Меркулов готовил себя к разговору не столько с Турецким, сколько с его женой. В принципе он это делал регулярно — перед каждым посещением Турецкого, но так же регулярно никакого разговора и не случалось. «Так чего доброго, — думал Константин Дмитриевич, — Саша выздоровеет, а я ничего Ирине и не скажу». То есть, конечно, и слава богу! И скорей бы он поправился! Но все же дружеский долг требовал помимо всего прочего каких-то слов поддержки, но именно они-то при каждой новой встрече неизменно застревали у Меркулова в горле, и выходило так, что, скорее, это Ирина его успокаивала. Удивительная все-таки женщина.
      В голове у него была примерно такая фраза: «Понимаешь, Ирочка… (вопросительный взгляд Ирины) бывают времена, которые просто нужно пережить. Такое случается со всеми. (Сдвинутые брови.) Рано или поздно плохие времена заканчиваются, и оказывается, что человек жив, здоров и может оглянуться на них и разобраться, в чем же тогда было дело (улыбка, слезы, улыбка и т. д.)». В общем, такие примерно слова.
      Меркулов открыл дверь реанимационного бокса, миновал сестринский пост — кивнул хорошо уже знакомой дежурной — и пошел дальше по коридору, стараясь не оглядываться и не смотреть по сторонам. Ему приходилось бывать в реанимации, однако сейчас Константин Дмитриевич чувствовал себя в этом месте особенно некомфортно. Одно дело идти допрашивать свидетеля или подозреваемого (что тоже, в общем, в таких условиях происходит без особого восторга), совсем другое — навещать близкого друга.
      Меркулов вошел в палату, стараясь ступать с пяток на носки — максимально неслышно.
      Ирины не было.
      Турецкий лежал с закрытыми глазами. В правой руке у него был резиновый мячик. Лицо было бледным, с желтоватым оттенком. Не открывая глаз, Турецкий сказал:
      — Здорово, Дмитрич, ну как ты там?
      — Я-то ничего, — несколько удивленно ответил Меркулов. — Что мне сделается? А вот ты как?
      — Ничего. Садись…
      — Привет, Саша. Ты научился видеть с закрытыми глазами?
      — Скорее, слышать. Садись же, говорю.
      Меркулов взял стул, стоявший у стены, и подвинул его поближе. Сел. Турецкий, на его взгляд, сегодня выглядел неплохо, чтобы не сказать бодро.
      — Очень рад, что…
      — Я тоже, — перебил Турецкий. — Сигарету дай. Только не говори, что нельзя. Я целыми днями слышу: то нельзя, это нельзя. А что, спрашивается, можно? Мячик давить… — Турецкий вдруг кинул его в стену, мячик отскочил, и Турецкий поймал его — по-прежнему не открывая глаз.
      — Как ты это делаешь? — изумился Меркулов.
      — Много свободного времени, — доходчиво объяснил Турецкий. — Так ты привез мне сигареты?
      — Привез, — вздохнул Меркулов после долгой паузы. — Я же знал, что ты не отстанешь. Только…
      — Что — только?
      — В машине оставил. Потом принесу.
      Турецкий приоткрыл один глаз и оценивающе
      посмотрел на друга и шефа.
      — Не врешь?
      — Нет. «Парламент» легкий, две пачки. Смолы…
      — Шесть миллиграмм, никотина — полмиллиграмма.
      — Точно. Только обещай, что будешь потихоньку. Чтобы Ирина не заметила.
      — Ладно.
      Меркулов спохватился:
      — Ну и доктора, конечно! Хотя, честно говоря, не знаю, как это тебе удастся.
      — Черт, да говорю же — ладно! Давай лучше о делах. Что ты думаешь о нашем фигуранте?
      — Да ведь никакого фигуранта пока что нет.
      — В том-то и дело. Ты должен его найти. Точнее, для начала понять, кто он.
      — Легко сказать! — вздохнул Меркулов. — Или, может, у тебя есть готовая кандидатура?
      — Кандидатуры нет, но есть кое-какие идеи. Я сегодня размышлял и понял одну простую штуку. Она, собственно, на поверхности лежит, может, потому мы на нее внимание и не обращаем. Производство «живых бомб» ведь минимально затратно: похитили девушку, и через месяц обработки она уже обречена. Стандартный пояс смертницы стоит чуть больше ста долларов. Значит, с деньгами у него все в порядке. Понимаешь?
      — Ты это к тому, что он работает не один?
      — С девчонками, скорее всего, он сам работает. Но в принципе да, он не один. В этом я уверен.
      — Твою уверенность к делу не пришьешь… Друзья помолчали. Паузу прервал Турецкий:
      — Скажи мне, Костя, ты помнишь Плетнева? Меркулов недоуменно уставился на него:
      — Какого Плетнева? Пианиста, что ли? И дирижера?
      — Какого, к черту, пианиста?! Бедолагу, который за свою жену мстил.
      Меркулов задумался на мгновение:
      — А, ну да, конечно помню. Жуткая история. Антон, кажется?
      — Антон, верно. Ты можешь найти его? Чего молчишь? Можешь ведь?
      — Я много чего могу. А что такое?
      — Найди его и покажи ему вот это…
      — Мячик?
      — При чем тут мячик? — Турецкий разжал вторую руку. На ладони у него лежала фигурка, вырезанная из черного камня, — тот самый амулет, что зацепился за куртку Турецкого во время взрыва, — какой-то языческий божок с жутковатой физиономией. — Плетнев мне рассказывал, что воевал в Анголе в восьмидесятых… Ну, в смысле, консультировал там повстанцев. А это, — Турецкий приподнялся на постели, — боевой амулет как раз из тех краев. Он, скорее всего, принадлежал девочке-террористке. Пусть Плетнев что-нибудь вспомнит из своего боевого прошлого… Может пригодиться.
      Меркулов взял у него фигурку, хмыкнул скептически, но ничего не сказал.
      Бодрость Турецкого оказалась эфемерна: он обессиленно откинулся на подушку.
      — Представляешь, Костя, ноги не ходят… Никогда себя таким беспомощным не чувствовал… Ну, ничего — он посжимал мячик, — я еще на руках ходить буду… Так ты его найдешь?
      — Зачем нам Плетнев? Обычно цель террористического нападения — достижение максимального политического эффекта.
      — Да, обычно это так, — кивнул Турецкий. — Но стопроцентной гарантии дать нельзя. Сейчас главное — понять, кто проводил эту операцию и почему она была проведена именно таким образом. И я спрашиваю: ты поедешь или нет?
      — Я вроде не тороплюсь пока, — притворно обиделся Меркулов.
      — Я не о том, — с досадой сказал Турецкий. — Плетнева найдешь?
      Меркулов вздохнул:
      — Саша, давай смотреть на вещи трезво. Чем нам сможет помочь Плетнев? Насколько помню, его же невменяемым признали, он два года в Институте Сербского провел. Едва ли он сейчас…
      — Может, ты и меня считаешь невменяемым? — перебил Турецкий. — Костя, я знаю, о чем говорю! Этот амулет — не случайность, я уверен! А вдруг какая-то секта, помешанная на культах… Всякие там вуду-шмуду. Африканские страсти.
      Меркулов хмыкнул:
      — Очень интересная теория для представления присяжным. Но ты сам знаешь, что все никогда не удается объяснить. Причем в любом деле. И даже без колдунов. Ничем нам Плетнев не поможет. Он — Джеймс Бонд, а тут Шерлок Холмс нужен. И Эркюль Пауро. То есть ты да два веселых гуся. — Меркулов бодрился искусственно, он вовсе не думал, что Турецкий в его нынешнем состоянии на что-то годится.
      Турецкий поморщился:
      — Какие там присяжные, какой там суд! Давай сами сначала разберемся. Я уверен, искать надо среди наших бывших головорезов-интернационалистов.
      А тут Плетнев как раз сумеет нам помочь. — И безо всякого перехода он вдруг сказал: — Как-то китайский император шел по ночному лесу домой. И увидел тигра, который уже готов был прыгнуть на него. Император выстрелил в тигра из лука. И убежал. Но утром он вернулся посмотреть, что с тем тигром стало. Когда он подошел к нему, то понял, что пробил стрелой камень. Какой вывод сделал император?
      Меркулов удивленно смотрел на Турецкого — что все это значило?! Что еще за восточные премудрости? Турецкий подмигнул. Тогда Меркулов оглянулся. В дверях стояла Ирина Генриховна и укоризненно качала головой.
      Турецкий расплылся в улыбке, хотя чувствовал себя явно не лучшим образом — лоб у него был весь в испарине:
      — Ирка, ну, прости, прости! Я злостный нарушитель режима, все про себя знаю! Хочешь — позови сестру, и пусть мне в наказание сделают витаминный укол. Побольнее! Собственно, по-другому они тут и не могут.
      — Так какой вывод он сделал? — вдруг с интересом спросила жена.
      — Кто?
      — Император.
      — Намерение пробивает камень! — торжественно заявил Турецкий. И быстро добавил: — Костя, и держи меня все время в курсе, слышишь?!
      — В курсе чего? — встрепенулась Ирина Генри-ховна.
      Меркулов лишь вздохнул, правда, отметив про себя, насколько напористый и властный у Турецкого был сегодня тон. Будто не с того света выкарабкивается, — всего лишь прилег отдохнуть человек, просто после обеда. Сиеста. Заслуженный, хотя и необязательный отдых. Обычное дело…
      — Ирка, — сказал вдруг Турецкий, — а ты помнишь свой сон? Ну, тот, про шахидку, которая меня взорвала, — помнишь же, рассказывала?
      — Что за сон? — удивился Меркулов.
      Ирина молчала. Но, судя по выражению ее лица, она определенно вспомнила, о чем речь. Да вряд ли и забывала.
      — Еще с год назад ей что-то такое снилось, — ответил за жену Турецкий.
      — Ну, — отмахнулся Меркулов, — мало ли что когда кому снилось!
      — Там еще какое-то продолжение затейливое было, — не успокаивался Турецкий.
      Ирина, однако, тему развивать не пожелала…
      Когда они наконец ушли, Александру Борисовичу почти сразу стало плохо: тело охватила сильная слабость, голова кружилась, на лбу выступил холодный пот. Он с отвращением прислушивался к жалобам своего тела. Дурнота все никак не проходила, казалось, что в желудке у него лежит камень, сердце билось быстро и неровно… Эх, только бы уснуть. Турецкий с досадой нажал на кнопку вызова медсестры — укол в самом деле теперь был необходим.

      Они были уже во Владимирской области. Проехали населенный пункт Киржач, стоящий на берегу одноименной речки.
      Несмотря на все окружавшие признаки жизни и относительной цивилизации, Меркулов остро сознавал, что вокруг стоит мертвенный покой. А взять ту же Москву — в шесть утра она уже бурлит. Нет, все-таки сельский мир напрочь лишен всякого звукового — человеческого и промышленного — резонанса. Что как раз и делает его весьма симпатичным для оздоровительных наездов в наугад арендованный дом или воскресных вылазок, но… решительно непригодным для человеческого существования. Сельские жители, разумеется, думают иначе: дай им волю, они бы выстлали мхом Красную площадь и запустили бы плющ по стенам ГУМа…
      Так думал Меркулов, сворачивая с шоссе на проселочную дорогу, и почти сразу же машина остановилась. Ирина вопросительно посмотрела на него.
      — Просто я не уверен в траектории нашего движения… — пробормотал Константин Дмитриевич и полез в бардачок за картой.
      — Так, может, не стоило отпускать водителя? — спросила Ирина вполне невинным тоном. Эту тему они обсуждали, когда выехали из Москвы, около получаса.
      — Что сделано, то сделано. И водитель мой эту местность тоже не знает. Он — по Москве узкий специалист. Сейчас разберемся.
      — Понятно, — насмешливо протянула Ирина. — Все вы — узкие специалисты.
      — Зато — хорошие, — веско сказал Меркулов и сунул карту обратно. — Все правильно. Лучше вот что мне скажи… Ириш, ну зачем тебе это надо? Тебе сейчас отдыхать нужно не меньше, чем Сашке. Ты столько перенесла за последнее время. А тут еще такие поездки… — Ирина не отвечала. — Вообще не уверен, что мы эту деревню найдем до вечера… Ладно, поехали, — резюмировал Меркулов, поскольку никакого впечатления его слова на спутницу не произвели.
      Дорога начала подниматься в гору. Кругом были засеянные поля, к ним отлого спускались еще недавно желтоватые склоны — это была выгоревшая трава. Пашни ползли вверх по откосам. Теперь, когда они забрались выше, ветер сильнее колыхал колосья. Дорога была белая и пыльная, и пыль поднималась из-под колес и повисала в воздухе за машиной.
      — Как называется деревня, я забыла, — спросила Ирина, — что-то там про клоунов?…
      — Скоморохово.
      Она вытащила карту, поизучала ее немного и безапелляционно заявила:
      — Во-первых, если мы тут срежем по лесу, то выедем на этот участок… Наверняка это и есть ваше Скоморохово.
      — А во-вторых?
      — А во-вторых, вам придется смириться с моим присутствием.
      Меркулов промолчал. Ирина продолжала теперь другим тоном — гораздо более мягким:
      — Константин Дмитриевич, вы же сами видите, как Шурка мучается от бездействия… А я его лучше вас знаю…
      — Значит, ты не против, чтобы он работал?
      — Конечно нет. Это хорошо, а то превратится в такую собаку в очках.
      — Как это? — удивился Меркулов.
      — А вы не слышали? Это сейчас модно — собаки в очках. Мне недавно дочка из Англии звонила, рассказывала. У них там собаки в очках ходят.
      — Но зачем?!
      — В домашних условиях собака живет дольше обычного, и к продленной старости происходит атрофия мышц, контролирующих восприятие солнечного света. Результат — собаки категорически отказываются выходить на улицу. Вот и изобрели для них такие специальные окуляры… И потом, это суть мужской психологии — он сам себя съест и угробит здоровье, которого и так осталась самая малость. Я не могу ему это запретить. Что тогда мне остается? Только помогать. Пусть считает, что не болеет, а действует. К тому же… — Она замолчала.
      Хотя Меркулов и ожидал услышать что-то в таком роде, он все же глянул на нее с легким удивлением. Жена Турецкого собирается активно ему помогать разбираться в его бредовых идеях? Это было что-то новенькое!
      — К тому же? — напомнил Константин Дмитриевич.
      — К тому же вы не слишком-то умеете разговаривать с людьми. Только приказы отдаете.
      Тут уж Меркулов не выдержал и возмутился:
      — Ну уж это извините!
      Ирина сообразила, что перегнула палку.
      — Простите… Просто я сейчас не могу по-другому, поймите меня, Константин Дмитриевич!
      Некоторое время оба молчали. Меркулов определенно тяготился этим молчанием больше. Он вообще с неудовольствием поймал себя на каком-то ученическом чувстве по отношению к Ирине, можно было подумать, что он нерадивый троечник, а она его классный руководитель. А ведь Ирина моложе его почти на два десятка лет…
      — Константин Дмитриевич, я бы очень хотела быть вам полезной, — проникновенно сказала Ирина.
      — Это я понимаю, — ворчливо отозвался Меркулов. — Поэтому ты поперлась со мной в эту тьмутаракань и пьешь из меня кровь.
      — Да нет, я в широком смысле.
      — В широком смысле?! — притворно ужаснулся он. — Что же от меня тогда останется?
      — Вот напрасно вы не воспринимаете меня всерьез. Кроме того, что я жена Турецкого, я все-таки еще…
      — Музыкальный педагог.
      — При чем тут это? Я психолог. Знающие люди находят у меня неплохие профессиональные задатки.
      — Правда?
      — Да.
      Черт его знает, в самом деле, подумал Меркулов. Вдруг посторонний человек с непредвзятым мышлением на что и сгодится?
      — Хорошо… Мы, Ирочка, видишь ли, ловим какого-то психа…
      — Я уже поняла, к сожалению.
      — Не перебивай. Так вот. Сделай мне доклад о природе агрессивности.
      Ирина деловито достала блокнот.
      — Ну что ты там записываешь? — с досадой отозвался Меркулов на это ее движение. — Я уже все сказал.
      — «О при-ро-де… агрес-сивности», — повторила Ирина и закрыла блокнот.
      — Только я тебя прошу, не надо всяких научных премудростей, — строго предупредил Меркулов. — Человеческим языком. Коротко и внятно. Понимаешь?
      Ирина кивнула и снова достала блокнот. Меркулов простонал.
      Она вдруг хитро глянула на него и неожиданно сказала:
      — Если из двух полушарий ведущим является правое полушарие мозга, то у человека преобладает эмоциональная сфера. Если ведущим оказывается левое полушарие, то у человека аналитический склад ума преобладает над эмоциональностью.
      — Что? — удивился Меркулов. — К чему это ты?
      — Хотите психологический тест, Константин Дмитриевич?
      — А я не знаю, какое у меня — большее…
      — Вот об этом я и говорю. Давайте разберемся, кто вы такой. Тест как раз и позволит выявить ведущее полушарие. Это является признаком врожденным и, как правило, не меняется до конца жизни. Правда, нужно учитывать, что при сильном волнении ведущие полушария могут меняться: левое на правое и наоборот. Вы же сейчас не сильно взволнованы?
      — Я совсем не взволнован.
      — Ну так как же?
      — Ладно, — улыбнулся Меркулов.
      — Готовы?
      — Валяйте.
      — Вопрос номер один. Переплетите пальцы рук и…
      — Что — и?
      — Вы заметите, что сверху всегда оказывается один и тот же палец, если левый — вы человек эмоциональный, правый — у вас преобладает аналитический склад ума.
      Меркулов переплел пальцы и отчитался:
      — Правый у меня. Значит, аналитический, верно?
      — Вопрос номер два, — проигнорировала его комментарий Ирина. — Попробуйте прицелиться, выбрав себе мишень и глядя на нее через своеобразную мушку — карандаш или ручку…
      Меркулов попробовал.
      — Ну, какой у вас глаз ведущий?
      — Левый, — сказал он после нескольких зажмуриваний.
      — Ясно. Правый ведущий глаз говорит о твердом, настойчивом, более агрессивном характере, левый — о мягком и уступчивом.
      — Что за ерунда, — рассердился Меркулов, — как это у заместителя генерального прокурора характер может быть мягкий и уступчивый?!
      — Чего в жизни не случается! Не отвлекайтесь, пожалуйста. Вопрос номер три. Если при переплетении рук на груди наверху оказывается левая рука, вы способны к кокетству…
      — Правая у меня сверху, — сказал Меркулов и тут же схватился за руль, потому что машина сильно скакнула на кочке.
      — …Если правая — вы склонны к простоте и простодушию. Вопрос номер четыре. Какой рукой вам удобнее хлопать по коленке?
      Меркулов похлопал обеими руками и сообщил:
      — Правой.
      — Если удобнее хлопать правой рукой, можно говорить о решительном характере, левой — вы часто колеблетесь, прежде чем принять решение.
      — Вот так-то! — оживился Меркулов. — Характер решительный и… нордический. Хм… — он немного смутился собственной реакции. — Поздно мне уже, Ириш, в такие игрушки играть.
      — Хочется выглядеть решительным и аналитич-ным? — сочувственно спросила Ирина.
      Меркулов немного подумал и честно сказал:
      — Хочется им быть.
      За поворотом дороги неожиданно открылась зеленая долина, по которой протекал ручей. Направо и налево от ручья раскинулась деревня. Перед въездом в нее — сломанный мост, сразу за ним, на правой стороне, — разрушенная церковь.
      — Мы приехали?
      — Похоже на то.
      — Ура! По деревенской улочке шла женщина с бидоном.
      Меркулов притормозил рядом с ней и сказал максимально приветливым голосом:
      — Добрый день.
      — Здрасте! — Голос у женщины был визгливый и в то же время усталый, какой бывает у женщин, потративших значительную часть жизни на мелочную борьбу с повседневными невзгодами.
      — Не подскажете, где здесь дом Плетнева?
      Женщина посмотрела на Меркулова настороженно:
      — Это… какого такого Плетнева?
      Меркулов вспомнил начало своего разговора с Турецким и чуть было не сказал «пианиста и дирижера».
      — Антона. Антона Плетнева.
      Женщина попятилась, убыстрила шаг и скрылась
      в одном из ближайших домов.
      Меркулов с досадой глянул на Ирину и поехал дальше.
      — Вот видите? — не удержалась она.
      — Ничего я не вижу. Пустая улица. Чокнутая тетка. Богом забытая деревня.
      — Я не о том.
      — А о чем?
      — О том, как вы с людьми говорите, — напомнила она максимально мягким голосом. — Мне она чокнутой не показалась.
      — Чего же она тогда сбежала от меня?
      — О чем и речь!
      — Ну, знаешь! — возмутился было Меркулов, но все-таки заставил себя замолчать и медленно поехал дальше по деревенской улице.
      «Черт-те что в самом деле, — думал Константин Дмитриевич, — ведь она же права. Права! Что это такое со мной последнее время творится? Со всеми спорю и ругаюсь. Отдохнуть, наверное, стоит… С другой стороны, вон тот же хулиган Турецкий всю жизнь так себя ведет — и ничего… Хм, как это ничего?! Было б ничего, не лежал бы сейчас в больнице… Ох, Турецкий, Турецкий, со своими фантазиями на мою голову… Ну, посмотрим, что из них выйдет».
      Следующий, кого они увидели на улице, был пошатывающийся дед, тащивший за собой велосипед.
      Вполне возможно, что велосипед его как-то поддерживал.
      — Ах ты брыкаться?! — заорал вдруг дед, по всей видимости обращаясь к велосипеду.
      Ирина вздрогнула от неожиданности.
      Меркулов невольно улыбнулся. Все же она просто женщина. Хоть и музыкант, и психолог, и прочая, и прочая… Просто женщина. Не стоит забывать.
      — Здорово, дед. Дед, не оборачиваясь, буркнул:
      — Здоровей видали… Меркулов подъехал так, чтобы дед остался чуть позади и чтобы можно было видеть его лицо. Лицо у деда оказалось не лицом, а картой пересеченной местности. Дед тоже остановился и уставился на машину. Меркулов начал издалека:
      — Мы тут ищем кое-кого…
      — Режиссэра, что ли? — Он говорил именно так, через «э».
      — Какого еще режиссера?!
      — А он у нас один! — гордо заявил дед. — Плотников!
      Эта фамилия показалась Меркулову смутно знакомой. Ирина же оказалась более сведущей.
      — Артем Плотников? — спросила она с нескрываемым любопытством. — Он в самом деле здесь живет?
      — А то! Почетный житель деревни. Он, правда, нечасто тут появляется, но… Хороший мужик, в общем. Знаменитый стал, а не загордился. Часто приезжает — отдохнуть от суеты вашей московской.
      — Ясно, — сказал Меркулов. — Ваша щедрая земля дала миру немало знаменитых людей. И среди них… А где тут дом Плетнева, отец? Антона Плетнева?
      Дед подозрительно посмотрел сначала на Меркулова, потом перевел взгляд на Ирину, потом снова на Меркулова.
      — А ты ему кто?
      — Знакомый, — коротко ответил Меркулов. Дед вдруг широко улыбнулся:
      — Оно и понятно! Опять из милиции?
      — Я просто знакомый, — повторил Меркулов. Эффекта, однако, не было.
      — Ага, — ухмыльнулся дед. — Небось знакомые на таких машинах к деревенским алкашам не ездят…
      Наконец подключилась, не выдержала Ирина.
      — Дедушка, родненький, я сестра его двоюродная, мы семь лет не виделись! Уже вечер скоро, а нам еще триста километров обратно ехать.
      Удивительно, но факт — дед поверил моментально.
      — Так бы сразу и сказамши. Вон его дом, последний, за прудом… Только вы поаккуратней. Сколько у вас там натикало?
      — Шесть часов почти.
      — Тогда он спит сейчас. — Дед подумал. — А может, и не спит… Только обязательно сначала голос подайте… А то… — Он не договорил, только покачал головой.
      — А то что?
      — Да вон Мишка, сосед, зашел к нему за водкой… без стука. Ну и до сих пор в больничке валяется. Мишка в смысле, не Антон.
      Улыбка сползла с лица Ирины.
      — Что с ним случилось?!
      — Да что случилось… Ребра сломаны да сотрясение этого самого. — Дед постучал себя по голове.
      Меркулов кивком поблагодарил старика и поехал к указанному дому.
      — Голос, говорю, подайте! — крикнул дед еще раз. — Так, чтобы он наверняка понял — свои приехамши!
      У дома Плетнева Меркулов притормозил. Посмотрел на Ирину. Он все больше жалел, что уступил и взял ее с собой. Теперь было такое чувство, что у него не одна спина, а две — нужно постоянно думать не только о деле, но еще и о ее безопасности. Открывая дверь машины, он сказал:
      — Вот что, двоюродная сестра… Подожди меня здесь пока, ладно?
      Против ожидания, она смиренно кивнула.
      Меркулов вышел из машины. Постучал в дверь. Подождал. Прислушался. Никакого шевеления в доме не уловил. Потянул ручку двери на себя. Дверь была заперта. Постучал еще раз.
      — Антон?
      Безрезультатно.
      Меркулов покосился на машину. Ирина сидела на месте и никаких попыток выйти не предпринимала, только дверцу открыла. Он обошел дом кругом. Вишню загубила плесень. Веранда, построенная из необработанных досок, почти сгнила.
      Меркулов постоял возле окна.
      Ага! Слабо, но все же он уловил звуки работающего радиоприемника. Стучать в окно не стал — прошел дальше. В следующем окне, на террасе, была открыта форточка. Константин Дмитриевич огляделся. Вокруг не было ни души. С другой стороны, ну, работает радио, ну и что с того? Если тут кто и живет, то об этом ничего не свидетельствует. Хаос и запустение.
      Меркулов, кряхтя, забрался на карниз.
      И тут в кармане задергался телефон. Хорошо хоть звонок он с утра выключил — телефон стоял на виброрежиме. Но и так Меркулов почувствовал себя совершенно идиотски — застывшим на карнизе с прыгающим в кармане телефоном. Ладно, потом.
      Меркулов кое-как открыл окно — не без скрипа, но и без особого шума. Вздохнул. Черт знает чем заниматься приходится… Спрыгнув на пол, он оказался в пустой комнате. Раздвинул занавес на окне. Сразу же обратил внимание на толстый слой пыли. Может быть, действительно в доме никого нет? Из пустых бутылок в углу комнаты была затейливо выстроена пирамида.
      — Антон! — еще раз позвал Меркулов, стоя уже посреди комнаты.
      Никакой реакции. Никто не появился, никто не отозвался. Меркулов вынул телефон и посмотрел на дисплей. Это было сообщение от Турецкого:
      «Ну что, ты нашел Плетнева?»
      Меркулов выругался про себя и выключил телефон совсем.
      Дзинь. В жестяное ведро со звоном упала монетка.
      Меркулов резко обернулся. Но все же недостаточно быстро: подсечка — и он даже охнуть не успел, как кто-то ловким приемом свалил его на пол. Дальше, впрочем, ничего не последовало. Оглушенный Меркулов приподнялся. Сел на полу.
      В паре метров от него в дверном проеме стоял Плетнев. Он был неряшливо одет, небрит и, кажется, прилично пьян.
      — Что за фарс, Антон? Ты разве не узнал меня?
      Плетнев хмыкнул:
      — А я никого не узнаю. Я же не в себе… — и добавил издевательским тоном: — Константин Дмитриевич.
      Меркулов покачал головой. Сделал вид, что с интересом осматривает комнату.
      — Уютно у тебя, ничего не скажешь…
      — Не жалуюсь, — вполне серьезно кивнул Плетнев.
      Меркулов поднялся на ноги.
      — Ты когда в последний раз мылся, майор спецназа?
      — На днях. В пруду… И вообще, может, я на задании!
      — Вот как?
      — Тсс!
      — Военная тайна? — ехидно уточнил Меркулов.
      — А, собственно, в чем дело? Вы приехали мне замечания делать, гражданин прокурор? Или за моральным обликом следить? — Плетнев вытащил деньги из кармана джинсов. — На вот лучше… в сельпо сходи. — Щелкнул пальцем по горлу. — А то они последние два дня дверь запирают, когда меня видят. А я как раз пенсию вчера получил. Отпразднуем?
      — Шут гороховый, — вздохнул Меркулов.
      Эта реплика на Плетнева не подействовала.
      — Как ты мог до такого состояния опуститься,
      Антон?! Это ж ниже плинтуса. Ты… — Тут Константин Дмитриевич вдруг понял, что он как раз таки наезжает на моральный облик Плетнева. Стоило в самом деле сменить пластинку. — Ты когда сына в последний раз видел?
      Это оказался удар под дых. Плетнев моментально изменился в лице и схватил Меркулова за лацканы пиджака. На этот раз Меркулов был готов и перехватил его за кисти рук.
      — Это ты мне говоришь?! — зарычал Плетнев. —
      Ты мне это говоришь?!
      Несколько секунд они стояли, вцепившись друг в друга. И оба вздрогнули, когда раздался стук в дверь.
      — Кто там? — закричал Плетнев.
      — Это, наверно, Ирина, — сказал Меркулов с угрозой. — Она со мной приехала. Молодая женщина. Не вздумай ее испугать, слышишь?!
      — Сейчас поглядим, какая такая Ирина.
      Плетнев наконец разжал руки и, пошатываясь, пошел к двери. Открыл. На пороге действительно стояла Ирина.
      — Здравствуйте, барышня, — сказал Плетнев с кривой улыбкой. — Вы из собеса? Пришли забрать пенсию назад?
      — Здравствуйте, — приветливо сказала Ирина. — Меня зовут Ирина Генриховна. Я не из собеса. Я с Константином Дмитриевичем.
      Плетнев несколько секунд молча смотрел на нее.
      — Антон… Извините за вид. Проходите. Садитесь… где-нибудь тут… где найдете.
      Ирина вошла в дом, внимательно осматриваясь. Из-за того что дом почти совсем не получал солнца, мох и еще какая-то неизвестная растительность захватили уже немало его поверхности.
      Плетнев в свою очередь мутным взглядом смотрел на Меркулова, как будто видел его впервые. Откашлявшись, он сказал:
      — Позвольте вам представить, Ирина Генрихов-на, — Меркулов Константин Дмитриевич… — И добавил, с таинственным видом поднимая палец: — Прокурор… Очень большой начальник… Проявил к вашему покорному слуге много участия… Оказывал посильную помощь в том… — Не выдержав шутовского тона, искривив лицо, яростно выкрикнул Меркулову: — Жизнь вы мне сломали, суки!
      — Мы тебя из тюрьмы вытащили, — напомнил Меркулов. — От срока спасли, между прочим. Как у тебя язык поворачивается?