"Народ ГДР не собирается кормить холуев империализма, каковы бы ни были их былые заслуги!" - небрежно бросил ветерану безусый лейтенант. Хочу напомнить, что если донос был частью операции, то действия немецких коллег, не посвященных в ее план, хоть и соответствовали нашему прогнозу, остаются целиком на их совести. Постепенно Мариуш Ковалевский сблизился с некоторыми активистами "Солидарности" в Варшаве и к Первомайским праздникам написал публицистическую статью, широко разошедшуюся в самиздате. Выдержки из нее цитировались во время многочисленных антиправительственных митингов. Вечером 1 мая по анонимному сигналу на квартире Ковалевского был произведен обыск и найдены черновики крамольной статьи. Он был арестован и после недели допросов выслан из страны. 28 мая в Дрездене состоялся суд. Мариуш Ковалевский был осужден на полтора года условно за деятельность, порочащую честь гражданина ГДР. По решению суда у него был отобран паспорт и выдано временное удостоверение личности РМ-12, налагающее ограничение на свободу передвижения (в частности, на посещение гастрономических магазинов). Кстати, несмотря на все свои полномочия, я так и не смог выяснить, по чьей инициативе в Уголовный кодекс ГДР была введена эта "мера пресечения".
      Суд, как мы и рассчитывали, не остался не замеченным западными средствами массовой информации. В течение следующей недели радио "Свобода" в выпусках новостей трижды упомянуло о процессе над Мариушем Ковалевским. Правительство ФРГ по традиции заявило протест и высказало предложение "выкупить" журналиста. В восьмидесятые это была широко распространенная практика. К примеру, лица, задержанные при попытке нелегального перехода границы, при отсутствии отягчающих обстоятельств осуждались на полтора года. Если дело приобретало широкий резонанс, правительство ФРГ выплачивало за них штраф, и по истечении срока заключения им предоставлялась возможность выехать в Западную Германию на постоянное место жительства. Таким образом, за полгода подготовительной работы журналист Ковалевский превратился в "известного диссидента", которому обеспечена блестящая карьера на радио "Свобода" и, весьма вероятно, в ЦРУ его легенда способна была выдержать самую тщательную оперативную проверку, дело оставалось за малым: переправить его через Берлинскую стену, не вызвав подозрений у БНД. Для максимальной правдоподобности было решено контакты с Ковалевским свести к минимуму и помощь в пересечении границы ему не оказывать. Замечу для справки: за 28 лет существования Берлинской стены с 13 августа 1961 по 9 ноября 1989-го ее успешно преодолело 3915 человек, то есть в среднем один переход каждые два дня, так что для человека склада Мариуша Ковалевского это не представляло невыполнимой задачи, зато могло послужить отличной школой нелегальной работы. Ковалевский написал заявление в районное отделение милиции, указав, что после суда отношения в семье обострились, и просил разрешения переехать на временное место жительства в Каролинненгоф восточный пригород Берлина, - где проживает его двоюродный дядя по материнской линии Юлиус Мадер.
      Дядя был начальником трамвайного депо и членом СЕПГ с многолетним стажем, его благонадежность, в отличие от благонадежности Тадеуша Ковалевского, не вызывала сомнений. В первых числах августа Мариуш получил разрешение на переезд, устроился разнорабочим в котельную и начал искать связь с "проводниками" в западный сектор Берлина. 8 сентября он сообщил, что нашел группу, собирающуюся прорыть подкоп под стеной в районе улицы Ораниенбургхаус. В состав группы входили еще трое: студентка Кристина Шуман, начальник Ковалевского, инженер теплосети, он же в прошлом известный легкоатлет Рудольф Поварницке, и его дед Йозеф Поварницке. Последний как раз проживал на улице Ораниенбургхаус, подкоп было решено вести прямо из его дома. Однако после двух дней интенсивной работы выяснилось, что почва под фундаментом каменистая и максимальная скорость, с которой они смогут продвигаться - тридцать - сорок сантиметров в сутки, а преодолеть предстоит порядка сорока метров, кроме того, следовало учесть, что Шуман - девушка весьма хрупкого телосложения, Йозефу Поварницке восемьдесят четыре года, а Рудольф при великолепных физических данных страдает клаустрофобией и не может долго находиться в тесном, замкнутом пространстве. В итоге львиная доля работы выпадала на долю Ковалевского, который и без того по восемь часов в день был занят тяжелым физическим трудом, а с одиннадцати вечера до шести утра, как условно осужденный, не имел права покидать квартиру, что строго контролировалось - ежевечерне милицейский наряд посещал его по месту жительства и, не ограничиваясь формальной проверкой, опрашивал соседей о времени его прихода и ухода. Когда стало ясно, что быстро прорыть подкоп не удастся - а каждый день промедления чреват разоблачением, - Рудольф Поварницке впал в истерику, призывая отказаться от первоначального намерения и выдвигая совершенно фантастические прожекты вроде перелета через стену на воздушном шаре. Ковалевскому, который и сам пребывал далеко не в идеальном состоянии, с трудом удалось привести его в чувство.
      Ситуация усугублялась тем, что за два дня Рудольф воспылал страстью к Кристине Шуман, которую знал с детства, и постоянно ревновал ее к Ковалевскому, что делало обстановку абсолютно невыносимой.
      Тут следует оговориться: все подробности мне известны только со слов Ковалевского, и я не могу утверждать, что он не давал Поварницке повода для ревности. Более того, я почти уверен: он специально подтрунивал над вспыльчивым, неуравновешенным инженером в обществе его юной знакомой, чего более опытный разведчик в подобной ситуации ни в коем случае себе не позволил бы. Как бы там ни было, операция оказалась на грани срыва.
      Что же было делать?
      Я попросил Ковалевского передать нам образцы грунта. Тщательно изучив их, я пришел к выводу, что скальные породы подходят к поверхности узким выступом и поблизости от фундамента с высокой долей вероятности залегает песчаник. Конечно, нам ничего не стоило это проверить, но тогда секретность, которую я полагал важнейшим залогом успеха операции, была бы нарушена. Ковалевский воспользовался моей подсказкой, и действительно, под заброшенным сараем и далее до самой стены почва оказалась песчаной. Дело пошло споро, хотя копали только Кристина Шуман и престарелый Йозеф Поварницке. Рудольф наблюдал за движением патрулей и при их приближении подавал землекопам знак прекратить работу: любой шум мог привлечь внимание пограничников. По соображениям конспирации Ковалевский больше не наведывался на улицу Ораниенбургхаус: к нему было приставлено наружное наблюдение.
      И вот через пятнадцать дней подкоп был готов, и не в последнюю очередь благодаря тому, что по назначению были применены мои знания горного геолога и большой опыт геологоразведочной работы в ЮАР. (К слову, раз уж я вынужденно упомянул вначале о нынешнем президенте РФ, теперь добавлю в скобках: в 1996 году он защитил кандидатскую диссертацию в Санкт-Петербургском горном университете.)
      И все же, сказать, что в 1983-м "лишние" знания обеспечили окончательный успех операции, - значит погрешить против истины. 23 сентября наступил решающий момент: оставалось пройти около метра под линией заграждений. Ковалевский мог присоединиться к группе только ночью после милицейской проверки. (Наружное наблюдение на ночь снималось.) Даже если бы кто-то из соседей немедленно известил милицию о том, что он вышел из дому в неурочное время, задержать его уже все равно не успели бы. Предательский удар последовал с другой стороны - в последний день Рудольф Поварницке сообщил в милицию, что ночью Ковалевский собирается принять участие в тайном собрании диссидентов. У подъезда Ковалевского ждала засада. Все оказалось напрасно. И группа ушла без него.
      Менее чем через месяц - 17 октября - он пересек границу ГДР в автомобиле с двойным дном. Мариуш Ковалевский был очень перспективным агентом и успел передать информацию, ценность которой трудно переоценить.
      Утро 21 февраля 1984 года врезалось мне в память. Просматривая в начале рабочего дня оперативную сводку, я отметил две новости. Первая приятно удивила меня: в Берлин с официальным визитом прибывает делегация Народной Республики Ангола во главе с министром внешней торговли товарищем Антониу Машаду. Мне довелось сидеть с этим человеком в камере смертников (я обязательно расскажу об этом), и я полагал, что он расстрелян. Вторая новость оказалась не столь оптимистичной: в Мюнхене на автостоянке, около здания, где размещалось радио "Свобода", сработало взрывное устройство (не следует путать с инцидентом, произошедшим ровно тремя годами ранее, 21 февраля 1981 года, когда штаб-квартира радио "Свобода" была взорвана швейцарским анархистом Бруно Брегетом), пятеро человек получили ранения, а один из них - Мариуш Ковалевский - скончался по дороге в больницу..."
      Ракитская позвонила Турецкому вечером того же дня как ни в чем не бывало. Свидетели-эпилептики ему прежде не встречались, хотя вообще больных всех мастей ему за двадцать лет юридической деятельности попалось уже немало, и статистика была такова, что если одна половина из них считала себя абсолютно здоровыми, то вторая - находящимися при смерти. Поэтому Турецкий на всякий случай аккуратно поинтересовался, как Ольга себя чувствует, но она не обратила на этот вопрос ни малейшего внимания.
      Слава богу, что в Генпрокуратуру "скорая помощь" приезжает несколько быстрее, чем к рядовым гражданам, - все обошлось благополучно. Правда, еще до ее приезда Турецкий обнаружил на запястье Ольги медный браслет с надписью "Epilepsia". Еще там был выбит номер телефона. Турецкий, не колеблясь, по нему позвонил, и правильно сделал - это оказался сотовый телефон личного врача Ракитской. Он приехал на пять минут позже "скорой", не отключая по пути телефон и расспрашивая Турецкого о подробностях, заодно давая элементарные инструкции, а именно: обеспечить больной доступ свежего воздуха, приподнять голову и пр. Заодно он просветил Александра Борисовича, что эпилепсия Ольги Ракитской является не самостоятельным заболеванием, вроде генуинной эпилепсии, а симптоматическим, случившимся вследствие травмы головного мозга, полученной ею в шестнадцатилетнем возрасте в дорожно-транспортном происшествии. А еще сообщил суточную дозу карбамазепина, необходимую Ракитской.
      - Да вы за кого меня принимаете вообще? - заорал распереживавшийся Турецкий. - Приезжайте скорее и сами колите чего надо.
      - Мне кажется, - сказала Ольга Турецкому по телефону, - утром вы спрашивали меня о чем-то, и я не успела ответить. Или я это придумала? У меня немного голова побаливает, я могла что-то спутать.
      - Вы это не придумали, у вас хорошая память. Речь шла о картине, которая исчезла из квартиры вашего отца. Вы говорили, что не помните, чтобы в спальне висела картина.
      - Вообще-то... вообще-то, может, и была там какая-то мазня, но где точно она висела - не скажу, не помню.
      - Это и не требуется, мы сами знаем, где она висела. А вы помните, Оля, что на ней было изображено, на этой мазне?
      - Берег реки, пустая лодка, закат... что ж еще... в речке небо отражалось, людей там не было, это точно.
      - Это была акварель или, может, масло?
      - Понятия не имею.
      - Но как же нам ее идентифицировать?
      - Господи, да какое это имеет значение?!
      Турецкий не стал объяснять, что имеет, и немалое. Знать, какая картина пропала, - значит знать, что искать. А если найти этот пейзаж, то можно выйти и на людей, которые его похитили, а значит, скорей всего, - на убийцу.
      - Может, хоть подпись художника там стояла? Художники - народ тщеславный, они же подписывают свои картины обычно.
      - Ну наверно.
      - Не помните?
      - Какая разница, Александр Борисович? Вы что, сможете по подписи человека определить, это же несколько букв всего?! Не Ван Гог же!
      - Не раздражайтесь, Оля, в моей работе невозможно заранее предположить, что окажется важным. Какие буквы там были?
      - Ян.
      - "Я" и "н"?
      - Ну да.
      - То есть имя - Ян. Так?
      - Да не знаю я! Александр Борисович, вы придете на похороны?
      - Постараюсь, Оля, постараюсь.
      20 октября
      День начался неудачно, пришлось заехать в автосервис, заедал ручной тормоз. Чтобы скоротать время, Турецкий, не выходя из машины, позвонил помощнику:
      - Что расскажешь?
      - Только что прочитал новости в Интернете, - поделился Федоренко. Оказывается, красивая женщина - это настоящий наркотик! Ученые раскопали.
      - Они, похоже, хотят развеять последние романтические иллюзии, заметил Турецкий, вспоминая Ольгу Ракитскую. Впрочем, пока что у него особо не было времени, чтобы ее забыть.
      - Точно! Оказывается, красивые женщины, еда и наркотики воздействуют на одну и ту же зону мужского мозга. И хлеб, и зрелища (в смысле созерцание прекрасной незнакомки), и доза кокаина - это все одно и то же, по большому счету.
      - Не морочь мне голову и давай отчет по поводу автомобиля Ракитского. Готов?
      - Всегда готов. - Это действительно было так, и в этом Турецкий не сомневался. Этот увалень, его помощник, успевал все на свете.
      Но обыск машины Ракитского (двести тридцатый вишневый "мерседес" в отличном состоянии), стоявшей в гараже-ракушке в двадцати метрах от его подъезда, ничего не дал. По словам дочери, Ракитский никогда в машине ничего и не держал (имелись в виду записные книжки и прочие мелочи, которые помогают восстановить индивидуальный портрет их владельца и групповой - его окружения), по крайней мере, вспомнить она ничего подобного не смогла. В салоне не оказалось ни посторонних отпечатков пальцев, ни единого клочка бумаги в бардачке, ни монеты, завалившейся между сиденьями, - все было идеально и стерильно. Машина была куплена Ракитским полтора года назад, обслуживалась по старой памяти в гараже ДИС знакомым механиком Севастьяновым. К. И. Севастьянов показал, что виделся по этому поводу с Ракитским всего три или четыре раза. В серьезные аварии этот "мерседес" не попадал, а водитель Ракитский, по общим отзывам, был превосходный. Полковник Ватолин сказал Турецкому, что, по некоторым, гулявшим по ДИСу преданиям, в Африке у Ракитского был подержанный армейский "хаммер" и якобы с тех пор по любой нормальной дороге он мог проехать хоть с завязанными глазами и не расплескав блюдце с молоком. Видимо, с этой стороны жизни Ракитского - с автомобильной - ничего интересного Турецкому раскопать было не суждено. Отрицательный результат - тоже результат.
      На похороны первоначально Турецкий ехать вообще не собирался, возможно, отправил бы Мишку, но теперь - деваться некуда - официально приглашен, и негоже отказываться. В этой связи стоило организовать глобальное наблюдение за всеми, кто приедет на Ваганьковское кладбище. Тем более любопытно будет потом отследить, как на него самого, "важняка" Генпрокуратуры, отреагируют.
      Турецкий договорился с Грязновым, и спустя несколько часов Слава перезвонил и с гордостью сообщил, что в "операции" (хм) примут участие около тридцати (!) человек. По дороге у Турецкого свербела в голове одна лишь бесполезная мысль: что же такого могло исчезнуть из квартиры Ракитского, чего не заметили ни Ватолин, ни сосед, ни даже дочка?! А бесполезной мысль была по определению: Турецкий усмехнулся - если бы он умел такие ребусы разгадывать, то работал бы не в прокуратуре и даже не в Генпрокуратуре, а где-нибудь на эстраде, там это получше оплачивается.
      Пора наконец с Ватолиным побеседовать. Или лучше прежде с Кузнецовым? Или с обоими разом? Нет, глаз не хватит, решил Турецкий. Сперва - с Кузнецовым. Если к нему ниточка от Ольги намечается, то не стоит и время терять. Хотя с чего он, Турецкий, это вообразил? Интуиция, что ли, пресловутая? А что есть интуиция? Ну допустим, постижение истины путем непосредственного ее... усмотрения, ха-ха, без обоснования с помощью доказательства. Да еще, как говорит Мишка Федоренко, субъективная способность выходить за пределы опыта путем мысленного схватывания, то бишь озарения. А говорит Федоренко это, кстати, глядя в энциклопедический словарь.
      Турецкий давно заметил, что, когда ему случается посещать какие-нибудь похороны, непременно, вне зависимости от времени года, идет дождь. Этот случай был не исключением: моросило с утра, и потому в середине дня весь город был в зонтах, и те, кто приехал на Ваганьковское кладбище, - тоже. На самих похоронах оказалось человек пятьдесят. Турецкий подумал, что если предположить, что тридцать человек из наружки затерялись непосредственно среди них, то хороша выходит картина. Но не мне Славку учить, одернул себя Турецкий, наверняка ребята знают, что делать и как себя вести.
      Еще было достаточно рано, но небо заволокло настолько, что сильно потемнело, поэтому, когда навстречу Турецкому вышла фигура в бежевом плаще, он не сразу понял, что это Ракитская. Она молча подошла вплотную, вытащила руку из кармана, прикоснулась к пластырю повыше левой брови Турецкого, еле слышно прошептала:
      - Простите меня, пожалуйста...
      - Забудьте немедленно, - сказал Турецкий и взял ее под руку.
      Похороны были как похороны, с обычными в таких случаях словами, обычными жестами, телодвижениями и эмоциями. Турецкий не раз ловил себя на мысли, что то же самое, что человеку со стороны в таких случаях кажется затасканным, избитым, тем, кого это касается в первую очередь, представляется наиважнейшим, уникальным, драгоценным. Он искоса поглядывал на Ольгу, пытаясь уловить на ее красивом лице подтверждение этого тезиса, но оно было почти непроницаемым.
      Президент не приехал, прислал зама главы своей администрации и еще каких-то пузатых чиновников. Ватолин и Кузнецов ничем не выделялись среди других дисовцев, которые по преимуществу и составляли основную массу. Турецкий поздоровался с обоими. Было еще несколько совсем дальних родственников генерала Ракитского, которых и Ольга-то сама толком не знала. Ее мать так и не смогла приехать. Турецкий звонил в Питер, переговорил с ее мужем и понял, что на этом можно поставить точку. Алиби у нее, по свидетельству питерских коллег, было железное, никаких контактов с бывшим мужем Левченко-Ракитская давно не имела, так что стоило вообще оставить ее в покое. Турецкому было вполне достаточно и дочери-эпилептички.
      Дочь-эпилептичка в ту самую секунду, когда Турецкий вяло завершал свою нехитрую мысль, шепнула ему несколько слов:
      - А вы нашли желтый портфель?
      - Почему желтый? - машинально удивился Турецкий, хотя там никакого портфеля не было - ни желтого, ни фиолетового в крапинку.
      - Это подарок бывшего партнера по бизнесу, ван Хойтена, портфель из кожи кугуара. Он обычно на стуле висел, прямо при входе, там такой высокий стул стоит, с резной спинкой.
      Турецкий хорошо помнил этот стул. Он сидел на нем и, несмотря на свои сто восемьдесят сантиметров, даже близко не доставал макушкой до края спинки. Никакого портфеля на стуле не было.
      Аудиозапись допроса Василюка Афанасия Петровича, 1954 года рождения, произведенного следователем Генеральной прокуратуры Федоренко:
      "В о п р о с. Ваше место работы и должность.
      О т в е т. Ну так сантехник же я, сказано уже! ДЭЗ No 34, пропади он пропадом.
      В о п р о с. Вы первым обнаружили тело Ракитского?
      О т в е т. Получается так.
      В о п р о с. Расскажите, как это было.
      О т в е т. Да чего рассказывать?! Я за расчетом пришел. Зарплату второй месяц волынят, а мне шурин хорошее местечко присмотрел, на Маршала Бирюзова, в новых домах сантехнику отлаживать, там работа сдельная, но на несколько месяцев хватит. Оно конечно, там трубы с краниками, заграничные, да ничего, справлюсь.
      В о п р о с. Не отвлекайтесь. Вы пришли за расчетом.
      О т в е т. Ну. Пришел, а там Мишка Пономарев - разрывается, пятнадцать вызовов у него на участке в тот день было, ну попросил помочь, за ним, мол, не заржавеет, ну я и взял на себя генерала этого да еще несколько квартир...
      В о п р о с. Откуда вы знаете, что Ракитский был генерал?
      О т в е т. Так не первый раз ведь уже. Бывал я у него. Дом-то старый, горячая вода из крана не бежит, на колонках газовых все маются. Ну а Николаичу я как-то финскую устанавливал, с полгода назад, ну и разговорились, известное дело...
      В о п р о с. И что же он вам, назвал свое звание, где работает, объяснил?
      О т в е т. Да не, какой там! Пока я в ванной возился, к нему крендель какой-то приехал. Ну и давай растекаться: товарищ генерал-майор то, товарищ генерал-майор это...
      В о п р о с. Точно он говорил "генерал-майор"? Не генерал-лейтенант?
      О т в е т. Вроде майор.
      В о п р о с. И о чем они говорили?
      О т в е т. Сперва о картинах базар шел. Чего-то Шишкин-Мишкин, в таком роде.
      В о п р о с. Точно о картинах?
      О т в е т. Ну.
      В о п р о с. Может, Кандинский?
      О т в е т. Чего?
      В о п р о с. Фамилию такую не называли - Кандинский?
      О т в е т. Не. А что, бывает такая фамилия?
      В о п р о с. Ничего точнее припомнить не можете?
      О т в е т. Ну еще об жидах трепались.
      В о п р о с. То есть о евреях?
      О т в е т. О них.
      В о п р о с. И что конкретно?
      О т в е т. Да сколько времени прошло, как же я вспомню... и потом, я в ванной, они - на кухне, кофий пить изволили.
      В о п р о с. Почему же вы помните, что о евреях говорили?
      О т в е т. Ну имя такое все время называли... запоминающееся. И они его очень долго обсуждали - все время, пока я с колонкой возился.
      В о п р о с. Имя было еврейское?
      О т в е т. Ну да.
      В о п р о с. Мужское?
      О т в е т. Ну.
      В о п р о с. Не помните?
      О т в е т. Не-а.
      В о п р о с. Абрам?
      О т в е т. Может, и Абрам.
      В о п р о с. Но не Абрам?
      О т в е т. Вроде нет.
      В о п р о с. Моисей? Соломон?
      О т в е т. М-мм...
      В о п р о с. Не помните?
      О т в е т. Похоже. Очень похоже.
      В о п р о с. Какое именно? Какое похоже?
      О т в е т. Да все, все похожи. Поди различи.
      В о п р о с. Вот черт. Ну какие еще имена есть? Борух какой-нибудь? Исаак?
      О т в е т. О! Вроде это.
      В о п р о с. Исаак, точно?
      О т в е т. Ну. Че, он убийца, что ли?
      В о п р о с. Не знаю, не знаю. А в тот день, кроме вас троих, в квартире никого не было? И дочери Ракитского в тот день случайно дома не было?
      О т в е т. Не помню такого. Да я ее вообще не видал ни разу.
      В о п р о с. Ясно. Человека, который называл Ракитского генералом, вы сможете опознать?
      О т в е т. Да нет, конечно! Я его и не видал-то толком! Только вот, запомнил, картавил он сильно.
      В о п р о с. Картавил?
      О т в е т. Ага! Я, может, потому и запомнил, что о евреях говорили, что так все сошлось. Да, точно, точно картавил.
      В о п р о с. А сам этот разговор вы не помните?
      О т в е т. Да не понял я ни хрена, говорю же, сперва вроде о картинах, а потом слова какие-то пошли, я таких и не слышал, так что и задумываться перестал. Да и работу к тому времени закончил... Так я не понял что-то... мне рассказывать, как труп нашел или нет?
      В о п р о с. Да-да, обязательно!
      О т в е т. Ну пришел я, вызов к десяти был, но пока мы с Пономаревым договаривались, то да се - опоздал я, конечно. Наверно, минут на десять. Пришел, позвонил...
      В о п р о с. Вы на лифте поднимались?
      О т в е т. А то. Лифт там знатный, старинный и не ломается никогда, зараза, я даже спецом интересовался. Вот, позвонил - не открывают. Долго звонил - без толку все. Потом вспомнил, что за вызов был - залили же квартиру. Я наверх тогда поднялся, позвонил, но там тоже не открыли. Тогда я снова на шестой, к генералу, только смотрю: дверь неплотно притворена. Ну я и зашел, чисто чтоб хозяину об этом сказать. В коридор захожу, и точно на потолках разводы...
      В о п р о с. Секундочку. Дверь с самого начала была приоткрыта, когда вы первый раз звонили, или только когда сверху спустились?
      О т в е т. Вот тут не скажу, не посмотрел. Но думаю, сразу. Потому что если бы кто из хаты выходил, я бы слышал с верхнего-то этажа. А так тихо было, нет, вряд ли. Ну зашел - никого, покричал - то же самое. Потом смотрю - сигнализация-то отключена. Значит, хозяин, думаю, заснул или в отключке - знамо дело. Пошарился по комнатам, пока до спальни не добрел, смотрю - ну точно, спит же мужик. Я кричу: "Николаич, Николаич!" Но он не откликается, потом смотрю - лужа на полу. Я сначала решил: с сердцем плохо или что, опохмелиться вовремя не поднесли, - темно же там было. Форточку открыл, шторы раздвинул - тут уж все разглядел.
      В о п р о с. Ладно, это все. Давайте, я отмечу ваш пропуск... Значит, господин Василюк, вы сантехник, да?
      О т в е т. Да.
      В о п р о с. И зовут вас Афанасий Петрович...
      О т в е т. Ну сколько можно?!
      В о п р о с. А жена как вас зовет, не Афоней, случайно?
      О т в е т. Ну а если и так? Да чего смешного-то?!
      Все-все, идите, свободны... ох, не могу..."
      Грязновские соглядатаи ничего важного и интересного на похоронах не высмотрели. Ну и ладно, Турецкий теперь не слишком по этому поводу переживал. Очевидно, главное событие, которое там, на кладбище, могло произойти и произошло, - то, что Ольга вспомнила про портфель. Желтый портфель из кожи кугуара. Кугуар - это же пума, кажется? Был, помнится, такой детский фильм - "Приключения желтого чемоданчика". Ну и где, спрашивается, он теперь путешествует, этот подарок ван Хойтена? Ван Хойтен в середине семидесятых был руководителем йоханнесбургского филиала "Де Бирс консолидейтед майнс" - крупнейшей алмазной корпорации планеты, а двадцать лет спустя открыл собственную ювелирную фирму. Ракитский же был знаком с ним еще в ЮАР, поскольку работал там нелегально в семидесятые под видом канадского бизнесмена.
      Такую справку Турецкий из ДИСа с помощью подполковника Кузнецова получил без промедления, а раз так, значит, ван Хойтен для расследования бесполезная фигура. То, что в Департаменте иностранной службы ведут собственное следствие, Турецкий не сомневался, разве что это делается неофициально и всю эксклюзивную информацию они, конечно, зажмут, чтобы раньше Генпрокуратуры добраться до убийцы Ракитского.
      - Это мы еще поглядим, - сказал Турецкий Кузнецову.
      После того как с Кузнецовым попил пива его помощник (причем, на взгляд Турецкого, совершенно безрезультатно), Турецкий и сам пригласил его поужинать в ресторане "Пушкинъ" (именно с твердым знаком на конце). Когда-то самого Турецкого в это заведение на Тверском бульваре первый раз привел знакомый фээсбэшник (См. роман Ф. Незнанского "Поражающий агент".). На первом этаже там было кафе, на втором и на антресолях - ресторан. Причем в ресторан можно было подняться не только на своих двоих - имелся там старинный лифт с кружевным литьем. Все, что на настоящий момент Турецкий знал про Кузнецова (со слов того же Мишки Федоренко), - то, что пиво "Хайнекен" он предпочитает "Балтике". Ну и немудрено.
      Вообще же Антон Николаевич Кузнецов производил несколько странное впечатление. С одной стороны, он явно старался Турецкому понравиться, с другой - умудрился ни на один четко поставленный вопрос конкретно не ответить. Как кадровый разведчик, он должен был отдавать себе отчет в том, как он в таком случае выглядит.
      - Скажите, Антон, что вы думаете об Ольге Ракитской, не правда ли весьма эффектная женщина?
      Кузнецов ничего на это не ответил, вытер руки салфеткой.
      - Как вы понимаете, я пригласил вас не для того, чтобы обсуждать с вами нюансы вашего романа с ней, - продолжал блефовать Турецкий, - и все-таки некоторые...
      - Значит, он принес это дело домой, - пробормотал Кузнецов.
      О чем это он? Турецкий, чтобы не выдать своего замешательства, схватил вовремя доставленную чашку кофе.
      - Вот уж не думал, что оно сохранилось, - усмехнулся Кузнецов. - Хотя какое это теперь имеет значение... Ну да, в свое время Ракитский распорядился установить за мной наружное наблюдение. Причем слежка велась так нарочито, чтобы я не мог этого не заметить. Но мне казалось, что никаких материалов по этому поводу уже не существует, что он их уничтожил. Выходит, нет?
      - А Ольга знала об этой слежке? - игнорируя вопрос, поинтересовался Турецкий. Кажется, он начал понимать, в чем тут дело.
      - К счастью, нет.
      - Как и когда Ракитский узнал о том, что у его собственной дочери роман с его подчиненным?
      - Я не знаю, - сознался Кузнецов. - Оля умоляла меня быть осторожным и никак себя не выдавать. Она почему-то очень не хотела, чтобы отец догадался. Так что для меня самого это было загадкой.
      - По чьей инициативе произошел разрыв?
      - Вы же сказали, что пригласили меня для других целей, или это не так?
      - Я должен установить ваше алиби. Для меня в данном случае оно должно состоять в отсутствии мотива. Допустим, отец запретил своей дочери такой мезальянс, как роман с его подчиненным. Чем не мотив для отвергнутого любовника? В порыве гнева - ну и все такое...
      - Издеваетесь?! - прошипел Кузнецов. - Да это же два года назад было!
      Ну вот я и выяснил дату, удовлетворенно отметил Турецкий. Два года, а спокойно он говорить о ней до сих пор не может, что бы это значило?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.