- Александр Борисович? - спросил рыжеватый и, не дожидаясь подтверждения, представился: - Подполковник Кузнецов, - кивок на лысоватого, - полковник Ватолин. - Ватолин молча поклонился. - Мы работали с Валентином Николаевичем до его отставки. Можете нами располагать.
      Неплохо, подумал Турецкий, и искать субчиков не придется, на ловца и зверь бежит. Хотя кто тут зверь, а кто ловец - поди разберись. Кузнецов нормальная фамилия для разведчика.
      - Как вас зовут? - Турецкий протянул ладонь.
      - Георгий Иванович, - сказал Ватолин приятным баритоном.
      - Антон Николаевич, - отрекомендовался Кузнецов, - лучше просто Антон. Мы узнали о случившемся всего час назад - и вот места себе не находим. Мы, конечно, понимаем, Александр Борисович, что это ваше расследование и у вас все полномочия, но ведь вам непременно понадобится наша помощь, так что же время тянуть...
      Ватолин кивнул в знак согласия.
      Просто Антону было не больше тридцати пяти, а лысоватому Ватолину под пятьдесят. Все вместе они уже поднимались в лифте на шестой этаж. Лучше держать их в поле зрения, подумал Турецкий, так оно безопаснее. Федоренко, разумеется, был рядом.
      В квартире помимо трупа были три эксперта-криминалиста, участковый милиционер и грязновский оперативник, снимавший показания с участкового. Соседа, собственно, и обнаружившего труп, он уже отпустил. Турецкий поздоровался и жестом показал, чтобы все продолжали заниматься своими делами. После этого он взял Ватолина и Кузнецова за рукава пиджаков и отвел на кухню, по дороге шепнув Федоренко:
      - Продержи их тут четверть часа, любые вопросы задавай, поправдоподобней только...
      Миша сообразил, что начальство желает лично осмотреть тело и чтобы при этом дисовцы не присутствовали. Он живо поставил на плиту чайник со свистком, вытащил диктофон и повернулся к Ватолину как старшему по званию:
      - А скажите мне, любезный Георгий Иванович, когда, при каких обстоятельствах вы в последний раз видели покойного Ракитского. Сколько продолжалась ваша встреча, о чем вы говорили, во что он был одет, присутствовал ли там кто-то еще, а также все остальное, что сочтете нужным сообщить.
      Ватолин усмехнулся, уловку эту он, конечно, разгадал сразу, но не возражал. Он подошел к кухонному шкафчику и достал из него вместительную турку:
      - Валентин Николаевич терпеть не мог растворимый кофе и меня к натуральному приучил.
      Федоренко оценил этот шаг. Ватолин сразу, без колебаний показывал, что в доме этом он бывал не раз и с покойным состоял в отношениях неформальных. Кузнецов сидел на табуретке ровно, по-армейски, но в то же время и расслабленно, без нагрузки на позвоночник.
      - Как, кстати, в ДИСе узнали о смерти Ракитского? - поинтересовался Миша, наблюдая за манипуляциями с туркой и молотым кофе.
      - Позвонили из милиции, - объяснил Кузнецов. - Сосед, который вместе с сантехником труп обнаружил, знал, где Валентин Николаевич работал, и посоветовал туда сразу позвонить.
      - Сантехник? - удивился Миша. - Как это - сантехник труп обнаружил?!
      - Да вы не знаете, что ли, ничего еще? - удивился в свою очередь и Кузнецов. - Накануне вечером Ракитский вызвал сантехника, его залили соседи сверху.
      Федоренко машинально поднял голову и сразу же увидел на высоком лепном потолке свежие потеки. Действительно залили.
      - Сантехник пришел в десять утра, позвонил, никто не ответил, тут заметил, что дверь не заперта, ну дальше понятно. Он, как Ракитского увидел, перепугался - и сразу к соседям.
      На кухню вошел хмурый Турецкий, взял Мишину чашку с кофе, выпил в три глотка.
      - Значит, такая фигня, Михаил. Возьми у товарищей офицеров их координаты и проводи их к машине, ты мне нужен.
      Кузнецов с Ватолиным без лишних возражений встали и пошли к выходу. Но Федоренко тут же шепнул Турецкому на ухо пару слов. Тот немедленно изобразил на своей физиономии подобие улыбки.
      - Георгий Иванович, - придержал он Ватолина за рукав, - давайте все же не будем время терять и лишние телодвижения потом... Пока не приехала дочка Ракитского... Вы, видимо, не раз бывали в этой квартире, верно? Не могли бы вы сейчас пройти по ней с моим помощником и попытаться припомнить, чего здесь теперь не хватает?
      Ватолин так же молча развернулся в обратном направлении, а Кузнецов без звука сел на первый попавшийся стул.
      Ну и выучка, подумал Турецкий, железные ребята, нам бы таких.
      Подозреваемым номер один пока что оставался сантехник Василюк. Подозреваемым номер два - сосед Ракитского по фамилии Андреев. Все это, конечно, было курам на смех, но только эти двое умудрились оставить в квартире Ракитского немыслимое количество отпечатков пальцев, иных (помимо самого Ракитского, разумеется) там не нашлось.
      Валентин Николаевич Ракитский был обнаружен мертвым в собственной спальне между 10.05 и 10.12. Когда его нашли, он лежал поперек кровати, лицом вниз, в халате и носках, у него были немного влажные волосы, наверно, недавно принимал душ. В затылке у него зияла приличная дыра от пистолетного выстрела, сделанного, скорей всего, с близкого расстояния. Пуля вышла через переднюю часть лица, мало что от него оставив, и застряла в стене, превратившись в бесформенный комочек свинца.
      Едва глянув на него, Турецкий решил, что калибр не меньше девяти миллиметров. Выстрела никто в доме не слышал, незнакомых подозрительных и неподозрительных - входящих и выходящих из дома - тоже не видел. А впрочем, и некому особо: лавочки возле подъезда нет, бабульки там не сидят.
      Но самое странное, что из квартиры, переполненной иконами и картинами, исчезла, по словам соседа Ракитского - профессора Андреева, картина работы неизвестного художника, постоянно висевшая в спальне. То же самое сказал и полковник Ватолин. В спальне имелся встроенный в стену сейф, но его содержимое оказалось нетронутым, во всяком случае, там лежали рисунки Василия Кандинского - по словам Ватолина, самая ценная часть коллекции Ракитского, а также тринадцать с половиной тысяч долларов и пистолет Макарова (кстати, те же девять миллиметров) с патроном, засланным в ствол. Но магазин у пистолета был неполный. Имел ли к дырке в голове своего хозяина этот ствол какое-то отношение, пока было неизвестно. Лежал же он там, как можно было догадаться, по очень понятной причине: если хозяина силой вынуждают открыть сейф, то с готовым к бою пистолетом, который при известной сноровке оттуда можно выхватить, у него появлялся шанс.
      В сейфе был кодовый замок "дибл", который можно открыть только в определенный интервал времени, а если в него не попасть, то неминуемо срабатывает сигнализация. Справиться с ним обычными медвежатниковскими средствами, не производя при этом шума, вообще нереально, открыть можно, только зная время. И вся квартира Ракитского тоже стояла на сигнализации. Однако никаких сигналов на милицейский пульт не поступало. Это, правда, еще ни о чем не говорило: Федоренко позвонил на пульт и выяснил, что Ракитский включал сигнализацию крайне редко, два-три раза в месяц.
      Изощренный замок во входной двери, тоже системы "дибл", так же как и сейф, следов взлома или отмычки на себе не имел. Возможно даже, что Ракитский сам пустил убийцу в квартиру. А возможно, и нет. Значит, либо у убийцы был свой ключ, либо Ракитский его знал и не удивился его приходу. Если это не сантехник и не сосед, предположил Турецкий, то он человек крайне осторожный и аккуратный. Никто из остальных опрошенных соседей не видел утром посторонних людей, заходивших в подъезд и тем более звонивших в квартиру Ракитского. Но с другой стороны, не было и свидетелей, которые могли бы утвердительно заявить, что они наблюдали за дверью в упомянутую квартиру хотя бы с половины десятого до десяти утра.
      Дело со всех сторон представлялось мало того что абсолютно глухим, так еще и каким-то на редкость дурацким. На кой черт, спрашивается, надо было выносить какую-то говенную картинку из хаты, под завязку упакованной гораздо более ценными вещами?! Значит, там было что-то еще, про что не знали ни Ватолин, ни сосед Андреев, ни даже дочка убиенного хозяина. И оно исчезло.
      19 октября
      Ольга Ракитская опоздала всего минуты на две, не больше, что красивым женщинам в вину не ставится, даже если это опоздание в Генеральную прокуратуру.
      Турецкий быстро оценил вошедшую в его кабинет молодую женщину: очень эффектная, выше среднего роста, каштановые волосы до плеч, лицо покрывает ровный загар, глаза некрасные - не плакала, голос ровный. Дочь разведчика.
      Из-за неплотно прикрытой двери дочь разведчика провожал потрясенным взглядом Миша Федоренко. Турецкий закрыл дверь и галантно усадил даму в свое кресло.
      - Александр Борисович, а вы кто? - без обиняков спросила Ольга Ракитская. - В смысле звания там, должности?
      - Государственный советник юстиции третьего класса, ну и старший следователь, разумеется, Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры.
      - Папа круче был, - вздохнула Ракитская.
      - Но у меня еще все впереди, - пообещал Турецкий. - Хорошо, Ольга Валентиновна, что вы прилетели сразу же, едва узнав о случившемся.
      - Не надо отчества... Сразу прилетела? А как же иначе? - Ольга повела плечом, и Турецкому стало не по себе от этого чисто женского жеста. Это свидетель, сказал он себе, спокойно, просто свидетель.
      - А, я понимаю, - говорила тем временем Ольга. - Вы о матери моей говорите, да? Что, она не приехала до сих пор?
      Турецкий помотал головой.
      - Ну а вы удивляетесь, конечно, да? Вроде уже сутки прошли и из Питера ходу всего ничего, да? Так не удивляйтесь. Если сразу не прилетела, теперь не скоро дождетесь.
      - Не понял.
      - Значит, у нее очередной рецидив.
      - Все-таки лучше сами объясните, Оля, о чем вы сейчас говорите, - так мы время сэкономим.
      - Просто она алкоголичка, - сообщила Ракитская о собственной матери без особого сочувствия. - Хорошо еще, что муженек - доктор, вот он и следит и, как только она с катушек слетает, тут же в клинику укладывает.
      - И давно это?
      - Да лет десять уже с перерывами. В которых она ведет очень насыщенную жизнь, каковая нам с вами, гражданин следователь, и не снилась!
      Однако, подумал Турецкий.
      - Началось все, когда отец из заграницы насовсем вернулся. Пока он там был, она, видимо, как-то держалась, а потом - все. Кроме того, она в последние годы его отсутствия роман со своим доктором закрутила, ну вот за него потом и замуж вышла, когда отец развод дал. Здесь можно курить?.. Спасибо.
      - Значит, все эти десять лет ваша мама прожила в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге. Простите, я уже много лет так говорю и никак не привыкну...
      - Да... Странно. - Ракитская пристально посмотрела на него. - Знаете, ведь отец точно так же говорил, а потом поправлялся и извинялся.
      - Ну это понятно, он все-таки человек старой закалки.
      - Нет-нет, вы ошибаетесь. Он был очень... как это сказать... диалектичен, что ли. Он не был закрыт ни для чего нового. Но он говорил, что ведь и так все Ленинград еще в советские времена Питером называли. Все не все, но те, кто хотел этого, - точно. Так зачем же, мол, менять? Поверьте, несмотря на свою профессию, папа был дружелюбный человек и очень открытый по отношению к тем людям, с кем в данный момент поддерживал отношения. Какая-то тавтология получилась, но вы меня поняли, наверно. Мне кажется, это черта разведчика-нелегала. Никому не доверяет, зато уж если с ним кто выйдет на связь...
      - Я верю вам, Оля, почему же нет? - удивился Турецкий.
      - Надеюсь, что это так. Потому что это важно. Кстати, насчет Питера, папа из-за границы иногда интересные книги привозил (начальство сквозь пальцы смотрело, или просто ему можно было, уж не знаю), но это я потом уже поняла, в детстве-то не сильно внимание обращала. Ну и лет пятнадцать тому у нас дома появился томик Таржевского, слышали такое имя? Ну и напрасно, он был камергер и чиновник в правительстве при Витте и при Столыпине и оставил в эмиграции очень интересные мемуары. А что самое забавное - был наш родственник. Да-да, отцу кто-то там по материнской линии, так что через седьмую воду на киселе мы потомственные дворяне. Представляете, генерал-лейтенант ДИС Ракитский - столбовой дворянин?! - Ольга нервно расхохоталась.
      Турецкий придвинул стакан с водой, но она не обратила внимания:
      - А недавно Таржевского и у нас издали. И я наконец прочитала отцовская-то книжка давно потерялась, - что, когда Николай II Санкт-Петербург в Петроград переименовал, все столичное общество в ужас пришло от такой, видите ли, дурновкусицы. Им тогда это тоже здорово не понравилось. А Таржевские, из которых бабка папина произошла, кстати, тоже знатные коллекционеры были, передвижников поддерживали, если вам интересно. Так что, может, это у нас гены такие.
      - Спасибо, пока достаточно. Оля, а вы знакомы с коллегами отца, скажем, с подполковником Кузнецовым?
      - Формально. - У Ракитской чуть дрогнули ресницы.
      - А с полковником Ватолиным?
      - С дядей Жорой? Конечно, я его с детства знаю. Он меня массе всяких вещей научил, на коньках кататься, в волейбол играть, в бильярд, в пинг-понг, он вообще большой спец по части всякой физкультуры и медицины, с ним по поводу здоровья хорошо советоваться.
      Кажется, барышня рада возможности говорить о другом человеке, подумал Турецкий.
      - Он был другом семьи?
      - Не совсем точное определение. Он всегда был подчиненным отца и в таком же качестве, по-моему, и у нас дома себя чувствовал. Хотя папа всегда был подчеркнуто демократичен, но дядя Жора не забывал свое место. Хотя временами, мне кажется, они бывали очень близки.
      - В чем это выражалось?
      - В жестах, в интонации, трудно объяснить. Папа говорил, что Ватолин очень способный и когда-нибудь обязательно сделает выдающуюся карьеру.
      - Похоже, этого не случилось, - заметил Турецкий.
      - Не знаю. Меня все их звания, должности, регалии не слишком занимали. Меня тогда больше трогало, что Ватолин в маму был влюблен.
      - Вот как?
      - Так мне казалось. Детские фантазии, - невесело засмеялась Ракитская. - Потом, конечно, оказалось, что я это выдумала. Просто он опекал нас, пока папы не было. Очень трогательно. Знаете, за город возил, по театрам, выставкам всяким. А я их терпеть не могла.
      - Значит, ваш отец дружил с Ватолиным?
      - Пожалуй... Хотя нет, нельзя так сказать.
      - Странно как-то вы отвечаете: то да, то нет. У него вообще были близкие друзья?
      - Просто я вслух размышляю. Были ли у него близкие друзья? Насколько это возможно. Он с соседом по лестничной клетке вот последние годы приятельствовал. Они и в молодости как будто много общались, а потом разошлись. Ну как разошлись, - поправилась Ракитская, - папы же не было тут годами, но вот лет пять последних снова дружили.
      - Вы профессора Андреева имеете в виду?
      - Да.
      - А вы с ним хорошо знакомы?
      - Не так чтобы очень. У меня слишком насыщенное детство было математическая школа, музыкальная школа, бассейн. Домой затемно возвращалась.
      Итак, подумал Турецкий, у Ракитской, вероятно, есть что-то связанное с Кузнецовым, возможно роман, он ее старше едва ли на несколько лет. О Ватолине она говорит равнодушно, ее сведения... да какие там сведения, оборвал он себя, скорее, ее эмоции подтверждают то, что удалось на настоящий момент собрать своими средствами в этом направлении.
      - Оля, последние годы вы жили отдельно от отца?
      - Да, последние пять лет. Он купил мне двухкомнатную квартиру в Сокольниках. Предупреждаю ваш следующий вопрос: живу я там одна. У меня был что-то вроде мужа, мы вместе учились когда-то, но все давно закончилось, года четыре уже, никак не меньше. Этот человек, облегчу вам жизнь, в область ваших поисков вряд ли попадет, он микробиолог, работает в Штатах, в Бостоне - если не ошибаюсь.
      - А на Кипре вы с кем были?
      - Просто знакомый.
      - Если уж вы действительно готовы облегчать мне жизнь, - улыбнулся Турецкий, - то не меняйте своего решения, будьте последовательны. Нам ведь все равно придется отрабатывать весь ваш круг общения.
      - Пожалуйста, - пожала плечами Ракитская. - Моего друга зовут Виталий Феликсович Капустин. Он тренер по фитнессу. Тридцать девять лет. Из Подмосковья, хотя нет, вру, он уже давно в Москве живет.
      - Точный адрес?
      - Цимлянская улица, двадцать два, квартира десять. Телефон 231-88-66.
      - Расскажите о нем подробней.
      - Где мы познакомились и все такое?
      - Если можете - буду крайне признателен.
      - В спортивном клубе "Люкс" познакомились, три месяца назад, он там работает.
      - Стоп. Как давно вы ходите в спортивный клуб "Люкс"?
      - Ну не помню уже, тоже сколько-то там месяцев. Если хотите, можете сами у них узнать, они же такие вещи фиксируют.
      - Как вы туда попали?
      - Да просто друзья посоветовали, сказали, что это то, что мне надо. Как все новое в вашей жизни бывает? Что-то где-то увидел, прочитал, услышал, присоветовали...
      - В моей жизни, - вздохнул Турецкий, - все новое исходит от генерального прокурора. В лучшем случае - от его заместителя. Ладно. Сколько дней вы пробыли на Кипре и где именно?
      - Одиннадцать дней. В городке, который называется Кирения. На Средиземном море, разумеется. Отель "Растиньяк", четырехзвездочный, если вам это интересно, отнюдь не шикарный, но райское место. Если бы вы там бывали, то сразу поверили бы, что мы оттуда никуда не выезжали.
      - Я бывал там, - не отказал себе в удовольствии соврать Турецкий.
      - В самом деле? - мило улыбнулась Ракитская.
      Что это я несу, подумал Турецкий, и главное - на кой хрен?!
      - А скажите, Виталий Феликсович Капустин все это время был с вами?
      - Разумеется! Каждый день и каждую ночь! - с некоторым вызовом сообщила Ракитская.
      - И вернулся в Москву тоже вместе с вами?
      - Да.
      - Ваш отец был знаком с господином Капустиным?
      - Его уже в чем-то подозревают?
      - Нет, просто проверяют. Отвечайте, пожалуйста.
      - Один раз папа видел его, когда ко мне заезжал. Месяц назад примерно.
      - И каков был результат?
      - Виталий отцу не понравился. Но отцу ни один мой мужчина не нравился, тут вы ничего не выжмете.
      - Вероятно, вы правы, это естественная реакция. - Турецкий на секунду представил себя в роли Ракитского - все-таки дочь растет, потом откинул эти мысли прочь, лет пять еще смело можно не волноваться. - Оля, у вас есть ключ от квартиры отца?
      - Конечно.
      - Как давно он у вас появился?
      - Значит, так. Отцу установили новую дверь года полтора назад. Значит, около года. Я как-то заболела, - объяснила Ракитская, - воспаление легких, и он забрал меня к себе. Тогда и ключ мне выдал. Только я им так ни разу и не пользовалась.
      - Как это может быть?
      - Да так вот вышло. Когда болела - в постели валялась, не выходила. А потом я к отцу приезжала, только когда он сам дома был, а иначе что мне там было делать?
      Турецкий задумался. Поискал взглядом свой мобильный телефон - он был на подзарядке, лежал на подоконнике.
      - Оля, извините, я сейчас. - Он вышел в соседний кабинет, к Федоренко. Тот допрашивал сантехника, обнаружившего Ракитского. Турецкий молча взял у Мишки со стола мобильный и вышел в коридор. Позвонил Грязнову:
      - Слава, как ты думаешь, если свидетель утверждает, что ключом от дверного замка никогда не пользовались, если это дубликат, который просто где-то хранился на всякий случай, можно определить, открывали им все-таки дверь или нет?
      - Это только специалист скажет, - хмыкнул Грязнов. - А ты что, еще один ключ нашел? А постой, там же "дибл" этот чертов, да?
      - Ну...
      - Это отдельная история, пляши, тебе повезло. Если ключ не серийный, а кустарный, то на нем будут следы от первых десяти открытий двери. По сути, это не ключ даже, а отмычка.
      - Почему только десяти? А потом?
      - А потом бороздка слетит, новый надо будет делать.
      - Ты уверен?
      - Абсолютно.
      Турецкий походил еще по коридору. Странно. Что же Ракитский, такой прожженный волк - не знал, что дает дочери ключ, который только на ограниченное время годится? Хотя нет! Это как раз его и устраивало - ключ на время болезни дочери, но не больше. Возможно, так. Турецкий вернулся в свой кабинет. Спросил осторожно:
      - Оля, где ваш ключ сейчас?
      - Я не понимаю, что все это значит?!
      - Пока что просто разговор. Ответьте на вопрос.
      - Он... он... - Она потерла переносицу, вспоминая. - У меня дома.
      - Вы не носите его на одной связке со своими ключами, ключами от машины?
      - Нет.
      - Почему?
      - Потому что я там редко бываю. Устраивает?
      - Вполне. Если вы не носите ключ с собой, значит, когда вы были на Кипре, ключ оставался в Москве, верно?
      - Ну да.
      - Вы не будете возражать, если мы возьмем его на экспертизу? Сами понимаете, такие процедуры необходимы, просто чтобы сузить круг поисков. Мой сотрудник потом съездит с вами к вам домой и...
      - Хорошо-хорошо. - Ракитская досадливо махнула рукой.
      Это было уже что-то. Дело в том, что всего час назад Турецкому стало известно: изощренный замок во входной двери в квартиру Ракитского делался по личному заказу хозяина и ключ к нему прилагался только один. Разумеется, это раскопал Мишка Федоренко - путем неформального контакта с подполковником Кузнецовым в пивной "Три медведя" на Беговой. Ракитский, профессиональный разведчик, не относился к категории людей, которые что-то где-то теряют или забывают, ему было достаточно одного ключа. Но выходит, во время болезни дочери Ракитский позаботился об изготовлении дубликата. Тогда кто знает, сам ли Ракитский открыл дверь своему убийце? Может, у того был собственный ключ. К сожалению, гениальный специалист по замкам, услугами которого пользовался Ракитский, знаменитый Иван Христофорович Запискин, проработавший в техническом отделе КГБ, а потом - ФСБ добрых четыре десятка лет, пять месяцев назад скончался после шестого инфаркта.
      - Оля, а что вы знаете о картине, которая пропала из спальни? Ватолин сказал, что там картина висела.
      - Думаю, что ничего. Меня уже спрашивали. - Ракитская нервно стряхнула пепел мимо пепельницы. - Я не помню там картины.
      - Вы хотите сказать, что ее там не было? - удивился Турецкий.
      - Может, и не было, мне, знаете ли, теперь плевать на это, - резковато заявила Ракитская, и Турецкий заметил, что красивое лицо ее чуть побледнело.
      - Я понимаю ваши чувства и, поверьте, глубоко вам сочувствую. Но... вы ошибаетесь. У меня есть заключение экспертизы: пыль на обоях в участке пятьдесят на семьдесят сантиметров носит совсем другой характер, чем на остальных открытых участках стены. Это косвенная улика, но ее достаточно, чтобы подтвердить слова Ватолина: там действительно что-то висело. Ну и гвоздик, в конце концов...
      - Гвоздик?! - завопила вдруг Ракитская. - Гвоздик?! Да засуньте вы его... - С этими словами эффектная шатенка, дочь разведчика и будущий кандидат биологических наук схватила стакан с водой, который предлагал ей Турецкий, и швырнула ему же в лицо.
      Тут уместно сделать небольшое отступление, и пусть пока эффектная блондинка и следователь Генпрокуратуры замрут, словно в стоп-кадре, в своих экспрессивных позах. Дело в том, что стаканы в кабинете у Турецкого вообще-то долго не задерживались, и причины тут бывали разные: то посиделки со Славой Грязновым, выливавшиеся в нечто малопредсказуемое, то собственная неуклюжесть хозяина кабинета, но так или иначе это была какая-то напасть суровые граненые стаканы выходили из строя, словно надувные шарики. Но когда в подчинении у Турецкого появился Мишка Федоренко, он подал неожиданную идею, рационализаторский смысл которой заключался в том, что если перейти на стаканы из стекла гораздо более тонкого, хрупкого и деликатного, то это может привести к нужному результату, а именно: в подкорке государственного советника юстиции третьего класса (равно как и его собутыльников) подспудно засядет более бережное отношение к государственному имуществу, каковым, между прочим, стаканы и являются. И надо сказать, идея сработала, за последние четыре месяца не случилось ни единой стеклопотери!
      Теперь отпустим стоп-кадр и пусть стакан летит куда собирался, как это ни печально - изменить что-либо уже невозможно. На Турецкого еще никогда не нападали в собственном кабинете, возможно, поэтому он оказался к такому повороту событий не готов. Стакан врезался "важняку" острым краем в правую бровь и даже, как показалось обоим присутствующим, на некоторое время там застрял. Но нет, он, разумеется, упал на пол. А вслед за ним рухнула и Ракитская. Она упала на спину, мелко затряслась, что-то замычала, а бросившийся к ней Турецкий увидел, как из некрасиво искривившегося красного рта у нее выступает белая слюна.
      А через несколько секунд ворвавшийся в кабинет Федоренко просто обомлел, поскольку картина, представшая его взору, была действительно незаурядной: его любимый начальник навалился на женщину, у которой лицо было залито кровью, и при этом еще изуверски запихивал ей в рот какой-то металлический предмет. На самом деле, кровь это была самого Турецкого, она лилась из рассеченной брови, а металлический предмет - ложка, которой Турецкий пытался прижать Ольге Ракитской язык к небу. Это было все, что он знал об эпилепсии.
      Стакан, кстати, так и не разбился, Федоренко был прав.
      "...Немного позже я расскажу о моей дальнейшей работе в ЮАР, а пока хочу особо остановиться на вопросе профессионализма, да простит читатель мою настойчивость. В данном случае речь не о специальной подготовке разведчика: высочайшие требования к ней вряд ли вызывают сомнения у людей самых далеких от разведки. Не бывает лишних знаний - вот что я утверждаю и хочу подкрепить этот тезис примером из личной практики. События, о которых я собираюсь рассказать, происходили в ГДР в сентябре - октябре 1983 года. (Специально по просьбе издателя, признаю, что в это же время работал там нынешний глава Российского государства, мы были знакомы, но не более, под моим началом он никогда не служил, несмотря на слухи по этому поводу. Этика разведчика не позволяет добавить что-либо к сказанному.)
      Однако возвращаемся к нашему повествованию: стержнем мировой политики в указанный период оставался польский кризис. Кто одержит верх: Лех Валенса или Войцех Ярузельский - революционное движение "Солидарность" или партийно-административная машина? После четырех лет противостояния предсказать исход по-прежнему было невозможно, чаши весов уравновесились, и каждая из сторон пыталась склонить их в свою пользу (между прочим, под "сторонами" я подразумеваю отнюдь не "Солидарность" и польское правительство, пусть не обижаются на меня поляки, но судьба их родины решалась не на гданьской судоверфи и не в высоких варшавских кабинетах). Идеологический штаб "Солидарности" - если строго придерживаться военной терминологии, - его оперативный отдел, располагался в Мюнхене в европейском бюро радио "Свобода". Внедрение туда наших сотрудников и налаживание плотного потока информации представляло задачу стратегической важности. Однако подобрать человека, способного выдержать все проверки и быстро выдвинуться на высокие посты, было отнюдь не просто. С одной стороны, он должен быть личностью широко известной, - таким образом, кадровые разведчики сразу же отпадают, с другой стороны, известен он должен быть в первую очередь своими диссидентскими взглядами, и, наконец, надежность его не должна вызывать сомнений. По ряду причин мною было принято решение не прибегать к услугам кого-либо из внештатных сотрудников "Штази", и вообще к помощи немецких коллег (я остановлюсь на этом далее). Примерно за год до описываемых событий в поле зрения Первого Главного управления КГБ в ГДР попал журналист Мариуш Ковалевский. Его отец, Тадеуш Ковалевский, был участником войны, полковником Войска Польского, а мать, Эмма Мадер, уроженка Дрездена, - преподавателем немецкого языка и литературы в средней школе. Они познакомились и поженились в 1946 году, а после выхода Тадеуша Ковалевского в отставку в 1955-м семья переехала в ГДР. С 1978 года Мариуш Ковалевский работал корреспондентом журнала "Ди Вельт" в Варшаве. Он был человеком необыкновенно общительным (только в Польше поддерживал отношения более чем с полутысячей знакомых), с ярко выраженной склонностью к авантюризму.
      После двух месяцев наружного наблюдения и всесторонней проверки в январе 1982 года Ковалевский был завербован в Дрездене - во время отпуска он приехал навестить родителей. Он пошел на контакт с первого раза и после непродолжительных раздумий дал согласие на нелегальную работу в ФРГ, без какого-либо прессинга с нашей стороны. Позже, беседуя с ним лично, я убедился, что психологический расчет был точен: деятельность агента-нелегала в полной мере соответствовала характеру и склонностям Мариуша Ковалевского. Он был человеком решительным, не боящимся риска, легко сходился с людьми, обладал великолепной памятью и неплохими аналитическими способностями. Но на его окончательное решение повлияла не упомянутая мной авантюрная жилка, не жажда вкусить романтику разведки: убеждения Ковалевского отличались прагматизмом, даже скорее цинизмом. Я уверен, дело тут в честолюбии: ощущение тайного превосходства над окружающими, причастности к большой политике - вот что двигало им в первую очередь.
      По возвращении в Варшаву, согласно разработанному плану, Ковалевский, ранее демонстративно дистанцировавшийся от политики, в беседах с многочисленными знакомыми начал высказывать крайне антикоммунистические взгляды. Причиной "прозрения" послужили неприятности с отцом, свидетелем которых он стал во время отпуска. Какой-то "мерзавец" написал на Тадеуша Ковалевского анонимный донос: якобы он неприкрыто поддерживает Валенсу и даже перечислил месячную пенсию в поддержку "Солидарности". Ковалевский-старший был вызван в военкомат, ему заявили, что до выяснения всех подробностей он будет получать минимальную пенсию, примерно вдесятеро меньше положенной ему по закону, как участнику войны и полковнику в отставке.