спокойных лиц - лиц Людей, вышедших на бой - в молчании, таком, что был слышен в тишине шелковый шелест их знамени - черного знамени без знака, без герба, - в молчании шедших в битву, и умиравших - в молчании... Он знал - они там, за черными вратами, все они, кому смерть не сумела закрыть глаз, они смотрят в низкое предзимнее небо, похожие чем-то на сбитых влет черных птиц - в молчании. Словно ждут - его, в этот день увидевшего, какой бывает смерть.
      Двери распахнуты настежь. Пусто. Великие Валар, как же пусто, как тихо, до звона в ушах, до озноба - невероятно тихо, только эхо его шагов мечется по коридорам, забивается в уголки комнат, испуганно прячась от тишины.
      Он остановился перед единственной закрытой дверью. Толкнул ее ладонью, ощутив прохладу резного дерева, и отступил на шаг, сжимая меч.
      Тишина.
      Он вошел, настороженно озираясь, мгновением позже осознав, насколько нелепо и страшно выглядит здесь с покрытым коркой спекшейся крови мечом.
      Потому что здесь были - книги. Ряды и ряды книг, бережно уложенные на полки свитки - больше книг, чем он видел за всю свою жизнь; книги в переплетах из плотной тисненой ткани, из тонких древесных дощечек, в узорных серебряных окладах... Он, затаив дыхание, замер на пороге. Здесь не было так пусто и холодно, как в других комнатах, куда он заглядывал; здесь было другое - может, какой-то запах, неуловимое ощущение, он не знал.
      Подошел к столу, на котором заметил небольшую книгу серебристо-зеленый переплет с тисненым рисунком ветвей какого-то незнакомого дерева, - и собирался было раскрыть ее, когда осознал, что все еще сжимает в руке рукоять бесполезного меча. Меч он прислонил к невысокому резному креслу и раскрыл книгу. Зеленоватая бумага с проступающим рисунком трав и цветов, легкие летящие знаки, похожие на Тэнгвар - слишком похожие на Тэнгвар, и все же - другие, больше говорящие душе, чем глазам - или ему просто так казалось?..
      Тропы памяти
      зарастают травой забвенья.
      Но если раздвинуть стебли...
      Он не успел удивиться тому, что без труда разбирает написанное незнакомыми знаками неведомого языка. Он стоял, повторяя про себя горчащие на губах слова: тропы памяти... Не думал больше о том, чтобы уйти - сел, не отрывая глаз от страницы, потом медленно перевернул ее. И еще одну. И еще...
      ...память подхватила его, как высокая волна, захлестнула, обжигая холодом, и соленые капли морской воды текли по его лицу, застилали взгляд пеленой тумана, мир терял отчетливость, мир дробился на тысячи граней, режущих ледяных осколков, мир плавился, менялся, тек, словно река, менялись, перетекая друг в друга, очертания, образы, лица, скользящие перед ним в радужной соленой дымке, и в шорохе волн угадывались голоса и слова, мелодии и звон струн, и песни флейт...
      Он очнулся - и ощутил на губах привкус соли; провел ладонью по лицу, стирая соленые брызги... слезы?.. Слово... имя - его имя - Эллорн.
      ...и волна отхлынула, оставив его одного на берегу, он лежал, раскинув руки, и белое безжизненное небо нависло над ним - небо-без-дня, небо-без-ночи, пустое и светлое, а у берега лениво колыхалась мертвая зыбь, и не было даже птиц моря - хэйтэлли, одними губами выговорил он забытое слово, - он попытался приподняться, но песок рассыпался под пальцами сверкающими режущими осколками, алмазной пылью, воздух резал легкие - я болен, подумал он, я болен... Он поднялся и, пошатываясь, побрел прочь, в мертвое сияющее марево никуда...
      Дрогнувшими пальцами он перевернул последнюю страницу и прочел начертанное знакомым летящим почерком
      На сердце моем печаль,
      но в Долине
      Белый ирис еще цветет,
      и можно помедлить...
      Нет, это выпал снег.
      Он поднялся, пряча книгу под плащом на груди - бережно, словно то было живое существо. Кружилась голова. Взял меч, неловко перехватив его у основания клинка, вздрогнул от прикосновения холодного металла к ладони, и вышел, тихо, тихо затворив за собой дверь...
      Брат сидел у стены, обхватив голову руками и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, словно пытался монотонными движениями убаюкать, унять боль. Меч его валялся рядом: видно, сам отбросил бесполезное, уже ненужное оружие. И Эллорн, остановившись перед ним, произнес еще одно имя, проснувшееся в памяти:
      - Эннэт...
      Брат поднял на него пустые от отчаянья глаза:
      - Ты... уже знаешь... Что мы сделали... что мы с ним сделали...
      Эллорн опустился на одно колено рядом с братом, положил руку ему на плечо - хотел успокоить, но тот дернулся, словно от прикосновения раскаленного металла и заговорил быстро, захлебываясь словами:
      - Я стоял и смотрел, как они вели его... я хотел понять, кто он, почему он - такой... и я увидел... и все, что нам говорили... все это ложь, все, все... я узнал его... он... он посмотрел на меня - обернулся, словно почувствовал взгляд... вздрогнул и проговорил - имя, мое имя, одними губами, но я все равно услышал... И... больше не было ничего, они увели его, а я остался стоять, я смотрел ему вслед - хотел броситься за ним - ноги не держали... хотел крикнуть, и - не мог...
      - Эннэт... алхо-эмэ, тайро... - подступило к сердцу чувство непоправимой беды, он с силой отчаянья выдохнул это - "кровь моя, брат мой", - что...
      И, не успев окончить вопрос - понял.
      - Я пойду, - вдруг четко выговорил Эннэт.
      - Куда? Зачем?..
      - Там Тайо. Я вспомнил... Тайо. Я должен ему сказать...
      - Лаурэ...
      - Тайо, - резко оборвал Эннэт. - И я хочу, чтобы он тоже вспомнил.
      - ...Тайо!
      Золотоволосый резко обернулся; сдвинул брови:
      - Мое имя Лаурэ.
      - Нет! Выслушай... все равно уже ничего не исправить, но мы можем хотя бы помнить. Ты - Тайо, и ты должен остаться здесь. Потому что там ты забудешь все.
      - Что ты говоришь, Нолдо?..
      Губы искривились в горькой усмешке:
      - Я из Эллери Ахэ. Как и ты. Из Эльфов Тьмы. Он был нашим Учителем. Вспомни - деревянный город в Лаан Гэлломэ...
      - Эльфы Тьмы? Ты безумен, - высокомерно бросил золотоволосый.
      - ...и яблони, и серебряные сосны, и вересковые пустоши у Хэлгор, и Лаан Иэлли... ты помнишь - Праздник Ирисов? Йолли была Королевой Ирисов, а Учитель...
      - Что?!
      - Тайо, я умоляю тебя!..
      - Ты безумен, - холодно и размеренно повторил золотоволосый. - Это наваждение Моргота. Сама эта земля отравлена злом. Владыка Снов излечит тебя...
      - Снова? Разве ты не помнишь - так уже было? И я теперь не уйду, я не хочу терять память, я не отпущу тебя, ведь мы - последние, и... задохнулся, лицо мучительно исказилось, - он не Враг, он - Учитель. Наш Учитель, Тайо.
      - Замолчи!..
      Эллорн закрыл глаза. Алхо-эмэ, тайро... зачем ты пошел туда... зачем ты...
      Он стоял, а на его плечи, на волосы ложился легкими хлопьями снег первый снег этой зимы, заметая поле, невесомым покровом одевая мертвых, и не было птиц, и не было ни Людей, ни Элдар - не было больше никого, ничего живого, он был один, теперь - один, и только повторял непослушными губами, прижимая к груди книгу - словно живое существо, которое может замерзнуть на ветру, - повторял беззвучно, теряя смысл слов: нет, это выпал снег... выпал снег... И ветер подхватывал слова, едва они успевали сорваться с его губ, и уносил в снежную круговерть - и не было больше слов, и не было боли - не было ничего, только там, внутри, бездонная пустота, - и тогда он пошел вперед. Ветер швырял ему в лицо снежные хлопья, а он все шел, не зная - куда, не ведая - зачем, зная только одно: некуда возвращаться, значит, надо идти вперед. Надо идти.
      ВОЗВРАЩАЮЩИЙ ПАМЯТЬ. 534-550 ГОДЫ I ЭПОХИ
      - Учитель... Тебя хотят видеть.
      Мелькор отнял руку от лица:
      - Кто?
      - Какой-то мальчик... Кажется, давно в пути. Мы не смогли не впустить его; он... - воин замолчал, не зная, как продолжить.
      - Пусть войдет.
      Недетские глубокие глаза смотрели снизу вверх прямо в лицо Валы:
      - Приветствую тебя, Властелин Мелькор.
      - Приветствую... Как имя твое?
      - Дайолен. Дайо. Я знаю, я не должен был...
      - Я понял. Подойди.
      Мальчик осторожно приблизился к черному трону, остановился, потом начал неуверенно подниматься по ступеням, не отводя взгляда от лица Мелькора. Вала положил руку на плечо Дайолену, помолчал:
      - Мне жаль, Дайолен. Я не смогу излечить тебя.
      - Я почти не надеялся, Властелин. Ты прости меня. Я не из-за себя. Тетушка моя, золотое сердце, когда мама умерла, взяла меня к себе. А у нее самой - шесть ртов, да я еще... Что ж я, не понимаю? Она мне как-то сказала: "Ходил бы ты по селениям, хоть на хлеб подавали бы за твои песенки, хоть какой-то толк..." В сердцах сказала, не со зла: добрая она женщина, да живется вот тяжело... Плакала потом, все просила простить, что попрекнула этим. А я тогда подумал, вдруг все-таки поможет кто? Пошел к знахарю, а он мне: не под силу это людям. Я и сам не знаю, как решился... Я бы ничего, тетушку жалко... Ты прости меня, видно и правда судьба моя по деревням петь... Проживу как-нибудь... это ничего... Пойду я...
      - Дайо!
      - Властелин? - снова этот неподвижный взгляд в лицо.
      - Останься.
      - Зачем я тебе... такой?
      - Ты сам не знаешь своей силы. Я помогу тебе, оставайся. У тебя душа крылатая, мальчик.
      - Ты... правда хочешь, чтобы я остался?
      - У тебя зрячее сердце, Дайо. Ты видишь сам.
      - Да... я вижу твои глаза... Я раньше думал: звезды - что это? Какие они? Теперь я знаю...
      - Дайолен.
      Юноша поднял голову. Под сводами зала гасли последние отзвуки песни.
      - Да, Учитель?
      - Собирайся в дорогу, Дайо.
      Дайолен вздрогнул:
      - Ты... ты гонишь меня, Учитель? Тебе не нравятся мои песни? - лицо его стало растерянным, по-детски беззащитным.
      - Твои песни прекрасны, мальчик. Они достойны того, чтобы их слышали многие, не только я. Ведь не можешь ты вечно жить в замке. Да ты и сам об этом думал.
      - Я не хочу уходить от тебя, Учитель.
      - Не от меня. К людям. Слушай свое сердце.
      - Сердце велит мне остаться, Учитель. Я слышал, снова война... Мне неспокойно, Учитель; прости, но... но я боюсь за тебя... Я останусь; я ведь тоже могу защищать тебя, я умею сражаться - на звон оружия...
      - Зачем тебе меч, Дайо? Слово и песня тверже стали, острее клинка. Иди. И - вот, возьми эту лютню.
      - Но у меня...
      - Это мой дар.
      Дайолен провел по струнам. Улыбнулся, начал играть одну мелодию, вторую...
      - Она... она живая, Учитель!.. Поет... плачет... никогда не слышал такого...
      - Я сделал ее для тебя.
      - Ты, Учитель?.. Разве я достоин такого дара?
      - Твои песни - ее душа. И живой ее могут сделать только твои руки и сердце.
      - Она говорит, слышишь? И струны - как лучи звезд... Ох, Учитель, как мне благодарить тебя?
      - Не нужно. Храни память. И пусть люди слышат тебя. Не забывай ничего, - голос Мелькора дрогнул.
      Дайолен взял руку Учителя в свои. Осторожные прикосновения чутких пальцев почти не причиняли боли.
      - Я буду помнить все, что ты говорил. Тебя. Твои глаза. Твои руки. Ты прав, я давно решился. Но мне тяжело уходить. Сердцу больно, словно не встретимся больше.