1. Фуршет

      Убранство банкетного зала поражало своим великолепием. Все здесь, начиная от белоснежных мраморных колонн и кончая позолоченными канделябрами, развешанными по стенам, подчеркивало состоятельность хозяев и гостей.
      Между солидными мужчинами, одетыми в великолепные, с иголочки смокинги и белоснежные рубашки, между их подругами и женами, нарядившимися по случаю праздника в свои самые лучшие и самые нарядные платья, сновали подобострастные и улыбчивые официанты с серебряными подносами, на которых искрились, подобно маленьким салютам, высокие фужеры с игристым шампанским.
      Здесь собрался весь цвет российской бизнес-элиты, в том числе и те, кто совсем недавно сменил малиновые пиджаки на итальянские костюмы, блатную феню на деловой английский, а вошедшие в анекдоты пресловутые шестисотые «мерседесы» на ультрамодные «бентли», «лексусы» и «феррари».
      Хозяин вечера, председатель Российского сообщества предпринимателей Иван Сергеевич Беглов был седовлас и невысок ростом, однако благодаря ладной фигуре и прямой осанке выглядел он намного моложе своих пятидесяти трех. Держа в руке бокал с шампанским, он неторопливо беседовал с двумя коллегами-бизнесменами, и время от времени его смуглое лицо озарялось такой лучезарной улыбкой, которая сделала бы честь любому голливудскому герою-любовнику. (К слову сказать, Иван Сергеевич прекрасно знал, что некоторые женщины находят его похожим на Джека Николсона, и хотя внешне сердился, когда его сравнивали с этим знаменитым киноактером, втайне радовался сравнению и старался всячески соответствовать льстящему его самолюбию образу.)
      — Вы правы, — кивнул он в ответ на реплику одного из своих собеседников, высокого блондина с неприятными тускло-голубыми глазами. — Время сейчас, конечно, не сахар. Но, с другой стороны, когда у нас в России хорошо жилось людям? — Он пожал плечами. — Мне кажется, никогда.
      — Россия обречена на вечное отставание, — с нарочитой печалью в голосе произнес блондин. — По крайней мере до тех пор, пока у нас не появится развитое гражданское общество, состоящее из людей, сознающих свою ответственность за все, что происходит в стране. Пока мы, как и сто лет назад, уповаем на доброго царя-батюшку, ничего хорошего нас не ждет. И вообще, если вы хотите знать мое мнение, то…
      Продолжая следить за ходом мыслей своего собеседника, Иван Сергеевич заметил возле барной стойки широкоплечую фигуру Генриха Игоревича Боровского, одного из самых богатых бизнесменов России, первого в круге олигархов, как льстиво и в то же время неприязненно называли его газеты.
      В душе Ивана Сергеевича появилось неприятное чувство. Вызвано оно было тем, что олигарх Боровский выглядел… как бы это лучше сказать… Плохо? Да нет, не то. Неестественно— пожалуй, так будет точнее. В повороте его большой, красивой головы чувствовалось какое-то напряжение. Даже нет, не напряжение, а скорей напряженное ожидание— так, пожалуй, будет вернее. Равно как и во взгляде черных, внимательных глаз, которые обычно с таким невозмутимым спокойствием смотрели на людей, что казалось, будто эти черные глаза сделаны из двух кусочков угля.
      Обычно прямой и подтянутый Боровский стоял возле барной стойки ссутулившись. В правой руке он держал приземистый стакан с виски, в котором покачивались большие неровные куски льда. (Шампанское наши олигархи-нефтяники, прошедшие через огонь и воду на пути к успеху, не слишком-то жаловали, считая его напитком женщин и слабаков.)
      «Словно ждет чего-то, — с неудовольствием подумал о Боровском Иван Сергеевич. — Странно… Надо бы к нему подойти, выведать, что к чему».
      Но подойти к Боровскому никак не удавалось. Блондин продолжал излагать свои банальные рассуждения о судьбах России, а Иван Сергеевич, будучи человеком вежливым и светским, никак не мог подыскать подходящий предлог, чтобы избавиться от надоедливого собеседника.
      Тем временем Генрих Боровский допил виски и, щелкнув пальцами, указал бармену на пустой стакан. Бармен кивнул, подхватил с полки бутылку «Чивас Ригала» и с щегольским мастерством наполнил стакан Боровского новой порцией льда и виски.
      Время от времени к Боровскому подходили мужчины и женщины — одни, чтобы вежливо поздороваться, другие, чтобы перекинуться парой шуток или потрепать старого друга по плечу. Однако все они уходили восвояси, едва натолкнувшись на пылающий взгляд Боровского, и лица их при этом выражали полное недоумение и удивление. Да и как тут не удивиться — ведь Генрих Игоревич слыл в своем кругу одним из самых приятных, добродушных и остроумных собеседников. Он никогда не позволял себе хамства или грубости. Но сегодня с ним явно творилось что-то неладное.
      А Иван Сергеевич продолжал наблюдать.
      Вот к Боровскому подошла полногрудая, уже начавшая увядать красавица Инна Гагарина, подруга жены Боровского — Ляли. Платье от Вивьен Вествуд, золотистые, как у Барби, волосы, уложенные не кем-нибудь, а самим Сергеем Зверевым, — не женщина, а картинка. Гагарина чуть приобняла Боровского за талию и нежно проворковала:
      — Генрих, привет! А где Ляля? Ты что, уже не берешь ее с собой на вечеринки?
      Боровский оторвал взгляд от стакана, покосился на золотистую блондинку быстрым недобрым взглядом, угрюмо буркнул:
      — Ляле нездоровится.
      И снова отвернулся к стакану.
      Не ожидавшая такого поворота Гагарина удивленно захлопала ресницами. Потом взяла себя в руки (чем-чем, а умением брать себя в руки могли похвастаться многие из присутствующих здесь женщин) и сказала все тем же доброжелательным, полушутливым голосом:
      — Генрих, ты меня пугаешь. Надеюсь, с ней ничего серьезного?
      Боровский нетерпеливо дернул плечом.
      — С ней все в порядке, — раздраженно проговорил он. Затем, поняв, по-видимому, что переборщил, добавил чуть более мягким тоном: — Тебе не стоит беспокоиться, Инна. Правда. Ляля просто немного простудилась.
      По пухленьким губкам золотистой блондинки пробежала юркая и тонкая, как змейка, усмешка.
      — Ну-ну, — с иронией произнесла она.
      Она убрала руку с талии Боровского, повернулась и пошла.
      — Извини, — прошелестел ей вслед одними губами Боровский.
      Гагарина не удостоила его ответом. Едва она отошла, как Генрих Игоревич тут же залпом допил свое виски и вновь подставил стакан под новую дозу.
      С ним явно что-то творилось.
      Наконец Ивану Сергеевичу, который не спускал с Генриха Игоревича встревоженного взгляда, удалось избавиться от своего занудливого собеседника, и он двинулся к Боровскому. Но не успел он сделать и двух шагов, как его взял под руку еще один партнер по бизнесу, добродушный толстяк Семенов, который помимо обширных капиталов славился еще и тем, что дарил каждой своей любовнице по большому бриллианту, а также своей способностью выпить литр водки, ничуть при этом не пьянея.
      — Иван Сергеич, можно тебя на два слова? — пророкотал Семенов, отводя Беглова в сторону.
      Иван Сергеевич сделал попытку высвободиться.
      — Ты знаешь, я сейчас… — начал было он, но толстяк его перебил:
      — Я тебя надолго не задержу. Я хотел кое-что уточнить по поводу тех польских контрактов… Ну, помнишь, о которых мы беседовали позавчера по телефону?
      — Да-да, помню, — кивнул Беглов. — Но я ведь тебе, кажется, все уже сказал.
      Семенов улыбнулся и покачал головой с таким энтузиазмом, что затряслись его толстые щеки.
      — Они выдвинули более мягкие условия, — сказал Семенов. — Думаю, теперь нам с тобой стоит это дельце хорошенько обмозговать. Как считаешь?
      Иван Сергеевич считал, что время для разговора выбрано не совсем подходящее, но он знал по собственному опыту, что из дружеских объятий Семенова не так-то легко вырваться.
      — Может, обсудим это завтра утром? — сделал он последнюю попытку. — Я сейчас плохо соображаю. Шампанское ударило в голову. И вообще.
      Но Семенов вновь тряхнул головой, явно не принимая в расчет выдвинутый Иваном Сергеевичем аргумент. Этот «человеко-слон», способный выпить и ведро водки, и представить себе не мог, что шампанское может ударить в голову.
      — Завтра — это завтра, — резонно сказал Семенов. — А сегодняшние дела нужно обсуждать сегодня.
      И Беглов смирился.
      — Ладно, черт с тобой, — со вздохом сказал он. — Даю тебе пять минут. Если не уложишься, пеняй на себя.
      Тем временем бармен вновь наполнил стакан Боровского. Несмотря на обилие народа, от гостей не укрылось странное поведение первого олигарха страны. Бизнесмены стали перешептываться, бросая на него косые, быстрые и нарочито рассеянные взгляды. Но Боровский, похоже, не обращал на них никакого внимания. Он был слишком поглощен своими мыслями. И в мыслях этих не было ничего хорошего.
      Но вот он вздрогнул и, быстро подняв голову, глянул на вход в банкетный зал. Там появился новый персонаж. Это был Олег Александрович Риневич, давнишний друг Боровского и единственный человек, чьи капиталы журналисты смело сравнивали с состоянием самого Боровского. Риневич присутствовал на торжественной части, но затем вынужден был отъехать по какому-то срочному делу. Начало банкета-фуршета он также пропустил, но проигнорировать банкет полностью Олег Александрович, будучи по натуре сибаритом и бонвиваном, как видно, был не в силах.
      Гости, расположившиеся неподалеку от входа в зал, приветствовали Риневича радостными возгласами.
      — Ага, Олег Александрович! Не удержались?
      — Так и знал, что ты придешь!
      — Где шампанское, там и Риневич!
      — Добро пожаловать на наш пикник!
      Олег Александрович улыбнулся приветствовавшим его бизнесменам, многих из которых он знал еще со времен своей молодости, развел руками и весело ответил:
      — Ну, ребята, куда же я без вас!
      Проворный официант-разносчик тут же подскочил к нему со своим серебряным подносом. Риневич взял с подноса фужер с шампанским, тут же с кем-то чокнулся «за процветание России», отхлебнул шампанское и, продолжая улыбаться, пробежал взглядом по залу, явно кого-то выискивая. Взгляд Олега Александровича остановился на Боровском, и на щеках его выступил легкий румянец.
      Мгновение поколебавшись, он извинился перед своими собеседниками и медленно двинулся к Боровскому, держа в руке фужер с шампанским.
      Если бы Риневич обернулся, он бы увидел, каким встревоженным взглядом провожает его Иван Сергеевич Беглов, прижатый к стене толстяком Семеновым, который что-то с жаром ему доказывал. Возможно, этот взгляд остановил бы Риневича или хотя бы задержал его. Но Олег Александрович не обернулся. Он по-прежнему шел к Боровскому; причем румянец на его щеках стал гуще, а серо-голубые глаза заблестели каким-то особым блеском, в котором было и смущение, и лукавство, и дерзость, и еще много чего, о чем присутствовавшие в зале гости не могли даже догадываться.
      Иван Сергеевич Беглов, интуиции которого мог бы позавидовать самый лучший сыщик, сделал последнюю попытку отстранить от себя Семенова, сказав ему:
      — Ну, брат, ты меня совсем придавил. Пойдем-ка с тобой к барной стойке, там и поговорим как следует.
      Но толстяк был слишком увлечен изложением своего бизнес-проекта, чтобы обратить внимание на реплику Беглова.
      Тем временем Риневич подошел к Боровскому и, остановившись в шаге от него, громко и с улыбкой произнес:
      — Геня, здравствуй! А ты почему один? Не нашел себе достойную компанию?
      Боровский медленно повернул голову и уставился на Риневича таким взглядом, словно увидел перед собой покойника. На его щеках сквозь смуглость кожи проступила бледность. Красные губы дрогнули. Но Риневич, казалось, не замечал случившейся с другом метаморфозы.
      — А где твоя благоверная? — весело продолжил он, окидывая взглядом зал.
      — Ее нет, — ответил Боровский тихим и каким-то сиплым голосом.
      — Вот как? — поднял белесые брови Риневич. — Никак поссорились? Ну ничего, Геня, не грусти, помиритесь еще. Какие ваши годы. За вас!
      Риневич отсалютовал другу фужером с шампанским, затем запрокинул голову и вылил шампанское в рот. Потом достал из кармана платок, промокнул губы и весело посмотрел на Генриха Игоревича.
      И тут с Боровским случилась еще одна метаморфоза. Его красивое и упитанное лицо вдруг осунулось, словно он разом, в один миг, похудел килограммов на десять. Бледность, покрывавшая щеки, разлилась по всему лицу. Боровский нахмурил черные брови, отчего поперек его переносицы прорезалась глубокая резкая морщина, и быстрым движением сунул руку во внутренний карман пиджака.
      Риневич проследил за его движением и тоже побледнел.
      В тот момент, когда Боровский достал руку из кармана, на губах Риневича все еще играла улыбка. Он не перестал улыбаться, даже когда увидел в судорожно сжатых пальцах Боровского маленький блестящий пистолет, направленный дулом прямо ему в живот. Он лишь легонько приподнял брови и спросил с прежней веселостью:
      — Пистолет? А это для кого?
      — Для тебя, — ответил Боровский. — Сейчас ты умрешь, и я хочу, чтобы ты это осознал.
      — Осознал? — удивленно переспросил Риневич. — Осознал что?
      — Что сейчас для тебя все кончится, — жестко сказал Боровский. — Это последние секунды твоей жизни.
      Риневич посмотрел на пистолет, затем перевел взгляд на Боровского. Улыбка медленно сползла с его лица.
      — Но это какое-то безумие, — тихо проговорил он. — Может, нам лучше поговорить?
      — Прощай, — холодно сказал ему Боровский и, не сводя с лица Риневича прищуренных злых глаз, трижды нажал на спусковой крючок.
      Пистолет пролаял три раза. Затем пальцы Боровского разжались, и пистолет с глухим стуком упал на пол. Генрих Игоревич развернулся и быстро двинулся к выходу, не обращая внимания на крики мужчин и визг женщин. Он шел к выходу уверенной, твердой походкой, как человек, сделавший сложную и важную работу, от которой на душе у него стало легче.

2. У генерального прокурора

      На столе генерального прокурора Колесова лежала развернутая газета. В глаза бросался жирный заголовок: «Олигарх убивает олигарха». И ниже чуть менее броским шрифтом: «Кто или что за этим стоит?»
      Генеральный прокурор пристально посмотрел на Меркулова, затем мотнул головой в сторону газеты, лежащей на столе, и сказал:
      — Читал?
      — Эту нет, — ответил Меркулов. — Но вообще я в курсе. Нынче все газеты об этом пишут.
      — И не только газеты. Сегодня только ленивый об этом не говорит.
      Константин Дмитриевич сидел в кабинете генпрокурора, откинувшись на спинку стула и упершись широкой ладонью в край стола, словно приготовился при первом же удобном случае вскочить со стула и выбежать из кабинета. Или предпринять какие-то меры для собственной самообороны. В последние недели Меркулов чувствовал себя в кабинете начальника неуютно. И не только потому, что Колесов все меньше усилий прилагал для того, чтобы усмирять свои пресловутые вспышки гнева (об этих вспышках знали все подчиненные генпрокурора). Ему не нравилась новая привычка Колесова пристально смотреть на собеседника и затем (словно генпрокурор вспоминал о чем-то важном и крайне неприятном) резко отводить взгляд, прятать его в прищур жирных век, под темные кустистые брови.
      Вот и сейчас Колесов вдруг отвел взгляд от лица Меркулова и уткнул его в газету. Затем вздохнул и удрученно покачал головой:
      — Совсем уже обнаглели, сволочи. Мало того что страну обворовали, так теперь начинают отстреливать друг друга прямо на улице. Они что, черт побери, считают, что здесь у нас Дикий Запад? Ну как ты мне это объяснишь? Что, совсем у них крыша едет от их миллиардов?
      Меркулов пожал плечами.
      — Не знаю, Вадим Степанович, — дипломатично ответил он. — Для того чтобы строить догадки, у меня мало информации. А говорить просто так не хочется.
      Генпрокурор недобро усмехнулся:
      — Мало информации? А это тебе что, не информация? — Он ткнул толстым пальцем в газету и снова уставился на Меркулова недобрым взглядом. — Ты знаешь, что у меня с самого утра телефон не замолкает? Вот только сейчас велел ни с кем меня не связывать, чтобы с тобой поговорить!
      — Могу себе представить, — отозвался Меркулов.
      Генпрокурор криво ухмыльнулся и покачал головой:
      — Это вряд ли. Чтобы понять, нужно хотя бы день побыть в моей шкуре.
      — Мне и в моей неуютно, — с грустной иронией сказал Меркулов.
      Генпрокурор посмотрел на него и вдруг улыбнулся:
      — Н-да, Константин Дмитриевич, дела. Если так пойдет и дальше, нам с тобой некого будет сажать. А может, вместо того чтобы собирать доказательную базу, займемся выдачей лицензий на отстрел олигархов? А? Как тебе моя мысль?
      — Мысль интересная, — ответил Меркулов. — Только вряд ли там… — он поднял палец кверху, — …ее поддержат.
      — Как раз там от нас с тобой ожидают самых решительных действий, — возразил Колесов. — Ладно, Константин Дмитриевич, хватит лирики. Совершено убийство. Наглое, откровенное убийство. Из разряда тех преступлений, которые мы обычно называем вызовом обществу. И убийца должен быть наказан самым жестоким образом. — Колесов сделал паузу и продолжил: — Однако общество, которому мы с тобой служим, ждет от нас четкого и ясного ответа. За что один олигарх убил другого? Что послужило причиной? И не является ли это убийство лишь началом каких-то непонятных и неприятных для нас событий? Короче, хватай за эту ниточку и тяни, пока не размотается весь клубок.
      Меркулов слушал прочувственную речь генпрокурора внимательно и серьезно, хотя, честно говоря, его с души воротило от этих банальностей и пафоса. Ясное дело, что преступление нужно расследовать. К чему вся эта болтовня?
      — Кому поручить дело, Вадим Степанович? — спокойно спросил он.
      Генпрокурор задумчиво нахмурился. Потом сказал:
      — Думаю, это дело лучше всего поручить Турецкому. У него большой опыт по части общения с олигархами. Вот пусть и занимается Боровским. Под вашим контролем. Только чтоб не рассусоливал там… Мы не вправе тянуть. Общество ждет от нас четкого ответа.
      И он значительно посмотрел на Меркулова. И генпрокурор, и его заместитель прекрасно понимали, о каком обществе идет речь.

3. Странный олигарх

      — …Дело о неуплате налогов, — докончил Меркулов начатую фразу. — Этот чудак на букву «м» и так был под следствием. А теперь к прежним обвинениям добавилось новое. Какого черта ему понадобилось это публичное убийство, непонятно.
      — Может, нервишки сдали? — предположил Турецкий, лениво пожимая плечами.
      Меркулов недовольно поморщился:
      — Да не похож он на невротика. Чтобы такие миллиарды зарабо… заграбастать, знаешь, какая воля нужна?
      — Ты вроде хотел сказать «заработать», а не «заграбастать», — заметил Александр Борисович.
      — А поди знай, сколько там заработанного, а сколько — просто украденного, — сказал Меркулов.
      — Ну, тогда коки нанюхался, вот и померещилось ему что-то. Я слышал, у нынешнего высшего света кокаин снова в моде.
      Меркулов отхлебнул чайку, поставил чашку на стол и сказал:
      — Вот и выясни: что и как. В принципе, дело несложное. Если, конечно, не будешь копать слишком глубоко.
      — Копаю как копается.
      Меркулов усмехнулся:
      — Да я не спорю. Просто надо без достоевщины и глубинных мотивов. Узнай причину — и этого достаточно. Только имей в виду, начальство с нас за это дело по три шкуры на день будет драть. Поэтому особо не затягивай. И с журналистами постарайся не встречаться. Сам знаешь, как они могут истолковать любое твое слово. Генеральный почему-то предложил мне довести до тебя свое решение, хотя вполне мог бы и сам. Ты же ведь его помощник. А не мой.
      — Но по-прежнему под твоей рукой, Костя. В смысле, босс!
      Меркулов вновь поморщился:
      — Не юродствуй, Сань. И так тошно.
      Турецкий чуть склонил голову набок и посмотрел на Меркулова лукавым взглядом.
      — Чего это ты таким чувствительным стал? Стареешь, что ли?
      — Может быть, — ответил Меркулов. — Но то, что не молодею, это точно.
      Генрих Игоревич Боровский выглядел именно так, как представлял себе Александр Борисович. Его упитанное, лощеное и красивое лицо, которое так часто показывали по телевизору, немного осунулось, но практически не изменилось. Вот разве что стало чуточку бледнее, да в черных глазах, прежде таких уверенных и лучистых, появились растерянность и грусть.
      Он сидел перед Турецким на стуле ссутулившись и сосредоточив взгляд на сложенных в замок руках, которые лежали на его коленях. Коротко стриженные, не по возрасту седоватые волосы были слегка встрепаны.
      — Вы не курите? — спросил его Турецкий.
      Генрих Игоревич отрицательно покачал головой.
      — Не возражаете, если я закурю?
      Боровский вновь покачал головой. Турецкий достал сигарету и закурил. Выпустил дым, пододвинул к себе пепельницу, внимательно посмотрел на Генриха Игоревича и спросил:
      — Господин Боровский, вы себя хорошо чувствуете?
      — Нормально, — ответил тот.
      — У вас нигде ничего не болит? Вы хорошо выспались?
      — Не болит, — ответил Боровский. — И выспался.
      Турецкий выпустил дым и кивнул:
      — Отлично. Тогда, пожалуй, приступим к разговору. Раз уж вы здоровы и в здравом рассудке, вы наверняка понимаете, что то, что вы сделали, не укладывается ни в какие рамки.
      Боровский прищурил черные как уголь глаза.
      — Какие рамки вы имеете в виду?
      — Всякие, — ответил Турецкий. — Хотя бы рамки элементарного приличия. Люди сводят друг с другом счеты, это случается. Но они предпочитают не делать этого на публике. Вы же убили Риневича на виду у людей, у женщин… — Турецкий пожал плечами. — Это сильно похоже на какую-то публичную акцию.
      Боровский нервно дернул щекой:
      — Чепуха. Никакая это не акция.
      — Тогда что же? — спросил Александр Борисович.
      Боровский нахмурился и ответил:
      — Мне не хочется об этом говорить.
      — Да ну? — Глаза Турецкого стали холодными и неприветливыми. А голос — сухим и жестким. — Тогда давайте поговорим о том, о чем вам хочется. Я слышал, у вас в камере есть книги. Какую последнюю книгу вы прочитали?
      Боровский поднял голову и раздраженно посмотрел на следователя.
      — Какая разница?! — вспыльчиво ответил он.
      Турецкий холодно улыбнулся:
      — Ну как же? Я — следователь, вы — подозреваемый. Мы ведь с вами должны как-то убить время. В конце концов, мой рабочий день не закончен, и я обязан о чем-то с вами говорить. Итак, какую последнюю книгу вы прочитали?
      — Черт… — тихо прорычал Боровский. — Я не намерен обсуждать с вами мои книги.
      — Тогда, может быть, обсудим ваш бизнес? Вы ведь и до этого убийства находились под следствием, так?
      — Дело целиком и полностью сфабриковано, — сказал Боровский.
      Турецкий кивнул:
      — Само собой. Дело сфабриковано, вы — невиновны. И Риневича, должно быть, убили не вы. Пистолет сам выстрелил. С пистолетами это вообще случается сплошь и рядом. Уж поверьте моему опыту, Генрих Игоревич. Может, соберете вещи и пойдете домой, раз вы такой невиновный? Я провожу вас до выхода и извинюсь. Этого вы хотите?
      Боровский мрачно ухмыльнулся.
      — Это у вас что, такой способ допроса? — прищурившись, спросил он.
      Турецкий с усмешкой осведомился:
      — А что, не нравится?
      — Ну почему же… Довольно оригинально. Сначала вывести собеседника из себя, а затем ошеломить его неожиданным вопросом, захватить врасплох. В бизнесе этот метод иногда дает хорошие результаты. Но не всегда.
      — Что ж, раз вы такой мудрый собеседник, спрошу вас в лоб. За что вы убили Риневича?
      — Я уже говорил вашим людям — это мое дело, и оно вас не касается. Поэтому просто судите меня и сажайте в тюрьму. Я готов.
      — Браво! — иронично похвалил Турецкий и легонько похлопал в ладоши. — Прямо «Партизан на допросе у немцев». Кстати, не помните, кто нарисовал эту картину?
      — Нет, — хмуро ответил Боровский.
      — Значит, не помните… — тихо повторил Турецкий. — А как у вас вообще с памятью? Может, вы просто забыли, за что убили бедного Риневича?
      — Бедного? — Боровский оскалил зубы в усмешке. — Риневич — один из самых богатых и удачливых людей России.
      — Был, — поправил Турецкий. — Былодним из самых богатых и удачливых. Пока вы не внесли коррективы в его судьбу. Послушайте, а может, вы ему просто завидовали? Хотя нет, вас ведь называют самым богатым человеком России.
      Боровский усмехнулся и сказал:
      — Называли. Пока вы не внесли коррективы в моюсудьбу.
      — Точно, называли, — кивнул Турецкий. — Но свою судьбу вы перечеркнули сами. Да еще и грех на душу взяли. Все-таки человека убить — это не миллион украсть. Миллион, может, и простится, а вот убийство… — Александр Борисович медленно покачал головой.
      Боровский гневно сверкнул глазами.
      — Откуда вам знать, что мне простится, а что нет? Бороться со злом — это святая обязанность каждого верующего человека.
      — Ага, — задумчиво сказал Турецкий и стряхнул с сигареты пепел. — Значит, по-вашему, убить Риневича — это не грех, а борьба со злом. Стало быть, причина для убийства у вас все-таки была. И очень веская причина. Не расскажете мне о ней?
      — Нет, — сухо ответил Боровский. — Я уже все сказал. Судите меня и отправляйте на зону. Я не боюсь.
      — Смелый, — одобрительно кивнул Александр Борисович. — Но смелость — частый спутник глупости. Ведь своим поступком вы испортили жизнь не только себе, но и своим близким. Жена останется без мужа, сын — без отца. Ваш сын Алеша вырастет без вас, Генрих Игоревич. Когда вы выйдете из тюрьмы, он будет уже взрослым человеком. Разве вы этогохотите?
      Боровский посмотрел на Турецкого исподлобья:
      — А что, у меня есть выбор?
      — Выбор есть всегда. Наказание может быть более мягким, если суд найдет ваши доводы убедительными. Но для того чтобы помочь вам, я должен знать причину. За что вы его убили?
      Боровский долго сидел молча, опустив голову и уставившись на свои руки. Потом поднял взгляд на Турецкого и твердо сказал:
      — Я рассказал все, что хотел. Больше я ничего не скажу. И мой вам совет, господин следователь, не забивайте себе голову лишними проблемами. И радуйтесь, что я отказался от услуг адвоката. Вам поручено простое дело, господин следователь, не усложняйте его.
      — Да. Наверное, вы правы, — сказал Турецкий, внимательно глядя на Боровского. А про себя подумал: «Ну да, простое. Черта с два оно простое».
      И как всегда бывало, когда Александр Борисович понимал, что находится лишь в самом начале большого и сложного пути, в душе у него заворочалось смутное ощущение — предчувствие сложной игры и сожаление по поводу той грязи, в которую придется залезть, разгребая чужие помои. Но такова уж работа сыщика.
      — Наверное, вы правы, — повторил Турецкий. — И все же я докопаюсь до причины.
      Черные брови Боровского удивленно приподнялись.
      — Зачем вам это? — с тихим недоумением спросил он.
      Александр Борисович пожал плечами:
      — Если пистолет выстрелил один раз, он может выстрелить и в другой. И еще неизвестно, кто тогда окажется жертвой. Вчера не повезло Риневичу, а завтра…
      Турецкий выдержал паузу. И тогда вместо него договорил Боровский:
      — А завтра может не повезти хорошему человеку, — докончил он. — Так, что ли? — Боровский дернул уголком рта. — Вот видите, вы заранее записываете Риневича в плохиши, лишь потому, что он богач и олигарх. Так что не стоит разыгрывать передо мной честного сыщика. Охота вам копаться в чужом грязном белье — ради бога. Я вам в этом мешать не буду. Но и помогать тоже. Вот и посмотрим, на что вы способны кроме пустой болтовни.
      Турецкий затушил сигарету в пепельнице и ничего не ответил. Подумал: «Странный какой-то олигарх…»

4. Женская точка зрения

      Александр Борисович сидел за столом у себя на кухне и ел борщ. Аппетита не было, но борщ получился такой славный, что, сам того не замечая, Турецкий «приговорил» одну порцию и протянул жене тарелку за новой. Взгляд у него при этом был рассеянный и задумчивый, словно мыслями он был далек отсюда. Жена Ирина поставила перед ним тарелку с дымящимся борщом и сердито произнесла:
      — Ну, нет. Так дальше продолжаться не может. У меня такое чувство, будто я кормлю ужином робота. Может, ты хотя бы из вежливости что-нибудь скажешь?
      — О чем? О борще? — Турецкий пожал плечами. — А чего тут говорить — вкусный. Как всегда. Другого у тебя и не получается.
      — Льстец, — отрезала Ирина.
      — Не льстец, а правдоруб.
      Ирина усмехнулась:
      — Ладно, черт с тобой, поверю. А теперь колись — почему такой смурной? Новое дело?
      — Угу.
      Ирина прищурила кошачьи глаза:
      — Дай-ка я угадаю. Из громких преступлений в последние дни было только одно — убийство олигарха Риневича олигархом Боровским. Признавайся, ты к этому причастен?
      Турецкий кивнул:
      — Напрямую. Но не по своей воле. Я всего лишь исполнитель.
      — Вот как? А кто у нас заказчик?
      — Тот же, что и всегда. Небезызвестный тебе Константин Меркулов.
      Ирина нахмурила тонкие брови и произнесла задумчиво и сердито:
      — Н-да. Я смотрю, твой заказчик совсем меры не знает. И что теперь? Опять бессонные ночи и по две пачки сигарет в день?
      Турецкий сделал брови «домиком»:
      — Золотце мое, ты же знаешь — я бросаю.
      — Угу, — иронично произнесла Ирина. — Чтобы через пять минут начать снова. Знаю я твои бросания. Ладно, ешь давай, пока не остыло.
      Турецкий взялся за ложку. Но Ирина не думала успокаиваться. Иногда она становилась такой же дотошной и въедливой, как муж. Сама Ирина по этому поводу замечала: «С кем поведешься, от того и наберешься». Итак, она продолжила свой «допрос с пристрастием».
      — Значит, ты взялся за это дело.
      — Угу, — кивнул Турецкий, поглощая борщ.
      — И что там такого сложного? Если верить газетам, Боровский убил Риневича публично. Прямо на вечеринке в зале Российского сообщества предпринимателей. Это-то хоть правда? Или у наших журналистов слишком сильно разыгралась фантазия?
      — Правда. И публично, и в зале. Вот только…