Старшина козырнул, а Грязнов, расположившись на пеньке, стал записывать объяснения очевидцев — испуганного парня и нервно хихикающей девицы.
      Я почему-то сразу решил, что седого кто-то пришил. Но уверенность моя держалась лишь на интуиции, которая, как известно, ноль без информации.
      — Константин Дмитрич, — в это время тихо сказала Рита, — очень даже похоже, что это убийство.
      — Посмотрим, посмотрим. Не будем торопиться с выводами, товарищ Рита!
      Началась обычная процедура осмотра места происшествия.
      Следователь Меркулов исследует ствол, ветки, ползает под деревом. Встает, отходит от висельника, расширяя радиус осмотра. Потом подзывает криминалиста Научно-технического отдела Козлова, и они вдвоем рассматривают, а затем фиксируют следы ног, обнаруженные Меркуловым. Козлов фотографирует эти следы по правилам масштабной съемки. Потом они присаживаются на корточки и осторожно удаляют из обнаруженных следов прутики, травинки, листики. Укрепляют грунт, а иными словами, брызгают на следы из пульверизатора специальным составом — растворенным в ацетоне целлулоидом. Когда эти приготовления заканчиваются, Козлов заливает следы гипсовым раствором. Через двадцать минут гипсовые слепки готовы и уложены сначала в целлофане, а затем в коробку с упаковочной стружкой. Меркулов и Козлов переходят к другой цепочке ног — особенно отчетливо следы видны в густой липкой грязи. Согласно трасологии — наука о следах — по дорожке следов можно судить не только о манере передвижения человека, но и о его росте, поле, возрасте и физическом состоянии…
      После канители со следами Козлов ведет себя как заправский киношник: он то укладывается на землю, то встает, приподнимаясь на цыпочки, — запечатляет висельника во всех ракурсах своим «Зенитом». Лишь после этого Меркулов дает команду, и мы снимаем труп с осины. Проволоку Меркулов тщательно упаковывает в коробку, и Рита приступает к наружному осмотру трупа.

* * *

      — Кто будет проводить оперативную работу по этому делу? МУР или районный розыск?
      Длинный указательный палец Меркулова уперся в коричневую папку с неотложными следственными действиями.
      — Мы, пожалуй, — вздохнул Братишка, — раз наша территория, значит, мы в ответе. Даже если МУР потом подключится. Скажите, товарищ Меркулов, что здесь — убийство или самоубийство?
      — Похоже, убийство. У него хорошо развит цианоз лица. Знаете, о чем я говорю?
      Мы с Братишкой недвусмысленно молчим. Слово я, правда, слышал на лекциях по судебной медицине и знаю, что оно означает синюшность. Но это все.
      — Цианоз, — начал объяснять Меркулов — то есть фиолетовое окрашивание кожи, это посмертное изменение, возникающее при постепенном закрытии сосудов.
      — Ну и что? — не понял Братишка. — А разве в нашем случае не так?
      — Если предположить, что он повесился сам, — вмешалась Рита, — при таком классическом положении тела, когда ноги не касаются земли, должно было произойти внезапное, понимаете, вне-зап-ное закрытие сосудов шеи, при котором цианоз никогда не образуется. У нашего клиента — отлично выраженный цианоз, с обширными точечными кровоизлияниями в кожу лица и конъюнктиву глаз.
      Рита еще что-то объяснила Братишке про цианоз, но я не слушал. Я просто смотрел на нее. Все нравится мне в этой удивительной женщине. И строгие серые глаза, и высокий лоб, и льняные волосы. Даже низкий, несколько хрипловатый голос, ее манера курить и одеваться и на редкость стройная, аристократическая фигура. Я ловлю себя на том, что любуюсь этой красивой женщиной в неположенное время в неположенном месте. Мы стоим кружком, а посередине на спине, раскинув руки, сжатые в кулаки, и согнув в колене правую ногу, лежит мертвец.
      По просьбе Меркулова я осмотрел содержимое карманов. Ничего путного не нашел: расческа, ключи, пачка метрошных билетов, семьдесят копеек мелочи. Даже записной книжки нет, не говоря уже о деньгах или документах!
      Осталась последняя несложная операция и конец осмотру. С Ритиной помощью Козлов начал снимать отпечатки пальцев потерпевшего. Склонившись над телом, криминалист неожиданно поднял вверх свою широкую ладонь. Мы с Меркуловым нагнулись над трупом. Из разжатого правого кулака криминалист извлек клочок бумаги. При неярком свете уходящего ноябрьского дня я разглядел обрывок американской стодолларовой купюры. Меркулов шумно потянул носом, мне показалось, что у него шевельнулись уши. Даже мне было ясно, что дело принимало крутой оборот.
      Меж тем все шло, как положено. Меркулов отдал распоряжение — отвезти труп в морг. Два краснолицых санитара в грязно-серых халатах привычным движением спихнули беднягу на носилки, а носилки, словно пушинку, вбросили в труповозку — микроавтобус с красным крестом. Труповозка, присланная с час назад расторопным Поташевым, стояла все это время на парах, и непросыхающие санитары, эти перевозчики человеческих душ, канючили, чтоб Меркулов поскорее отпустил их «домой», в родной морг, поскольку они с утра «не пимши, не емши». Первому утверждению трудно было поверить.
      Подошел Грязнов, доложил Меркулову:
      — Свидетели утверждают, что видели потерпевшего и с ним двоих: высокого, атлетически сложенного блондина и среднего роста брюнета. Первый был одет в куртку с капюшоном, второй — в короткое клетчатое пальто. Говорят, крепкие ребята! Больше о них никто ничего не знает.
      Оказалось, что помимо парня с девушкой Грязнов с помощью оперов из Сокольнического УГРО опросил всю округу. Результат — нулевой. Есть, правда, показания старика-билетера, лейтенанта и еще одного огольца из его взвода. Но все это скорее относилось к потерпевшему.
      — Очевидцы говорят, — продолжал доклад Грязнов, — что этот гражданин все рвался на ярмарку. Сильно нервничал. Перекладывал из руки в руку свой портфель…
      — Портфель?! — воскликнул Меркулов. — Какой портфель?
      — Толстый. На замках. Желтого цвета. Импортный. Скорее всего венгерский, новенький.
      Меркулов застыл, как гончая перед броском. Обозначались контуры мотива убийства — преступники охотились за портфелем, в котором должно быть было что-то очень важное, раз они придушили ради него свою жертву.
 
      По науке для того, чтобы раскрыть убийство, следует знать ответы на восемь вопросов. Мы знали пока полный ответ только на первый — место и время наступления смерти: Москва, Сокольники, 17 ноября, 13 часов 30 минут.
      — Вечерело. Неожиданно подул резкий холодный ветер. Погода ломалась, как голос у подростка. Я начал прилично замерзать в своей нейлоновой курточке. Меркулов был одет по-зимнему, как старый дед: темно-синяя прокурорская шинель на ватине, каракулевая ушанка с кокардой, утепленные ботинки.
      Оценив ситуацию, Меркулов сказал негромко:
      — Вот что, братцы-кролики. Сходите-ка вы в эту «Прагу». Товарищ Братишка вас проводит. Совместите, так сказать, приятное с полезным. Облаянного допросите и сами чего-нибудь перехватите. Будет ли еще время для обедов, даже Рэкс не знает. Правду я говорю, гражданин Рэкс?
      И он потрепал собаку за ухо.
      — А вы что, разве не с нами? — спросила Рита. Я закашлялся. Мне показалось, что Рита очень уж кокетливо обращается к Меркулову.
      — Я воздержусь, и понятые тоже.
      Мы пошли к «Праге», Меркулов остался. Он стал медленно прогуливаться по полянке, так что со стороны могло показаться — военный отставник занят сбором поздних грибов в Сокольническом парке. Лисичек, к примеру.
      «Конечно, — думал я, идя со всеми, — Меркулов — опытный следователь. Лучше других знает, первоначальный осмотр — краеугольный камень всех последующих следственных действий. Упустишь мелкую деталь вначале, потом ничего не исправишь, будь ты сам комиссар Мэгрэ или Эркюль Пуаро».
      Обед, накрытый для нас в директорском кабинете, прошел в теплой, дружеской обстановке. Давненько, признаться, я так хорошо «не сидел»: солянка рыбная, шипящие шпикачки с тушеной капустой, свежее янтарное пиво «праздрой». Между первым и вторым мы с Грязновым допросили Кондратенко, типичного бродягу с трех вокзалов. Ничевошеньки про гражданина с портфелем он вспомнить не мог. Помнил только, что пил и ел, то есть добирал из тарелок и допивал из кружек. А кто сидел с ним рядом, убей Бог, запамятовал!
      Через полчаса мы возвратились. Меркулов все еще «собирал грибы» — ходил по поляне, сосредоточенно смотря себе под ноги. Понятые — два сотрудника дирекции парка — стояли на тропинке и курили. Наконец Меркулов отвлекся от своего занятия. Взял из рук Риты пакет с едой. Сел на пенек и стал жадно есть. Я держал обжигающий руки бумажный стаканчик с его кофе. Когда с кофе было тоже покончено, Меркулов попросил меня сбегать к урне у бара — выбросить мусор. «Аристократ вшивый! — разозлился я. — Не мог запулить этот комок в кусты!»
      Когда я вернулся, он уже дымил своим «дымком», сидя на пеньке. Чтоб отомстить за холостой пробег (а может, это все-таки была ревность?), я ехидно спросил:
      — Ну что, Константин Дмитрич, нашли полезный гриб или одни поганки попадаются?
      Меркулов удивленно посмотрел на меня немигающим взглядом своих серо-голубых глаз, достал из кармана шинели сверкающую вещицу — на серебряном квадрате малиновой эмалью выведено: «Мастер спорта СССР». Он перевернул значок тыльной стороной — штырь, которым значок крепится к одежде, был сломан. Голосом, лишенным эмоций, Меркулов спросил:
      — А вы сами как считаете, следователь Турецкий, это поганка или полезный гриб?
      Из духа противоречия я промолчал, хотя находка, конечно, была, по крайней мере, интересной. И кто знает, может, именно этой вещице и суждено будет привести следствие к разгадке?

* * *

      — Вы говорите — цианоз! Помимо цианоза на насильственную смерть указывают еще два факта.
      — Какие именно?
      — У него на шее не одна борозда, а две.
      Милицейский «мерседес» катил по Комсомольской площади, мимо трех знаменитых московских вокзалов. Проехали Ярославский, похожий на боярский терем. Сквозь дремоту я с трудом улавливал смысл слов.
      — Первая — горизонтальная, это от удавления петлей, — говорит женский голос, — вторая поднимается вверх. Она возникла позже. При повешении.
      — Положим, — слышится баритон Меркулова. — Ну, а второй факт? Что вы имели в виду?
      — Петлю, — говорит Рита.
      Она и Меркурьев сидят на переднем сиденье, рядом с шофером. Я — на заднем, с Козловым, Панюшкиным и Рэксом.
      — Петля слишком короткая, чтобы нормальный человек сам мог просунуть в нее свою голову.
      — Н-да, пожалуй. Короткая петля делает версию о самоубийстве вообще нереальной.
      — А как вы думаете, Константин Дмитрич, — спрашивает Рита, — кто он, этот человек?
      Меркулов отвечает не сразу, на мгновение задумывается:
      — Внешность, знаете, у него типичная, явный русак. А вот одежда не согласуется. Понимаете, о чем я говорю? Одежда и прежде всего, пардон за подробности, трусы и майка — показатель уровня жизни и принадлежности к определенному классу. Так вот, трусы и майка у этого человека — импортные. Наш советский человек носит что? Ширпотреб. То есть черные сатиновые трусы до колен или кальсоны до пят. Этот же отоваривался за границей. Таких прелестных трусов и маек, насколько я разбираюсь в нижнем белье, нет даже в «Березке». А валюта откуда? На фарцу не похож — слишком солиден. Остается одно — номенклатурный работник. Какой-нибудь ответственный чин из МИДа или Внешторга. Через часок-другой, вот увидите, узнаем о какой-нибудь «драгоценной пропаже». Я дал задание Братишке «прочесать» кадры по крупным ведомствам…
      «На фиг сдалось ему это дело, — думаю я. — Нам все равно его не вести. Наше дело сейчас шоферское — открутил баранку и по домам».
      Каждый московский следователь из опытных обязан отдежурить сутки по городу раз в два-три месяца. Расследованием же убийств, как правило, занимаются следователи районных прокуратур, на территории которых совершено конкретное преступление.
      Я слышу, как Меркулов бухтит Рите про то, что здесь, мол, неясный клинический случай, будь это обычное убийство на почве ограбления, — денежки и портфель все же у него сперли, — то уважающие себя бандюги не стали бы носить труп туда-сюда и прикреплять его на осине. К чему им такая шекспировщина? Еще я слышу, как Рита спрашивает, почему того дядьку не пропустили на ярмарку, но ответа уже не слышу, так как вдруг оказываюсь на залитой солнцем танцверанде Сокольников. На мне трусы и майка, а под мышкой у меня мой старый школьный портфель, и все танцующие стараются его у меня вырвать. Теплый ветер треплет мои легкие, хорошо промытые волосы. Сильная боль перерезает мне шею — я оборачиваюсь — это подполковник Братишка в накинутом на голову капюшоне сдавливает мне шею эспандером. Раздается автоматная очередь. Танцоры, как подкошенные, один за другим штабелем складываются на дощатом полу. Впереди маячит неясный силуэт женщины. Она подходит ближе, ближе. В руках у нее «калашников». Она улыбается улыбкой Джоконды и жмет гашетку. Я с ужасом узнаю в ней Риту и падаю мертвым… Мой уход из жизни сопровождается чьим-то диким смехом.
      Я открыл глаза. Рэкс лаял над ухом, узнавая родные места: наш тарантас въезжал во двор родимой Петровки, 38. Приснится же такое…

* * *

      Комната за дверью с табличкой «Следователь» тщательно убрана. Графин на столе наполнен свежей водой, у зеркала висит чистое вафельное полотенце. У круглого стола, покрытого зеленой скатертью, две кушетки, два кресла. Дверь, ведущая в смежную комнату, резиденцию судмедэксперта, отворена настежь. Там Рита разговаривает с кем-то по телефону.
      — Занята была, Сергей. Кроме того, очень плохо соединяют с Кабулом.
      Значит, муж. Сердце у меня упало. Рита никогда не говорит о своем супруге, будто его и не существует. Но, конечно, все знают, что Сергей Иванович Счастливый, генерал-майор Советской Армии, служит сейчас в Афганистане. Однако это никак не влияет на мои отношения с Ритой. Иногда, мне кажется, я ловлю ее взгляды — то ли вопросительные, то ли насмешливые. И не могу сам от себя дождаться — когда же я наконец сделаю первый шаг. Вот и сейчас, это звонок из Кабула, и мне остается делать вид, что все хорошо и спокойно, мы все просто делаем одно дело и ничего личного между нами нет и быть не может…
      Меркулов сидел за круглым, почти обеденным столом и своим бисерным почерком заполнял толстую дерматиновую тетрадь — «Дневник дежурного следователя». На столе стопка таких же коричневых тетрадей, десять штук, по количеству месяцев. Эх, и отличная детективная серия получилась бы, если наши мастера детективного жанра, вроде Семенова или Адамова, обработали бы все это сюжетное сырье. Я даже название этому циклу придумал: «Дежурный следователь, на выезд!» Но идея эта, конечно, порочна в своей основе — кто же позволит обнажать язвы нашего социалистического общества? Их нет и быть не может.
 
      Чувствуя себя лишним в этом «театре драмы и комедии», я вышел в коридор, в курилку. Тут всегда интересно. Милицейский демос — шоферня, техслужба, проводники собак — в курсе всех событий. Тут за минуту нового узнаешь больше, чем за месяц из радио- или теленовостей. Слышен стук домино, ядреный милицейский мат. Кто-то сиплым голосом рассказывал:
      — Зашли мы, значить, в подвал бериевского дома, а там скелетов — тьма-тьмущая! Наверное, штук сто, вот-те крест — честное партийное! Эксперт Живодеров говорит: «По всем признакам это бабы». Видать, как Берия какую девчонку использует, так ее охранак в подвал — и в расход…
      Кто-то уточнил:
      — Это точно. Мне сват вчерась в Сандунах рассказывал, будто Берия за свое царство с полтыщи девок испортил. Сват знает, он в 53-м истопником в МГБ на Фуркасовском работал…
      Увидев меня, наш мерседесовский шофер, приземистый белобрысый старшина, сказал:
      — Садитесь, следователь, сбацай вместо меня в домино, а я пойду сосну часок, оно, может, ночью не придется.
      Я отказался от столь заманчивого предложения и вышел из курилки. Сиплый заканчивал свою историю про убийства в «замке Берия»:
      — Начальства понаперло — тьма: из МВД, из КГБ, из ЦК КПСС. Постояли, помолчали и велели кости понадежнее закопать. Чтоб никто и никогда не откопал…
 
      Меркулов по-прежнему сидел за столом и задумчиво чертил в дневнике следователя женский профиль с завитками у мочек ушей. Меня он как будто не видел, и я не знал, стоит ли нарушать его уединение. Вдруг из динамика над дверью послышался голос помдежа:
      — Товарищ Меркулов, возьми трубочку, начальство из горпрокуратуры разыскивает.
      Меркулов взял трубку, это был наш непосредственный шеф, начальник следственной части Пархоменко. Меркулов сидел ко мне в полуоборот, и я обратил внимание на паутинку морщин вокруг его глаз и раннюю седину на висках. Между тем он докладывал:
      — Безусловно… Поставил в известность и КГБ, и МУР, и УБХСС… Уверен — через час мы будем все о нем знать… В первую очередь… Вы правы — через валютные отделы КГБ и УБХСС можно выйти на доллары. Но главная загадка — портфель! Не исключаю связи с иностранцами, совсем не исключаю… О, уже на контроле и в ЦК и горкоме. Что-то быстро, я вам скажу, Леонид Васильевич… Да, он мне очень даже помогает. — В этом месте разговора Меркулов неожиданно мне подмигнул. — Очень способный парень и, как говорится, подает большие надежды… — Это было явно обо мне. «Подает большие надежды» — комплимент малость сомнительный, но я все равно удивился, так как мне казалось, что Меркулов в ужасе от моих следственных талантов.
      В кабинет вошел Грязнов и сказал с татарским акцентом, явно копируя майора Сабирова:
      — Дижюрная следоватил, на виизд!
      — Ты это, Грязнов, серьезно или шутишь?
      Оказалось, очень даже серьезно. Ровно в полночь, под звуки гимна Советского Союза, наша бригада в полном составе выехала в гостиницу «Центральная».

5

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЛЕДСТВЕННАЯ РУТИНА