- Ты говорил с Эльфами. Они - не Эльфы и не Люди.
      Странник с улыбкой пожал плечами:
      - Но Учитель - тоже Вала, а ты - Майя... Разве вы непохожи на нас? Разве не понимаете нас? Разве хотите войны?
      - Но мы хотели стать такими же, как и вы!
      - А прочие Валар? Разве они приняли облик, сходный с обликом Эльфов и Людей не для того, чтобы лучше понять их? Ведь Учитель говорил так; ты не веришь ему? - Странник снова улыбнулся: есть ли хоть один, кто не верит Учителю? Подумать смешно!
      Положил руку на плечо Гортхауэру, сказал мягко и успокаивающе:
      - Ничего не случится. Они поймут, Гортхауэр...
      ...Когда вспыхнул первый дом, и пламя веселыми язычками взбежало по резной стене, он застыл на мгновение, а потом бросился к ним, вскрикнув с болью и непониманием:
      - Что вы?.. Зачем вы это делаете?.. Остановитесь, выслушайте... Разве мы делали вам зло?
      Некоторое время Майяр не обращали на него внимания; потом кто-то, поморщившись, - что этот тут мелет... - потянул из ножен меч. Странник словно оцепенел.
      - Нет... - его голос упал до шепота. - Да нет же... не может быть...
      Больше он не успел сказать ничего.
      Деревянный резной город, не имевший стен, сгорел. Сгорел и дом Художника. Сам он был убит на пороге, и погребальным костром был ему пожар его жилища. Какой-то Майя с любопытством рассматривал чудные значки в толстом томе и забавные рисунки, но Тулкас вырвал книгу и швырнул в огонь, а Майя получил здоровенного тумака, чтобы не отвлекался от великого дела.
      ...Маг с трудом спешился и рухнул на руки подбежавших к нему товарищей. Открыл подернутые дымкой страдания глаза:
      - Они... не щадят... никого... Ты был прав, Гортхауэр... Прости, что не поверили тебе... Учитель... Там больше... никого... живых... я один... чтобы успеть... сказать... Гэллаин, Гэллаин, снежная звезда моя... - он обхватил руками голову. - Что же я наделал, почему не сказал тебе уйти... Ведь ты бы защитил ее, Учитель, да?..
      Страшно это чувство полной беспомощности. Тебя почитают всесильным а ты можешь положиться лишь на крепость рук и остроту меча... И можно оградить, можно защитить - можно, если вырвать из тела Арды кусок кровоточащей плоти... а ты не в силах сделать это - ведь она живая, ей будет больно...
      Он пробовал говорить мыслями со своими братьями. Плохо помнил, что было потом: такая жгучая волна ненависти обрушилась внезапно в его мозг, ненависти к нему самому и к его ученикам... Сквозь эту стену он не смог пробиться. И бесконечные дни и ночи осады были лишь отсрочкой неизбежной развязки, обращавшей ожидание в пытку...
      Те, кто добрались до замка Хэлгор, мало что унесли с собой - теперь ценнее всего было оружие. Немного книг все же удалось спасти. От той, счастливой, невероятной, как бред, жизни у Мастера остался лишь змеиный перстень - Кольцо Ученика; у Иэрне - похожая на темный миндалевидный глаз большая бусина из халцедона, которую она носила на шее. Вот и все сокровища.
      Замок Хэлгор был последним пристанищем и оплотом Эльфов Тьмы. Осада не могла быть долгой - они плохо умели сражаться, да и мало было их, а уйти никто не захотел. Накануне Начала Осени, тихой лунной ночью стоял на скале Майя Гортхауэр и смотрел на лагерь внизу... "Их так мало. Учитель, ты не хотел, чтобы они познали ненависть - и вот расплата. Что толку в их мечах, если они не умеют убивать... Ты думал - они уйдут по твоему приказу, а видишь вот - не захотели оставить тебя... Видно, Мастеру Гэлеону следовало сначала сделать клинок, и лишь потом - перстень..."
      ...Только теперь они начали постигать смысл слова "война". Это понятие, казавшееся страшной выдумкой, стало ныне еще более чудовищной реальностью. То, что они считали игрой, упражнениями в силе и ловкости, оказалось необходимым, чтобы выжить; все, что знали и умели они, кроме этого, стало бесполезным, ибо не могло помочь остаться в живых. И нужнее всего было то, чего ни один из них не знал и не умел: убивать.
      - ...Уходите. Уходите все. Теперь же. Сейчас. Немедленно.
      - А как же ты, Учитель?
      - Я... уйду тоже. После.
      Видящий отвел глаза:
      - Ты не умеешь лгать. Ты решил, что мы оставим тебя, сбежим, спасая свою жизнь? Зачем ты так унижаешь нас, Учитель?
      - Поймите, это необходимо!
      - Они убьют тебя, как убили Странника.
      - Я бессмертен, вы - нет. Я приказываю вам...
      - Ты не можешь, - впервые глаза Оружейника смотрели с таким сумрачным вызовом. - Мы - Люди, и вправе сами сделать свой выбор!
      Он растерялся. Впервые он пожалел, что не властен над ними, не может заставить их слепо повиноваться приказу. Мысль об этом была кощунственной, но стократ страшнее было - знать, что сделают с ними, останься они в Хэлгор. Он обернулся к тем двоим, что недавно пришли сюда, в земли Севера. Такое иногда случалось: Эльфы забредали в сумрачные леса, выходили к деревянному городу - да так и оставались тут, среди ясноглазых и открытых Эллери Ахэ. Брат и сестра, Гэлнор и Гэллот, оба пепельноволосые и сероглазые, стояли, держась за руки. Было что-то детское в их лицах; даже юная Артаис из Слушающих Землю казалась сейчас старше. Но в ответ на его молчаливый вопрос они в один голос сказали - нет.
      - Учитель, - с трудом подбирая слова, прибавил Гэлнор, - мы старались быть достойными того, чтобы зваться твоими учениками. Может, мы многого не понимали из того, что говорил ты; может, часто совершали ошибки. Но скажи, как могли бы мы оставить своих друзей, тебя - в час беды? Да, верно, мы не успели научиться сражаться, мы не сможем защитить тебя. Мы не постигли очень и очень многого, но Путь избран. Прости, мы не уйдем.
      - Вы еще не видели ни смерти, ни крови. Если в бою...
      Менестрель вспыхнул:
      - Если нужно, мы дадим клятву! Я клянусь...
      Он жестом остановил ученика:
      - Не надо. Не спеши говорить за всех. Если таково ваше решение выбирать самим - я не волен изменить его, - голос Учителя звучал горько и тяжело; он опустил глаза. - Но пусть каждый обдумает и взвесит все. Я не связываю вас клятвой. Я прошу, - он подчеркнул это слово, - лишь одного: не судите тех, кто останется жить.
      А немного спустя в его комнату вошел Гэлеон и сказал - тихо и твердо:
      - Мы остаемся. У тебя и у нас один путь. А кто оставит своего учителя в час беды - достоин ли называться учеником?
      "Какие-то четыре месяца - а как повзрослели. Даже эти двое самых юных, да что там - самых маленьких. Крохи. Что же я еще могу..."
      - Пришло время. Пора вам идти.
      Молчание. Затем заговорил Наурэ:
      - Почему? Почему мы должны уйти именно сейчас, когда случилось такое? Ведь сейчас каждый меч дорог!
      - Есть кое-что дороже меча. Постарайтесь понять меня. Вам, наверное, кажется сейчас, что я чудовищно несправедлив, что жертвую остальными ради вас. Это не так, поверьте! Да, вы знаете, какие надежды я возлагал на вас, но увы - не успел сделать ничего, и кто знает, когда я снова смогу помочь вам. Я обещаю - как только кончится война, я найду вас. А сейчас уходите. Остальных я защищу - не бойтесь. Я все же Вала, и я еще властен над стихиями. Но вас я хочу укрыть надежно.
      Он обвел их глазами. "Не верят ни одному слову. Кого ты хочешь обмануть?"
      - И потому я возьму с вас клятву. Вы уйдете. Вы выполните то, для чего я избрал вас. ("Жестоко, жестоко, подло! Бедные дети...")
      Они молча целовали льдистую сталь меча, преклоняя колени, и потом кто звонко, кто почти беззвучно повторяли - во имя Арты. Все. Теперь легче на сердце.
      - И вот, примите дары от меня. Каждый из них поможет вам развить ваши еще спящие силы. Я, видите, не успел. А ждать, когда встретимся снова кто знает, когда это случится? Только - не отступайте. Эти знаки помогут вам всегда быть единой силой, всегда слышать и понимать друг друга, всегда помогать. Найти, если потерялись и вспомнить, если забудете. Это - сила. Это - все, что я смогу вам дать...
      - Наурэ - ты старший. Тебе объединять. Вот твой знак...
      Браслет, выточенный из цельного кристалла мориона, пульсировавшего светом, словно внутри него билось сердце. В центре алого круга, там, где пересекались почти невидимые лучи, в воздухе возникла руна Эрат, руна Пламени, знак Движения и Творения.
      Моро - горькие темно-синие ночные глаза. Он уходил один. Ориен оставалась.
      - Тебе - определять путь.
      Тяжелая девятилучевая звезда из вороненой стали. На каждом луче руна. Его руна - Кьот, руна Пути и Прозрения. Тот же знак серебром на печатке простого железного перстня.
      Олло. Прозрачно-голубой кристалл на тонкой цепочке, ледяным огнем очерчена руна Хэлрэ: Очищение и Ясность Разума, знак Льда. Юноша низко склоняет золотоволосую голову, принимая дар, и, выпрямившись, уже не отводит странных своих - отраженное в глубокой реке небо - глаз от лица Учителя.
      Аллуа - пламя жизни, светильник, зажигающий души других. Гладкий овальный камень без оправы, цвета вина или крови, внутри бьется алая искра. А на черном обсидиановом медальоне - руна Жизни и Возрождения, знак Земли, знак Арты - Эрт. Девушка вздрогнула и тихо прошептала: "Кровь..."
      Голубая брошь-капля, где из глубины, на пересечении двух лепестков прошлого и будущего - искрой горит Тэ-Эссе, вечная Вода, течение Времени.
      - Это тебе, Оннэле Кьолла.
      - Глоток воды... - грустно улыбается девушка.
      - А это - тебе, Элхэ.
      Больше - слов нет. Тихий, еле слышный ответ:
      - Благодарю тебя.
      И все.
      - Тебе, Альд.
      Юноша коротко вздохнул и шагнул вперед. Привычно тряхнул головой, отбрасывая со лба волосы. Резкий, порывистый, как ветер. Вот и знак его таков - Ол-аэр, руна Крыла и Ветра. Руна Мысли - и серебряный дерзкий сокол с аметистовыми глазами.
      - Надежда моя, Айони...
      Кленовый лист, золото-зеленый перстень из того же камня - слишком велик для тоненьких пальцев девочки, - и руна Надежды и Света, Аэт.
      - И ты, Дэнэ.
      Наверное, в другое время это было бы смешно - мальчик - и руна Силы и Твердости, руна Железа Тор-эн. Пряжка с изображением дракона. Мальчик взял ее - солидный, серьезный - и нарочито низко проговорил:
      - Я все исполню, Учитель.
      Вот и все. Небо, как же пусто в душе, как же больно...
      - Теперь, Оннэле, ты знаешь, какая она - смерть. Ты видела.
      - Да. Какой бы ни была свобода там, за гранью, жизнь прекрасна. И нельзя уходить до срока... Может, я неправа? Но, кажется, пока не свершишь все, что можешь из того, что суждено, нельзя уйти. Слишком слаба и бесполезна будет душа, чтобы сохранить силу, волю и образ и, тем более, свершать... А смерть страшна, даже когда знаешь...
      - Учитель, - тихий и какой-то режущий как осколок стекла, голос Элхэ, - а вернуться можно? Если шагнешь за грань?
      - Не знаю... Но если дан выбор... Если нужно, если что-то не окончил, не исполнил, не завершил, и больше - некому... Наверное, можно. Зачем тебе?
      - Просто. Чтобы знать.
      Больше ничего не добьешься. Он это знал.
      - Что же, пора. Будьте благословенны. Теперь все зависит от вас...
      Она остановилась перед зеркалом и долго вглядывалась в свое отражение. Потом тряхнула коротко остриженными волосами, стянула через голову черненую длинную - до колен - кольчугу. Слишком тяжела, стесняет движения. А вот шлем пригодится...
      - Элхэ!..
      Аллуа распахнула дверь в комнату подруги. Хрупкий юноша, стоявший к ней спиной, вздрогнул и обернулся.
      - Элхэ?.. - девушка растерянно остановилась. Юноша снял шлем, и Аллуа улыбнулась:
      - Тебе идет... и не узнать тебя... - посерьезнела. - Думаешь, это понадобится в дороге?
      Элхэ не ответила, только закусила губу.
      - Ты... идешь?
      - Нет, - тихо и твердо.
      - Почему?.. Но ведь... А Учитель - знает?
      Элхэ отрицательно покачала головой.
      - Но нужно сказать... - Аллуа окончательно растерялась.
      Взгляд зеленых глаз стал жестким и холодным.
      - Ты не скажешь ему.
      - Элхэ! Ведь это наш долг - исполнить...
      - Я вернусь, - коротко, как удар клинка.
      - Послушай, - Аллуа прикрыла дверь и заговорила серьезно и печально, - ведь ты понимаешь... Это война, а смерть не выбирает...
      - Знаю. Я не уйду.
      И вдруг рванулась к Аллуа, порывисто сжала ее горячие руки ледяными пальцами, заговорила тихо и торопливо:
      - Пойми, поверь - знаю, все знаю, вижу, но - не могу, не могу уйти... Прости - может и он простит - я должна остаться. Я вернусь; не знаю, как знаю одно: так будет. Не останавливай. Не говори никому. И ему - не говори. Он не должен знать. Я прошу тебя - так надо, верь мне, верь мне...
      Аллуа долго стояла молча, глядя куда-то в сторону.
      - Что же, ты права. Вот как... как же я не поняла раньше... Не бойся, я никому не скажу, никому и никогда. И ничего не стану объяснять, если спросят...
      - Да, да! Пусть обвинят в предательстве, пусть проклянут - я не могу иначе, не могу! Если я не останусь сейчас, я перестану быть тем, что я есть, моя сила погибнет, я стану никчемной пустышкой, зачем я - такая...
      - Не надо, молчи. Я все понимаю. Но ведь нас должно быть - девять. Мы вряд ли сможем совершить задуманное, если хоть кто-то уйдет.
      - Я вернусь, клянусь тебе! Аллуа, ты же знаешь меня! Ты веришь? Ты веришь?
      - Я знаю и верю. Что же - будем ждать. Будем ждать.
      - Прости меня. Не кори. И прошу тебя...
      - Не надо говорить. Давай лучше помолчим...
      - Аллуа, Аллуа... Как мне страшно...
      - Наурэ, я должна сказать тебе. Эленхел догонит нас позже.
      - Почему она не идет со всеми?
      - Она заболела. Учитель велел мне передать, чтобы мы уходили без нее. Дней через двенадцать она найдет нас.
      - Ну, если так... Что же, на рассвете - в дорогу.
      Восемь - отправились в путь. Одна - осталась. Когда он говорил ей слова прощания, она стояла, опустив голову, пряча глаза, уже зная, зная наверняка, что не сумеет подчиниться его приказу. И не смела сказать ему об этом.
      Тонкие пальцы не сдержат тяжелый меч.
      Но я не уйду - и неважно, что будет потом.
      Стальная броня тяжела для девчоночьих плеч,
      Но я буду рядом, я стану тебе щитом.
      Она знала - это последняя ее песня, которую уже некому будет спеть. "А потом вы вернетесь", - говорил он, и этот мягкий голос, эти уверенные слова могли обмануть кого угодно - но не ее, Видящую. Ей было так больно, словно, оставаясь, она предавала его, но по-другому не могла - потому что была Видящей. Потому, что подчиниться значило - убить рвущуюся слева в груди птицу. Потому что знала, что должно случиться.
      ...Немного было тех, кто умел держать в руках оружие. Перо привычнее рукам книжника и сказителя, и более пристала менестрелю лютня. И дело женщин - не сражаться, но дарить жизнь и исцелять. Но никто не повернул назад; и сам Мелькор вступил в бой во главе Эллери Ахэ.
      И тогда, встав на обломке скалы, крикнул Менестрель Гэлрэн:
      - Последнюю песню - тебе, Крылатый!
      Сияли вдохновением глаза его, и ветер развевал пепельные волосы, и горела крылатая звезда на груди - ярче алмаза. Он запел. И замерли все на поле битвы, слушая его. Он пел об Арте - о трепетном сердце в ласковых руках Тьмы, и об иных мирах, которые есть жизнь и величие Мироздания. И каждому слышалось в песне что-то свое, и опускались руки, державшие оружие, и появлялись улыбки на залитых кровью лицах, и Тьма не казалась более страшной и враждебной, ибо только во Тьме - Свет...
      Никто и никогда не слагал в Арде такой песни, а, быть может, и никогда не сложит - разве что рухнет Стена Ночи, и сердца людей распахнутся для Музыки Миров и Зова Эа, и открыты будут Врата... Но Вала Тулкас, стряхнув колдовское наваждение, крикнул:
      - Что вы слушаете его?! Бейте!
      И Майя, ближе всех стоявший к Менестрелю, бросился к нему и нанес удар. Тот не успел поднять меча. Мелькор рванулся вперед, и черный меч опустился на голову Майя.
      - Убирайся в чертоги Мандоса! Будь проклят!
      Вала склонился над своим учеником. Крыльями обернулся его черный плащ, и эти крылья скрыли от глаз Бессмертных умирающего. И словно невидимая стена окружила их: никто не мог и не смел приблизиться, хотя вокруг кипел бой.
      Серебряная звезда на груди Менестреля стала красной. "Знак внезапной смерти... Так вот, что носил ты на сердце, ученик..." - успел подумать Мелькор.
      Гэлрэн прижал его руку к сердцу и улыбнулся:
      - Все-таки увидел тебя еще раз, Учитель... Благодарю...
      - Ученик мой... - голос Валы сорвался.
      - Прощай... прости меня... прости нас всех... за то... что будет... Мы не сумели... прости...
      - Что ты говоришь... что ты говоришь... - Мелькор задохнулся от боли.
      - Учитель... Не опускай рук; в них - Арта... не вини себя ни в чем, Крылатый... Теперь я знаю, Звезда... я вижу... я слышу...
      Голова Менестреля бессильно запрокинулась. Пальцы, сжимавшие руку Мелькора, разжались. Мертв.
      Осторожно, словно боясь разбудить спящего ребенка, Вала опустил тело ученика на землю и провел ладонью по его лицу, закрыв ему глаза. Лицо Мелькора застыло.
      - Спи, мальчик мой... - чуть слышно вымолвил он.
      Она видела только одно: это побелевшее, искаженное гневом и болью лицо. Лицо обреченного. Она знала - он обречен на жизнь, как они - на смерть, и смерть показалась ей в этот миг великим даром милосердия. Для него. Для нее - трусость, предательство. Но по-другому - не могла.
      Потом все произошло слишком быстро. Сколько их было - Майяр в багряных одеждах, чьи глаза горели мрачным огнем смерти - она не успела понять, но заметила еще одного, внезапно появившегося слева. И рванулась вперед.
      Она не ощутила боли, приняв два тяжелых удара в грудь. Только успела осознать, что ни меча ни щита у нее уже нет - отбросила их за миг до того, как оказаться рядом. Теперь они уже не нужны. А потом его рука подхватила ее, и она удивилась - разве я падаю?..
      Склонившееся к ней лицо - растерянное, тревожное. Он торопливо сорвал шлем с головы маленького воина. Лицо Элхэ показалось совсем девчоночьим, невероятно юным из-за коротко обрезанных волос. Она подумала - зачем они теперь? И под шлем не лезут... И только вздохнула, когда тяжелые косы волной лунного света упали к ее ногам.
      Одна прядь, длиннее других, змейкой сбегала по шее; он хотел поправить ее - нелепый, ненужный жест - и только сейчас понял, что все еще сжимает в руке меч.
      "Зачем же ты... я же просил, я же приказал уходить... зачем..."
      Элхэ судорожно вздохнула, лицо ее побледнело, на висках бисеринками выступил пот.
      - Ты... не... ранен?.. - выдохнула она.
      Боль разорвалась двумя огненными комками - под ключицей и слева в груди.
      - Мэл кори...
      Она попыталась улыбнуться ему - сквозь боль, сквозь подступающую кровавую тьму. А потом вспыхнула перед глазами - Звезда. Последней отчаянной мыслью была мысль о возвращении... и мир перестал существовать.
      Птицей, звездою, ветром, осенним дождем
      Я вернусь, обретя новый облик и новое имя...
      Сердце мое, я стану тебе щитом.
      Через тысячи лет - я вернусь, я знаю...
      Прости мне.
      Он плохо помнил, что было дальше. Рубился страшно; меч его был по рукоять в крови врагов: Майяр тоже знают некое подобие смерти. Отступал под их натиском, глядя на врагов слепыми от боли и гнева глазами, и взгляд этот казался многим страшнее, чем разивший без промаха черный меч. И плечом к плечу с ним сражался Майя Гортхауэр. На короткое время Ахэрэ сумели оттеснить Бессмертных. Мелькор обернулся к Гортхауэру:
      - Идем. Скорее.
      В тронном зале он отдал ученику Книгу Арты.
      - Уходи, Ортхэннэр.
      - Я не предатель, Учитель. Я не оставлю тебя.
      Мелькор поднял на Ученика страшные сухие глаза.
      - Я приказываю, я прошу тебя... Неужели ты не понимаешь, что сейчас произойдет? Даже если ты останешься, нам не выстоять. Уходи. Я вернусь. Нескоро. Но - вернусь. Я обещаю тебе.
      - Пусть судят меня!
      - Им нужен я. Ты останешься в Эндорэ. Так нужно, Ученик, - голос Мелькора был жестким и ровным. - Иди. Только этим ты можешь помочь мне. И еще: Книга не должна попасть к ним. Это память Арты, Ученик.
      На какое-то мгновение Гортхауэру показалось - он видит тяжелую цепь, сковывающую руки Мелькора.
      - Учитель!
      Наваждение исчезло. Мелькор глухо повторил:
      - Иди.
      На пороге Ученик обернулся. Последнее, что увидел - Мелькор, напряженно застывший среди зала, сжимая в руках меч.
      Иэрне сама удивлялась, как ей удалось продержаться так долго. Может, в мече Гэлеона было какое-то колдовство? Или гнев давал силу? Ее сильное тело привыкло к танцу и быстрым движениям, она легко уходила от ударов и долго не ощущала усталости. А потом перед ней появилась женщина, прекрасная и беспощадная, с мертвыми черными глазами, и Иэрне поняла, что не устоит. И все-таки она пыталась сопротивляться, но удар меча рассек длинной полосой и легкий кожаный доспех, и одежду, и тело. Узкая рана мгновенно наполнилась кровью. Второй удар опрокинул ее на землю. Меч отлетел в сторону. "Вот и конец", - без малейшего страха подумала она, увидев окровавленный клинок над своим горлом. Но вдруг жало меча медленно отклонилось в сторону. Что-то новое, живое затеплилось в больших черных глазах. Не по-женски сильная рука приподняла ее, обхватив под спину.
      - Ты не бойся... Мы не тронем пленных, я обещаю... Больно, да? Идти можешь?
      Иэрне ошеломленно кивнула. Воительница медленно повела свою пленницу вниз, к развалинам ворот, где уже было около десятка Эльфов Тьмы, окруженных стражей.
      Он сражался, словно загнанный в угол зверь, с пришельцами из благословенной земли Аман. Чудом они продержались в осаде так долго, прежде чем Майяр решились на штурм. Девять ушли ночью - вернее, он думал, что ушли все девять. Потом понял, что не так... И в бою его ярость удваивалась горечью осознания того, что им, как и прочими, пожертвовали ради девяти. Учитель пожертвовал им, а он так почитал его... Разве не благодаря ему они удержались так долго? "Учитель, ты избрал не тех... Я должен был стать хранителем... Учитель, ну почему ты не избрал меня?.."
      Среди учеников Тулкаса они были лучшими - брат и сестра, Воители. Зловеще красивые, отважные и сильные, они в бою были равны самому Гневу Эру. Когда же они бились спина к спине, никто не мог их одолеть. Мрачным огнем боя горели их черные глаза, когда Тулкас говорил своим Майяр о Великом Походе на север. И жестокий боевой клич вырвался из груди Воителя, когда главой над своими Майяр поставил Тулкас - его.
      ...И было разгромлено воинство Врага. Только последние защитники Черные Эльфы - стояли у врат черных чертогов молча, и смерть была в их глазах.
      Они падали мертвыми, отчаянно защищая своего повелителя, и постепенно в душе Воителей вставало восхищение отвагой врагов, и остановила руку Воительница, и не смогла добить раненую - такую же воительницу, как она сама. Так она узнала жалость.
      И вот - с последним из Эльфов схватился Воитель. Тот был уже весь изранен и с трудом защищался.
      - Сдавайся! - крикнул Майя. - Сдавайся, и я клянусь - ты получишь пощаду!
      Но Эльф покачал головой. Тогда Воитель выбил меч из ослабевших рук Эльфа. Тот упал. Воитель наклонился, чтобы помочь ему встать, но неожиданно Эльф схватился за лезвие меча Воителя и рывком всадил его себе в горло.
      "Почему?" - растерянно, почти обиженно думал Воитель. "Ведь я сдержал бы слово... Почему? Неужели он так ненавидел и боялся меня?" Но в открытых мертвых глазах не было ни страха, ни ненависти - только боль и жалость.
      Они ворвались во дворец. И Тулкас бился с Мелькором, и Воители, глядя на поединок, видели - Черный Вала сражается куда искуснее. И честнее. Мечи сломались, и противники схватились врукопашную. Несколько секунд они стояли не шевелясь, и хватка их могла бы показаться братскими объятиями. Но вот медленно-медленно Тулкас, багровея лицом, стал опускаться на колени. Казалось, сам взгляд Врага гнетет его. Воитель толкнул сестру в плечо:
      - Смотри! Вот это мощь!
      Та молча кивнула. Лицо ее разрумянилось.
      - Если он его одолеет, нам придется уйти ни с чем - таков закон честного боя!
      Но честного боя не было. Кто-то взвизгнул: "Что стоите, бейте его!"
      И воинство Валар набросилось на Мелькора и, когда толпа расступилась, он лежал на полу - избитый и связанный. Тулкас зло пнул его ногой и обернулся к ученикам, ожидая восхищенных похвал. Но в ответ услышал угрюмое:
      - Это против чести.
      Лицо Гнева Эру передернулось, но он промолчал. Однако этого не забыл.
      И тогда принесена была несокрушимая железная цепь, искусная работа великого Ауле. Могущественное заклятие лежало на ней, и была она так тяжела, что даже Тулкас, сильнейший среди Валар, с трудом мог поднять ее. И имя цепи было - Ангайнор, "Огненное Железо".
      И Ауле-кузнец раскалил на огне железные браслеты, и навечно замкнул их на запястьях Мелькора. Тот рванулся, едва сдержав крик; но Тулкас и Ороме держали крепко. С того часа боль не угасала, и не заживали ожоги: таково было проклятье Единого и Манве.
      Валар завязали ему глаза. Он не понимал, зачем; и приписал это, не без оснований, тому, что они страшились его взгляда, да и хотелось им еще более унизить мятежника. Но истинную причину понял Мелькор гораздо позже. И так заставили его идти в гавань, где уже ждали их корабли Валинора; и шел он прямо и твердо, хотя боль не утихала, а оковы, словно становясь тяжелее с каждым шагом, гнули его к земле. И в душе своей поклялся Мелькор, что ни стонов его, ни мольбы о пощаде не услышат Валар, что никакие муки не заставят его унизиться перед ними и никакие угрозы и оскорбления ни слова не вырвут у него. Кусая губы в кровь, повторял он эту клятву, валяясь, беспомощный и скованный, на досках трюма. И с великим торжеством Валар доставили пленника в Благословенную Землю Бессмертных.
      Гортхауэра тогда не нашли. Говорили потом, что, страшась гнева Валар, затаился в одной из пещер Твердыни Мелькора, и долго, уже после отплытия Бессмертных, не решался покинуть своего укрытия, дрожа от ужаса. Но было так: он ушел в замок Аханаггер, что на востоке, кося с собой Книгу. Огнем были вписаны в нее строки о Войне Могуществ Арды. И, читая слова эти, Гортхауэр глухо застонал, ощутив боль Учителя и поняв то, что до времени скрыто было от них обоих. И за беспомощность и слепоту свою проклял себя Черный Майя.
      ...По окончании битвы пришел Ороме к Эльфам, и из числа их троих избрал он: Ингве, Финве и Элве, что стали впоследствии королями. И повелел он им идти за ним, дабы были они посланцами Перворожденных в Валиноре и увидели немеркнущую красоту Благословенных Земель, и рассказали об этом, вернувшись, народам своим...
      Море было неспокойно, и корабль покачивало. Из трюма мало что было слышно, и это неведение было страшнее всего. Иэрне устало прислонилась к плечу Мастера.
      - Вот и сыграли мы свадьбу, - печально сказала она. Мастер молча обнял ее.
      - Может, все обойдется? Она сказала - пленных не тронут... Может, нас даже заточат вместе. Ведь правда, все обойдется? - Иэрне умоляюще посмотрела на Мастера, и тот вымученно улыбнулся. Кто-то подошел и опустился на пол рядом с ними. Книжник.
      - Иэрне, ты не печалься. Что бы ни случилось - мы свободны. Мы Люди, понимаешь? Мы сумеем вырваться из замкнутого круга предопределенности. Они ничего не смогут. Так Учитель говорил, и я ему верю. А ты веришь?
      - Верю. И все-таки я хотела бы еще пожить.
      - И я тоже...
      Повисло тяжелое молчание. Внезапно Книжник резко поднялся. Глаза его сияли.
      - Так ведь вы же должны были пожениться... Эй, все сюда!
      Остальные окружили их, не понимая, что происходит. И тогда Книжник, подняв руки вверх, произнес:
      - Перед Ардой и Эа, Солнцем, Луной и Звездами, отныне и навсегда объявляю вас мужем и женой!
      Это были обрядовые слова. Одного он только не произнес - "в жизни и смерти".
      - Да будет так!
      И тогда вдруг навзрыд расплакалась вторая из пленных женщин - почти совсем девочка: только сейчас она поняла, что все кончено, что никогда у нее не будет ничего - даже такой свадьбы. И Книжник подошел к ней и отвел ее руки от заплаканного лица. Он негромко заговорил:
      - Зачем ты плачешь? Ты - стройнее тростника, ты гибка, как лоза; глаза твои - утренние звезды, улыбка твоя яснее весеннего солнца. Твое сердце тверже базальта и звонче меди. Волосы твои - светлый лен. Ты прекрасна, и я люблю тебя. Зачем же ты плачешь? Остальное - ерунда. Я люблю тебя и беру тебя в жены - перед всеми. Не плачь.
      - Выдумываешь, - всхлипнула девушка.
      - Разве я когда-нибудь лгал? И теперь я говорю правду. Верь мне, пожалуйста. Веришь, да?
      - Правда?
      - Конечно, - соврал он впервые в жизни. "Сочиняю не хуже Сказителя. Вот и кончилась моя первая и последняя сказка".
      - Ныне узрели вы Благословенную Землю, славу и величие ее, красоту и свет ее. Что скажете вы, Дети Единого Творца?
      - О Великий, - нарушил молчание Ингве, опустив ресницы, - слова меркнут, ибо бессильны выразить то, что чувствуем мы в сердцах своих...
      - Не называй меня великим, - мягко улыбнулся Майя, - ибо я не более, чем слуга или посланник Владык Арды, лишь прах у ног Валар и тень тени их. Но вы избраны не затем лишь, чтобы видеть Аман и говорить о нем с народами вашими: тень скорби омрачила покой Великих, и должен я, ибо такова воля их, говорить с вами о Враге.
      - Враг? А что это? - растерянно спросил Элве.
      - Узнайте же, что Враг есть отступник и мятежник, что желает он уничтожить красу мира, обратить в пепел сады и в пустыню долины, иссушить реки и всепоглощающее пламя выпустить на волю, дабы в хаос был повержен мир, и дабы вечная Тьма поглотила Свет...
      Элве вздрогнул, отступив на шаг.
      - Но и это не худший из замыслов его. Знайте, что возжелал он отнять то, что даровано вам Илуватаром, взамен дав - смерть.
      - Что это - смерть? - губы Элве дрожали, как у испуганного ребенка.