1

      Клиент был очень тучен, но аккуратно причесан и опрятен. Он был одет в темно-серый костюм от Пола Смита, на жирном запястье поблескивали золотые часы «Патек Филипп». Маленькие глаза смотрели на сыщиков из-под толстых надбровных дуг сердито и требовательно.
      Клиента звали Ильей Ивановичем Митрохиным. Миллионы долларов, хранящиеся на счетах в трех швейцарских банках, давали Митрохину уверенность в том, что весь огромный мир может легко уместиться в кармане его дорогого пиджака, — стоит только ему пожелать. На Плетнева и Турецкого он смотрел, как на свою собственность. Вернее, как на вещи, цена которым давно известна, и цена эта — ломаный грош.
      Турецкий и Плетнев давно привыкли к таким взглядам, а потому вели себя спокойно, вежливо и корректно.
      — Мне вас порекомендовали как отличного специалиста, — сухо прорычал Митрохин, недовольно глядя на Турецкого.
      — Так и есть, — кивнул Александр Борисович.
      Митрохин чуть прищурил маленькие, заплывшие глазки.
      — Вы, в самом деле, раньше работали в прокуратуре?
      — Было дело, — вновь согласился Турецкий. — А что?
      — Нет, ничего. — Митрохин обвел сыщиков нахмуренным взглядом и сказал: — Работа, которую я хочу вам предложить, не слишком сложная. По крайней мере, для такого специалиста, как вы. Но заплачу я за нее щедро.
      — Приятно слышать, — улыбнулся Александр Борисович. — Оплату мы обсудим чуть позднее. А пока — изложите суть проблемы.
      Митрохин помолчал несколько секунд, потом выпалил:
      — Меня хотят убить! — Произнеся эту сакраментальную фразу, он покосился сперва на Турецкого, затем на Плетнева, как бы желая удостовериться в том, что фраза произвела на сыщиков должный эффект.
      Плетнев едва заметно усмехнулся, Турецкий слегка прищурил серые глаза.
      — Вот как, — сказал он. — Кто именно хочет вас убить?
      — Симонов. Иван Палыч. Мой партнер по бизнесу. Мы работаем вместе уже шесть лет. Видимо, он решил, что пора от меня избавиться.
      Турецкий и Плетнев переглянулись.
      — Откуда у вас такая информация? — спросил Плетнев.
      — Из достоверного источника, — рыкнул в ответ Митрохин.
      — Вы не хотите его называть?
      — Нет.
      Сыщики помолчали, ожидая, продолжения рассказа, но Митрохин, видимо, решил, что сказал достаточно.
      — Чего же вы хотите от нас? — спросил, наконец, Александр Борисович.
      — Завтра вечером… — Митрохин выпучил глаза и перешел на хриплый шепот. — …Мой партнер Симонов попытается меня убить. Я хочу, чтобы вы «схватили его за руку». Взяли с поличным.
      Плетнев потер пальцами воспаленные после бессонной ночи глаза и вежливо поинтересовался:
      — Почему бы вам не обратиться в милицию?
      Митрохин поморщился и тряхнул толстыми щеками.
      — Никакой милиции! По крайней мере, пока.
      — Но…
      — Вы хотите заработать или нет? — перебил сыщика сердитый толстяк. — Если хотите, не задавайте глупых вопросов! Если нет, я обращусь в другое агентство! Благо, вашего брата нынче в Москве хватает!
      У Александра Борисовича проявилось жгучее желание дать толстяку по морде. «Саня, ты должен научиться сдерживать гнев!» — прозвучал у него в голове мягкий голос жены. Турецкий вздохнул, мысленно досчитал до десяти, чтобы успокоиться и обуздать гнев, и сказал:
      — Я думаю, мы с коллегой можем за это взяться.
      Толстяк подался вперед, навалившись грудью на стол и рявкнул:
      — Сколько?
      Александр Борисович подал знак Плетневу, тот взял из стаканчика карандаш, написал на листке бумаги цифру и протянул листок Митрохину.
      Тот схватил листок толстыми пальцами, глянул на него и изумленно поднял брови.
      — Не дороговато ли вы себя цените?
      — Ничуть, — спокойно сказал Турецкий. — Это обычная такса за подобную работу.
      — Хорошо. Четверть этой суммы я отсчитаю вам прямо сейчас. Это будет аванс. Остальное получите после выполнения работы.
      — Обычно мы берем пятьдесят процентов в качестве аванса, — строго произнес Плетнев.
      — А сейчас возьмете двадцать пять! — прорычал Митрохин. — Или я найму других людей. Решайте.
      Александр Борисович и Антон Плетнев переглянулись.
      — Я думаю, мы можем сделать исключение, — сказал Турецкий.
      — Идя вам навстречу, — строго добавил Плетнев.
      Митрохин кивнул и полез в карман за бумажником.
      — Цены не сложат… — презрительно бормотал он, доставая бумажник. — Всяк пёс за кость удавит…
      Внезапно Турецкий быстро наклонился, схватил Митрохина за жирное, волосатое запястье и с силой прижал его к столу.
      — А теперь слушайте меня внимательно, Митрохин, — сказал он ледяным голосом, глядя толстяку прямо в глаза. — С того момента, как мы возьмем аванс, вы будете тщательно следить за своей речью. И если вы еще хоть раз позволите себе оскорбить меня или кого-либо из моих коллег, я достану ствол и сам выбью мозги из вашей жирной головы. Вы поняли меня, Митрохин?
      Взгляд Турецкого был колючим и ледянным. Митрохин несколько секунд смотрел ему в глаза, затем не выдержал, лицо его обмякло, губы потеряли твердое очертание.
      — Ладно, — сказал он тихим голосом. — Ваша взяла. Я постараюсь держать себя в рамках. Я согласен. Заключайте договор, или что там, у вас, положено.
      — Вот и хорошо, — сказал Александр Борисович и выпустил запястье Митрохина из своих железных пальцев. Затем откинулся на спинку стула и сказал: — Мое правило: корректность за корректность, хамство за хамство.
      — И око за око, — усмехнулся Плетнев.
      Митрохин посмотрел сперва на него, потом на Турецкого, нервно облизнул губы и сказал:
      — Вы должны меня понять, парни. Не каждый день человека собирается убить его собственный партнер по бизнесу.
      — Именно поэтому мы продолжаем этот разговор, — холодно произнес Александр Борисович.
      После того, как договор был составлен, а деньги пересчитаны и спрятаны в сейф, Александр Борисович закурил сигарету, пристально посмотрел на Митрохина и сказал:
      — Обговорим детали.
      Спустя полчаса, когда за Митрохиным закрылась дверь, Антон Плетнев повернулся к Турецкому и сказал:
      — Саш, можно вопрос?
      — Валяй, — разрешил Турецкий, дымя сигаретой.
      — Как ты это делаешь?
      — Что именно? — не понял Александр Борисович.
      — Да вот это. Один пристальный взгляд, и разъяренный волк тут же превратился в смирного ягненка.
      — А, ты про это, — Александр Борисович улыбнулся. — Это называется «взгляд на поражение». Это как у японских самураев. Когда два незнакомых самурая встречались на дороге, они не сразу хватались за мечи. Вернее сказать, они за них вообще не хватались. Они просто стояли и смотрели друг другу в глаза. Кончалось это тем, что один из них отходил в сторону, уступая дорогу сильнейшему.
      — Как же они узнавали, кто из них сильней?
      — А вот так и узнавали — по взгляду. Помнишь как у Толстого?«Глаза — зеркало души!»
      Плетнев задумчиво поскреб в затылке, и Турецкий, видя его замешательство, весело рассмеялся.
      — Да ну тебя, — фыркнул Плетнев. — Я серьезно спрашиваю, а ты…
      — А я тебе серьезно и отвечаю.
      — Ладно, проехали. — Антон улыбнулся. — Лучше скажи, где вы Новый Год праздновать будете? К нам с Васькой не соберетесь?
      Александр Борисович покачал головой:
      — Нет. Хотим отпраздновать вдвоем.
      — Романтично, — заметил Плетнев.
      — Будешь зубоскалить, не пригласим на Рождество, — предупредил его Турецкий. — А на Рождество у нас будет огромный жирный гусь. Он уже дожидается своего часа на балконе.
      — Ого! Откуда такая экзотика?
      — Ирине клиентка приволокла. Плата за счастливое избавление от невроза.
      — Везет же некоторым, — вздохнул Плетнев. — А мне мои клиенты только ручки дарят. У меня уже три позолоченных «паркера» в столе. И все фальшивые!
      Плетнев засмеялся, однако Турецкий на этот раз остался серьезен.
      — Не нравится мне этот Митрохин, — задумчиво проговорил он. — Что-то в нем есть… неискреннее.
      Антон пожал плечами:
      — Не знаю, Саш. По мне обычный толстосум. А насчет искренности, так они ее еще в школе за пирожок продали. Да и хрен с ним, он ведь к нам не исповедоваться пришел.
      Турецкий тряхнул головой.
      — Да, Антоша, ты прав. Сегодня праздник, Новый Год. Незачем портить себе настроение из-за обычного хама.

2

      В запасе был еще час. Александр Борисович уже готов был спуститься в метро, но в запасе был еще час. Если выпить бокал пива, это займет не больше двадцати минут. А рюмку водки — и того меньше. Потом можно ехать домой. Да, потом можно спокойно ехать домой. Просто странно, как меняется мир после одного-единственного бокала пива. Рюмка водки в этом деле предпочтительнее, но пить водку в одиночестве почему-то считается плохим тоном. Если человек (интеллигентный и прилично одетый человек, уточним для ясности) заказывает себе в баре рюмку водки, окружающие тотчас принимаются смотреть на него с сочувствием. «У парня явно что-то случилось», — думают они.
      Никого и никогда не убедишь в том, что пьешь водку… просто потому, что хочешь водки, если на тебе приличный костюм, а на носу у тебя поблескивают очки в золотой оправе. Приличный человек по определению не должен пить водку в одиночестве. Другое дело «неприличный» — этому позволено все. Даже если он запьет водку пивом, на него никто не посмотрит косо. Потому как что же с него взять, с неприличного-то?
      — Александр Борисович, вы?
      Турецкий отхлебнул пива и покосился на подошедшего человека. Физиономия была отдаленно знакомая. Впрочем, слишком отдаленно, чтобы забивать себе этим голову.
      — Нет, вы обознались, — сухо ответил Турецкий.
      Мужчина усмехнулся.
      — Не валяйте дурака. Я ведь вас узнал.
      Турецкий поставил бокал с пивом на стойку бара и повернулся к незнакомцу.
      — И что теперь?
      — Да ничего, — ответил тот, улыбаясь. — Просто приятно видеть вас в добром здравии.
      — Мне приятно, что вам приятно. Всего доброго! — равнодушно проговорил Александр Борисович и снова взялся за свое пиво.
      — Эге, да вы меня, я вижу, не узнали. Я Слава Прокофьев. Владелец автомастерской, помните? Вы меня посадили четыре года назад за… Впрочем, уже не важно, за что, поскольку свой срок я оттрубил.
      — Я многих посадил. — Турецкий отхлебнул пива и снова покосился на мужчину. — И что теперь? Хотите расквитаться со мной за прошлые обиды?
      Мужчина засмеялся.
      — Вот еще! Да какие там обиды! Если б не вы, я бы сейчас до сих пор чалился на нарах. Вы меня на два года посадили и от большой беды уберегли. Парни те, с которыми я связался… они ведь через полгода после меня сели. Только уже за вооруженный налет и убийство милиционера.
      — Не повезло, — заметил Турецкий.
      — Им — нет, — отозвался мужчина. — А мне — да. Не посади вы меня тогда, я бы с ними был. И получил бы на полную катушку. А теперь я вот он — перед вами! Отмотал свою полторашку и вышел за примерное поведение — чистый перед Богом и людьми.
      — И готовый к новым подвигам?
      Улыбка сошла с лица мужчины.
      — Чего? — недоуменно переспроси он.
      — Ничего. К слову пришлось.
      Мужчина помолчал.
      — Вижу, Александр Борисыч, у вас сегодня мрачное настроение. Что-то случилось?
      Турецкий нахмурился.
      — Слушай, приятель, — нетерпеливо проговорил он, — иди своей дорогой. Я тебя не помню, да признаться, и вспоминать не хочу. За свою жизнь я пересажал полсотни человек. И ни один из них не стоит того, чтобы я заводил с ним дружбу.
      — Это не важно, — отрезал мужчина. — Не важно, что вы меня не помните. Главное, что я вас помню. Знаете, Александр Борисыч а я ведь о вас часто думал. Там, на киче… Поначалу думал: выйду, найду вас и убью. Даже представлял себе это. Как я вас темным вечерком, из-за угла… А потом, когда узнал про дружков своих, так Богу за вас молиться стал. Это он меня уберег. Он, но вашими руками.
      Турецкий молчал. Всё, что он хотел, это зайти в бар, выпить кружку пива и побыть немного одному — перед тем, как вернуться домой и продолжить изображать из себя счастливого супруга. Но даже этого не получилось. Что же это за жизнь такая?
      — Я… — начал было Турецкий, гневно сдвигая брови, но мужчина остановил его жестом.
      — Я всё понял. У вас нет настроения, и вы не хотите со мной разговаривать. Что ж, может быть, когда-нибудь. Вот вам моя визитная карточка. — Мужчина достал из кармана пиджака визитку и положил ее на барную стойку. — Я ваш должник, Александр Борисович. И если когда-нибудь понадобится моя помощь, — я к вашим услугам.
      — Спасибо, — мрачно сказал Турецкий, даже не глянув на визитку.
      — Не за что. С Новым Годом вас! Вас и вашу супругу!
      — И вам не хворать, — отозвался Турецкий, по-прежнему не глядя на незнакомца.
      Тот повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.
      — Александр Борисович… не знаю, вправе ли я просить. Дело в том, что я наводил о вас кое-какие справки…
      — Зачем?
      — Сперва — чтобы найти вас и… в общем, чтобы по-мужски поговорить. А потом… — Он пожал плечами. — По привычке, что ли.
      Александр Борисович молчал, с нетерпением ожидая, когда мужчина кончит болтать и уберется по своим делам.
      — Так вот, — продолжил тот, — я в курсе, что вы больше не работаете в прокуратуре. Я читал статью про взрыв в детском доме. И зауважал вас после этого еще больше.
      Турецкий вздохнул и поставил бокал на стойку.
      — Можно ближе к делу? — начиная раздражаться, произнес он.
      Мужчина виновато улыбнулся.
      — Да-да, конечно. Короче, я знаю, что вы сейчас работаете в частном сыскном агентстве. И, кажется, у меня есть для вас работа.
      Турецкий усмехнулся. Ситуация была забавна. Бывший зэк, которого несколько лет назад Александр Борисович упрятал за решетку, предлагал ему работу. Какие сюрпризы преподносит нам жизнь!
      — Ну, и что это за работа? — с сухой иронией осведомился Турецкий.
      Мужчина посмотрел на часы.
      — У меня сейчас нет времени рассказывать. Но я буду рад, если вы позвоните мне. Клиент не я, клиент мой отец. Дело у него конфиденциальное, и он сам переговорит с вами о нем. Кстати, насколько я знаю, он готов щедро заплатить. По-настоящему щедро.
      «По-настоящему щедро!» Турецкий усмехнулся, но ничего не сказал.
      — Визитку я вам дал, так что — звоните! А сейчас прошу прощения, но мне пора. Через полтора часа надо садиться за стол, а мне еще добираться до Медведково, и потом еще двадцать минут трястись на автобусе. Всего доброго, Александр Борисович! Буду рад, если вы позвоните!
      Дождавшись, пока он уйдет, Александр Борисович допил пиво, швырнул на железную стойку смятую купюру и направился к выходу.
      — Карточку забыли! — окликнул его бармен.
      Пришлось вернуться и сунуть в карман эту идиотскую карточку.
      После духоты бара воздух улицы, насыщенный выхлопными газами автомобилей, показался Турецкому чистым и свежим. Нужно было идти домой. Но на душе у Турецкого до сих пор было как-то странно.
      Сегодня последний день уходящего года. Самого страшного года в жизни Турецкого. И не только в его жизни, но и в жизни Ирины. За прошедший год она пережила столько несчастий и горя, что другому хватило бы на всю жизнь. И всё по вине драгоценного муженька — Александра Борисовича Турецкого, когда-то отважного следака, а нынче калеки с частной лицензией, которая годится лишь на то, чтобы подтереть ею задницу! В этом-то всё и дело. В том-то и дело…
      Вот и этот мужик. Лицо знакомое, но вспомнить невозможно. А ведь еще год назад он помнил — по крайней мере в лицо — практически всех фигурантов, которые когда-нибудь проходили по одному из его дел. А теперь память преподносит неприятные сюрпризы. Словно решила выбросить из головы воспоминания, связанные с работой, как ненужный мусор. Но образовавшуюся пустоту нужно чем-то заполнять. Чем, скажите на милость? Впечатлениями новой жизни? Жирным хамом Митрохиным? Его чертовым партнером, который решил в первый новогодний день прикончить своего старинного приятеля?
      Турецкий сунул в рот сигарету и недовольно пробормотал:
      — Не слишком ли много дерьма для новой жизни?
      Затем усмехнулся, прикурил сигарету, вздохнул и медленно побрел в сторону метро.

3

      Всё-таки Новый год — замечательный праздник. Казалось бы, давным-давно вырос, стал взрослым, да чего там взрослым — стареть самое время! — а всё смотришь на нарядную елку, всё ждешь чего-то. Будто и впрямь с двенадцатым ударом курантов жизнь переменится. Причем, в лучшую сторону.
      Потом с громким хлопком вылетает пробка, шампанское льется в бокалы, затем благородную струю шампанского сменяет менее благородная, но более родная струя водки, и вдруг оказывается, что на часах уже шесть утра… Ты идешь спать и спишь крепко-крепко, по крайней мере, до тех пор, пока тебя не разбудит грохот петард, которые под окнами бросают мальчишки. Наконец, ты просыпаешься, опохмеляешься (если есть такая потребность), доедаешь салат-оливье, потом снова пьешь… И снова… А когда уже водка не лезет в горло, и от селедки под шубой мутит, ты узнаешь, что каникулы закончились и начинаются будни… И всё возвращается на круги своя.
      Никаких чудес, никаких сказочных превращений. Тыква так и остается тыквой, а крысы даже не думают превращаться в прекрасных скакунов. И ты сидишь как-нибудь вечером на кухне, смотришь в темный квадрат окна, и чей-то голос внутри тебя мрачно произносит: «Жизнь — дерьмо».
      Вот такие мысли роились в голове у бывшего «важняка», а ныне сотрудника детективного агентства «Глория» Александра Борисовича Турецкого.
      Однако в телефонном разговоре с Меркуловым он их, ясное дело, озвучивать не стал. Зачем портить человеку настроение?
      Константин Дмитриевич был приятно, по-праздничному, возбужден. По всей вероятности, он уже успел немного принять.
      — Мы только что из театра! — сообщил Меркулов Турецкому, едва поздоровавшись. — Смотрели «Щелкунчика»! Думал — усну, а ничего. Понравилось даже. Смотрел?
      — Нет, — сухо ответил Александр Борисович.
      — А на улице хорошо-то как, а! — не обращая внимания на невеселый тон друга, продолжил Константин Дмитриевич. — Радостные физиономии вокруг, все навьюченные подарками, пахнет елкой… Кстати, приезжайте к нам ночью, а? Тем более, Ирина давно уже не была у нас в гостях. Моя по ней даже соскучилась. Говорит, не с кем побеседовать по душам.
      — Спасибо, Кость, но вряд ли.
      — Чего так?
      — Старые стали, ленивые, — усмехнувшись, ответил Турецкий. — Вот вас в гости с удовольствием примем. Ирка столько всего наготовила, что нам за год не съесть.
      — Да я бы с радостью, но к нам кум с семьей приехал. И потом, боюсь, что после часа ночи я буду уже не транспортабелен, а моя машину не водит. Слушай, я что хотел спросить: у тебя нога как?
      — Нормально. А что?
      — Да мне тут одного классного врача посоветовали. Я ему про тебя рассказал… Ну, про то, что у тебя в непогоду…
      — Уже нет, — оборвал друга Турецкий.
      — Сань, не ерепенься. Он, правда, отличный врач.
      — Спасибо за трогательную заботу, — с мрачной насмешливостью буркнул в трубку Турецкий. — Куда бы я без вашей заботы, Константин Дмитриевич. Сначала укатали человека под асфальт, а потом интересуетесь, как он там, под асфальтом, поживает. Трогательно, аж слезы из глаз.
      Меркулов помолчал.
      — Зря ты так, Сань, — сказал он после паузы и уже не таким веселым голосом. — Я ведь хотел…
      — Сань! — крикнула из кухни Ирина. — Иди помоги!
      Турецкий поспешно распрощался с Меркуловым и положил трубку. Сентиментальные излияния подвыпившего друга не развлекали, не радовали и не умиляли его. А раз так, чего тут обсуждать?
      На кухне Ирина быстро взяла мужа в оборот и заставила его чистить овощи.
      — Ир, у нас что, гости будут? — поинтересовался Александр Борисович, с явным неудовольствием поглядывая на гору моркови, свеклы и маринованных огурцов, с которых ему полагалась снять шкурку.
      — Не знаю, — ответила Ира, не отрываясь от работы. — Может, кто и зайдет. Но вряд ли.
      — Тогда зачем столько всего?
      — Ну, как… — Ирина пожала плечами. — Новый год всё-таки. Согласись, если в Новый год стол не уставлен яствами, то он выглядит несколько уныло.
      — Но зачем так много? — повторил Турецкий. — Можно было обойтись парой салатов да этим гадским гусем.
      — Турецкий, не брюзжи. Съешь ты своего гуся за раз, а завтра и послезавтра что будешь есть? Я в праздники с утра до вечера у плиты стоять не собираюсь.
      — Отлично, — скептически улыбнулся Александр Борисович. — Тогда у меня рацпредложение. Давай отварим тонну картошки и будем есть её весь последующий год. И готовить не надо: разогрел — и порядок. А можно еще сухарей насушить.
      — Турецкий, замолчи!
      — А можно пирожков нажарить — штук пятьсот. Будет с чем на двадцать третье февраля чай пить.
      Ирина швырнула нож на доску и резко повернулась к Турецкому.
      — Сань, да что с тобой такое, а? Ты уже с Меркуловым поссорился, теперь и со мной хочешь?
      — А ты всё слышишь, — пробурчал Турецкий.
      Ирина вытерла руки о полотенце, поправила фартук и сказала:
      — Давай, я готова.
      — К чему? — не понял Турецкий.
      — Слушать гадости, которые ты мне скажешь. Только давай выкладывай всё сразу, — всё, что накопилось. Чтобы за праздничным столом мы пили шампанское, а не выясняли отношения.
      Турецкий стушевался.
      — Ир, я не собираюсь с тобой ссориться.
      — Правда? Тогда что же ты делаешь последние двадцать минут? Да какие там минуты, что ты делаешь последние несколько месяцев?
      — Я что я такого делаю?
      — Ты делаешь все, чтобы я с тобой развелась.
      — Правда?
      — Правда.
      — Гм… — Турецкий насмешливо почесал затылок. — А мне казалось, наш союз нерушим. Но если ты хочешь…
      — Ох-х, — вздохнула Ирина Генриховна. Затем усмехнулась и продекламировала:
      Умоют меня и причешут
      Заботливой, нежной рукой.
      И в новое платье оденут,
      Как гостя на праздник большой.
      При громком торжественном пении,
      При блеске свечей восковых
      В строгом и важном молчании
      Я встречу друзей дорогих…
      — Что это? — нахмурился Турецкий, стихи ему явно «не пришлись».
      — Не помню. Из какой-то книжки.
      — И зачем ты мне это прочла?
      — В голову пришло. — Взгляд Ирины стал грустным и насмешливым. — Смотрю я на тебя, Турецкий, и сердце кровью обливается. Тебе самому-то не надоело?
      — Что?
      — Жалеть себя.
      — Ир, — угрюмо проговорил Александр Борисович, — это запрещенный удар.
      — Раньше ты не был таким ранимым.
      — Раньше я был старшим следователем Генпрокуратуры. Должностным лицом весьма высокого полета. А должностное лицо не имеет право показывать слабые места.
      Ирина снова вздохнула. Она была очень терпеливой женщиной, но этот разговор утомил и ее.
      — В общем, так, Турецкий, — сказала она устало и тихо. — Сегодня у нас будет праздничный ужин. И уж будь добр, сделай над собой усилие, выдай мне хотя бы пять улыбок за ночь.
      — Тебе это будет дорого стоить, — съязвил Александр Борисович.
      — Ничего, я готова заплатить.
      — Чем? — поинтересовался Турецкий.
      — Как чем? Харчами!
      Турецкий хотел сурово нахмуриться, но не выдержал — рассмеялся.
      — Ладно, жена, почищу я тебе твои овощи. Но смотри: если ужин мне не понравится, и все мои усилия зря, взыщу по полной программе. Кстати, Нинка еще не звонила?
      — Нет.
      — Родили себе блудную дочь, — проворчал Александр Борисович. — И что бы ей дома Новый год не встретить, а? С отцом, с матерью. Ведь Новый год — семейный праздник. По крайней мере, в книжках так пишут.
      Ирина пожала плечами:
      — Ей с нами скучно, Сань. Ведь мы с тобой для нее старики.
      — Глупости. Что они такого знают, эти молодые, чего не знаю я? Можешь мне ответить на этот вопрос?
      — Запросто. Ты, например, знаешь, как называется последний альбом Бритни Спирс?
      — А кто это? — поднял бровь Александр Борисович.
      Ирина усмехнулась.
      — Вот то-то и оно. Темный ты человек, Турецкий. О чем с тобой можно говорить?
      Александр Борисович вздохнул:
      — Да, жена… Отстали мы с тобой от жизни.

4

      Праздничный стол был великолепен. В вазочках из хрусталя и венецианского стекла играли всеми цветами радуги салаты. В огромном блюде в центре стола красовался, играя золотистой корочкой, печеный гусь, обложенный запечеными яблоками. В маленькой серебряной икорнице сверкала гроздь рубиновых шариков икры. Шампанское играло и искрилось в хрустальным фужерах.
      Турецкий окинул стол взглядом и восхищенно проговорил:
      — Все эти блюда стоило готовить уже ради того, чтобы на них посмотреть!
      — Вот видишь, — улыбнулась Ирина. — Эстетическое наслаждение ты получил. Осталось получить гастрономическое.
      — Да ведь эту красотищу даже есть жалко, — сказал Александр Борисович. — Ну, какой варвар посмеет ткнуть ложкой… ну, к примеру, в эту «мимозу»?
      — Этим варваром буду я, — сказала Ирина. — Давай тарелку!
      Ирина смело загребла ложкой салат и положила на тарелку мужу.
      — Ну вот, одной красотой на земле стало меньше, — вздохнул Александр Борисович.
      — Ничего. Зато одним сытым мужчиной станет больше, — насмешливо возразила Ирина.
      — Ой! — воскликнула вдруг она, уставившись на экран телевизора. — Кажется, он уже заканчивает. Сделай скорей погромче!
      Турецкий взял пульт и прибавил громкость телевизора.
      — …чем в прошедшем году, — с улыбкой закончил президент. — С новым годом вас, дорогие друзья! С новым счастьем!
      Президент страны отсалютовал Ирине и Александру Борисовичу фужером с шампанским. Картинка на экране сменилась. Теперь вместе загорелой и бодрой физиономии президента показывали огромный циферблат с бодро скачущей по кругу секундной стрелкой.
      — Саня, ты чего сидишь? Обнови скорей бокалы!
      Забили куранты. Турецкий взял бутылку и «освежил» шампанское в бокалах. В телевизоре отзвенел последний удар курантов, и грянула музыка.
      — За счастье! — сказала Ирина.
      — Чтоб у нас всё было хорошо! — отозвался Александр Борисович.
      Супруги чокнулись фужерами и выпили.
      — Отлично! — улыбнулась Ирина. — Как же я люблю Новый год!
      — Как же я люблю шампанское! — иронично отозвался Турецкий. — Хотя водочку всё же больше.
      — Тебе положить чего-нибудь?
      — Спрашиваешь! Я хочу попробовать всё, что ты приготовила.
      — Для этого тебе придется шевелить челюстями до самого утра.
      — Я к тому готов, — кивнул Александр Борисович.
      На экране телевизора закружился, заискрился и зашумел «Голубой огонек». За последующие полчаса Турецкий успел перепробовать добрую половину всех яств, произнести четыре тоста и разлить по фужерам бутылку шампанского.
      И тогда его вдруг пробило на сантименты.
      — Ир, — сказал Александр Борисович проникновенным голосом, глядя на жену мягкими, мерцающим взглядом. — В том году я умер, причем два раза… Первый раз, когда просто выключился свет… Я взрыва не слышал, просто вдруг стало темно… А потом, в темноте я услышал твой голос… И вернулся. Оказалось, что это совсем не страшно… Просто как уснуть и проснуться… А потом я умер по настоящему… Внутри меня больше не было желаний — пустота быстро наполняется, — и она наполнилась… Подозрительностью… Злобой… Ревностью… Ир… Прости меня за все… Я вернулся…
      Ирина прикрыла ладонь мужа своей ладонью.
      — Прости, что дала тебе повод, — тихо сказала она. — Я не могла честно сказать ни тебе, ни себе, что где-то в глубине души, я тебя винила за… нашего нерожденного ребенка.
      Турецкий хотел что-то сказать, но Ирина легонько коснулась его губ пальцами.
      — Тссс. — Она улыбнулась. — Я сейчас скажу и больше никогда не буду… Прости, что всю свою преданность, теплоту, любовь перенесла на Васю.
      Александр Борисович снова хотел что-то сказать, но и на этот раз теплые пальцы жены легли ему на губы.
      — Что он стал мне… как сын, — продолжила она. — Прости, что при этом забыла о тебе.
      Александр Борисович пристально разглядывал лицо жены, так, словно увидел его впервые. «Она по-прежнему красива, — думал он. — Эта женщина вообще не стареет. Не то что я — старый барбос. И что она во мне нашла? Желчный, злой, вечно недовольный… Нет, я бы на ее месте давно бы бросил такого кретина. Однозначно».
      — О чем задумался? — спросила Ирина.
      — Да вот думаю, какая ты у меня красавица.
      — Ты только сейчас это разглядел? — кокетливо поинтересовалась Ирина.
      — Видимо, да.
      Ирина вздохнула:
      — Балбес.
      Александр Борисович тихо засмеялся. Потом плеснул в фужеры шампанское и провозгласил:
      — За тебя, Ир!
      — За тебя, Саш! С Новым годом!
      Они чокнулись фужерами и выпили.
      — А все-таки здорово, что мы с тобой сегодня одни, — сказал Турецкий, глядя на жену мерцающим взглядом. — Когда бы еще удалось так поговорить.
      — Ты прав. Стоило ждать Нового года ради одного такого разговора. Ведь в другое время тебя никаким калачом не заманишь домой. Целый день где-то бегаешь. Придешь, поешь и — бегом в свой «кабинет».
      — Неужели я так делаю? — удивился Александр Борисович.
      — Угу, — кивнул Ирина, глядя на Турецкого поверх фужера смеющимися глазами.
      — В таком случае, я действительно балбес!
      Турецкий допил шампанское и отодвинул от себя тарелку.
      — Что-то я не то говорю, Ир, — сказал он, не отводя взгляда от лица жены. — Знаешь, что я подумал?
      — Что?
      — А ну его это застолье… — С этими словами Александр Борисович передвинулся на диване, так, чтобы быть поближе к жене. — В народе как говорят?
      — И как же? — лукаво улыбнулась Ирина.
      — Как Новый год встретишь, так и проведешь!
      — Неужели это правда?
      — Конечно. Народ зря не скажет.
      Александр Борисович обнял жену и поцеловал ее в губы. Ирина смешливо поежилась.