Бойцов посмотрел на заговорившую с некоторым унынием. Крупнотелая матрона по имени Кира, носительница знаменитой фамилии Сусанина, когда-то в школе была отличницей. Школьных знаний у нее с тех далеких времен не сохранилось, зато сохранился громкий, четкий, командный голос, которым она когда-то отвечала уроки, претендуя на высшую оценку, в полной уверенности, что всегда и во всем права.
— Надо соглашаться на предложение Ганичевой, — докладывала Кира Сусанина. — Она дает хорошую цену за землю — десять тысяч долларов. Ее брокер — вы его знаете, по домам ходил, такой рыжеватенький, — сказал, на месте нашего колхоза построят передовые фермы. А нас переселят в город, представляете? И с деньгами. — Круглощекая чугунная физиономия Киры, обрамленная выбивающимися из-под теплого платка жесткими колечками химических кудряшек, смягчилась, расцвела трогательной мечтой. — Непременно с деньгами. Хватит, нагорбатились! Хоть в кои-то веки поживем на всем готовом…
Киру перебил Виля Курбанов. Родители, приверженные идеалам коммунизма, образцово-показательно назвали сына Виленом — от «Владимир Ильич Ленин». Высот в жизни этот плюгавенький мужичонка не достиг — да что там, к пятидесяти годам даже отчества не выслужил: Виля да Виля, никто его по-другому, считай, и не окликал. И сам какой-то хлипкий, и походка у него виляющая. Зато как возьмется ораторствовать, особенно чуть-чуть поддав, — только держись, откуда что берется, гладко шпарит, чистый Ильич с кепкой. Вот и сейчас от Вили винцом попахивало, что предвещало зажигательную речь.
— Ну давайте, давайте, слушайте Сусанину! — заорал он. — Она вас в такие дебри заведет — у-у-у, три дня лесом, два дня полем. Женщины всегда друг за дружку заступаются, потому она и держится за Ганичеву. Продавать колхозную землю надо «Русскому земельному фонду». Знаете, что они с нами сделают, если мы не согласимся? Кто не продаст, тем не жить. Видал я их мордоворотов. Какой смысл поперек идти? Не будет нас, а земля все равно «Русскому земельному фонду» достанется. И денег больше сулит: тридцать тысяч долларов. Я — за фонд! Я — за фонд! — принялся скандировать Виля, точно болельщик на футбольном матче. — Так и запишите!
Третий колхозник сидел безмолвно, по-ямщицки зарыв нос в воротник тулупа, хотя в кабинете было тепло. Он будто бы ждал, что скажет председатель. А председатель высказался не сразу.
— Колхозники вы, колхозники, — с болью сердечной обратился к ним Бойцов, — дорогие вы мои крестьяне… Вы же совершенно не осведомлены о реальной стоимости продаваемой земли. Вы готовы продать свои паи и участки, что называется, «за бутылку». В лучшем случае за десять — двадцать тысяч долларов вы спустите проходимцам-брокерам самые лучшие, лакомые, востребованные земли Подмосковья. Ну сами подумайте в кои-то веки своей головой, существа вы мои непонятливые! Допустим, получите вы, к примеру, свои десять — тридцать тысяч долларов, купите на радостях старенькие машины, мотоциклы, велосипеды. Устроите еще колхозную попойку, так, чтоб месяц не просыхать… А что ж я вас, не знаю, что ли? Что не будете пить, это вы кому другому расскажите, чтобы он посмеялся… Но пьянка не может длиться вечно, на это не надейтесь. В один далеко не прекрасный день вы проспитесь. И вдруг обнаружите, что остались без собственной земельки. И без средств к существованию. Тут недолго и жизнь земную закончить каким-нибудь глупым способом. Статистика показывает: самоубийств среди крестьян сейчас немало. Да и убийств тоже.
Двое оппонентов — Кира с Вилей — были недовольны его словами. Иван Андреевич имел прекрасную возможность наблюдать, как ожесточаются их лица, как готовы они объединиться, вопреки разногласиям, против председателя.
— Да за кого же это вы нас держите, Иван Андреевич? — злобно спросил Виля. — За дураков? За детей маленьких?
— За честных людей, которых совсем не трудно обмануть разным проходимцам, — припечатал Бойцов. — Они на этом собаку съели. А вы всю жизнь работаете на земле, а о ее стоимости знать не обязаны. Зато я обязан. Реальная стоимость земель нашего колхоза — сто пятьдесят миллионов долларов. И я не с бухты-барахты вам все это говорю: заключения экспертов имеются. Те жалкие десять тысяч на семью, которыми думают от вас откупиться новые олигархи, — это не деньги. Это капли, это слезы. Землю продавать нельзя.
Закончив, Иван Андреевич перевел дыхание. На него смотрели отчужденные, недоверчивые, затуманенные наведенными извне лозунгами глаза.
«И чего я тут надрываюсь? — затопила сознание горькая дума. — Им больше понравилось бы, если бы я принял сторону той или другой фирмы. А я бы мог? Запросто! Большинство руководителей сельхозпредприятии легко входит в сговор с шефами таких мошеннических фирм. Вместе им, жуликами и ворам, легче обработать рядовую публику — крестьянство. Не редкость, когда руководитель сельхозпредприятия пугает мужиков новыми криминальными хозяевами. „Не хотите работать со мной, — утверждает такой хмырь, — вас, мужиков, разорят до нитки вот те, пришлые молодчики! Мои же люди расплатятся с пайщиками по достойной „правильной“ рыночной цене. А совхоз наш (или колхоз) все равно разорен, пойдет с молотка! Так что давайте, дорогие сограждане, делайте так, как я вам говорю! Нужно продать наш колхозный (либо совхозный) фонд фирме такой-то, гражданину такому-то, и выполняйте все мои указания без разговоров!“ Вот как они делают, и народ их за это уважает…»
Здесь мысль останавливалась. Потому что Иван Андреевич Бойцов твердо знал: он не способен совершить поступок, за который перестанет уважать самого себя. Как он будет после этого смотреть в глаза колхозникам, жене Ладе, своим троим детям? А ведь тайное всегда становится явным. Бойцов не собирается прославиться в истории Горок Ленинских на манер своего тезки Буянова — липового героя…
— А ты-то чего молчишь, Николаич? — обратился он к тому, кто все это время не издал ни звука и только тяжело дышал в тулуп. — Ты-то за кого?
Убеленный сединой Платон Николаевич Емельянов, образцовый труженик и непьющий отец восьмерых детей, ворохнулся. Он мужик основательный: руками работает, слова бережет. Зато уж как скажет…
— Я за тебя, Иван Андреевич. Правильно ты все говорил. Вот и я им, дуракам, говорю: нечего разбазаривать добро, которое наши деды-прадеды наживали. Землицу нашу…
— Ну вот, — устало молвил Бойцов, — хоть один за меня.
Платон Николаевич приподнимался со стула, целеустремленно и настойчиво. Лицо его приобретало цвет коммунистического флага.
— Я не один! — по-медвежьи заревел Емельянов. — Нас много! И если некоторые тут землей разбрасываться хотят, пускай зарубят на своем оченно длинном носу, что не выйдет. Не выйдет! Не успеют ничего фирмам продать. Раньше мы их… Шею свернем! На худой конец, вилы сгодятся!
— Сядь, Николаич, — приказал Бойцов — сухо, без крика, но как-то так, что Емельянов осел на прежнее место, точно сугроб под лучами жаркого солнца. — Я никак не пойму: вы что, с ума сошли? Поубивать друг друга хотите? Облегчить работу врагам?
Из опыта других хозяйств Бойцов знал: часто так выходит, что при дележе фондов колхозники образовывают два лагеря. Один — запродажу земель, второй — за их сохранение. При этом обе стороны довольно жестоко крушат друг друга. В ряде случаев ограничиваются кулачными боями. Но иногда крестьяне берутся и за оружие.
Крестьянских войн Бойцову только не хватало во вверенном ему колхозе!
— Так вот что, — резюмировал он. — Все трое слушайте внимательно и передайте остальным. Столкновения на почве конкурирующих фирм отменяются. И все другие столкновения тоже. Продажи земли не будет. Контрольный пакет документов на колхозную землю находится у меня. И я его никому не отдам, пока я председатель. Хотите — выбирайте вместо меня другого. Жду предложений.
Предложений не последовало. Смущенные, как щенки, которых ткнули носом в продукты их безобразий, но одновременно и обнадеженные, крестьяне гуськом покинули кабинет председателя колхоза. Бойцов остался один. И только теперь он облегченно перевел дыхание.
АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ — ИРИНА ТУРЕЦКАЯ. ЛЮБОВЬ И ПСИХОЛОГИЯ
Любое длительное супружество знает периоды упадка и подъема. Это Александр Борисович Турецкий изучил на собственном многолетнем опыте. Бывало, что любвеобильный Саша ударялся в амурные авантюры на стороне, и Ирина Генриховна упрекала его в том, что он холоден с ней; случалось, наоборот, что Ира ни с того ни с сего охладевала к мужу и тогда уматывала от него к родной тетке, в Прибалтику или создавала такую нервозную, сыплющую искрами атмосферу, что Саше с дочкой хотелось бежать из дому куда глаза глядят… Все это было Александру Борисовичу не в новинку; все это он пережил и, с гордостью может сказать, ни разу не забрался в те области, где человек менее выдержанный довел бы дело до развода. Просто, вопреки всем приключениям на стороне, он не забывал, что Нинка — его единственная любимая дочь, а Ирина — та единственная любимая женщина, с которой он хотел бы прожить всю жизнь до старости и смерти. Но прежде чем настанет смерть — а куда от нее денешься? — супруги Турецкие отхватят у жизни немало отвязных забойных минут. И так обычно и бывало. После периодов ненастья солнце, всходившее на семейном горизонте, светило так ослепительно, словно в мире перестали существовать неприятные тени. В его теплых лучах любовь с Ириной доставляла Саше особенное удовольствие… Этот фактор в значительной степени способствовал сохранению их брака.
А что сейчас творится с Ириной Генриховной, изученной, казалось мужу, до мельчайших подробностей, сам черт не разберет. Вроде супруги Турецкие не ссорятся, вроде Александр Борисович с изменами давно завязал… И Нинка, успокоенная, что у родителей все в порядке, отбыла на отдых к бабушке в Юрмалу. А вот поди ж ты, Иринина многогранная личность обернулась к Турецкому совершенно новой, неожиданной стороной.
Началось все с этой стервы Надюшки… Да, да, Иринина подруга принадлежала к той категории закадычных подружек, которых недовольные мужья обычно метят наименованием стерв. Вот и эта — безбытная, бесполо одетая в широкие брюки и уродующий фигуру пиджак, вместо прически — три волосины, и те засаленные, пальцы пожелтели от сигарет, голос — громкий, безапелляционный… Своим безапелляционным голосом она провозгласила в один роковой вечер (дамские посиделки происходили на кухне, но Александр Борисович в соседней комнате различал каждое слово):
— А я, представляешь, Ир, записалась на курсы психологии. С Димкой в последнее время трудно стало, ну, ты меня понимаешь, совсем от рук отбился…
Ситуацию в семье Надюшки Александр Борисович представлял и поэтому от всей души, проявляя мужскую солидарность, желал ее несчастному сыну Димке окончательно отбиться от мамашиных рук. Мало того что Надюшка, руководствуясь своими представлениями о свободе, прогнала в свое время Димкиного отца, мужика смирного и работящего; мало того что со своими командировками и курортными похождениями в поисках «настоящей любви» надолго бросала ребенка дома одного; так она сейчас, когда Димка вырос и приобрел (скорее вопреки, чем благодаря матери) дефицитную, хорошо оплачиваемую специальность, высасывала всю его зарплату, беззастенчиво тратя ее на свои прихоти… на всякие курсы, чтоб им провалиться! Что еще в очередной раз придумала эта баба-яга?
— И ты представляешь, сколько я интересного узнала? Нет, ты не представляешь! Оказывается, у человека уйма побуждений, о которых он ничего не знает. Ну, просто не хочет себе признаваться, потому что считает эти желания запретными. Но все равно они прорываются и, если их не удовлетворить, доводят до невроза. Ну, невроз — это же болезнь современности! Неврозами страдает больше людей, чем гипертонией. Все мы несостоявшиеся невротики. Или…
— Или — что? — полуобморочно спросила Ирина. Примерно так, точнее Турецкий не расслышал: в отличие от Надюшки, супруга не любила повышать голос, делала это только на работе, в Гнесинке, и то по необходимости.
— Или — состоявшиеся невротики. Только и всего! Я тебе, Ира, крайне советую ознакомиться с основами психологии. Поверь, это жизненно необходимо. Лично я пришла к выводу, что десятки лет жила, как слепая. Зато теперь для меня открылись новые горизонты…
Ирина Генриховна снова лепетнула что-то, невнятное для Турецкого.
— Нет проблем! На курсы ходить никакой необходимости, знаю, со временем у тебя туго. Нам рекомендовали полезные книги, я кое-что уже купила, охотно поделюсь с тобой. Я знаю, как тебе нелегко с твоими оболтусами-студентами… и с твоим чурбаном… молчу, молчу! Лично я всегда считала, что он тебя не стоит. Как вы умудрились прожить вместе столько лет?
Александр Борисович сдвинул брови и оскалил зубы на манер японской маски, изображающей свирепого духа; благо видеть старшего помощника генпрокурора никто не мог. До чего же их, то бишь стерв, раздражает чужое семейное счастье! Из кожи своей проникотиненной готовы выскочить, чтобы разубедить подруг в том, что они счастливы, а если повезет, то и разрушить чужую семью. Причем мотивируя это, как всегда, наилучшими соображениями…
Надюшка горазда была обещать и не исполнять обещанное. Однако свое обещание относительно психологической литературы она сдержала. Квартиру Турецких заполонили книги, принесенные Надюшкой и — позднее — купленные самой Ириной, которая не на шутку заразилась Надюшкиным увлечением. То на кухне, то в ванной, то в сумке для продуктов Александр Борисович то и дело натыкался то на Берна, то на Карнеги, то на критику Карнеги, то на старину Фрейда, прародителя их всех, то — просто и мило — на учебник психиатрии для медвузов. Нет, только не надо думать, будто Турецкий считал психологию и психиатрию лженауками! Читывал он и «Психологию для криминалистов», и другие занятные книжицы, некоторые из них даже дома держал и, кстати, отметил, что жена добралась и до них… В сущности, самое разумное, что он мог сделать, — это поддерживать разговоры с женой на интересующую ее тему. Кое-что из своей практики он бы ей рассказал, а в ответ наверняка она бы с ним поделилась тем, чего он не знает. И в семье снова воцарился бы мир и покой.
Однако Турецкий избрал другую линию поведения, о которой вскоре пожалел, но инерция оказалась сильнее его. Он демонстративно кривился, натыкаясь на психолого-психиатрические книги. Когда Ирина начинала ему за ужином демонстрировать свои познания в этой области, он, перебивая ее, спрашивал, что нового в музучилище имени Гнесиных. Ирина дулась, замолкала. Секс помогал восстановить отношения, но лишь до следующей стычки. Кроме того, в рассерженном состоянии Ирина неохотно поддавалась на заигрывания мужа, а это уже никуда не годилось…
«Почему я так поступаю?» — спрашивал себя Александр Борисович. И в который раз отвечал: из-за Надюшки. Для ответа на этот вопрос не надо было иметь кандидатскую степень по психологии. Глупо, но это так. Сами по себе психология с психиатрией его не раздражали, но от Надюшки, он уверен, не могло исходить ничего хорошего.
Но однажды он не выдержал и спросил у Ирины, зачем ей вся эта мутота нужна? Ответ поразил его.
— Глупый, — ответила жена, — чтобы быть ближе к тебе. К твоим заботам.
Такой ответ стоил много. И при чем здесь стерва Надюшка?..
МАРГАРИТА ГАНИЧЕВА — БОРИС БУТРАКОВ. СЕМЕЙНАЯ ИДИЛЛИЯ
— Марочка, тебе чего — шампанского? — спросил Бутраков, точно официант склоняясь над ней с наброшенным на руку полотенцем.
— Ну его, это шампанское, Боря, — улыбнулась Маргарита Николаевна, погруженная в пуф современной формы, напоминающий полупустой мешок с сыпучим содержимым. — Лучше красного вина.
— Отлично! Тогда нам обоим.
Бутраков, возглавлявший одну из первых в стране нефтяных компаний, имел возможность водить жену в ресторан каждый день. Но предпочитал устраивать праздники на дому: никого, только ты и я, одни во всей вселенной. Предпочитал, разогнав домработниц, прислуживать за столом, проявляя галантность в отношении любимой женщины. Только готовил изысканные блюда, разумеется, не он, а повар — худощавый представительный мужчина с усиками-щеточкой, который в белом халате и колпаке выглядел хирургом, а в элегантном сером костюме — искусствоведом. Повар стажировался в парижском ресторане «У Максима», репутация которого не требует лишних слов; во всем, что касается эксклюзивной еды, на него можно было положиться. А вот подбор вина повару не доверялся — в роли сомелье Бутраков предпочитал выступать опять-таки сам. Ну и выслушивать пожелания жены, естественно.
Слегка откинув голову, Маргарита вбирала ртом восхитительные капли красного вина, а глазами — Бутракова, который, отложив на край стола полотенце, а вместе с ним — имидж официанта, незаметно очутился на соседнем с ней мешотчатом пуфике. Внешность у Бутракова не сказать чтобы притязательная: прямо скажем, не герой-любовник. Толстый, абсолютно лысый, без единого волоска на голове. Даже глаза какие-то лысые, без бровей, с малозаметными поросячьими ресницами. Нос — лежачая картофелина, состоящая из трех долек. А тем не менее, судя по интернет-опросам, входит в десятку самых привлекательных мужчин России. Маргарита Николаевна готова предположить, что привлекает в нем этих обездоленных женщин, подавших за него голоса: мечта о настоящем мужике. Большом, хозяйственном, слегка неотесанном — в русском мужике это не порок, — зато надежном. И ласковом. Даже его фамилия соответствует его сути: некрасивая, но крепкая и, тем самым, притягательная… И как ни смешно, они правы. Маргарита Ганичева не думала об этих его качествах, когда она, глава имеющей солидную репутацию фирмы, выходила за него замуж: думалось, для них обоих это будет брак по расчету. Оказалось, все не так просто… И пускай они, по привычке и для удобства, живут большей частью раздельно (бизнес, бизнес, круглосуточные хлопоты, что поделать!), зато их встречи исполнены значения. Бутраков на шестнадцать лет старше ее, однако руки у него молодые. Эти с перетяжками, пухлые, жиром налившиеся в сосиски пальцы умеют так нежно прикасаться к щекам, так требовательно теребить груди, так властно разводить бедра…
Подождем. С этим — подождем. Нынешним вечером он будет ей мужем, и она получит от него все, что способна хотеть женщина от мужчины. Но в данный момент Бутраков для нее — партнер, владеющий некоей информацией, и все, чего она хочет в данный момент — получить информацию.
— Борик, — отстраняясь от щекочущих прикосновений Бутракова, прошептала Маргарита Николаевна, — а ты узнал, что я тебя просила?
— Какая ты корыстная, Марочка, — гигантским котом-баюном промурлыкал Бутраков, пододвигаясь к жене вместе с пуфом.
— Борик, ну ты же сам деловой человек, нам легко друг друга понять…
— Мара, нутыже выпей еще вина. Хорошее ведь, а, винишко? Ты только представь, сколько я коньяка вбухал в областную администрацию, прежде чем они раскололись, кто стоит на твоем пути!
В заплывших жиром глазках Бутракова юлило и искрилось приветливое лукавство. Он скажет, ну конечно, скажет, что за люди ставят палки в колеса «Подмосковью-агро», — куда он денется. Но сначала предпочитает помучить, подразнить. Его всегдашняя манера обращения с женой, как и с конкурентами! И, поддерживая игру, Маргарита Николаевна застонала:
— Бо-орик, какой же ты недобрик! Давай поскорей покончим с этим вопросом и расслабимся.
— А ты сейчас расслабляйся, Марочка. Чего тебе не хватает? Драгоценный муж рядом, вино ароматное, еда превосходная… Положить тебе уточки?
Маргарита Николаевна с энтузиазмом накинулась на шафранно-желтый фрагмент утиного мяса с гарниром из пестрой смеси овощей — кажется, там преобладали баклажаны; одернув себя, принялась есть медленно, тщательно пережевывая, надолго задерживая пищу во рту. Она постоянно ловила себя на этой нехорошей жадности — и мысленно укоряла: это же просто неприлично так набрасываться на еду! Доводы разума не помогали: стоило только Ганичевой, даже не будучи голодной, увидеть перед собой тарелку, полную аппетитного содержимого, она ощущала дикий нутряной позыв опустошить ее целиком и хлебом подлизать донце. Отсюда и проблемы с весом, ничего удивительного.
«Когда у меня это началось? — допрашивала она себя. — В молодости я ведь ела, как птичка: мама постоянно напоминала, что для того, чтобы хорошо учиться, мозгу нужны калории. Одолеть тарелку супа целиком — это был для меня подвиг… Бизнес — вот в чем загвоздка! Все началось с фирмы — именно тогда я начала есть больше, чем требуется. Бизнес меня сделал жадной. Бизнес меня приговорил к постоянному щелканью челюстями. Бизнес меня научил хватать то, что само в руки идет — а то потом не будет… Бизнес, все бизнес!»
Но, вопреки этому саморазоблачительному диагнозу, Маргарита Николаевна не собиралась расставаться с бизнесом. Без него она, допустим, была бы на пять — десять килограммов худее и, опять-таки допустим, в десять раз счастливее, но такое счастье ее не прельщало. Разве станешь счастливее, расставшись с собой? А «Подмосковье-агро» — это она. Та же самая она, только опредмеченная, овеществленная в документах и сельскохозяйственных угодьях. И — проклинайте ее, зовите Щучкой, хищницей, как угодно — разве ее деятельность, пусть иногда с нарушением нелепых российских законов, не приносит великолепных результатов?
— Понимаешь, Борик, — после двух бокалов вина и утки с пюре из баклажанов Маргарита Николаевна в самом деле расслабилась и стала разговорчивой, — на Подмосковье ведь жалко смотреть. Даже хотя бы когда едешь на машине мимо деревень, — до чего противно, что все вокруг такое серое, заброшенное, сплошные развалюхи, горы мусора, кое-где чахлая зелень… Земля из рук вон плохо используется! Хорошо еще, если процентов на тридцать, а то бывает и меньше. Если за все это взяться по-настоящему, земля перестанет быть убыточной, начнет приносить прибыль. Но только нужно все изменить, понимаешь, всю систему! Вместо колхозов — фермы, техника должна быть принципиально другой… С колхозными алкоголиками это невозможно. Они от рождения потребители. Они привыкли смотреть в рот государству, а чтобы приложить руки к своему обеспечению, — да они скорей помрут! Нет, надо все ставить на новые рельсы…
— Мара, ты у меня умная, как Эйнштейн и Збигнев Бжезинский, вместе взятые, — посмеивался Бутраков. Его масленые, румяные, лоснящиеся от жирной пищи губы потянулись к губам Маргариты Николаевны, но та успела отпрянуть. Ей очень хотелось отпрянуть грациозно, но не удалось, и она едва не рухнула с пуфика, отсутствие спинки у которого начинало ей здорово досаждать.
— Борик, нет! Рано, шалунчик. Сначала ты мне скажешь, что за такой-сякой обработал областных бюрократов, которые теперь ворожат ему, а не мне.
Шумно вздыхая, словно поддался давлению превосходящих сил (снова наигрыш), Бутраков отправился за своим портфелем, таким же полным и глянцевитым, как он сам. Долго копался, извлекая оттуда одну бумагу за другой. В это время Маргарита Николаевна, облокотясь на стол, без стеснения воздавала должное искусству кудесника из парижского «Максима». Ее желание исполнялось, и она подкрепляла миг душевного торжества телесным удовольствием.
— Вот, Марочка, твой Борик раздобыл тебе письмецо. Почитай, гусенька, комментарии излишни.
Зеленые глаза Маргариты Николаевны дотошно забегали по строчкам. Быстрее, быстрее, еще быстрее… в преддверии неизбежного имени… Стоп! Ганичева передернулась, словно наступила на колючку босой ногой в ночной темноте. Что-то неожиданное подкарауливало ее в этой бумаге — более того: что-то, чего она никак не могла ожидать. Выражение лица у нее стало, словно у ребенка, которого зло и незаслуженно обидели… Видно, что первым ее порывом было отбросить бумагу, может быть, разорвать. Но она продолжила чтение, пересиливая себя.
— Спасибо, Борик, — отложив документ, произнесла Ганичева так, словно бумага принесла ей не боль, а удовольствие. — Я всегда знала, что ты единственный человек, на которого я могу положиться.
Бутраков, без ложных сомнений, кивнул. Он тоже так считал. Он считал себя одним из немногих в мире людей, на которых можно положиться.
— Дочитала, Марочка? Ну и ладно, не думай больше об этом. Люди приходят и люди уходят, как говорится… Вставай: на этих мешках сидеть — спина устает. Перейдем-ка лучше в постельку…
Деловые отношения: секс в обмен на информацию. Снова бизнес. Всюду бизнес. На этот раз, по крайней мере, медово-сладкий бизнес…
Маргарите Николаевне секс с мужем доставлял удовольствие. Как правило. Но не сегодня. Мелькнувшего во время ужина полового возбуждения как не бывало, давление объемистого бутраковского живота на ее переполненный желудок вызывал дурноту, казалось, ее вот-вот стошнит. А нужно было еще, терпя тяжелую бегемотовью возню мужа, истомно стонать, вскрикивать, притворяться: не получив ожидаемой реакции со стороны своей Марочки, муж мог после спросить, в чем дело. А Маргарита Николаевна не имела права сейчас говорить, в чем дело. Ни кому-либо другому, ни — тем более — ему. Потом, рано или поздно, возможно, возникнет такая ситуация, что придется сказать. Но сейчас вокруг имени, названного в переданном письме, и вокруг жизненной эпохи, которую символизировало для нее это имя, простиралась стеклянная зона молчания.
Это молчание слегка надтреснулось на следующий день с утра, когда Маргарита Николаевна снова вызвала к себе Грибова. Сергей Геннадьевич выглядел невыспавшимся, зато пылал энтузиазмом:
— Маргарита Николаевна, дело в шляпе! Я провел солидную работу, поднял старые номера альманаха, переговорил с журналистами, на какие темы мы собираемся представлять информацию в ближайших номерах, и выяснил, что, скорее всего…
— Не нужно, Сергей Геннадьевич, — устало махнула рукой в его сторону Ганичева. Обычно начальницу «Подмосковья-агро» ночи любви наделяли возвратом молодой красоты, но сегодня она выглядела хуже обычного: серая какая-то, будто ее из пыли вытащили. — Мне все известно. Это Андрей Акулов, глава «Русского земельного фонда».
АЛЕКСАНДР ТУРЕЦКИЙ. СТАРТ ПРОКУРОРСКОЙ ПРОВЕРКИ
Итак, работа Генпрокуратуры на земле началась! Внешне она ничем не напоминала не к ночи будь помянутую обязаловку советских времен, когда квалифицированных специалистов посылали на уборку урожая, но по уровню мороки ее, пожалуй, перевешивала. Константин Меркулов организовал прокурорскую бригаду под руководством Александра Борисовича Турецкого. В нее вошли прокуроры и следователи различных подразделений Генеральной прокуратуры. Всего в группе Турецкого оказалось восемь сотрудников. В каждой из областных прокуратур к нему присоединилось по два сотрудника, прокуроры отделов. Каждому из участников группы Турецкий определил круг вопросов, подлежащих проверке и выяснению.
Сразу следовало определить для себя основное в этой прокурорской проверке: Турецкий и его команда вовсе не собирались расследовать конкретные уголовные дела и факты нарушения законодательства в земельной сфере. Этим занимаются прокурорские и следственные органы по территориальности, то есть облпрокуратуры региона. Люди Турецкого приезжали в областные прокуратуры Центрального региона и там просматривали, анализировали дела и материалы, уже собранные и процессуально оформленные сотрудниками областных прокуратур. Заглядывали они и в суды, муниципальные и арбитражные, где рассматривались дела о выявленных нарушениях земельного законодательства.
В этой работе были задействованы различные подразделения и управления облпрокуратур. Земельной проблемой занимались следственные управления, управления по надзору за выполнением законодательства (ранее это были общие отделы), управления по надзору за гражданскими делами в судах и другие подразделения системы прокуратуры.
Следовательно, именно работу областных прокуратур региона и обязана была прошерстить группа Александра Турецкого.
— Прежде всего, — объяснял Турецкий, расхаживая взад-вперед перед своими сотрудниками, — от вас требуется собрать и проанализировать сведения, касающиеся обанкротившихся сельхозпредприятий. Также следует собрать цифры и факты нарушений, допущенных при предоставлении земельных участков покупателям. Непременно нужно узнать, какие фирмы больше других скупают и захватывают земли в этом регионе…
Сотрудники слушали его внимательно, кое-кто даже чиркал в блокноте карандашом или с сумасшедшей скоростью стучал по экранчику карманного компьютера стилусом. Как обычно, сплоченная команда состояла из Поремского, Курбатова и Елагина, а также прокуроров разных управлений и подразделений Генпрокуратуры России. Многие из них ранее были незнакомы между собой, но теперь выражали полную готовность действовать в одной связке. И успешно действовать…
— Надо поинтересоваться также и выявленными уголовными преступлениями, связанными с этой проблемой, — завершил совещание Александр Борисович таким оптимистическим тоном, словно проблема уже была решена. — Одним словом, как сказал товарищ Мао, наш путь тернист, но перспективы светлые.
Светлых перспектив относительно сельскохозяйственного будущего Центрального региона подчиненные Турецкого не увидели. А вот о терниях докладывали основательно и со вкусом. Параллельно друг с другом делились полученными фактами, строили систему, делали выводы…
В общем, с точки зрения Александра Борисовича, картинка выглядела так: есть три стороны, принимающие участие в событиях по продаже земель. Низовая проблема — это крестьяне, которые продают свои земельные паи почем зря, за ничтожную цену или просто за то, чтобы от них отвязались и перестали шантажировать. В скором времени после продажи такие обезземеленные крестьяне пополняют растущую армию бомжей или кончают с собой. Это какая, извините, убыль работоспособного населения! Из курса школьной истории, преподававшейся в его время неплохо, Саша Турецкий помнил, что Англия давным-давно пережила похожую трагедию, названную «огораживание», — когда земли всеми правдами и неправдами отбирались у земледельцев и передавались под овечьи пастбища. Об этом еще говорили, что «овцы съели людей»… Но до того, что творится в современной России, средневековой Англии далеко.
Вторая сторона — районное чиновничество, в особенности низовая бюрократия. Чтобы купить землю, фирмачам необходимо заинтересовать местное районное чиновничество: администрацию, пожарную, земельную службу и прочее. Для оформления права собственности на землю требуется оформить (подумать только!) 80 документов! А это значит, что каждому из должностных лиц нужно дать положенную мзду. Уже существуют тарифы и расценки, ниже которых опускаться никак нельзя — «вас не поймут». Таким образом, 20 процентов инвестиций земельных фирм уходит на взятки бюрократам при официальном оформлении сделки. Сумма тоже немалая…
