— Что «только»?
      — Мотив убийства нам не известен. А сам Боровский на этот счет молчит.
      — Значит, ему есть что скрывать. Ведь не дурак же он.
      — На дурака не похож, это верно. На него уже было заведено дело в Генпрокуратуре. По факту неуплаты налогов. Плюс еще пара-тройка обвинений в экономических преступлениях.
      Ирина посмотрела на мужа недовольным взглядом:
      — Ты об этом говоришь, как о совершенном пустяке.
      — В свете нынешних событий это и есть пустяк. По крайней мере, лично для него. — Турецкий вытер рот салфеткой и добавил: — После убийства Риневича акции компании «Юпитер», которой управлял Боровский, упали процентов на тридцать. Он потерял не только свободу, он потерял несколько миллиардов долларов. А ведь он знал, на что шел, когда нажимал на спусковой крючок.
      — Значит, для него важней было убить Риневича, чем сохранить эти миллиарды, — веско сказала Ирина. — Интересно, чем этот Риневич ему так насолил?
      — Думаю, во всем виноват бизнес. Для таких людей, как эти двое, на первом месте всегда стоит бизнес. Все эти сделки, акции, слияния… А уже потом все остальное.
      Однако Ирина не была в этом так уверена.
      — Не знаю, не знаю, — задумчиво сказала она. — Я слышала, что Боровский — хороший человек. — Ирина решительно тряхнула головой. — Нет, дорогой, не верю я в то, что Боровский плюнул на свою жизнь и на свою семью из-за какого-то там дурацкого бизнеса.
      — Типично женская точка зрения, — вынес свой вердикт Турецкий.
      Ирина тонко усмехнулась:
      — Может быть. Но еще никто не доказал, что женская точка зрения хуже мужской.
      — У женщин плоховато с логикой, — сказал Турецкий.
      — Может быть, — вновь ответила Ирина. — Хотя… Ты когда-нибудь слышал о такой вещи, как женская интуиция?
      — В детстве. Я тогда во многие сказки верил.
      — Напрасно иронизируешь, Турецкий. — Глаза Ирины заблестели. — Знаешь что… А давай с тобой поспорим!
      — В каком смысле?
      — Ты утверждаешь, что Боровский убил Риневича из-за бизнеса. Об этом тебе говорит твоя мужская логика, так?
      — Ну допустим.
      — А моя, чисто женская, интуиция подсказывает мне, что тут скрыта какая-то тайна. И тайна эта не связана с бизнесом.
      Александр Борисович посмотрел на жену с сочувствием.
      — Тебе сколько лет, девочка? — насмешливо спросил он.
      Ирина строго сдвинула брови.
      — Перестань кривляться, Турецкий. Боишься спорить — так и скажи.
      — Гм… — Александр Борисович задумчиво почесал пальцем переносицу. — А на что спорим?
      — На что?.. М-м… Если я окажусь права, ты в течение месяца будешь выполнять все мои домашние обязанности.
      У Турецкого глаза на лоб полезли:
      — Все?
      — Пошляк. Я сказала — домашние, а не супружеские. Будешь мыть полы, стирать белье, готовить ужины. Ходить на родительские собрания к Нинке в школу. И еще — подаришь мне бутылку шампанского. В знак того, что ты признал мою правоту.
      — А если я окажусь прав?
      — Тогда… — Ирина пожала плечами. — Я даже не знаю. А что бы ты сам хотел?
      — Возьму отпуск и махну на недельку с друзьями на Волгу. Они меня давно зовут. И чтоб ни одного слова против! Ну, и вдовесок бутылочку шампанского. В знак того, что мужская логика — реальная сила, а женская — сказка для легковерных малышей.
      Ирина кивнула:
      — Идет. По рукам?
      — По рукам.
      И супруги крепко пожали друг другу руки.

5. Бизнесмен Беглов

      С председателем Российского сообщества предпринимателей Иваном Сергеевичем Бегловым Турецкий встретился в головном офисе бизнесмена в Столешниковом переулке.
      Беглов ему сразу понравился — невысокий, загорелый, поджарый, с благородной сединой в волосах и живыми, умными глазами. И отвечал он на вопросы прямо, без обиняков и уловок. И глаза при этом не отводил.
      Едва Турецкий расположился в кресле и достал блокнот с ручкой, как в кабинет вошла секретарша и поставила перед ним и Бегловым по чашке крепкого кофе с граппой.
      — Пристрастился, когда работал в Италии, — объяснил Беглов. — Попробуйте. Ставлю сто против одного, что вам это понравится.
      Турецкий отхлебнул кофе. Вкус и в самом деле был отменный. «Ай да Беглов», — подивился Александр Борисович проницательности бизнесмена.
      — Ну как? — с улыбкой поинтересовался Беглов.
      — Замечательно, — ответил Турецкий. — Жаль, что раньше не пробовал.
      — Ничего, какие ваши годы. Еще напробуетесь.
      Турецкий отпил еще глоток, подождал, пока приятная горячая волна прокатится по пищеводу, поставил чашку на блюдце и спросил:
      — Иван Сергеевич, я знаю, что вы уже давали показания по этому делу. И все же я хочу услышать всю эту историю еще раз — от вас лично.
      Беглов кивнул:
      — Пожалуйста. Только ведь я для вас помощник неважный. Я видел лишь то, что видел. А видел я немного. Начну, пожалуй, с начала. Итак, в тот день у нас состоялось собрание бизнес-элиты России. На повестке дня стояло много вопросов. В том числе, конечно, и дело, которое Генпрокуратура возбудила против Генриха Боровского. Подробно я вам об этом рассказывать не буду, это наши чисто деловые разговоры. А если в общем — мы, бизнесмены, конечно же почувствовали себя неуютно после этого наезда.
      — Наезда? — насмешливо переспросил Турецкий.
      — А иначе это и не назовешь. Ведь ясно же, что Генпрокуратура выполняет политический заказ. Генрих зарвался, попытался прыгнуть выше головы, вот его и стукнули по этой голове. Дескать, не высовывайся, веди себя смирно.
      — Журналисты пишут, что Боровский нацелился на кресло премьер-министра, — заметил Турецкий.
      Беглов болезненно поморщился:
      — Александр Борисович, к чему теперь это обсуждать? Может, и нацелился. Но это ведь не значит, что он преступил закон. Я думаю, Генрих и в самом деле переоценил свои силы. Или забыл, в какой стране мы живем. — Иван Сергеевич внимательно посмотрел на Турецкого и сказал: — Пардон, но я немного отвлекся. Вас ведь интересуют события того злосчастного вечера.
      Турецкий кивнул:
      — Именно. Расскажите, пожалуйста, все, что помните.
      Иван Сергеевич задумчиво нахмурил брови:
      — Генрих с самого начала вел себя как-то странно. Он был… — Беглов замешкался, подыскивая нужное слово, — …напряжен, что ли. И рассеян. Словно все, о чем говорилось на собрании, совершенно его не касалось. А ведь мы, можно сказать, собрались по его поводу. Конечно, он выступил с небольшим докладом, но ничего нового или интересного не сказал. Так, дежурные слова — мол, надо стоять на своем, пытаться сделать российский бизнес более прозрачным, а чиновников менее коррумпированными… В общем, вещи верные, но сто раз повторенные. О себе самом Генрих предпочитал не говорить, а когда ему задавали вопросы, либо отмалчивался, либо отделывался односложными ответами. Это было так на него непохоже, что я даже подумал, не болен ли он.
      — Вы спросили его об этом?
      — Да, разумеется. Но он ответил, что здоров, просто немного устал. Лицо у него при этом было такое, как будто он хотел сказать: «Да оставьте вы меня в покое, черти полосатые!» — Беглов вздохнул. — Это было очень странно, поэтому я немного… напрягся, что ли. И стал за ним потихоньку наблюдать.
      — Боровский вел себя странно?
      — Да нет. Ничего странного он, в общем-то, не делал. С людьми не общался, это да. А так?.. Вот только пил выше меры. Ну то есть выпить-то он всегда был не прочь, но на банкетах, в обществе, не позволял себе больше, чем стаканчик разбавленного виски. А тут глушил стакан за стаканом и совершенно не разбавлял. И еще — постоянно рыскал глазами по залу, словно искал кого-то.
      — Риневича?
      — Судя по всему, да. Потом появился Риневич. Он подошел к Боровскому, они перекинулись парой слов, затем раздались выстрелы. Риневич упал, а Боровский бросил пистолет на пол и пошел к выходу. Как вы знаете, его задержала наша охрана. Вот, собственно, и все.
      — У вас есть предположения, за что он мог его убить?
      Беглов покачал головой и задумчиво ответил:
      — Нет… — Затем повторил уже более уверенным голосом: — Нет, никаких предположений. В бизнесе бывает разное, но времена откровенного отстрела конкурентов канули в прошлое. — Он сухо улыбнулся. — К тому же бизнесмены никогда не отстреливали друг друга лично.
      — А они были конкурентами?
      — Напротив, они были деловыми партнерами. Это-то и удивительно! Последние несколько месяцев они готовили слияние двух своих нефтяных компаний — «Юпитер» и «Дальнефть». Это должна была быть «сделка века», как окрестили ее в прессе. Уж у Боровского-то точно не было никаких резонов убивать своего партнера и ставить тем самым сделку под удар.
      — Для него была очень важна эта сделка?
      Беглов посмотрел на Турецкого, как на идиота.
      — А вы как думаете? Генрих — бизнесмен до мозга костей. Помнится, когда-то, лет пять-шесть назад, он любил повторять: «Делового партнера найти легче, чем друга или жену. И ошибиться в деловом партнере страшнее, чем в жене. С женой можно развестись, а неправильный выбор делового партнера грозит банкротством и разорением». Да, примерно так он и говорил.
      Турецкий ухмыльнулся и покачал головой:
      — С этим можно поспорить. Иная жена может разорить мужа посильнее двадцати партнеров по бизнесу. Вероятно, в то время Боровский еще не был женат?
      — Не помню, — пожал плечами Иван Сергеевич. — Вроде нет.
      — Ну хорошо, — сказал Турецкий. — Значит, в плане делового партнерства у них все было в порядке. А как насчет личного общения?
      — Да и с личным у них все было в порядке. Если мне не изменяет память, Генрих и Олег знакомы уже лет пятнадцать — двадцать. Они вместе служили в армии. Примерно в одно и то же время начинали бизнес. Помогали друг другу. — Беглов решительно качнул головой: — Нет. Врагами они никогда не были. Когда Риневич женился, Боровский был свидетелем у него на свадьбе. Потом, правда, Олег развелся, но это не важно.
      — А сам Риневич?
      — Что Риневич?
      — Он был свидетелем на свадьбе у Боровского?
      — М-м… Точно не помню. Генрих расписывался не в Москве, а на родине невесты. В Новосибирске, что ли… Нет, не помню. Спросите у его жены, она вам все расскажет. А я больше ничем не могу вам помочь. Для меня все происшедшее — полнейшая загадка. Тайна за семью печатями. Мне казалось, я хорошо знаю обоих, а вышло… — Он пожал плечами. — Как говорится, чужая душа — потемки.
      — Увы, это так, — подтвердил Турецкий.
      Тут дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошел невысокий и безликий, как тень, молодой человек. Он подошел к Беглову, наклонился и что-то тихо сказал ему на ухо. Беглов кивнул и произнес, обращаясь к Турецкому:
      — К сожалению, Александр Борисович, я вынужден закончить нашу беседу. Через полтора часа у меня встреча в Кремле, а я еще должен кое-что сделать. Я ведь не могу опоздать в Кремль, сами понимаете.
      — Само собой, — кивнул Александр Борисович.
      — Если у вас будет время, мы можем продолжить эту беседу завтра или послезавтра.
      — Обязательно продолжим, — сказал Турецкий.
      На этом аудиенция была окончена.

6. Королева красоты

      Если и впрямь существуют на свете настоящие королевы красоты, то одна из них стояла сейчас перед Турецким. Длинные, чуть вьющиеся каштановые волосы, высокий, чистый лоб, огромные карие глаза, излучающие тепло и страсть, тонкий абрис лица и полные, чувственные губы — вот какой женщиной была Ляля Боровская.
      Она взяла удостоверение Александра Борисовича, прочитала, сощурившись, как это обычно делают близорукие люди. И этот жест, это движение придавало ее лицу еще больше привлекательности. Так часто бывает с красивыми женщинами: любая гримаса — морщат ли они нос, поджимают ли брезгливо губы, щурятся ли — не уродует их лица (как это обычно бывает с некрасивыми женщинами), а, наоборот, заставляет взглянуть на их красоту по-новому, под другим углом зрения, что ли. Александр Борисович встречал таких женщин всего-то раз пять за свою долгую и насыщенную событиями жизнь.
      — Значит, из прокуратуры, — произнесла Ляля глубоким и словно бы простуженным голосом. Затем подняла взгляд на Турецкого и, снова прищурившись, внимательно на него посмотрела. — Что ж, — сказала она со вздохом, — проходите.
      Квартира олигарха выглядела совершенно заурядно. (Турецкий слышал, что у Боровских есть шикарный особняк на Николиной горе. По всей видимости, большую часть времени Боровские проводили именно там, а московская квартира была для них чем-то вроде временного жилища, походной палатки городского типа.)
      — Скромно у вас здесь, — сказал Турецкий, усаживаясь в кресло и оглядывая гостиную.
      Ляля пожала плечами:
      — Вы так считаете? Может быть. Геня не любит роскоши. Он считает ее вульгарной.
      — Роскошь роскоши рознь, — назидательно заметил Турецкий.
      Ляля (она стояла, опершись плечом на стену и скрестив на груди тонкие руки) усмехнулась:
      — Может быть. Между прочим, кресло, на котором вы сейчас сидите, принадлежало когда-то князю Голицыну.
      — Вот как? — Турецкий едва не подскочил от неожиданности и лишь недюжинным усилием воли заставил себя остаться в кресле, которое вдруг показалось ему хрупким и невесомым.
      — Вам уютно? — заботливо осведомилась Ляля.
      — Да, — кивнул Турецкий, — вполне. Правда, теперь у меня такое ощущение, будто я сижу на китайской вазе.
      Ляля засмеялась:
      — О, не беспокойтесь, пожалуйста. Это кресло гораздо крепче нынешнего заводского новодела. Оно еще нас с вами переживет!
      — Не знаю, как для кресла, а для нас с вами это звучит не слишком оптимистично, — проворчал Турецкий.
      — Скажите… вас, кажется, Александр Борисович зовут?
      — Да.
      — Меня можете звать просто Ляля, меня все так зовут. — Она прошла к дивану и присела на краешек. Потом посмотрела на Турецкого своими огромными золотисто-карими глазами и продолжила: — Александр Борисович, вы ведь ведете дело Генриха?
      — Да.
      Ляля кивнула и повторила за Турецким:
      — Да. И это хорошо. Потому что вы хороший человек, а это главное.
      — С чего вы взяли, что я хороший?
      Она улыбнулась:
      — А я это вижу. У меня талант — я сразу вижу человека. Первое впечатление меня никогда не обманывает.
      Турецкий нахмурился и сказал:
      — Главное для следователя — профессионализм, а не душевные качества.
      Но Ляля отрицательно покачала головой:
      — Нет. В деле моего мужа это не главное. Я знаю… вы знаете… Господи, да все уже знают, что в нашей стране началась травля богатых людей. Какой-то дурак прозвал их олигархами, и это слово прицепилось. — Ляля задумчиво нахмурилась и нервно покусала губу. — Понимаете, Александр Борисович, — с усилием продолжила она, — для меня Геня не олигарх. Он — мой любимый мужчина. И пожалуй, самый лучший из всех людей, каких я когда-нибудь встречала. Но ведь это никого не интересует. Никого не интересует, сколько хорошего делает человек для своей страны. Для наших людей важно лишь то, что Геня богат. А значит, по определению, мерзавец и гад. — Ляля прищурилась. — Вы понимаете, о чем я говорю?
      — Понимаю, — ответил Турецкий.
      Глаза Ляли засияли.
      — Поэтому я и говорю, что для Генриха… для нас с Генрихом сейчас самое важное, чтобы следствие вел хороший человек. Чтобы он относился к Генриху без предубеждения, как к простому человеку. Чтобы не старался изо всех сил посадить Геню в тюрьму. И не думал постоянно о том, что Геня — олигарх. Понимаете?
      — Вполне, — кивнул Турецкий.
      Ляля облегченно улыбнулась:
      — Я вижу, что понимаете. Я отвечу на все ваши вопросы честно, потому что знаю, что только этим могу помочь Генриху.
      — Удивительно правильный подход, — одобрил Турецкий. — Тогда я, пожалуй, нач…
      — Кофе хотите? — неожиданно спросила Ляля.
      — Кофе? М-м… Да, пожалуй, нет. Спасибо.
      — Спиртное вам не предлагаю, потому что вы на работе, — сказала Ляля. — Но себе, с вашего разрешения, немного налью. — Ее ресницы дрогнули. — Вы ведь не возражаете?
      — Да нет, — пожал плечами Турецкий.
      — Вот и хорошо.
      Ляля встала с дивана, прошла к бару, достала оттуда стакан и бутылку джина. Наполнила стакан наполовину и вернулась на диван со стаканом в руке. Заметив удивление и неудовольствие на лице Турецкого, она слегка покраснела и сказала извиняющимся голосом:
      — Это помогает мне держаться. В последние дни я чувствую себя довольно скверно.
      Турецкий вновь пожал плечами:
      — Да ради бога, пейте. Вы же у себя дома.
      — Спасибо, — сказала Ляля, подняла стакан и сделала большой глоток.
      На щеках женщины появился румянец, губы покраснели, а карие, лучистые глаза засияли еще ярче. Она улыбнулась и сказала:
      — Ну вот, мне и стало лучше. Теперь я готова говорить о Генрихе.
      Ляля подняла руку и изящным движением откинула со лба густые рыжеватые волосы. Турецкий невольно залюбовался ею, она перехватила его взгляд и улыбнулась. Александр Борисович конфузливо покраснел.
      — Ляля, — заговорил он, — а вы давно женаты?
      — Восемь лет.
      — Я слышал, что Риневич был свидетелем у вас на свадьбе?
      Она кивнула:
      — Да, это так.
      — Он… дружил с вашим мужем?
      Ляля отпила джина, вздохнула и ответила:
      — Мне всегда казалось, что да. Они ведь знакомы с юности. Вместе служили в армии.
      — Об этом я тоже слышал, — сказал Турецкий. — Скажите, а в последнее время они не ссорились?
      Ляля задумчиво покачала головой:
      — Я не замечала.
      — Ну, может, он стал реже приходить к вам в гости?
      — В гости? — Ляля едва заметно усмехнулась. — О нет, Риневич никогда не приходил к нам в гости. Я его вообще плохо знала. За все эти восемь лет мы встречались раз пять-шесть.
      — Гм… Странная получается дружба. Значит, они встречались на стороне? То есть, я хотел сказать, они…
      — Я поняла, — сказала Ляля. — Да, они встречались на стороне. Но это не потому, что я была против их дружбы. Просто у них так повелось. Ну, знаете ведь, как это бывает — мужская компания и все такое прочее. Олег Александрович был как раз приверженцем мужской компании. Он вообще относился к женщинам довольно прохладно. В том смысле, что расценивал их исключительно как объект вожделения. Ни на что другое они, на его взгляд, не годились.
      — Курица не птица, женщина не человек?
      Ляля кивнула:
      — Именно. Он всегда говорил о женщинах с налетом этакого гусарского цинизма. Как в пошлых анекдотах. Мне это конечно же не нравилось. И Геня видел, что мне это не нравится, поэтому не приглашал к нам Риневича. Меня это устраивало, Риневича, по-видимому, тоже.
      — Ясно. Ляля, а вы не можете предположить, какая кошка между ними пробежала? Что послужило причиной их размолвки?
      — Понятия не имею. Муж знал, как я отношусь к Риневичу, поэтому никогда мне о нем не рассказывал. Даже имя его в разговорах старался не упоминать.
      — Звучит таинственно, — заметил Турецкий. — Как в готическом романе. Там тоже жильцы старинного замка стараются не упоминать имя злого духа, заточенного в стенах.
      Ляля отпила джина и подняла брови:
      — Почему?
      — Опасаются, что, услышав свое имя, он проснется и выйдет наружу. И тогда сбудется старинное проклятие и всех обитателей замка настигнет страшная гибель.
      Ляля слегка поежилась.
      — Какие ужасы вы рассказываете. Не думаю, чтобы здесь было то же самое. Да и на злого духа Риневич не похож.
      — А как насчет старинного проклятия? — пошутил Александр Борисович.
      Ляля отпила из стакана, затем пристально посмотрела на Турецкого и неожиданно холодно произнесла:
      — Об этом я ничего не знаю.
      Турецкого неприятно поразила перемена ее тона. Да и в глазах Ляли в тот момент, когда она произносила эти слова, промелькнуло что-то жесткое, холодное и острое, как осколок льда.
      «Похоже, здесь и впрямь кроется какая-то тайна», — пришло на ум Александру Борисовичу. Но мгновение спустя глаза Ляли вновь залучились теплым, золотистым светом, и появившиеся было подозрения Турецкого развеялись, как холодный туман под лучами горячего солнца.
      Немного помедлив, Турецкий спросил:
      — Генрих Игоревич и про слияние нефтяных компаний вам ничего не говорил?
      Ляля нахмурилась:
      — Ну почему же… Геня не мог об этом не говорить, ведь это была самая крупная его сделка. Это вообще была самая крупная сделка в нашей стране. Но вы знаете, Александр Борисович, я никогда особо не вникала в дела Гени. Даже об этой сделке я больше слышала по телевизору, чем от него самого.
      — Он был рад?
      — Чему? Сделке?
      — Угу.
      Ляля кивнула:
      — По-моему, да. Это вроде бы было выгодно. И выгодно не только для Генриха, но и для Риневича. Генрих как-то сказал, что это будет самый грандиозный проект с тех пор, как в России открыли первое месторождение нефти. А мой муж никогда не бросает слова на ветер и никогда ничего не говорит ради красного словца. — Ляля чуть наклонилась вперед и спросила хриплым голосом: — Александр Борисович, вы скоро увидитесь с Генрихом?
      — Может быть.
      Ляля грустно улыбнулась:
      — Он не хочет со мной встречаться. Думает, я сильно расстроюсь, когда увижу его в этой… клетке. Передайте ему, пожалуйста, что я его люблю и жду.
      — Обязательно передам, — пообещал Турецкий.
      Он встал с кресла. Ляля залпом допила джин и поднялась вслед за ним. Прощаясь, Турецкий всучил Боровской свою визитку и сказал:
      — Если Генрих Игоревич все-таки захочет с вами встретиться, убедите его, что лучшее в его положении — рассказать всю правду. Другого выхода нет. Кстати, номер вашего домашнего телефона я знаю. А номер своего мобильника вы мне не сообщите? На всякий случай.
      — Пожалуйста, — пожала плечами Ляля. — Запоминайте, он легкий. Оператор у меня тот же, что и у вас. И сам номер легко запомнить. Первые три цифры — год рождения Генриха. Четыре другие — дата начала Второй мировой войны.
      Ляля продиктовала номер — он и впрямь оказался несложным.
      Покидая квартиру, Турецкий сказал:
      — Если что — звоните.
      Ляля молча кивнула. На том они и распрощались.

7. «Важняк» Гафуров

      Пообедать Александр Борисович решил в армянском кафе. Здесь подавали удивительно вкусный шашлык и не заставляли клиентов ждать дольше положенного.
      Турецкий уже вонзил зубы в мягкий, сочный кусок мяса, когда за его столик подсел невысокий чернявый мужчина с желтым, вытянутым к середине лицом, придающим ему сходство с грызуном. Это был следователь Генпрокуратуры Эдуард Гафуров.
      — Александр Борисович, наше вам с кисточкой! — поприветствовал Гафуров Турецкого, улыбаясь ему во все тридцать два зуба, один из которых был золотым.
      — А, привет, — ответил Турецкий, без особого, впрочем, энтузиазма. — Наконец-то ты объявился. Два дня тебя ищу.
      Гафуров, продолжая ухмыляться, кивнул:
      — Сам ведь знаешь — срочное дело в Питере. Как шашлычок? Не пережарен?
      — В самый раз, — ответил Турецкий.
      Гафуров повернулся, облокотившись локтем на спинку стула, поискал глазами официанта и, заметив, подал ему знак рукой. Затем снова повернулся к Турецкому:
      — Слышал, ты занимаешься Боровским. Как он, не бузит?
      — В каком смысле? — сухо спросил Турецкий.
      Гафуров пожал плечами:
      — Ну знаешь ведь этих олигархов. Чуть что — сразу вопят: «Помогите, обижают, свободу душат!»
      — Нет, Боровский не вопит.
      К столику подошел официант, принял заказ и удалился. Гафуров положил руки на стол, сложил их замочком и с улыбкой (которую, должно быть, сам он считал обаятельной) спросил:
      — Ну так о чем ты хотел меня расспросить?
      — Ты уже месяц ведешь дело Боровского, — сказал Александр Борисович, отодвигая блюдо с недоеденным шашлыком (аппетит при виде желтой физиономии Гафурова у него пропал напрочь). — Я ознакомился с материалами, но мне хотелось бы узнать твое личное впечатление. Ну и мнение, конечно.
      Гафуров деловито кивнул, затем сделал задумчивое лицо и заговорил таким голосом, каким обычно говорят следователи в телесериалах:
      — Ну что я могу тебе сказать, Александр Борисович… Прохвост он, конечно, порядочный. Так сказать, вор в глобальном, вселенском, масштабе. Обворовал в свое время нашу страну на миллиарды долларов да еще имел наглость не платить по счетам. Да он на одних неуплаченных налогах имеет в год столько, сколько какое-нибудь Малибу на всем своем гребаном туризме. Представляешь, о каких суммах идет речь!
      Глядя на темные, выпученные, как у рыбы, глаза Гафурова, на его шевелящийся, сухой, вытянутый вперед рот, Турецкий начал злиться.
      — Эдуард Маратович, — нетерпеливо перебил он, — ты меня прости, но это все дежурные фразы. Прибереги их для журналистов. Я хочу знать одно: ты лично уверен, что Боровский вор? Или у тебя есть какие-то догадки насчет того, что его дело могло быть… — тут Александр Борисович поморщился, словно у него внезапно заболел зуб, — …черт, как бы это помягче сказать…
      — Скажи как есть, — с улыбкой посоветовал Гафуров.
      — Сфабриковано, — закончил фразу Турецкий.
      Лицо Гафурова исказилось: глаза вылезли из орбит еще на пару миллиметров, сухой рот раскрылся. Он покачал головой и сказал:
      — Ну ты даешь, Турецкий. Откуда у тебя такие мысли? Нет, это-то я как раз понимаю. Ты слишком веришь нашей прессе и всяким там нечистым на руку политикам. Но почему ты решил, что…
      Подошедший к столику официант поставил перед Гафуровым блюдо с шашлыком и бокал красного сухого вина. Спросил, не надо ли еще чего, получил отрицательный ответ и удалился. Все это время Турецкий сидел молча, сверля глазами желтое лицо Гафурова.
      Едва официант ушел, как Гафуров с волчьей жадностью набросился на свой шашлык. Горячий жир полился по его подбородку.
      — Обожаю шашлык… — проговорил Гафуров с набитым ртом. — Наверно, это у меня в крови… Ведь мои предки были пастухами… Они, наверно, кроме жареного мяса вообще ничего не…
      Но Турецкий не дал ему договорить.
      — Эдуард Маратович, я задал вопрос, — сухо напомнил он жующему Гафурову.
      Тот кивнул, отложил шашлык, вытер рот салфеткой и вновь воззрился на Александра Борисовича своими выпученными глазами-бусинами.
      — Я помню про твой вопрос. Но мне показалось, что я уже на него ответил. Или нет?
      — Нет, — покачал головой Турецкий. — Ты меня совсем не слушаешь. Я ведь сказал, что знаком с материалами дела. Мне показалось, что дело это не имеет под собой твердых оснований. Я не говорю, что это так и есть. Но… — Александр Борисович сбился, не находя подходящего слова. Разговор с Гафуровым давался ему нелегко. Он вообще чувствовал себя в присутствии этого желтолицего человека неуютно. И не только сейчас. — Понимаешь, Эдуард Маратович, — вновь заговорил Турецкий, — тема слишком щепетильная. Боровский публично застрелил Риневича, причина нам неизвестна. Но мы знаем, что оба — и жертва, и убийца — были связаны общим бизнесом…
      — Не общим, — напомнил Гафуров. — Они только собирались объединить свои компании.
      Турецкий нетерпеливо дернул плечом:
      — Не важно. У нас есть убийца и жертва, связанные бизнесом. Известно также, что на убийцу уже было заведено уголовное дело по факту экономических преступлений. Как ни крути, а это единственная зацепка во всей этой темной истории. Поэтому мне очень важно знать — уверен ли ты в виновности Боровского. Ведь ты говорил с ним лично, беседовал с его коллегами и так далее.
      Гафуров посмотрел на Турецкого с «восточной» печалью во взгляде и вздохнул:
      — Ох, Турецкий, вечно ты задаешь лишние вопросы. Пойми же ты, дурья башка, Боровский — акула. А что касается твоих подозрений… — Гафуров нахмурил брови. — Ну вот смотри: допустим, ты загораешь на пляже, так? И вдруг слышишь душераздирающий крик. Ты вскакиваешь, бежишь к морю, но… все уже кончено. На поверхности моря — пятно крови, а все, что ты успел заметить, это мелькнувший в волнах плавник.
      — Красиво излагаешь, — с легкой усмешкой заметил Турецкий.
      — То есть ты понимаешь, что человека сожрала акула, — продолжил Гафуров, не обращая внимания на сарказм Турецкого. — Но в морду той акуле ты не заглядывал. Ты видел только ее плавник. Проходит время. Ты забрасываешь сеть в том месте, где был съеден человек, и через некоторое время в сеть попадается зубастая тварь. Что ты с ней сделаешь? — И, не дожидаясь ответа Турецкого, Гафуров ответил на свой вопрос сам: — Ты ее прикончишь. При этом ты будешь уверен, что именно эта акула — та, которую ты поймал, — съела человека. Но ты не видел ее морду, ты видел только плавник. Понимаешь, куда я клоню?
      — Вполне, — кивнул Турецкий. — Ты хочешь сказать, что не важно, какая акула попалась в твои сети. Важно убить акулу и показать ее труп испуганным и возмущенным туристам. Так?
      — Не совсем, — миролюбиво сказал Гафуров. — Но суть ты уловил. Акул много. И благодари Бога, что хотя бы одна из них попалась в твои сети. Твоя задача — не упустить ее, вот и все. А все остальные рассуждения не имеют никакого значения.
      Гафуров вновь взялся за свой шашлык. Турецкий подозвал официанта и попросил счет. Гафуров по-прежнему был занят шашлыком. Ел он аппетитно, получая явное и громадное удовольствие от каждого съеденного кусочка. «Прямо как пещерный человек», — подумал Турецкий, с едва заметной усмешкой глядя на Гафурова. Потом произнес сухим, неприязненным голосом:
      — Твои рассуждения, Гафуров, хороши с точки зрения рыбака. Но не с точки зрения туристов. Для них, я думаю, главное, чтобы это была Та Самая Акула. Все остальное чушь и демагогия.
      — Это твое мнение, — пожал плечами Гафуров. — И, как говорится, мне на него… Ну, ты сам знаешь что.
      Официант принес счет. Турецкий бросил на стол несколько измятых купюр, поднялся и сказал:
      — Приятного аппетита, рыбачок. И смотри, чтобы твоя акула не сожрала тебя самого.
      Затем повернулся и двинулся к выходу. Гафуров проводил его насмешливым, презрительным взглядом.

Глава вторая
«У солдата тяжелая служба…»