Маленькие дети — маленькие заботы, а взрослые дети…
      Ирина Генриховна слушала сидевшего перед ней мужчину, а в голове то вспыхивала, то затухала древняя как мир истина — взрослые дети — большие заботы. А вместе с родительскими заботами повзрослевших детей почти над каждой семьей нависает то, что в искусстве называется кризисом жанра. То ли муженек начинает пялиться налево, в стремлении найти ту единственную, которая могла бы «осчастливить» его на всю оставшуюся жизнь, то ли охренев-шая от кастрюль и семейных хлопот женушка теряет вдруг сон от одной только мысли, что ей уже сорок, скоро внуки пойдут, а жизни как таковой она еще не видела и вряд ли увидит с похрапывающим на левом боку муженьком, и если в ее судьбе, причем в ближайшее время, не произойдет что-то кардинально-счастливое, то она так и состарится все на той же проклятой кухне, под запах борща, среди кастрюль и грязной посуды. А еще бывает…
      «Господи, да чего ж это я?» — вдруг пронеслось в сознании Ирины Генриховны и она, слегка помассировав кончиками пальцев виски, вдруг поймала себя на том, что занята своими собственными мыслями и уже не слышит, о чем говорит мужчина. Вернее, слышать-то она слышит, да только смысл слов не доходит до ее сознания.
      Все ее муки видимо были написаны на ее лице, и мужчина, по-своему оценив ее состояние, спросил участливо:
      — Простите, у вас что… голова болит?
      — Что… голова? — Ирина Генриховна сморгнула и вроде бы как даже попыталась улыбнуться виноватой улыбкой. — Да, немного. Но прошу вас, не обращайте внимания, пройдет.
      — Пройти-то она пройдет, — согласился с ней мужчина, — но и мне бы не хотелось казаться навязчивым. Может, мне в другой раз подъехать.
      — О чем вы! — искренне возмутилась Ирина Ген-риховна, уже начиная злиться и на себя, и на Турецкого, который вдруг завернул такой фортель, что ни встать, ни охнуть, да и вообще на всю жизнь в целом. Она бросила мимолетный взгляд на визитную карточку рекомендованного им клиента и уже более напористо, на правах хозяйки «Глории», произнесла: — Не обращайте внимания, прошу вас. А что касается вашего сына…
      Пытаясь собраться с мыслями и сфокусировать в своем сознании все то, что только что рассказал Кру-пенин, отец пропавшего Стаса Крупенина, она вновь с силой растерла кончиками пальцев виски, откинулась на спинку кресла и задала вопрос, который с самого начала вертелся у нее на языке.
      — Скажите, Игорь Терентьевич, а почему вы не обратились в милицию, когда окончательно уверовали в то, что ваш сын пропал? Ведь это их прямая обязанность — искать человека, да и возможностей у милиции гораздо больше, чем в нашем агентстве.
      Довольно мощный в плечах и явно уверенный в себе в привычной ему обстановке, Крупенин вдруг замешкался и как-то исподлобья покосился на сидевшую перед ним красивую женщину. Было видно, как на его шее дрогнула какая-то жилка, и можно было догадаться, что этот вопрос ему неприятен.
      — Спрашиваете, почему в милицию заявление не отнес? — угрюмо произнес он. — Да очень просто. Не хотелось раньше времени Стаса подставлять?
      — Даже так? — удивилась Ирина Генриховна. — А у него что… проблемы были с милицией?
      Крупенин обреченно вздохнул, будто должен был признать прилюдно что-то постыдно-противоестественное, и утвердительно кивнул головой, прочно сидевшей на столь же мощной, как и плечи, шее.
      — Были.
      — И что за проблемы?
      Крупенин нахмурился. Чувствовалось, что конфликт сына с милицией — его головная боль, и ему не очень-то приятно ковыряться в этой теме. Тем более, что конфликт этот не имеет никакого отношения к тому вопросу, с которым он, по рекомендации человека, который хорошо знал Александра Борисовича Турецкого, обратился в это агентство.
      — Это что, обязательно надо знать?
      — Хотелось бы.
      — Но зачем? — искренне удивился Крупенин. — Сын пропал неделю назад. И если бы он сделал что-либо противоправное, во что я, честно говоря, просто не верю, и если бы он снова угодил в милицию, то мне бы об этом уже давно сообщили. А так…
      На его лице застыла гримаса искреннего непонимания и он развел руками.
      Ирина Генриховна усмехнулась. Она прекрасно понимала внутреннее состояние этого сильного, на первый взгляд, пятидесятилетнего мужика, который пришел в сыскное агентство с просьбой найти следы пропавшего сына, а вместо конкретной работы… Сначала красивая сорокалетняя женщина, которая, видимо, не вязалась в его сознании с образом крутого московского детектива, вдобавок ко всему ее головная боль и кислое, как суточные щи, выражение лица, а теперь еще и неприятные ему вопросы по сыну, которые менее всего будут работать на процесс его поиска. Конечно, можно было бы и осадить сейчас этого плечистого блондина, повести себя более жестко, но…
      — Вы хотите, чтобы мы нашли вашего Стаса? — вопросом на вопрос ответила она.
      Крупенин даже не счел нужным отвечать и только плотнее сцепил покрасневшие пальцы.
      — Естественно, хотите. А посему мне надо знать буквально все, что касается вашего сына. Понимаете, все! И в частности, что за проблемы у него были с милицией.
      Помолчала и добавила:
      — Поймите, без этого вы только усложните нам поиск вашего Стаса. А это — время, которое, как вы догадываетесь, играет против нас всех.
      Крупенин поднял голову — в его глазах плескалась невысказанная боль сильного человека.
      — Да, конечно. Я как-то поначалу…
      Он замолчал, видимо, собираясь с мыслями, с силой растер аккуратно подстриженные виски, и вновь на его шее дернулась жилка.
      — Стас, а случилось это вскоре после того, как он вернулся с армии, и уже сдавал экзамены в институт… В общем, после очередного экзамена, когда он с ребятами зашел в кафе, на них накатились какие-то отморозки, кто-то из них даже вытащил нож, и вот тогда-то мой Стас, видимо, не рассчитав своих сил и способностей, довольно сильно поломал их. И даже в милицию сдал, когда приехала машина. Казалось бы, на этом можно было и точку поставить, однако тот, который был с ножом, несколько дней спустя написал встречное заявление, и дознаватель так повернул дело, что козлом отпущения стал мой Стас.
      По лицу Крупенина пробежала тень и он еще сильнее сжал пальцы.
      — В общем, на Стаса повесили все, что только можно было повесить, а я в тот момент как раз в командировке был, в Испании. А когда приехал… Короче говоря, если бы не откупился зеленью, то вместо института, греметь бы моему Стасу под фанфары на пять лет общего режима.
      — Что, адвокаты сошлись на условном сроке? — догадалась Ирина Генриховна.
      — Да, два года условного.
      — И что, еще не закончился?
      — Отчего же, не закончился? Уже год почти как закончился, — шевельнул плечами Крупенин, — да только… — Он замолчал и чуть погодя добавил: — В общем, мне бы не хотелось и Стаса лишний раз подводить под удар, да и самому общаться с нашим участковым. Он и без того мне все печенки проел, когда вся эта возня мышиная крутилась вокруг денег. Кому сколько дать, да кого не обидеть.
      Ирина Генриховна участливо кивнула головой. Толмач для этого рассказа не требовался. Послеель-циновская Россия, окончательно вставшая на путь «демократии», все больше и больше скатывалась до уровня «правового» государства. Кто больше даст, тот и прав. Недаром ведь в судейском корпусе бродит анекдот, который был бы пожалуй очень смешон, если бы не был столь паскудно-грустным.
      Начинающий судья советуется с более опытным коллегой. «Как быть, если одна сторона дала сто тысяч, а от второго „гонорара“ — в сто десять тысяч — уже не было сил отказаться?» На что тут же получает поистине гениальный ответ: «Срочно вернуть второму соискателю десять тысяч и уже после этого судить по справедливости».
      Судя по всему, Игорь Терентьевич Крупенин вложил в конверт вдвое меньше той суммы, что выложила «обиженная» сторона, и как итог — два года условно оборонявшемуся парню, вместо пяти лет строгого режима тому козлу, который достал из кармана нож.
      Казалось бы, все ясно и понятно, и все-таки Ирина Генриховна не могла не спросить:
      — А как могло случиться, что ваш сын умудрился поломать того, с ножом?
      — Да очень даже просто, — как о чем-то само собой разумеющимся, произнес Крупенин. — Господь Бог силушкой нашу породу и без того не обидел, так что постоять за себя всегда могли, ну а Стас вдобавок ко всему еще со школы восточными единоборствами увлекаться стал, затем рукопашным боем, и даже от армии не стал отлынивать, чтобы только в десантные войска попасть.
      — В ВДВ служил?
      — Нет, в морской пехоте. На Балтике.
      — А чем стал заниматься после армии?
      — Так я же вам говорю, в институте учится, — с ноткой раздражения в голосе ответил Крупенин, явно не понимая, к чему задавать все эти, никому ненужные, совершенно бесполезные на данный момент вопросы, в то время как его сын пропал.
      — На дневном? — все-таки уточнила Ирина Ген-риховна.
      — Естественно!
      Теперь он уже не скрывал своего раздражения, видимо, сожалея в душе о том, что послушался совета своего товарища, который рекомендовал ему «Глорию» как одно из лучших агентств Москвы, в котором сыск ведут не прожженные хапуги из среды следователей-неудачников и бывших ментов, а профессионалы своего дела.
      «Профессионалы, мать твою!.. — читалось в его глазах. — С накрашенными губами, с изысканным маникюром и в брючном костюме от Кардена».
      «Идиот самонадеянный!» — мысленно прошлась по нему Ирина Генриховна, также пожалев о том, что согласилась помочь несчастному отцу, который уже не знал, куда и к кому обратиться со своей бедой, и уж хотела было заявить, что по вопросу пропажи людей надо все-таки обращаться с заявлением в милицию по месту проживания, а не в частные агентства, однако что-то сдержало ее от этого шага, и она, стараясь оставаться максимально спокойной, спросила:
      — Вы действительно хотите, чтобы мы занялись исчезновением вашего сына?
      Интонация, с которой были произнесены эти слова, видимо, не соответствовала тому образу «красивой бабенки в брючном костюме от Кардена», который уже вылепил для себя Крупенин. Он негромко откашлялся и столь же негромко произнес:
      — Для того и пришел к вам. — Снова откашлялся, будто у него першило в горле, и добавил: — Простите, ради Бога. Издергался за эти дни, порой сам не знаю, что говорю.
      — Ладно, чего уж там, — улыбнулась Ирина Ген-риховна. — Кому еще, как не матери, понять вас? У самой дочь школу заканчивает, и когда задерживается где-нибудь… В общем, малые дети — малые заботы, а когда подрастают, только руки подставляй.
      — Это уж точно, — согласился с ней Крупенин, и было видно, что та пружина, которая все время держала его в сжатом состоянии, понемногу отпускает этого сильного мужика, и с ним уже можно, вроде бы, начинать работать.
      — В таком случае, я могу вам задавать ТЕ вопросы, которые посчитаю нужными?
      — Господи! — взмахнул руками Крупенин. — Да о чем вы говорите! Естественно!
      — Хорошо, спасибо, — хмыкнула она. — В таком случае, может быть несколько неприятный для вас лично вопрос.
      — Да? — насторожился он.
      — Стас живет с вами или с матерью? Глаза Крупенина удивленно округлились.
      — А почему, собственно, вы думаете, что…
      — Да как вам сказать… — пожала она плечами. — Что-то подсказывает мне, что вы давно уже живете отдельно. Я имею в виду мать вашего сына.
      — М-да, — буркнул Крупенин, — мы действительно в разводе. Уже семь лет. Но это… это ни о чем не говорит, хотя Стас и остался жить с матерью.
      Замешкался было на секунду-другую, словно раздумывал, стоит ли посвящать всех и вся в секреты неудавшейся семейной жизни, однако не выдержал и уже совершенно иным тоном добавил:
      — И должен вам сказать, что у меня с сыном сложились прекрасные отношения. По крайней мере, он не осуждает меня, что я ушел из дома.
      «Ну, это тебе, положим, только так кажется, голубчик», — хмыкнула про себя Ирина Генриховна, однако вслух произнесла:
      — И в трудные минуты, когда что-то не ладится с сыном, ваша жена обращается к вам?
      Она специально не сказала «бывшая жена», хотя и это вертелось у нее на языке. И еще подумала, что он сейчас обязательно должен произнести слово «естественно», иначе психологический срез этого человека окажется незаконченным. И не ошиблась в своем предположении.
      — Естественно, — утвердительно кивнул Крупенин. — Причем, не только в трудные минуты. Я… я никогда не отказывался помогать семье, хотя моя жена оказалась довольно самостоятельной женщиной.
      «И то ладно», — вздохнула Ирина Генриховна, думая в то же время о своем Турецком. Как правило, сильные мужья и мужики не прощают излишнюю самостоятельность своим женам, и неизвестно, как еще сложится в дальнейшем их семейная жизнь. Сила и слабость — ягоды одного поля, точно так же, как любовь, ревность и ненависть. Поначалу любит, потом вдруг начинает ревновать, а потом… А потом на нервной почве начинаются проблемы и с потенцией, что окончательно добивает некогда сильного и уверенного в себе мужика. Да еще к тому же люди такого типа никогда не расскажут о своих проблемах, не спросят совета у жены или друга, не пойдут к врачу и уж тем более не смогут в аптеке попросить какой-нибудь «неприличный» препарат. Невольно Ирина вспомнила свой разговор с Сашей, случившийся пару лет назад. Был какой-то невероятно теплый и солнечный май, все вокруг пело о любви, да и у нее в голове постоянно крутились мысли «об этом»… Однако Турецкий, наоборот, был непривычно мрачен, озлоблен, да и что греха таить, пил гораздо больше своей нормы. Когда Ирина подсчитала, что с момента их последней близости прошел уже месяц, она решила поговорить с мужем, тем более и вечер был подходящий — в бутылке любимого коньяка оставалось гораздо меньше половины, и Саша, рассказывая ей о прошедшем дне, даже пару раз криво улыбнулся.
      — Турецкий, в чем дело, — резко перебила его Ира, — что с тобой происходит? Ты мной не интересуешься уже месяц, ну ты понимаешь, о чем я говорю!
      От неожиданности «важняк» растерялся.
      — Ира, ну что ты говоришь, я очень тебя люблю, но понимаешь. Я ведь уже не тот пацан, который был готов в любой момент. Работа такая. Я вот тут с ребятами разговаривал, у всех такие же проблемы.
      — Мне наплевать на всех! — и тут Ирину осенило, — упаковка с огоньком!
      Она вспомнила, как пару месяцев назад разговаривала со своей одногруппницей Татьяной, у мужа которой одно время вообще ничего не получалось. Татьяна плакалась, что Славка жутко психует, постоянно срывается, да и вообще они разводиться собираются. Ирина уже стала присматривать подруге нового жениха, и тут Татьяна спустя какое-то время огорошила, мол, они со Славкой только что в Турции отдыхали, провели второй медовый месяц. А все благодаря левитре. Это уникальный препарат, захлебывалась от восторга счастливая Танюшка, надежный. Действует сразу, да с таким эффектом, что, мол, Славка и в молодости такого не вытворял, тараторила радостным голосом подруга. Еще и с алкоголем совместим, что на отдыхе ну просто необходимо. А купить его в аптеке вообще элементарно: спросить упаковку с огоньком.
      Все это Ирина, смущаясь, рассказала оторопелому Турецкому. Он сначала отнекивался, но пару дней спустя Ирина увидела приметную коробочку в сумке у любимого. Да-а-а, вот уж действительно, такого огня у них не бывало давно.
      От воспоминаний Ирина даже раскраснелась и поспешила скинуть ненужные сейчас мысли. В общем-то, с этим клиентом все было понятно, и пора было завершать разговор.
      — Ну так что, вы еще не раздумали поручать нам это дело? Или все-таки оставите в милиции заявление?
      При слове «милиция», которое, видимо, у него ассоциировалось со словами «участковый», «адвокат», «суд» и «судья», зрачки Крупенина потемнели и он хрипло произнес:
      — Я, кажется, уже извинился перед вами, так что не будем возвращаться к прошлому.
      — Хорошо, — согласилась с ним Ирина Генри-ховна, — не будем, так не будем. Но в таком случае…
      — Да, но ведь я еще ничего не рассказал вам о сыне, — вскинулся Крупенин. — А вы сами только что сказали, что вам необходимо знать буквально все, что касается моего Стаса. Или… или вам уже…
      Теперь уже в его голосе звучали нотки откровенной растерянности, непонимания и обиды. Он, мол, уже готов раскрыться, а его в этот момент «фэйсом» о «тэйбл». Нехорошо как-то получается.
      «Нехорошо, — согласилась с ним Ирина Генри-ховна, — однако не только тебе, служивый, время дорого, но и нам, грешным. А посему…»
      — Прошу вас, не обижайтесь, ради Бога, и поймите меня правильно. Я сама мать уже взрослой дочери и могу вас заверить, что лучше меня никто не знает всех тех проблем, в которые она сейчас окунулась. И поэтому нашим сотрудникам будет необходимо переговорить сначала с матерью Стаса и уже после этого, если, конечно, появится необходимость, еще раз встретиться с вами.
      Все-таки он был умным человеком и кажется понял ее.
      — Да, конечно, — согласился Крупенин. — Признаться, я не подумал об этом. — И тут же: — Вам, видимо, потребуется телефон жены?
      — Обязательно. Кстати, она в курсе того, что вы решили обратиться в наше агентство?
      — Пока что нет, — замялся Крупенин, — но… но я прямо сейчас могу позвонить ей. Тем более, что она буквально умоляла меня предпринять что-нибудь для поиска Стаса.
      «А сам-то ты, голубчик, так бы и не додумался до этого», — с нарастающей неприязнью не столько к данному посетителю, сколько к мужьям-дуракам вообще подумала Ирина Генриховна, и снова вынуждена была скрыть свои чувства.
      — Спасибо. Думаю, будет лучше, если я сама позвоню вашей жене. Все-таки две женщины, две матери…
      — Да, конечно, — согласился с ней Крупенин и чувствовалось, он рад тому, что ему уже не надо объясняться со своей бывшей женой.
      «Все мужики — козлы!» — почему-то вдруг всплыла в памяти давным-давно увиденная надпись на заборе, и она потянулась за шариковой ручкой, готовая записывать все телефоны несчастной женщины, у которой пропал сын и которая в силу материальных обстоятельств вынуждена обращаться за помощью к такому вот…
      М-да, точнее, пожалуй, не скажешь.
      Когда Крупенин ушел, учтиво распрощавшись с обворожительной женщиной уже «постбальзаковского» возраста, которая неизвестно что делала в профессиональном сыскном агентстве, по крайней мере, только этот вопрос и можно было прочесть в его глазах, Ирина Генриховна потянулась к телефонной трубке и набрала номер служебного телефона Крупе-ниной, который отыскал в своей записной книжке ее бывший муженек. Трубку подняли сразу же после первого сигнала, словно убитая горем, несчастная женщина все это время сидела у телефона, надеясь, что, наконец-то, прозвонится подгулявший сынок. Ирина Генриховна, прекрасно понимая состояние матери Стаса, деликатно представилась и тут же спросила, когда можно будет встретиться, чтобы более конкретно поговорить о сыне.
      — Да хоть сейчас прямо! — спохватилась Крупе-нина. — Я могла бы в любой момент подъехать к вам.
      Рассказывая о своей бывшей жене, как о матери Стаса, Крупенин упомянул, что она работает экономистом в какой-то фирме, и поэтому не очень-то располагает свободным временем, однако по тому, КАК она откликнулась на звонок из «Глории», можно было догадаться, что ее начальство в курсе случившегося и готово пойти ей навстречу.
      — А мы могли бы подъехать к вам домой? — предложила Ирина Генриховна. И почувствовав замешательство Крупениной, пояснила: — Конечно, можно было бы встретиться и в агентстве, но… понимаете, нам хотелось как можно больше узнать, чем жил и дышал ваш сын в последнее время. А этого, как сами понимаете, в официальной обстановке не достигнуть. К тому же нам нужны будут его фотографии и, возможно, даже записные книжки.
      — Да, конечно, я все понимаю, — неожиданно всхлипнула Крупенина. — Конечно же дома лучше. Да и альбом с фотографиями с собой не потащишь. Но… но когда?
      Ирина Генриховна посмотрела на часы — без двадцати одиннадцать, да и ребята, кажется, все на местах.
      — Вы смогли бы освободиться к двум часам? — спросила она и затаилась внутренне, ожидая, что вновь услышит крупенинское «естественно», и вздохнула облегченно, услышав в телефонной трубке простенькое «да, конечно».
      — В таком случае, договорились. В два у вас дома. Диктуйте адрес.
      Записав адрес Крупениных, Ирина Генриховна опустила трубку на рычажки и устало откинулась на спинку рабочего полукресла. Закрыла глаза. Вроде бы процесс пошел, как любил говорить ее Турецкий, однако теперь надо было решать, с кем конкретно ехать на разговор к Крупениной и, соответственно, кому поручать это дело. Вроде бы из всех мужиков более всего свободен сейчас Плетнев и логично было бы, чтобы он начал раскручивать ближайшее окружение пропавшего парня, но…
      И опять это проклятое «но».
      Если она поедет сейчас с Антоном на встречу с Крупениной, то этого «фортеля» не поймет ее Турецкий, у которого, кажется, окончательно поехала крыша от ревности, и он уже воспринимает Плетнева, как ее любовника.
      «Господи милостивый! — схватилась она за голову. — До чего же все мужики козлы!»
      И тут же осадила себя. А может… может сама виновата в том, что творится сейчас в душе Турецкого?
      Если после авторитетной медицинской комиссии, признавшей его негодным для той работы, которой все эти годы он занимался в Генеральной прокуратуре, еще оставалась «Глория», которую он вынянчивал собственными руками, то теперь, после того удара в спину, который он получил от собственной жены и Антона Плетнева… А ведь последнему он не только вернул сына, оказавшегося в детдоме, но и взял того же Плетнева на работу в «Глорию».
      Вот уж правду говорят: «Всякое доброе дело тебе же, дураку, и откликнется слезками».
      Откликнулось. И теперь казалось, что и жизнь кончается, да и жить больше незачем. Правда, оставалась еще дочь, Нина. Она беззаветно любила отца и никогда не пошла бы на такое предательство, на которое решилась Ирина, но и она, взрослея, все дальше и дальше отходила от надежного отцовского плеча, захлестываемая своими собственными заботами. Последний школьный звонок, экзамены в юридическую академию и вроде бы первая любовь.
      Жизнь кончалась. Все то, чему он, «важняк» Турецкий, отдал свои лучшие годы, уходило в прошлое. Теперь уже ему звонили только за тем, чтобы справиться о здоровье да вежливо посочувствовать, и он даже жалел порой, что врачи в буквальном смысле слова вытащили его с того света, не позволив ему уйти в мир иной. Впрочем, все это можно было бы и пережить без особой боли в сердце, если бы у него оставались надежные тылы, но Ирина. его Ирка. Видимо, правы были древние римляне, утверждая, что рабу и жене никогда нельзя доверяться полностью — изменят, а то и клинок засадят промеж лопаток.
      Жизнь теряла смысл, да и голова, будь она проклята, раскалывалась по утрам. То ли давало о себе знать пониженное атмосферное давление, о котором предупреждали в утренних «новостях» по телевизору, то ли он сам окончательно скисать стал, насилуя свой мозг попытками осознать и понять наконец-то, что же такое произошло с ним на самом деле, что он стал никому не нужен.
      Турецкий, помассировав виски, поднялся с кресла, из которого тупо пялился в экран телевизора, подошел к бару и застыл в раздумье. То ли достать из зеркального нутра уже початую бутылку армянского коньяка, то ли.
      Думая о том отчуждении, которое произошло с Ириной, он уже винил не только Плетнева, который был лет на пятнадцать младше его самого, но и себя любимого, и как это не прискорбно свою затухающую потенцию. Правда, для возрождения мужской силы тот же телевизор предлагал целый ряд каких-то препаратов, но он не доверял той рекламе, которой ушлые деляги забивали эфир, и решился позвонить своему давнишнему другу Димке Шумилову, который мог понять его не только как мужчина, в свои пятьдесят женившийся на прелестной блондинке моложе его лет на двадцать пять, но и как ученый, знаковое лицо в фармацевтической промышленности. Спросил его напрямую, без недоговоренностей и экивоков, да и Шумилов не стал вилять хвостом. «Что, спрашиваешь, посоветовать? Да то самое, что сам принимаю — левитру. Говорю тебе как врач, это быстрое и надежное решение проблемы эректильной дисфункции. А от себя лично могу добавить, что средство действительно высокоэффективное, причем потенцию восстанавливает не зависимо от возраста, причины и тяжести заболевания. Да и начало действия наступает довольно быстро: в течение деся-ти-двадцати минут после приема, что естественно очень важно для гармоничных отношений в постели. Длительность эффекта: от восьми до двенадцати часов. Так что беги в ближайшую аптеку — и будешь благодарить меня. Тем более, что отпускается без рецепта, хотя препарат этот — рецептурный».
      И ведь прав оказался Шумилов. Упаковка с огоньком сделала свое дело, почувствовал себя конем-жеребцом, правда этот препарат так и не уберег от разрыва с Ириной, хотя казалось бы…
      Остановив свой выбор на коньяке, он наполнил янтарной жидкостью небольшую хрустальную рюмку и крохотными глоточками выцедил коньяк. В груди разлилась, наполняя каждую клеточку, почти царская комфортная теплота и он закрыл глаза, стараясь переключиться на повседневную жизнь. Хотя чего о ней думать, о жизни, когда и без того все понятно. Ту записку, которую его Ирине написал сынишка Плетнева и которая совершенно случайно попал ему, дураку и рогоносцу, в руки, он помнил дословно:
      «Привет, Ира, как ты? У меня все хорошо, только кормят здесь отвратительно. Очень скучаю по тебе и папе. Ты позаботься о нем, а то он наделает глупостей без моего присмотра. Ты же знаешь, мы с папой тебя очень любим. Целую, Вася. Скажи папе, что бегать по лесу с препятствиями три раза в день — это издевательство. Не заберет меня — сбегу».
      Вот так-то, ни больше — ни меньше. Чего бы ради девятилетнему плетневскому сыну Ваське просить чужую, замужнюю женщину позаботиться о его отце, напоминая ей при этом о том, что они оба ее очень любят?
      И с чего бы вдруг столь пылкая любовь к совершенно чужой, замужней женщине?
      «А может быть и не чужой уже? — сам себя распалял Турецкий. — Может, это он стал для Ирины чужим? А Плетнев с сыном.».
      Когда был сильным и при деле, нужен был всем, в том числе и ей. Но как только жизнь скрутила его в бараний рог, и он остался без престижной должности в Генеральной прокуратуре, и все покатилось под уклон? Похоже.
      Вот и не верь после этого древним мудрецам, поумнее нынешних философов были.
      Проклятое воображение, будто испытывая бывшего «важняка», подкидывало в его сознание самые разные картинки, от которых могла и крыша поехать, Турецкий вновь наполнил коньяком хрустальную рюмку, однако пить не стал, понимая, что добром это не кончится. И чтобы хоть как-то отогнать проклятые видения, негромко выругался и почти силой заставил себя вернуться в события трехдневной давности, когда он и Ирина были приглашены на день рождения Игната, его крестника, и отец Игната, Дмитрий Шумилов, знаковое лицо в фармацевтической промышленности, его давнишний друг, умница и большой ученый, закатил банкет в своем загородном доме. Вернувшись с банкета домой, они рассорились окончательно, а до этого.
      Уже поздним вечером, когда гости устали от тостов и прочей хренотени, Шумилов пригласил его на балкон и прикрыв дверь в гостинную как-то очень грустно произнес:
      — Саша, мне нужна твоя помощь.
      — Я уже догадался.
      Он уже настроился было на конкретику, как вдруг Шумилова понесло:
      — Ты только пойми меня правильно, Саша. Я семь лет строил свою компанию. Сначала надо мной смеялись, мол, фармацевтика, да еще в нашей стране… А сейчас, когда я привлек лучшие умы, когда в каждой аптечке по два-три моих препарата, когда. В общем, на любой международной ярмарке, на любом симпозиуме мне предлагают продать буквально любую разработку, причем на любой стадии, а я говорю — нет.
      Он хорошо помнил, как Шумилов покосился на него вопросительным взглядом, будто пытался удостовериться в доходчивости своих слов, и уже тоном ниже произнес:
      — Сейчас я разрабатываю иммуномоделятор. антивирусный препарат нового поколения. И я. я назвал его «Клюква». Мне песенка тогда привязалась из шестидесятых. «.и теперь по количеству клюквы не обгонит Америка нас». Короче говоря, производство стоило колоссальных затрат, и уже через два месяца выставка во Франкфурте…
      Говорить об этом надо было бы с радостью, однако слова Шумилова были наполнены болью, и Саша не выдержал, спросил:
      — Что, украли?
      Лицо Шумилова передернула нервная судорога.
      — Вчера пытались. в лаборатории. из хранилища. Диски с технологической картой и опытный образец.
      — Милицию вызывали?
      — Не хочу огласки. Тем более, что… Шумилов замолчал и снова его лицо поддернулось нервным тиком.
      — Ты подозреваешь кого-то из своих… А твоя служба безопасности?… Она хоть что-нибудь делает?
      — Делает, — кривой, вымученной ухмылкой усмехнулся Шумилов. — А тот, кто набрал этих уродов, стоит рядом с твоей женой и коньяк пьет.
      — Глеб?
      — Да. Он мой вице-президент. Я хотел, чтобы это был семейный бизнес, уже обжегся с партнерами со стороны. Теперь вся надежда на Игната… хочу, чтобы была преемственность в этом деле. Я его в Сорбонну отправляю, на химический факультет.
      Он явно уходил в сторону, однако тут же поправился:
      — Ну так что, Саша, поможешь?
      Припоминая ту тоску в голосе и надежду, с которой был задан этот вопрос, Турецкий вздохнул и поднес наполненную рюмку ко рту. Что он мог сказать ему на тот момент? Только то, что сказал:
      «Я могу порекомендовать тебе одного человека… профессионала. Антон Плетнев. А чтобы в глаза особо не бросалось… Рекомендовал бы тебе оформить его новым начальником службы безопасности, причем с широкими полномочиями.
      Вспомнив о Плетневе, Турецкий вновь потянулся за бутылкой, и когда наполнял рюмку, вдруг заметил, как дрогнула его рука. И невольно застонал, поддаваясь собственному бессилию. Оно бы поговорить сейчас с Плетневым, начистоту поговорить, по-мужски, а он…
      Тряпка, тряпка и еще раз — тряпка!

      Крупенины жили в стандартной девятиэтажке на Профсоюзной улице, в двухкомнатной квартире, в которую они, видимо, въехали еще до той поры, когда в лексиконе Крупенина-отца закрепилось словечко «естественно», и даже на первый прикид можно было с уверенностью сказать, что они являлись привычно-стандартной московской семьей с достатком чуток выше среднего.