— Ну уж, вам ли про время-то? — засмеялся Константин Дмитриевич. Разве нашу смуту с вашей сравнишь? Ну, так что вас заставило мне позвонить? Ведь не просто желание поговорить о том, что было раньше и что сталось теперь, верно?
      — Ох, Костя… Ограбили меня… Понимаю, что не совсем по адресу, да больше мне вроде и кинуться не к кому… Как будто кто-то знал, что я больной, что я одинокий… Я думаю, пришли ночью, сволочи, а я после уколов — как в беспамятстве сплю… И, главное, что взяли-то! Не деньги… взяли несколько книг, понимаешь? И, главное, у меня даже нет сил проверить, сколько именно их пропало.
      — Это что — очень дорогие книги? — сочувственно спросил Меркулов.
      — Целое состояние, Костя. Но разве в цене дело? Ведь книги — они для меня как дети. — Он чуть не плакал. — Прости, что отвлекся… Я пока обнаружил пропажу четырех, но таких ценных, что нисколько не удивился бы, если бы оказалось, что больше вообще ничего не украли! Однако украли и еще, и я даже не знаю, как с этим быть и как тебе рассказывать. — Теперь слезы в словах старика звучали совершенно явственно.
      — Ну расскажите как-нибудь, — поморщился Меркулов, показывая Турецкому глазами: извини, мол, бывает. Старик со своей обстоятельностью явно не вписывался в их напряженную жизнь. — Надеюсь, я пойму.
      — Ты слышал, наверно, о папке из бременского Кунстхалле? Уже, кажется, все газеты писали, по телевизору показывали…
      — Что-то вроде слышал… А, про капитана, который привез в качестве личного трофея папку рисунков Дюрера… Дюрера, кажется, да?
      — Совершенно верно. Ты, Костик, правильно все вспомнил. Так вот, про это, конечно, никто не пишет и по телевизору не показывает, но два рисунка из этой папки в свое время оказались у меня. Не спрашивай меня как, хорошо? Главное, когда я услышал, что есть намерение передать рисунки немцам, то приготовил свои, чтобы переслать их в Министерство культуры, имея в виду, что их присовокупят… Так вот, конверт с этими рисунками Дюрера пропал тоже!
      — Подождите, подождите, Антон Григорьевич, — вдруг проснулся в Меркулове сыщик. — Почему вы решили, что вас именно обокрали? Ну, убирались и переложили с места на место… И потом, даже если принять версию, что вас обокрали, — почему вы считаете, что если вас обокрали, то это произошло только что? — Вопросы эти имели и второй, скрытый смысл: послышалась ему в жалобе Антона Григорьевича какая-то старческая мнительность. Конечно, вслух бы он этого не сказал, но не подумать не мог: возраст у человека, голова уже не та, мало ли что там могло произойти на самом деле…
      Но Антон Григорьевич тут же и развеял эти его сомнения.
      — Ты понимаешь, Костик… замки! Замки у меня старые, несовременные. Один — типа английского, сам защелкивается, как в «Двенадцати стульях». А второй — только ключом. Хоть изнутри, хоть снаружи, но только ключом. За мной тут женщина одна присматривает, соседка… Ну, это неважно. Так вот, она утром пришла, а замок открыт. Она мне сразу сказала, да я как-то значения не придал, а потом, как пропажу-то обнаружил — вспомнил…
      — А как вы ее обнаружили?
      — Да все конверт этот с рисунками… Он у меня в шкафу стоял, где самые ценные экземпляры…
      Старик снова был готов рассказывать о том, как он относится к своим сокровищам. Константин Дмитриевич пресек этот позыв на корню:
      — А не могло так получиться, что замок просто не закрыли?
      — Могло, конечно, — не стал спорить старик. — Но мы с соседкой уже посмотрели, хотя ты даже не представляешь, Костик, каких трудов мне после уколов стоит добираться до двери… Так вот, рядом с этим замком — следы взлома. Орудовали, похоже, фомкой, каким-нибудь ломиком. Ответная часть замка выдрана чуть ли не с мясом… Просто ужас, какое время настало, Костик… Никогда так не было, честное слово…
      — Так, насчет взлома вы меня, пожалуй, убедили, дядя Антон, не обижайтесь — профессия такая, все на зуб пробовать. Да что я вам объясняю… Теперь вот вы что еще мне скажите, только опять же умоляю вас не обижаться… Почему бы вам не обратиться для начала, скажем, в местное отделение милиции? В свое? А я бы им позвонил, проконтролировал, чтобы все было как надо. А? Только поймите меня, дядя Антон! Я вовсе не отказываю вам в помощи, упаси господь! Но я же прокурор, а здесь нужен нормальный следователь, «с земли», как мы говорим. Он мигом включится в дело, выявит всех, кто мог оказаться причастным… А может, и как-то иначе, по своим каналам выйдет на похищенное…
      — Погоди, погоди, Костик! Я, конечно, давно уже не орел, но и в маразматики пока не записывался. Я ведь почему позвонил тебе? Как раз потому, что мне в обычную милицию обращаться ну никак не с руки… Я думаю, если ты захочешь — ты меня поймешь. Коллекция — это ведь дело такое… не всегда ко мне попадают предметы… как бы это сказать… чистые. Это не значит, что я скупаю краденое, но бывает, бывает, что и согрешишь перед совестью… Мы, коллекционеры, люди не вполне нормальные, это верно… Но я другой раз думаю в таких случаях: у меня вещь целее будет. А потом все равно ведь вернется государству… А что, по-твоему, лучше б было, если бы какой-нибудь жулик музейную или библиотечную вещь за границу продал? Вот хоть тот же Дюрер… Он ведь не совсем законным способом ко мне попал, но у меня он целый и сохранный… был… И, кстати, если кто-то разнюхает, что эти листы похищены — это целый международный скандал, поверь мне, Костя!
      Меркулов подумал, что уж сейчас-то он точно должен кончать этот разговор: старик явно уговаривал его, заместителя генпрокурора, узаконить право коллекционера на приобретение краденого. Потому и милицию привлекать боится. Стало быть, милиции боится, а генпрокуратуры нет? Просьба старого друга семьи ставила его в ужасно неловкое положение: и согласиться нельзя, и отказать старику он тоже не вправе. И тут же, едва старик снова заговорил, понял, что снова ошибся, подумав об Антоне Григорьевиче не совсем хорошо.
      — Ах, Костик, — сказал тот, — самое-то ужасное, что я все время думаю, что кражу мог совершить только кто-то из своих!
      Как все просто! Старик боялся, что расследование выведет на кого-то из его близких. Да, это действительно может надолго выбить из колеи, лишить душевного покоя… Кроме того, в таком случае, если пойти по официальному пути, этого близкого человека придется привлекать к уголовной ответственности по всем правилам… Да, положение у старика — хуже губернаторского. И все же заместителю генпрокурора в это дело всерьез ввязываться нет никакого резона… Так что Меркулов даже обрадовался отвлекающему звонку по внутреннему телефону — по тому самому, по которому сейчас мог ему позвонить только один человек — Генеральный. Ну вот, нашлась дорогая пропажа, подумал он, снова бросив косой взгляд на все так же терпеливо дожидающегося Турецкого. Может, его, Саню, отправить к деду? мелькнула мгновенная мысль и пропала. Но зато тут же возникла другая, более толковая: Денис Грязнов. Денис, вот кто подойдет для этого дела идеально. Денис с его частным детективным агентством «Глория».
      — Одну секундочку, — сказал он в трубку городского. — Подождите чуть-чуть, Антон Григорьевич, тут у меня другой телефон…
      Да, это был новый Генеральный. Суров, неприветлив, не счел даже нужным поздороваться — просто сообщил, что прямо сейчас ждет его у себя в кабинете, и бросил трубку.
      — У-уф! — выдохнул Меркулов, выразительно посмотрев на все понимающего Турецкого. — Ну вот, выходит, не зря ты меня жалеть приехал! — бросил он ему, прикрыв микрофон городского рукой. И вернулся к разговору с Красновым: — Антон Григорьевич! Тут, к сожалению, у меня несчастье начальство к себе вызывает. Я вам потом перезвоню, хорошо? Если сам не смогу подъехать — кого-нибудь подошлю. Обязательно. Приедет человек, чтобы разобраться во всем на месте, сошлется на меня. А вы ему расскажете, что к чему во всех деталях. Хорошо? А может, если время позволит, я сразу сам с кем-нибудь приеду, со следователем, я имею в виду. Не возражаете?
      — Какие могут быть возражения, Костик! — бодро откликнулся старик. — Я все понял, больше не задерживаю тебя, и так уж сколько времени у тебя отнял. И уж помоги, пожалуйста, если сможешь…
      День выдался такой, что до самого вечера о звонке Антона Григорьевича и вспомнить было некогда — сначала нелегкий, прямо скажем, разговор с Генеральным, потом надо было предпринять кое-какие усилия, чтобы умно и дипломатично вывести из-под удара все, что было наработано Колей Бирюковым, потом у него была плановая встреча с прокурорскими работниками одной из столичных префектур… Короче, когда он кинул взгляд на календарь и увидел там сделанную утром запись: «д. Антон», — было уже около шести.
      «Поздновато, конечно», — подумал Константин Дмитриевич. Он чувствовал себя как никогда усталым, сейчас бы домой, съесть чего-нибудь, посмотреть немного новости — и спать. Вот ведь до чего дошло! Весенний авитаминоз, что ли? Ехать ему никуда не хотелось. Но, может, и вправду самому не ездить, а послать к старику кого-нибудь… помоложе, поэнергичней? Ну, ради чего, с какой стати должен ехать он сам? Что он — дознаватель, оперативник? И потом, неизвестно еще, есть ли такая нужда на самом деле. А что, если это всего лишь причуда стариковская — захотел дед пообщаться, вот и придумал себе ограбление… Всяко может быть, конечно. Но тогда тем более, как ни крути, а пока это его, Меркулова забота. Не прокуратуры, не ГорУВД, а его, Костика Меркулова, не того Константина Дмитриевича, который стал генералом от юриспруденции, а того, который когда-то обожал дядю Антона и всегда, если вспоминал о нем, то думал как о человеке, когда-то спасшем от страшной участи папу, а значит, и маму, и его самого. Дядя Антон был такой же полнокровной частью его жизни, как самые близкие Константину Дмитриевичу люди.
      Нет, стыдно, стыдно, Константин Дмитриевич! Ты должен ехать сам, раз обещал. А чтобы все это не обернулось пустым визитом вежливости, надо взять с собой, естественно, Дениску — будем надеяться, что он сейчас сможет уделить немного своего драгоценного времени. Раскрутилось с их легкой руки частное детективное агентство «Глория» — любо-дорого!
      Он клавишей вызвал секретаршу.
      — Клавдия Сергеевна, там ко мне есть еще кто-нибудь?
      — Да, Константин Дмитриевич, — бодро ответила та. — Вас ждут два товарища из… — Возникла пауза, Меркулов услышал в динамике еще чьи-то приглушенные голоса. — Вас ждут два товарища из Омска. Я им уже намекнула, что у нас заканчивается рабочий день, но они…
      — Нет-нет, зачем же так? Я их обязательно приму, — живо откликнулся Меркулов. — Только попросите их зайти минуты через три-четыре, а меня соедините, пожалуйста, с младшим Грязновым… Да-да, «Глория», совершенно верно.
      Денис, к счастью, оказался на месте. Он не удивился ни этому внезапному позднему звонку (а чему, собственно, тут удивляться?), не отказался (а с чего бы это ему отказываться?) подъехать вместе с ним к старику, и пока Константин Дмитриевич разговаривал с омичами, он уже добрался до ворот прокуратуры — чего там идти-то, от Неглинки до Дмитровки — каких-то пять минут.
      Был самый пик движения, и пока они продирались через центр, водитель не выдержал, спросил у начальства:
      — Может, сирену врубим, Константин Дмитриевич?
      — Ну, сирена — это, пожалуй, чересчур. Да и не помню я что-то: мы с тобой имеем на нее право? А вот «маячок», пожалуй, можешь включить.
      Но и с «маячком» ушло на дорогу минут сорок, так что когда они добрались наконец до Трифоновской, до старого сталинского дома, в котором жил Краснов, Денис знал уже в общих чертах все, о чем старый коллекционер поведал Меркулову.
      Антон Григорьевич открыл им сам — пришлось ждать чуть ли не целую вечность. Первое, что испытал Меркулов, было изумление от того, как изменился некогда бравый человек за те годы, что они не виделись. Антон Григорьевич словно усох, стал меньше; признаки старения угадывались и в его пергаментной коже, и в редких волосах, и в словно подернутых мутью глазах, и, конечно же, в немощи, которую не могло скрыть ничто. Он поздоровался с гостями радушно, радостно, но сразу же, прямо на пороге начал показывать вмятины на филенке двери и косяке, демонстрировать замок — как он плохо работает, и это тоже было как-то по-стариковски суетливо, бестолково… как-то неправильно… Впрочем, Константин Дмитриевич и не думал ни сопротивляться этому, ни выказывать свое неудовольствие или удивление — ну что ж делать, значит, состарился человек, и надо воспринимать его таким, каков он есть. Денис же, словно не замечая ничего этого, внимательно рассматривал дверь и оставленные на ней следы — даже немного задержался у входа в квартиру, попросив хозяина подождать запираться.
      — Я сам, с вашего позволения, закрою, хорошо?
      Хозяин кивнул в ответ головой и усмехнулся.
      — Какой обстоятельный молодой человек, — одобрительно сказал он, ведя Меркулова к вешалке.
      — Вы что, приболели, Антон Григорьевич? — осторожно спросил Меркулов, раздеваясь и вдыхая атмосферу чужого жилья, в которой самыми сильными были специфические запахи лекарств. — У вас что-то серьезное?
      — А! — отмахнулся хозяин. — Ревматизм, Костик. Замучил, проклятый. Но, кажется, уже выкарабкиваюсь. Вот все говорят, дрянь, мол, наша медицина, а я не жалуюсь. Ко мне, знаешь, из нашей районной поликлиники сестрица одна ходит, укольчики делает… Думаю, скоро совсем поправлюсь… Ну, пойдем, пойдем в комнату. Что это я тебя тут держу… Молодой человек, вы скоро? Может, не откажетесь чайку выпить?
      — Сейчас кончаю, — весело откликнулся Денис. — А за чай спасибо.
      — Спасибо — «да» или спасибо — «нет»? — спросил старик, стоя на пороге.
      — Спасибо, нет, — сказал Денис, снова и снова пробуя, как замок закрывается.
      Меркулов от чая тоже отказался; поддерживая хозяина под локоть, ждал Дениса на пороге комнаты. Да, надо было раньше вспомнить про старика, подумал он. А цепкий его глаз, словно сам по себе, продолжал подмечать какие-то мелочи вокруг, работал. Например, он заметил, что в квартире чисто, прибрано, все вещи прочно занимают свои места — словом, нет и в помине традиционного холостяцкого беспорядка.
      — Неужели сами убираетесь, дядя Антон? — продолжал он называть старика так, как звал его в детстве. — А у вас тут уютненько! И, между прочим, так уютненько, словно хозяйка в доме имеется! Есть такой грех, сознайтесь?
      — Ой, да ну тебя, Костик! — отмахнулся тот. — С тех пор, как померла моя Ирина Анатольевна… Это у молодых одно на уме… А у нас, у стариков… как вовремя себе пару не нашел — так потом она вроде бы и не нужна… И у дам, заметь, точно так же! Зачем, мол, еще какая-то лишняя обуза! Хотя, вообще-то, профессиональное чутье тебя не обмануло: убирается у меня тут одна женщина, соседка. Она и за продуктами ходит, и вообще… Но только не то, что ты думаешь…
      — Простите, Антон Григорьевич, перебью. — Меркулов обернулся в коридор, позвал: — Денис, иди-ка сюда, это уже тебя касается… Антон Григорьевич, вы познакомьтесь как следует с этим вот рыжим хлопчиком собственно, скорее всего, именно он будет расследовать ваше дело. Зовут его Денис Грязнов. Так что насчет соседки — это ему надо слышать. Обязательно.
      — Да нет, Костик, ты не думай, соседка тут ни при чем!
      — Все равно, порядок такой… Давай-ка, Денис, запиши себе или пометь, не знаю, как ты там обычно это делаешь… Значит, соседка… как ее?
      — Зовут ее Мария Олеговна Никонова, знаю я ее сто лет, подозревать ее ни в чем не могу, и не надо, братцы, подталкивать меня это делать. — С этими словами хозяин решительно распахнул дверь в комнату. — Ты ведь прежде у меня никогда не бывал, Костя, — бросил он через плечо, наслаждаясь воцарившейся сзади изумленной тишиной.
      Константин Дмитриевич просто замер на пороге, а Денис стоял и думал, что подобное чувство он испытал лишь однажды в жизни, когда только приехал из Барнаула, — впервые попав на станцию метро «Площадь Революции», где огромные бронзовые фигуры никак не хотят вписываться в тесные для них своды подземного зала. Огромная, занимающая полкомнаты кровать под балдахином, огромная батальная картина за ней… Впрочем, он тут же забыл об этих огромных нелепых вещах, попавших сюда из более просторного и богатого жилища, едва его взгляд, пройдясь по стене, упал на небольшую картинку, писанную гуашью на картоне — одну из двух или трех десятков других таких же — вроде бы непритязательных, развешанных по свободной от мебели стене без всяких рамок или паспарту. На этой картинке с бесподобной точностью и поэтичностью была изображена прекрасная голубая ночь на берегу какого-то зелено-голубого озера, разделенного сияющей лунной дорожкой на две части, словно теряющиеся в оглушающе безмолвных тенях вековых елей… Боже мой…
      — Да это же Сомов! — вырвалось у него.
      — Да, это Сомов, — гордо подтвердил старик. — А вы, молодой человек, я смотрю, кое-что понимаете, в отличие от многих из нас, судейских крыс… Я вам скажу: я эту науку постигал всю жизнь. Может, потому и собирателем в конце концов стал… Это Сомов. А вон там, чуть подальше — видите картон? Серов. Этюдик к «Выезду на охоту». Кто-то гордится, имея большое полотно, а мне иногда эта картонка кажется дороже всего, что есть на Крымском валу. Вы знаете, вот на это чудо, на то, как Серов схватил первый снег на стоящей еще, еще вовсю зеленой траве, я могу смотреть каждый день и каждый день изумляться. И что самое удивительное — не надоедает! Смотрел бы и смотрел бы… Ты понимаешь, Костик — обратился он к Меркулову. — Ничего, что я так к тебе обращаюсь? — вдруг спохватился он. — Ведь ты теперь в таком высоком звании…
      — Да ну, как вам не стыдно, дядя Антон! — укоризненно остановил его Меркулов. — Я для вас всегда буду Костиком, как вы для меня дядей Антоном… Даже если стану Генеральным или самим президентом… Хотя если честно, то теперь ни тем, ни тем более другим мне уже не стать.
      — Это ты про сегодняшнюю отставку Бирюкова? — усмехнулся старик. — Ты не думай, что я совсем уж мхом порос, я телевизор-то смотрю да и газеты почитываю… Вот тебе и еще причина, почему я попросил тебя приехать… Не доверяю я, знаешь ли, ни временам нынешним, ни людям, прости уж меня, дурака старого…
      Он вдруг побагровел, начал хватать воздух ртом, и Константину Дмитриевичу пришлось при помощи Дениса силой уложить его в постель, подсунув под спину несколько подушек. Однако этот приступ словно вернул хозяина к тому, зачем он пригласил к себе Меркулова.
      — Ты уж не обессудь, Костик, что морочу тебе голову, — сказал он, отдышавшись. — Нет-нет, не перебивай, пожалуйста. Я же все понимаю — и что чин у тебя, и что мог бы я, конечно, в милицию обратиться… Но я тебе скажу, Костик, не хотелось бы, чтобы моей коллекцией занимались чужие, равнодушные люди, ты меня понимаешь? Это ведь все, что у меня есть. В ней, в этой коллекции, — он повел вокруг слабой рукой, — вся моя жизнь. Я знаю, коллекция неправильная — тут тебе и книги, и картинки, а еще у меня и эмали есть… Никто таким образом не собирает, а я собирал! Ты сам знаешь, наша профессия — она сухая, и тоже… неправильная… Да-да, поверь ветерану, знаю, что говорю. Или не всегда правильная, скажем так. Мы ведь чаще думаем о том, что должны, обязаны делать, а не о том, как лучше… Вот ты можешь сказать: «Зачем ему, то есть мне, такая нелепая кровать?» Не ты, так твой молодой человек скажет. Верно? Ну а поймете вы, если скажу, что отдал за нее в блокадном Питере две буханки ситного? Думаешь — мародерство? Да ни хрена подобного! Я тогда был мальчишкой и брал ее на дрова. И еще буханку переплатил, между прочим. Но зато спас тогда этой буханкой жену свою будущую и ее мать от голодной смерти… Молодой был, глупый… Какой ценой ее оценивать, эту кровать? Это еще пристойная история, а есть и такие, что никому не расскажешь, да и самого нет-нет да и проймет таким стыдом, что хоть засунь голову под подушку и никогда ее оттуда не высовывай… Ну и что? Осудить меня проще всего… А я не хочу, чтоб судили, хочу, чтоб поняли… Впрочем, сейчас даже и этого не хочу… Сейчас меня больше всего, как это ни глупо, Дюрер волнует…
      Он замолчал, устало упал на подушки. Именно что-то подобное Меркулов и подозревал, но имел ли он право судить старика? Он или кто-то другой? Вряд ли. Он был уверен: узнай он даже все до последних деталей, не смог бы осуждать Антона Григорьевича. Ну, не такой это был человек, чтобы совершить подлое, и все тут… Страсть коллекционирования — она по силе сродни всякому иному сильному чувству, и если человек не убивал и не воровал люди за эту страсть готовы простить ему все. Меркулов вздохнул.
      — Давайте все по порядку, Антон Григорьевич, — сказал он, рассказывайте, что, собственно, случилось…
      — Да я же тебе все уже рассказал… в общих чертах…
      — Ну ничего, ничего, я еще раз послушаю. А главное — вот он послушает, Денис.
      — Ну, что тут и рассказывать-то, не знаю. Обворовали. Судя по всему ночью. Почему я так думаю — ну, что именно прошлой ночью? Кроме того, что были вскрыты замки, о чем говорит и состояние двери, есть еще одна вещь. Вот вы, Денис, подойдите поближе к тому вон красному шкафу. Поближе, поближе. Видите, на третьей сверху полке — дыра. А еще позавчера ее не было, да и быть не могло. И знаете почему? Потому что там стоял один их самых главных моих раритетов — двухтомник «История птиц Британии», иллюстрированный знаменитым Томасом Бьюиком…
      — Ну-у, Антон Григорьевич… может, двухтомник просто кто-то переставил? Разве не может такого быть? Согласитесь, что тогда действительно остается только предполагать, что вас обокрал кто-то из своих…
      — Ах, Костик, вот это больше всего меня и угнетает. Вот я сказал Дюрер меня волнует. Да, конечно! Но не просто Дюрер, не картинки, не стоимость их — хотя она очень высока. А волнует меня то, что про этого Дюрера почти никто не знал, понимаете? Книги брал тот, кто хорошо знал, что именно надо брать и где это находится. Иначе, согласитесь, здесь был бы полный раскардаш. Ну, представьте себе случайного вора в такой вот лавке ценностей…
      Денис представил. Да, на рядовое ограбление это не было похоже. И потом, если действительно поставить себя на место вора, попавшего сюда на некоторое — довольно ограниченное — время впервые… на что бы упал его взгляд первым делом? Ну уж конечно не на книги!
      — А что-нибудь еще пропало? — осторожно спросил Денис. — Картины, может, какие-нибудь ценности… Вот вы говорите, у вас эмали…
      Лицо старика исказилось от страдания.
      — В том-то и дело, что ничего больше, кроме книг! Но зато каких книг! Это такая для меня потеря! Знаменитая «О природе зла» Уильяма Кинга, «Левиафан» Гоббса… И еще одна — просто ужасная пропажа, ужасная! Один из тех раритетов, которые во всем мире насчитываются единицами и состоят на особом учете как национальное достояние. Издание пятнадцатого века, так называемая альдина, если, конечно, вам это слово что-нибудь говорит.
      Меркулов задумчиво потер подбородок, посмотрел на Дениса. Тот незаметно пожал плечами.
      — Признаюсь честно, Антон Григорьевич, — сказал Меркулов, — тут я полный профан. Пробка! Может, вот Денис побольше знает, он все-таки помоложе…
      — Я? — встрепенулся Денис. — Я тоже, кажется, не совсем в теме…
      — Ах, это неважно, неважно, — отмахнулся хозяин. — Жил в средневековой Венеции такой Альд Мануций… Поверьте мне на слово: альдина — это ужасная ценность. И знаете, что характерно? Она настолько уникальна, что в какой-нибудь там букинистический ее не понесешь ни в коем случае. Для того чтобы ее сбыть, так же, впрочем, как и для того, чтобы затеять специально ее кражу, должны приложить руку специалисты очень высокого класса. Хотя… наверно, пока я пребываю в своем нынешнем состоянии, отсюда можно вынести все, что угодно… Я ведь все время как бы в забытьи, Костя. Это вот только сейчас, когда вы пришли, я немножко ожил. Какую-то сильную чертовщину мне прописали… Я другой раз, Костя, и заговариваться начинаю, честное слово. Говорю чего-то, говорю, а потом смотрю — вроде как не туда заехал. Раньше со мной такого не было…
      — Это что — как раз после тех уколов, которые вам делает медсестра? вдруг заинтересовался Денис.
      И мгновенно уловив направленность этого интереса, Антон Григорьевич замахал руками.
      — Это вы бросьте, молодой человек. Поверьте мне, и ты, Костя, поверь, сестра тут ни при чем. Аллочка — прелестная девушка, к тому же она у меня в доме уже не раз бывала, и ничего такого за ней не замечалось. И потом, согласитесь, легче предположить, что молодая женщина соблазнится скорее золотом, камешками, а у меня после жены и этого добра хватает, теми же эмалями, наконец, но уж никак не всей этой пыльной рухлядью. — Последние слова были сказаны громко, в сторону шкафов. И тут же хозяин заговорщически пояснил гостям: — Это я их так не всерьез, конечно. Это примета такая: поругай вещь, чтобы больше не пропадала…
      Денис увидел, как по щекам старика вдруг скатились две слезинки. Эк, развезло деда, подумал он. Не поехала бы у него крыша на почве всех этих неприятностей…
      — Ну, ничего, ничего, Антон Григорьевич, найдем мы ваши книги, сказал Меркулов, стараясь, чтобы это прозвучало как можно увереннее. — И про птиц, и эту… альдину вашу…
      — Я ведь как думал? Соберу все это, — хозяин повел слабой рукой вокруг, — а потом, когда кончу работать и заживу без забот пенсионерской жизнью, буду любоваться картинами, читать книги, разглядывать в них старинные гравюры. А оказалось… Оказалась какая-то чепуха. Начать с того, что, как выяснилось, без забот как бы нету и самой жизни, и вместо того, чтобы радоваться безделью, ты вдруг начинаешь тяготиться тем, что почему-то становишься для всех обузой… Вот теперь и тебе, Костя, на шею повесился…
      — Прекратите сейчас же, Антон Григорьевич, если не хотите, чтобы я на вас обиделся. Вы ведь профессионал, так что давайте-ка лучше помогайте нам в расследовании…
      Эта деликатная резкость подействовала. Услышав, что он все еще профессионал, старик, словно конь при звуке трубы, воспрял духом.
      — Ладно, прости дурака старого. Спрашивайте, что вы хотели.
      Меркулов повернулся к Денису:
      — Давай, сыщик, действуй. Расспросы — это по твоей части.
      Денис не стал ждать повторного предложения.
      — Кто еще вхож в вашу квартиру, Антон Григорьевич, кроме медсестры? Кстати, давайте-ка я запишу, как ее зовут…
      — Ухтомская Алла. Отчества не знаю. Я почти ничего про нее не знаю, но это легко установить: она из нашей районной поликлиники, процедурная сестра… Ну, кто еще… Еще женщина, о которой я вам говорил, та, что помогает мне по хозяйству. Зовут ее Мария Олеговна Никонова, соседка моя, в смежной квартире живет, вот там, через стенку. У нее ключи от квартиры — я настоял, чтобы у Маши были ключи и она всегда могла бы оказаться рядом. Часто здесь бывает также ее дочка, Мариша. Она журналистка, служит в редакции, так что если и заглядывает ко мне, то либо вечером, после работы, либо в выходные… Ну, изредка заходит меня проведать единственный мой племянник Ярик, Ярослав Завьялов, сын моей покойной сестры Капитолины. Они с мужем Мишей оба погибли в автокатастрофе. Когда это случилось, Ярику было шестнадцать, он для меня как сын… Вот ты снова на меня так пытливо смотришь, что я опять же сразу должен тебе сказать: нет. Не мог Ярик взять книжки, даже если бы и заглядывал сюда в последнее время… Ты бы его видел — сам бы сразу все понял: где Ярослав, а где книги. Ну не интересуют они человека! К сожалению, конечно. Но зато он у меня по компьютерам дока. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.