- Смерть уведет вас за грань мира, в ничто, в пустоту, и пустотой станете вы, а все чувства и мысли ваши, творения ваши и само существо ваше обратится в прах.
      Они молчали, пытаясь осознать услышанное. Как же так? Все это будет цветы и деревья, звезды и трава, и горы, и сам мир, - но не будет их. Все останется как есть, не будет только их, и никогда не услышать песни ручья, не увидеть ясное небо в звездной пыли, не ощутить вкуса плодов, не вдохнуть запах трав, не подставить лицо ветру... Как это? Непостижимо и страшно: все есть, нет только тебя самого, и это - навсегда?
      - Зачем... зачем ему это? - шепотом спросил Ингве.
      - Зависть в его сердце - зависть ко всему светлому и чистому, ко всему, недоступному для него. И несчастьем вашим хочет он возвеличить себя, и обратить вас в рабов, покорно вершащих его волю, - голос Майя стал грозным. - Страшно то, что души многих отвратил он от Света Илуватара, и стали они прислужниками его, но страх жестоких мучений, которым подвергает он отступников, сильнее, и ныне ненависть их обращена на весь мир, всего же более - на тех, что некогда были их соплеменниками, но отвергли путь Зла. Тех же, чью душу не смог поработить Враг, в мрачных подземельях слуги его подвергают чудовищным пыткам, затмевающим разум и калечащим тело; и так создает Враг злобных тварей, которые суть насмешка над прекрасными Детьми Единого, ибо сам он ничего не может творить, но лишь осквернять и извращать творения других.
      - О посланник... - Элве низко опустил голову; пряди длинных пепельных волос совершенно скрыли его побледневшее лицо. - Ответь, зачем ты говоришь нам об этом здесь, в земле, недоступной Врагу? Или и в Валинор уже проникло зло?
      Майя долго молчал, из-под полуопущенных век разглядывал троих. Его слова достигли цели. Наконец, он заговорил медленно и торжественно:
      - В тяжкой войне Могучие Арды повергли Врага, и прислужники его уничтожены или рассеяны, как злой туман. Но Великие призваны не карать, а вершить справедливость; потому Враг и те, кто служил ему, предстанут ныне перед судом Валар. И так как не ради покоя своего, но ради Детей Единого вели они войну, как ради Детей Единого пришли они некогда в Арду, дабы приготовить обитель им, то достойные из Элдар должны будут сказать слово свое на этом суде: такова воля Валар. Лишь после этого сможет Король Мира вынести приговор отступникам. И я пришел сказать вам: да будут ныне мысли ваши о благе народов ваших; укрепите сердца свои, очистите помыслы свои и следуйте за мной, ибо должно вам предстать перед Великими в Маханаксар.
      Он удовлетворенно отметил, как вспыхнули глаза до сих пор молчавшего Финве. Кажется, этот, молчаливый, лучше других понял его слова.
      ...Что сделает ребенок, впервые в жизни увидев паука - многоногое мохнатое уродливое чудовище? Один - убежит в ужасе и с плачем будет жаться к ногам старших. Другой застынет, не в силах от страха ни сдвинуться с места, ни понять, что он видит. Третий - с жестокой детской отвагой раздавит отвратительное насекомое, чтобы навсегда избавиться от него...
      Перед троном Короля Мира Манве поставили Мелькора. С презрительной жалостью смотрел Манве на старшего брата своего, могущественнейшего из Айнур. Издевки Манве не достигли цели: Мелькор молчал. И Король Мира приказал снять повязку с глаз мятежника, и молвил:
      - Ныне увидишь ты, что будет с теми, кто посмел нарушить повеления Единого и Могучих Арды, кто осмелился идти за тобой и сражаться с нами!
      С вершины Таникветил взглянул Мелькор вниз, куда указывала рука Манве. Мертвенно-бледным стало лицо его, и от ужаса и боли содрогнулся он, и страдание исказило черты его, ибо в тот миг понял он все.
      Не все Эльфы Тьмы погибли в бою. Оставшихся в живых захватили в плен Валар: ни Мелькор, ни Гортхауэр не знали этого. На том же корабле, что и Мелькора, доставили их в Валинор; и ныне у подножия Таникветил, под стражей Майяр стояли они, ожидая решения своей судьбы. Связанные, в изорванных черных одеждах, были они все же прекрасны, и звездным светом горели их глаза.
      И гордый Вала рухнул в ноги Королю Мира, младшему брату своему, и взмолился:
      - Пощади их! Я в ответе за все, я! Я заставил их повиноваться мне, я вел их: что хочешь делай со мной, но их пощади! Я умоляю тебя!
      И снова холодно усмехнулся Манве, глядя на своего поверженного врага, и спросил:
      - Раскаиваешься ли ты, ничтожный, в содеянном тобою?
      - Да! - с отчаяньем выкрикнул Мелькор. "Может хоть такой ценой я смогу спасти их?"
      - Признаешь ли ты мудрость и величие Валар?
      - Да.
      - Признаешь ли ты, что пытками и гнусным чародейством обращал ты в мерзостных Орков прекрасных Детей Единого?
      - Да.
      - Признаешь ли ты, самозванец, что объявил себя Властелином Всего Сущего?
      - Да.
      - Признаешь ли ты, что пришел в Арду, неся злобу и зависть в сердце своем, что хотел подчинить себе весь мир, населив его собственными отвратительными созданиями?
      - Да, да, - стонал Мелькор, - я все признаю, я признаюсь во всем только пощади их! Смилуйся над ними - и я стану слугой Валар!
      И спросила Варда:
      - Признаешь ли ты, что только из черной зависти к Творцу Всего Сущего и желая умалить величие Его вел ты лживые речи об иных мирах?
      - Признаю, - голос Мелькора звучал глухо; он закрыл лицо руками. "Только бы они не слышали этого, только бы не видели, только бы..."
      - И ложью этой хотел ты смутить сердца Верных, хотя знал, что до Арды не было ничего, кроме Единого и Айнур, и что за гранью Арды - только пустота и тьма?
      - Да...
      - И ты ничего не видел в пустоте?
      - Ничего, - хрипло выдохнул Вала.
      - Громче!
      - Ничего! - крикнул Мелькор. - Я признаюсь, что лгал! Только пощадите, пощадите, пощадите!
      Потом он уже не слышал ни вопросов, ни своих ответов. Он только твердил: "Да... да..." Да, Илуватар - единственный Творец; да, Мелькор вершил только зло; да, он хотел исказить замысел Творения; да, он умел только разрушать, но не созидать; да, он ненавидел все живущее; да, звезды - творение Варды; да, да, да... Он отрекался от всего, что видел и знал, он обвинял себя во всех возможных и невозможных преступлениях; он уже не понимал, что говорит - только одна мысль: теперь их должны пощадить, он заплатит за них собой, иначе они умрут - ведь они выбрали путь Смертных... Пусть лучше его Валар обрекут на вечные муки - он ведь бессмертен и не сможет умереть, какой бы ни была кара... Но останутся те, кто продолжит начатое им... Останутся...
      Наконец, Король Мира удовлетворенно кивнул и сделал знак Тулкасу. И вывели Мелькора за золотые врата столицы Валинора, Валмар. И в Совете Великих, Маханаксар, на троны свои воссели Могучие Арды; но Ауле не было в их кругу, и на его трон усадили Мелькора. И слуги Могучих, Майяр, собрались по приказу Манве: хотел он, чтобы и они видели и слышали все.
      И так сказал Манве, Король Мира:
      - Повтори слова свои, что говорил ты нам. И пусть слышат тебя все.
      И Мелькор повторил. Глухо и тяжело, мертвым голосом говорил он. И Валар, И Майяр, и три вождя эльфийских племен, стоявшие тут же - Ингве, Финве и Элве - слушали и запоминали.
      Он предавал себя, чтобы спасти своих учеников. И когда умолк он, одна только мысль была у него: они не слышали этого...
      Снова Манве подал знак, и в Круг Судеб ввели Эльфов Тьмы, числом двадцать один; и было среди них двое дев-воительниц. И, обратившись к Мелькору, сказал младший брат его, Манве:
      - Валар справедливы и милосердны. Мы слышали слова твои и видели раскаянье твое. Ты будешь прощен, и получишь свободу. Станешь ты одним из нас, и займешь по праву трон в Маханаксар. Знания твои будут служить Великим, и Детям Единого, Перворожденным, дашь ты их во искупление злодеяний твоих. Клянись!
      И Мелькор дал клятву. И сказал Манве:
      - Смотри - теперь ты на троне, равный нам. И будет так отныне. Прощение Великих будет даровано тебе, но прежде пусть деяния твои станут порукой словам твоим.
      И, кивнув в сторону пленных, прибавил:
      - Убей их. Сам. Своими руками. Их кровь да искупит вину: убей.
      И тупое отчаянье оставило Мелькора; боль и гнев исказили лицо его, и он прорычал:
      - Нет!
      Воцарилось молчание.
      И в Кольце Судьбы перед троном Манве стояли Эльфы Тьмы; но смотрели они только на Мелькора, Учителя своего, и он смотрел на них. И с ужасающей ясностью понимал: все было напрасно. Пощады не будет.
      Тогда заговорил Король Мира:
      - Что должно сделать с теми, кто отверг Единого и встал на сторону Врага? Что сделаем мы тем, кто хотел гибели вашей, о Дети Единого? обратился он к троим, что ныне стояли у подножия его трона.
      Смутившись под взглядом Короля Мира, трое опустили глаза. Но внезапно Финве выступил вперед; глаза его горели, а ясный напряженный голос звучал почти вдохновенно:
      - Дозволь мне сказать слово, о Манве Сулимо, Король Мира, повелитель небесных сфер! Самой суровой кары достойны отступники, и никакое наказание не будет слишком жестоким для них. Должно Великим забыть о бесконечном милосердии своем в этот час, и да свершится воля Единого!
      Манве согласно кивнул и молвил:
      - Ныне возвещаю я слова Единого, что рек он мне, и хочу я, чтобы все слышали их: дурная трава должна быть вырвана с корнем. Велика милость Единого, но страшен гнев Его. Так пусть орудием гнева Его станут Валар!
      И Манве произнес слова приговора. И когда заговорил он, Мелькор прохрипел: "Не надо!.." - и рухнул на колени, протянув к Манве скованные руки беспомощным отчаянным жестом мольбы.
      Тогда раздался ясный голос Гэлеона:
      - Не унижайся перед ними, Учитель: жалость и сострадание неведомы им. Они...
      Но подскочивший Тулкас, чье лицо потемнело от ярости, ударом кулака заставил Эльфа замолчать.
      И, стиснув зубы, Мелькор поднялся с колен и встал рядом со своими учениками. Он дослушал приговор до конца. Больше он не вымолвил ни слова.
      Сам Ауле заковывал отступников, и Финве помогал ему в трудах его, ибо остальные двое в ужасе отступились. И велика была награда Валар; избранным родом стал его род. Но Мелькор проклял его.
      Они ждали тринадцать дней. И еще десять. Эленхел не было. И тогда Аллуа сказала - она не придет. Наурэ гневно посмотрел на нее:
      - Так ты знала?
      - Да, с самого начала.
      - И молчала? Вы обе - все, все предали!
      - Пусть так. Но она вернется.
      - Она убита, - глухо сказал Моро. Впервые со дня ухода он заговорил. - Все кончено. Все погибли. Разве ты не понял, почему Учитель отослал нас?
      - Я-то понял. Думаешь, мне хотелось уходить? Думаешь, я...
      - Хватит! - оборвала их Аллуа. - Довольно. Все понимали.
      - Но ведь она не ушла! Она же клялась! И теперь все погибнет из-за нее! Это же предательство! И ты, ты тоже... Аллуа, ты-то как могла? Почему молчала?
      - Не надо, Наурэ. Ты сам не веришь своим словам. Впрочем, кляни нас, как хочешь. Но она вернется.
      - Когда? Ну?!
      - Не знаю. Но вернется. И мы это увидим, - она сжала в руке холщовый мешочек, висевший у нее на шее - там лежал алый камень. - Надо ждать.
      - Что же теперь - сидеть в бездействии?
      - Нет. Будем жить. Познавать себя и учить других, чтобы быть готовыми, когда настанет время.
      - Но ведь все изменилось, - дрогнувшим голосом сказал Альд. - Что же теперь нам делать?
      - Будем решать сами, - ответила Оннэле Кьолла. - В нас верили. У нас есть Дар и есть Наследие. Будем думать.
      Судьба не дала им времени. На третью ночь напали Орки. Утром, когда они вновь собрались вместе, оказалось, что их только четверо. Дэнэ и Олло подошли попозже. Айони пропала. Она уже давно жаловалась на странные головные боли, которые почти лишали ее памяти. Вот и теперь она бросилась в лес и, сколько потом ее ни искали, не отзывалась. Орки же, сами перепуганные неожиданной стычкой, быстро разбежались и вряд ли увели ее с собой. Оннэле Кьолла побежала за ней, ее все еще не было. Она так и не пришла... Потом пропал Дэнэ - ушел куда-то ночью. Наверное, маленький воин решил все же найти Айони...
      А потом уже стало бесполезно искать. И тогда пятеро разошлись каждый в свою сторону, чтобы встретиться здесь же, когда старший - Наурэ позовет их, и Наследие откликнется. Может, удастся найти прочих... Одно было утешением - они умели ощущать друг друга, и знали, что все живы. Жаль, что они еще не были так сильны, чтобы уметь вести мыслью. Можно позвать - а куда? Этого они не могли указать. Знали, что живы. Не знали где...
      Иэрне жалась к Мастеру, пытаясь запахнуть на груди распоротую мечом одежду. Это было страшно неудобно со скованными руками. Цепь была короткой и мешала любому движению. Мастер прижимал ее к себе - она была в кольце его скованных рук. Так они и стояли вместе. Иэрне давно поняла, что их убьют, только не знала как и когда. Здесь было муторно и тяжко - яркий свет со всех сторон, безжизненный и ровный, неподвижный воздух без запаха, ни теплый, ни холодный - никакой. У него был странный режущий вкус, почему-то напоминающий о крови... У нее мутилось в голове, и она плохо воспринимала происходящее. Даже если бы она не изнемогала от раны, все равно ее мозг отказался принимать то, что творилось. Сначала - Учитель на коленях, потом Мастер оставил ее и, шагнув вперед, говорил какие-то слова, потом его ударили, и он упал, сплевывая кровь, потом чей-то голос:
      - Пощадите хоть женщин!
      И другой - холодный и торжественный.
      - Здесь нет мужчин и женщин. Здесь есть только проклятые отступники!
      "Все-таки вместе, - успокоенно подумала она. - Хотя бы умрем вместе".
      И - огромные черные глаза из толпы, полные ужаса и гнева...
      ...За скованные руки на цепях повесили их на скалах Таникветил. И орлы Манве кружили над вершиной, и, снижаясь, когтями рвали их тела. И Мелькор видел это. Если бы он и захотел отвести взгляд, то не смог бы сделать этого: подле стоял Тулкас, зорко следивший за пленником. Но если бы и не было рядом стража, он не закрыл бы глаза: он хотел видеть, чтобы запомнить навсегда. Все силы свои отдал он им, своим ученикам. Они избрали смерть; но смерть не приходила - даже этого он не мог им дать. Он мог только смотреть. Ремни стягивали грудь его так, что больно было даже дышать; цепи впивались в его тело, но он не чувствовал этого; на руках его вздулись жилы, и кровь брызнула из-под наручников. Он был беспомощен. И тогда он открыл мозг свой мыслям их, и сердце свое - страданиям их...
      "- ...Вы принимаете дар смерти, великий и страшный дар; не проклянете ли вы меня за этот выбор?
      - Нет; мы сами выбрали путь. Другого отныне для нас нет.
      - Загляните в себя. Нет ли в вас страха и сомнений?
      - Нет, Мелькор. Мы с открытыми глазами выбираем дорогу, и никто из нас никогда не скажет, что лживыми словами ты привлек нас на свою сторону. Я знаю сердцем, что ты говоришь правду. Мы сделали свой выбор..."
      "За что, за что их - так? Неужели никто не скажет: "довольно"?! Я виновен во всем; я должен, должен был защитить их - а теперь не могу даже дать им быстрой смерти... Лучше бы мне висеть там!" Он ненавидел Единого, ненавидел Валар, но более всего - себя самого. Он проклинал себя. Он смотрел, не отводя глаз, зная, что никогда не сможет ни забыть, ни простить себя. И тогда, как вздох, как стон, донеслись до него не слова мысль:
      - Не казни себя, Учитель. Те не виновен ни в чем: мы сами сделали свой выбор; мы - Люди, и платим за это собой. Так было всегда. Не мучай себя, мы умоляем: нам больно... Мы ведь слышим тебя...
      И последним усилием он закрыл от них свой мозг, свои мысли...
      Они могли видеть друг друга даже не поворачивая головы. Словно чтобы сделать для этих двоих смерть еще более мучительной, их приковали к соседним скалам. Орлы пока не трогали Иэрне, хотя уже дважды острые когти разорвали бок Мастера, обнажив ребра. Его кровь капала вниз, на блестящую алмазную дорожку. Но он не кричал. Он видел, как белело от ужаса, искажалось страданиями ее лицо. Но она не кричала.
      - Не смотри, - прохрипел он. - Не надо, умоляю тебя...
      Иэрне закусила губу и опустила голову. Разодранная одежда обнажала грудь, пересеченную алой полосой сверху вниз. Видеть это было мучительнее всего, и он стискивал зубы от бессилия.
      Он закричал лишь, когда огромный орел стремительно ринулся вниз, на Иэрне. Но птица не обратила внимания на него - она уже выбрала жертву. Словно в тяжелом дурном сне он увидел, как изогнутый клюв ударил в шею, сбоку. Кровь забила фонтаном, и птица с недовольным клекотом испуганно взвилась вверх. Все его тело напряглось, словно он хотел вырваться, броситься к ней... Иэрне не шевелилась, ее тело раскачивалось от толчка, как тряпичная кукла. Ему казалось, что там, под разодранной черной одеждой другая - ярко-алая, зловеще красивая. Он подумал - Иэрне уже умерла, но внезапно она приподняла голову, и он еще раз увидел ее лицо, залитое кровью. Губы что-то беззвучно прошептали. Он понял - что. Затем голова ее бессильно упала на грудь. Все было кончено.
      "...Я подожду тебя..."
      Когда приговор приводили в исполнение, Ниенна, Скорбящая Вала, предстала перед троном Манве. Слезы текли по лицу ее, и она молила Короля Мира о смерти для осужденных, ибо, говорила она, непозволительно так мучиться живым существам.
      - Вспомни, ведь они - Дети Единого!
      - Они отвергли дары Единого, и он отвернулся от них. Они прокляты. И да будет так с каждым, кто осмелится идти против Великих!
      Ниенна хотела сказать еще что-то, но Манве холодно проговорил:
      - Дурная трава должна быть вырвана с корнем!
      - Пощади Мелькора, ведь он брат тебе! Прикажи, пусть ему хотя бы снова завяжут глаза! Пусть он не видит этого!
      - Нет, - изрек Манве. - Он должен видеть.
      - Я умоляю тебя, смилуйся над ним...
      Манве надолго задумался, потом, усмехнувшись, проговорил:
      - Хорошо. Я исполню твою просьбу.
      И, с показным смирением возведя глаза, вздохнул:
      - Милосердие, даже к недостойным - путь всех, взявших на себя бремя Хранителей Арды!..
      Потому не видел Мелькор смерти Эльфов Тьмы. Раньше отвели его в чертоги Мандоса, в подземную тюрьму, откуда не вырвется никто: ни Вала, ни Майя, ни Эльф, ни смертный Человек. Страшнее всего - пытка неизвестностью. И тянулись часы, казавшиеся столетиями, а потом не стало ничего, и он понял, и прошептал: "Они умерли...", и без сил ничком упал на каменный пол...
      "Это сломает его, - думал Король Мира. - Слишком уж он горд, слишком силен, слишком много видит..." Ни Мелькор свободный, ни Мелькор-слуга не нужен был Владыке Арды. Нужен ему был Мелькор-раб, безвольный и покорный исполнитель воли Валар, послушное орудие в руках Единого. Но он судил по себе, а потому просчитался...
      Против чести было все. И наказание Мелькора и, тем более, судилище над Черными Эльфами. Воительница видела ту, которую она не смогла добить. Теперь она проклинала себя за жалость. "Лучше бы я убила ее тогда... Она бы умерла быстро, без мук..." Воитель, глядя на осужденных, глухо шептал сестре:
      - Ведь я обещал им свободу и честь, а теперь кто я? Лжец и предатель, последняя дрянь...
      Воителям позволялось только сражаться; мнения своего иметь им не полагалось.
      И когда свершилась казнь, Воитель снова сказал Тулкасу:
      - Это против чести.
      И с тех пор Воители не являлись в чертоги Тулкаса - ни на бой, ни на застолье. Сады Ирмо теперь были их домом, и там впервые познала Воительница слезы.
      Тела казненных сволокли к подножию горы. Труп Мастера тащили по алмазной крошке, и она прилипала к изодранному телу, облекая его, словно рыбу, сверкающей чешуей. Они лежали в алмазных саванах, и какой-то из Майяр по приказу Высших осматривал тела - не осталось ли каких-нибудь талисманов на них. Он-то и заметил перстень на руке Мастера. Едва он успел отсечь мертвому палец, как сзади кто-то сильно ударил его так, что он грохнулся на алмазную дорожку.
      - Пошел вон, падаль! - прорычала Воительница, сжимая кулаки. Майя знал, что с ней лучше не связываться, и быстро убежал.
      Воительница села рядом с телом Иэрне и долго всматривалась в застывшее лицо с каким-то новым, незнакомым ей еще чувством. А потом она увидела бусину. "Ты прости меня. Я на память возьму... Я не забуду, правда! Я не прощу. А ты - прости меня..."
      Она быстро уходила, не ища пути, все сильнее ощущая какую-то странную боль. Что-то сдавливало горло, щекотало в груди, в глазах... Она уже бежала, не понимая, что с ней, изо всех сил сжимая в кулаке бусину.
      Она упала на зеленую кочку в золотисто-серых сумерках колдовского сада, и тут из ее груди вырвался странный, небывалый звук, как у раненого зверя. Глаза почему-то стали мокрыми, и все расплылось, и не остановить было этого. Кто-то коснулся дрожащих плеч. Перед ней стоял сам Ирмо, и мягко смотрел на нее.
      - Что это со мной, Великий... что это... я умираю?
      - Нет; это слезы. Ты просто рождаешься заново. Ты плачь, плачь. Это надо узнать. Плачь, дитя мое. Так надо.
      И устрашился Оссе кары, постигшей Мелькора, и с покаянием пришел в Валинор. Был он прощен, и великий пир устроили в его честь. Но что-то терзало душу Оссе. "Отступник", - звучал в сердце чей-то глухой голос. И, обернувшись, он увидел Владыку судеб. И тогда, после торжества, волной к ногам Намо упал Оссе и умолял о прощении.
      - Прости меня, господин, но я боюсь, боюсь не боли, не смерти неволи. Я дик, я неукротим, и неволя для меня страшнее любой пытки! Прости!
      В ту пору Намо еще не совсем отвратился от пути Валар, и слова Оссе были не слишком-то приятны ему. Но он пожалел Майя и взял его под руку свою, и стал Оссе вассалом Намо.
      ...А над озером таяли туманом последние клочья наваждения Айо, и четверо Майяр видели все, что случилось в Валиноре. И словно камень, застыл Охотник, и закрыла лицо руками в ужасе Весенний Лист, и безудержно плакал Золотоокий. И угрюмо молчал Айо.
      ...И в Книге, что держал в руках Гортхауэр, появлялись слова, словно выводимые невидимой рукой. Кровью был записан этот рассказ, и, читая темные строки, бесслезно рыдал Майя Гортхауэр. Ненависть и гнев пылали в сердце его, и клялся он, что за боль Учителя, за смерть Эллири Ахэ жестоко заплатят и Эльфы, и Майяр, и Валар. И в тот черный час проклял он Финве и весь род его.
      "Изначально, как и Мелькор, творцом был Вала Ауле. Но некогда, устрашившись гнева Илуватара, отрекся он от творений своих и поднял руку на них; тогда Майя Гортхауэр, чье имя в то время было Артано-Аулендил, первый из учеников Ауле и равный самому Кузнецу, ушел от него, ибо трусость Валы была ему отвратительна. И ныне страх ослушаться повеления Манве и Эру сделал Ауле палачом. И после того, как выковал он цепь Ангайнор и оковы для Эльфов Тьмы, лишился он дара творить и не мог создать более ничего, ибо палач не может быть творцом".
      Так заканчивается повествование об Эллери Ахэ. Неведомо оно ни Эльфам, ни людям Трех Племен: ни Валар, ни Майяр никогда не говорили об этом. Потому молчит об Эльфах Тьмы "Квента Сильмариллион", и мудрые не говорят ничего. Только в роду Финве, короля-палача, передается рассказ о Валинорском судилище. Владыки же Валинора и Майяр, слуги их, в большинстве своем не хотят ни знать, ни помнить.
      ...Имен не осталось. Приказано забыть.
      Восславят победителей сказанья,
      А побежденным суждено - забвенье:
      Осталось лишь изорванное знамя,
      Осталась кровь на каменных ступенях,
      И Путь - как узкий меч из звездной стали...
      Так мы ушли.
      Дальнейшее - молчанье.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕНЕЦ
      ВЛАДЫКА СУДЕБ И ВЛАДЫКА ТЬМЫ. ВЕК ДЕРЕВ СВЕТА.
      ВЕК ОКОВ МЕЛЬКОРА. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ ГОДЫ 502-802
      Время в Валиноре двигалось лишь для немногих. В первую очередь для Намо, Владыки Судеб Арды, прозванного Мандосом. Он умел, в отличие от других, ощущать время. Для него существовало Прошлое и Будущее, а не вечное Всегда. Может быть, так было потому, что в чертогах его появлялись и ждали своего ухода Люди, а затем уходили в Неведомое, чтобы уже не вернуться; и судьбы их были не во власти Владыки Судеб. Память его держала в себе все, что он непостижимым образом узнавал от них. Мысль его и предвидение - в этом была его сила, но Память была источником ее.
      Связывая воедино разрозненные нити событий, он сплетал их в единую струну, поющую голосом Арды в извечном хоре Эа. Казалось, он чувствует ее рукой, туго натянутую, отзывающуюся на любую мысль, любой шепот мира. А там впереди - опять нити, нити, и какая из них станет новой основой для струны, и сколько нитей совьется в единую - кто знает? Как будет петь эта струна, и кто заставит ее петь? Намо невольно усмехнулся. Владыка Судеб, создатель Струны, вековечный сплетатель... Вайре. В-а-й-р-е. Тихий уютный рокот колеса прялки, спокойный и умиротворенный, усыпляющий. Нет, это не она - пряха судеб, он - прядильщик. А Вайре лишь то видит, что есть, не то, что может быть. Нет, не будет, а может быть. Тысячи тысяч нитей, и он чувствует их все. Велик Эру, если его замысел - в этом, в возможности найти одну, самую чистую и звонкую, что дает голос всей струне. Интересно, кто еще слышит эти песни Арды? Слышит ли их Эру? Рад ли он тому узору, что вьется по его канве? Намо тяжело опустил голову. Сам он уже давно замечал, что отнюдь не все ему понятно и не все по нраву в свершениях Валар. Но кто он, чтобы судить? Эру говорит только с Манве. Ему, королю Мира, ведомо все, и песнь хора созвучна лишь тогда, когда ее ведет единая гармония. Но - конечный замысел Эру? Значит ли это, что все нити все равно сойдутся к одному, и выбор песни - лишь призрак? Если так, то что делает здесь он, Намо? Почему же он - Владыка Судеб? Или он должен все сводить воедино, заставляя мир петь так, как установил Эру, а не слушая его песнь? Кто скажет?..
      ...В незапамятные времена начертал он первые строки своей Книги, сам еще не понимая, зачем. И - испугался своего открытия. Так же, как боялся своего дара предвидения. Как позже боялся силы своего слова. Он писал, и эти значки - выразители мысли - откуда они пришли? Они сами появлялись на страницах, словно кто-то водил его рукой. Намо не считал себя творцом, и поэтому никак не смел признаться себе в том, что это создал он сам. Тогда он подумал - это дар Эру, и восславил Единого в сердце своем. И отныне свои мысли, свою память, свои предвидения заносил он в Книгу... Когда же случилось так, что собственные мысли испугали его самого? Он все время возвращался к одному и тому же воспоминанию, больно ранившему его совесть. Но - не желал избавляться от него, ибо Владыка Судеб должен помнить все.
      Это было давно, еще до того, как Люди посмотрели в лицо Солнцу. Намо изначально поражала и восхищала двойственность бытия, в которой заключалась сущность жизни Арды. Он находил ее во всем, даже в самом простом, и ему всегда было радостно отыскивать ее повсюду и разбираться в разных ее сторонах. Тогда-то он впервые и подумал о Равновесии, и восхитился глубиной разума Единого, создавшего такое, и вечной изменчивостью Равновесия, дающего жизнь Арде. Но постепенно он стал замечать, что Манве заменяет Равновесие мертвой симметрией. Манве - Король Мира, избранник Эру... Значит, такова воля Эру? Значит он, Намо не прав? Намо тогда еще безоговорочно верил Эру - и перестал верить себе. Но - не перестал думать. "Нет ничего дурного в моих мыслях, если я буду держать их при себе. Пусть они будут в моей Книге. Никто не увидит их, и не будет от них беды", - думал он. Первый шаг был сделан. Теперь надо было идти дальше. Либо мыслить и действовать самому, либо подчиниться Эру. А Намо верил Единому и наместнику его Манве. Поэтому он отверг себя. Но не мог отвергнуть Двойственности. Она была перед ним - всюду и везде, и он, сколько ни пытался уйти от нее, не видеть ее, оставался зрячим. И с ужасом понял, что кроме него может видеть Двойственность или смеет ее видеть и не скрывает этого только один из Валар - Мелькор.
      Изначально Намо тянулся к нему, видя, в нем нечто близкое себе, хотя и не понимал - что. И одновременно боялся его. Или себя? Душой он понимал правоту Мелькора в его деяниях, но Манве говорил, что это против воли Эру. И эта двойственность страшно мучила Намо. Тогда, не выдержав, он решил избрать какую-либо из сторон, и избрал - Свет. Так он думал тогда. И ожесточил сердце свое против Мелькора. Он избрал Эру. Потому-то он не сказал ни слова против приговора Эльфам Тьмы. Он умел предвидеть, и ужас охватил его, когда внезапно он понял, что с ними сделают, хотя никто еще ничего не сказал. "Нет. Нет. Этого не может быть, - убеждал он себя, - Эру милостив. Это все опять мои мысли. Гнать, гнать их. Ничего плохого не случится. Эру всегда прав". И в то же время душа его мучительно сжималась, и трусливые доводы разума гасли в наползающей волне ужаса. И когда Мелькор упал на колени перед Манве, Намо не выдержал. Он ушел. Король Мира в ликовании своем не заметил его ухода.
      "Он унижается. Унижается ради других - он, Враг Мира, Зло, спасает других... Сколь бы ни были неправедны его дела, разве это деяние - зло? Творящий зло делает добро для своих учеников... Но он не может, не способен, не должен, он - зло!" Двойственность вновь была перед ним. Не уйти. Не ослепнуть. Это было потрясением. Но его ждало еще более страшное потрясение. Он брел в муке и смятении по своим необъятным подземным чертогам, и, сам не зная как, оказался в покое, отведенном Людям.
      ...Они возникли, как вспышка молнии. В окровавленных черных одеждах такими были их тела, брошенные без погребения на поле битвы. Такими они явились перед ним - в Чертогах Людей. И, едва выговаривая слова, он сказал не своим голосом:
      - Кто... Почему здесь...
      Его губы тряслись. И он услышал ответ, звучавший внутри него, в его мозгу.
      - Мы Люди.
      Он ничего больше не мог вымолвить. Он узнал их. И ненависть встала перед ним жгуче-холодной волной - ненависть к Мелькору, что довел их до такого конца. Ненависть к Манве - тому, кто прочел приговор. Ненависть к их сородичам, обрекшим их на смерть. Ненависть к себе - за то, что посмел себе не поверить. И это был второй шаг в сторону от пути Эру, ибо он посмел взвешивать деяния Короля Мира, изначально правого во всем.
      Он не успел спросить больше ни о чем - голос Эонве призвал его в тронный зал. Он поднялся наверх. Там уже стояли четверо - Эонве и, между Тулкасом и Ауле - Мелькор. Намо тяжело посмотрел на всех и мрачно спросил: