Колготки запутались - гадкая примета...
      - Этим Сафонов занимается, у него спрашивай. Как заболел? Когда? Сафонов заболел?
      Вот тебе раз... Это не примета, но приятного мало.
      - Привет, это Сафонов.
      - Нашел когда болеть!
      - Кто тебе сказал? Я в приемной у Нагатина с шести утра!
      Бардак! Только пусти наших людей в иностранную фирму - сразу бардак!
      - Йес! Гуд морнинг, Петер! Донт ворри, ай шел ду май бест!
      Начальство засуетилось. Много, много она на себя взвалила! Если не справится, на нее всех собак спустят.
      - Да, слушаю! Кто это? А вы кто? Нет, к стоматологу не записываем, правильно номер набирайте!
      Чайник не закипает. Что с головой делать? Швабра какая-то, а не голова.
      - Светка, привет! Тебе щипцы электрические очень сейчас нужны? Тогда я заскочу!..
      Воды нет! Нет горячей воды! И холодная капает кое-как.
      - Алло, здравствуйте. В пятнадцатом доме нет горячей воды, что случилось, это надолго? Что?! Когда?! Через три недели?! Нет, не читала... Да не висит у нас никакое объявление! Да, значит, сорвали...
      Почему? Почему летом отключают воду? Люди летом потеют меньше? Почему ее вообще отключают?
      Чайник закипел. Чашку на кофе, а остальное на голову. Нет, на кофе полчашки...
      - Ирка, я тебе по секрету. Свенссон беспокоится.
      - Он звонил мне пять минут назад, я ему все по полочкам разложила.
      - А он как раз после разговора с тобой и забеспокоился...
      - Да ну тебя! Будь что будет...
      - Как знаешь... Я предупредила...
      Все в подруги набивается. Знаем мы, какая из тебя подруга. За "Голден леди" мать родную продашь.
      А у бабули теперь занято. И с кем можно трепаться в такую рань?
      - Малыш, здравствуй... Разбудил?..
      И сердце затрепыхалось пуще прежнего. И ковшик с теплой водой завис в воздухе над головой.
      Руфат. Они вчера собирались сходить на "Годзиллу". Она обещала позвонить и не позвонила. Замоталась. Так всегда, о самом близком человеке вспоминаешь в последнюю очередь.
      - Руфик, я не могу сейчас говорить. Ни минутки не могу. Простишь?
      Он простит. Он простил ее даже тогда, когда она заявила, что не любит его. Улыбнулся только, жалобно так. И в тот момент Ирина вдруг ощутила, что любит. Вроде бы... Во всяком случае, она пыталась себя в этом убедить.
      Эх, взять бы отпуск и запереться с Руфатом на целый месяц! Уж за месяц можно будет разобраться в своих чувствах. Да какое там!.. В конце недели опять надо в Прагу лететь.
      Бабуля опять трубку не поднимает. Только что занято было! Наверное, на кухню ушла и не слышит. Глухомань!..
      - Алло! Стоматолог сегодня не принимает! И гинеколог тоже! А вот так!
      Перед выходом, а вернее, вылетом у зеркала задержалась, чтобы полюбоваться собой. Хороша! Никакой мэр не устоит...
      В лифте опять лампочку выкрутили. Или сама перегорела. В темноте кромешной не разберешь. Раздолье для маньяка, хоть свечку с собой носи.
      - Ну ты сегодня ва-аще! - восхищенно воскликнул парнишка лет восемнадцати, новый сторож с автостоянки. Имени его Ирина не помнила, хоть тот пару раз и пытался к ней поклеиться. Лицом совсем неплох, но уровень, увы, не тот. Сторож автостоянки... Этого Ирина позволить себе не могла.
      Двигатель завелся с первого оборота. Наконец-то добрая примета!
      В узкий двор задом пыталась въехать длинная фура. Водитель по пояс высунулся из окна, пытаясь рассмотреть, много ли осталось до мусорного контейнера. Если проедет еще метра три - все, перегородит дорогу.
      Ирина вдавила педаль газа и рискованно проскочила между фурой и мусоркой.
      - Дура! - донеслось ей вслед.
      В ответ Ирина выставила в окно руку с вытянутым средним пальцем. Кажется, она поймала кураж.
      По пути к Маяковке успела переговорить с дюжиной бестолковых мужиков. Одного так просто послала на три буквы. Достал... А бабушка опять на телефоне повисла. Ну и ладно.
      Прямо под памятником Маяковского Ирину уже ждали в полной боевой готовности несколько высоких милицейских чинов. У каждого в руке хрипела рация.
      Вот с этими все легко и понятно. Белое, это белое. Черное, это черное. Надо перекрыть Тверскую? Что ж, перекроем, будьте спокойны.
      В ту минуту главным человеком для них была Ирина, и офицеры никоим образом не нарушали эту субординацию. Только один полковник постоянно задавался тихим вопросом в пустоту:
      - И кому все это надо?..
      Идея в будний день перекрыть главную улицу столицы и пройтись по ней веселым карнавалом принадлежала Ирине. Она ляпнула об этом на селекторном совещании фирмы. Именно что ляпнула, только чтобы не молчать. А Свенссону понравилось. И он распорядился начать подготовку. И назначил Ирину ответственной за это рекламное мероприятие. Он из своей заграницы не видел перекошенную рожу Владимира Дмитриевича.
      Сколько порогов пришлось ей обить, в скольких важных кабинетах перебывать, со сколькими чиновниками пообщаться, какую сумму наговорить по мобильному - теперь уже и подсчитать невозможно. Ирина не знала отдыха, вкалывала и днем и ночью все эту неделю. Сначала от страха, что проколется, а затем втянулась и даже стала удовольствие получать от этого немыслимого круговорота событий. Она ощутила себя настоящей "бизнес-вумен". Завистников на работе конечно же поприбавилось, ну да черт с ними, с завистниками.
      - Вот эта кнопочка для разговора, - инструктировал Ирину милицейский чин, протягивая ей рацию. - И держите ее крепко-крепко, не отпускайте.
      - Хорошо...
      - А в остальном - все, как договаривались. Не волнуйтесь, не подведем. Но и вы уж постарайтесь...
      Рация оказалась невероятно тяжелой и большой, в сумочку не влезала. Придется повсюду таскать ее в руке.
      - Да, вот еще что... Мы сегодня в баньке собираемся попариться всем командным составом, - продолжал как бы на ту же тему чин, только теперь уже почти шепотом. - У нас традиция такая, по вторникам... А банька хорошая, ведомственная, вам понравится.
      - Вы приглашаете меня в баню? - уточнила Ирина.
      - Ну так... - засиял чин. - Не подумайте чего плохого. Мы люди немолодые, серьезные.
      Кажется, ее окончательно признали за свою.
      - Спасибо, конечно... Я подумаю.
      Ровно в полдень на опустевшую Тверскую тягач выкатил платформу, выполненную в форме огромного сотового телефона. Верхушка его антенны раскачивалась на уровне второго этажа. Из чего эта махина была сделана, Ирина толком не знала, то ли из гипса, то ли из каучука, но средств в нее фирма вбухала немерено. Как и во все остальное. А остальное - это духовой оркестр, девушки-барабанщицы, клоуны на ходулях и без ходуль, танцоры, жонглеры, фокусники, акробаты, детишки с воздушными шариками. Вся эта толпа дудела, гудела, шумела и всячески пыталась изобразить некий праздник телефонизирования.
      - Пусть ваши мысли услышат! - возбужденно неслось из динамиков. Позвоните родителям из любой точки света!
      Прохожие невольно останавливались и кто с улыбкой, а кто насупленно пытались понять, что происходит.
      Ирина шла перед тягачом с видом военачальника, расправив плечи и чеканя шаг. В одной руке - мобильный, в другой - милицейская рация, из которой ежесекундно доносились чьи-то хриплые команды. Ей почему-то казалось, что все вокруг смотрят только на нее. И была недалека от истины.
      Колонна медленно продвигалась к мэрии. Настолько медленно, что старушки, стоявшие на троллейбусных остановках, приходили в отчаяние и осыпали шествующих проклятиями. Впрочем, когда клоуны начали в разные стороны разбрасывать пластиковые пакеты с символикой фирмы, противников карнавала поубавилось. Хватали целыми пачками.
      Группка подростков с гиканьем выбежала на мостовую и попыталась присоединиться к шествию, но пацанов в момент отогнали бдительные милиционеры.
      - Пусть идут! - закричала Ирина. - Это же хорошо!
      Но ее не слушали, теснили мальчишек к тротуару.
      А на Пушкинской творилось что-то невообразимое. Автомобили облепили площадь, звуки клаксонов слились в единый какофонический вой, но вскоре и он потонул в бодреньком марше духового оркестра.
      - Запускайте шар! - скомандовала Ирина в мобильный.
      И через минуту над Тверской, прямо между мэрией и памятником Юрию Долгорукому тяжело поднялась наполненная гелием резиновая телефонная трубка размером с небольшой крейсер.
      Перед мэрией за ночь успели сколотить небольшую трибуну. Возле нее столпились телевизионщики и фотокорреспонденты. Все ждали мэра. Он появился, когда колонна поравнялась с трибуной. Легко взбежал по ступенькам и, поправив кепку, приветственно замахал руками. Затем на трибуну поднялся напыщенный Петер Свенссон, специально по такому случаю прикативший в Москву, и торжественно преподнес мэру новейшую продукцию своей фирмы. Защелкали фотокамеры. Настал момент истины. Акция удалась.
      Затем мэр что-то долго и запальчиво говорил о важности делового сотрудничества, к чему-то призывал инвесторов, грозил противникам реформ... Свенссон улыбался, не выпуская руки мэра из своих рук, а фотокамеры все щелкали и щелкали.
      Ирина махнула водителю тягача, чтобы он ехал дальше, а сама остановилась, завороженно глядя на запруженную людьми и телевизионной техникой площадь перед мэрией. Как-то не верилось, что все это организовала она сама. Практически в одиночку, без чьей-либо помощи. Справилась. Осилила. Чудо свершилось.
      - На Пушкинской транспорт можно запускать, - сказала она в рацию.
      - Понял, - ответил знакомый голос. - А как насчет баньки?
      - Думаю... - улыбнулась Ирина.
      На самом деле она думала о том, как бы познакомиться с мэром. Другой такой возможности может и не быть. А он уже вроде как отговорил свою речь и, еще раз крепко пожав руку Свенссону, начал спускаться по лесенке.
      Расталкивая репортеров, Ирина приблизилась к трибуне, и тут ее заметил Петер. Он поднял над головой большой палец, мол, все в полном порядке.
      А еще через секунду прогремел выстрел.
      - На землю! - закричал кто-то.
      И несколько крепких парней повалили мэра на землю, закрывая его своими телами. Толпа вздрогнула, громко ахнула, затем на какое-то мгновение над площадью воцарилась мертвая тишина, после чего началась безумная паника. Люди бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног. Вопили женщины, орали мужики, плакали дети...
      Лишь телеоператоры не двигались с места, хладнокровно фиксируя события на пленку. Через несколько минут этот кошмар покажут по телевизору. Если уже не показывают в прямом эфире.
      - Что там происходит? - взволнованно спросила рация.
      Ирина смотрела на Свенссона. Тот стоял на трибуне, накрепко вцепившись побелевшими пальцами в поручни и дико вращая глазами, в которых легко читалось беспомощное отчаяние. Наверное, пытался вспомнить, когда ближайший рейс на Стокгольм.
      - Всем постам! К мэрии! Быстро! - приказывала кому-то рация. - Черт побери, что вы там натворили?
      - Это вы мне? - переспросила Ирина.
      И в этот момент к ее ногам упал огромный кусок красной резины.
      - Тебе, Пастухова, тебе! Что там у вас?
      - Кажется, это просто шарик лопнул...
      - Что?! Кто лопнул? - недоуменно закашляла рация.
      - Шар... Воздушный...
      Глава 7. МОНАСТЫРЬ.
      Везли на простой электричке. Набили полный вагон калек, уродов, старых и малых, в дверях встали по двое крепких мужиков и покатили по рязанской дороге.
      Хоть все окна в вагоне были открыты, через час езды дышать уже было нечем. Впрочем, это мало кого волновало. Народ привычный и не к таким "прелестям". Люди вокруг Сынка сидели поначалу притихшие, испуганные, а потом потихоньку развеселились. Слепой гармонист начал даже наигрывать что-то веселенькое, "Камаринского", что ли. Сынок в музыке плохо разбирался. Он больше думал о том, что реклама называет красивым словом "имидж".
      С детства еще знал, что везде и всегда держаться надо независимо, обособленно, на вопросы отвечать не сразу, а лучше вообще не отвечать. Тогда кажется, что ты мудрее и основательнее. К Сынку сразу же подкатили двое пронырливых и крикливых мужичков. Обоим лет за пятьдесят. У обоих не было по уху и по руке. Только у Саши справа, а у Паши слева. А в остальном они были похожи, как родные братья-близнецы.
      - Ага, мы инвалиды с детства, - опередил догадки Сынка Паша. - Мы родились сросшимися, как сиамские близнецы, а великие советские хирурги нас разрезали.
      - Чтоб им пусто было, - неожиданно добавил Саша. - У нас на двоих три руки было. Им бы, сукам-коновалам, хоть одному эту руку оставить...
      - Мне.
      - А почему это тебе? Мне!
      - Ага, у тебя нет левой, а у меня - правой! Кому нужнее?
      - Тебе какая разница? Ты левша!
      - А у меня был выбор?
      Близнецы уже чуть не подрались, когда вошел здоровяк из тамбура и цыкнул на них:
      - А ну-ка, тихо, мелочь.
      Братья тут же успокоились.
      - Могли бы кому-нибудь руку оставить, так нет, - продолжал Саша, равноправие, мать их так.
      - Хорошо, пускай руку тебе, а ухо мне!
      - Почему тебе ухо?
      - Потому что тебе руку!
      Сынку уже надоел этот дурацкий спор, и он спросил:
      - А куда нас везут, знаете?
      Сиамские близнецы задумались и ответили чуть не хором:
      - На курорт. - И сами же рассмеялись собственной шутке.
      - Не знаем мы, - отсмеявшись, сказал Паша. - И какая разница? Кормят, платят - хуже не будет.
      - Я слышал, - понизил голос Паша, - американцы построили такое место для инвалидов. И там людей не хватает. Вот нас и везут.
      В добродетельных американцев Сынок не очень-то верил, хотя эту версию выдвигали уже несколько его попутчиков. Но уж слишком не походили на помощников благотворителей крепкие ребята, охранявшие бомжей.
      - А не понравится - смоемся, - оптимистично заявил Саша.
      "Действительно, - подумал и Сынок, - чего я дергаюсь? Не покатит уйду и все".
      Скоро уставшие от монотонности дороги бомжи в вагоне задремали. Сынок тоже поклевал носом, даже увидел какой-то замысловатый сон почему-то из жизни Древней Греции. Кажется, если ему не изменяла память, это было что-то о Спарте. Еще когда-то учитель истории, которого обожали все - и пацаны и девчонки, - рассказал им историю о пареньке, который в этой самой Спарте нашел лисенка и принес его на урок, спрятав за пазуху. Лисенок, зараза такая, начал его кусать, а он не мог виду подать, чтобы учителя не заметили. Так лисенок прогрыз ему живот до самых кишок. Вот Сынок себе и приснился этим пацаном...
      - Подъем! - гаркнули над самым ухом. - На выход!
      Электричка подкатывала к какой-то небольшой станции. Какой, Сынок не разглядел - на улице уже был вечер.
      Бомжи стали хватать свои пожитки и тянуться к выходу, но крепкие парни эти мешки, котомки, рваные сумки и пакеты у бомжей вырывали из рук и выбрасывали.
      - Нечего, нечего, там вам все новое дадут.
      У Сынка никаких пожитков не было, поэтому ему волноваться было нечего, а вот с сиамскими близнецами повозились - те вцепились в свой небольшой солдатский мешок и ни за что не хотели его отдавать. Стояли плечом к плечу и довольно ловко отбивались от крепкого парня.
      - Не тронь! Не отдадим!
      На помощь пришли другие парни, близнецов расцепили и, отобрав мешок, вышвырнули на платформу.
      Мешок упал прямо под ноги Сынку, и он незаметно сунул его под пиджак. Зачем он это сделал, он и сам не знал.
      Электричка стояла, пока не вышли все бомжи. Просто один из парней сдернул стоп-кран и не отпускал его, пока вагон не освободился.
      "Они тут, как хозяева, - подумал Сынок. - С ними шутить не стоит".
      Выстроив бомжей на платформе и пересчитав их, парни произнесли напутственную речь, смысл которой сводился к простому - идти недолго, в пути не отставать, если кто отстанет, мы поможем.
      Как потом оказалось, все нехитрые тезисы этой речи были сплошным враньем.
      Бомжи тащились сначала по дороге, а потом по лесной тропе часа три. Скоро многие стали отставать, падать от усталости, особенно калеки. Но парни с этим справлялись лихо - просто начали отставших бить почем зря. Да весело так бить, с шутками-прибаутками.
      - Шоковая терапия, ребятки!
      - Дают - бери, бьют - беги!
      - На земле лежать - вредно для здоровья!
      - Не спи, простудишься!
      Безропотные бомжи кричали, стонали, но поднимались и шли. Сынок тащил на плече Сашу, который тихонько ныл:
      - Лучше бы я сдох в канаве... Лучше бы меня менты загребли... Лучше б я стал гомосеком...
      Последняя перспектива рассмешила Сынка, а оказывается - зря. Обиженный почему-то Саша с горячей обидой и не менее горячей, но тщательно скрываемой гордостью рассказал, что к нему на Савеловском рынке, где он промышлял попрошайничеством, не раз подкатывался какой-то "приличный человек", как выразился сам Саша, со странным предложением - "участвовать в судьбе".
      - Это что значит? - спросил Сынок.
      - А ты сам не сечешь? Трахнуть он меня хотел. Извращенец хренов. А с виду - приличный человек. Эх, лучше бы я гомосеком стал.
      Когда наконец вышли из леса, шумная компания была тиха и жалка.
      - Все, ребята, пришли! - приободрили бомжей крепкие парни. - Ну-ка, построились, веселее.
      Посреди огромной поляны в темноте ночи белели высокие белые стены. Почему-то казалось, что эти стены невероятной толщины. Прямо-таки крепостные. За стенами угадывались церковные купола. Огромные чугунные ворота были закрыты.
      - Э-э... - протянул Паша. - Это че, монастырь? Я в монахи не пойду. Я че, дурной? Я и в Бога не верю.
      Наверное, такие же мысли осенили головы и других бомжей, потому что и так не очень бодрый ход толпы сначала замедлился, а потом и вовсе остановился.
      - Вот тут, Сашка, тебя гомосеком сделают точно, - мрачно предрек Паша. - Монахи же все пидоры.
      - Чего встали? Вперед.
      Но толпа угрюмо молчала. Эти несчастные, полуголодные, больные люди, будущее которых было беспросветным и ничтожным, ни за что не хотели променять свою никчемную жизнь на благочестивую.
      - Мы в монастырь не пойдем! - наконец решился кто-то высказать общую мысль.
      - Кончай бузить! Какой это монастырь? Тут нормальные люди живут, расхохотались парни. - Вас там, придурков, оденут, обуют, вымоют и накормят.
      Но толпа уже парням не верила.
      Неизвестно, чем бы кончился этот молчаливый бунт, если бы ворота вдруг со скрипом не распахнулись и не вышли бы к толпе прибывших несколько человек с фонарями.
      Это тоже были одноногие, однорукие, ущербные люди, но куда более сытые, здоровые и счастливые на вид.
      - Картавый! Вовка! - радостно закричал один из них, увидев кого-то в толпе. - И ты здесь?! Канай сюда, обнимемся! Чего мнешься, дурак, ты знаешь, как тебе подвезло! В рай попал!
      Он обнял одного из пришедших, а тут и другие разыскали своих знакомых по прежней нищей жизни. Началось живое общение, которое всегда убедительнее всяких призывов. Обитатели странного монастыря расписывали нынешнюю свою жизнь в таких лучезарных красках, так убедительно, что вновь прибывшие постепенно оттаивали.
      - Ну хватит тут разговоры разговаривать, - вышла из ворот пышногрудая тетка, почему-то со скалкой в руке, - ужин стынет! Есть-то хотите?
      Вид у нее был такой уютный, вкусный, домашний, что бомжи сразу признали в ней то ли мамашу, то ли любимую жену. Наверное, еще и скалка в ее руках придавала образу давно забытое нищими ощущение семейного тепла.
      Уже размягченная толпа бомжей потянулась в ворота, а Пашка подскочил к пышногрудой и наябедничал:
      - А нас в дороге били!
      - Как били? - не поняла тетка. - Кто?
      - Да вот эти! - он ткнул пальцем в крепких парней.
      - Вас били?! - ахнула тетка.
      - Били! - закричали бомжи. - Вот эти фашисты!
      И скалке тут было найдено применение. Как же тетка охаживала по бокам крепких парней - ну прямо тебе строгая жена привечает пьяного мужа.
      Бомжи зашлись в злорадном хохоте, который окончательно успокоил их.
      Только Сынок подумал: "Чего-то слишком мягко стелят".
      Впрочем, вслух не высказался, держал "имидж".
      Действительно, постригли, продезинфицировали, вымыли, дали более или менее приличную одежонку и накормили просто, но от пуза. И тут увидел Сынок, что люди вокруг него обычные. Конечно, инвалиды, конечно, калеки, но физические недостатки перестали быть так видны, а высветились лица нормальные лица нормальных людей. Даже откуда-то из забытых загашников достали приличные манеры: пропускали вперед женщин, помогали безногим, не бросали объедки на пол, даже не чавкали. И разговоры вдруг пошли вполне человеческие, даже задушевные. Конечно, вспоминали милые времена, когда были физически здоровыми, когда могли работать и любить.
      Сынок улучил минутку и заглянул в мешок, столь рьяно оберегаемый Сашей и Пашей. Были там, как у хорошего солдата, - ложка, нож, котелок, теплые портянки, сточенные лезвия и несколько парных фотографий, очевидно, родители близнецов, хотя почему-то пар этих было несколько.
      Чего уж сиамские близнецы так за этот мешок держались, разве что фотографии жалко было?..
      Сынок вернул нехитрый скарб Саше и Паше, которые чуть руку ему не обцеловали за это.
      Изнутри монастырь оказался... монастырем. Только в церквах были столовые, какие-то мастерские, огромные спальни, еще что-то, чего Сынок рассмотреть не успел или не смог - многие помещения были закрыты.
      Когда поели и покурили на улице, повели всю компанию размещаться на ночлег.
      Женщин в одну сторону, мужчин - в другую.
      - Ты рядом с нами просись, - советовали близнецы. - Ты нам теперь кореш по гроб жизни.
      Но просить и не пришлось. Их завели в небольшую церковку, где уже стояли у стены разобранные железные кровати, свалены были в углу матрасы, на входе выдали каждому комплект постельного белья и полотенце. Бомжи сами собрали кровати, которые очень напоминали солдатские, сами поставили, как считали нужным.
      Сынок расположился рядом с окном, на верхней койке, а близнецы еще долго спорили, кто будет спать под ним, впрочем, конца спора он уже не слышал, уснул. Даже подумать не успел...
      Глава 8. ДЕНЬ ОГОРЧЕНИЙ.
      Ирина подхватила Руфата у метро.
      Обнялись. Поцеловались.
      - Ты чего такая горячая? - проведя ладонью по ее щеке, проворковал Руфат.
      - В бане была.
      - В какой бане? Ты же не ходишь в баню...
      - В ведомственной.
      - А зачем?
      - Дома воду горячую отключили.
      Парень не смог уловить, шутит она или говорит правду. Вроде шутит. А глаза при этом серьезные.
      - Есть хочешь? - спросила Ирина.
      - Нет.
      - А я хочу есть.
      У входа в ресторан Руфат замялся. Заведение было швейцарское, очень дорогое.
      - Не бойся, сегодня я угощаю, - хлопнула его по плечу Ирина.
      - Нет, погоди... Кто из нас мужчина?
      - Ты мужчина, ты. А я эмансипе. Идешь или нет?
      Их провели в зал, усадили за столик у окна, зажгли свечку, подали аперитив. Все это время Руфат насупленно молчал.
      - Ну? - Ирина подняла бокал.
      - За тебя, - скупо молвил Руфат. - Верней, за нас.
      - Банально, но если нет других предложений...
      Чокнулись, выпили.
      - Я соскучился.
      Он еще не знает, что она все решила. Как ему сказать? Он же не отпустит.
      - Я тоже...
      - Мы не виделись больше месяца. У меня поллюции начались.
      - Фи.
      - А у тебя все работа, работа... Я больше не могу так... Я хочу быть рядом... Каждую минуту... Или хотя бы каждую ночь...
      - Тише.
      - Ты переедешь ко мне?
      - Налей еще вина.
      - Переедешь?
      - Нет.
      - Почему?
      Он смотрел на нее зло, почти с ненавистью.
      - Долго до работы добираться.
      - Опять эта работа... Развалилась бы эта фирма к чертовой матери...
      - Да? А жить на что?
      - Я буду зарабатывать.
      - Вот когда начнешь, тогда и поговорим...
      - Значит, все дело в деньгах? - догадался Руфат, и эта догадка привела его в ужас.
      - Ты хотел налить мне вина.
      - Ну да, конечно... Я мало зарабатываю, вот в чем дело... А то, что я тебя люблю, что думаю о тебе постоянно, - это так, пустяки...
      - Руфаш, деньги здесь ни при чем... - она положила ладонь на его запястье. - И не говори больше такие глупости, пожалуйста... Мы сейчас поужинаем, потом поедем ко мне, и мир сразу станет прекрасней...
      - Ну вот. Опять ты все за меня решила.
      Нет, она не сможет ему сегодня сказать. Он слишком заведен, еще глупостей всяких натворит.
      - Я очень устала, Руфаш... Сегодня такое на работе было...
      - Опять ты про работу? Нет, я как-то не вписываюсь в твои планы. Явно не вписываюсь... Ты меня все еще не любишь?
      - Давай помолчим немного.
      - Давай.
      Когда Ирина расплачивалась своей кредиткой, Руфат отошел в сторону...
      Потом они долго ехали через запруженную Москву и болтали о всякой веселой ерунде, отношения больше не выясняли, напряжение как-то само собой улетучилось.
      Он внес ее в квартиру на руках, положил на кровать, сам лег рядом и серьезно произнес:
      - Знаешь, мне наплевать, как ты ко мне относишься...
      А через час Ирина лежала на спине, раскинув руки и блаженно полузакрыв глаза. Такого оргазма у нее не было очень-очень давно. А может, и вовсе никогда не было. И Руфат в этот раз был каким-то другим, будто подменили человека...
      Ирина окончательно запуталась. Она все еще была уверена, что не любит его. Но разве можно испытывать такие чувства к мужчине, которого не любишь? Запуталась...
      Руфат где-то рядом шуршал джинсами.
      - Ты одеваешься?.. - не открывая глаз, тихо спросила Ирина.
      - Да...
      - Зачем?..
      - Ухожу.
      - Куда?..
      - Домой...
      Она резко приподнялась на локте:
      - Что случилось?
      - Ничего... Тебе завтра на работу. Ты должна выспаться.
      - Я высплюсь. С тобой.
      - Я буду мешать.
      - Не будешь, дурачок. Ложись рядышком.
      - Это ты думаешь, что я дурачок... А я не дурачок... Все, привет...
      И прежде чем она успела его остановить, Руфат буквально выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью.
      Еще какое-то время Ирина голой простояла в прихожей, пытаясь понять, что произошло. Наконец поняла. Он довел ее до блаженства и оставил. Красиво. Посмотрим, что он завтра запоет...
      Спать совершенно не хотелось. Ирина бесцельно послонялась по квартире, выпила холодной воды, позвонила бабушке. Опять занято. Это уже становилось странным.
      Первое, что Ирина увидела по телевизору, был репортаж с Тверской. Разумеется, основное внимание было уделено взрыву гигантского резинового телефона. Оказалось, за то время, что Ирина провела с Руфатом, милиция задержала мальчишку лет десяти, который и подбил рекламный дирижабль с помощью обыкновенной рогатки и металлического шарика.
      - Малыш, скажи, зачем ты это сделал? - спрашивала у него журналистка.
      - Не зна-а-аю... - канючил малец.
      - А кто знает?
      - Не зна-а-аю...
      Затем журналистка попросила в камеру родителей мальчугана, чтобы они пришли в отделение милиции и забрали своего сынка, потому что сам он не помнит, где живет...
      - Придурки, - сказала вслух Ирина, имея в виду и мальца, и его родителей, и журналистку, и Руфата, и всех остальных, вместе взятых.
      И тут она вспомнила, что не вернула соседке электрические щипцы.
      - Ты чего такая? - спросила Светка, едва Ирина переступила через порог ее квартиры.
      - Какая?
      - Загадочная.
      - С Руфатом поругалась.
      - С хачиком с этим? - ехидно засмеялась Светка. - И правильно, пусть убирается в свою чучмекию.
      Ирина пропустила оскорбления соседки мимо ушей. По существу, она даже в некоторой степени была согласна со Светкой. Пусть убирается. Только чучмекия здесь ни при чем, потому что он москвич и по паспорту русский.
      Весь прошедший день состоял из радостей и огорчений. Но огорчений все-таки было больше...
      Глава 9. СПАРТАНСКОЕ ВОСПИТАНИЕ.
      Он проснулся, когда бомжи спали. Храп и стон стояли, как в казарме. Сынок помнил эти неспокойные солдатские сны. Особенно когда был уже "дедом" и мог отсыпаться днем, а по ночам гонял в "дурака" или пил с такими же старослужащими. Иногда из "красного уголка", где они располагались на ночные развлечения, выходил и видел сотню разметавшихся, беспокойных во сне мальчишеских тел. Тогда еще думалось, что все это скоро для него кончится. Не знал, что "скоро" растянется еще на полгода, за которые он побывает на чеченской войне и потеряет руку.
      Какое-то время Сынок лежал тихо, прислушиваясь к тому, что происходит за стенами церкви, - было тихо.
      Летние ночи короткие, и Сынок знал, что ему надо поторопиться. Скоро начнет светать.
      Он тихонько сполз с верхней койки, натянул ботинки, одеваться не стал, чтобы, если его застукают, сказать, что шел в туалет и заблудился.
      Тихо пробрался к двери и потянул ручку на себя - не тут-то было. Дверь была заперта.
      "А если мне действительно в туалет? - безмолвно возмутился Сынок. - Не на пол же".
      Но тут же увидел в углу ведро с крышкой - парашу.
      Значит, выходить теперь надо было только на свой страх и риск и, уж конечно, не попадаться.
      Сынок тихонько открыл окно - еще с вечера заметил, как это сделать, и выскользнул на двор.
      Это было второе правило Сынка после "имиджа" - знать всегда немного больше, чем остальные.
      Он ничего особенного не искал - он должен был осмотреться, так, на всякий случай. А еще - по ночам всякие тайны открываются, что тоже полезно.
      Первым делом пробежался по периметру стены. Это заняло минут двадцать - тридцать, хотя Сынок торопился. Территория монастыря оказалась огромной. Все выходы и входы в стенах были накрепко закрыты. А возле главных ворот еще и дежурили двое в камуфляжной форме. Но оружия при них не было.
      Правда, Сынок приметил одну лазейку - прямо у стены рос высокий дуб, по его стволу вполне можно было забраться на самый верх, но вот как потом слезать с обратной стороны, этого Сынок еще не придумал.