С Плотниковым тоже повезло необычайно. Как заранее пояснил Коломиец, несмотря на то что Плотников — настоящий патриот и все такое прочее, а в числе этого самого прочего даже преподаватель ВГИКа, в России, точнее, в Москве он проводит в году едва ли один месяц, поэтому шансы застать его равняются… дайте-ка подумать… совершенно верно, один к двенадцати! Как это вы так быстро сосчитали?
      Однако режиссер как раз был в Москве. Более того, несколько дней подряд появлялся в Институте кинематографии, где вел мастерскую, что, по различным свидетельствам, было ситуацией уникальной. Турецкий решил ею воспользоваться.
      Артем Александрович Плотников обращал на себя внимание не только своей элегантностью, но, прежде всего, необычайно привлекательной внешностью: удлиненное женственное лицо, шелковистые светлые усы над чувственными губами, мягкие, волнистые каштановые волосы с кудрявой прядью, падавшей на белый лоб, бархатные глаза — все в нем было красиво какой-то мягкой, вкрадчивой красотой. Держался он предупредительно и любезно, но без всякой нарочитости и жеманства. Он предложил Турецкому обосноваться на кафедре художественного фильма.
      В ответ на прямой вопрос, знает ли он, кто и с какой целью похитил Мэдисона, он покачал головой:
      — Понимаете, Александр Борисович, какая штука… Большинство людей не отличаются богатым воображением. То, что происходит где-то далеко, не задевает их чувств, едва их трогает. Но стоит даже ничтожному происшествию произойти у них на глазах, ощутимо близко, как разгораются страсти. В таких случаях люди как бы возмещают обычное свое равнодушие необузданной и излишней горячностью.
      — Иными словами, вы считаете, что никто его не похищал?
      — Это вам решать. В принципе при желании мотив можно найти. Например, у него, как я слышал, были неважные отношения с продюсером, с Иваном Казаковым.
      Вот, значит, как, подумал Турецкий. Эти киношники, похоже, просто обожают друг друга.
      — Однако вы все же не думаете, что его похитили?
      — Я склонен полагать обратное. Вы уже, наверно, наслышаны про эксцентричность Стивена?
      Турецкий кивнул.
      — Разумеется, — продолжал Плотников, — никаких фактов у меня нет. Считайте это интуицией. Съемки фильма напоминают поездку в дилижансе на Диком Западе. Сначала надеешься на легкое путешествие, но потом только и думаешь, как бы дотянуть до конца. Я думаю, ему просто надоел собственный фильм, и он решил…
      — Соскочить?
      — Необязательно. Может быть, просто отдохнуть. Потом вернуться и посмотреть на все свежим взглядом.
      — Почему же не предупредить кого-нибудь?
      — А зачем ему думать о ком-нибудь, кроме себя? — пожал плечами Плотников.
      — Может, у него какой-нибудь роман?
      — Насколько я видел, он приехал сюда с женщиной.
      Про то, что Фицпатрик отбил девчонку у Мэдисона, он, похоже, не знает, сделал вывод Турецкий.
      — В таком случае подскажите, где же отдыхают режиссеры?
      — Это у каждого личное, — улыбнулся Плотников. — Я вам и про себя-то этого бы не сказал, а про Мэдисона просто не знаю. Может, в Непале где-нибудь…
      — Или в Гонолулу. Только он не вылетал из Москвы.
      — Тогда, может, в Урюпинске… Ну что вы так смотрите? Хорошо, я сознаюсь, у меня есть дом во Владимирской области, в деревне Скоморохово. Там я и отдыхаю.
      — Я с вами со всеми с ума сойду, — вздохнул Турецкий и подумал: а что, если Плотников прав? Вдруг Мэдисон все-таки поперся разыскивать свои русские корни в какой-нибудь Урюпинск?
      — Ага, понятно, — удовлетворенно кивнул режиссер. — Вы уже общались с нашим братом киношником. Что же, понимаю ваши затруднения. Но, увы, в самом деле не знаю, чем помочь. Я бы на вашем месте просто набрался терпения. Стивен появится, помяните мое слово.
      — Когда? Плотников снова с улыбкой пожал плечами.
      — Скажите, Мэдисон хороший режиссер?
      — Интересный, — сказал Плотников после паузы, в течение которой обозревал портреты классиков отечественного киноискусства, в изобилии развешенные по стенам кабинета.
      — Что вы вкладываете в это слово?
      — Когда я начинал свою кинокарьеру, считалось, что стать режиссером настолько сложно, что лучше вообще за это не браться. У меня уже тогда было подозрение, что так специально говорят те, кто обладает властью в кинематографе, исключительно с целью эту власть удержать. Но развитие новых технологий — Интернета, телевидения — само разрешило этот спор. Режиссером может теперь быть обезьяна средних способностей.
      Возникла неловкая пауза.
      — Это… вы… о Мэдисоне? — наконец спросил
      Турецкий.
      Черт возьми, надо же было как-то разобраться в иерархии этих гениев!
      — Что вы, Мэдисон — всемирно признанная величина, — с едва уловимой иронией сказал Плотников.
      — Вы много с ним общались за время его визита в Москву?
      — Я видел его только однажды, здесь, в институте. Был вечер, на котором он выступал, а потом небольшое застолье… — Плотников разглядывал свои ногти. — Мы оба довольно занятые люди… Впрочем, он проводил потом кастинг для своей картины. Этого захватывающего мероприятия я, правда, не видел, но вот мои студенты наобщались с ним от души. Поговорите с ними.
      — Непременно. Сколько человек он отобрал из ваших студентов? Назовите фамилии, пожалуйста.
      Плотников в ответ только засмеялся.
      — Что, ни одного?!
      — Вот именно.
      — А зачем же тогда кастинг?
      — Когда найдете его, обязательно спросите. А когда он ответит, дайте знать, что именно. Мне и самому чрезвычайно интересно.
      Турецкий пожал режиссеру руку и вышел в коридор. Хлопнул себя по лбу и вернулся.
      — Что-нибудь еще? — удивился Плотников, глядя на неловко застывшего в дверях следователя: из солидного чиновника тот вдруг превратился в… В кого же?
      — Жена меня убьет, — сознался Александр Борисович. — Автограф, если можно…
      — С удовольствием, — серьезно сказал Плотников, задумался на мгновение, снял с полки ди-ви-ди с фильмом «Камнепад» и подписал.
      От Плотникова Турецкий отправился прямиком на кафедру киноведения. Там было заперто. Рядом, правда, помещался деканат сценарно-киноведчес-кого факультета. Дородная секретарша Зоя Федоровна сообщила, что по интересующему Турецкого вопросу нет нужды теребить заслуженных деятелей культуры. Есть студенты, которых вполне можно напрячь.
      — А они это самое… — засомневался Турецкий, — в смысле, копенгаген?
      — Еще как, — уверенно ответила секретарша. — Рекомендую — вот!
      Она кивнула в сторону. Тут только Турецкий заметил двух студиозусов, сидевших прямо на полу у огромного шкафа с журналами и о чем-то тихо споривших.
      — Демократично у вас, — пробормотал Александр Борисович.
      — Да уж, — сказала она со странной смесью гордости и осуждения.
      Худенький и совсем юный мальчик был киноведом, а толстяк лет двадцати пяти — из режиссерской мастерской Плотникова, его звали Вениамин. Он метнул на секретаршу тяжелый взгляд, но покорился. Впрочем, узнав суть вопроса, Вениамин просиял.
      — Нет ничего проще, — сказал он. — Конечно,
      Мэдисон — русский по происхождению. Но в России прежде никогда не был. А вот предки его отсюда. Он же Медовников!
      — Это я уже знаю, — прервал Турецкий. — Откуда именно его предки, можете подсказать?
      — С Дальнего Востока, — сказал толстяк. — Не то из Хабаровска, не то из Уссурийска.
      — Ниоткуда, — вмешался вдруг второй студент, Костя. — Его отец был американец.
      — Костя, не пори чушь, — возразил Вениамин. — Он русский.
      — Сам не пори.
      — Скажешь, он не Медовников?
      — Медовников. Но только это фамилия отчима, а не отца.
      — Чего?!
      — Что слышал, Веня. Может, снова поспорим? — ехидно предложил Костя и протянул руку.
      Видимо, у этого вопроса была какая-то подоплека, потому что толстяк, несмотря на всю свою уверенность и запальчивость, заключать пари не спешил и смотрел на приятеля с подозрением. Про Турецкого спорщики забыли напрочь.
      Александр Борисович вздохнул и достал корочку Генеральной прокуратуры.
      — Ну вот что, господа студенты, запишите мне свои телефоны и давайте побеседуем в удобное для всех время.
      — Зачем это? — слегка побледнел толстяк Веня. Секретарша злорадно хихикнула.
      — А поговорим за искусство, молодые люди.
      — Так чего тянуть? — сказал Костя. — Давайте прямо сейчас.
      — Сейчас мне нужно найти Буцаева. Кстати, не знаете, где он может быть?
      — В столовой, — сказал Веня.
      — В спортзале, — возразил Костя. Видимо, они спорили по любому поводу.
      — А где спортзал и столовая?
      — На первом этаже, — ответили они синхронно. — А мы… можем быть свободны?
      — Вечером заеду к вам в общежитие, — грозно посулил Турецкий.

      Каскадер Буцаев был приземистым, коренастым парнем в довольно убогой одежде. Впрочем, возможно, это была рабочая амуниция. Турецкий разыскал его в спортивном зале — прав оказался Костя.
      Буцаев дрался с тремя противниками-студентами. Это был учебный бой. Ударов никто не наносил: студенты — потому что он не давал им такой возможности, Буцаев — чтобы не покалечить. Турецкий засмотрелся: было в этом что-то неправдоподобно оперное, но зрелище, нельзя не признать, завораживало. Забавно было, что все происходило под громкую музыку какой-то попсовой песенки из «Фабрики звезд».
      Буцаев уложил всех троих на маты, поймал на себе взгляд Турецкого и сразу подошел к нему.
      — Меня Коломиец предупредил, что вы приедете.
      На первый взгляд Турецкий дал ему лет двадцать шесть — двадцать восемь, но в ходе общения менял это мнение, постепенно прибавляя по три-четыре года, пока не остановился в районе сорока пяти.
      Из-за громкой музыки говорить было трудно, и Турецкий показал на уши: нельзя ли, мол, приглушить? Приглушили.
      — Когда я был моложе, — сказал Буцаев, — то любил более сложную, так сказать, серьезную музыку. Но чем больше я погружался в кинематографическую работу, тем больше скатывался к низким жанрам.
      — Почему же это?
      — Дело в том, что как раз вот такие простенькие, стопроцентно попсовые мелодии чаще всего служат источником грубого вдохновения. Очень трудно вдохновиться сложной, утонченной музыкой. Когда я работаю, я слушаю попсу. А настоящая музыка требует совсем другого состояния. Вот и студентов так же учу.
      — Понятно. Расскажите, как вам работалось с Мэдисоном.
      — Непросто.
      — Почему?
      — Потому что главный его принцип — никаких звезд.
      — А вы, значит, считаете себя звездой?
      Это было любопытно, до сих пор Турецкий не
      слышал, чтобы каскадеры играли в кино приоритетную роль. Он почувствовал тут возможную лазейку для своего расследования.
      — Я всего лишь требую к себе адекватного отношения, — уклончиво высказался Буцаев.
      — Так почему Мэдисон не любит звезд? Потому что у его фильмов денег мало?
      — Деньги ни при чем. Мэдисон считает: нельзя, чтобы актер затмил собой все. Звезды, мол, хороши для триллеров. А у него особое кино. И нельзя, что бы люди приходили на фильм с уже готовым мнением. Они должны увидеть просто доктора или сантехника, а не Де Ниро в этой роли.
      Похоже, лазейки никакой не было, просто перед Турецким стоял еще один киноманьяк. Ничего нового о дне исчезновения Мэдисона Буцаев не сообщил.