Ниенна стремительно обернулась на голос:
      - Разве воля Единого велит вам ненавидеть и убивать? Не довольно ли крови и боли? Вы раните Арду, причиняя боль своему брату!
      - О чем ты, сестра наша? - Манве растерян. С одной стороны, он сам хотел этого, сам говорил, что будет выслушан каждый. С другой - не ждал такого. И в мыслях Валар, которые он ощущает, нет больше единства. Казалось, все уже ясно, остается лишь произнести слова приговора... Странные, жестокие слова говорит Скорбящая Вала. Страшно слышать, страшнее - поверить...
      - Не вам, отрекшимся от мира, судить того, кто не покинул Арду! Не вам, укрывшимся в Валиноре, судить того, кто принял на свои плечи скорбь мира, в чьем венце была вся тяжесть Арды! Недобрый и неправый суд вершите вы, Великие!
      Она удивлялась себе, тому, что посмела бросить такие обвинения в лицо Совету Великих. Но с каждым словом уходила из сердца тяжесть, ей было горько и радостно, она разрывала оковы молчания, слишком долго стягивавшие ее грудь. И все же - словно кто-то другой говорил ее голосом, хотя отчаянные эти слова рвались из глубины ее души.
      - Сестра наша... - Король Мира нервно сцепил пальцы, - сестра наша, мы выслушали тех, кто пришел из Арды. Не менее, чем ты, хотел я услышать хоть слово в оправдание его деяний: ты права, лишь тогда можно судить. Но - тщетно...
      - Ты слышал речи победителей, Манве! Что скажут побежденные? Разве ты стал слушать их?
      - Он волен говорить. Ты видела - я просил его об этом...
      - Если скажет - услышишь ли? Поверите ли? Разве вы слышите меня? И не правду хотите услышать - слова раскаянья и отречения! Я говорю - не нам судить его! Я говорю - судить вправе лишь тот, кто беспристрастен, чьи руки чисты, чье сердце свободно от гнева и ненависти!
      Тишина звенит от напряжения. Как можно сказать такое? Как можно даже помыслить о таком? Почему молчит Король Мира?
      Манве заговорил не сразу. Было видно, что ему тяжело дается каждое слово:
      - Речи твои горьки, сестра наша, но во многом справедливы. Не мне решать и судить ныне. Я - один из равных; и кто из нас безгрешен и чист перед Единым? Судьба Мелькора, как и судьба каждого из нас, в руках Отца; так да будет над ним суд Единого.
      Ниенна растерялась. О чем говорит Манве? Но следующие слова Короля Мира заставили ее вздрогнуть:
      - Пусть решает поединок. Эру дарует победу правому. Изберите ныне достойного быть судьей в поединке, и первый я склонюсь перед ним, ибо он станет глашатаем воли Эру.
      Тогда вступил в Маханаксар Курумо, поднял со сверкающих плит сапфировую корону и, преклонив колена перед троном Манве, склонив голову, подал венец Владыке Валинора.
      - Справедливый и милосердный! Воистину, ты Король Мира волей Отца Всего Сущего! Лишь ты достоин властвовать в Арде. Прими же венец свой, да свершится суд твой, ибо это суд Единого!
      - Нет... я недостоин...
      Манве склонил голову. И, приняв венец из рук Курумо, Королева Мира возложила его на чело своего супруга.
      - Такова воля Великих, - промолвила она. - Тяжел удел Короля Мира, но тяжесть эта возложена Отцом на твои плечи.
      Манве прикрыл глаза. Голос его прозвучал ровно и тяжело:
      - Кто из Валар станет вершителем воли Единого?
      Могучий Тулкас давно уже сидел, сжимая кулаки. Слова Ниенны были ему непонятны: для него исход суда был ясен, он не мог и предположить, что кто-то вступится за Проклятого; все происходящее вызывало в нем глухое раздражение, но заговорить без позволения Короля Мира он не решался. И сейчас, услышав слова Манве, он сорвался с места. Это был его час.
      - Позволь мне! - прорычал он.
      - Да будет так, - голос Короля Мира был почти беззвучен, но его услышали все.
      - Милосердия, о Манве! - крикнула Ниенна. - Мелькор не может сражаться, он ранен!.. Это против чести!
      Тулкас дернулся, темнея лицом.
      - Суд Эру не может быть неправедным. Поединок будет честным. Ауле, Великий Кузнец, подай Меч Справедливости брату моему, - прошелестел голос Манве. - Ты же, могучий воитель Тулкас, вступишь в бой, не имея иного оружия, кроме короткого кинжала. И да свершится суд Эру.
      ...Проклятый поднялся с трона и принял меч. Меч Справедливости изящная вязь золотых знаков на клинке, четырехгранные бриллианты в тяжелой витой рукояти червонного золота: слишком знакомая работа. Внешне такое украшение кажется даже удобным - тому, кто никогда не сражался: рука не соскользнет с гладкой рукояти. Красивая и бесполезная игрушка. Меч Короля Мира, призванный быть знаком карающей власти, но не оружием, и острые грани алмазов впиваются в обожженные ладони: утонченное издевательство.
      Он понял сразу, что не сможет поднять меча. Просто не было сил. Понял и Тулкас и убрал руку с рукояти кинжала. Это не понадобится. Великий воитель шагнул вперед, зло оскалился, встретившись глазами с Проклятым. Тот не отвел взгляда от искаженного ненавистью лица.
      "Что делаешь, делай скорее".
      Тяжелый удар заставил Мелькора отступить на шаг - из сверкающего центрального круга на плиты золотистого песчаника, присыпанные алмазной крошкой.
      Второй удар пришелся в плечо. Мелькор пошатнулся и упал на одно колено; лезвие меча вошло меж плит, и обожженная рука судорожно стиснула рукоять.
      - На колени! - прошипел Тулкас. - На колени, раб!
      Он хотел ударить снова, но Король Мира поспешно поднял руку:
      - Остановись, воитель! Довольно. Правосудие свершилось.
      Намо впился пальцами в подлокотники трона.
      "Правосудие... а я, безумец, от кого ждал я справедливости! Брат мой..."
      Словно его отчаянная мысль была услышана Проклятым - он обернулся, и скорбная усталость этих потемневших глаз была Владыке Судеб страшнее обвинений. Но ни смирения, ни покорности не было в них.
      Никто не поднял его. Он должен был выслушать приговор на коленях, как покорный.
      Он смотрел в небо поверх головы Манве. Пылающий мертвым светом купол, с которого бьют острые прямые нестерпимо-яркие лучи, мучительно режущие усталые глаза.
      Он уже давно все знал.
      Ему было безразлично.
      Он молчал.
      Он не хотел, чтобы последней памятью Арды для него стало - это: безжизненный и беспощадный свет, отвесно падающий с мертвенно-белого неба.
      Он вспоминал - словно опять летел над Ардой на крыльях черного ветра. Словно трепетная звезда - сердце Эа - билась в его ладонях. Мир пел, и снова он слышал музыку Эа, музыку творения. Музыку Арды. На какой-то краткий миг он был счастлив, он улыбнулся. И эта улыбка - сейчас - была страшнее, чем его шрамы.
      А потом он увидел это лицо.
      Бледное до прозрачности, тонкое, залитое слезами прекрасное лицо.
      И глаза - огромные, бездонные, темные от расширенных зрачков.
      Ему было страшно; он боялся, что увидев его, изуродованного, она отшатнется в ужасе.
      Ему захотелось спрятать лицо в ладонях, но руки словно налились свинцом - не поднять.
      Он боялся, что она исчезнет.
      Он боялся того, что она может сказать.
      Что она скажет.
      И дрогнули ее губы: как шорох падающих в бездну льдисто-соленых звезд - шепот.
      Мельдо.
      Боль рванула сердце, как стальной крюк: резко, внезапно, страшно.
      Он готов был взмолиться: молчи! не надо, не надо! Не будет пути назад, на что ты обрекаешь себя, зачем, одумайся, не надо...
      Мельдо.
      Кто ты? Откуда ты? Зачем, зачем тебе эта боль, зачем ты принимаешь этот путь, зачем... Ты же знаешь, я вижу, ты понимаешь все... Кто ты? Ты была? Ты - будешь?..
      Мельдо.
      Возлюбленный.
      И оборвалось видение, оставив лишь память этого лица, которое - он знал - не забыть уже никогда. Осталась боль, и была она - надеждой.
      На миг лицо Проклятого стало беззащитным и растерянным. Но некому было увидеть это: Валар сидели, не поднимая глаз, как безмолвные статуи.
      И вот - восстал с трона Король Мира, и так сказал он:
      - Скорбь переполняет душу мою. Видите вы, Великие, и ты, Мелькор, как тяжело мне говорить это, но должен я ныне возвестить волю Единого, Отца нашего, да слышат все приговор Его...
      - Остановись, Король Мира! - голос Ирмо прозвучал неожиданно сильно и звучно. - Ты забыл о моей просьбе!
      - Не всякую болезнь лечат огнем и железом... - прошептала Эстэ.
      - О Манве! - Ниенна вновь поднялась со своего трона. - Прислушайся к словам брата моего и его супруги! Вспомни, раны Мелькора не заживали сотни лет, неугасимая боль терзает его... Так пусть они исцелят душу и тело его!
      - Сестра моя, - заговорила Йаванна мягко и печально, - зло сковало душу его, ни искры добра не осталось в нем. Раны его суть кара Отца нашего; не нам решать, истек ли срок, отмеренный Отцом. Воля Единого священна, сестра моя.
      - Не довольно ли этой кары?! - отчаянно выдохнула Ниенна.
      Манве тяжело вздохнул.
      - Выслушай меня, сестра наша, и вы, Великие. Арда - дом Элдар и Людей, в ней не место Валар. Не место и ему. Мне горьки эти слова, но должен сказать: даже здесь сеет он рознь, и нет более единства среди Валар. Быть может, это не его вина, но такова недобрая сила его... Потому - слушайте слово Единого: да будут навеки скованы руки непокорного, дабы не мог он более вершить зло. В остальном же не нам судить его - мудры и справедливы слова твои, сестра наша. Там, за гранью Арды, пусть вершит над ним суд Отец Всего Сущего. Покорись же воле Единого Творца, брат мой, ибо в Его руки предаем мы ныне тебя - да властвует Он вечно в Эа.
      Торжественно и печально прозвучал голос Короля Мира. В глубине души Манве надеялся, что его старший брат будет молить о пощаде. Он готов был даже смягчить участь осужденного, если бы увидел отчаяние и раскаяние в глазах Проклятого, и впервые взглянул на Мелькора.
      "Вот чем обернулись твои слова, Король Мира... Глупец, я поверил тебе, - тяжело думал Намо, - и ты не солгал мне, нет!.. ведь не ты будешь приводить в исполнение приговор... Что я наделал!.. Беспристрастный судья... чаши весов... И вот - моя сестра не побоялась сказать правду в глаза Королю Мира, а я молчал, как последний трус, оправдывая себя тем, что я пристрастен, что не могу вершить высшую справедливость... Теперь молчи, молчи, жалкая тварь, не смей своим запоздалым раскаяньем, своей трусливой жалостью унижать его! Будь я проклят..."
      Манве встретился глазами со своим старшим братом. Что ждал он увидеть? Униженную покорность сломленного врага? Безумный ужас? Мольбу о снисхождении? Бессильную ненависть?
      Ничего этого не было.
      И никогда, никому не посмел Король Мира открыть, что увидел он в этих глазах.
      Манве спрятал искаженное лицо в ладонях. Со стороны казалось, что он не может сдержать слез - столь безгранична и величественна была его скорбь, столь трогательна и искренна, что Йаванна едва не заплакала сама...
      Что-то новое, чужое, страшное проснулось в душе Короля Мира. Перед этим он был бессилен. Сорвалось, как бешеный зверь с цепи - где его решимость вершить праведный суд? Где беспристрастность непогрешимого судьи? Страх - страх, который он всегда испытывал перед своим братом, страх, который таился в глубине души, вырвался на волю, и внезапная мысль обожгла его. Нет, нет, чудовищно! Невозможно! Но перед этим вторым "я" бессилен был Король Мира. Страх вопил в нем - да! Ты прав - да, да, да! Отдай приказ, сделай это! Не ради себя - что, если кому-нибудь еще придется пережить такое? Ведь ты заботишься не о своем благе - о других! Ты не можешь свершить ничего, противного воле Единого, - мягко шептал страх, - значит, и это Его воля. Можешь ли ты отличить свои мысли от тех, что вложил тебе в сердце Отец? Разве, по сути, они не одно? - увещевал страх. - Вспомни, ты поймешь, такова воля Единого! Вспомни...
      - ...Слишком уж много ты видишь!
      "Слишком много видишь, чудовище, проклятый, Проклятый! Слишком много, ненавистная тварь с жуткими глазами, слишком!"
      И последняя преграда, сдерживавшая ненависть Короля Мира, рухнула.
      Его вели к чертогам Ауле, когда он увидел Шестерых. И сжалось его сердце: он понимал, что с ними сделают. Он не просил милосердия к ним слишком хорошо помнил, что было с Эльфами Тьмы. И нечем ему было заплатить за них, хотя готов был отдать всю кровь до капли, чтобы жили - они. Да они и не приняли бы такого дара.
      И маленькая Ити произнесла то слово, что означало - приговор для каждого из них:
      - Учитель...
      Он обернулся - резко, словно его ударили. "Девочка, что ты делаешь? Что ты говоришь?! Ведь это неправда, вы не были моими учениками! Зачем ты? Чему я научил вас?"
      И в то бесконечное мгновение в глазах Шестерых он прочел ответ.
      "Мы научились видеть", - сказал Золотоокий.
      "Мы постигли суть равновесия", - сказал Айо.
      "Мы стали творцами", - сказал Охотник.
      "Мы познали скорбь и радость мира", - сказала Ити.
      "Мы узнали жалость, - сказала Воительница, - мы поняли, что есть что-то дороже жизни".
      "Мы изведали цену чести и бесчестья", - сказал Воитель.
      "Мы делили с тобой радость творения, - сказали они. - У тебя и у нас один путь. Мы разделим и твою судьбу".
      Тулкас зло подтолкнул его в спину. Он отвернулся и медленно пошел вперед. И вздрогнул, когда вслед ему прозвучал ясный и звонкий голос Золотоокого:
      - Благодарим за все! Будь благословен, Крылатый!
      Эльфы - дети Илуватара. Майяр - народ Валар. Если первые могли заблуждаться, если их судили Эльфы, то с этими было куда серьезнее. Могучие, почти равные Валар... Надо было наказать их примерно, дабы другим неповадно было. Или заставить раскаяться. Как Оссе. Чтобы не осталось в Арде, тем более, в Валиноре, и следа мысли Проклятого. И опустил веки Владыка Судеб. Намо был бессилен спасти их. Страх и ненависть - почти неодолимая сила. И приказал он своим ученикам приготовить ложа, числом шесть, в том покое, где лежал Глашатай...
      ...И изрек Манве:
      - Пусть хозяева заберут своих Майяр и поступят с ними по справедливости, ежели не раскаются они!
      - Хозяева? Мы тебе не рабы! - рявкнул Воитель. - Ты сам раб Эру, трус, и других мнишь себе подобными! Да только воля Мелькора посильнее твоей... Король Мира, - с брезгливостью в голосе закончил он.
      - Мы выбрали, - тихо и твердо сказал Айо.
      - Говоришь, против чести? - издевался Тулкас. - Ну, что ж, я могу тебе предложить честный бой. Одолеешь - свободен и прощен. Ну, как?
      Воитель насмешливо смотрел ему в лицо. Честный бой. Тулкас - в кольчуге, со щитом, и он - только с мечом, обнаженный до пояса...
      - Я принимаю бой, - спокойно ответил Воитель, и Тулкас, не выдержав его взгляда, отвел глаза.
      И бились они в кругу Майяр Тулкаса, и, несмотря на неравный бой, стал одолевать Воитель. Тогда, по едва заметному знаку Тулкаса, один из Майяр взмахнул мечом, целя Воителю в спину, - и тут же сам упал с разрубленной головой - Воительница, вырвав у стражника меч, бросилась к брату.
      - Спина к спине! - крикнула она, и два меча взлетели рядом...
      - А теперь беги, - сказал Ороме, возвышаясь в седле. - Беги, может, спасешься. Если мои собачки позволят, - усмехнулся он. Псы рвались с поводков. Охотник не двинулся. Лицо его было спокойно и бесстрастно, но под взглядом его животные вдруг начали пятиться и прижимать уши; кони храпели, псы жалобно скулили...
      ...Так же спокойно и бесстрастно было его лицо, когда ослушника расстреляли из луков...
      - Ты ведь знаешь, как карают отступников, - глядя на него сверху вниз, изрек Манве.
      - Знаю. Я видел Эльфов Тьмы. - Золотоокий смотрел мимо Короля Мира, куда-то вдаль. Казалось, он видит и сквозь Стену Ночи.
      - Так что же? Пойми, ты околдован. Околдован Врагом. Ты не мог видеть тогда ни звезд, ни Солнца. Это - Враг. Признай - и тебе станет легче! ласково говорила Варда. Сияние лица ее угасло, и с содроганием смотрел Золотоокий на ее прекрасный неживой лик.
      - Я видел.
      Что ему было сказать? Что не из-за Мелькора отрекся он от пути Валар, что он шел своим путем, волей своего сердца? Не поймут. Единожды уже пытался. Что ответить? Что не отречется от себя? Он понимал, что это означает, он страшно боялся боли, боялся мучений. Но отречься он не мог, это было еще страшнее.
      - Он безнадежен, - со вздохом сказала Варда.
      - Хватит. Дурную траву рвут с корнем, - оборвал разговор Манве. - Ты выбрал сам.
      И тут Золотоокий рассмеялся. Манве изумленно воззрился на него.
      - Ты говоришь - выбрал? Он сказал - поймешь между чем и чем придется выбирать... Выбор дан только Людям... Так я - Человек. И я свободен!
      - Увидишь, Человек ты или нет, - прошипел Манве. - Ты подохнешь и вернешься, и опять будешь умирать и возвращаться - до Конца Времен! Тогда ты запросишь смерти, но я не дам ее тебе!
      - Это не в твоей воле. Делай, что задумал, - сказал Золотоокий, глубоко вздохнув и чуть прикрыв глаза. Он боялся боли, очень боялся, но еще страшнее была мысль, что Манве может оказаться правым. И все же выбор был сделан.
      ...И кровавые следы босых ног на алмазном острогранном песке отмечали его путь в вершине Таникветил...
      - Учитель, я не могу так... Ведь я - виновен, как и они... За что ты караешь меня жизнью? Почему ты не отдал меня Манве? Я должен был быть там. Он умирает, а я - буду жить... За что ты так мучаешь меня, Учитель... судорожные рыдания поглотили его слова.
      Он лежал лицом вниз на земле Валинора, и Ирмо молча стоял рядом, не мешая ученику выплакаться. Потом он поднял его. Печаль и ласка его глаз наполняли душу ученика, смягчая боль, превращая отчаянье в надежду.
      - Идем, - тихо сказал он, и Айо, опустив голову, пошел за ним...
      Тих и печален был темный покой, где стояли черные ложа. Там, наверху, в круглом куполе сияли семь звезд в черном хрустале и их зыбкие лучи ласкали лица лежащих. Ирмо стоял между Айо и Намо.
      - Брат, я привел его. Он должен быть здесь.
      Намо кивнул головой. Только одно ложе оставалось пустым. Айо понял для него. Он видел бледные лица и израненные тела Воителей и Охотника. Рядом с ними, рядом с Охотником лежала в глубоком сне Весенний Лист. Йаванна не хотела крови, она просто прогнала и прокляла ученицу, не желавшую покаяться. И вот - она пришла сюда. И Золотоокий. Он так боялся боли, так боялся крови... Клочья мяса, вырванные когтями орлов, скованные руки скрещены на груди... Такие слабые руки, тонкие, прозрачные... Так нелепо, ужасно - эти руки и тяжелые грубые наручники... Как же все они были прекрасны! Что-то новое пробивалось сквозь замершие лица - новый облик, новая суть светилась изнутри мертвых тел... "И я буду среди них. Друзья мои, братья и сестры мои, почему я не умер с вами, не разделил ваши муки, вашу смерть? Почему..."
      - Айо, смотри на меня! - сказал Ирмо. И, повинуясь его воле, Айо поднял полные слез серые глаза. Мир задрожал и расплылся, наливаясь черным. Он падал куда-то, и все глуше и глуше голос Ирмо:
      - Спите, спите, дети мои... Час еще не пришел. Вы еще не Люди, но вы - свободны. Спите. Придет время - не будет преграды. Спите, дети мои. Спите, еще не Люди, но уже - выше Валар... Спите.
      ...И слова Мелькора были истиной - в Валинор не вернулись они...
      ...Имен не осталось.
      Приказано забыть.
      Только следы на песке - на алмазном песке, на острых режущих осколках - кровавые следы босых ног. И с воем, со стоном отчаянья бросался Оссе на немые берега Средиземья, на блистающие берега земли Аман, целуя эти следы, умоляя о прощении, проклиная себя за отступничество. Но не было ответа.
      ...Той ночью был шторм...
      ...Ничего не осталось. Только смутные печальные песни Эльфов Средиземья. Только непонятные людские легенды об умирающих богах, о распятых богах, об убитых богах, которым суждено воскреснуть, но иными...
      Чертоги Ауле заливал тот же безжизненный жалящий ослепительный ослепляющий свет. Вездесущий - не укрыться. Жестоким жалом впивался он в невыносимо болящие глаза: хотелось опустить веки, закрыть лицо руками, чтобы милосердная тьма успокоила боль...
      Нет. Это слабость. Они не должны этого видеть.
      Здесь свет был золотистым, но не становился от этого теплее, оставаясь пронизывающим. Мертвым.
      Свет отражается от белых стен, от золотых пластин пола, дрожит в неподвижном душном воздухе обжигающим слепящим маревом, сотканным из мириад безжалостно ярких искр. Вогнутые золотые зеркала отбрасывают жгучие лучи на наковальню, к которой подтолкнули Черного Валу, ровно и страшно высвечивая лежащие на густо-золотой поверхности искалеченные руки Проклятого.
      За наковальней широким полукругом пылает огонь, почти невидимый в слепящем сиянии; и тяжелые, искусной работы треножники замыкают кольцо огня.
      И медленно, тяжело ступая, подошел к наковальне Великий Кузнец.
      "Воля Единого... воля Единого..." Он боялся встретиться глазами с Мелькором и под взглядом Черного Валы все ниже опускал голову, словно склоняясь перед ним.
      Руки Врага. Не те, прекрасные узкие молодые руки: теперь они похожи на обожженные корни дерева в незаживающих ранах и ожогах. Но даже сейчас сильные. И - беспомощные. Ауле невольно ощутил благоговейный ужас от мысли, что сейчас коснется этих рук. Зачем - он не хотел думать. "Воля Единого... воля Единого..." Стучат в висках проклятые эти слова. "Прости... я не хотел, Мелькор... я не могу, прости..." Покончить с этим скорее - и забыть, забыть... Никогда уже не забудешь...
      "Палач... трус, палач... но палачу безразлично, над кем он вершит приговор... А я?.. Лучше умереть... умереть?!.. Разве Бессмертный может познать смерть? - теперь может... неправда, я не хочу... Вершитель воли Единого. Палач волей Единого. Орудие в руке Единого. Слепое орудие. Ничтожество, трус..."
      - Что же ты медлишь, Великий Кузнец?
      "Эру справедлив... Ведь не может быть по-иному... Ведь был же суд... и только Ниенна... Ирмо... но они видят... Эру не может быть неправым, даже помыслить о таком - святотатство... Но почему же тогда... "Выходит, зло тоже изначально было в мыслях Единого?" Безумец, конечно, нет... только - откуда... ведь тогда и он - не зло, и права Ниенна... Получается, зло - мы, наши деяния, это мы сделали его таким... Но в замысле Единого не может быть зла... забыть это, забыть, я не хочу об этом думать, я не должен..."
      - ...волей Единого и Короля Мира. Так исполни же...
      "Воля Единого. Воля Единого. Не надо, не смотри, закрой глаза, я умоляю тебя... Что же я делаю, зачем растягиваю эту пытку... сейчас, сейчас все это кончится, я быстро... Эру Отец наш, о чем я?! Я схожу с ума... забыть, забыть... воля Единого. Воля Единого. Только бы не дрожали руки, я не хочу тебе еще боли... Я должен, будь я проклят... мне тоже больно... Больно?!.. ох... это твоя кровь... я не знал..."
      Расплавленный металл жег запястья, и лицо Проклятого исказилось от боли.
      Но он не закричал.
      Огненная цепь полыхнула багровым, коснувшись его рук. И там, за гранью мира, вне жизни, вне смерти, вечно будут жечь его оковы: таков приговор.
      Словно издалека донесся голос Тулкаса:
      - Подожди, - ухмыльнулся он, - это еще не все. Мы приготовили тебе великий дар. Ты останешься доволен им. Ты ведь хотел стать Повелителем Всего Сущего? Так получай же свою корону, Властелин Мира - да не снимешь ее вовеки!
      Он еще успел подумать, что Гнев Эру повторяет чужие слова. Но чьи...
      Раскаленное железо высокого черного венца сдавило голову, острые шипы впились в лоб, в виски словно гвозди вбили.
      Только не закричать.
      Его подтолкнули к дверям, но в это время в чертоги Ауле вступил сам Король Мира. Его красивое лицо дернулось, он отступил, пряча глаза.
      Они стояли в двух шагах друг от друга. Владыка Валинора и Проклятый Властелин Арды. Золото-лазурные одеяния скрадывают очертания фигуры Манве, брат его кажется выше и стройнее в окровавленных черных одеждах, золотая, осыпанная сапфирами корона на челе одного, другой коронован тускло светящимся железным венцом. Тяжелое искусной работы ожерелье обвивает шею одного, другому не позволит опустить голову острозубый ошейник. Блистающие сапфирами и бриллиантами браслеты - и раскаленные тяжелые наручники...
      Повелитель бессмертного Валинора и Король Боли.
      Глядя в сторону, Манве отчетливо и ровно произнес несколько слов. Тулкас расхохотался; на лице стоящего рядом Ороме появилась кривая усмешка. Ауле побледнел и даже, кажется, хотел что-то возразить, но Король Мира, внезапно сорвавшись, сдавленно прорычал:
      - Исполняй приказание!
      ...Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Тулкас навалился ему на грудь. Ничего не ощущает он, кроме ненависти и злорадства. Но мучительно раздражает - это, бьющееся, как птица, слева в груди Проклятого. Сдавить в кулаке до хруста, задушить, чтобы не дергалось больше... Проклятый, чудовище!..
      Широкие рукава черного одеяния соскользнули вниз, открыв руки - Ороме впился жесткими пальцами в изуродованные запястья Проклятого, ощущая, как по ним медленно ползет кровь. Красивое оливково-смуглое лицо Охотника подергивается от отвращения, смешанного со страхом; кровь тяжелыми каплями падает на светлую замшу сапог Ороме, украшенных на отворотах золотым тиснением. Почему-то четче всего в память врезалось именно это. Жутко и мерзко.
      По-прежнему глядя в сторону, Манве бросил:
      - Ты создал Тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме Тьмы! - и добавил, медленно и отчетливо. - Такова воля Единого.
      И подал Ауле знак начинать.
      Кузнец сделал шаг по направлению к пленнику. Словно в кошмарном видении. И гордая эта седая голова - как на плахе, на золотой наковальне...
      А в переполненных болью светлых глазах - жалость. Как тогда, в долине Поющего Камня.
      И, отшатнувшись, закрывая лицо руками, Ауле вскрикнул:
      - Не-ет! Не могу!..
      Он забился в угол, как затравленный зверь, бессмысленно повторяя непослушными губами: "Что угодно, только не это... не могу... только не я... умоляю, нет... нет..."
      - Позволь мне, о Великий!
      Мягкий и красивый голос, непроницаемо-темный взгляд: искуснейший ученик Ауле. Курумо.
      Манве коротко кивнул, нервно теребя край мантии холеными белыми пальцами.
      Он не ушел сразу, младший брат Мелькора. Он остался смотреть, как приводят в исполнение приговор. Его приговор. Быть может, он надеялся еще услышать униженные мольбы о пощаде. И - не услышал их.
      Не услышал даже стона.
      "Ты заплатишь, заплатишь за все сполна - проклятый, Проклятый! Каленым железом выжгу память о том, что ты создал меня!.. Никто больше не посмеет сказать - вражье отродье, никто! Видишь, дружочек, не вышло по-твоему. Ты - ничто, а я Король Майяр, и Манве возвысит меня, ибо я исполню его волю там, где отступился сам Ауле!"
      Курумо не торопился. Он чувствовал, что играет в этой сцене главную роль, и не хотел упускать возможности покрасоваться. С преувеличенной почтительностью он обратился к Проклятому, краем глаза наблюдая за своими зрителями:
      - Приветствую тебя, Учитель! Судьба посылает нам встречу в час твоего торжества. Взгляни, о Великий - сам Король Мира покинул свои чертоги на сияющей вершине Таникветил, дабы склониться перед тобою и воздать тебе почести, подобающие Владыке Всего Сущего. Все труды свои оставили мы, чтобы сделать тебе королевский убор из железа, столь любимого тобою видишь, я помню и это, ибо сохранил твои слова в сердце своем. Поистине, счастье, что удостоил ты нас, ничтожных, высокой чести лицезреть тебя! С почтением и благоговением склоняется перед тобою народ Валимара, когда шествуешь ты, победоносный, в высокой короне своей, и королевская мантия на плечах твоих. Сколь горд и прекрасен ты, Владыка, ни перед кем не склоняющий головы, могучий и грозный! Свита почтительных слуг окружает тебя, и свет глаз твоих затмевает свет Благословенной Земли!
      Ныне выше тронов Валар вознесен будет престол твой, выше бесчисленных звезд самой Варды, выше небесных сфер, выше Стены Ночи! Ибо кто из живущих может сравниться с тобою величием и мудростью? И никто из Смертных, ни из Бессмертных не ступит в дивный чертог твой, дабы не помешать раздумьям твоим о судьбах мира. И возвеличены будут те, кто помогал тебе на пути твоем.
      И вот я, верный ученик твой, пришел, чтобы преклонить колена перед тобою и исполнить любое твое повеление, господин и Учитель мой. Какова же будет воля твоя? Почему молчишь ты? Чем прогневал я тебя, Великий? Я умоляю тебя, прости меня, Учитель - ведь ты, справедливый, ведомо мне, милосерден к слабым и неразумным. Коснется ли меня милость твоя в сей великий час, когда, воистину, достиг ты высшей славы и высшей власти? Мудрость твоя безгранична; должно быть, ты предвидел такую вершину своего блистательного пути. Ведь глаза твои видят дальше глаз Владыки Судеб... а теперь будут видеть еще дальше!
      ...Мягкий обволакивающий голос, размеренный и монотонный, как жужжание мухи, ровный яркий свет, терпкий запах крови - все слилось воедино, пульсируя в такт мучительной однообразной боли...
      Он пришел в себя, только увидев склонившегося к нему Курумо. Темные прямые - до плеч - волосы схвачены золотым обручем; на красивом лице притворно-подобострастная улыбка, в глазах - злобное торжество...
      Майя встретился взглядом с Проклятым.
      Слова замерли у него на губах. Он отступил на шаг, пытаясь справиться с собой.
      Руки предательски дрожали.
      ...Золотое пламя - почти невидимо в жарком мареве, и непонятно, отчего начинает пульсировать раскаленно-красным длинный острый железный шип...
      Искуснейший ученик Ауле заговорил снова, но что-то изменилось в его уверенном голосе. Казалось, он говорил просто чтобы не молчать, потому что не мог уже остановиться.
      - Что вижу я, о могучий? Не цепь ли на руках твоих? Разве такое украшение пристало Владыке, тому, кто равен самому Единому? Яви же силу свою, освободись от оков - и весь мир будет у твоих ног! Но ответь мне, о мудрый, где же Гортхауэр, вернейший из твоих слуг? Почему он не сопровождает тебя? Или он, неустрашимый, побоялся узреть величие твое? Отдай приказ, пусть придет он сюда, дабы склонились мы перед ним, ибо в великом почете будет у нас и последний из твоих слуг. Кто, кроме него, достоин высокой чести ныне быть рядом с тобой? Не так ли, Учитель? Чем же искупит он вину свою? - воистину, должно ему на коленях молить о прощении... как жаль, что ты этого не увидишь!