Фридрих Евсеевич Незнанский
      Серия "ГОСПОДИН АДВОКАТ"
      Стая бешеных
      (1999)
      Оглавление
      Глава 1. СТАЯ.
      Глава 2. БИЗНЕС-ЛЕДИ.
      Глава 3. КРОВАВАЯ ВЕЧЕРИНКА.
      Глава 4. СЫНОК.
      Глава 5. ЛОГОВО.
      Глава 6. ВОЗДУШНЫЙ ШАР.
      Глава 7. МОНАСТЫРЬ.
      Глава 8. ДЕНЬ ОГОРЧЕНИЙ.
      Глава 9. СПАРТАНСКОЕ ВОСПИТАНИЕ.
      Глава 10. БАБУЛЯ-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА.
      Глава 11. БРАТСТВО.
      Глава 12. СЕКСУАЛЬНОЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВО.
      Глава 13. ИСПЫТАНИЕ.
      Глава 14. "ИОЛАНТА".
      Глава 15. БУГОР.
      Глава 16. НОВАЯ ЖИЗНЬ.
      Глава 17. ЧУЖИЕ.
      Глава 18. БЕДНЫЕ ЛЮДИ.
      Глава 19. БОБИК.
      Глава 20. ВАЛЮТА.
      Глава 21. ЧЕЛОВЕК СО СТОРОНЫ.
      Глава 22. ГЕРМАН.
      Глава 23. ОМОНОВЕЦ.
      Глава 24. ПРОПАСТЬ.
      Глава 25. ЗАЩИТНИК.
      Глава 26. САРАЙ.
      Глава 27. ДОВЕЛИ.
      Глава 28. ЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ.
      Глава 29. ЗЧМТ.
      Глава 30. РОТА.
      Глава 31. НОВОСТИ.
      Глава 32. РАСПЛАТА.
      Глава 33. "НОВЫЙ ЭКСПРЕСС".
      Глава 34. ЩЕНКИ.
      Глава 35. СОПЛЯ МЛАДЕНЦА.
      Глава 36. БАБУШКИ.
      Глава 37. "ПОМОГИТЕ СЛЕДСТВИЮ".
      Глава 38. БУХГАЛТЕР.
      Глава 39. БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ОСТАЕТСЯ...
      Глава 40. МНОГО ДЕНЕГ.
      Глава 41. ЧИСТОПЛЮЙ.
      Глава 42. МИГРАНТЫ.
      Глава 43. ЗАКОН И СИЛА.
      Глава 44. РАБСКИЙ РЫНОК.
      Глава 45. ФАКТЫ И ДОМЫСЛЫ.
      Глава 46. ЛЕСЯ.
      Глава 47. ПОЛИТИЧЕСКОЕ УБИЙСТВО.
      Глава 48. ПРОПАЖА.
      Глава 49. КАРМА.
      Глава 50. ПОДАРОК СУДЬБЫ.
      Глава 51. ВИД ИЗ ОКНА.
      Глава 52. ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ.
      Глава 53. АЛМАЗ И ГРАФИТ.
      Глава 54. ИДЕАЛЬНОЕ МЕСТО.
      Глава 55. ЧЕРНЫЕ ГЛАЗА.
      Глава 56. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?
      Глава 57. ПРОФЕССИОНАЛЫ.
      Глава 58. СПОКОЙНОЙ НОЧИ.
      Глава 59. ЖЕЛТЫЕ ГЕРБЕРЫ.
      Глава 60. БЫТОВУХА.
      Глава 61. ВЕЗУНЧИК.
      Глава 62. ВСЕ РАВНО.
      Глава 63. КРАХ.
      Глава 64. ОТКЛОНЯЕТСЯ.
      Глава 65. ОБВИНЕНИЕ.
      Глава 66. ШЕКСПИР.
      Глава 1. СТАЯ.
      - Ой, какая собачка!
      - Не трогай.
      - Почему?
      - Она может быть больная.
      - Простудилась?
      - Не знаю. Может быть. Хотя, кажется, собаки не простужаются.
      - Мам, а давай ее домой возьмем и вылечим.
      - Оставь, кому сказано.
      - Ой, мам, еще одна, смотри, какая волосатая. Можно ее погладить?
      - Не волосатая, а лохматая. Не трогай!
      - Ей, наверное, тепло. Она не простудилась. Давай эту домой возьмем.
      - Нет, и эту мы домой не возьмем. У тебя дома есть кошка, собаки с кошками не уживаются.
      - А я по телевизору видела, как кошка с собакой жили. Мультфильм... Ой, мама, смотри, еще две. Ну, мам, ну, пожалуйста, ну давай хоть одну возьмем.
      - Все, пора домой. Пошли.
      - Мам, смотри, сколько их! Собачки-собачки! Идите ко мне!
      - Пошли, пошли...
      - Ой, мам, их, наверное, тысяча миллионов, да?
      - Дай руку. Иди сюда.
      - Мам, а почему они на нас так смотрят?
      - Не знаю. Пошли, только тихонько.
      - Мама, а почему они рычат? Они злятся, да?
      - Наверное.
      - А что мы им плохого сделали?
      - Ничего. Иди ко мне на руки.
      - Не пойду, я уже взрослая девочка. Мама, а они нас не пускают, да?
      - Иди ко мне на руки, кому я сказала! Быстро!
      - Мама, а они нас укусят?
      - Да что ж это делается? Среди бела дня... Я тебя сейчас подсажу на дерево, и ты там будешь сидеть и не слезать, поняла?
      - Я не хочу на дерево. Ты сама говорила, что на деревья лазят только плохие мальчишки.
      - Помогите!
      - Мама, я боюсь! Мама, не бросай меня. Мама, почему они гавкают на нас? Мама!
      - Помогите!!!
      - Мама!!!
      "Жигули" взвизгнули на повороте и на скорости врезались в стаю псов, обступивших женщину и девочку на дереве.
      Стая бросилась врассыпную, но отбежала недалеко.
      - Садитесь, быстро! - закричал мужчина, распахивая дверцу машины.
      Женщина сдернула с дерева дочь и нырнула в салон.
      Еле успела захлопнуть дверцу, собаки уже налетали рычащей стаей.
      - Вы плохой дядя, - сказала девочка. - Вы чуть не задавили собачку.
      - Ты что, глупая, дядя нас спас. Спасибо вам.
      - Да не за что. Вы где живете?
      - Вот здесь, вот в этом подъезде. Мы просто во двор вышли погулять. Господи, откуда их столько? И какие злые...
      Собаки за тонкими стенками машины заходились в лае и рыке.
      - Придется подождать, - сказал мужчина.
      - Нет, мы домой сейчас не пойдем. Давайте поедем в милицию, если можно.
      - Вы так считаете?
      - А вы как считаете?
      Лохматый пес, который так понравился девочке, вскочил на капот и злобно лаял теперь в самое лицо женщине.
      - Мама, они хотели нас укусить?
      - Да.
      - Ну что ж, поехали.
      Машина тронулась с места, собаки снова отбежали и снова недалеко. Они огромной стаей провожали "жигуленок" до дороги. Потом разом остановились и помчались куда-то в глубину дворов.
      Глава 2. БИЗНЕС-ЛЕДИ.
      Она просто измучилась, пока летела из Праги. Нет, самолет ее вполне устраивал, это был настоящий "Боинг", не страшный аэрофлотовский "Ил", который разве что подталкивать не приходится при взлете. Тихая прохлада в салоне, кресло, с угодливой нежностью откидывающее спинку, всегдашние мятные пастилки у стюардесс. К счастью, ее соседи были неразговорчивы. У окна сидел надушенный толстяк с курчавой бородой, стыдливо поджимавший ноги, чтобы ненароком не коснуться ее жирным коленом, со стороны прохода аккуратная пожилая дама с фиолетовыми волосами - видимо, иностранка. Ирина достала плейер и включила музыку, чтобы хоть как-то снять напряжение. Но обычно любимая музыка (она слушала Верди, и ей действительно нравилась несложная классика) скользила мимо слуха. Внимание ее было рассеянно, мысли путались в голове, перескакивая с предмета на предмет, то и дело возвращаясь к событиям последних дней в Праге. Ощущение близкого счастья не оставляло Ирину, и, хотя дожидаться радости - тоже радость, она томилась сейчас в этом комфортабельном американском салоне, сознавая, что от Москвы ее отделяют несколько лишенных событий часов, а от окончательного счастья не меньше недели. Счастье на этот раз ей, обычно идеалистке, представлялось тридцатью тысячами зеленых долларов, которые с легкостью превращались в ремонт, полную и шикарную смену гардероба и отпуск в Италии. Ирина была горда и нисколько не стыдилась перед собой, что она, натура возвышенная и даже в чем-то поэтическая, радуется деньгам самой большой радостью последних лет. Вслед за Пушкиным она полюбила повторять: "Я люблю не деньги, а свободу, которую они дают". Свободы в деньгах ей недоставало, особенно последнее время. По московским понятиям она зарабатывала, что называется, "очень прилично", но "очень приличного" не хватало девушке, которая хотела жить в Москве, как в Европе. Квартира в старом арбатском доме тихо разваливалась, текли гнилые трубы, прорву денег сжирал автомобиль - хорошо выглядеть, давая понять сослуживцам, все больше гражданам иных держав, что и она не лаптем щи хлебает, было временами сложновато. Но она не унывала, зная, что со своим умом и талантом пробьется на службе. Кроме того, Ирина была остроумна, добра и, пожалуй, весьма хороша собой. Красавицей она себя оправданно не считала. Несмотря на то что все ее знакомые, упоминая о ней в компании, где ее не знали, говорили "очаровашка" или еще что-нибудь в этом роде, ее красота не вписывалась в стандарт. У нее, пожалуй, были широковаты плечи, и завистливая ресепшионистка как-то, якобы восхищенно, но с тайным ядом спросила: "Ты, наверное, хорошо плаваешь? У тебя такие плечи широкие, как у пловчихи". Ирина никогда не занималась плаванием профессионально, но плавала она действительно хорошо, и только коротко ответила: "Да". В талии она тоже была широка, но умело это скрывала. Зато у нее была совершенно голливудская грудь, хореографическая осанка и замечательно длинные стройные ноги. Если учесть, что она не курила, имела от природы чистую, сухую кожу, при темных волосах была голубоглаза, она производила впечатление на мужчин, обычно готовых впечатлиться и меньшим списком достоинств.
      Ирина работала в фирме "Эрикссон" - всемирном лидере по производству телекоммуникационного оборудования. Представить себе, что она окажется менеджером одного из крупнейших подразделений фирмы с видами на повышение, Ирина, еще не так давно выпускница института связи и заурядный инженер МГТС, не могла. И вдруг, поменяв несколько прибыльных, но скучных работ, она негаданно воцарилась в "Эрикссоне", за недолгое время привязавшемся к ней всей душой. Оптимистичные пожилые иностранцы привозили ей гостинцы из поездок, на вечерах для сотрудников она танцевала с Мигелем Эрнандесом, статным начальником отдела N, а теперь первое же из порученных ей дел было с успехом завершено и открывало блестящую перспективу приумножения капитала и почестей.
      Холод прошел по ее спине, когда она вспомнила, как, уже оказавшись в самолете по пути на конференцию в Праге, она обнаружила, что забыла впопыхах слайды, над составлением которых едва не потеряла зрение в последний месяц. Разноцветные диаграммы, графики, так заботливо и педантично выведенные на компьютере, остались на столе в кабинете - теперь уж ни на что не годные. Кроме того, доклад, который она планировала доработать в самолете на ноутбуке, не желал открываться с дискеты. Компьютер бессердечно сообщал о каких-то повреждениях в сетевом ресурсе, о неустранимой ошибке на дискете и предлагал утопические меры к устранению означенной. Ирине в тот момент показалось, что фортуна глумится над ней. Как только она поняла, что на конференцию едет фактически вовсе без материалов, вся ее жизнь пронеслась у нее перед глазами. И тут - негаданный успех. Видимо, с перепугу, Ирина, выйдя на кафедру, так четко и ловко представила политику "Эрикссона" в области внутрироссийских поставок, так точно и приманчиво живописала выгоды нового оборудования, что превыше меры возбудила представителей сибирского региона. Заключив с сибиряками предварительный договор, она натянула длиннющий нос конкурирующему "Алкателю", где ей некогда было отказано в месте. Теперь пять процентов от сделки всенепременно должны были оказаться в ее владении, чему она была рада незамутненной, чистой, детской радостью.
      Мелодичный английский голос любезно попросил Ирину пристегнуть ремень и объявил посадку. Самолет стал снижать скорость, внутренности содрогнулись, словно в каком-то хихикающем восторге - Ирина интенсивнее засосала мятную карамельку.
      Конечно, досадно, что сегодня будний день. Сейчас бы в самый раз поехать домой, поваляться в ванне с косметической маской на лице, потом пойти в солярий и на массаж, а к вечеру встретиться с подругами в баре, хвастаться и строить планы. Но и то, что сегодня прямо с самолета надо будет ехать в офис, до некоторой степени радовало Ирину. В самом деле - она улыбалась, когда представляла себе, как вытянутся физиономии у ее патрона, у начальников отделов, секретарей и даже у мерзкой ресепшионистки, когда будет представлен отчет о поездке!
      Она не заметила, как шасси коснулись взлетной полосы, и очнулась только от аплодисментов пассажиров. На выходе из "зеленого коридора" ее поджидал водитель Серега - крупный улыбчивый парень с глупой и добродушной мордахой.
      - Ну что, Ируха, как дела? - спросил он скорее дружески, чем фамильярно. Серега не желал признавать Иринину большую, по сравнению с собой, социальную значимость. Для него она была девчонка, ровесница, и это было действительно так, не поспоришь. Но все-таки в двадцать восемь лет бизнес-леди может требовать большего к себе уважения. Ирину, однако, не покоробил вопрос, и, радостно улыбнувшись, она собрала пальцы у губ, пустив в пространство воздушный поцелуй.
      - Чудо, что такое, просто персик! - пояснила она жест. - Все обалдеют.
      Серега несвязно и солидарно сказал что-то бессодержательное типа "ну-ну" или "гы-гы" - Ирина не вслушивалась. Она беззаботно кинула сумку под ноги Сереге и уселась на переднее сиденье роскошной казенной "вольво". Водила сунул сумку в багажник, крякнув, уселся за руль и включил какую-то сиротскую песню.
      - Послушай, поменяй музыку. Хочешь, мою? - робко спросила Ирина, потянувшись к плейеру.
      - Нет, нет, - замахал руками Серега, - от твоей у меня мозги преют. У тебя там всякие оперы разные, ну тебя.
      Ирина вздохнула и стала глядеть в окно. Радостное настроение ее не убывало от минуты к минуте, а все только прибавлялось. Она уже так привыкла за последние сутки ощущать себя счастливой, что была близка к непониманию как же она раньше жила? Все обиды и горести прежних лет сейчас, когда она вспоминала про них, казались ей когда-то давно виденным сновидением, от которого память сохранила лишь зыбкие, смазанные картины. Даже нынешние ее нелады с Руфатом, докучные приставания начальника на работе казались ей смешны и легко решаемы. Она чувствовала себя так прочно счастливой, что не сомневалась в счастье завтрашнего дня, и послезавтрашнего, и дальше вперед неделями, если не годами.
      Пробравшись к офису через пробки на Ленинградском шоссе, Ирина выпорхнула из машины, распорядилась относительно сумки и поспешно вошла в вестибюль. Для того чтобы попасть на место работы, ей пришлось дотронуться бедром до фотоэлемента - громадная карточка с магнитным индикатором "ИРИНА АЛЕКСЕЕВНА ПАСТУХОВА" болталась, пристегнутая к ремню. Ирине всякий раз лень было ее отстегивать, и она, привстав на цыпочки, прислонялась к фотоэлементу. Дверь с мелодичным звуком отворилась, впустив Ирину в чисто выметенный, наэлектризованный мир европейской фирмы.
      - С приездом, как съездили? - просипела кобра-ресепшионистка.
      - Прекрасно! - светски ответила Ирина, повторив поцелуйный жест. Обмениваясь кивками и улыбками с коллегами, она прошла к своему столу и включила компьютер. Заиграла шотландская мелодия, на экране высветилась смуглая девушка в лиловом купальнике, погружающая себя в поросший кувшинками пруд. Тут же раздался звуковой сигнал, и на экране высветилось: "У Гордеева день рождения. Подари сувенир из Праги. У бабки Зины тоже. Купи ей слуховой аппарат, старуха просит уже два года, а ты, змея бессердечная, хоть бы почесалась. Целую крепко - твоя репка". Ирина имела обыкновение переписываться сама с собой посредством компьютера, неизменно выдерживая глумливый стиль. Сейчас она напряглась, потому что в пражских хлопотах совершенно позабыла и про любимого юриста, и про бабку. Не размышляя, она вытащила из подоспевшей с Серегой сумки бутыль одеколона, которую везла Руфату, и пошла между шкафами в кабинет к юристам, где иногда сидел Гордеев.
      С Юрием Петровичем Гордеевым ее связывали нежные братские отношения. Этот умный и честный человек как-то по-родственному опекал ее, и она такая свободолюбивая - не смущалась этой опекой. Ей нравились серьезность, обстоятельность и глубоко затаенная ирония, всегда сопровождавшие разговоры с этим человеком. Ей нравилась его не деланная простота и легкость в общении с людьми, а также и то, что ему совершенно чужда была гордыня ведь у него, как она небезосновательно полагала, была более чем солидная клиентура, которой он никогда не кичился, даже избегал разговоров на эту тему. Ее начальник Владимир Дмитриевич всегда хвалил Гордеева, прибавляя при этом ласкательные эпитеты, вроде "этот пройдоха", "этот ушлый хитрый лис" и прочее. В ее представлении называемые шефом качества изобличали несомненную честность адвоката, долг которого, как считала Ирина, заключался не в следовании абстрактной общественной морали, а в защите клиента. Известно было, что Гордеев не провалил ни одного из взятых им на себя дел, в том числе и сомнительных в нравственном отношении. Ирина, как мудрая женщина, никак не могла осудить его за это - юриспруденцию она числила за науку грязную, но необходимую, как медицина. Однако кроме названных достоинств он еще и просто был ей симпатичен, даже весьма симпатичен, и она рассчитывала на продолжение и углубление их дружбы. То, что она позабыла о его дне рождения, показалось ей сейчас странным и даже стыдным, поэтому Ирина, войдя в кабинет к юристам, чувствовала себя несколько скованно и неуклюже.
      - Юра! - нарочито бодро попыталась она скрыть смущение.
      - Ирочка! - Гордеев, широко разулыбавшись, оторвался от монитора и встал ей навстречу. - Уже вернулась? Ну, как?
      - Чудесно. Это тебе.
      Она поставила на стол бутыль туалетной воды, упакованную в малахитового цвета коробку.
      - Да что ты, спасибо...
      - Поздравляю с днем рожденья, желаю, чтобы ты всегда был... - она судорожно задумалась, что бы ей пожелать, избегая банальностей, но не удержалась и ляпнула: - Таким же здоровым, веселым и удачливым.
      "Вот дура!" - подумала она про себя. Гордеев, однако, был, видимо, рад, что Ира помнит о его празднике.
      - Ты сегодня первая, кто меня поздравил.
      - Почему? - Ирина сокрушенно подняла брови.
      - Кажется, они все позабыли. Впрочем, это и неудивительно. Я здесь все-таки не совсем свой. Обо мне обычно вспоминают, когда проштрафятся перед государством или хотят кого-нибудь незаметно обжулить. Я, так сказать, не в штате. Как индивидуальность я мало кого волную. Хочешь конфет?
      Он вынул упаковку дорогих конфет, еще не тронутую, и снял с нее целлофановое покрытие. Ирина засунула в рот конфету и принялась рассказывать про свои успехи. Гордеев слушал, как казалось, внимательно, все больше улыбался и кстати кивал, но Ирине показалось (и это не вызвало в ней негодования), что он больше улыбается и кивает факту того, что она, молодая, цветущая, сидит сейчас перед ним, закинув ногу на ногу, и тараторит о чем-то своем. Рассказ получался довольно долгий, а она видела, что на столе у Гордеева невпроворот всякой документации, поэтому закончила неожиданно фразой:
      - Так что теперь я богата.
      И встала. Он тоже встал.
      - Ну что ж, поздравляю. Теперь, я думаю, ты поднимешься еще выше и перестанешь подавать мне руку.
      Ирина засмеялась:
      - Посмотрим, посмотрим, не уверена, что не возгоржусь.
      Вежливо посмеявшись, они расстались. Гордеев сел к столу, Ирина выпорхнула из кабинета и ускоренной походкой, хотя никуда торопиться было не надо, двинулась к своему месту. Там ее ждал первый посетитель - подруга и сослуживец Маша Ободовская. Ободовская, натура разносторонне и богато одаренная, поступила в "Эрикссон" вместе с Ириной, но из-за скверного характера не сумела сделать столь блестящего зачина в карьере. Она два дня тому назад вернулась из командировки в Женеву и теперь по неясным для коллег причинам находилась в состоянии горестного изнеможения.
      - Ну, как дела? - разбитым голосом спросила Ободовская.
      Ирина повторила машинально звук поцелуя.
      - Так я и думала. А у меня полная финансовая задница. Ты знаешь, что такое финансовая задница? Это когда ты потратил с корпоративной карточки шестьсот баксов и не знаешь, как отчитываться.
      - Шестьсот баксов? - в ошеломлении повторила Ирина. У Ободовской и без того было две тысячи неоплатных долгов. Несмотря на хорошее настроение, Ира нашла в себе немного сострадания.
      - Посмотри, - уныло продолжила Ободовская, - я тут поправила кое-что.
      Она протянула Ире несколько счетов из ресторанов и от таксистов. В них неумело подобранной ручкой были дописаны единицы к сумме.
      - Как ты считаешь, похоже? - понуро спросила Ободовская.
      - Н-ну, на мой взгляд, не очень. Да кто там будет в бухгалтерии разбираться? - оптимистически прибавила Ира.
      - Найдется кому, - мрачно оппонировала Ободовская.
      - Слушай, ты что, всю Женеву по периметру объездила? - спросила Ирина, ошеломившись астрономической цифрой в счете.
      - Нет, просто я решила не дописывать ноль в конце, а дописала спереди девятку. По-моему, этот самый удачный. Другое дело вот этот...
      Маша протянула неврастеническим почерком заполненный счет на пятнадцать франков.
      - Я так никогда не сумею, - сокрушилась Ободовская, глядя на бумагу, он, по-моему, эпилептик был.
      - Кто?
      - Ну, этот водитель. Разве здоровый человек может так написать?
      - Не уверена. Но, вообще-то говоря, у меня почерк не лучше.
      - Да? - оживилась Ободовская. - Ну-ка, покажи.
      Ирина взяла перо и, задумавшись на мгновение, выписала неловко, путая буквы "ш" и "ж": "Игумен Пафнутий руку приложил".
      - Здорово, - призналась Ободовская. - Так же коряво. А кто такой был этот Пафнутий?
      - Это из Достоевского, - пояснила Ирина.
      - А-а... Так, может быть, ты мне напишешь вот здесь нолик? - с простоватым лукавством попросила Ободовская.
      Ирина улыбнулась ей, достала из карандашницы ручку подходящего цвета и, склонившись над бланком счета, вывела вполне истерический ноль под стать записи.
      - Как дела? - раздалось над ее ухом. Ободовская от неожиданности подпрыгнула. Ирина ловко засунула счет в стол.
      - Ах, Владимир Дмитриевич, - притворно обрадованно защебетала она, только вернулась!
      Это был Владимир Дмитриевич, ее босс, ее ближайшее начальство. Скучнейший амбициозный тип. У него ко всем этим "достоинствам" были еще большие и вечно влажные руки, которые он тайно вытирал платком. Кроме того, он был баснословно жаден до денег и имел имперские амбиции. В настоящий момент его тщеславие было удовлетворено занимаемой должностью, и единственным предметом тайных его комплексов было отсутствие респектабельной любовницы, в каковые он однозначно предполагал Ирину. Несколько раз его рука, недобросовестно вытертая платком, уже ложилась ей на колено. Приходилось дипломатически лавировать, чтобы удержать ситуацию возможно долее нерешенной в надежде, что шеф остынет или изберет другой объект для своих вожделений. Но начальник длил осаду, не помышляя отступать. Вот и сейчас он присел на край стола и, как ему казалось, возбудительно посмотрел в глаза Ирине своими тусклыми глазами. Маша делала из-за его плеча отчаянные знаки, чтобы Ирина убрала рассыпавшиеся по столу счета, чем очень Иру стесняла. Начальник, казалось, вовсе и не заметил, чем занимались подруги, но исступленная возня Машки на заднем плане могла серьезно испортить ситуацию. Всячески завлекая шефа разговором о поездке, Ира словно ненароком взяла гроссбух и попыталась накрыть им компрометирующую документацию. Но, о ужас! Только она опустила книгу, как по не известному ей физическому закону бумажки выпорхнули из-под нее и, кружась в воздухе, попадали на пол. Ободовская в возбуждении, граничащем с помешательством, пала на четвереньки, а предупредительный (иногда) начальник подобрал парочку с пола и, не читая, положил на клавиатуру компьютера.
      - Пойдем ко мне, - сказал он Ирине, видимо, недовольный присутствием Ободовской.
      - Да, да, - рассеянно откликнулась Ирина, сделав Машке страшные глаза.
      Они вошли в кабинет Владимира Дмитриевича. Тот подошел к шкафу, вынул оттуда что-то и, пряча за спину, подошел опять к Ире. Она стояла, внутренне собравшись. Кабинет начальника был отделен от основного офиса стеклянной стеной, но, как назло, в этот момент никого поблизости не было, так что они действительно остались одни.
      - Так ты говоришь, - продолжил начальник начатый разговор, отчетливо выговаривая слова, - они подписывают с нами контракт?
      Ирина кивнула.
      Он опять сел на стол, глядя на нее своими тусклыми глазами.
      - Это очень хорошо, - сообщил он, словно это была новость для Ирины. А это тебе.
      Он протянул руку - в ней оказалась игрушка - маленькая нерпа, белячок с живыми и сердитыми стеклянными глазами. Нерпа серьезно смотрела на Иру и словно на что-то негодовала. Она была такая миленькая, пушистая, эта нерпа, и так по-человечески смотрели ее стеклянные глаза, что Ирина невольно улыбнулась. Она забрала игрушку, словно спасая ее от мокрой руки начальника. Но рука потянулась вслед за нерпой и легла на оголенное Ирино предплечье. Губы Владимира Дмитриевича тотчас потянулись к ее щеке. Ирина понимала, что профессиональная этика, по которой Владимир Дмитриевич был ее боссом, и компанейская этика, по которой он должен быть ее приятелем, не позволяют ей отстраниться, и она только задержала дыхание, чтобы не прочувствовать его запах. Он прикоснулся губами к ее щеке и положил руку ей на затылок.
      - Так какой состав оборудования они желают? - спросил он бытовой скороговоркой, словно его руки и губы не имели к нему никакого отношения.
      - Владимир Дмитриевич, не надо, - отстранилась она наконец, посчитав, что уже достаточно натерпелась.
      - Почему? - спросил он с деланной наивностью.
      Сквозь стекло стены послышалось, как что-то упало. Ира обернулась: Машка с весьма озабоченным видом рылась в папках, словно ей что-то срочно было необходимо, но она никак не может найти. "Настоящий друг!" - с благодарностью подумала Ирина.
      - Владимир Дмитриевич, отпустите, - зашептала она, - вы меня... - она не могла подобрать нужное слово, - ...компрометируете.
      Она развернулась к начальнику спиной и быстро вышла. Нерпа, однако, осталась у нее в руке. Шеф ошибочно истолковал это как ласкательный для себя знак, на деле же нерпа полностью заняла в сердце Ирины то место, которое начальник готовил для себя.
      - Ну что, - не размыкая губ и не поднимая взгляда, обратилась Ободовская, - опять приставал, старый перец?
      - С меня бутылка, - ответила так же Ирина, проходя к рабочему месту. Счета с него уже исчезли в ведомом одной Ободовской направлении. Маша вскоре подошла к ней.
      - Кстати, насчет бутылки. Может быть, устроить сегодня маленькую суарею? Можно нажраться вдвоем, как свиньи, а хочешь, возьмем пару каких-нибудь импотентов?
      Ободовская, чья наружность обрекала ее на длительные периоды вынужденного целомудрия, именовала мужчин не иначе как импотентами.
      - А что, нет? - оптимистически отозвалась Ирина. - Я, ты знаешь, тяпнуть не дура. К тому же у меня все поводы. Соберем девиц. Я позову Бурляеву и Штенберг, распишем пулю. Да и вообще, идти пора. Засиделись мы с тобой.
      - Гляди, кто-то еще не ушел, - показала Маша в направлении кабинета юристов, из-под двери которого пробивался свет. - Может, позовем?
      Они заглянули в полуоткрытую дверь - за столом трудился Гордеев.
      - Ой, нет, нет, не сейчас, - отшатнулась Ирина. - Я его, честно сказать, стесняюсь.
      - А я думала, что ты планируешь с ним роман, - сказала Маша, сообщив взгляду проницательность.
      - Да какой роман... Совсем ты сбрендила, эротоманка!
      И Ирина принялась собирать сумку.
      Глава 3. КРОВАВАЯ ВЕЧЕРИНКА.
      - Точно предков нет?
      - Обижаешь! Еще вчера свалили на дачу.
      - Они у тебя что, "моржи"?
      - Какие моржи?
      - Кто по такой погоде на дачу ездит? Колотун же.
      - У них небось дача с паровым отоплением.
      - Вась, ты что, крутой?
      - Какой я крутой?
      - Нин, а Васька твой "новый русский", не иначе.
      - Хи-хи...
      - Ну долго еще?
      - Да тут рядом, вон за тем домом.
      - Вась, если ты нас надул и твои предки дома, ты нам больше не друг, а портянка. Как мы домой доберемся - последняя электричка ушла.
      - Да нету их, успокойтесь. Сами увидите, окна на восьмом этаже.
      - Вон в том доме?
      - Да.
      - Вася, а там как раз на восьмом какие-то окна горят.
      - Вась, ты где, чего молчишь? Нинка, Вася возле тебя?
      - Хи-хи...
      - Хватит лизаться. Вася, это ваши окна? Чего молчишь?
      - Да нет, это не наши окна, кажется... Или я случайно оставил, когда уходил...
      - Вась, постой, так это ваши окна?
      - Да это я забыл выключить. Нет, не могли они вернуться.
      - Та-а-ак... Ну, Василий, спасибо...
      - Да, я тоже думал, ты человек, а ты...
      - Нинка, а твой Вася совсем не "новый русский".
      - Хи-хи...
      - Так, Галя, куда подадимся?
      - Да погодите вы, я сейчас посмотрю. Это, наверное, я оставил...
      - О, блин! Это что такое?
      - Собака Баскервилей!
      - Хи-хи...
      - Вась, не твой песик? Жучка, Жучка!
      - Вась, ты где? У вас тут что, принято собак самих отпускать во двор по нужде?
      - Ага! Не двор, а кинологический центр какой-то.
      - Я сейчас, я быстро. Вы в подъезде подождите, ладно? Нин, я быстро. Только туда и обратно.
      - Давай-давай. Никуда твоя Нинка не денется.
      - Галь, давай хоть поцелуемся.
      - Нашли место - здесь кошатиной воняет.
      - И не только кошатиной. У нас на подъезде уже давно поставили кодовый замок, а здесь... Э-э, собачка, ты чего? Погреться? Занято. И потом - здесь такая же холодрыга, как и на улице.
      - Ребята, пойдемте отсюда.
      - Вот, я же говорил, что не только кошатиной воняет. Собаки тоже здесь... Ну хорош, пошла на фиг!
      - Э-э, нечего тут гавкать!
      - Ребята, пошли отсюда! Ну, ребята!
      - У кого спички есть? Зажгите!
      - Зажигалка!
      - Ох, мама родная! Сколько ж их тут?!
      - Где Васька?!
      - Да дай ты ей ногой по морде, сразу заглохнет!
      - Ребята, давайте постучим в дверь, мне страшно!
      - А-а! Ух, сволочь! Цапнула! На тебе!
      - Галя!
      - К лифту скорее!!! Кнопку жми!
      - Занято!
      - Это Васька едет! Гад такой! Развел тут собачатник!
      - Звоните в дверь!
      - Стучите!
      - Бей их! Девчонки, ломитесь в двери! Есть что-нибудь тяжелое?!
      - Бутылка!
      - Дай!
      - Ага, ты разобьешь!!
      - Идиот! Хочешь, чтобы нас загрызли?!
      - Кто там?!
      - Пустите нас, тут собаки!
      - Вы кто?
      - Мы в гости пришли, а на нас собаки напали!
      - К нам в гости?!
      - Пустите, нас загрызут!
      - Васька! Дверь не открывай! Тут собаки! Поднимись на третий этаж!
      - Уходите, пока милицию не позвал!
      - Тут собаки! Умоляем вас!
      - Васька! На третий этаж!
      - Ребята... Ой!
      - Нинка, Галя, Таня, бегом на третий, держите дверь!
      - Дай бутылку!
      - Ага, а я чем?!
      Лифт распахнулся на третьем этаже, влетели испуганные девушки, одна из них сняла туфель с острым каблуком, нацелилась на дверь.
      Собачий лай приближался.
      Парни вскочили в лифт. Но последний, у которого в руках была окровавленная бутылка шампанского, притащил с собой вцепившуюся в его спину огромную собаку.
      - Жми! - закричали все.
      Но дверь не закрывалась - мешала собака.
      Парень с бутылкой кричал диким голосом.
      Собачья стая уже заполнила лестничную клетку. Еще один пес повис у парня на спине.
      - Васька, ударь их!!! Васька, убей!
      В тесноте лифта никак не могли сообразить, что же делать?
      Наконец парень с бутылкой ухитрился развернуться и со всего маху ударил повисшую на его окровавленных лохмотьях собаку по голове, та взвизгнула и отлетела, другая на секунду ослабила хватку. Эта секунда ребят спасла. Дверь закрылась. Лифт пополз на восьмой этаж.
      - Что это было?! Что вообще происходит?! - причитала девушка.
      Парни стонали, стряхивая кровь с обкусанных рук.
      - Это я свет оставил. Нету родителей.
      - Гад, ты, Васька, какой же ты гад!
      - А я при чем?!
      - При том, что свет выключать надо!
      - Как думаете? Они до восьмого этажа еще не добежали?
      - Увидим. Дверь не открывай.
      - Как? Она сама откроется.
      - Нажми "Стоп"!
      - Красная кнопка!
      - Тихо.
      - Тебе очень больно?
      - А ты как думала? Кусок мяса вырвали, суки!
      - А если бешеные?
      - Типун тебе на язык.
      - Подождем еще.
      - Нет, они нас учуют!
      - Им надоест ждать, они и уйдут!
      - А если не надоест?
      - Возьми платок хоть... Кровью истечешь...
      - Тихо. Их нет.
      - Хочешь открыть дверь?
      - Нет.
      - Так что, нам тут всю ночь торчать?
      - А ты что предлагаешь?
      - Слушай, тут же должна быть кнопка вызова.
      - Есть.
      - Жми! И скажи, чтобы вызвали милицию - на нас напали собаки...
      Глава 4. СЫНОК.
      - ...Ну и, короче, взяли мы этих мандолин и поволокли к себе на хату. Одна, значит, гнать чего-то стала, что у нее жених скоро там откуда-то возвращается, что она его очень, типа того, любит, а с нами идет потому, что по мужским ласкам соскучилась - короче, ураган полный. - Высосав остатки пива из очередной бутылки, паренек поставил ее под лавку, где уже находилась целая батарея таких же опустошенных сосудов.
      Компания прыщавых подростков сидела на лавке и слушала рассказы пухленького веснушчатого паренька в толстенных очках. Любой взрослый человек при одном взгляде на это жалкое подобие мужчины сразу догадался бы, что все его донжуанские похождения, которые паренек так ярко живописал перед дружками, лишь плод его болезненного воображения. Но соседи по лавке, потягивавшие пиво, и не подозревали, что толстячок просто-напросто неумело варьирует содержание очередного порнографического рассказа, вычитанного в журнале, украденном из стола папаши. Им важнее были подробности, чем правдивость.
      - Ну вот, после третьей рюмки она как кинется на меня и давай стягивать с себя платье. А под платьем ничего нету. Прикинь, голая совсем!
      Между тем количество пустых бутылок все пополнялось. Вокруг лавочки, как грифы над падалью, стали кружить люди в потрепанной одежде и с лицами неопределенного цвета, плавно, спектр за спектром, переходящего из желтого в фиолетовый. Рассказы парня их мало волновали. На компанию вообще не стоит обращать внимания, по крайней мере до тех пор, пока не прогоняют.
      Компания тоже не обращала внимания на бомжей, как не обращают внимания на голубей или воробьев, клюющих что-то неподалеку. Пусть себе клюют, лишь бы не гадили на голову, у птиц свое занятие, у людей - свое.
      - Ну, значит, стаскивает она с меня штаны, в трусы уже лезет, а вокруг же народу полно... - Толстяк допил следующую бутылку и швырнул ее в траву. - Ну я ее, значит, в охапку, и тащу в ванную. А там, блин...
      И тут он заметил, что его уже никто не слушает. Все с интересом наблюдают за двумя бродягами, бросившимися за этой вожделенной бутылкой. Один из них, поменьше и пошустрее, ухватил ее первым. Но тут подоспел второй, побольше и посильнее. Завязалась тихая возня.
      - Ну вот, значит, затаскиваю я ее в ванную, стягиваю с нее трусы и...
      - Слушай, заткнись! - грубо оборвал его один из прыщавых ровесников. Секи, цирк!
      Двое бомжей тянули бутылку в разные стороны, пока кто-то из ребят не догадался вынуть из-под лавки еще одну и швырнуть ее в сторону дерущихся. Бродяги тут же бросились за второй подачкой, стараясь оттолкнуть друг друга.
      - Ну вот, значит, стаскиваю я с нее трусы... - очкарик все не оставлял попыток вновь привлечь внимание к рассказу.
      - Какие на фиг трусы?! - зло воскликнул длинный лысый парень. - Ты только что гнал, что она под платьем голая была! Хорош заливать!
      Больше на очкарика внимания никто не обращал. Все увлеченно расшвыривали в разные стороны бутылки, наблюдая, как потешно носятся взад-вперед два вонючих патлатых оборвыша.
      - Я ставлю на маленького! - воскликнул кто-то, и все стали делать ставки.
      И у маленького, и у большого шансы были примерно равны. Оба они хватали добычу и шустро прятали в многочисленных складках одежды. Скоро оба они при каждом шаге стали глухо позвякивать. Всеобщее веселье захватило даже их, и они только посмеивались, когда один опережал другого.
      - Гляди, еще один прилетел! - воскликнул рыжий и швырнул бутылку куда-то в сторону.
      Все оглянулись и действительно заметили еще одного охотника за стеклотарой. Этот третий был намного больше обоих бомжей. Но у него было два существенных недостатка - во-первых, он еле держался на ногах, а во-вторых, у него не было левой руки. Тем не менее он, словно не замечая двух опередивших его братьев по профессии, медленно нагнулся и поднял вожделенную бутылку.
      Оба его предшественника от такой наглости даже на какое-то время потеряли дар речи. Опомнились они только тогда, когда в сторону однорукого полетела вторая бутылка и он предпринял попытку, правда, не очень успешную, ее поднять.
      - Эй, ты че, охренел совсем! - возмущенно воскликнул тот, что побольше, оглядываясь по сторонам в поисках какого-либо тяжелого предмета.
      Однорукий никак не отреагировал. Чуть не свалившись и насилу обретя равновесие, он опять потянулся за лежащей под ногами бутылкой.
      Прыщавые с интересом наблюдали за неуклюжими манипуляциями однорукого.
      Бутылку он поднять так и не смог. Потому что в самый последний момент к нему подскочил шустрый и со всего размаху саданул ногой в зад. Неуклюже крякнув, однорукий под гогот и улюлюканье подростков кубарем покатился в траву.
      - Вы что, разве так можно? - возмутился один из подростков. - Он же инвалид!
      Подростки издевательски заржали.
      Однорукий между тем с трудом встал на ноги и, не сказав ни слова, направился к бутылке. Но на месте ее не оказалось - она стала добычей шустрого. Заметив, что бутылка исчезла, однорукий огляделся по сторонам и, сфокусировав взгляд на шустром, тихо пробормотал:
      - Отдай!
      - Да пошел ты на хер, мудак однорукий! Еще раз сунешься - я тебе вторую руку выдерну, и ноги, и яйца! - разразился ругательствами шустрый, чувствуя поддержку со стороны зрителей.
      - Отдай, это моя бутылка, - спокойно повторил однорукий.
      - Твоя?! Твое дерьмо в штанах! - шустрому нравилось играть на публику, да еще и чувствуя свою безнаказанность. - Меньше щелкал бы клювом - может, и была бы твоя!
      Большой между тем нашел какую-то дубину и решил, что тоже должен принять участие в изгнании однорукого, тем более что это так весело. Нимало не задумываясь, он подошел сзади и со всей дури шарахнул однорукого по затылку. Но тот только пошатнулся, повернулся и как-то удивленно посмотрел на большого.
      - Зачем ты дерешься, что я тебе сделал? - спросил он.
      Большой решил, что лучшим ответом будет еще один удар дубиной, и замахнулся еще раз. Но в следующий момент получил такой увесистый удар в челюсть, что пролетел метров пять, плюясь осколками зубов. Однорукий медленно подошел к нему и стал выуживать из карманов бутылки. Большой только мотал головой, изо рта текла кровь.
      - Сука! - завизжал шустрый, подпрыгивая на месте, словно кто-то невидимый удерживал его в его порыве броситься на однорукого и разорвать его в клочья. - Сука! Да я с тобой за Стасика знаешь, что сделаю?! Знаешь, что я с тобой сделаю за Стасика?!
      Однорукий не обращал на его визги никакого внимания, продолжая деловито выворачивать карманы теперь уже совсем беззубого Стасика.
      - Смотри, у него нож! - воскликнул вдруг кто-то из подростков, и все замолчали, растерянно оглядываясь по сторонам.
      В руке у шустрого вдруг тускло блеснул длинный старый кухонный нож. Как известно, ни одним ножом не было совершено за всю историю человечества столько убийств, сколько было совершено кухонным.
      Достав нож, шустрый тоже замолчал, словно наконец успокоился. Глаза его сузились, тело перестало дергаться от страха и напряжения и, наоборот, приобрело какую-то ленивую кошачью пластику. Мягко ступая по траве, он медленно двинулся к однорукому, который совсем не отреагировал на вопль из "зрительного зала", словно не слышал.
      - Эй, у него нож! - закричали ребята еще громче. - Баран, обернись! Он тебя сейчас покоцает!
      Но однорукий продолжал как ни в чем не бывало подсчитывать трофеи, бережно поднося каждый к глазам и проверяя, не надбито ли драгоценное горлышко.
      - Сука, одну надбили... - тихо пробормотал он и выпрямился в самый последний момент, когда нож шустрого, как меч Фемиды, уже был занесен в воздухе. И нож этот просвистел прямо перед носом однорукого.
      - Ты чего, совсем обалдел? - как-то очень даже ловко он ухватил шустрого за шиворот и, приподняв в воздухе одной рукой, за неимением второй принялся лупцевать его ногами. Нож отлетел куда-то в сторону, а шустрый заверещал, как годовалый поросенок, которого волокут резать.
      - Давай! Давай, так его! - дружно заорали прыщавые парни, которым в принципе все равно было, за кого болеть в этом поединке. В подобном случае всегда болеют за сильнейшего. - По яйцам ему дай! По яйцам.
      Большой вдруг вскочил и бросился в кусты, но на него никто не обратил внимания.
      - Ты меня зарезать хотел? - пыхтел однорукий, отчаянно работая ногами. - Ну и за что? А вот теперь и получи.
      Бил он довольно крепко, потому что шустрый после пятого удара перестал верещать и только крякал.
      Зато детишки просто из себя выходили от перевозбуждения. Так и тянуло подбежать и тоже врезать разок ногой. Хоть разок.
      После очередного удара однорукий бросил шустрого на землю и поднял нож.
      И опять наступила полная тишина. Только шустрый тихо стонал, пытаясь подняться на ноги. Нет, подросткам уже не было страшно того, что сейчас случится. Даже наоборот, им очень хотелось, чтобы убийство произошло, просто никто пока не смел в этом признаться.
      - Ну, давай... - тихо, почти шепотом сказал очкарик. - Вколи ему.
      И словно плотину какую-то прорвало.
      - Убей его! - закричали все хором. - Засунь ему в живот! Выпусти ему кишки! Горло ему перережь, горло! Давай!
      Они кричали так громко, что даже не сразу услышали милицейский свисток. Только когда неизвестно откуда на однорукого прыгнули два милиционера, свалили с ног и принялись методично колотить резиновыми дубинками, все бросились врассыпную. Но милиционеры и не собирались никого ловить. У них было занятие поинтереснее, чем беготня за пацанвой.
      Однорукий не кричал, не сопротивлялся, вообще не шевелился. Он тихо лежал, уткнувшись лицом в траву и прикрывая единственной рукой затылок, и ждал, когда они устанут.
      Рядом наконец поднялся на четвереньки шустрый. Он хотел потихонечку уползти в кусты, но разве от милиции уползешь?
      - Куда? - поинтересовался один из стражей порядка и со спины однорукого переключился на спину шустрого.
      Когда ни тот ни другой уже не подавали никаких признаков жизни, милиционеры остановились. Один из них, сержант, толкнул однорукого ногой и, вытерев пот со лба, достал из кармана сигарету.
      - Ну что, грузим?
      - Грузим. - Второй включил рацию. - Эй, у нас еще двое! Давай, мы возле старого фонтана.
      Минут через десять подкатил "уазик". Шустрый к тому времени уже пришел в себя и плакал, лежа в траве.
      - Он меня зарезать хотел! Отпустите меня, пожалуйста, я больше так не буду!
      Милиционеры сидели на лавочке и мирно курили.
      - Звать-то тебя как? - спросил молоденький милиционер.
      - Ванюша... Я бутылки собирал, а он первый начал! - продолжал скулить шустрый.
      - А что ж ты ему не дал как следует, Ванюша? - по-отечески поинтересовался сержант. - У него ж всего одна грабля, а у тебя целых две.
      - Ага, две!.. Он, знаете, какой сильный! Как схватит меня за шкирку, да как давай... лупить. Отпустите меня, я больше не буду.
      - Не-е, мы тебя отпустить не можем, - вздохнул сержант. - Никак не можем.
      - Ну почему?
      - А у нас план! - ответил он, и оба мента закатились веселым смехом.
      - Ты чего так долго? - спросил сержант у водителя, когда "уазик" остановился неподалеку и тот вышел из машины.
      - Да за водкой останавливался, - махнул рукой тот. - Прикинь, сдачи у нее не было!
      Все трое переглянулись и расхохотались еще больше.
      - Давай, подъем! - сержант подскочил к однорукому и саданул его ногой по ребрам. - Я тебя, что ли, тащить буду?
      До участка трястись пришлось недолго, он был на соседней улице. Там, в участке, во дворе, бомжей опять долго били. Сначала били те, кто привез, потом били те, кто должен сторожить, потом все, кому больше нечем было заняться. Ванюша при этом визжал и плакал, доставляя милиционерам массу удовольствия. А однорукий все время молчал, бить его было неинтересно. Может быть, именно поэтому и досталось ему намного меньше.
      - Ладно, давай их оформлять, - сказал старшина, когда выяснилось, что бить больше никто не хочет, - волоки их в клетку.
      Дежурный по участку, старый толстый прапорщик, однорукого узнал. Заулыбался, увидев на пороге, и воскликнул:
      - Эй, Сынок, а ты тут как оказался? Что, опять помидоры воровал? Это ж Сынок!
      - Не-е, он человека зарезал, - ответил за Сынка сержант.
      - Зарезал? - прапорщик недоверчиво покосился на Сынка, молча разглядывавшего носки своих ботинок. - Гонишь, не может быть.
      - Ну почти зарезал, - отшутился сержант. - Еще бы чуть-чуть и точно бы кишки из вон того парня выпустил. - Он кивнул на Ванюшу, стоявшего рядом.
      - Чуть-чуть не считается, - ухмыльнулся прапорщик. - Этого я знаю, он зарезать не может. Украсть там, морду набить - еще куда ни шло. А чтоб зарезать...
      - Ладно, мог, не мог... Мне некогда. Давай, Данилыч, оформляй их обоих за хулиганку. На меня и на Васькова запиши. Только не забудь.
      Сказав это, сержант еще раз стукнул Сынка и вышел на улицу.
      - Ладно, не забуду, - пробормотал прапорщик Данилыч, вынимая пустые бланки и шариковую ручку. - Имя, фамилия, год рождения, домаш... ах да, какой у вас дом.
      Ванюша быстро оттараторил свои анкетные данные и попросился в туалет.
      - В туалет? - Данилыч ухмыльнулся. - А ты знаешь, что это такое?.. Ладно, теперь ты, Сынок, давай, колись, что стряслось?
      - Ничего. - Сынок пожал плечами.
      - Ты ж уже за этот месяц третий раз у нас. - Данилыч покачал головой. - Ты что, на скотобойню захотел?
      - Нет, не захотел. - Сынку явно было не очень интересно отвечать на глупые вопросы милиционера.
      - Ладно, какой с тебя толк? - прапорщик махнул рукой и закричал: - Эй, Григорьев, веди их в клетку!
      Из коридора выскочил взлохмаченный заспанный Григорьев и потащил бомжей за решетку. Из камеры до Данилыча донеслись возмущенные возгласы арестантов:
      - Эй, заберите их! Мы от них блох нахватаемся или еще чего! От них мочой воняет, дышать нечем!
      Повертев в руках бланк Сынка, Данилыч вдруг скомкал его и швырнул в корзину для мусора. Найдя в блокноте нужное имя, снял трубку и набрал номер.
      - Алло, Роман Ильич? Это вас Данилов беспокоит... Да, можете подъехать, есть кое-что... Хорошо, жду.
      Минут через двадцать к милицейскому участку подкатил джип. Дежурный без единого вопроса пропустил машину через ворота. Из машины вышел мужчина лет сорока. Прапорщик уже встречал его на пороге здания.
      - Сейчас выведу, Роман Ильич. Постойте тут минутку.
      Через минутку Сынка выволокли на свет божий.
      - Имя... - коротко спросил у бомжа Роман Ильич.
      - Сынок, - за него ответил прапорщик.
      - Сколько лет?
      - Тридцать три, - на этот раз заговорил сам Сынок.
      - Граблю где потерял?
      - Твое какое дело? - Сынок спокойно посмотрел мужчине прямо в глаза.
      - Хорошо, я его беру, - сказал Роман Ильич, вынул бумажник и достал сотенную купюру. - Есть еще что-нибудь?
      - Не-а, больше ничего нету подходящего. - При виде денег у прапорщика заблестели глаза.
      - Как только появится, сразу звони. - Роман Ильич отдал деньги прапорщику и повернулся к Сынку: - Давай, лезь в машину.
      - В машину лезь, скотина! - закричал вдруг Данилыч и принялся усердно пинать Сынка ногами. - Бегом, кому сказано, падла!
      Через минуту джип выехал из участка так же беспрепятственно, как и въехал в него. А еще минут через десять Сынка пересадили в небольшой автобус, битком набитый такими же, как и он, бомжами. Не обращая внимания на остальных пассажиров, он пробился к окну и сел, столкнув с сиденья какого-то спящего ханыгу. Ханыга повалился на пол ко всеобщему удовольствию, но так и не проснулся. Автобус тронулся.
      Сынок сидел у окна и безо всякого интереса смотрел, как проносятся мимо дома, машины, люди. Любой, кто посмотрел бы на него, сразу увидел бы, что все происходящее, как, впрочем, и сама жизнь, Сынку абсолютно безразличны.
      Автобус остановился у Казанского вокзала.
      Глава 5. ЛОГОВО.
      - Пожалуйста... Потом сама приползешь... А я скажу - сама этого хотела, сама получила... Что, я не зарабатываю, чтоб отдохнуть по-нормальному? Имею право. И посмотрим еще, как ты без меня проживешь? Видел я таких. В дом она меня не пускает! В мой дом меня не пускают! И Вовка, тоже, называется, сын! Не сын, а засранец. На родного отца! Ну погоди, попросишь ты у меня мотоцикл! Хрен я тебе дам, а не мотоцикл. Весь в мать, отличник чертов. Мы еще посмотрим, как ты на хлеб заработаешь, когда вы с твоей матерью одни останетесь, без меня. А я вам вот денег дам! "Алкоголик"! Сами вы! Что я, права не имею?! На свои пью! От вас фиг дождешься! Испугали - не пустим в дом! Да пошли вы! Меня, вон, везде с праспрас... распрас... прастертыми объятьями. Вон к Виталику пойду... Или к Борьке... Или просто в гараже переночую. Ничего, не замерзнем, русские не сдаются. Мы идем по пути Ленина...
      Где тут моя ракушка? Где тут мой гаражик? Вот он, родимый. Вот моя деревня, вот мой дом родной... Ничего, перезимуем...
      Вот суки, куда телогрейку дели? Где моя телогрейка, спрашивается!
      А холодно... Так за ночь дуба дашь...
      О, песик, пойди сюда. Давай вместе спать ляжем, ты меня будешь греть, а я тебя. Никому мы, песик, не нужны... Как две бездомные собаки. Ничего, они потом сами пожалеют. Давай, прижмись ко мне, иди сюда...
      Э, все, хорош. Одного хватит. Куда лезете? А ну пошли отсюда, шавки поганые!
      Ах, сука, ты тоже на меня?! Я его пригрел, а он на ме...
      Х-р-р-р...
      Собачников из санэпидстанции приглашали уже четвертый день. Они рыскали по микрорайону, но изловили только трех бездомных собак. Никаких громадных стай, о которых каждый день сообщали жители, они не нашли.
      В отделении милиции ко все учащающимся жалобам жильцов относились скептически. До тех пор, пока не нашли разорванное тело гражданина Суковнина в его собственном гараже. Зрелище было не для слабонервных - у Суковнина отсутствовали руки, а голова валялась в кустах, изгрызенная до неузнаваемости.
      Тогда дали задание всем участковым, патрульным отслеживать собачьи стаи и тут же докладывать в отделение.
      Жильцов попросили без нужды не выходить на улицу, особенно в темное время, а детей вообще не подпускать к дверям.
      Но до семи вечера никаких сообщений о собачьих стаях не поступило.
      В девятнадцать пятнадцать участковый Игнатов возвращался домой. Он проводил так называемую профилактическую беседу с пацанами из десятого дома. Эти придурки взялись "очищать Москву от черножопых", как они сами формулировали свои цели. Попросту нападали на жителей Кавказа, торгующих на местном оптовом рынке. Избивали нещадно, отбирали деньги, часы, кожаные куртки, даже документы. Кавказцы тоже в долгу оставаться не хотели. Они сколотили собственную "бригаду" и теперь охотились на маленьких расистов.
      Игнатов и сам недолюбливал "лиц кавказской национальности", но в данном случае имело место нарушение правопорядка, которое участковый и собирался пресечь.
      Беседа с пацанами ничего не дала.
      - А мы че?! Мы ниче! - тупо твердили они, не внимая мудрому слову милиционера. - Кто сказал?! Когда? А вы докажите! Ниче не знаем!
      Игнатов их все-таки предупредил об ответственности, добавив, что, если кавказцы найдут пацанов и отомстят, он попросту закроет на это глаза.
      - Пусть токо сунутся! - ответили пацаны, которые в предупреждении участкового увидели лишь перспективу новых боевых действий.
      - Я вам сказал, - закончил разговор участковый. - Если еще раз услышу, пеняйте на себя. Загремите все, как один.
      До дома быстрее было идти напрямик, через пустырь, поэтому участковый свернул на еле видную в темноте, осклизлую от тающего грязного льда тропинку. Конечно, он помнил предупреждение о собачьих стаях, о том, что ходить в темноте одному опасно, но именно поэтому и свернул. Он знал, что собачники из СЭСа сюда, на пустырь, не заезжали, вот и надеялся, что найдет тут собачью стаю.
      Но на пустыре не было ни одной живой души. Игнатов даже постоял несколько минут, посвистел, приманивая собак, - ни одна не показалась. Он двинулся дальше, поплотнее ставя ноги на коварную тропинку. Пожалел, что не захватил фонарик, потому что в двух шагах впереди уже ничего видно не было.
      Как ни крепки были нервы у старого участкового, а он аж охнул, когда нога наступила на что-то, показавшееся участковому сначала веткой и скользнувшее под ногой. Уже в тот момент, когда нога предательски поехала вперед, Игнатов понял, что наступил на оторванную человеческую руку.
      Игнатов наклонился к руке, еще не зная, как поступить, и в тот же момент скорее почувствовал, чем услышал, пролетевшее над его спиной мохнатое тело.
      Игнатов невольно отшатнулся назад, когда пустырь вдруг ожил оглушительным собачьим хрипящим лаем. Теперь Игнатов разглядел - вокруг были сотни собак. Они мчались на него, они скалили зубастые пасти, они хотели Игнатова убить.
      Еще и потому участковый не побоялся идти через пустырь, что как раз сегодня положил в кобуру не ветошь, а тяжеленького "макарова". С полным боезарядом.
      Через мгновение пистолет был в руке, затвор легко передернулся и грянул выстрел, сбивший в полете бешеного пса, метившего Игнатову прямо в горло.
      Второго пса Игнатов только подранил, тот завертелся на снегу, разбрызгивая черную кровь. Третьему участковый попал прямо в глаз, и тот ткнулся мордой в снег, еще по инерции прокатившись почти до самых ног милиционера.
      - Ну что, сволочи, взяли?! - зарычал милиционер. Охотничий азарт заставил все его тело дрожать лихорадкой. - Ловите!
      Он выстрелил еще два раза, убив еще одного пса.
      Стая замерла только на секунду, а потом, словно забыв о человеке, бросилась на мертвых своих сородичей и стала рвать их в клочья.
      Игнатов выстрелил еще раз в сплетшийся клубок рычащих тел. И собачья стая бросилась куда-то в сторону оврага, унося за собой ошметки разорванных дохлых псов.
      Человеческую руку Игнатов отнес в отделение.
      На следующее утро стало известно, что рука, найденная Игнатовым, гражданину Суковнину не принадлежит.
      Днем на пустырь пришла рота курсантов школы милиции с автоматами. По следам крови искали, куда скрылась стая. Но следы терялись возле оврага. Прочесали все вдоль и поперек - ничего похожего на укрытие собак не нашли.
      Когда собрались уже уходить, прибежал участковый Игнатов.
      - Я нашел! Это в заброшенном бомбоубежище.
      Сделали стремительный марш-бросок к бомбоубежищу.
      Бетонная будочка во дворе школы с решетчатыми деревянными окнами. Посветили внутрь - глубокий колодец со скобяной железной лестницей, а внизу кишит собачьими спинами.
      - Гранату бы туда бросить, - предложил кто-то.
      Уже собрались палить вниз из автоматов, когда кто-то сообразил:
      - А как они сюда забираются? По лестнице, что ли?
      - У них другой выход должен быть, - догадался Игнатов. - На пустыре. Если мы отсюда пальнем, они туда и смоются.
      Снова часть курсантов отправилась на пустырь. Окружили овраг с автоматами на изготовку.
      Все уже было готово к тотальному уничтожению бешеных диких собак, когда вдруг стали собираться вокруг жители соседних домов. Откуда-то даже журналисты появились с телекамерами.
      - Вот смотрите! - кричал какой-то бородатый дядечка. - Так в нашей стране воспитывают детей - убивают среди бела дня беззащитных животных.
      - Это дикость!
      - Варварство!
      - Кто позволил?!
      - Мы на вас в суд подадим! За жестокое отношение к животным!
      Телевизионщики все это усердно снимали, явно сочувствуя протестующим.
      Пришлось вызывать дополнительные наряды, создавать оцепление, оттеснять толпу, прибыло начальство, словом, суета и неразбериха. Потом приехал вдруг заместитель префекта.
      - Остановить убийство животных! - закричал он.
      Хорошо, что начальник отделения успел подхватить заместителя и увести в свою машину, здесь и показал фотографии покусанных граждан, показал и фото тела растерзанного Суковнина.
      Пришлось заместителю, скрипя зубами, согласиться на варварскую акцию.
      План был такой - бросить в колодец газовую шашку, а саму акцию по уничтожению провести на пустыре, подальше от людских глаз.
      - Успокойтесь, граждане, мы не собираемся убивать собак, мы хотим их только усыпить! - убедительно врал какой-то милицейский начальник.
      Из оцепления видели, как человек в противогазе бросил в колодец бомбоубежища круглый предмет.
      Ничего после этого не произошло.
      - Ну, видите, собачки уснули, теперь их можно перевезти в специальный центр, - говорил в телекамеру милицейский чин. - Мы гуманные люди...
      Договорить он не успел.
      Треск автоматных очередей донесся с пустыря.
      Толпа замерла. А потом взвыла с новой силой:
      - Убийцы! Варвары! Дикари!
      А на пустыре разыгралось настоящее побоище.
      Из незаметной норы в овраге вдруг выкатились на курсантов испуганные псы, те стали поливать их из автоматов. Через минуту нору завалило собачьими трупами. Визг и лай стояли до самых серых небес.
      Но еще через минуту все стихло. Собаки больше не лезли из норы.
      - У них еще один выход есть, - сказал кто-то. - Мы их упустили.
      Возле бомбоубежища толпа наседала на милиционеров. Крик тоже стоял несусветный. Стражи порядка уже готовились пустить в ход дубинки, потому что толпа разъярилась не на шутку.
      Милицейский начальник сел в машину и укатил от греха подальше. Заместитель префекта срочно куда-то звонил по мобильному телефону.
      И в этот момент случилось необъяснимое. Из колодца бомбоубежища сначала выскочила первая собака, а за ней вторая, третья...
      На мгновение все замерли от неожиданности. А собак все прибывало. Обезумевшие от страха псы совершали невозможное, они карабкались по железным скобам и вырывались наружу, где были люди.
      Первым они повалили на землю милиционера, который оказался у них на пути. Бедняга еле успел достать пистолет. Но стрелять побоялся - мог попасть в людей.
      Коллеги сапогами отбили его, окровавленного, у разъяренных псов. А те бросились на толпу. Началась дикая паника.
      - Стреляйте! - кричал бородач, защитник прав животных. - Стреляйте!
      - Убейте их! - орали остальные.
      Телевизионщики бросились врассыпную, спасаясь от бешеных собак.
      В конце концов милиционеры стали стрелять в собак, не жалея патронов. Собаки метались в узком пространстве двора школы, погибая от безжалостных пуль.
      Через полчаса все было кончено.
      Потом, когда увозили на грузовиках трупы собак, оказалось, что их около тысячи.
      Но на этом ужасы не закончились. Можно сказать, что они только начались.
      Добив всех собак снаружи, несколько добровольцев спустились в бомбоубежище. Здесь уже было проще - оставшиеся псы не бросались на людей. Они покорно ждали пули и, получив ее, тихо умирали. Потом поняли, что здесь остались только недавно ощенившиеся суки.
      Очистив от собак подземелье, милиционеры решили обследовать его. Хотелось узнать, что же заставило четвероногих "друзей" собраться здесь в таком количестве.
      Участковый Игнатов, который тоже был среди добровольцев, держа на руках попискивающего щенка - рука не поднялась пристрелить, - дошел до самого дальнего коридора, толкнул полусломанную дверь, посветил фонариком и обомлел.
      В огромной комнате лежала груда человеческих костей: ребра, черепа, берцовые кости... Наверное, собаки не смогли растащить их потому, что в полусломанной двери была только узкая щель.
      На следующий день приехали эксперты.
      Выводы их оказались ошеломляющими.
      Пятнадцать трупов. Семь мужчин и восемь женщин.
      Но убили этих людей не собаки - у всех черепов в затылке была маленькая дырка от пули. Кто-то этих мужчин и женщин расстрелял.
      И самое странное, что никто не искал погибших.
      Глава 6. ВОЗДУШНЫЙ ШАР.
      - У тебя все готово? Ты где?
      - Дома... Ты мне по домашнему звонишь...
      - Ах да... Так у тебя все готово? А мэр будет?
      - Будет.
      - Точно?
      Потом позвонили еще человек восемь, и всех интересовал прежде всего мэр.
      Сегодня Иринины сборы на работу проходили с трубкой у уха.
      - Я распорядилась...
      Колготки запутались - гадкая примета...
      - Этим Сафонов занимается, у него спрашивай. Как заболел? Когда? Сафонов заболел?
      Вот тебе раз... Это не примета, но приятного мало.
      - Привет, это Сафонов.
      - Нашел когда болеть!
      - Кто тебе сказал? Я в приемной у Нагатина с шести утра!
      Бардак! Только пусти наших людей в иностранную фирму - сразу бардак!
      - Йес! Гуд морнинг, Петер! Донт ворри, ай шел ду май бест!
      Начальство засуетилось. Много, много она на себя взвалила! Если не справится, на нее всех собак спустят.
      - Да, слушаю! Кто это? А вы кто? Нет, к стоматологу не записываем, правильно номер набирайте!
      Чайник не закипает. Что с головой делать? Швабра какая-то, а не голова.
      - Светка, привет! Тебе щипцы электрические очень сейчас нужны? Тогда я заскочу!..
      Воды нет! Нет горячей воды! И холодная капает кое-как.
      - Алло, здравствуйте. В пятнадцатом доме нет горячей воды, что случилось, это надолго? Что?! Когда?! Через три недели?! Нет, не читала... Да не висит у нас никакое объявление! Да, значит, сорвали...
      Почему? Почему летом отключают воду? Люди летом потеют меньше? Почему ее вообще отключают?
      Чайник закипел. Чашку на кофе, а остальное на голову. Нет, на кофе полчашки...
      - Ирка, я тебе по секрету. Свенссон беспокоится.
      - Он звонил мне пять минут назад, я ему все по полочкам разложила.
      - А он как раз после разговора с тобой и забеспокоился...
      - Да ну тебя! Будь что будет...
      - Как знаешь... Я предупредила...
      Все в подруги набивается. Знаем мы, какая из тебя подруга. За "Голден леди" мать родную продашь.
      А у бабули теперь занято. И с кем можно трепаться в такую рань?
      - Малыш, здравствуй... Разбудил?..
      И сердце затрепыхалось пуще прежнего. И ковшик с теплой водой завис в воздухе над головой.
      Руфат. Они вчера собирались сходить на "Годзиллу". Она обещала позвонить и не позвонила. Замоталась. Так всегда, о самом близком человеке вспоминаешь в последнюю очередь.
      - Руфик, я не могу сейчас говорить. Ни минутки не могу. Простишь?
      Он простит. Он простил ее даже тогда, когда она заявила, что не любит его. Улыбнулся только, жалобно так. И в тот момент Ирина вдруг ощутила, что любит. Вроде бы... Во всяком случае, она пыталась себя в этом убедить.
      Эх, взять бы отпуск и запереться с Руфатом на целый месяц! Уж за месяц можно будет разобраться в своих чувствах. Да какое там!.. В конце недели опять надо в Прагу лететь.
      Бабуля опять трубку не поднимает. Только что занято было! Наверное, на кухню ушла и не слышит. Глухомань!..
      - Алло! Стоматолог сегодня не принимает! И гинеколог тоже! А вот так!
      Перед выходом, а вернее, вылетом у зеркала задержалась, чтобы полюбоваться собой. Хороша! Никакой мэр не устоит...
      В лифте опять лампочку выкрутили. Или сама перегорела. В темноте кромешной не разберешь. Раздолье для маньяка, хоть свечку с собой носи.
      - Ну ты сегодня ва-аще! - восхищенно воскликнул парнишка лет восемнадцати, новый сторож с автостоянки. Имени его Ирина не помнила, хоть тот пару раз и пытался к ней поклеиться. Лицом совсем неплох, но уровень, увы, не тот. Сторож автостоянки... Этого Ирина позволить себе не могла.
      Двигатель завелся с первого оборота. Наконец-то добрая примета!
      В узкий двор задом пыталась въехать длинная фура. Водитель по пояс высунулся из окна, пытаясь рассмотреть, много ли осталось до мусорного контейнера. Если проедет еще метра три - все, перегородит дорогу.
      Ирина вдавила педаль газа и рискованно проскочила между фурой и мусоркой.
      - Дура! - донеслось ей вслед.
      В ответ Ирина выставила в окно руку с вытянутым средним пальцем. Кажется, она поймала кураж.
      По пути к Маяковке успела переговорить с дюжиной бестолковых мужиков. Одного так просто послала на три буквы. Достал... А бабушка опять на телефоне повисла. Ну и ладно.
      Прямо под памятником Маяковского Ирину уже ждали в полной боевой готовности несколько высоких милицейских чинов. У каждого в руке хрипела рация.
      Вот с этими все легко и понятно. Белое, это белое. Черное, это черное. Надо перекрыть Тверскую? Что ж, перекроем, будьте спокойны.
      В ту минуту главным человеком для них была Ирина, и офицеры никоим образом не нарушали эту субординацию. Только один полковник постоянно задавался тихим вопросом в пустоту:
      - И кому все это надо?..
      Идея в будний день перекрыть главную улицу столицы и пройтись по ней веселым карнавалом принадлежала Ирине. Она ляпнула об этом на селекторном совещании фирмы. Именно что ляпнула, только чтобы не молчать. А Свенссону понравилось. И он распорядился начать подготовку. И назначил Ирину ответственной за это рекламное мероприятие. Он из своей заграницы не видел перекошенную рожу Владимира Дмитриевича.
      Сколько порогов пришлось ей обить, в скольких важных кабинетах перебывать, со сколькими чиновниками пообщаться, какую сумму наговорить по мобильному - теперь уже и подсчитать невозможно. Ирина не знала отдыха, вкалывала и днем и ночью все эту неделю. Сначала от страха, что проколется, а затем втянулась и даже стала удовольствие получать от этого немыслимого круговорота событий. Она ощутила себя настоящей "бизнес-вумен". Завистников на работе конечно же поприбавилось, ну да черт с ними, с завистниками.
      - Вот эта кнопочка для разговора, - инструктировал Ирину милицейский чин, протягивая ей рацию. - И держите ее крепко-крепко, не отпускайте.
      - Хорошо...
      - А в остальном - все, как договаривались. Не волнуйтесь, не подведем. Но и вы уж постарайтесь...
      Рация оказалась невероятно тяжелой и большой, в сумочку не влезала. Придется повсюду таскать ее в руке.
      - Да, вот еще что... Мы сегодня в баньке собираемся попариться всем командным составом, - продолжал как бы на ту же тему чин, только теперь уже почти шепотом. - У нас традиция такая, по вторникам... А банька хорошая, ведомственная, вам понравится.
      - Вы приглашаете меня в баню? - уточнила Ирина.
      - Ну так... - засиял чин. - Не подумайте чего плохого. Мы люди немолодые, серьезные.
      Кажется, ее окончательно признали за свою.
      - Спасибо, конечно... Я подумаю.
      Ровно в полдень на опустевшую Тверскую тягач выкатил платформу, выполненную в форме огромного сотового телефона. Верхушка его антенны раскачивалась на уровне второго этажа. Из чего эта махина была сделана, Ирина толком не знала, то ли из гипса, то ли из каучука, но средств в нее фирма вбухала немерено. Как и во все остальное. А остальное - это духовой оркестр, девушки-барабанщицы, клоуны на ходулях и без ходуль, танцоры, жонглеры, фокусники, акробаты, детишки с воздушными шариками. Вся эта толпа дудела, гудела, шумела и всячески пыталась изобразить некий праздник телефонизирования.
      - Пусть ваши мысли услышат! - возбужденно неслось из динамиков. Позвоните родителям из любой точки света!
      Прохожие невольно останавливались и кто с улыбкой, а кто насупленно пытались понять, что происходит.
      Ирина шла перед тягачом с видом военачальника, расправив плечи и чеканя шаг. В одной руке - мобильный, в другой - милицейская рация, из которой ежесекундно доносились чьи-то хриплые команды. Ей почему-то казалось, что все вокруг смотрят только на нее. И была недалека от истины.
      Колонна медленно продвигалась к мэрии. Настолько медленно, что старушки, стоявшие на троллейбусных остановках, приходили в отчаяние и осыпали шествующих проклятиями. Впрочем, когда клоуны начали в разные стороны разбрасывать пластиковые пакеты с символикой фирмы, противников карнавала поубавилось. Хватали целыми пачками.
      Группка подростков с гиканьем выбежала на мостовую и попыталась присоединиться к шествию, но пацанов в момент отогнали бдительные милиционеры.
      - Пусть идут! - закричала Ирина. - Это же хорошо!
      Но ее не слушали, теснили мальчишек к тротуару.
      А на Пушкинской творилось что-то невообразимое. Автомобили облепили площадь, звуки клаксонов слились в единый какофонический вой, но вскоре и он потонул в бодреньком марше духового оркестра.
      - Запускайте шар! - скомандовала Ирина в мобильный.
      И через минуту над Тверской, прямо между мэрией и памятником Юрию Долгорукому тяжело поднялась наполненная гелием резиновая телефонная трубка размером с небольшой крейсер.
      Перед мэрией за ночь успели сколотить небольшую трибуну. Возле нее столпились телевизионщики и фотокорреспонденты. Все ждали мэра. Он появился, когда колонна поравнялась с трибуной. Легко взбежал по ступенькам и, поправив кепку, приветственно замахал руками. Затем на трибуну поднялся напыщенный Петер Свенссон, специально по такому случаю прикативший в Москву, и торжественно преподнес мэру новейшую продукцию своей фирмы. Защелкали фотокамеры. Настал момент истины. Акция удалась.
      Затем мэр что-то долго и запальчиво говорил о важности делового сотрудничества, к чему-то призывал инвесторов, грозил противникам реформ... Свенссон улыбался, не выпуская руки мэра из своих рук, а фотокамеры все щелкали и щелкали.
      Ирина махнула водителю тягача, чтобы он ехал дальше, а сама остановилась, завороженно глядя на запруженную людьми и телевизионной техникой площадь перед мэрией. Как-то не верилось, что все это организовала она сама. Практически в одиночку, без чьей-либо помощи. Справилась. Осилила. Чудо свершилось.
      - На Пушкинской транспорт можно запускать, - сказала она в рацию.
      - Понял, - ответил знакомый голос. - А как насчет баньки?
      - Думаю... - улыбнулась Ирина.
      На самом деле она думала о том, как бы познакомиться с мэром. Другой такой возможности может и не быть. А он уже вроде как отговорил свою речь и, еще раз крепко пожав руку Свенссону, начал спускаться по лесенке.
      Расталкивая репортеров, Ирина приблизилась к трибуне, и тут ее заметил Петер. Он поднял над головой большой палец, мол, все в полном порядке.
      А еще через секунду прогремел выстрел.
      - На землю! - закричал кто-то.
      И несколько крепких парней повалили мэра на землю, закрывая его своими телами. Толпа вздрогнула, громко ахнула, затем на какое-то мгновение над площадью воцарилась мертвая тишина, после чего началась безумная паника. Люди бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног. Вопили женщины, орали мужики, плакали дети...
      Лишь телеоператоры не двигались с места, хладнокровно фиксируя события на пленку. Через несколько минут этот кошмар покажут по телевизору. Если уже не показывают в прямом эфире.
      - Что там происходит? - взволнованно спросила рация.
      Ирина смотрела на Свенссона. Тот стоял на трибуне, накрепко вцепившись побелевшими пальцами в поручни и дико вращая глазами, в которых легко читалось беспомощное отчаяние. Наверное, пытался вспомнить, когда ближайший рейс на Стокгольм.
      - Всем постам! К мэрии! Быстро! - приказывала кому-то рация. - Черт побери, что вы там натворили?
      - Это вы мне? - переспросила Ирина.
      И в этот момент к ее ногам упал огромный кусок красной резины.
      - Тебе, Пастухова, тебе! Что там у вас?
      - Кажется, это просто шарик лопнул...
      - Что?! Кто лопнул? - недоуменно закашляла рация.
      - Шар... Воздушный...
      Глава 7. МОНАСТЫРЬ.
      Везли на простой электричке. Набили полный вагон калек, уродов, старых и малых, в дверях встали по двое крепких мужиков и покатили по рязанской дороге.
      Хоть все окна в вагоне были открыты, через час езды дышать уже было нечем. Впрочем, это мало кого волновало. Народ привычный и не к таким "прелестям". Люди вокруг Сынка сидели поначалу притихшие, испуганные, а потом потихоньку развеселились. Слепой гармонист начал даже наигрывать что-то веселенькое, "Камаринского", что ли. Сынок в музыке плохо разбирался. Он больше думал о том, что реклама называет красивым словом "имидж".
      С детства еще знал, что везде и всегда держаться надо независимо, обособленно, на вопросы отвечать не сразу, а лучше вообще не отвечать. Тогда кажется, что ты мудрее и основательнее. К Сынку сразу же подкатили двое пронырливых и крикливых мужичков. Обоим лет за пятьдесят. У обоих не было по уху и по руке. Только у Саши справа, а у Паши слева. А в остальном они были похожи, как родные братья-близнецы.
      - Ага, мы инвалиды с детства, - опередил догадки Сынка Паша. - Мы родились сросшимися, как сиамские близнецы, а великие советские хирурги нас разрезали.
      - Чтоб им пусто было, - неожиданно добавил Саша. - У нас на двоих три руки было. Им бы, сукам-коновалам, хоть одному эту руку оставить...
      - Мне.
      - А почему это тебе? Мне!
      - Ага, у тебя нет левой, а у меня - правой! Кому нужнее?
      - Тебе какая разница? Ты левша!
      - А у меня был выбор?
      Близнецы уже чуть не подрались, когда вошел здоровяк из тамбура и цыкнул на них:
      - А ну-ка, тихо, мелочь.
      Братья тут же успокоились.
      - Могли бы кому-нибудь руку оставить, так нет, - продолжал Саша, равноправие, мать их так.
      - Хорошо, пускай руку тебе, а ухо мне!
      - Почему тебе ухо?
      - Потому что тебе руку!
      Сынку уже надоел этот дурацкий спор, и он спросил:
      - А куда нас везут, знаете?
      Сиамские близнецы задумались и ответили чуть не хором:
      - На курорт. - И сами же рассмеялись собственной шутке.
      - Не знаем мы, - отсмеявшись, сказал Паша. - И какая разница? Кормят, платят - хуже не будет.
      - Я слышал, - понизил голос Паша, - американцы построили такое место для инвалидов. И там людей не хватает. Вот нас и везут.
      В добродетельных американцев Сынок не очень-то верил, хотя эту версию выдвигали уже несколько его попутчиков. Но уж слишком не походили на помощников благотворителей крепкие ребята, охранявшие бомжей.
      - А не понравится - смоемся, - оптимистично заявил Саша.
      "Действительно, - подумал и Сынок, - чего я дергаюсь? Не покатит уйду и все".
      Скоро уставшие от монотонности дороги бомжи в вагоне задремали. Сынок тоже поклевал носом, даже увидел какой-то замысловатый сон почему-то из жизни Древней Греции. Кажется, если ему не изменяла память, это было что-то о Спарте. Еще когда-то учитель истории, которого обожали все - и пацаны и девчонки, - рассказал им историю о пареньке, который в этой самой Спарте нашел лисенка и принес его на урок, спрятав за пазуху. Лисенок, зараза такая, начал его кусать, а он не мог виду подать, чтобы учителя не заметили. Так лисенок прогрыз ему живот до самых кишок. Вот Сынок себе и приснился этим пацаном...
      - Подъем! - гаркнули над самым ухом. - На выход!
      Электричка подкатывала к какой-то небольшой станции. Какой, Сынок не разглядел - на улице уже был вечер.
      Бомжи стали хватать свои пожитки и тянуться к выходу, но крепкие парни эти мешки, котомки, рваные сумки и пакеты у бомжей вырывали из рук и выбрасывали.
      - Нечего, нечего, там вам все новое дадут.
      У Сынка никаких пожитков не было, поэтому ему волноваться было нечего, а вот с сиамскими близнецами повозились - те вцепились в свой небольшой солдатский мешок и ни за что не хотели его отдавать. Стояли плечом к плечу и довольно ловко отбивались от крепкого парня.
      - Не тронь! Не отдадим!
      На помощь пришли другие парни, близнецов расцепили и, отобрав мешок, вышвырнули на платформу.
      Мешок упал прямо под ноги Сынку, и он незаметно сунул его под пиджак. Зачем он это сделал, он и сам не знал.
      Электричка стояла, пока не вышли все бомжи. Просто один из парней сдернул стоп-кран и не отпускал его, пока вагон не освободился.
      "Они тут, как хозяева, - подумал Сынок. - С ними шутить не стоит".
      Выстроив бомжей на платформе и пересчитав их, парни произнесли напутственную речь, смысл которой сводился к простому - идти недолго, в пути не отставать, если кто отстанет, мы поможем.
      Как потом оказалось, все нехитрые тезисы этой речи были сплошным враньем.
      Бомжи тащились сначала по дороге, а потом по лесной тропе часа три. Скоро многие стали отставать, падать от усталости, особенно калеки. Но парни с этим справлялись лихо - просто начали отставших бить почем зря. Да весело так бить, с шутками-прибаутками.
      - Шоковая терапия, ребятки!
      - Дают - бери, бьют - беги!
      - На земле лежать - вредно для здоровья!
      - Не спи, простудишься!
      Безропотные бомжи кричали, стонали, но поднимались и шли. Сынок тащил на плече Сашу, который тихонько ныл:
      - Лучше бы я сдох в канаве... Лучше бы меня менты загребли... Лучше б я стал гомосеком...
      Последняя перспектива рассмешила Сынка, а оказывается - зря. Обиженный почему-то Саша с горячей обидой и не менее горячей, но тщательно скрываемой гордостью рассказал, что к нему на Савеловском рынке, где он промышлял попрошайничеством, не раз подкатывался какой-то "приличный человек", как выразился сам Саша, со странным предложением - "участвовать в судьбе".
      - Это что значит? - спросил Сынок.
      - А ты сам не сечешь? Трахнуть он меня хотел. Извращенец хренов. А с виду - приличный человек. Эх, лучше бы я гомосеком стал.
      Когда наконец вышли из леса, шумная компания была тиха и жалка.
      - Все, ребята, пришли! - приободрили бомжей крепкие парни. - Ну-ка, построились, веселее.
      Посреди огромной поляны в темноте ночи белели высокие белые стены. Почему-то казалось, что эти стены невероятной толщины. Прямо-таки крепостные. За стенами угадывались церковные купола. Огромные чугунные ворота были закрыты.
      - Э-э... - протянул Паша. - Это че, монастырь? Я в монахи не пойду. Я че, дурной? Я и в Бога не верю.
      Наверное, такие же мысли осенили головы и других бомжей, потому что и так не очень бодрый ход толпы сначала замедлился, а потом и вовсе остановился.
      - Вот тут, Сашка, тебя гомосеком сделают точно, - мрачно предрек Паша. - Монахи же все пидоры.
      - Чего встали? Вперед.
      Но толпа угрюмо молчала. Эти несчастные, полуголодные, больные люди, будущее которых было беспросветным и ничтожным, ни за что не хотели променять свою никчемную жизнь на благочестивую.
      - Мы в монастырь не пойдем! - наконец решился кто-то высказать общую мысль.
      - Кончай бузить! Какой это монастырь? Тут нормальные люди живут, расхохотались парни. - Вас там, придурков, оденут, обуют, вымоют и накормят.
      Но толпа уже парням не верила.
      Неизвестно, чем бы кончился этот молчаливый бунт, если бы ворота вдруг со скрипом не распахнулись и не вышли бы к толпе прибывших несколько человек с фонарями.
      Это тоже были одноногие, однорукие, ущербные люди, но куда более сытые, здоровые и счастливые на вид.
      - Картавый! Вовка! - радостно закричал один из них, увидев кого-то в толпе. - И ты здесь?! Канай сюда, обнимемся! Чего мнешься, дурак, ты знаешь, как тебе подвезло! В рай попал!
      Он обнял одного из пришедших, а тут и другие разыскали своих знакомых по прежней нищей жизни. Началось живое общение, которое всегда убедительнее всяких призывов. Обитатели странного монастыря расписывали нынешнюю свою жизнь в таких лучезарных красках, так убедительно, что вновь прибывшие постепенно оттаивали.
      - Ну хватит тут разговоры разговаривать, - вышла из ворот пышногрудая тетка, почему-то со скалкой в руке, - ужин стынет! Есть-то хотите?
      Вид у нее был такой уютный, вкусный, домашний, что бомжи сразу признали в ней то ли мамашу, то ли любимую жену. Наверное, еще и скалка в ее руках придавала образу давно забытое нищими ощущение семейного тепла.
      Уже размягченная толпа бомжей потянулась в ворота, а Пашка подскочил к пышногрудой и наябедничал:
      - А нас в дороге били!
      - Как били? - не поняла тетка. - Кто?
      - Да вот эти! - он ткнул пальцем в крепких парней.
      - Вас били?! - ахнула тетка.
      - Били! - закричали бомжи. - Вот эти фашисты!
      И скалке тут было найдено применение. Как же тетка охаживала по бокам крепких парней - ну прямо тебе строгая жена привечает пьяного мужа.
      Бомжи зашлись в злорадном хохоте, который окончательно успокоил их.
      Только Сынок подумал: "Чего-то слишком мягко стелят".
      Впрочем, вслух не высказался, держал "имидж".
      Действительно, постригли, продезинфицировали, вымыли, дали более или менее приличную одежонку и накормили просто, но от пуза. И тут увидел Сынок, что люди вокруг него обычные. Конечно, инвалиды, конечно, калеки, но физические недостатки перестали быть так видны, а высветились лица нормальные лица нормальных людей. Даже откуда-то из забытых загашников достали приличные манеры: пропускали вперед женщин, помогали безногим, не бросали объедки на пол, даже не чавкали. И разговоры вдруг пошли вполне человеческие, даже задушевные. Конечно, вспоминали милые времена, когда были физически здоровыми, когда могли работать и любить.
      Сынок улучил минутку и заглянул в мешок, столь рьяно оберегаемый Сашей и Пашей. Были там, как у хорошего солдата, - ложка, нож, котелок, теплые портянки, сточенные лезвия и несколько парных фотографий, очевидно, родители близнецов, хотя почему-то пар этих было несколько.
      Чего уж сиамские близнецы так за этот мешок держались, разве что фотографии жалко было?..
      Сынок вернул нехитрый скарб Саше и Паше, которые чуть руку ему не обцеловали за это.
      Изнутри монастырь оказался... монастырем. Только в церквах были столовые, какие-то мастерские, огромные спальни, еще что-то, чего Сынок рассмотреть не успел или не смог - многие помещения были закрыты.
      Когда поели и покурили на улице, повели всю компанию размещаться на ночлег.
      Женщин в одну сторону, мужчин - в другую.
      - Ты рядом с нами просись, - советовали близнецы. - Ты нам теперь кореш по гроб жизни.
      Но просить и не пришлось. Их завели в небольшую церковку, где уже стояли у стены разобранные железные кровати, свалены были в углу матрасы, на входе выдали каждому комплект постельного белья и полотенце. Бомжи сами собрали кровати, которые очень напоминали солдатские, сами поставили, как считали нужным.
      Сынок расположился рядом с окном, на верхней койке, а близнецы еще долго спорили, кто будет спать под ним, впрочем, конца спора он уже не слышал, уснул. Даже подумать не успел...
      Глава 8. ДЕНЬ ОГОРЧЕНИЙ.
      Ирина подхватила Руфата у метро.
      Обнялись. Поцеловались.
      - Ты чего такая горячая? - проведя ладонью по ее щеке, проворковал Руфат.
      - В бане была.
      - В какой бане? Ты же не ходишь в баню...
      - В ведомственной.
      - А зачем?
      - Дома воду горячую отключили.
      Парень не смог уловить, шутит она или говорит правду. Вроде шутит. А глаза при этом серьезные.
      - Есть хочешь? - спросила Ирина.
      - Нет.
      - А я хочу есть.
      У входа в ресторан Руфат замялся. Заведение было швейцарское, очень дорогое.
      - Не бойся, сегодня я угощаю, - хлопнула его по плечу Ирина.
      - Нет, погоди... Кто из нас мужчина?
      - Ты мужчина, ты. А я эмансипе. Идешь или нет?
      Их провели в зал, усадили за столик у окна, зажгли свечку, подали аперитив. Все это время Руфат насупленно молчал.
      - Ну? - Ирина подняла бокал.
      - За тебя, - скупо молвил Руфат. - Верней, за нас.
      - Банально, но если нет других предложений...
      Чокнулись, выпили.
      - Я соскучился.
      Он еще не знает, что она все решила. Как ему сказать? Он же не отпустит.
      - Я тоже...
      - Мы не виделись больше месяца. У меня поллюции начались.
      - Фи.
      - А у тебя все работа, работа... Я больше не могу так... Я хочу быть рядом... Каждую минуту... Или хотя бы каждую ночь...
      - Тише.
      - Ты переедешь ко мне?
      - Налей еще вина.
      - Переедешь?
      - Нет.
      - Почему?
      Он смотрел на нее зло, почти с ненавистью.
      - Долго до работы добираться.
      - Опять эта работа... Развалилась бы эта фирма к чертовой матери...
      - Да? А жить на что?
      - Я буду зарабатывать.
      - Вот когда начнешь, тогда и поговорим...
      - Значит, все дело в деньгах? - догадался Руфат, и эта догадка привела его в ужас.
      - Ты хотел налить мне вина.
      - Ну да, конечно... Я мало зарабатываю, вот в чем дело... А то, что я тебя люблю, что думаю о тебе постоянно, - это так, пустяки...
      - Руфаш, деньги здесь ни при чем... - она положила ладонь на его запястье. - И не говори больше такие глупости, пожалуйста... Мы сейчас поужинаем, потом поедем ко мне, и мир сразу станет прекрасней...
      - Ну вот. Опять ты все за меня решила.
      Нет, она не сможет ему сегодня сказать. Он слишком заведен, еще глупостей всяких натворит.
      - Я очень устала, Руфаш... Сегодня такое на работе было...
      - Опять ты про работу? Нет, я как-то не вписываюсь в твои планы. Явно не вписываюсь... Ты меня все еще не любишь?
      - Давай помолчим немного.
      - Давай.
      Когда Ирина расплачивалась своей кредиткой, Руфат отошел в сторону...
      Потом они долго ехали через запруженную Москву и болтали о всякой веселой ерунде, отношения больше не выясняли, напряжение как-то само собой улетучилось.
      Он внес ее в квартиру на руках, положил на кровать, сам лег рядом и серьезно произнес:
      - Знаешь, мне наплевать, как ты ко мне относишься...
      А через час Ирина лежала на спине, раскинув руки и блаженно полузакрыв глаза. Такого оргазма у нее не было очень-очень давно. А может, и вовсе никогда не было. И Руфат в этот раз был каким-то другим, будто подменили человека...
      Ирина окончательно запуталась. Она все еще была уверена, что не любит его. Но разве можно испытывать такие чувства к мужчине, которого не любишь? Запуталась...
      Руфат где-то рядом шуршал джинсами.
      - Ты одеваешься?.. - не открывая глаз, тихо спросила Ирина.
      - Да...
      - Зачем?..
      - Ухожу.
      - Куда?..
      - Домой...
      Она резко приподнялась на локте:
      - Что случилось?
      - Ничего... Тебе завтра на работу. Ты должна выспаться.
      - Я высплюсь. С тобой.
      - Я буду мешать.
      - Не будешь, дурачок. Ложись рядышком.
      - Это ты думаешь, что я дурачок... А я не дурачок... Все, привет...
      И прежде чем она успела его остановить, Руфат буквально выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью.
      Еще какое-то время Ирина голой простояла в прихожей, пытаясь понять, что произошло. Наконец поняла. Он довел ее до блаженства и оставил. Красиво. Посмотрим, что он завтра запоет...
      Спать совершенно не хотелось. Ирина бесцельно послонялась по квартире, выпила холодной воды, позвонила бабушке. Опять занято. Это уже становилось странным.
      Первое, что Ирина увидела по телевизору, был репортаж с Тверской. Разумеется, основное внимание было уделено взрыву гигантского резинового телефона. Оказалось, за то время, что Ирина провела с Руфатом, милиция задержала мальчишку лет десяти, который и подбил рекламный дирижабль с помощью обыкновенной рогатки и металлического шарика.
      - Малыш, скажи, зачем ты это сделал? - спрашивала у него журналистка.
      - Не зна-а-аю... - канючил малец.
      - А кто знает?
      - Не зна-а-аю...
      Затем журналистка попросила в камеру родителей мальчугана, чтобы они пришли в отделение милиции и забрали своего сынка, потому что сам он не помнит, где живет...
      - Придурки, - сказала вслух Ирина, имея в виду и мальца, и его родителей, и журналистку, и Руфата, и всех остальных, вместе взятых.
      И тут она вспомнила, что не вернула соседке электрические щипцы.
      - Ты чего такая? - спросила Светка, едва Ирина переступила через порог ее квартиры.
      - Какая?
      - Загадочная.
      - С Руфатом поругалась.
      - С хачиком с этим? - ехидно засмеялась Светка. - И правильно, пусть убирается в свою чучмекию.
      Ирина пропустила оскорбления соседки мимо ушей. По существу, она даже в некоторой степени была согласна со Светкой. Пусть убирается. Только чучмекия здесь ни при чем, потому что он москвич и по паспорту русский.
      Весь прошедший день состоял из радостей и огорчений. Но огорчений все-таки было больше...
      Глава 9. СПАРТАНСКОЕ ВОСПИТАНИЕ.
      Он проснулся, когда бомжи спали. Храп и стон стояли, как в казарме. Сынок помнил эти неспокойные солдатские сны. Особенно когда был уже "дедом" и мог отсыпаться днем, а по ночам гонял в "дурака" или пил с такими же старослужащими. Иногда из "красного уголка", где они располагались на ночные развлечения, выходил и видел сотню разметавшихся, беспокойных во сне мальчишеских тел. Тогда еще думалось, что все это скоро для него кончится. Не знал, что "скоро" растянется еще на полгода, за которые он побывает на чеченской войне и потеряет руку.
      Какое-то время Сынок лежал тихо, прислушиваясь к тому, что происходит за стенами церкви, - было тихо.
      Летние ночи короткие, и Сынок знал, что ему надо поторопиться. Скоро начнет светать.
      Он тихонько сполз с верхней койки, натянул ботинки, одеваться не стал, чтобы, если его застукают, сказать, что шел в туалет и заблудился.
      Тихо пробрался к двери и потянул ручку на себя - не тут-то было. Дверь была заперта.
      "А если мне действительно в туалет? - безмолвно возмутился Сынок. - Не на пол же".
      Но тут же увидел в углу ведро с крышкой - парашу.
      Значит, выходить теперь надо было только на свой страх и риск и, уж конечно, не попадаться.
      Сынок тихонько открыл окно - еще с вечера заметил, как это сделать, и выскользнул на двор.
      Это было второе правило Сынка после "имиджа" - знать всегда немного больше, чем остальные.
      Он ничего особенного не искал - он должен был осмотреться, так, на всякий случай. А еще - по ночам всякие тайны открываются, что тоже полезно.
      Первым делом пробежался по периметру стены. Это заняло минут двадцать - тридцать, хотя Сынок торопился. Территория монастыря оказалась огромной. Все выходы и входы в стенах были накрепко закрыты. А возле главных ворот еще и дежурили двое в камуфляжной форме. Но оружия при них не было.
      Правда, Сынок приметил одну лазейку - прямо у стены рос высокий дуб, по его стволу вполне можно было забраться на самый верх, но вот как потом слезать с обратной стороны, этого Сынок еще не придумал.
      Дальше он начал обходить одно за другим закрытые помещения. Тут случился казус. Сынок долго ломал голову, как проникнуть в закрытый сарайчик, а когда наконец придумал и проник, оказался в совершенно пустом помещении.
      "Странно, - подумал Сынок, - если сарайчик пуст, зачем его так тщательно закрывать?"
      Впрочем, задумываться ему особенно было некогда - надо было до рассвета обследовать еще много мест.
      Дальнейшие его путешествия по территории монастыря поставили перед Сынком еще больше загадок. Здесь были такие странные вещи, которые никак не вязались, во-первых, со стенами монастыря, а во-вторых, с его обитателями.
      Так, например, Сынок нашел большущую костюмерную. Наверное, такие бывают в театрах. Каких только костюмов здесь не было! Военная форма, милицейская, летная, полно шикарных костюмов и безобразного рванья...
      В другом месте он нашел хорошо оборудованный хирургический кабинет. Был зал, полный манекенов. Была комната с компьютерами. Были помещения со множеством тренажеров и еще какими-то странными сооружениями.
      "Куда я попал?! - терялся в догадках Сынок. - Что это за место такое?"
      Конечно, осмотрел он далеко не все. Кое-куда он не мог попасть, потому что входы охранялись, кое-где все было закрыто наглухо и даже окна заклеены черной бумагой.
      Да, теперь Сынок знал больше, но все его знание сводилось к одному слишком много странного.
      Вновь прибывших бомжей разбудили в шесть часов, выгнали на улицу и заставили сделать зарядку. Потом отпустили десять минут на помывку и туалет и погнали в столовую.
      "Армия! - сокрушенно качал головой Сынок. - Надо же!"
      А после завтрака всех выстроили на площадке перед главным зданием, которое Сынок окрестил плацем.
      По высокому широкому крыльцу спустились несколько человек, одетых более чем легкомысленно - белые шортики, веселые рубашки и сандалии.
      - Здорово, орлы! - гаркнул один из них, самый толстый и самый старый.
      Бомжи ответили нестройным хором.
      - Сейчас у вас начнется рабочий день, наши консультанты отберут вас и распределят по группам. Работать будете по двенадцать часов в сутки, сон восемь часов, питание трехразовое, баня каждые три дня. Раз в неделю кино. Выход за территорию запрещен. Я хотел бы в этом месте пожелать вам, натурально, успехов и отпустить с миром, но у меня к вам только один вопрос: кто из вас сегодня ночью выходил из спального корпуса?
      Сынок уже хотел было поднять свою руку, но Саша вдруг вцепился в нее и зашептал:
      - Сынок, не надо, не выдавай меня.
      "Ого, - подумал Сынок, - не я один такой мудрый".
      - Я жду, - сказал толстяк. - Этот человек нам известен. Он нарушил режим, хотя еще и не знал о его существовании. Это несколько смягчает его вину. Но наказан он все равно будет. Если сознается сам - наказание, натурально, будет мягче.
      Бомжи озирались друг на друга. Была неприятная минута молчания.
      - Ну, я вызываю нарушителя в последний раз.
      - Я! - поднял-таки руку Сынок.
      Толстяк склонил голову набок, вглядываясь в смельчака.
      - Пойди сюда, сынок, - сказал он, не подозревая, что угадал кличку.
      Сынок вышел из строя и подошел вплотную к старику. Он ничего не боялся. После войны люди мало чего боятся, кроме самой войны.
      - Как тебя зовут, сынок?
      - Сынок.
      - Шутник, - криво усмехнулся старик. - А меня - Константин Константинович. - И вдруг без размаха больно ударил Сынка поддых.
      Сынок, впрочем, был готов к этому. И вовремя напряг пресс. Но все равно, удар оказался болезненным. С трудом удалось не задохнуться.
      - А теперь верни то, что ты взял без спроса, натурально.
      Сынок ничего не брал. Отдавать ему было нечего. Но и закладывать Сашу он не хотел.
      - Я ничего не брал, - сказал Сынок.
      Константин Константинович кивнул своим помощникам, и те, подступив к Сынку, ловко заломили ему руку за спину и повернули лицом к толпе.
      - Если мы найдем у тебя то, что ты украл, - сказал старик, - тебя накажут сильно.
      - Ищите.
      Руки стали ощупывать его профессионально, начиная с ног, потом подмышки, спину, и только в конце - карманы.
      Еще когда руки обыскивающего только приближались к карманам, Сынок понял, что влип.
      - А это что такое? - торжественно поднял над головой хирургический скальпель, переданный ему помощником, старик. - Это тебе трогать нельзя было.
      Сынок с ненавистью посмотрел на Сашу, но тот даже глаз не отвел.
      - Ну, раз уж ты его взял, почему бы его, натурально, не использовать? - сказал старик. - Проверим, острый ли он?
      И, подойдя к Сынку, старик чиркнул скальпелем по его груди.
      Протрещала разрезаемая скальпелем рубаха, кожа отвалилась, и брызнула кровь.
      Тут Сынок вдруг вспомнил свой сон: рана получилась кривая, словно лисенок прогрыз.
      - Вот так, - сказал Константин Константинович. - В следующий раз отрежу голову. А теперь отведите его в санчасть. Остальных - на работу.
      С этого дня Сынок усвоил еще один закон - никому не верь.
      Глава 10. БАБУЛЯ-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА.
      Нет, это уже было невыносимо. Опять занято. Придется ехать к черту на куличики. Хотя бы только для того, чтобы от сердца отлегло.
      На телефонной станции сказали, что с номером все в порядке, абонент платит исправно.
      После вчерашней размолвки с Руфатом настроение было на нуле. И вообще, сработали все плохие приметы. Тапочки так и не нашлись, колготки порвались прямо на ноге, в лифте опять темень. Надо бы в РЭУ скандал устроить...
      И движок что-то вдруг заартачился, завелся только раза с десятого. Надо в сервис заскочить на обратном пути...
      И автомобильные пробки были длиннее обычного, и погода испортилась, и на работе все какие-то опущенные. Говорят, начальство не в духе.
      Взвесив все "за" и "против", Ирина решила, что если она отлучится на часок-другой, то ее исчезновения никто и не заметит.
      Однако только одна дорога до бабушкиного дома заняла не меньше часа. Ирина так давно в последний раз была в этом районе, что едва не заблудилась в россыпи панельных девятиэтажек, прежде чем нашла нужную.
      Парадная дверь оказалась заперта. Ирина набрала номер квартиры. Домофон загудел, но бабушка так и не отозвалась. Вот так... Пропереться через весь город, чтобы поцеловать замок. Плохой день, тяжелый.
      И все же для очистки совести Ирина решила подняться к квартире. Чтобы войти в подъезд, пришлось еще минут двадцать прождать жильца, обладавшего заветным ключиком.
      В лифте как-то непривычно горел свет, а на лестничной площадке шестого этажа едко пахло то ли краской, то ли лаком, аж глаза заслезились. Ирина приблизилась к бабушкиной двери, вдавила кругляшок электрического звонка, прислушалась... Ей показалось, что за дверью кто-то или что-то зашевелилось. Она позвонила еще раз. Дверь не открывали. Впрочем, и звонка не было слышно.
      - Девушка, вы сюда? - вдруг раздалось за ее спиной.
      Ирина испуганно обернулась. Это был парень в настолько запачканной спецовке, что ее истинный цвет не смогла бы установить ни одна экспертиза. Парень приветливо улыбался, прижимая к груди картонный короб.
      - Да... Кажется, сюда...
      - Зачем же так сильно на звонок давить? - укорил ее парень. - Нежней надо, нежней.
      И со всей силы ударил ногой в дверь, отчего та с грохотом распахнулась.
      - Прошу!
      Ирина заглянула в квартиру и обмерла. Не иначе как бабуля затеяла ремонт на старости лет. Нет, не может быть... С чего это вдруг? И на какие шиши? Да какой ремонт! Стены белые, потолки навесные, пол паркетный...
      - Гарик, принимай товар! - гаркнул парень, и через мгновение откуда-то из глубины квартиры вышел высокий седой мужчина в такой же замызганной спецовке.
      - Акциз на бутылке проверил? - седовласый недоверчиво заглянул в короб.
      - Обижаешь. Продегустировал.
      - Да ну!
      - Буду я с этими ларечниками церемониться.
      Ирина все еще стояла за дверью. Точь-в-точь - бедная родственница.
      - Простите... А Зинаида Петровна... Она где?
      - Зинаида Петровна? - седовласый оторвал взгляд от короба. - Какая Зинаида Петровна?
      - Гузик Зинаида Петровна. Моя бабушка.
      Мужчины переглянулись.
      - Двоюродная, - на всякий случай уточнила Ирина.
      - Ты знаешь, где Зинаида Петровна? - спросил седовласый парня.
      - Нет, а ты?
      - И я нет. Я вообще понятия не имею, кто она такая.
      - И я, - кивнул парень.
      - Она - моя двоюродная бабушка.
      - Учтем на будущее.
      - А это какой дом? Третий?
      - Третий.
      - Корпус два?
      - Корпус два...
      - Ничего не понимаю, - Ирина внимательно посмотрела на рабочих. - Где Зинаида Петровна?
      - В ванной спряталась.
      Ирина ворвалась в квартиру и прямиком в ванную. Но там Зинаиды Петровны не было.
      - Ну и шуточки у вас! - разозлилась Ирина. - Кто вы такие?
      - А вы кто? - встал в позу седовласый.
      - Внучка этой самой... Зинаиды Петровны, - напомнил ему парень. - А мы рабочие. Ремонт тут делаем. Верней, доделываем, совсем немного осталось. А Зинаиды Петровны здесь нет. Во всяком случае, мы с ней не знакомы. Вот так. Теперь все понятно?
      - А кому же вы делаете ремонт?
      - Кому-то делаем...
      - Кому? - Ирина уже находилась на грани взрыва.
      - Вообще-то, мы хозяина квартиры в глаза не видели, - парень поставил короб на пол и начал вынимать из него всякие вкусности. - Или хозяйку.
      - Да, - подтвердил седовласый. - А по всем вопросам вам лучше к начальству нашему обратиться.
      - И где же ваше начальство?
      - А кто же его знает?.. Оно само появляется, когда захочет.
      - А телефон? У вас есть телефон?
      - Не работает, мы как раз проводку меняем.
      - Да номер! Номер телефонный!
      - Ах, номер... Где-то был... Где-то у меня записан... - и седовласый ушел в комнату, откуда обнадеживающе провозглашал: - Щас, щас, поищем... Одну минутку!..
      - Хотите водки? - спросил парень.
      - Не хочу.
      - Хорошая водка.
      - Я за рулем.
      Ирина подошла к кухонному окну. Нет, дом и квартиру она не перепутала. Тот же вид, что и лет десять назад, когда она была у бабушки в последний раз. Та же детская площадочка, только вместо новеньких качелей, песочниц и "грибков" - ржавые металлические руины. Та же обнесенная белым забором школа. И хоккейная коробка на месте.
      Ирину вдруг охватила паника. Происходило что-то такое, чего она, со своим математическим складом ума, никак не могла себе объяснить. Это как на американских горках. Боишься нахлынувшей на тебя неизвестности. Что за тем поворотом - резкий обрыв или мертвая петля? Ясно лишь одно - ничего приятного за этим поворотом нет...
      Затрезвонил мобильный.
      - Пастухова, вы где?
      Голос секретарши начальника.
      - У зубного, - тут же нашлась Ирина.
      - Вас Владимир Дмитриевич требует. Срочно. По поводу вчерашнего.
      - У меня форс-мажор, вся челюсть перекорежена, - Ирина привнесла в свою речь оттенок шепелявости. - Придумайте что-нибудь.
      - Ну-у-у... Не зна-аю...
      - Прикройте, прошу вас...
      - А сколько вам еще надо?
      - Часа два.
      - Хорошо, попробую, - смилостивилась секретарша. - А вы как только, так сразу дуйте сюда.
      - С меня причитается.
      Вот так всегда, наваливается одно за другим.
      Окно украсилось узкими продольными полосочками - пошел дождь. Сильный. Ливень.
      - У зубного? - улыбнулся парень. - Надо же, всехняя брехня, а срабатывает.
      Седовласый наконец откопал бумажку с номером. Ирина сразу же по нему позвонила. Длинные гудки.
      - Что с вами? - Парень заметил, что лицо девушки вдруг сделалось серым, а глаза заволоклись слезами. - Может, водки все же выпьете?
      Но Ирина, не сказав больше ни слова, быстро вышла из квартиры.
      - Кто такая?.. - Задумчиво посмотрел ей вслед седовласый.
      - Сказано же тебе, внучка Зинаиды Петровны! - Парень уже соорудил из табуретов что-то вроде стола, уставил его яствами и уютно устроился на полу. - Наливай, Гарик, чего стоишь?
      - Странная какая-то... - Гарик разлил водку по стаканам. - И чего приходила? Может, наводчица?
      Ирина сидела в своей машине, уронив голову на руль. Шум дождя приглушал ее рыдания.
      Она все поняла. Обо всем догадалась. Конечно, бабушки уже нет. Она умерла, не оставив завещания... И неприватизированная квартира отошла государству... Там теперь будут жить чужие люди...
      В сознании Ирины возникали туманные картинки из детства. Она пыталась вспомнить бабушку, воссоздать ее образ. И не могла. Забыла ее лицо...
      А слезы все катились, и в груди першило до кашля. Зинаида Петровна мало сделала добра своей двоюродной внучке, ни разу не помогла ей ни советом, ни уж тем более деньгами, даже с Новым годом не поздравляла. Но и зла не делала вовсе, за что в наше время обычно говорится большое спасибо. Она была просто родным человеком. Родным по крови, со всеми вытекающими из этого последствиями... Просто живет где-то рядом человек, и ты знаешь - это твоя родня.
      Прежде чем войти в кабинет начальника РЭУ, пришлось отстоять очередь. Очередь была небольшая, но каждый посетитель задерживался в кабинете минут на двадцать, после чего выходил в коридор с перекошенным от злобы лицом и матерясь себе под нос...
      За столом сидела немолодая женщина с высокой прической и в кофточке, которая вышла из моды где-то в конце застойных лет. Начальница упоенно перекладывала на столе какие-то бумаги и не обращала на вошедшую никакого внимания.
      К тому моменту Ирина уже подуспокоилась, да и слезы все, какие были, выплакала.
      - Я по поводу Гузик Зинаиды Петровны.
      - Садитесь, - не отрывая взгляда от бумаг, махнула рукой начальница.
      Ирина села. И начался маразм в стиле социалистического реализма, от которого молодой современный человек уже давно успел отвыкнуть. А Ирина, безусловно, была молодым современным человеком.
      - А вы кем ей будете?
      - Внучкой.
      - Паспорт, пожалуйста. Хм, а как вы докажете, Пастухова Ирина Алексеевна, что Зинаида Петровна Гузик является вам родственницей?
      - Я ничего не хочу доказывать. Я хочу знать, жива она или нет. Если жива, то почему в ее квартире находятся какие-то люди? Если умерла, то где похоронена и почему никому об этом не сообщили?
      - Мы посторонним таких справок не даем.
      - Но я не посторонняя...
      - А мне откуда знать? В вашем паспорте не написано, что вы приходитесь родственницей Гузик.
      - А разве там должно быть это написано? Господи, да какая разница, кто я?
      Но разница оказалась очень большой. Высокая прическа ни в какую не соглашалась раскрыть секреты своего жилищного королевства. Ни под каким предлогом! Ни за что! Ни за какие деньги! Но главное, по закону она была совершенно права.
      - А что же мне делать? - растерялась Ирина.
      - Ничем не могу помочь, - лаконично резюмировала все вышесказанное нафталиновая кофта.
      - Но вы можете хотя бы сказать, жива она или нет?
      - Не задерживайте очередь.
      Эту напыщенную начальницу легче было убить, нежели вытянуть из нее хоть одно спасительное слово.
      - Сука старая!.. - прошипела Ирина.
      - А будете хулиганить, быстренько в отделении окажетесь, - огрызнулась тетка.
      Ну конечно же! И как она сразу не сообразила?
      - А кстати, где здесь отделение милиции? Или вы такие справки тоже не даете?
      Милицейский двухэтажный особнячок оказался совсем рядом, практически за углом. Можно считать - повезло.
      Ирине объяснили, что время приема начальника отделения, Земцова Юрия Владимировича, уже закончилось, но он у себя в кабинете, и если попытаться, то вполне может случиться так, что примет...
      На каждом из погон Юрия Владимировича блестели по две крупные звездочки. Он сидел за столом в той же расслабленно-напряженной позе, что и царица РЭУ, и хотел уже было сказать вошедшей что-то грубоватое, даже рот для этого открыл... Но призадумался. А его близко посаженные к крючковатому носу глаза, внимательно рассмотрев бледное личико Ирины, начали медленно опускаться, закончив свое движение где-то на коленках.
      - Вы ко мне? - тонким высоким голоском, совсем не вяжущимся с его богатырским телосложением, спросил Земцов.
      - К вам.
      - По какому поводу? Только не говорите, что у вас машину угнали...
      Ирина присела на скрипучий стул и подробно объяснила повод своего прихода. Начальник отделения выслушал ее, опустив голову и постукивая карандашом по столу.
      - Так-так, понятно, - произнес он, когда Ирина закончила. - А когда вы последний раз виделись с гражданкой Гузик?
      - Уж и не помню. Лет десять назад, когда еще моя бабушка была жива.
      - Угу. А почему же вы сегодня вдруг?..
      - Совсем не вдруг. Понимаете, баба Зина попросила меня при случае купить ей хороший слуховой аппарат, вот я и купила.
      - Вы же не виделись десять лет, - в глазах Земцова появились лукавые искорки, мол, что-то тут не сходится.
      - Мы по телефону общались.
      - Ах, вот как... Ну да... Насколько я понимаю, отношения у вас были...
      - Да нормальные были отношения. Верней, не было их вовсе. Как-то не сложились.
      - А что так?
      - Неприятная это история, - призналась Ирина. - Две дочери. Одна, которая младшенькая, - любимая, другая, постарше, - будто чужая. Одной все, другой - ничего. Так и росли. Так и не поняли друг друга, не сроднились. И мать каждый раз масло в огонь подливала.
      - Странно...
      - Ничего странного. Отцы разные. Бытовуха.
      - М-да... Бывает...
      - А десять лет назад баба Вера, моя родная бабушка, умерла. Она была старше бабы Зины на семь лет.
      - Вы уж простите, - смутился Земцов, - что я так подробно расспрашиваю.
      - Я все понимаю, - успокоила его Ирина, - поэтому так подробно и рассказываю.
      - А когда вы последний раз говорили с бабой Зиной?
      - Месяца два назад...
      - Два месяца... Хм, даже если предположить, что она... это самое... ну...
      - Скончалась, - подсказала Ирина.
      - Да, если предположить, что она скончалась, то по крайней мере еще полгода... А еще какие-нибудь родственники у нее есть?
      - Нет.
      - А общие знакомые хотя бы?
      - Не знаю я никого из ее окружения.
      - А вы ничего не перепутали? Адрес там, улицу, номер квартиры. Все-таки десять лет...
      Ирина безапелляционно покачала головой.
      - Разберемся, - заверил ее Юрий Владимирович и потянулся к телефону. Алло? Это РЭУ? Здравствуйте, Земцов беспокоит. Да, начальник отделения. Я по поводу Гузик Зинаиды Петровны. Да... Да... Пастухова?.. Она как раз сейчас напротив меня сидит. Что? В смысле? Как это? Хорошо... - Он опустил трубку на рычаг и смущенно произнес: - Сейчас перезванивать будет. Хочет убедиться, что я на самом деле тот, за кого себя выдаю. Вот народец!
      Высокая прическа в нафталиновой кофточке перезвонила сразу. Ирина пыталась по реакции Земцова определить, какой приговор выносится бабе Зине на другом конце провода, но выражение подполковничьего лица было непрошибаемым. Наконец он повесил трубку и радостно воскликнул:
      - Жива ваша баба Зина!
      - Господи... - выдохнула Ирина, и слезы опять покатились по ее щекам.
      - Только вот... - Земцов протянул ей сложенный вчетверо чистейший носовой платок. - Только вот выписалась она из квартиры. Седьмого июля. То ест без малого месяц назад.
      - Как выписалась? - опешила Ирина. - Куда?
      - Выясним, - ласково улыбнулся подполковник. - Вы телефончик свой оставьте, я перезвоню.
      - А вписался кто?
      - Ой... Этого я и не спросил, - рассеянно почесал макушку Земцов. Вот, кстати, кто должен все знать.
      - Вот, здесь домашний и мобильный. - Ирина протянула ему свою визитку.
      - Менеджер по связям с общественностью... - прочитал начальник отделения. - Ничего себе... Я, правда, не очень себе представляю, что это такое, но на слух солидно.
      - И когда мне ждать вашего звонка?
      - Давайте прикинем вместе... Я попытаюсь отыскать нового хозяина квартиры, переговорить с ним. А если не удастся, то свяжусь с участковым, он походит по квартирам, поспрашивает, наведет справки. В общем, к вечеру вполне.
      - Я вас так отвлекаю от дел... - растрогалась Ирина.
      - Будет вам, - подполковник поднялся и, наклонившись через стол, галантно поцеловал Ирине руку. - Милиционер тоже ведь человек.
      И только сейчас Ирина вспомнила, что баба Зина когда-то ей говорила о том, что хочет уехать в какую-то деревню, у ее знакомых там дом пустует, что хочет дожить свой век на земле, коровку доить, за огородом ухаживать...
      - В деревню? - задумался Земцов. - А почему нет? Я бы, знаете, тоже не отказался...
      Из кабинета Ирина выходила с легким сердцем. Как все-таки приятно, когда к тебе относятся с элементарным уважением, когда слушают тебя внимательно и искренне пытаются вникнуть в твои проблемы, пытаются помочь.
      А на работе ее уже никто не искал, тревога оказалась ложной. Владимир Дмитриевич укатил в аэропорт провожать Свенссона.
      - Как челюсть? - на прощание осведомилась секретарша шефа.
      - Как у бультерьера! - отшутилась Ирина.
      Руфат так и не позвонил, хоть Ирина и ждала его звонка не меньше, чем звонка подполковника Земцова.
      И она не выдержала, сдалась.
      - Алло, Руфаша? Это я...
      - Малыш, знаешь, мне некогда сейчас, - сухо отозвался Руфат. Перезвони попозже. А еще лучше завтра. Все, привет.
      И бросил трубку. Ничего себе! Это кто еще должен трубки бросать? Наглец...
      Всю дорогу до дома Ирина вслух возмущалась поведением бойфренда и пришла к выводу, что, наверное, так даже лучше будет. У него просто кончилось терпение, вот и вся любовь. Проблема разрешилась сама собой. Она не знала, как уйти, так пусть сам уходит, пусть катится куда подальше. Унижаться она не будет... Все кончено... В том случае, конечно, если он в ближайшие дни не извинится.
      А подполковник Земцов оказался человеком слова, позвонил в начале двенадцатого, когда Ирина уже дремала.
      - Не разбудил? - первым делом осведомился начальник отделения.
      - Нет, что вы! Выяснилось что-нибудь?
      - Еще как выяснилось. Вы как в воду глядели. Со слов соседей, ваша баба Зина уехала в деревню. Продала квартиру и уехала.
      - А куда? В какую деревню?
      - Ну-у-у, Ирина Алексеевна, это уже отдельный вопрос. Да и так ли это важно? Главное, что вы теперь переживать не будете.
      - Спасибо вам, Юрий Владимирович, - проникновенно сказала Ирина. Спасибо вам огромное...
      - Да будет!.. - хохотнул подполковник. - Нынешнего хозяина квартиры сейчас в Москве нет, а как появится, я его порасспрашиваю. Может, он в курсе.
      - Спасибо еще раз.
      - Ну и бабуля у вас, бывает же такое...
      - Выходит, бывает.
      - А квартирку-то потеряли... А, Ирина Алексеевна?
      - И черт с ней... Не думала об этом и думать не хочу...
      Земцов обещал связаться с ней, как только появится какая-то информация о местонахождении бабули-путешественницы. На том и попрощались.
      Ирина сидела на кровати, закусив губу. Было как-то обидно, горько. Да, неприязнь к сестре невольно перекинулась и на двоюродную внучку. Но есть же какой-то предел... Можно же было предупредить... Впрочем, это в стиле бабы Зины. Зачем предупреждать? Кто ей Ирина такая? Никто.
      Глава 11. БРАТСТВО.
      После публичного наказания порез на груди Сынка зажил довольно быстро. Впрочем, у Сынка был высокий порог боли, он и не такое стерпел бы, не поморщился.
      А жизнь в монастыре представлялась чем-то занимательным и полным романтики и все еще не разгаданных загадок. Помимо вновь прибывших здесь было еще человек триста таких же убогих и покалеченных. Но те, кто со "стажем", новичков сторонились. На Сынка тоже смотрели как на новичка, а стало быть, существо низкое в социальном смысле. Кроме того, после показательного наказания Сынок на какое-то время выпал из поля внимания начальства, его не назначили ни в какую группу, и он, чужой и всеми избегаемый, просто болтался без дела. Но постепенно простодушная мордаха Сынка, его обаятельная желтозубая улыбка, готовность поделиться табаком сыграли свою роль, и у него появился свой круг общения. Паши и Саши он теперь сторонился сам.
      Проще всего ему было завоевать женские сердца. Начало вхождения в коллектив было положено в швейной мастерской, где он познакомился с Цыпой и Пипеткой - двумя уже не молодыми, но все еще цветущими особами, великими мастерицами в швейном деле и певуньями. Блуждая по монастырю, Сынок прослышал нежное пение на два голоса. Привлеченный звуками русской песни кажется, "В низенькой светелке", - он просунул нос в дверную щель и попытался втиснуть и глаз, но пение вдруг прекратилось, а дверь была прихлопнута ударом ноги вместе с носом Сынка. Сынок проронил словцо, по смыслу подобное междометию "ай!", но более сочное, после чего дверь растворилась, и пышное женское тело со всклокоченными волосами проревело в звонких и витиеватых, под стать Сынковым, выражениях вопрос, зачем, собственно, он нарушает покой скромных тружениц иглы и нитки. Сынок, нос которого подвергся значительному ущербу, простонал, что можно быть и поделикатнее. Яростная дама, исполнявшая партию меццо-сопрано в песне, схватила Сынка за сухое, жилистое плечо и втянула в комнату. При свете она осмотрела потерпевший нос и утешила с оптимистическим смешком, что до свадьбы, как видится, заживет.
      - Пипетка, - представилась она, протягивая красную ручищу, - но лучше Лиза.
      - Садись сюда, на тряпки, - призвала его другая дама, - нам чем грязнее, тем лучше. Фу, воняет от тебя...
      Несмотря на внешне немиролюбивый разговор, обе женщины оказались вполне приветливы. Пипетка была родом из Орла, ее подруга Цыпа (свое подлинное имя она, по понятным ей одной соображениям, назвать отказалась) происходила откуда-то из-под Новосибирска. Но доверяться автобиографическим сведениям, полученным от девушек, было опрометчиво. Впоследствии Сынок слышал, как Пипетку окликали Люсей или Маней, а сибирячка Цыпа бегло щебетала с кем-то по-украински.
      Обе особы скоро привыкли к обществу Сынка. Нисколько не стесняясь, они развлекали себя тем, что заставляли его вдевать нитку в иголку. Они потешались уморительными рожами, которые строил Сынок, зажав губами иглу и скосив глаза, чтобы одной рукой вдеть нитку. Наглядевшись до слез на его старания, Пипетка забирала иглу, ловко вдевала нитку, видимо довольная своим мастерством, и принималась за работу. Труд Цыпы и Пипетки состоял преимущественно в изготовлении драматического костюма для нищенствующих оборванцев. Бывали дни, когда девушки занимались исключительно младенцами. Деревянный чурбачок обшивался грязными пеленками, поверх которых навязывался какой-нибудь трогательный бант, выдающий нежное отношение к чурбачку его сценической матери. Иные псевдодети получались до того правдоподобными, что Пипетка прижимала их к могучей груди и принималась ворковать: "Ты моя доця, ты моя красавыця, лялечка моя", - и, бывало, так входила в образ, что даже пускала слезу.
      В иных случаях случались авралы - тогда Сынка гнали взашей, чтобы не отвлекал. Это бывало тогда, когда швеям предстояло скорняжничать. Однажды на полу вместо лохмотьев оказалось поболее дюжины роскошных шуб разного меха. Тут были и соболя, и норка, и крот. Девицы заперлись в рабочем уединении и, кажется, даже не пели. Повидав своих подруг - совершенно изнуренных работой - на четвертый день, Сынок приметил на месте дюжины шуб кучу шапок и воротников, в которых даже самое бдительное и придирчивое око никак не смогло бы определить родства с упомянутыми шубами. Такие авралы девушки не любили, Цыпа с пафосом напоминала Сынку, что она не "рачиха", а профессиональная швея какого-то (высокого) разряда. Зато несказанно счастливы бывали девицы, когда им приходилось обшивать воспитанников Зорро.
      Зорро был совсем еще молоденький мальчик. Ему было двадцать два года. Но с виду ему никак нельзя было дать больше семнадцати. Он происходил из города Ярославля и имел, быть может, самую интересную для рассказов судьбу. В целом судьбы всех обитателей братства были драматичны и однообразны. То и дело кто-нибудь, разведя чувства чифирем, порывался повествовать Сынку многосложные перипетии своей биографии, но Сынок, поначалу слушавший внимательно, скоро начинал клевать носом и при удобном предлоге исчезал. Слушать рассказы Зорро было одно наслаждение. Дело в том, что последние годы Зорро провел за границей. Об этом Сынок узнал из странного разговора, состоявшегося между ним и юношей. Тот спросил, нет ли случаем у Сынка какого-нибудь чтива, и, выяснив, что нет, со вздохом сообщил, что трижды читал "Мертвые души" и больше ничего. Выяснилось, что "Мертвые души" были прочтены в Базеле, в тюрьме, попадать в которую Зорро категорически не рекомендовал.
      - Будешь в Швейцарии, - доверительно сообщал он внемлющему Сынку, сдавайся только в немецких кантонах.
      Сынок кивал с думающим лицом, словно знал, что такое кантон.
      - Из итальянских тебя тут же вышлют, во французских тюрьмы дикие, голод один. А у немцев - благодать. Захотят тебя выслать - требуешь адвоката. Тот три месяца парится - ничего сделать не может. Тогда требуешь другого - тот еще три месяца. Потом подаешь апелляцию. И так почти год. А за год, может, и сбежишь. Там - пожалуйста! - гуляй не хочу, только к вечерней поверке приходи.
      Зорро угощался Сынковыми папиросами и, мечтательно запрокинув голову, произносил:
      - Но какая тюрьма в Берне - Александрплац, дом три! Вот это мечта...
      И Зорро живописал истинный рай, полный йогуртов, тренажеров, телевизоров, фруктов - всего того, что поражает сознание среднего статистического россиянина в Европе, не говоря уж об одноруких оборванцах.
      Зорро жил нелегалом в странах Запада, побывал в Норвегии, Дании, Швеции, Финляндии, Германии, Франции, Швейцарии. Он пустился в эти увлекательные путешествия с тремя друзьями. Одного из них закололи в Турции на дискотеке из-за бабы спицами, другой служил в войсках французского легиона, а третий женился на казашке, выдавшей себя за немку, и стал полноправным гражданином объединенной Германии. Жизнь Зорро, несмотря на все ее тяготы, была исключительно забавна, и ему действительно удалось бы открыть маленький магазинчик ворованных вещей в Ярославле, если бы не злодейка судьба. На дорогах странствий Зорро повстречался с художником-белорусом, расписывавшим в европейских домах сортиры под колодцы. Полы он превращал в воду, стены в сруб, а над головой рисовал клочок неба и ведерко. Вместе, сдружившись, они попали в лагерь беженцев под Люцерном, оказавшись в одном пластиковом домике на две койки. Тут выяснилось, что приятель Зорро педераст, и Зорро, изнуренный неожиданными и докучными приставаниями, не выспавшись три, а то и четыре ночи, опасаясь за свое целомудрие, напился и зарезал художника бритвой. Ему пришлось уйти в бега, с трудностями вернуться в Россию через Польшу и скитаться по Руси, пока не оказался в монастыре. Зорро искренне раскаивался в своем поступке, потому что для него закрылась блестящая карьера магазинного вора в Европе, потому что расстроилась его помолвка с одноклассницей Лерой и потому что зарезанный художник был, в общем-то, неплохим парнем, если не говорить о его болезненных наклонностях. Эти причины и в этой именно последовательности заставляли Зорро страдать и впадать временами в состояние черной меланхолии. Однако чаще его можно было видеть довольным и вполне оптимистически настроенным. Надо было признать, что Зорро был изумительным тренером. Он фабриковал из нищей молодежи виртуозов по похищениям магазинного типа. Кличка Зорро была не очень оригинальна. Так назывался метод кражи обуви из фирменных магазинов. В пройме рубахи устраивался карман, куда можно было положить пару превосходной обуви. Поверх через плечо накидывалась куртка в манере героя знаменитого кино, и Зорро - всегда модно и богато одетый, свежий, как персонаж рекламы, выходил из "Бритиш хауса" или "Карштадта" неизменно с уловом.
      Также Зорро принадлежал метод похищения шмоток с электронной защитой. Из двух рулонов фольги сворачивался двенадцатислойный контейнер, проклеивался скотчем и вставлялся в полиэтиленовый кулек. Сквозь двенадцать слоев алюминия робкие сигналы электронной защиты не достигали датчиков, и Зорро за день мог бы обеспечить прилавки маленького подпольного магазина. В его талантах числилось - надуривать камеры контроля, обнаруживать с гениальной интуицией микросхемы датчиков на одежде, обменивать китайские часы на швейцарские и прочая. К сожалению, простая и открытая физиономия Зорро скоро примелькалась в фирменных магазинах столицы, и молодому человеку пришлось уйти на тренерскую работу. Под командованием Зорро действовала небольшая шайка хорошо одетых, умытых и приятно пахнущих мальчиков, которые, накинув куртки на плечо, запихивали в отделе кошачьей еды ботинки и туфли в пришитый Пипеткой карман под рубашкой. Сам Зорро тосковал без работы, жаловался, что у него, как у хирурга, застаиваются пальцы, и не упускал возможности что-нибудь стащить, где бы ни находился. Пипетка и Цыпа всегда контролировали его поведение и беззастенчиво выворачивали его карманы всякий раз, когда его рассказы и визит подходили к концу. Обыкновенно их поиски увенчивались успехом, и лишь тогда молодого человека со смехом отпускали. Если же ему все же удавалось что-то вынести, то вернуть назад это уже не было никакой возможности. Зорро клялся всеми святыми, что он никогда не позарится на достояние своих подруг, готов был порвать на себе новенькую рубашку, и даже самый проницательный психолог не смог бы заподозрить в его словах гнусной лжи. Тренажерной комнатой Зорро как раз и был тот самый зал с манекенами. Он имитировал универмаг, манекены - покупателей, а группе, которую тренировал Зорро, надо было обчистить весь магазин, не зацепив ни одного звоночка, которые Зорро остроумно и скрытно развешивал в самых неожиданных местах.
      История возникновения братства была хрестоматийна. Все знали, с чего началось братство, но никто не ведал, кто стоит у его истоков, а также кто руководит его деятельностью ныне. Существовала древняя легенда об американских гуманитариях, которые во имя борьбы с растущей человеческой черствостью открыли во время оно маленький магазинчик, в котором убогие из убогих имели возможность приобрести самые дешевые и качественные вещи.
      Сначала этот магазин занимался даже продажей подержанных музыкальных инструментов. Верные себе американцы хотели даже нищему вручить удочку, чтоб сам ловил рыбку.
      Всем известно, что люди пользуются музыкальными инструментами для того, чтобы тронуть сердца. Чем состоятельней человек, тем труднее ему растрогаться. Он готов заплатить любую цену за билет на концерт, который сулит ему долгожданное душевное волнение. Но у менее состоятельного человека всегда найдется лишний грош, который он охотно истратит, чтобы расшевелить свое очерствевшее в борьбе за существование сердце той или иной незатейливой мелодией.
      Есть вещи (очень, правда, немногие), которые еще могут потрясти современного человека, но скверно то, что при повторном применении они перестают действовать, ибо человек обладает страшной способностью становиться по собственному желанию бесчувственным, стоит только ему обнаружить вредные для себя последствия своей чувствительности. Так, например, человек, увидев на углу другого человека с культяпкой вместо руки, в первый раз готов с перепугу отвалить ему десятку, в следующий раз он пожертвует рубль, а в третий может и пересдать его с рук на руки милиции.
      Американцы победить бездушие не смогли, тем более что на них стали элементарно наезжать рэкетиры. Магазинчик на какое-то время закрылся.
      Но затем явилось братство.
      Братство начало с малого. В течение некоторого времени оно поддерживало своими советами нескольких нищих - одноруких, слепых, очень жалких на вид. Братство выискивало для них рабочие места, где подают, так как подают не всюду и не во всякое время. Так, например, оказалось, что играть на музыкальных инструментах в подземных переходах менее выгодно, чем играть для парочек на садовых скамейках.
      Нищие, поверившие братству, вскоре стали лучше зарабатывать. Они с готовностью согласились отчислять за советы некоторый процент со своих доходов.
      И братство стало расти. Вскоре из тех же благотворительных побуждений ему был передан заброшенный монастырь.
      Теперь дело было поставлено на широкую ногу.
      Работа велась в нескольких направлениях.
      Скажем, сравнительно скоро стало очевидно, что убогая внешность естественного происхождения производит гораздо меньше впечатления, чем внешность, созданная двумя-тремя умелыми штрихами. Так в братстве появился костюмерный цех.
      Или, например - однорукий не всегда обладает способностью вызвать жалость своим убожеством. С другой стороны, более одаренным зачастую недостает культяпки. Тут требуется вмешательство. Братство сфабриковало несколько искусственных увечий, как, например, раздавленные конечности, иначе говоря, руки и ноги, явно пострадавшие от несчастного случая. Это новшество имело оглушительный успех. Этим занимались в хорошо оборудованном хирургическом кабинете.
      Так Зорро подумывал, не лишиться ли ему ноги, чтобы уйти с тренерской работы в "большой спорт".
      В специальных помещениях монастыря, к тому времени значительно расширившегося, нищие, все больше превращавшиеся в профессионалов, после всесторонней проверки их способностей обучались неподдельному дрожанию, повадкам слепцов, припадкам эпилепсии и тому подобному. Этим занимались в помещениях, которые скорее напоминали учебные залы театральных училищ. Сынку удалось подглядеть даже несколько таких репетиций. Там, скажем, строгая женщина с красивым породистым лицом учила группку убогих рыдать настоящими слезами, не забывая при этом иногда категорично повторять:
      - Не верю!
      Были выработаны основные типы человеческого убожества: жертва прогресса - травма на производстве, железнодорожная травма, жертва пожара, жертва войны - ну, тут диапазон широчайший, жертва экологии - самые страшные болезни века, язвы, гной, смрад...
      В братстве учились трогать сердца, наводить на размышления, быть назойливыми. После нескольких лет неустанных трудов братство превратилось в цветущее предприятие. Люди, приходившие в братство, очень скоро получали работу, а кое-кто увечья, язвы, уродства, медали и знаки отличия, справки о кончине всех близких родственников, "деревянных" и настоящих детей, навыки выклянчивания, обжуливания, втирания в доверие, уроки речи, движения, психологии. А самое главное - будущая работа была теперь под охраной самого братства.
      Примечательно, что братство было еще и университетом. Например, старенький Изя, по мнению одних - педофил, по мнению других - взяточник, но так или иначе теперь член братства, преподавал право, которое знал прекрасно и умел преподнести так, чтобы от этой науки вышел прикладной толк. Строгая женщина с красивым породистым лицом оказалась в прошлом актрисой. С ней Сынок тоже познакомился, хотя и не сошелся близко. Звали ее - баба Люся. В стародавние времена она окончила Воронежское театральное училище и, можно было предполагать, некоторое время действительно была актрисой. Но потом каким-то туманным образом она стала совмещать актерство со спекуляциями, затем с торговлей краденым, потом метнулась в наркобизнес - одним словом, запуталась в тенетах жизни, как многие на этой земле. В конечном итоге, связавшись с аморальными типами, она лишилась капитала, квартиры и доброго имени, запила, осела сначала сторожихой, потом уборщицей в туалете, а потом за пьянство и прогулы оказалась выброшенной на улицу. Но она так драматично рассказывала о своей печальной (косвенно связанной с реальностью) судьбе, так проникновенно вымаливала деньги на хлебушек по электричкам, так честно и сурово смотрела в глаза сытым горожанам, что ее таланты не оказались незамеченными. Бабе Люсе поручили тренерскую работу в монастыре. Честолюбивые амбиции бабы Люси были полностью удовлетворены. Она стала популярной, с ней заискивали, ее благосклонностью гордились. Она потребовала себе репетиционный зал и неограниченную возможность курить "Беломор" и выпивать, когда ей только рассудится за благо. Надо признать, что, как только она оказалась социально востребованной, она стала меньше пить, все свое время отдавая репетициям. Изя писал тексты для липовых беженцев и несчастных якобы афганцев, а Люся расцвечивала их красками своего дарования. Из уст ее воспитанников нельзя было услышать приевшееся всем "Поможите, люди добрые, сами мы не местные". Люся обладала вкусом к драме. Ее питомцами были несчастные, добродетельные матери, путавшиеся в словах, с жалким, затравленным взглядом, суровые, косноязыкие воины с краской стыда в лице. При взгляде на Люсиных студентов можно было предположить, что это обиженные системой добрые люди, которые, не будь они связаны высокими нравственными обязательствами со своими детьми или матерями, легче бы наложили на себя руки, чем подвергли свою честь подобным унижениям. Своим шедевром Люся считала Федьку-дурня. Федька был тихий, угрюмый человек средних лет. Стараниями Люси он превратился в юродивого, почти пророка. Он ходил по поездам, выкрикивая весьма правдоподобные предсказания конца всего сущего, а потом выбирал наиболее сострадательную даму с религиозным оттенком в лице и признавался ей: "Я Христос. Полюбите такого?" Многие из тех, кто читал Святое писание, пугались и подавали немалые суммы. Одна дама, близкая к патриаршим кругам, даже хотела рекомендовать его в Свято-Данилов монастырь.
      Некоторые талантливые ученики оставались даже после прохождения курсов в монастыре, но затем, возгордясь, исчезали бесследно. Точно так недели две спустя таинственно исчез Зорро, и примечательно, что ни Пипетка, ни Цыпа словом не обмолвились об этом.
      Сынок повстречал бабу Люсю в репетиционном зале. Величественная старуха сидела в засаленной кофте на табурете за столом, перед ней ворохом были навалены какие-то тряпки, коробки, спички, лежала отдельно пачка "Беломора" и внизу, у ножки стола, стояла бутылка "Столичной" с газетной затычкой. На сцене, то есть напротив бабки, рассредоточились с полдюжины человек разных возрастов, преимущественно мужчин. "Сатин! - хрипела старуха. - Где Сатин?!" Никто не знал, куда девался Сатин, чем вызвали дополнительный гнев режиссера. Сынок в недоумении стоял, поводя глазами с одного актера на другого, затем тихо прокрался и сел на пол, скрестив ноги.
      - Не верю! - привычно восклицала старая актриса, гневно постукивая варикозной ногой. - Не верю! Это дерьмо, вам гроша не подадут за такое дерьмо! Вы сгниете на периферии с такой игрой!
      Над Люсей посмеивались, потому что в последний год она увлеклась непосредственно театром. Администрация, памятуя Люсины заслуги перед братством, ей не мешала. Люся находила целесообразным изучать высокую классику и требовала, чтобы способные тунеядцы учили текст пьесы - в данном случае Максима Горького. Это было совершеннейшее чудачество, самодурство чистой воды. Явно в ближайшее время Люсе было суждено получить по морщинистой шее за нелепое провождение времени.
      Заметив в зале Сынка, Люся развернулась и, невзирая на то что палец ее был заложен на странице шедевра мировой литературы, полила незадачливого зрителя отборным, селекционным матом.
      - Почему посторонние в зале?!
      В остальном же братство все еще оставалось загадкой для Сынка. Некоторые простейшие механизмы функционирования этого сложного организма оказались довольно понятны. Например, ему рассказали, как откликнулось братство на войну в Чечне. Как только славная русская армия одерживала победы над злыми чеченами, на улицах появлялись изможденные ветераны в форме - нынешней или времен Афгана. Если же, напротив, наша армия терпела поражение, на улицы высыпали юные безусые солдатики в новенькой форме. В первом случае людские сердца открывались для жалости от сознания того, какова цена победы, во втором - от бессмысленности народной жертвы. Нищенская кампания, связанная с Чечней, принесла братству немалые выгоды.
      Но многое оказывалось совершенно загадочным. Например, таинственная лаборатория, размещавшаяся в подвальном помещении главного здания. Ночами можно было видеть в редкие щели, что в лаборатории полыхает открытый огонь, как в адской кузнице, а от двери по всей территории разносился кислый запах химикалиев. Два раза в неделю к мастерам из лаборатории приезжал цыган и всякий раз уходил с пустыми, как казалось, руками.
      Пипетка, когда Сынок попытался заговорить с ней на эту тему, рассказала, взяв с него страшную клятву, что ночами на подвальном этаже можно застать привидения - там убивают деток, а потом умерщвленные младенцы ходят, стонут и проливают над своей рано оборвавшейся жизнью призрачные слезы. Пипетка была готова присягнуть, что и сама видела пару привидений.
      Удивительно было также впечатляющее количество уродов. Если у взрослых нищих увечья были преимущественно искусственно смоделированы, то дети бывали изувечены действительно и особенно страшно. Казалось, судьба не касалась только очень красивых и одухотворенных детей - те были достаточно прибыльны и без уродства.
      Так тянулись дни Сынка в братстве, то незначительно приоткрывая завесу над тайной, то озадачиваясь новыми загадками. Прочие обитатели братства, кажется, не особенно интересовались обществом, в котором они жили, - быт и нравы корпорации их интересовали узко в своем кругу. Цыпу и Пипетку волновали тряпки, бабу Люсю - театр, Зорро - авантюры. И только Сынок, любопытный проныра, поставил себе целью вынюхать и разузнать тайную жизнь братства. Он догадывался, что если будет слишком усерден, то одним порезом груди на сей раз не обойдется. Но уж больно хотелось. Особенно его интересовал инфернальный подвал и запертый на все замки пустой сарай, в который он так и не смог больше заглянуть.
      Но тут-то спокойная жизнь Сынка и закончилась.
      Как-то на утренней поверке, когда всех опять распределяли по группам, один из надзирателей, которых здесь именовали по-лагерному "буграми", по имени Исмаил, вдруг ткнул палкой в Сынка и спросил:
      - А ты в какой группе? Афганец?
      - Ни в какой, - сказал Сынок правду.
      - Теперь ты в строительной, - осклабился Исмаил.
      - Я строить не умею, - признался Сынок.
      - Научим.
      С этого дня Сынок тоже трудился - он таскал мешки с цементом с утра до вечера.
      Глава 12. СЕКСУАЛЬНОЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВО.
      Вставать в такую рань Ирина все никак не могла привыкнуть. Не открывая глаз, нажимала на кнопку будильника и, сказав самой себе - еще пять минуточек, - засыпала на полчаса. Когда спохватывалась, оказывалось, что еле успеет принять душ и слегка накраситься. Запланированные с вечера (и уже очень давно) благонамеренные желания сделать зарядку, красиво и полезно позавтракать, почитать утреннюю газету и сделать наконец настоящую неспешную укладку, перекладывались в очередной раз на завтрашнее утро.
      Как-то попался ей на глаза такой хитрый будильник, который с закрытыми глазами не остановишь. Какие-то там кнопочки, защелки надо было набрать, чтобы противный писк прекратился. Ирина его моментально купила, с вечера завела, ожидая результата. А утром, когда хитрый будильник зазвонил, по привычке попыталась нажать, во сне вспомнила, что нажать просто не получится, надо будет открывать глаза, тут же приняла кардинальное решение - вслепую открыла будильник и выдернула батарейку, кляня себя на чем свет стоит и обещая себе в который уже раз - вот завтра обязательно...
      Но завтра она так и не смогла найти изъятую батарейку. А купить новую все было недосуг. Поэтому Ирина по-прежнему уютно общалась со старым податливым будильником.
      В этот раз, из-за погоды, что ли, она проснулась не через полчаса, а через сорок минут. Это значило, что из утренних дел надо было вычеркнуть душ или боевую раскраску.
      Ирина безжалостно вычеркнула раскраску, решив, что может набросать грим на лицо и по дороге.
      Но торопиться надо было быстрее, чем обычно. Еще, как назло, вода нужной температуры все не хотела течь, а полотенце оказалось не свежим, пришлось бежать за чистым, а потом снова лезть в душ.
      Когда вылетала из квартиры, времени оставалось в обрез, и Ирина уже решала, стоит ли ей нарушать правила уличного движения, чтобы вовремя добраться до работы, или не рисковать. Но не рисковать она не могла обстановочка на фирме складывалась в последнее время для Ирины как-то неблагоприятно. Начальник мог придраться к любой мелочи.
      Она нажала на кнопки обоих лифтов, одновременно выдергивая из сумки губную помаду и зеркальце. В темноте кабинки ей придется проделать ювелирную операцию по приданию губам веселого, слегка сексуального, но больше делового контура.
      Что-то она могла начать и сейчас, но двери лифта распахнулись, и Ирина не успела начать свое художественное творчество.
      Еще мелькнула мысль - слишком в кабинке темно, - но совсем мимолетно, и она шагнула... в пустоту.
      Как она успела ухватиться руками за металлический косяк, она и сама не поняла. Тяжесть тела уже была перенесена внутрь, туда, где должна была стоять кабина лифта. Но кабины не было.
      Ирина какую-то секунду балансировала над пропастью, по инерции устремляясь вперед, а руками, вцепившимися в косяк, таща себя назад. Патрончик губной помады выскользнул из руки и довольно долго летел по черной шахте. Когда ударился внизу, Ирина отшатнулась. Даже испугаться не успела. Только чертыхнулась досадливо и помчалась на лестницу.
      И только здесь, когда уже была на третьем этаже, ноги вдруг запоздало задрожали мелкой дрожью, а к горлу подступил комок страха, и Ирине стало так себя безмерно жаль, что она чуть не заплакала.
      "Ну, сволочи, ну, вы дождетесь! - мысленно выругалась она. - Я на вас в суд подам! За что вам только деньги платят?!"
      Судиться с РЭУ, конечно, Ирина не стала бы, но нервы халтурщикам решила попортить основательно - шутка ли, она чуть не свалилась с восьмого этажа. Это же - Ирине снова стало жутко, - смерть верная.
      Как добралась до работы, загадка. Все было в тумане. Нарушала она правила или ехала примерно - Ирина не помнила. Но, когда вбегала в контору, на часах было пять минут девятого.
      Эти пять минут могли ей дорого стоить, но Ирина даже не подумала об этом, даже не подлизнулась к стукачке-ресепшионистке. Она все никак не могла отойти от ужаса.
      Сначала забежала к Машке Ободовской и, вызвав в коридор, извиняясь и виновато улыбаясь, попросила губную помаду. Они пользовались одним цветом и одной маркой. Пока она тщательно выводила нужный контур, Маша молчала, осознавая ответственность момента. Но когда Ирина отодвинулась от зеркала, чтобы оценить проделанную работу, подруга спросила:
      - Что с тобой?
      - Потом расскажу, - отмахнулась Ирина, у которой настроение от накрашенных губ чуть-чуть улучшилось, и помчалась в свой отдел.
      Там сразу же бросилась к телефону и набрала номер РЭУ.
      - Вы что там все, с ума сошли?! - закричала она, как только трубку подняли. - Я чуть не упала! Вы под суд захотели?! Так я вам это живо устрою!
      Когда ей высказали свое недоумение, она напустилась еще сильнее, пригрозив вообще заказать бандитам разобраться с долбаным РЭУ раз и навсегда.
      - Да что случилось-то?
      - А то, что лифт не работает!
      - Какой дом? Какой подъезд?
      Ирина назвала.
      - Только что оттуда мастер вернулся, - доложили ей, - все в порядке. Не волнуйтесь.
      - Да?! Не волнуйтесь?! А если бы я свалилась?! Восьмой этаж - вы соображаете?
      - Гражданочка, правила пользования лифтами читаете? Там написано черным по белому - не открывайте дверь, пока не убедитесь, что кабина перед вами.
      - Да дверь сама открывается!
      - Значит, не входите, пока не убедитесь.
      Да, Ирина читала эти правила. Но никогда не думала, что их знание пригодится именно ей.
      Она с досадой бросила трубку и увидела, что рядом собрались сослуживцы, с интересом прислушивающиеся к ее разговору.
      - Представляете? Дверь открывается, а лифта нет!